Олег Меньшиков

Ломоносова в картине играли три актера в зависимости от возраста персонажа, одного из "Ломоносовых" играл Игорь Волков, сокурсник Олега, что, естественно, облегчало их общение в партнерстве. Однако Виноградов, задуманный как фигура фона, в принципе такой и остался, хотя Меньшиков придал ей живой блеск и обаяние, вместе с тем никак не нарушив замысел режиссера Александра Прошкина.

И все же... Жаль, что не вгляделись сценарист и постановщик уже во время съемок в того Виноградова, каким он мог бы стать в исполнении Олега Меньшикова. И явился бы в сериале неожиданный обертон. Но этого не произошло. Что же касается самого актера, то Дмитрий Виноградов остался неким средним звеном в биографии артиста: приятные воспоминания, поездка в Германию на натурные съемки (тогда это было удачей для начинающего актера), милое общение с интеллигентным режиссером и т.д., и т.п.

Спустя короткое время режиссер Петр Тодоровский на съемках картины "По главной улице с оркестром" поступил совершенно иначе после встречи с Олегом Меньшиковым.

В сценарии, написанном Тодоровским вместе с Александром Буравским, был персонаж по имени Сергей Корольков, "хилый отрок" (цитирую сценарий). В литературном варианте о Королькове написано: "...производит впечатление комнатного растения, для которого любой вид спорта, кроме шахмат, был так же недосягаем, как Луна. Но он упорно приседал, закрыв глаза, спрятанные под стеклами очков"13.

Далее сценаристы описывали хиляка Королькова в том же духе знакомого набора штампов: физик-интеллигент, взрослый ребенок, уходящий в армию в надежде стать мужественным и сильным, как Шварценеггер, и суперменом, как Сталлоне. Еще было сказано, что на вид Сереже и восемнадцати не дашь такой тоненький, молоденький, мечтающий "заматереть", чтобы смело ходить по темным улицам с любимой девушкой.

Причем у авторов поначалу Сергей Корольков вообще существовал совершенно и явно функционально, он был нужен, чтобы в какой-то мере утешить дочь главного героя, Василия Муравина (Олег Борисов), Ксюшу, потерпевшую фиаско в борьбе за любимого человека, увы, женатого и, увы, так и не решившегося оставить жену с ребенком. И вот Муравин, однажды случайно повстречав слабака Сережу, сразу угадал в этом тщедушном создании потенциально верного и любящего мужа, настоящего отца будущих своих детей. Поэтому Муравин начал немедленно действовать - ворвался в колонну призывников вместе с хорошенькой Ксюшей (в фильме ее играла прехорошенькая Марина Зудина), представил дочку Сереже, и Ксюша сразу произвела впечатление на парня. Чуткий и донельзя душевный, к тому же он все понял... А Муравин еще и намекнул: "Слушайте, а у вас что-то общее есть..." Все развивалось в бешеном темпе, и в конце эпизода Корольков уже трогательно гладил Ксюшу по щечке, все предвещало счастливый финал.

Выбор Олега Меньшикова на роль Сережи Королькова не то чтобы резко изменил вялое течение слащаво-банальных событий, с придыханием воссозданных на экране. Но участие актера внесло несомненную живую струю. Появился герой, абсолютно непохожий на задуманного Тодоровским и Буравским унылого хлюпика, умозрительно сконструированного на страницах сценария. Даже имя у него стало другим, не Сергей, а Федя, Федор. "Ф. С.", как мальчишка бойко себя называет.

"Ф. С." врывается в действие картины не только фигурально, но и буквально, неожиданно прыгая с подоконника в середину пляшущей студенческой братии, куда затесались Муравин и Ксюша. Его взгляд сразу падает на незнакомую симпатичную девушку. Выбор сделан. "Ф. С." не обременен комплексами, он тут же идет в лобовую атаку, такова его метода. Он не обращает ровно никакого внимания на язвительные реплики Ксюши. Притом Федор совсем не нахал и наглец - просто в нем бушует невероятная энергия, жажда немедленной реализации собственных решений, вот причина его дерзости и мощного натиска. Сократить расстояние между мыслью и поступком - его принцип. Он молод, жизнерадостен, видимо, все у него складывалось пока вполне удачно - парень уверен, что и дальше так будет. Вместе с тем он вполне неглуп, интуитивно разбирается в людях. Ему не составит труда быстро понять, что сердце и боль Ксюши отданы другому. Тогда бойкий "Ф. С." как бы сжимается, чуть затихая. Сыграно все бережно, ненавязчиво, без сильных акцентов. Федя начинает внимательно вглядываться в лицо девушки, открывая в нем потаенную сумрачность, скрытое напряжение, недомолвки в разговоре с отцом. Как и то, что он чуть раздражает ее своим присутствием. Но, кажется, раздражение Ксюши - не серьезная помеха для "Ф. С.". Он, конечно, немного укрощает свой напор, но не останавливается в желании победить. Крепости Федя умеет брать!

По мере работы над картиной роль Федора Королькова заметно разрасталась. В итоге почти ничего не осталось от выдуманной фигуры близорукого физика-очкарика, наивного энтузиаста, отважно идущего в нашу славную армию, чтобы изжить интеллигентские комплексы и покинуть интеллигентный, обеспеченный родительский дом. Но суть даже не в объеме роли...

Меньшиков так живо резвился в постной толпе других действующих лиц, что именно эти сцены оказались хотя бы отчасти наполнены жизнью и энергией. В чем-то он напоминал своего Костика Ромина. В чем-то, наверное, в нем еще жила память о недавних студенческих забавах. Сегодня, глядя на респектабельного, необщительного, избегающего любых контактов актера-премьера, актера-звезду, трудно вообразить себе, сколько юмора, веселья, жизнелюбия вносил он когда-то в жизнь своего курса... Может быть, ролью "Ф. С." Меньшиков прощался с собственной юностью, повторяя ее на экране в последний раз?

В картине появилась длинная сцена - беседа Феди Королькова и Василия Муравина, когда Муравин, сам того от себя не ожидая, рассказывает практически незнакомому юноше о том, как, струсив, испугавшись в далекой уже его молодости, отступился от собственного таланта, свыше ему дарованного. Пошел по другой дороге, выбрал жизнь спокойную, но тоскливо-ровную, без взлета, без минут восторга и ощущения красоты мира. Федор, в основном, слушает. Но откровения Муравина очень важны для него: парень и сам озабочен схожей проблемой. Так ли он решил для себя будущее? Так ли близко и дорого для него дело, которому он собирается служить? Нет ли в этом ошибки?..

1986 год - год выхода на экран картины "По главной улице с оркестром" - еще не давал оснований предполагать, что наша привычная советская жизнь так скоро окажется начисто зачеркнутой. "Ф. С." еще не знает, что диплом высшего учебного заведения, "корочки", которые во многом определяли остальную жизнь человека, окажутся, в общем, малозначительным моментом в поисках места в жизни. Врачи, инженеры, ученые ринутся в бизнес, где никто не спросит: "Пардон, а что вы заканчивали?"

Тогда все это еще очень слабо маячило для поколения "Ф. С.". Но Корольков, разговаривая с Муравиным, все больше ощущает, что вскоре все будет для него совсем непросто, все начнется всерьез, набело. Простые студенческие истины ожидания могут быть сломаны, придется учиться другим законам общения и выживания. Впрочем, тогда это слово не было для нас таким сущим, каким оно стало позже. Дуэт Борисов - Меньшиков - один из самых внутренне значительных и тонких эпизодов фильма, сыгранный, кажется, с такой легкостью, что о мастерстве исполнителей задумываешься лишь потом.

В 1994 году в Анапе, на кинофестивале "Кино-шок", мне посчастливилось не раз беседовать с великим русским артистом Олегом Ивановичем Борисовым. Это были не интервью, не профессионально прицельные разговоры на тему актерской профессии. Мы были знакомы прежде, сидели за одним столом три раза в день - завтрак, обед, ужин, и общение наше было на редкость доверительно. То речь шла о конкурсных фильмах, то Олег Иванович вспоминал, как начинал в Киеве, в Театре русской драмы, после окончания Школы-студии МХАТ, то рассказывал о работе с Вадимом Абдрашитовым в трех фильмах, он любил эти роли... Однажды заговорил об Олеге Меньшикове: "Его стихия лирика,- сказал он.- Почему об этом не догадываются режиссеры? Все время предлагают ему играть Страшный суд и конец света, вечную неразрешенность... Знаете, он ведь светлый мальчик..."

Картина "По главной улице с оркестром", на мой взгляд, слегка приоткрыла дверь к лирическому Меньшикову, эта его ипостась здесь дала о себе знать легким намеком, легким касанием. В роли "Ф. С." у актера, в общем-то, был небольшой плацдарм для лирических выплесков, тем более что он не склонен к этому впрямую. Но в определенной мере актер воспользовался тем, что давали ему сценарий и, главным образом, собственная фантазия. Он снова опирался на присущее ему умение быть режиссером собственной роли.

Особенно проявлялось это, если постановщик картины уступал ему в таком качестве. Но иногда Меньшиков оказывался бессилен в подобной ситуации. И начинал метаться в поисках точки опоры.

...Сценарий "Мой любимый клоун" был написан по повести Василия Ливанова Никитой Михалковым и Александром Адабашьяном. Вероятно, имена авторов сценария, людей, Меньшиковым почитаемых, сыграли главную роль в его согласии сниматься в картине, хотя он долго сомневался. Хороший вкус мешал смириться с примитивной драматургией. Тогда он еще не знал, что вскоре ему предстоит более трудное испытание - работа с режиссером Юрием Кушнеревым.

История "Моего любимого клоуна" представляет "посредственный гибрид советского утешительного сюжета, в котором только один шаг "от хорошего к лучшему", и шаг этот авторами сделан к слезливой индийской мелодраме, имевшей тогда обвальный успех у десятков миллионов наших зрителей. "И клоун, товарищи, чувствовать умеет!" - примерно такова суперидея картины, реализованная с надрывным пафосом.

Поначалу беда в том, что талантливый клоун Сергей Синицын (Олег Меньшиков) несчастлив в личной жизни, не по своей вине, разумеется. Его жена Леся - дочь знаменитого академика. Особа очень капризная, избалованная, эгоистичная, занятая исключительно собой. Такие же у нее папа и мама... Синицыны бездетны. Но когда добросердечный Сергей решает взять на воспитание из детского дома сиротку Ваню, Леся и ее бездушная мать категорически против. А клоун уже так полюбил ребенка, что не хочет отступать.

Именно в это время Леся едет в длительную командировку за границу в качестве переводчицы собственного папы - им, академикам, все можно! Сергей забирает Ваню к себе, отказавшись ради этого от выгодных зарубежных гастролей. В элементарном противостоянии плохой семьи и хорошего Синицына все изначально решено, но сюжет надо тянуть дальше, того требует метраж фильма. Продолжение приготовлено из леденцов и сахарина. Ваню приходится срочно уложить в постель - иначе не обострить ситуацию. Потом еще и отправить в больницу в тяжелом состоянии. Там мальчику делают операцию. И... ура! Ваня здоров, весел. Папа Сережа возвращается к бывшей подруге Полине, которая стала для ребенка настоящей матерью. Здесь еще один дешевый "индийский" мотив. Когда-то злой человек оболгал Полину перед Сергеем, обвинив ее в неверности, в измене - да еще с иностранцем! На самом деле Полина - воплощение благородства и жертвенности, она дает Ване кровь во время операции. Оглянувшись на нее, очень быстро вышедший из наркоза мальчик смотрит чистейшими, небесной синевы глазками и томно, жалостливо произносит: "Мама..." И еще: "Это ты?.."

Она, она самая, не сомневайтесь! Все о'кей, слезы пополам с улыбкой радости! Новая семья будет жить счастливо и долго!..

Юрий Кушнерев прежде работал вторым режиссером. "Мой любимый клоун" его дебют в качестве постановщика. Наверное, больше всего в дебюте он был озабочен знаменитой просьбой мадам Мезальянсовой: "Сделайте мне красиво!" "Красиво" для Кушнерева абсолютно равнозначно "шикарно". Этому он убежденно следует.

Очень возможно, что у отца Леси, знаменитого академика, и могла быть дача-дворец, вроде тех, что нынче сооружают для себя "новые русские". Хотя подобный проект сомнителен для советской действительности, к которой относится действие фильма. И уж совсем невозможно согласиться с роскошью апартаментов, где проживает молодой клоун Синицын, не будучи как будто зятем Брежнева. Да и все остальное так же неимоверно - цирковой буфет ломится от яств, хотя в ту пору слово "дефицит" определяло уровень жизни большинства советских граждан, стоявших в очереди за колбасой и колготками. Но больше всего меня, например, потряс детский дом, куда приходит за Ванюшей будущий папа Синицын: комфорт на уровне детской в доме западного процветающего бизнесмена, тьма прекрасных игрушек, уютные комнаты... Вся интонация картины - умиленное сюсюканье, усугубленное работой актрисы, дублирующей Ваню с редкостным отсутствием умения делать это. Актерам играть нечего. Остается бесконечная беготня, заигрывание со зрителями, нажим с просьбой откликнуться на "слезу ребенка".

Меньшикову здесь тоже нечего играть. Поскольку просто присутствовать в кадре он не умеет и не хочет, то старательно изображает хорошего, благородного, ласкового, несчастного, но очень тактично намекающего на душевную боль. Синицын так трогательно разговаривает с приобретенным сынишкой, так мило носится с ним по своим коммунальным просторам, так ловко делает страдальческое лицо, когда больному Ване грозит опасность... Но все это ему безумно скучно - актеру Меньшикову. Скучно и неинтересно. Меньшикову априори противопоказано умиротворение, в данном случае он оказался в прочном плену раскрашенной пошлости, в пустоте, которую скрыть немыслимо. К тому же клоун - профессия особая, чтобы играть жизнь клоуна нужен был сценарий другого толка и уровня, чтобы актер мог открыть во взрослом человеке душу ребенка, беззащитность и нежность, которые клоун постоянно должен хранить в борьбе с атакующей жестокостью жизни. Единственным эпизодом, где артист оказался на родной почве, был аттракцион Синицына с тигром.

Этот номер Сергей готовит со своим напарником, клоуном Романом Самоновским (Владимир Ильин). Меньшиков заметно оживляется - есть место для азарта, дерзости, куража, что упрямый Олег всегда ценит в работе, в роли. Риск воодушевляет, воодушевление подстегивает актера, будит его фантазию. Природа циркового артиста понятна Меньшикову, особенно те минуты, когда он скользит между жизнью и смертью... "Есть упоение в бою..." Синицын охвачен желанием выиграть, победить...

Но это только один эпизод. А в остальном как не согласиться с критиком Ириной Мягковой, писавшей: "Самое печальное, что в "Моем любимом клоуне" функции взятых напрокат костюмов выполняют хорошие артисты"14.

"Хорошие артисты" - не только Олег Меньшиков. Это и Владимир Ильин в роли клоуна Симановского. После этой работы Ильин войдет в жизнь Олега Меньшикова как один из его близких друзей и как партнер, с которым он еще не раз встретится на съемочной площадке.

"Наш фильм снимался в Киеве,- вспоминает Владимир Ильин.- Мы снимались в местном цирке прямо во время представлений, выходили на арену вместе с цирковыми артистами. Выступала тогда там знаменитая группа Волжанских. Наш оператор Игорь Бек снимал их, подпрыгивая вместе с ними до купола. В общем, у нас была настоящая цирковая жизнь.

Но... шел апрель 1986 года. Конец месяца. Взрыв на Чернобыльской АЭС. А людям ничего не говорят, мы ничего об этом не знаем. Потом в гостиницу, где мы жили, стали привозить детей с синими шейками. Потом и мужчин, тоже сине-белых. И по-прежнему глухое молчание власть предержащих. Но горничная в гостинице вдруг говорит нам: "Ребята, что-то случилось... Вы там аккуратнее..." Мы-то ничего не понимаем. Съемок нет, поехали на рыбалку, наловили чехонь. Люди нам советуют: "Выбросьте вы ее..." Чего-то нам про рентгены рассказывают. Мы опять ничего не понимаем. Поджарили рыбку, съели.

Просят меня неожиданно цирковые киевские артисты: "Вова, отвези наших детей в Москву. Они здесь погибнут..." Тогда уже все было ясно, все или почти все известно: взрыв, реакция, заражение радиацией. А как нам детей увезти? Нас с Олегом самих еле-еле в вагон посадили. Всю дорогу до Москвы, полсуток, мы стояли на ногах..."

Пережитые в Киеве трагические часы - они по-своему еще раз подчеркивают несостоятельность фильма. "Сеанс окончен, конфетка скушана",заключил свою рецензию о "Моем любимом клоуне" остроумный и едкий критик Алексей Ерохин, сформулировав таким образом в коротком резюме суть творчества режиссера Юрия Кушнерева.

Может быть, роль Сергея Синицына и не явная неудача Меньшикова. Он сделал все что мог. Но и не надо было ему там и многого сделать. Усилия актера повисали в воздухе. Критики, подчеркивая безусловный талант Меньшикова, слегка морщились.

Из интервью Олега Меньшикова газете "Культура":

- Вы не обижаетесь на критиков? Помню, как обрушились на фильм "Мой любимый клоун", где вы исполняли главную роль?

- Ну, тут обижайся, не обижайся, не приняли картину - и все!..

- Вам везет с режиссерами?

- Да. Я не встречал таких, которые бы диктовали мне свои условия. К сожалению, есть случаи, когда актер, осуществляя концепцию режиссера, невольно оказывается повинен в неудавшейся роли.

- Олег, что вы для себя считаете главным в жизни и творчестве?

- Войти в свою дверь. Есть такая притча: человек стоит перед распахнутыми дверями и не решается войти. Наконец они закрываются, появляется надпись: "Эти двери предназначались только для тебя".

"...Один из героев пьесы Жана Ануя "Эвридика" говорит Орфею: "Дорогой мой, существуют две породы людей. Одна порода - многочисленная, плодовитая, счастливая, податливая, как глина: они жуют колбасу, рожают детей, пускают станки, подсчитывают барыши - хороший год, плохой год - невзирая на мор и войны, и так до окончания своих дней; это люди для жизни, люди на каждый день, которых трудно представить себе мертвыми. И есть другая, благородная порода - герои. Те, кого легко представить себе бледными, распростертыми на земле с кровавой раной у виска, они торжествуют лишь один миг - или окруженные почетным караулом, или между двумя жандармами, смотря по обстоятельствам, это избранные"15.

Меньшикова волнуют "избранные".

Разумеется, характеристика такой "породы", предложенная Жаном Ануем, очень относительна, если иметь в виду персонаж актера в картине Михаила Туманишвили "Полоса препятствий", художника Владимира Межирова. Но даже в этом, достаточно проходном для биографии актера, герое можно отыскать некие штрихи, отдаленно напоминающие тех, из "породы благородных". По крайней мере, далеких от сильного земного притяжения и удовлетворения только сытыми буднями.

Со времени создания "Полосы препятствий" прошло немного больше пятнадцати лет, но все, что произошло за эти годы в общественной жизни страны, все невероятные - кардинальные и болезненные - перемены сегодня особенно обнажают наивный, чисто советский замысел фильма, схематизм его и столь же канувший в Лету способ решения проблемы, как жить таланту.

Суть в том, что хороший парень, москвич Володя Межиров, после окончания художественного института отбывает воинскую повинность в морской пехоте. Он держит себя предельно просто с парнями из провинции, дружит с ними на равных и перед "дембелем" приглашает к себе в гости, в Москву. Такова прелюдия.

Дальше начинается грустная история о том, как талантливый художник Межиров, забыв о своем высоком назначении, идет работать в "склейку" - в мастерскую по ремонту фарфора, хрусталя. Нередко сюда приносят и вовсе антикварные вещи, которые можно недорого купить у какой-нибудь старушки или несведущей дамы. На этот путь Володю толкнул респектабельный товарищ Виктор Петрович Корабельников, мужчина профессорского облика, с тактом сыгранный Андреем Мягковым.

Поначалу его коварные устремления по части эксплуатации молодого дарования замаскированы мнимой заботой о Володином благосостоянии. Межиров женат, но жить ему приходится в одной квартире с еще очень бодрой матерью, молодым неудобно, тесно. Нужна квартира - стало быть, нужны большие деньги. Неплохо иметь свой автомобиль - скоро он появляется у Володи. Не новый "жигуленок", зато цена приемлемая. Все это сделал благодетель Виктор Петрович Корабельников, злодейски погружая Межирова в пучину корысти. Володя перестает писать картины. Он выколачивает по-наглому деньги у клиентов, кое-кого спокойно обманывает. Особенно спокоен тогда, когда полагает, что данный гражданин и сам добыл проданные вещи не самым честным путем. Словом, "вор у вора дубинку крадет".

Чем дальше, тем пуще... Межиров начинает приторговывать антиквариатом, звонить нужным людям: "Это Володя из "склейки". Есть то, что вы ищете..."

Страдают честные жена и мать, понимая, что Володя катится в пропасть. Став дельцом, торгашом и циником, бывший морской пехотинец уже не хочет общения с армейскими друзьями. Они прислали телеграмму, что едут в гости, как было договорено когда-то. В этот момент Межиров понимает, что старые друзья ему больше ни к чему... Но почти сразу приходит раскаяние - он осознает, кто таков на самом деле Корабельников, и мчится на вокзал. На платформе его ребята. Ошибки признаны. Больше Межиров не вернется в "склейку". Завтра наступит новый трудовой день во благо настоящего искусства! Гимн бедному художнику спет...

Приглашение на роль грешника Межирова актера Меньшикова придало дидактичной, особенно нелепой по замыслу в наши дни истории несколько иной оттенок. В душной атмосфере предперестроечных лет заметно вызревали гроза, предощущение близкой ломки. На арену рвалась новая генерация, многие ее представители скоро станут теми, кого сейчас называют "новыми русскими". В то время они уже подсознательно готовились к крутому прыжку. Но тогда их намерения, амбиции, их энергия и жажда занять определенное место в социуме, обладая капиталом, любя комфорт и добиваясь именно таких житейских благ, были связаны по рукам и ногам советской системой. Только в торговле и сфере обслуживания они каким-то образом, правда, опасаясь и унижаясь, могли чего-то добиться.

В московском Театре имени Маяковского много лет шел спектакль по пьесе Владимира Арро "Смотрите, кто пришел". Центральной фигурой там был модный молодой парикмахер по прозвищу Кинг (Король). Перед ним трепетали дамы, заискивали желающие добиться его расположения, его общества искали. Умный Кинг понимал всю подоплеку такого к себе отношения. Тем не менее жил им.

Художник Межиров тоже чувствует - что-то ломается в привычном, каноническом советском мире. Наглые, циничные хозяева жизни так или иначе оказываются рядом с ним - от Виктора Корабельникова до тетки-хабалки из химчистки. Такие уверены: им все можно, потому что реально только деньги правят бал на земле, в том числе и на советской. Остальное - туфта. У Олега Меньшикова Володя Межиров порывал с выгодной работой в "склейке" не потому, что его так уж мучила вина перед нереализованным талантом. Для него невыносимы новое окружение, амикошонство, наглость, присущие шустрым, деловитым, денежным плебеям. Он такого отношения к себе позволить не может. Но понимает, что дела в "склейке" уравнивают его с той же теткой из химчистки, обирающей заказчиков. Чем он, Володя, лучше ее? Наступает отчаянная разрядка - с криком, истерикой. Монолог Межирова у Меньшикова стон отвращения, рывок в сторону, бегство от хамов: "Рядом с тобой существует новый, могучий, спаянный клан ресторанных официантов, шоферов такси, работников торговли, служащих по ремонту квартир, станций техобслуживания, ювелиров, протезистов, реставраторов разного толка. И все они официально называются "сфера обслуживания". На самом деле - подонки, для которых существует только один Господь Бог - живые деньги!.." В этом яростном крике Межиров был весь в нынешнем дне.

Россия уже училась ценить силу и прелесть наличия тугого кошелька. Но Россия еще не ощутила масштабы потерь в плане духовном и нравственном, когда мамона пожирает ум, чувства, крушит мечты. Когда Россия теряет свое лицо, уподобляясь захолустному американскому штату, где комиксы давно заменили Толстого, Достоевского, Чехова, Шекспира. Эти контуры проступали в словах Межирова, желающего быть независимым от нового грядущего хама с мощным капиталом и сущностью троглодита.

Межиров бежит социума.

Возможно, в этой роли для Олега Меньшикова, пусть очень подспудно, начинается один из принципиальных для него мотивов: бегство. Тоска по сказочному острову, где человек свободен от связей с грязным, душным миром капитала, от купли-продажи всего, что только есть, в том числе и себя самого. От барьера, который в конце нашего века вырос и укрепился в сознании не желающих принимать новую Россию, чтобы сохранить самих себя как личность.

Конечно же, таких островов не бывает и быть не может в чистом виде. В абсолюте. Но попытка суверенного, сугубо личностного существования будет в дальнейшем манить большинство из тех, кого сыграет Меньшиков.

...Жаль, что пока только дважды ему довелось встретиться с Чеховым. Причем "Поцелуй" не был настоящей встречей, если говорить непосредственно о его роли в судьбе актера. Чехов мог бы дать артисту ориентиры в поиске того самого "острова", поиске обреченном, но дающем возможность жить в соответствии с собственным кодексом чести и достоинства.

Вторая чеховская роль Меньшикова - в экранизации рассказа "Володя большой и Володя маленький", снятой киевским режиссером Вячеславом Криштофовичем. Криштофович до этого снимал фильмы о людях обыкновенных, с заурядной судьбой. Любил неторопливое течение дней и готовил героев к взрыву, который наступал ближе к финалу. Искра его потаенно присутствовала во взаимоотношениях персонажей, пока не вспыхивала, по-новому высвечивая их лица. Затем все успокаивалось, входило в прежнее русло. Но шрамы от ожогов оставались. Навсегда.

Нечто подобное происходит в жизни супружеской пары из рассказа Чехова: полковника Ягича и его жены Софьи Львовны, молодой женщины, и их друга военного доктора, которого зовут, как и мужа Сонечки, Владимиром. Когда-то отчасти назло Володе маленькому, не ответившему на ее чувство, Сонечка вышла замуж за Ягича, который старше ее на тридцать лет. Вскоре нахлынула тоска - мужа-то она не любит. Заметавшись, Сонечка снова бросается к Володе маленькому, у них бурный, но короткий роман. Она любит, он всего только уступает ее чувству, после чего быстро оставляет Сонечку. И вряд ли вернется к ней когда-нибудь.

Вячеслав Криштофович и оператор Василий Трушковский решили эту историю в темных и холодных тонах, что придало фильму оттенок мрачноватой задумчивости: что-де метаться в веренице серых будней? Все равно никто никого не любит, все зыбко, мгновенно, непрочно. Остается только боль...

Режиссер все время "договаривает", "досказывает" написанное Чеховым, что убивает тайну, всегда живущую в героях писателя. Ольга Мелихова (Софья Львовна) педалирует страсть скучающей дамы. Ростислав Янковский (Ягич) чересчур спокоен и добродушен в ситуации терпеливого рогоносца. И только Олег Меньшиков играет то, что Станиславский называл "жизнью за текстом", приближаясь к мысли и магии чеховской поэзии. Житейская проза, заурядный адюльтер с подругой детства у Володи маленького оказывается в какой-то мере попыткой вырваться из тоски: знает ведь, что жизнь у него не выходит... Как потом она не выйдет у Иванова, Войницкого, Мисаила из "Моей жизни", у Соленого (жаль, что Меньшиков до сих пор не сыграл его!).

Маета Володи связана с реалиями провинциального города, изо дня в день повторяющимися разговорами, визитами, установившимися бессмысленными отношениями. В том числе и романом с Сонечкой. Вряд ли Володя маленький знает или понимает, чего ему недостает. Но точно знает другое: он живет совсем не так, как ему хочется жить. Вернее, так, как ему не хочется жить. Он будто незримо морщится, слушая Сонечкину болтовню о "новой жизни". Он почти физически ощущает никчемность и даже нечистоту и ее, и своего собственного существования. Но Володя-маленький не наделен тем особым даром совести, что заставляет человека совершить шаг. Рвануться - зная, что потом возвращение на круги своя неизбежно. Но пусть остаются память о минутах настоящей жизни, ощущение пережитой полноты и свободы. Эгоизм, инерция, притерпелость ко всему и всем не дадут ему этого сделать. Володя маленький даже не Гуров из "Дамы с собачкой", у которого его неожиданное чувство к Анне Сергеевне обострило чувство живой, трепетной жизни. У Володи маленького все наперед определено, но это и мучит его: будущее абсолютно равно прошлому и настоящему. Может ли что-то быть ужаснее?

Меньшиков играл Володю как бы чуть лениво, неспешно, стараясь ни на что себя слишком не затрачивать, поскольку все, в общем, бессмысленно. И в любовных сценах он жил будто на другой планете, не желая сокращать расстояние между собой и Софьей Львовной, не давая событиям наступательно разворачиваться. Иными словами, держал дистанцию между собой и жизнью. Отталкивание от реальности - этот чеховский мотив оказался самым близким для актера, ощущавшего природу чеховского образа порою много точнее, нежели Криштофович.

В титрах картины авторы сделали ссылку на то, что фильм снят "по мотивам Чехова". Кроме некоторых сюжетных новаций, вроде той, когда старый Ягич довольно противно насилует горничную, в картину зачем-то включили монолог одного из героев другого рассказа Чехова "Бабье царство", циника и пошляка. Наверное, хотели таким образом окончательно разоблачить низость Володи маленького, заставив его произнести нечто абсолютно ненужное и чужеродное. Меньшикову явно дискомфортно в таких обстоятельствах. Но он справляется с режиссерской задачей - именно справляется, старается быть достоверным и искренним. Однако "мезальянс" монолога и тонкости прежних психологических мотивировок, предложенных актером, очевиден.

Зато Меньшиков берет реванш, когда поет в дуэте с Софьей Львовной "Горные вершины". В эти минуты Володя вырывается за рамки повседневности, которая обычно гасит лучшие его порывы. Он пытается верить в высвобождение от всего, что окружает и будет его окружать. Мягкий баритон звучит как молитва, как последнее признание, как поверженная надежда: "Подожди немного, отдохнешь и ты..." Душа жаждет сострадания, спасения, покоя... Володя поет-говорит о том, что наше земное существование - нечто, что следует несмотря ни на что претерпеть и принять. Через лермонтовские строки, через музыку к Володе вдруг возвращается смысл жизни, он чувствует и видит ее тайный узор в смешении трагического и прекрасного.

Однажды, слушая, как Олег читает стихи Николая Гумилева, я вспомнила, как он пел "Горные вершины" в старом фильме. Поэзия тоже освобождала Меньшикова от тех оков, которые обычно надевают на себя и его герои, и он сам. Показалось, будто открываются окна, которые обычно Меньшиков старается наглухо заколотить от внешнего мира.

..."Артист - это тайна,- говорил Олег Даль.- Он должен делать свое темное дело и исчезать. В него не должны тыкать пальцем на улице. Он должен только показывать свое лицо в работе, как Вертинский свою белую маску, что-то проделывать, а потом снимать эту маску, чтобы его не узнавали"16.

Поскольку известного артиста у него на родине не узнать невозможно, Олег Меньшиков, утвердившись в кино, на экране по полной программе и более того,- реализует мысль Олега Даля очень убежденно по части житейски-поведенческой. Правда, в 1991 году он весьма кокетливо ответит корреспонденту газеты "Культура", спросившему, не мешает ли ему популярность, например, когда его узнают на улице. "Не мешает,- сказал актер и добавил, сознательно напрашиваясь на комплимент: - По той простой причине, что меня не узнают.." На самом деле с годами он все убежденнее избегает любого общения со зрителями. С прессой особенно, понимая, что в этом случае очень трудно уйти от вопросов разного рода, на которые он старается не отвечать. В том числе и о его личной жизни, которую он хранит от всех за семью печатями.

Что же касается упомянутой Олегом Далем "маски", то, на мой взгляд, одна из таких масок начинала довольно прочно прирастать к Олегу. Было это в конце 80-х, в его киноролях.

Когда-то, еще в пору его появления на подмостках в роли Ганечки в "Идиоте", театральный критик Инна Вишневская назвала Меньшикова "герой-неврастеник", подчеркнув самоценность и уникальность подобного амплуа. Во второй половине 80-х Меньшиков, после Володи Межирова или капитана Фракасса, отчасти возвращается к таким героям, но в современной аранжировке. К этому актера подталкивают два режиссера - Алексей Сахаров и Алексей Рудаков. В их фильмах он играет людей без корней, как будто без прошлого и без будущего. Они скользят по поверхности настоящего, не желая да и не умея ни к чему прирастать душой и сердцем. Наркоман-курьер Миша в картине Рудакова "Жизнь по лимиту" катится, бежит, не останавливаясь, очерчивая вокруг себя границу: не переступать, не приближаться! Как и Владимир Пирошников в "Лестнице" Сахарова, появляется из "ниоткуда", уходит в "никуда", разве что наговорит мальчику красивую сказку о прекрасных кораблях...

Любопытно, что в фильме "Жизнь по лимиту" имя Миша вообще не звучит. Конкретность не нужна, человек присутствует среди других формально. По сути, его нет.

"Жизнь по лимиту" - взгляд из конца 80-х в начало этого десятилетия. С учетом всех невероятных перемен в жизни тогда еще существовавшего, но внутренне почти рухнувшего Советского Союза. Это взгляд снисходительно-мрачный, равнодушно фиксирующий темные стороны жизни. Ничто иное авторов не интересует. Экстремальность перестроечных ситуаций заставляет сценариста и режиссера Алексея Рудакова усугубить, подчеркнуть тоскливую невыразительность и стертость последних застойных лет... Неужели в то время никто не любил, не знал каких-то радостных мгновений - они всегда есть в жизни каждого человека- Хотя право автора позволяет ему реализовать собственную концепцию: другое дело, насколько она соответствует истине и насколько талантливо донесена экраном...

Герои Рудакова живут в болезненной, тоскливой дреме, подчас она оказывается взорванной резкими драматическими событиями. Взрыв сметает прошлую жизнь, люди разбегаются и где-то, наверное, начинают такое же, как и прежде, существование.

В доме, который идет на слом, поселилась странная компания. В центре милая провинциалка Маша (снова изящная Марина Зудина), провалившаяся на вступительных экзаменах в институт и не решающаяся вернуться домой к маме и папе, верящим словам Маши, что она стала столичной студенткой. В заброшенном доме Маша числится дворником (модная профессия в то время), это дает ей законные основания на жизнь в Москве. Между прочим, дворником работал сам Рудаков, так что профессию героини знал не понаслышке. Но остальные обитатели обжитой квартиры - сплошная стихия, лимита - не лимита, но со столицей расставаться не хотят: бывший студент-диссидент по прозвищу Спиноза, изучающий труды великих философов; бывший боксер, алкаш, подрабатывающий в ближней магазинной подсобке. И у него есть кличка Боцман, играет Боцмана Александр Берда. Экстравагантная истеричка Светлана (Евдокия Германова), изредка снимающаяся в массовке, но не теряющая надежды прорваться в звезды экрана. Живет "лимита" довольно дружно. Как бы семья, братья и сестры, вместе садятся за стол, разделяя скудную трапезу, переживают друг за друга, будучи в курсе дел каждого, поддерживают в трудную минуту, пока...

Пока однажды осенью в заброшенный дом не попадает безымянный молодой человек. Недурен собой, элегантно одет (кстати, Меньшиков наделен умением казаться элегантным даже в самой обычной одежде, он придает ей какой-то свой шарм). Человек мил, загадочен, любезен. Но кто он? Почему надолго задержался в квартире без света (электричество тайно воруют, но не всегда это удается), без воды? К счастью, такими вопросами "лимита" не считает нужным задаваться. Все они люди гонимые, все "перекати-поле", это их крепко-накрепко связывает. Все бездомны, все существуют где-то на обочине жизни, но упрямо пытаются выжить. Причем выжить и жить затем сообразно своим надеждам.

Пришелец довольно умело и ловко находит ключ к сердцу каждого. Но легкость эта - от полного равнодушия, убежденности в том, что он здесь временный жилец, вспорхнет и улетит, после чего новые знакомцы немедленно исчезнут из его памяти. Наверное, таких было в его жизни сотни, и никого не осталось. Лица, воспоминания обременительны. Миша живет по принципу одного дня, одной встречи и с максимальным для себя прибытком. Маленький мир полунищих дурачков, придумавших для себя всякие надежды, ему просто смешон, но покуда они рядом, надо поддерживать видимость соучастия. Миша затаился он пережидает, он уходит от каких-то подельников или клиентов - неважно... Судя по всему, это - опытный наркокурьер. В нем чувствуются железная выдержка, умение мимикрировать, готовность к необходимому общению ровно настолько, насколько это в данный момент необходимо. И болезненная нервическая напряженность при внешней спокойной мине.

Меньшиков точен, играя ускользаемость Миши в любой попытке выйти на подлинность в беседе с ним. Тонкие губы изображают милую улыбку, что механически точно выполнено. Так же он умеет изображать предельное внимание, включать и выключать себя в необходимый момент. И все время прислушиваться к происходящему. Он - дичь, охотники где-то рядом. Окажутся чуть ближе - надо уходить. Этим он по-настоящему живет, остальное - маска.

Первой таинственному очарованию гостя поддается Маша, чистая, невинная (кто-то назвал ее "тургеневской девушкой", к чему располагает внешность актрисы). Маша вообразила, что к ней явился принц, долгожданный, щедрый, любимый. Их блицроман - трущобная пастораль, но Олег Меньшиков осторожно вносит в мнимую идиллию некую мертвую ровность, она соответствует его истинному отношению к временной любовнице, она-то сама ничего не замечает, и слава богу! Лежа в постели рядом с Машей, Миша долго, упрямо разглядывает потрескавшийся потолок. Понятно: о чем-то важном размышляет, возможно, подсчитывает, сколько ему еще маяться в этом чертовом доме и валяться в этой кровати, даже вместе с хорошенькой любовницей. Когда же услышит сигнал опасности, сразу соберется, мобилизует свою волю и молча переступит через любовь Маши, через все, что вроде бы было между ними. То есть было для нее, для него - ничего не было. Передышка в пути, скрашенная половой близостью. Таких ему не счесть в жизни, тревожной, не позволяющей размениваться на всякие лирические эмоции.

Обстоятельства складываются так, что Миша должен покинуть обитель "лимиты" раньше предполагаемого им срока. С одной стороны, по доносу стукача, начальника ЖЭКа, милиция приходит за Спинозой. С другой оживились Мишины недруги. И он уходит по крышам, бежит, кажется, летит, неуловимый, пустой, как воздушный шарик. Потом кто-то шарик все-таки проколет, и он упадет на землю маленькой грязной тряпкой, сморщенный обрывок, мусор... Но Миша об этом не думает - только уйти, уйти, уйти...

С навязчивым морализмом и тягой к социальным вердиктам Алексей Рудаков завершает, вернее, окольцовывает картину судьбой Маши. Нежная барышня откуда-нибудь из Липецка или Пензы, тургеневская девушка, после удара, нанесенного ей наркокурьером, сломлена. Убедившись, что она жестоко предана, Маша становится путаной, развлекается по вечерам в дорогих ресторанах. Теперь она носит дорогие платья, бриллианты... Что при этом чувствует - неизвестно. Признаться, и не очень интересно. Жестокий романс допет. Но сквозь клише - сюжетные, относящиеся к решению тех или иных характеров, в чем-то и неожиданно проступает тема разрушения. Ее несет человек, наделенный способностью жить, ни с кем не соотносясь и оттого небрежно уничтожая чужие чувства, надежды, сметая опоры их. За ним обломки.

"Добро перерождалось в безучастность",- писал о том времени Сергей Довлатов. Принято считать, что разрушитель, в первую очередь, разрушает самого себя. Мише-пришельцу разрушать в этом смысле нечего - он давно существует как видимость, оболочка, обман. Меньшиков это сыграл, избрав кружевной рисунок роли, адекватный Мишиному неприсутствию по отношению к другим людям.

"Жизнь по лимиту", претендующая на серьезный социальный анализ, на самом деле оказалась не более чем картиной-однодневкой. Хотя Олег Меньшиков довольно уютно в ней чувствовал себя, уловив отчасти знакомую ему атмосферу последних лет советской власти, ее призрачность и сокрушенность. Он работал, как с ним это уже случалось, независимо от режиссера. Остальные актеры играют органично, точно, но слишком открыто.

Из телевизионного интервью Олега Меньшикова:

- Часто ли ваше ощущение образа не совпадает с режиссерским?

- Мы все живые люди и не можем думать всегда одинаково. Я думаю, что уйти в конфликт с режиссером очень просто. Можно потом и не работать, и делать вид, что мы друг друга не знаем. А зачем это? Я даже если и понимаю, что режиссер не фонтанирует, считаю, что нужно найти общий язык. Даже у самого плохого можно взять что-то хорошее. Хотя бы умение работать с таким режиссером.

...Пришелец Миша из "Жизни по лимиту" - не самое яркое экранное создание Олега Меньшикова. Но сейчас, через десять лет после выхода картины, его герой предстает несколько иначе - преддверием нынешних дней, опустошенных душ, мнимостей, господствующих над чужими жизнями.

В конце 80-х Меньшиков как никогда много снимается. Вероятно, сказался уход из театра, ситуация, о которой он упоминает в интервью - "по уши в долгах", да и просто желание ощущать себя в профессии.

Среди его фильмов той поры - "Брызги шампанского" Станислава Говорухина. Игривое название картины обманчиво - менее всего она связана с томными звуками старого танго, красивой мелодрамой или салонными страстями. Само имя режиссера, кажется, априори исключает подобные сюжеты. На самом деле в основе картины - повесть писателя-фронтовика Вячеслава Кондратьева "Отпуск по ранению", история нескольких недель, которые провел после лечения в госпитале молодой лейтенант Володя в Москве, у матери.

1942 год. Немцы наступают. Столица оглушает лейтенанта Володю своими немыслимыми, невероятными, неожиданными контрастами. Нищета и роскошные рестораны для избранных. Соседка, почти еще подросток, Юлька уходит на фронт, а сытые, здоровые мужики коротают вечера и ночи в ресторанах. Мать Володи, редактор, оставшись без работы, целые дни сидит за швейной машиной, а обнаглевшее хамье швыряет деньги без счета, развлекаясь...

Меньшиков играл в "Брызгах шампанского" старого приятеля Володи, Сергея, уютно окопавшегося в Москве и очень недурно устроившего свою тыловую жизнь. Вместе с тем он дорожит былыми отношениями с друзьями, пытается как-то скрасить Володин отпуск, водит по ресторанам, знакомит с очаровательными девушками. И никак не может понять, что вновь, до срока, гонит Владимира на фронт, в самое пекло, в смерть, если всего этого можно избежать. Такой вариант реально Владимиру предоставляется благодаря его внезапному роману с дочерью крупного военачальника.

Сценарий по повести Кондратьева долго лежал на "Мосфильме", пока на студии не появился переехавший в Москву из Одессы Станислав Говорухин. Картиной "Брызги шампанского" он дебютировал в столице.

Говорухину, любящему прямые, открытые конфликты, резкие, сгущенные краски, из которых он предпочитает черную и белую - в стыке, была близка проза Кондратьева. Ее настрой, ее прямодушный, честный лейтенант Володя аlter еgо автора. Играл лейтенанта молодой артист, выпускник Школы-студии МХАТ, круглолицый, большеглазый Алексей Бурыкин, действительно похожий на солдат Великой Отечественной. Познакомившись с Бурыкиным, Меньшиков через несколько лет пригласит его в качестве автора пьесы о гениальном танцовщике Вацлаве Нижинском.

Сам Меньшиков неожиданно явился в роли второго плана, хотя к тому времени, как правило, всегда был центральной фигурой других его картин. Для Сергея он выбрал интонацию спокойной уверенности в собственной правоте. Сергей знает, что война рядом, гибнут десятки тысяч людей и неизвестно, что принесет всем завтрашний день. Поэтому надо успеть пожить нормально! То есть хорошо есть, спать, обеспечить семью, развлекаться. И, конечно, делать свое дело, которое тоже кому-то нужно. Из 80-х Меньшиков принес ощущение абсолютной самопоглощенности собственной судьбой, которое замечательно помогает людям устоять на ногах даже в тотальных сдвигах всего общества. Сергей твердо знает, что пафос любви к отчизне, сантименты, соответствующая расслабленность - это для других, чуждых его восприятию людей. Меньшиков сыграл удивительную обтекаемость, умение выскальзывать из рук всегда и всюду, ловко выплывать и уплывать в спокойную гавань. Даже внешне он другой - спокойный, непоколебимый. Он понятен и предсказуем - отчего и страшен по-своему...

Почти одновременно с "Жизнью по лимиту" и "Брызгами шампанского" Олег снимался у Сахарова в картине "Лестница" и в экранизации романа Валентина Пикуля "Моонзунд", поставленной Александром Муратовым.

Сахаров - режиссер из отряда "шестидесятников", но не по творческой своей судьбе. Он неизменно старался шагать в ногу со временем, снимая иногда откровенно конъюнктурные фильмы, например, "Вкус хлеба", нечто многосерийное, фальшивое донельзя, об освоении целинных земель. Дух Леонида Ильича Брежнева просто-таки питает авторов, особенно сценаристов. Патетика покорителей целины режет слух, как и ходульно-выспренние персонажи. Зато в итоге создателей удостоили Государственной премии! Снял Сахаров и фильм "Чистые пруды", отдав дань модному поэтическому кинематографу, со стихами Беллы Ахмадулиной, прочитанными поэтессой за кадром. Была военная картина по Константину Симонову "Случай с Полыниным", когда все ринулись вспоминать военные годы. В общем, Сахаров всегда старался идти в жанровом и тематическом фарватере. В годы перестройки он обратился к литературе, которая прежде была совсем не в чести: к повести Анатолия Житинского, написанной за пятнадцать лет до начала работы над картиной. За это время повесть заметно устарела, появились ей подобные, но более смелые, поскольку исчезла цензура. Но Сахаров, видимо, искренне хотел снимать именно такую прозу.

"Лестницу" Сахарова окрестили "фантасмагорической комедией". Наверное, режиссер замыслил свое произведение как развернутую метафору о днях безвременья, в чем его картина отчасти смыкается с "Жизнью по лимиту". Человек мучительно ищет выход из тупика. Мечется по лестнице, но каждый раз возвращается на исходную позицию. Двери - где они?

Комедия явно не получилась. Что касается фантасмагории, фантастического реализма, которым все тогда увлекались, но лишь немногие реализовали должно свою увлеченность, то, на мой взгляд, хаос подменил избранный авторами жанр. Подчеркнутая эстетика странности, отстраненности, незакрепленности фрагментов и эпизодов, поскольку и стержня глубинного не оказалось, - все вылилось в довольно сумбурный пересказ истории молодого человека, попавшего волей судеб в огромную коммуналку (может быть, это наша страна?) и не могущего из нее выбраться. А перед тем человек этот, Владимир Пирошников, решил покончить с собой. Но не успел - молодая женщина Аля забрала его к себе, почувствовав неладное.

Нетрудно понять, что заплутавший Пирошников - это все мы, заблудившиеся на дорогах собственной жизни, потерявшие смысл существования и вкус к живым эмоциям. А дальше? Авторская идея ясна минут через десять, ничем новым она не обогащена, остается лишь тоскливо наблюдать за безумием обитателей квартиры, продираться к сути их разговоров, отношений. Появляются бывшие мужья и похотливые дамы, сумасшедшие старухи с манерами придворных фрейлин и постоянной готовностью к скандалу... Словом, сюжет, ситуации, почерпнутые в сценарии, созданном с пятнадцатилетним опозданием, оказались недостаточно невероятными (слишком невероятным стало к тому времени все происходившее в России), чтобы напрямую соприкоснуться с действительностью, если уж говорить о поворотах нашей исторической судьбы, начиная с 1985 года. С другой стороны, все было излишне житейски замотивировано, чтобы убедить зрителей в попытке вступить в плотные слои родной атмосферы. Повесть о Владимире Пирошникове как бы сразу оказывалась вывернутой наизнанку, утомляя серией до скуки знакомых деталей, разговоров, последствий.

В одном из репортажей, написанных со съемок "Лестницы", после рассказа о дождливой, с резкими, прерывистыми ветрами питерской зиме (натуру снимали в Санкт-Петербурге, в одном из дворов, что на Петроградской стороне), корреспондент пишет о пене, изображавшей снег величиной с подушку, летавшей по двору белыми хлопьями. Когда через десять лет я пересматривала картину, мне показалось, что и сама лента эта похожа на подушку из химического волокна, загримированного под сугробы.

Но прежде, чем обратиться непосредственно к роли Олега Меньшикова, все же немного о сюжете, который так трудно вычленить из запечатленного на пленке.

Итак, Владимир Пирошников, житель северной столицы, кажется, решил покончить с собой. Некая Аля, случайно проходившая мимо, этакий белый ангел в белой шубке и белой шапочке, увела его к себе подальше от греха. Наутро к Але прибыли гости из провинции - дядя Миша с другом, донимающий Пирошникова совершенно невнятными монологами на тему политической жизни державы, отсутствия продуктов и т.п. Тут бы и удрать от заботливой Али... Однако выйти на улицу невозможно. Остается общение с соседкой, мощной, как трейлер, красоткой Ларисой, живущей в хронической смене мужей... Или с компанией, собравшейся в комнате рядом. Это, видимо, представители художественной интеллигенции, поскольку слышатся отдельные возгласы: "Сюрреализм какой-то, вы не находите?", "Типичный Бунюэль...", "Почти Кайдановский..." - и не более того.

Все это время Пирошников своего лица не открывает - бродит и слушает, играет полный уход в собственные раздумья. Хотя о чем они? Это не укор артисту: относительно подлинных раздумий героя авторы как-то ушли в сторону.

Когда-то Житинский написал своего Пирошникова, ориентируясь на шестидесятников, на поколение его самого, писателя Житинского... На духовные ценности этого поколения: веру в дружбу, искренность, глубину эмоционального мира. На братство близких по духу людей... Но через много лет вряд ли оправданно было выставлять эти ценности наружу: ирония, порой напускной цинизм все больше и больше скрывали истинные чувства от возможной насмешки или грозившей им инфляции. О постепенном уходе в молчание, в перерождение, а порой и вырождение "шестидесятников" речь уже шла... Вероятно, Пирошников - "постшестидесятник" - виделся Житинскому человеком, плотно натянувшим на себя камуфляж, но ткань, увы, оказалась слишком тонкой...

Пирошников образца конца 80-х в исполнении Меньшикова, по определению, не может иметь ничего общего с замыслом Житинского. Его предшественники начинали с веры, что рухнувшую башню, то бишь советскую державу, можно заново построить. У Меньшикова Пирошников - персонаж, который живет уже после трагического эпилога веры в иллюзии. Он вообще родился после этого, если иметь в виду духовное становление его. Оттого Меньшиков довольно однотонно все время играет финиш духовный и несостоявшийся финал физический. Он монотонен, потому что в роли почти нет настоящих зацепок по драматургии, а режиссура идет тем же путем, упиваясь возможностью создать нечто безразмерно-тягучее, навевающее тоску. Собственно, материал противостоит природе актера, его энергетике, его обычной устремленности к драматическому пику. Нельзя же всерьез принимать поэтические всплески Пирошникова, когда, стоя вместе с маленьким сыном Али, Сережей, у окна, похожего на иллюминатор, он вдруг решает, что "надо просто жить", "быть самим собой" и т.п. Или когда он, воображаемый капитан воображаемого корабля, командует: "Отдать швартовы! Полный вперед!" А куда - "вперед"?

Все предшествующее, вся история Пирошникова, замкнутого в каменном доме-мешке, существует вопреки навязанному проблеску надежды и обретения смысла в будущем. Намек на то, что возвращение Пирошникова к простым житейским радостям - любовь Али, воспитание ребенка - из другой картины. Литература 60-х любила оперировать конкретными образами, имеющими в итоге абстрактное содержание. На экране все оказывается отдельно - метания Пирошникова и еще теплая постель в доме брошенной прежним мужем Али... Достаточно посмотреть, как бродит Пирошников по комнате Алевтины, как смотрит на оригинал из провинции дядю Мишу... Как безразличны ему заботы сексуально и матримониально взволнованной Алевтины (Елена Яковлева)... Он "чужой среди чужих". И таким всегда будет оставаться...

Еще один любимый актер Олега Меньшикова - Марлон Брандо. В ранних ролях молодого Брандо тема "чужого среди чужих" достаточно активна, но вырастает она на иной, нежели у героев Меньшикова, почве и иным душевным их состоянием окрашена. Персонажи Брандо, как и сам великий артист, обычно искали свой остров, где живет единственный Человек - он сам. Естественно, поражение было непременным условием исхода борьбы, противостояния обществу. Потом отчужденность, гнетущее бессилие, но именно поражение нередко пробуждало в героях Марлона Брандо так и не угасшую искру человечности и способность к состраданию. Обреченность Пирошникова уводит его все дальше и дальше от людей, и его-то уже ничто не спасет. Ни Алевтина, ни могучая Лариса, ни наивные отроки вроде сына Алевтины. Ему даже не надо искать свой остров и рваться туда, как стремится Геккельбери Финн на индейские земли, чтобы окончательно избавиться от людей. Пирошников и так избавлен от них чуть ли не с момента своего рождения.

Конечно, никому не дано впасть в полную немоту. В том числе и Владимиру Пирошникову. Но он так ее жаждет! Настолько, что вырывается от Алевтины и милого Сереженьки, выходит наконец из клятой их квартиры! Наговорился, насмотрелся!..

Оттого последние кадры фильма - Пирошников зависает на крыше, ухватившись за край ее,- воспринимаются как последний безмолвный монолог человека, несущего смерть городу-муравейнику, раскинувшемуся под ним.

Возможно, я позволяю себе слишком вольную транскрипцию увиденного на экране. Но право на свое толкование имеет каждый зритель.

Приглашая Олега Меньшикова на роль Пирошникова, Сахаров, вероятно, видел в нем актера, способного трогательно сыграть растерянного современного интеллигента, благородного человека, который однажды понял, что "ему очень плохо", что "все уже было - мысли, разговоры, лица"... что "пятьдесят лет - и ничего не будет..." - такими репликами с места в карьер начинается фильм "Лестница". Пирошников тоскует: "Неужели это было мне предназначено?" А теперь ему "некуда уйти". Трогательность тогда была для Меньшикова чужой территорией.

Это изначально неточное попадание режиссера - невольное противостояние актерской природы замыслу - не только продолжено, но порой режет слух с такой силой, что все в картине идет на разрыв. Персонаж Меньшикова никогда не станет жаловаться и тем более жалобно искать сочувствия. Такие излияния, если они серьезны, равнозначны глубинным откровениям. А уж такие моменты просто неприемлемы для героев актера, по крайней мере, того периода. Позже все несколько переменится и на более импонирующем Меньшикову материале. Но не в "Лестнице".

Сегодня можно уверенно говорить о Меньшикове - состоявшемся художнике. Но даже в его счастливой, в общем удачливой биографии остаются роли, которые могли бы стать подлинным фактом в его актерской судьбе. Как, например, Раскольников, которого в какие-то минуты визуально (только визуально!) напоминал Пирошников.

Апеллируя к имени Достоевского, Ницше называл сострадание "самой "опасной болезнью" современности, "заразившей" почти все в Европе, от Парижа до Петербурга, от Шопенгауэра до Толстого"17.

Такой болезнью был болен герой "Преступления и наказания", в чем-то себя за это презирая. Поэтому, по терминологии Достоевского, у Олега Меньшикова Раскольников мог бы стать лицом трагически современным, рожденным кризисным и патетическим периодом нашей истории. Одновременно соответствуя характеристике, данной ему Разумихиным: "Великодушен и добр. Чувств своих не любит высказывать, и скорей жестокость делает, чем словами выскажет сердце".

Мысль о Меньшикове-Раскольникове приходит на ум, когда видишь проход его Пирошникова по серо-белому, такому бедному по колориту городу... Как тут не вспомнить Родиона Романовича, который после убийства старухи останавливается на Николаевском мосту и смотрит на Неву... "Необъяснимым холодом веяло на него всегда от этой великолепной панорамы; духом немым и глухим была для него полна эта картина..." Как будто только проход, остановка на мосту - ни текста, ни общения. Но в самой этой фигуре - черной на белом, в рисунке ее, драматическом, тоскливо ищущем покоя, во взгляде, невидящем, обращенном внутрь себя, - читается точный портрет студента, обрекшего себя "на пробу" и нынче от себя бегущего.

Мысль о меньшиковском Раскольникове будет не раз возникать и у других критиков, тех, кто позже напишет о "Дюбе-дюбе", одном из принципиальных для актера фильме. Обращусь к этой теме и я... Пока же с сожалением замечу, что в послужном списке Олега не так много ролей классических, в частности, связанных с русской классикой.

Одна из них - адвокат Лихонин в экранизации повести Куприна "Яма", снятой в 1990 году на Киевской киностудии художественных фильмов имени Довженко. "Яма" принципиально близка, с одной стороны, русским "физиологическим очеркам" конца XIX века. С другой, пронизана скорбным состраданием к русской женщине, жертве социума, которую на ее страшный путь толкнули нищета, несправедливость, общественное устройство, в данном случае не меняющееся в своем отношении к представительницам первой древнейшей профессии от века к веку.

Куприн с тоской писал о женщинах, собранных под крышей публичного дома: добрых, истеричных, отзывчивых, жестоких, сентиментальных и бесконечно уставших существовать в своей кошмарной повседневности. В конце концов большей частью гибнущих безвинно и бессмысленно.

Олег Меньшиков визуально совершенно не похож на того Лихонина, который описан Куприным: "старый студент", "высокий, хмурый и бородатый малый", по убеждениям анархист-теоретик, а по призванию - страстный игрок на бильярде, на бегах и в карты,- "игрок с очень широким, фатальным размахом"18.

На экране Лихонин хорош собой, элегантен (наверное, даже в роли какого-нибудь оборвыша-бомжа Меньшиков сохранял бы врожденное умение носить костюм, придавая и жалкому тряпью подобие изыска). Лихонина из фильма абсолютно не занимают теории вождей анархизма, как и будущее человечества. В этом Лихонине не сыщешь взрывов внезапного покаяния перед сирыми и убогими, и вообще он менее всего склонен к альтруизму. Это милый, легковесный молодой человек, не обременяющий себя ни глубинными размышлениями о судьбах мира, ни страстными чувствами. Порезвится, порезвится, побалуется вдоволь, а потом круто возьмется за собственное жизнеустройство, сделав приличную карьеру, внешне при этом по-прежнему вроде бы порхая и покоряя.

Но что же тогда заставляет милашку Лихонина взять к себе в дом девицу из борделя, простую, добрую, курносую Любу, недавнюю крестьянку, которая еще совсем не привыкла к новому способу заработка?

Все просто: Лихонину нравится быть героем. Точнее - выглядеть героем. Нравится хотя бы какое-то время быть выше, лучше, благороднее, чем на самом деле. Он немного по-мальчишески, не без доли искренности, но и чуть опасаясь, играет в рыцарские игры, изображая защитника бедной падшей Любы. В такие минуты адвокат на самом деле верит, что, возможно, такая миссия ему по плечу, и, как хороший актер, он уже видит себя на авансцене, под гром аплодисментов, видит рукоплещущую публику, крики восторга, выходы на поклон. Триумф, триумф, господа!

Взяв к себе Любу, Лихонин, скорее всего, не отдает себе отчета, зачем он, по большому счету, увел девицу из "заведения" мадам Шойбес. Он все время "в роли", в образе, в уважении к собственной немыслимой отваге. Верит, что возвратит наивно-глуповатую селяночку из публичного дома к достойному образу жизни, и будет Люба зарабатывать на жизнь честным трудом, вроде приличных особ из снов Веры Павловны по Чернышевскому.

Актер очень точно оставляет некий зазор между Лихониным актерствующим и Лихониным подлинным. Постепенно, тактично, неторопливо этот зазор увеличивает, укрупняет. Меньшиков улавливает интонацию Куприна, точность его характеристики, когда Лихонин, забирая Любу, размышляет о себе в третьем лице: "Да, он поступил, как человек, как настоящий человек в самом высоком смысле этого слова! Вот и теперь он не раскаивается в том, что сделал..."19

Для актера существенны и слова писателя о патетике и театральности Лихонина, с которыми он вводит "спасенную" им девушку в свою комнату... Но постепенно наш адвокат отрешается от роли бескорыстного благодетеля, устав стоять на котурнах. Подвальное, подпольное, таинственное "я" Лихонина все чаще и чаще шепчет ему о простом, житейском, приятно-банальном. Но что ему в таком случае делать с "сестрой и товарищем" Любой, оказавшейся напрочь чужим Лихонину человеком? Он становится как-то суетливее, в его диалогах со "спасенной" возникает оттенок вины, он даже начинает чуть заискивать, особенно тогда, когда Люба с присущей ей непосредственностью радуется, исполненная веры в Лихонина.

В одном из далеко не самых интересных и ярких своих фильмов Меньшиков находит полноту отклика в общении с партнершей: Любу играла молодая, способная, эмоционально яркая и очень органичная актриса Любовь Руднева.

С Олегом Меньшиковым Рудневу связывала давняя дружба. Когда-то он, студент Театрального училища имени Щепкина, помогал работе приемной комиссии: вызывал абитуриентов на прослушивание. Среди абитуриентов сразу выделилась рослая, светловолосая девушка, с милым вздернутым носом, улыбчивая, подвижная. Что-то от дерзкой клоунессы чувствовалось в ее даровании. Любовь Рудневу, приехавшую в Москву с Алтая, из Барнаула, приняли в училище. Она занималась на курсе, что был на два года младше меньшиковского, на том самом, где Олег тоже ставил "капустники", концертные номера и считался мэтром... Позже он порекомендовал Рудневу в картину Балаяна "Полеты во сне и наяву", там она остро, очень профессионально (это был ее дебют в кино, кстати) сыграла дерзкую девочку Светочку, которая, единственная, осмеливалась говорить правду в лицо Сергею Макарову (Олег Янковский).

Дружба продолжилась и после окончания училища, актеры хорошо знали друг друга, что облегчало их работу, помогало внутренней подвижности в развитии отношений Лихонина и Любы.

Оба они живут, словно на расколовшейся льдине, глядя, как разрастается, ширится между ними поначалу тоненькая трещина. Домовитая, ощущающая себя хозяйкой в новом доме, женщина пытается сделать уютнее, теплее жалкую комнату адвоката. Вместе с тем она не забыла ухватки девицы из борделя, что особенно раздражает брезгливого Лихонина, не испытывающего к Любе никаких любовных и сексуальных эмоций. Молодой мужчина мается постоянным присутствием бывшей проститутки рядом с ним, ему претит ее облик, ее речь. Ее первобытная, наивная душа и смешит и злит вчерашнего героя. Так будет, пока Люба не вернется в публичный дом, теперь уже навсегда.

В картине "Яма" изначально смещены акценты: режиссер Наталия Ильинская, судя по всему, не смогла справиться прежде всего с купринским натиском в переплетении разных судеб, в результате чего в повести разворачивалась драма каждого из участников этой истории. Поразительно неточен в большинстве своем выбор актеров: достаточно сказать, что роковую красавицу играет Татьяна Догилева, варьируя единственно доступный ей образ современной девочки из подворотни...

Достоверны только Лихонин и Люба. Их дуэт жестоко и безжалостно обнаруживает изнанку показного, секундного благородства, с жалкими проблесками то почти гаснущей, то вновь слабо мерцающей надежды: хочется верить, что, может быть, человек все же честнее, надежнее, тверже в своих чистых порывах? Их герои созвучны самой идее "Ямы", идее Куприна: "...Я только пытался правильно осветить жизнь проституток и показать людям, что нельзя к ним относиться так, как относились до сих пор. И они люди..."20

Игра в любовь и порядочность, участие, рожденное в какой-то мере болезненным, безнадежным способом реализовать себя, свой потенциал, как правило, оборачиваются драматическим исходом. С непременной жертвой или жертвами. В "Яме" все обходится как будто малой кровью. Если не считать того, что умерла душа Любы и никогда ей не возродиться. Не будь на ее пути Лихонина, быть может, оставалась бы в ней прежняя вера в спасение от постыдной, грязной жизни, от борделя, от того, что она - серая ветошка, о которую всегда будут вытирать ноги те, кому этого захочется. Лихонин походя растоптал человека. И пошел дальше...

Съемки в "Яме" предшествовали работе Меньшикова в фильме "Дюба-дюба", но какие-то мотивы - лихонинские - возникнут в отдаленном звучании в "Дюбе..." Правда, в резкой современной аранжировке, с гораздо большей объемностью и силой. Но не раз случается так, что иногда роль как будто проходная, как будто почти случайно возникшая в биографии актера, неожиданно, пунктиром намечает до этого еще не прозвучавшие у него мотивы. Пусть очень штрихово, эскизно, но Меньшиков ищет в "Яме" сочетания лирики, характерности и, по возможности, трагических нюансов в одной роли. Имею в виду кинематограф, в театре он уже не раз это доказал и много ярче.

Еще одна его картина конца 80-х - тоже отчасти преддверие, предвестие. В 1988 году на киностудии "Ленфильм" режиссер Александр Муратов экранизирует роман "Моонзунд". Его автор Валентин Пикуль в то время был невероятно популярен. Его исторические романы, по существу, чистой воды вампука, довольно небрежно скомпилированные из разных источников, исторических, старых полубульварных романов, из домыслов, претендовавших на документ. Однако произведения Пикуля имели огромный успех у советских читателей, которые вдруг открыли для себя, что история России дает авторам не меньшую почву, чем давала Александру Дюма история его отечества. Но, следует заметить, господин Дюма куда как с большим талантом и грацией, нежели бывший юнга Пикуль, живописал придворные интриги.

Тем не менее читали у нас Пикуля взахлеб. Правда, "Моонзунд" не попал в обойму самых известных и любимых вещей этого автора. Возможно, потому, что именно этот роман оказался несколько серьезнее и глубже, чем другие произведения писателя, насыщен подлинными фактами, связанными с событиями Первой мировой войны. Действие разворачивается на Балтике в период с 1915 по 1917 годы, которые были для России началом великой бури, которая скоро сметет с лица земли прежний мир. Война привела к развалу могущественной империи, смуте в армии и на флоте, причем смута была в огромной степени инспирирована деятельностью большевиков.

Сюжет "Моонзунда" завершается эпизодами стойкой защиты русскими моряками Ирбенского пролива. Большинство защитников погибло, архипелаг был оставлен. Но немецкий флот не достиг поставленной цели: уцелел Петроград, который немцы намеревались разрушить. В боях участвовал и был ранен будущий известный советский кинорежиссер Иван Пырьев.

Роман Пикуля объемом более семисот страниц был уплотнен до сценария двухсерийного фильма. В центре его судьба молодого морского офицера Сергея Артеньева, его играл Олег Меньшиков.

У Артеньева был реальный прототип, представитель старинной русской семьи Бартеньевых (Пикуль убрал первую букву подлинной фамилии прототипа). Судьба Бартеньева, довольно точно описанная в "Моонзунде", выжившего в годы мировой войны, затем сложилась драматично. Он был участником и Великой Отечественной войны, попал в плен. Потом сидел в советских лагерях, после смерти Сталина был реабилитирован и умер в Москве незадолго до начала съемок "Моонзунда".

Работа над картиной шла с размахом - в Ленинграде, в акватории Финского залива, на Дальнем Востоке, в Финляндии. Ленинградские конструкторы создали более ста двадцати радиоуправляемых моделей различного типа, которые "участвовали" в боях перед кинокамерой. Оператор Константин Рыжов снимал в стилистике суровой морской прозы, подробно фиксируя сражения на воде и на суше.

Участвовал в картине ансамбль прекрасных актеров: Евгений Евстигнеев в роли адмирала Эссена. Владимир Гостюхин играл матроса-большевика Семенчука, он был основным партнером Меньшикова. Фильм строился как бы на сквозном, через всю картину, диалоге антагонистов: офицера, дворянина Артеньева, и человека из народа, борца за правое дело Семенчука, утверждающего пролетарскую идею: "Кто был ничем, тот станет всем..." Но в конце концов, оба, Артеньев и Семенчук, соединяются любовью к родине.

К счастью, в фильме, посвященном семидесятилетию Октябрьской революции, не было отдано дани некоему мощному духовному альянсу представителей враждебных классов, что стало модно в годы перестройки. Тем более что Меньшиков и Гостюхин давали понять, что подобное невозможно: "Белая кость" останется ненавистной для матроса-пролетария, а Артеньев никогда не простит убитой России борцам за царство социализма.

Уже в первых кадрах "Моонзунда" Олег Меньшиков привносит в картину тему, собственно, напрочь, отсутствующую в романе Пикуля: противостояния его героя миру, хаотически рассыпающемуся на глазах. Ему невыносимо видеть гибель традиций, нравственных устоев, чувства человеческого достоинства, чести, порядочности. В двери вламывается торжествующее быдло, занимая хозяйские кресла, забираясь на постель в грязных сапогах... В этом кровавом бесчинстве Артеньев всеми силами стремится оставаться самим собой, ровно ничего не уступая атакующим хамам. И остается, все более и более отступая в свой отдельный, особый мир, сохраняя самое дорогое.

Во время съемок "Моонзунда" Меньшиков тяжело заболел. Язвенное кровотечение. Исхудавший (он потерял двенадцать килограммов), осунувшийся, с заострившимся лицом, обтянутыми скулами и особой сухостью черт лица, которая приходит к человеку, долго пробывшему наедине со своей болью, физической и душевной, актер появился в новом облике. И в новом возрастном мироощущении, переступив порог зрелости, простившись со многими иллюзиями, чтобы никогда больше не вернуться к ним.

Меньшиков играет своего ровесника (актеру было тогда двадцать восемь лет), по сути, еще молодого человека. Но кто-то остается милым бэби чуть ли не до седин, а кто-то еще в юности осознает всю меру ответственности, в первую очередь перед самим собой, отсюда и перед другими. Артеньева роднит с Меньшиковым несомненная общая их черта: склонность еще в молодые годы мужественно соотноситься с вполне неидиллическими законами земного бытия, не просто начисто их отвергая, но по-своему участвуя в происходящем вокруг. По-своему - значит отсечь от себя чужеродное, что вторгается в его частную жизнь и мешает реализоваться его представлениям о чести, долге, порядочности, верности определенному нравственному кодексу, пришедшему от предков.

Герой Меньшикова все это не просто исповедует - старается елико возможно утвердить и в других. Но его автономия оказывается чисто символическим фактом, тем более во времена социальных катаклизмов. Постулат Артеньева - "Россия одна. И любить ее надо всякую. И слава богу, что устав запрещает офицерам заниматься политикой" - увы, доступен немногим. Меньшиков еще и доносит некий барьер, который вольно и невольно дворянин Артеньев выстраивает между собой и массами, орущими о свободе и избивающими офицеров, таким образом воплощая революционный идеал. Артеньев не может и не хочет заставлять себя объединяться с теми, кто строит "новый мир" для недавних "голодных и рабов". Тихое презрение так или иначе дает о себе знать в интонации Сергея, в его взгляде: Артеньеву претит даже мирное зрелище темного скопища в матросских робах. Он позволяет себе бить своего вестового: тот протер раритетные книги Артеньева влажной тряпкой! При этом лейтенант нисколько не смущен своим вандальским поведением - для него надавать оплеух "черной кости" в порядке вещей.

Актер напрочь уходит от сусального портрета доброго, пылкого защитника угнетенных матросиков, который кочевал когда-то на нашем экране в экранизациях Константина Станюковича. Плохой офицер бил матросню, хороший страдал от этого и защищал оскорбленных...

Он уходит и от интеллигентских иллюзий, присущих поручику Говорухе-Отроку из картины Григория Чухрая "Сорок первый", поставленной в 1957 году по одноименному рассказу Бориса Лавренева. В этом талантливом фильме Олег Стриженов играл Говоруху-Отрока романтичным и великодушным петербургским студентом-гуманитарием, который полагает, что сумеет открыть удивительные духовные просторы перед темной красноармейкой Марюткой. Для этого достаточно все ей объяснить, рассказать, научить - и она податливо примет его идеи, хотя они коренным образом отличаются от того, во имя чего она уже успела уничтожить сорок "беляков". За прекраснодушие и гуманизм Говоруха-Отрок заплатит собственной жизнью.

Когда через тридцать лет на экран в "Моонзунде" вернется герой, близкий Говорухе-Отроку по происхождению, образованию, то у Олега Меньшикова его Артеньев изначально и начисто откажется от любых иллюзий идеального толка, от заблуждений относительно природного благородства всех сирых и убогих. С этими "убогими" Артеньев говорит тоном, не допускающим никаких возражений. Он - командир, он знает свое назначение. Он рожден и выучен командовать людьми, которые способны только на исполнение приказа. Его приказы продуманы и разумны - стало быть, никаких нюансов в отношениях с подчиненными у него быть не должно. Все заключено в рамки: приказ и "есть, господин офицер!".

Ни в одном из эпизодов, связанных с военной, корабельной жизнью Артеньева, Сергей Николаевич не улыбнется. Война и то, что стало ее последствиями, стерли с его лица улыбку. Тем более нарастает чувство безнадежного одиночества, оно наступает со всех сторон. Только приехав домой в Санкт-Петербург из Кронштадта, Артеньев немного расслабится. На короткие часы будет любящим старшим братом для сестры Ирины (Евгения Добровольская). Актриса играет очень близко к манере, избранной Меньшиковым, и вместе с тем в какие-то моменты эмоциональная приподнятость, детскость, открытость Ирины контрастируют с замкнутостью и отчаянием брата, которое он скрывает от сестры, но до конца скрыть не может...

Ирина говорит, что на следующий день отправляется на фронт, медсестрой в военный госпиталь. Начиная свое признание, она слегка побаивается брата, одновременно гордясь своим храбрым, "взрослым" поступком и предугадывая реакцию Сергея... Он пытается ей объяснить, на что она идет, хотя знает, что решение Ирины окончательно. Такими они, Артеньевы, уродились... Ни разу не вспомнив в словах об их общем детстве и отрочестве, брат и сестра дадут ощутить всю меру их близости и нежности друг к другу. В холодной, нетопленой, темной квартире родителей они прощаются, тихая печаль все время ощутима в их последнем разговоре. Будто знают, что впереди смерть Ирины от тифа, что ляжет она в одной могиле с их отцом и останется у Артеньева только эта скромная могилка с двумя надписями... И ничего, и никого больше.

Историко-патриотическая тема дополнена в романе Пикуля любовной драмой. В Гельсингфорсе (ныне Хельсинки) Артеньев встречает прекрасную загадочную женщину. Влюбляется в незнакомку, едва успев бросить взгляд и обменяться несколькими словами. Тайна окутывает мягким облаком красивую даму, что, возможно, еще более способствует мечтаниям влюбленного о новой встрече. Они случаются редко, в них много горечи, все случайно, все украдкой... Кто она?! Артеньев чувствует, что приближается к запретному рубежу, пытаясь найти ответ на мучающий его вопрос...

Сама она ему об этом не скажет. Только подарит старинную миниатюру (Артеньев собирает подобные раритеты) на память о себе, и он поймет - это прощание. Вскоре начальник таинственной дамы организует свидание с Артеньевым, где даст ему понять, что Анна (так зовут героиню романа) - лицо особое, не имеющее право на широкое общение. На знакомства и тем паче любовные связи. Мадам - русская разведчица, отечественная Мата Хари. Она доставляет ценнейшие сведения в штаб русской армии, деятельность ее слишком важна и нужна, чтобы позволить ей встречи с молодым морским офицером. Анна погибнет, успев передать очередную информацию, но Артеньев об этом не узнает. Он будет далеко - на Моонзунде.

Меньшиков и актриса Людмила Нильская, играющая Анну Ревельскую (таково кодовое имя героини) отрабатывают любовную линию честно и... скучно. Меньшиков старательно изображает пыл взволнованного сердца, его глаза томны, печальны в отсутствие предмета страсти, в мечтах о покорившей его женщине. Кажется, еще тихо вздыхает. Больше ему нечего играть. Придумывать какие-то обертоны, накачивать страсти актер, видимо, не хочет. Что правильно - написана вся эта история как некий довесок. Молодому герою не обойтись без роковой любви! У Меньшикова нет поля, чтобы фантазировать и искать краски, и он ограничивается вздохами. Статная, округлая, красивая Людмила Нильская напрочь лишена огня и женской силы, чтобы властно овладеть сердцем умного, холодноватого и сдержанного Артеньева. Она, скорее, кажется заботливой родственницей, нежели пламенной любовницей...

Да не осудит меня Олег Меньшиков, но в любви его героя к старинным миниатюрам, в частности, к подаренной ему Анной, было куда как больше увлеченности, какой-то даже трепетности, чем в отношениях с мужественной патриоткой Ревельской.

Лирическая линия кажется натужной и искусственно привнесенной особенно в сравнении с последней третью фильма. Расставшись с Анной, поняв обреченность их связи, Артеньев попадает в одно из опаснейших мест на Балтике. Он служит на батарее, которая всей мощью артиллерии должна преграждать путь немецкой эскадры в Петроград. Так Сергей Артеньев оказывается в самом центре военных событий.

Здесь, на крохотном кусочке земли, Артеньев в полной мере осознает свое место в раздавленном кровавым кошмаром мире. Проблема сугубо нравственная - чувство долга перед родиной, перед Россией - существует для него по-прежнему независимо от политической борьбы... На Моонзунде перед Артеньевым возникает альтернатива. Уйти от матросов, во главе которых его старый знакомец, сослуживец Семенчук,- означает стать на сторону врага, объединиться с немцами, предать отечество. Этого Артеньев никогда не сделает. Но он как, быть может, никто другой из защитников пролива понимает, что они все погибнут. Он к этому готов... Готов еще и потому, что вкус к будущему у него во многом потерян. Даже в случае очень маловероятной победы его ждет невеселая участь. Артеньев не даст поглотить себя нарождающемуся диктату большевиков, сметающему все дорогое сердцу русского офицера, все устои, традиции, отношения, на которых стояла Россия. Артеньев прекрасно это понимает, что умаляет в нем страх смерти, естественный для каждого человека.

Мужественное прозрение заставляет его собраться, стать проще, сделать маленький шаг к сотоварищам. Он становится старше, увереннее, спокойнее. У него есть цель. Меньшиков акцентирует спокойствие, ощущение собственной силы и собственной необходимости, которое уже почти терял раньше. Он подчиняется самому себе - твердому, убежденному, что все идет так, как должно идти.

Немцы - от их лица к Артеньеву обращается его бывший сослуживец, перешедший на службу к своим соплеменникам,- предлагают Сергею жизнь в обмен на его уход от матросов. Немцы понимают, что матросами командует талантливый офицер, им надо любым способом увести его оттуда. Сослуживец, интеллигентный, очень спокойный, рассудительный человек, мягко, терпеливо поясняет Артеньеву, что шаг к немцам абсолютно закономерен, он уходит к своим, он следует долгу офицера царской армии, дворянина, который не должен разделить участь бушующей черни. Возможно, в его доводах есть свой резон, своя правда. Но не для Артеньева. Такая цена не для него: он останется с русскими матросами. Однако Меньшиков не сводит финал истории Сергея Артеньева к газетной прописи или примитивной цельности конформиста-патриота. Отказ от союза с немцами естествен. Согласиться смириться с последующим саморазрушением, первая сдача позиций повлечет за собой дальнейшие, тут уже не остановиться. В конце концов погибнет его "я" - то, что дороже всего для Артеньева. Это идет уже от актера. Меньшиков дополняет роль близкой ему гранью; человек, упорствующий в праве оставаться самим собой, что бы ни грозило ему. Оставаться плохим, хорошим, растерянным, сильным, дерзким, застенчивым, стыдливым - всяким. Но самим собой...

Картина завершается стоп-кадром. Немцы взяли Артеньева в плен и уводят от матросов. Они стоят у стены форта, сейчас их расстреляют... Артеньев оборачивается - еще минута, и раздадутся выстрелы, упадут его недавние товарищи, батарейцы, его бойцы, которые вместе с ним насмерть бились на берегу мыса Церель. Поворот головы - прощание Артеньева. Поворот головы точное выражение состояния человека, в последний раз видящего лица тех, с кем он успел как-то сродниться. Он - с ними. Он знает теперь цену жизни и смерти в полной мере. Он видит глубину бездны и готов ступать дальше, за ее край...

С повелительной энергией и властным напором Олег Меньшиков преобразует скудную прозу Валентина Пикуля. В его решении судьба Сергея Артеньева пронизана мольбой о неутрате веры и в самых тягостных испытаниях. Прежде всего веры в собственное достоинство, с которым человек может пройти свой путь до последнего часа. Ролью Артеньева Меньшиков создавал для себя емкую перспективу. "И теперь для меня не так важны политические программы и стороны, сколько человеческая личность",- писал Максимилиан Волошин21. Цитата может служить точным эпиграфом к тому, что сыграл в "Моонзунде" и будет играть в ближайшее десятилетие Олег Меньшиков. Отчасти прологом к Андрею Толстому из "Сибирского цирюльника".

1988 - 1989 годы - время создания и выхода на экран "Моонзунда" - для России все еще годы веры в то, что крушение советской системы, социализма (если он вообще существовал!), реформы, крутая ломка прошлого принесут стране благо. Политика еще активно властвует над умами и сердцами наших соотечественников, не ведающих, что политические игры, необузданное тщеславие, корысть и вседозволенность в верхах уже ввергают Россию в трагические перипетии. Что войну в Афганистане сменит еще более страшное побоище в Чечне, которое мы проиграем. Что люди скоро устанут, изверятся, а добывание новых истин многих может привести к мысли, с которой Сергей Артеньев уходил в свой, может быть, последний путь: мы все живем в час затмения, не ведая, как, чем обернется завтрашний день, а потому оставайтесь собой, такими, как Господь задумал вас... не дайте жизни надломить себя, свою божественную суть. Суть - это ваш компас.

ЛУННЫЙ МАЛЬЧИК В ПОГОНЕ

ЗА УСКОЛЬЗАЮЩИМ НЕВОЗМОЖНЫМ...

Римский император Гай Цезарь, по прозвищу Калигула (в переводе Сапожок, так прозвали его солдаты),- одна из самых одиозных личностей древней истории, по сей день привлекающая и увлекающая ученых, писателей, художников. Личность несомненно противоречивая, порой - невероятная порочной неутомимостью и жестокостью. Притом что первые шаги императора были гуманны и щедры, вызвав доверие римлян.

Историк Гай Светоний Транквилл написал "Жизнь двенадцати цезарей" в начале II в. н. э. Серьезный исследователь, он оставил множество драгоценных свидетельств о своих героях. Приближенный к ним - в сравнении с нами по времени,- Светоний концентрировал свое внимание на избранных им лицах, их происхождении, подробностях их жизни, детства, юности, взаимоотношениях с родными, придворными, друзьями и врагами с детства до последних дней.

Светоний отстранен и объективен в этих очерках. Он почти не комментирует, скорее, свидетельствует. Но даже при такой отстраненности его рассказ о Калигуле выделяется из общего ряда: слишком чудовищна эта фигура даже на фоне деяний и преступлений других римских императоров, оставивших по себе горькую память.

Впрочем, поначалу все выглядит иначе. "Он (Калигула.- Э. Л.) сам делал все возможное, чтобы возбудить любовь к себе в людях". Далее Светоний перечисляет все доброе, сделанное юным Гаем Цезарем, когда он пришел к власти,- от помилования всех осужденных и сосланных до наград за преданность, но не ему, а другим. Одному из таких Калигула пожаловал золотой щит. Потом рубеж: "До сих пор речь шла о правителе, далее предстоит говорить о чудовище"22. И Светоний говорит...

Читая эти страницы, не перестаешь ужасаться. Если возвратиться к словам Светония о перерождении императора, непременно приходит мысль: что привело его к этому? Что заставило ступить на страшный путь?

Возможно, безумие. По ночам Калигула звал луну в свои объятия и на свое ложе. Днем разговаривал с Юпитером Капитолийским и уверял, что бог зовет его жить вместе с ним. Возможно, причиной были мучительный страх, подозрительность: Калигула не мог не знать, что его предшественников предательски убивали приближенные к ним придворные. Возможно, в императоре жил природный садизм: заставив державу уверовать в его добродетель, он наслаждался трагическим изумлением подданных, их ужасом перед уходящим и наступающим днем.

О Калигуле много писали в XX веке. Большинство авторов волновала вторая половина его жизни. Калигулу часто ассоциировали с современными "гениями злодейства" - Гитлером, Сталиным, Мао Цзедуном. Каждый из писавших предлагал свою версию, но все акцентировали жестокость, мрак, безумие императора. В этом ряду отыщется и плоский роман Иозефа Томана "Калигула, или После нас хоть потоп", и фильм эротомана Тинто Брасса "Калигула" с Малькольмом Макдауэллом в главной роли.

Для Тинто Брасса, и не только в "Калигуле", всегда первостепенна физиологическая откровенность с достаточно обширными границами. Во всем властвует стихия, увлекающая людей в омут страстей, холодных совокуплений, темных пристрастий и склонностей. В этой картине была рассказана практически вся история правления Калигулы - в очень определенном ракурсе. Никаких философских размышлений и раздумий. Никаких сомнений героя по поводу его деяний. Калигула у Тинто Брасса уничтожает других, чтобы они не уничтожили его. Все, как в школьной теореме. Никаких внезапных порывов и движений в сторону. Разве что смерть сестры Друзиллы, она же любовница императора, заставляла Калигулу страдать подобно тому, как страдают обычные люди, теряя близких.

Смерть Друзиллы еще больше ожесточила Калигулу, он еще откровеннее запрезирал окружающих. Они - мусор в его представлении. Стадо баранов - оно появлялось на экране, метафорически досказывая систему взаимоотношений императора с миром.

В фильме был огромный эпизод, перенасыщенный фаллическими символами, подробная сцена в лупанарии (римский публичный дом), принадлежащем императору. "Продюсер картины Боб Гуччоне оказался настоящим порнографом,вспоминал с горечью Малькольм Макдауэлл.- Он был тогда одним из издателей "Пентхауза" и ввел в фильм ряд сцен, которые в полной мере можно считать порнографическими. Они ничего не добавили к раскрытию трагической истории Рима и образа Калигулы, над которым я изо дня в день работал одиннадцать месяцев. Эта роль значила для меня очень много, и потому после выхода фильма на экран в таком непристойном виде мое актерское самочувствие было похоже на состояние изнасилованной женщины"23.

К тому же картина Тинто Брасса была совершенно лишена трагической ауры. По существу, было перечисление отвратительных пороков правителя и его подданных, зафиксированных на потребу определенного слоя публики.

Но существует и пьеса Альбера Камю "Калигула".

Сартр писал о Камю: "Камю представлял в нашем веке - и в споре против текущей истории - сегодняшнего наследника старинной породы тех моралистов, чье творчество являет собой, вероятно, наиболее самобытную линию во французской литературе. Его упорный гуманизм, узкий и чистый, суровый и чувственный, вел сомнительную в своем исходе битву против сокрушительных и уродливых веяний эпохи. И тем не менее упрямством своих "нет" он наперекор маккиавеллистам, наперекор золотому тельцу делячества - укреплял в ее сердце нравственные устои"24.

"Калигула" Камю - диспут философский, трудный. Притча о гибнущей человеческой душе и одновременно эту гибель страстно приближающей. Это абсурдистская драма: абсурд - одна из основополагающих опор для Камю. Для его героев, "посторонних", живущих в трагическом разрыве с реальностью, почти эфемерной в их восприятии. Камю подчеркивал, что его интересуют не столько проявления абсурда, сколько последствия. Дилемма: добровольный уход из жизни или надежда, несмотря ни на что...

Камю дорого второе - надежда. Этому он посвятил свою программную вещь "Миф о Сизифе". Эссе об абсурде". Коринфский царь Сизиф был наказан богами за то, что выдал их тайну и должен был вечно вкатывать на гору огромный камень, который у вершины горы каждый раз срывался и постоянно падал вниз. В трактовке Камю Сизиф видел себя счастливым: окружающий мир представал перед ним таким, каков он есть, он не подымался над своей судьбой и оттого мог надеяться.

По времени Камю писал "Калигулу" близко к "Мифу об Сизифе". Отсюда, очевидно, общность их философского начала, и герой пьесы - персона несомненно абсурдистского толка, мятежно протестующего против законов мироздания. В данном случае исторический, реальный Калигула оказался поводом для версии Альбера Камю, что было точно понято в московской постановке Петра Фоменко с Олегом Меньшиковым в главной роли. Они отказались от реальных исторических деталей, в том числе и многих свидетельств о внешней непривлекательности императора, легкой хромоты, безобразной формы головы, что сразу производило отталкивающее впечатление и даже настораживало.

Об этом позже. Немного о ситуации, в которой была написана пьеса, что существенно для ее интерпретаций.

Камю начал писать "Калигулу" в 1938 году, когда был молод и взволнован конкретной политической ситуацией в Европе, сложившейся к этому времени. Она не могла не влиять на автора. Разумеется, писатель не вторил событиям впрямую и даже опосредованно, не ограничился исключительно такой аллюзией. Экзистенциалист Камю прежде всего писал о мире как о вселенском хаосе, о его законах, непостижимых для человеческого сознания. Оттого осознанный абсурд становится первым толчком в борьбе с ним, абсурдом. Что и пытается делать Калигула.

Но его способ борьбы - кровавый, безжалостный - все же ассоциировался тогда, в военное и послевоенное время, с ужасами нацизма, с вождем его Гитлером.

В 1946 году, на волне недавней победы над фашистской Германией, в Париже театральный режиссер Жак Эберто задумывает постановку пьесы Камю. Об этом, прямо на съемочной площадке, случайно узнает молодой актер Жерар Филип, почти еще неизвестный Франции, тем более - миру. Из павильона Жерар бежит на бульвар Батиньоль к Эберто и просит у него роль Калигулы. До этого он довольно успешно сыграл Ангела в пьесе Жана Жироду "Содом и Гоморра", мрачнейшей трагедии, которую по форме сравнивали с ораторией, что делало очень сложной задачу каждого актера. Жерар Филип сыграл в Ангеле само воплощение доброты, всепрощения. Он был романтичен, прекрасен... Но, возможно, именно "прекрасность" и смутила Жака Эберто, сказавшего: "Вчера Ангел, а сегодня демон! Да ты спятил, малыш..." Кроме того, сказал он, на роль Калигулы уже приглашен известный артист Анри Роллан.

Но... путями нашими располагает Господь. На съемках в Африке Анри Роллан получил солнечный удар, не смог репетировать у Эберто, и роль Калигулы досталась Жерару Филипу: началу работы предшествовал двухчасовой разговор актера с Альбером Камю.

Обращаюсь столь подробно к истории этой постановки не только потому, что Жерар Филип - один из самых любимых актеров Меньшикова, делящего свои чувства между Филипом и Брандо. Важна разница в трактовке французом и россиянином существа трагедии римского императора.

В 1946 году для Эберто и Филипа была важна, дорога, близка идея свободы от тирана плюс антифашистский пафос. Филип играл эволюционный путь Калигулы. Поначалу Гай Цезарь возлагал на свои юношеские плечи миссию всемирного спасителя. Но чувство абсолютной власти, безнаказанность в любых ее проявлениях превращала императора в маньяка, садиста. В глубинах сознания император не верил в те свои добродетели, в которые заставлял верить остальных, фиглярствуя и убивая при этом. Калигула постепенно понимал, что становится убийцей окружающих, но в том числе самого себя, следившего, как проходит задуманный им интеллектуальный опыт - палача, изверга, безумца.

Калигула надламывался, признаваясь, что к жизни его привязывает только презрение к самому себе. Он звал смерть в жажде искупления и покаяния.

В московской постановке Калигула не искал ни покаяния, ни искупления. Этого не было, как не было проекций на известных исторических лиц. Замечу, что тогда перестройка была в разгаре, и подобные прямые намеки всячески приветствовались.

Поначалу роль Калигулы предназначалась другому способному актеру, который несколько раньше, чем Меньшиков, закончил то же Высшее театральное училище имени Щепкина, Валерию Сторожику, близкому Меньшикову своей нервной энергетикой, скользящей неуловимостью, умением глубоко погружаться в собственную Вселенную. Сторожик от роли Калигулы отказался. "Я не могу играть такого человека",- так он объяснил мне причину своего отказа.

Появился новый исполнитель этой роли - Олег Меньшиков.

"Я бы умер, если бы не сыграл эту роль",- так сказал Меньшиков.

Спектакль играли на "Сцене под крышей" Театра имени Моссовета (кстати, играя в "Калигуле", Меньшиков в труппу этого театра не вступил, сохраняя любимую им свободу). "Сцена под крышей" - небольшое помещение, в общем-то репетиционный зал. На спектакле расставляли всего несколько рядов узких скамеек, вплотную приближая зрителей к действию. Когда я смотрела "Калигулу" первый раз, место мне досталось у прохода. Во время первого выхода, точнее "выбега", героя легкие одежды императора, взлетая, коснулись моей руки... Токи немедленно передавались и в зрительный зал, причем с ошеломительной быстротой и силой. Вместе с нараставшим ужасом. Вместе с усиливавшимся несмирением, неприятием того, что происходило когда-то в Древнем Риме... Или с нами, сидящими на узких скамейках... Возникала странная смесь сострадания к мальчику-императору, запутавшемуся в собственных сетях, с тихим торжеством.

...В зал вбегал босоногий, в черных одеждах, с прилипшими ко лбу прядями темных волос некто, очень юный, почти мальчик, которого с тревогой ждут придворные. Этот мальчик - утонченный любитель литературы, он раним и нежен, его переживания, чувства, влечения не вмещаются в обычные нормы. В нем с первых минут ощутима власть тревожных теней, подавляемых сомнений, снов, которые "объемлют дух страстной мглой", как писал в своих дневниках Блок.

Мальчик-император скорбит - умерла Друзилла, ушла навсегда его возлюбленная - жизнь потеряла смысл... Романтический образ, не правда ли? Он и в самом деле романтик: хочет счастья для всех. Для себя - луну с неба. То есть хочет того, что нормальный человек сочтет блажью, нелепой фантазией, бредом... Но на то он и нормален, то есть зауряден, то есть не может подняться над тем, что могло бы выделить его из общего ряда. А Калигула - может!

Для Олега Меньшикова желание невозможного - точка отсчета, стимул поступков Калигулы, суть его характера. Как и вера императора, что жить следует только на таком уровне устремлений, только так определяя свой путь. Кажется, он задумывается об этом после того, как ему открылось: "Люди умирают, и они несчастны". Вот и решает Гай Цезарь, причем вполне искренно, избавить человечество от беды. Еще не осознавая, что таким образом делает первый шаг в противостоянии Богу.

Нам далеко не всегда понятен истинный смысл страданий, ниспосланных человеку свыше,- имею в виду не будничные житейские неприятности, а нечто значительное, иногда переламывающее судьбу. Посланное, чтобы ты осознал свое истинное назначение - то есть горе во благо... В том числе - и смерть как естественный исход земного пребывания. Протест Калигулы против законов небесных уже неостановимо определит все, что за этим бунтом последует.

Вызов Богу сближает героя Камю с героями Достоевского. Не случайно Камю сделал инсценировку по "Бесам". Но, если работая над сценической версией великого романа, верный себе Камю заметно поворачивает все к экзистенциализму середины ХX века, то спектакль Фоменко, напротив, по-своему насыщал текст Камю мотивами и настроениями Достоевского, привнося русский лиризм и русский трагизм в философский диспут, блестяще выстроенный французом.

Неприятие существующего мира и мироотношений русским Калигулой основано на предпосылке: мир мог бы, мир должен быть устроен иначе. Неприятие окружающего мира этим Калигулой помещает его как бы вне мира или над ним, давая право судить, право пытаться исправить людей любой ценой. Какие уж тут обыденные нормы! У Меньшикова Калигула не то чтобы окончательно безумен, по крайней мере таков он почти до финала,- скорее, живет на тонкой, незримой рубежной черте, разделяющей безумца и остальных, непротестантов.

Поэтому актеру не надо играть историю о том, как славный мечтатель-властитель превратился в палача, ирода. Здесь другое... Заговорив о невозможном, у Меньшикова Калигула не взбудоражен, не взвинчен своей великой идеей. Он мягко, задумчиво, в основном для себя, произносит, что хочет невозможного. И эта тишина, задумчивость сразу выводят его за черту, разделяют с окружающими. Рождают неодолимый барьер между императором и его свитой. Барьер, который будет расти и расти.

Придворные все время говорят об императоре: что-то рассказывают, судят, жалеют, удивляются. Из этих как бы обыденных слов, реплик, обмолвок, чаще трусливых и неискренних, что сразу заметно, из фальшивых сочувствий вырастает априори некое представление о личности, явно не укладывающейся не только в придворный этикет, но и вообще в представление о первом лице великой империи. Гай Цезарь не просто смущает свой двор странным обликом,изощренные в интригах, коварные и вместе с тем примитивные в этой вековой, многовековой застылости, придворные с ужасом предчувствуют скорый взрыв.

Есть нечто шекспировское, напоминающее первое появление отца Гамлета, в драматургической конструкции начала пьесы Камю. Но такое впечатление окажется обманным, хотя царственный римлянин как будто тоже не в восторге от человечества. В согласии с Камю Меньшиков с первых минут, вообще без всяких приготовлений, дает понять, что Калигула живет в ином мире, нежели все остальные. Он соприкасается с этими остальными как с парадоксальной нелепостью, которая почему-то наделена руками, ногами и еще лицами. В отличие от Гамлета, он не возмущен ходом человеческих дел - ему, в общем, на их дела наплевать: весь мир для него детерминированная нелепость. Так почему бы не развлечься? Не заставить сборище нелепостей обнаружить себя истинных?

Император наряжается Венерой. Появляется в каком-то безумном парике, с огромной накладной грудью,- то ли богиня любви, то ли дешевая кокотка. Да важно ли это? Нет... Важна игра и наслаждение унижением созерцающих спектакль с Калигулой в главной и единственной роли. Спектакль с оттенком злой порочности (она уже очень бушует в императоре). Кажется, еще мгновение - темное, нечистое окончательно проглянет в вихляниях и ужимках двуполого существа.

А Калигула требует дифирамбов, прекрасно понимая, что услышит их. Услышит фальшивые, неискренние похвалы, но он выдавливает эти слова и фразы у придворных, давая им понять, что в противном случае лишит их жизни.

Император мгновенно реагирует на излияния сенатора, который в подхалимском азарте изрек, что готов пожертвовать собой за повелителя! Ах, раз так - пожалуйста! Совершай свой обещанный подвиг! И Калигула приказывает казнить сенатора с милым спокойствием.

У другого сенатора, Муция, он уводит жену на глазах у мужа, который все молча терпит и сносит. Так, может быть, император прав?

Калигула танцует и прыгает, как паяц. Он издевается и наслаждается, измывается и смеется. Он играет с чужими жизнями, чужой смертью. И ждет: когда же, наконец, те, кто стал предметом его садистских выходок, хотя бы как-то ему ответят? Возмутятся? Дадут отпор? О нет, они безмолвствуют...

Кто-то назвал меньшиковского Калигулу "злым мальчиком", имея в виду эту сторону жизни Гая Цезаря. На самом деле "мальчик" совсем не зол, как бы невероятно это ни звучало по отношению к палачу-императору. "Мальчик" играет в смерть не с людьми - с марионетками, желая таким способом, изощренно жестоким, доказать всю ничтожность своих жертв. Выламывает руки-ноги, вырывает глаза, выбрасывает за черту жизни, потому что ничего иного они, безобразные, обездушенные, и не заслуживают.

Маска взбесившегося подростка действительно точно надета актером, причем этот тонкий ход Калигулы нисколько не отрицает некоторой сдвинутости его разума, которая усиливается по мере хода событий. Безумцы бывают очень изворотливы и хитры, особенно поставив перед собой определенную цель. В данном случае очень удобно выглядеть ребенком, удобно казаться избалованным принцем и, между прочим, душить пауков, собравшихся в банке.

Меньшиков, играя Калигулу, пластичен заостренно. Постоянная нервная взвинченность, невероятная энергия, резкость движений, жестов, пробегов, прыжков - все оттеняет статику окружения, их призрачность, почти мертвенность, мертворожденность. От шутовских преувеличений Меньшиков движется к драматическому гротеску. Кажется, он все время ищет неожиданности положений, как бы на глазах сымпровизированных мизансцен, чтобы явить новые покоряющие пластические детали.

Актерам неординарным, отмеченным яркой особостью таланта, присуща, естественно, своя, особая пластика. Меньшиков ищет пластическую мелодику образа того или иного его героя в зависимости от общей партитуры спектакля или фильма. Как и речевую мелодику... В "Калигуле" он использует весь свой огромный, щедрый потенциал, очарование бархатного баритона - от проникновенно-лживой сердечности до визгливо-фарсовых нот, все адресовано презренному придворному сброду и остальному человечеству. Но где-то в глубине: в насмешках, приказах, издевках - таится вопрос, который поначалу, возможно, скрыт от самого Гая Цезаря: доколе? Доколе будет позволительно безнаказанно ему вести эту отчаянную попытку пробиться хотя бы к малой толике человеческого в душах тех, кто почему-то считает себя человеком?

Только Калигула не замечает, что игра в эксперимент все больше и больше захватывает его, перерастая в смысл его дней. Он ненавидит ложь в своем окружении, да и во всех других - ложью эти люди пытаются придать себе некую иллюзорную значительность. Калигула разрушает их иллюзии и вместе с этим - сам себя еще более других. Хотя бы потому, что ему куда больше дано. Постепенно императору становится уже нечего разрушать в своем несчастном существе.

Игра стала исступленной страстью. Подчинила себе. Калигула превращается на самом деле в мнимость. Но поскольку надо чем-то жить, он внушает себе новую великую идею: отныне он выше богов. Отныне для него нет никаких преград, запретов в желании реализовать свою идею. Только скорее, скорее, скорее... И тогда невозможное, наконец, станет возможным.

Сумасшедший Калигула несомненно очень умен. Меньшикову, если хотите, вообще не дано играть тупых, глупых. Мешает его человеческая природа, его ирония и самоирония, он на это не способен. Не лишен этих черт и Калигула, но они все больше и больше ему не в помощь. Чтобы стать совершенно и от всего свободным, чтобы окончательно уничтожить в себе жалость, страдание, все еще имеющую место (все реже и реже) тоску после очередного содеянного им зла, потому что только так можно подняться над богами в разумении императора, он истребляет себя. Его душа - как луг, вытоптанный копытами промчавшегося табуна. Серо, плоско, ни травы, ни цветов. Все мертво...

Умерщвление человеческого начала сближает Калигулу с нашим бесчеловечным временем. Способность перешагнуть, сознательно и нацеленно, через незыблемые нравственные нормы стало драматическим принципом сегодняшних хозяев жизни конца XX века. От случайных проступков до чудовищных злодеяний.

Не клоню к тому, что история римлянина Гая Цезаря зовет или звала к покаянию современников Олега Меньшикова. Не стоит упрощать. Спектакль Петра Фоменко и игра исполнителя главной роли с предельной полнотой обнажали корни извечной вседозволенности, охватывающей человека, заражающей все его представления, искажающей его поступки, ведущей к смерти духовной, после чего смерть физическая кажется даже счастливым исходом.

Такова смерть Калигулы - мрачно-ироничная. В ней нет суда, осуждения или примирения с миром и самим собой. Его смерть лишена ощущения прощания с жизнью, потому что жизнь уже давно иссякла для него.

Но Калигула жаден к жизни!

Для Камю очень существенны в пьесе взаимоотношения Калигулы и его любовницы Цезонии. Смерть Друзиллы - смерть первого юношеского чувства. Она заставляет Калигулу впервые ощутить свое бессилие перед верховной волей и толкает к поединку с ней. Цезония появляется позже - зрелая матрона, умная, сильная, любящая императора почти материнской любовью.

Более того, она (по Камю) видит в Калигуле праведника. С одной стороны, это бред, истинно женское заблуждение относительно любимого мужчины. А с другой, быть может, великая женская мудрость, неподвластная холодному анализу.

Из книги Светония "Жизнь двенадцати цезарей":

"Цезонию, не отличавшуюся ни красотой, ни молодостью и уже родившую от другого мужа трех дочерей, он (Калигула.- Э. Л.) любил жарче всего и дольше всего за ее сладострастие и расточительность: зачастую он выводил ее к войскам рядом с собою, верхом, с легким щитом, в плаще и шлеме, а друзьям даже показывал ее голой. Именем супруги он удостоил ее не раньше, чем она от него родила, и в один и тот же день объявил себя ее мужем и отцом ее ребенка. Ребенка этого, Юлию Друзиллу, он пронес по храмам всех богинь и, наконец, возложил на лоно Минервы божеству растить ее и вскармливать"25.

Беспристрастный и временами суровый свидетель Гай Светоний Транквилл подчеркивает, что именно немолодая, некрасивая Цезония (она погибла вместе с Калигулой, зарубленная центурионами сразу после убийства императора) вызывала у Гая Цезаря чувства, какие он ни к кому другому из близких ему людей не испытывал. Очевидно, Камю опирался на это, создавая портрет той, которая умеет любить невзирая ни на что. В ее глазах Калигула поднят на такую вершину, где Цезония находит ему оправдание, что бы он ни совершил. Быть может, только она - единственная! - проникает за пределы видимого, конкретного, добираясь до тайного обоснования поступков императора, до движущих им стимулов. Поэтому он может признаваться Цезонии в том, о чем больше никому на свете не скажет. Поэтому он добр с ней, по крайней мере, она так считает. Он дает ее сердцу силы, с которыми невозможно спорить. Цезония существует в том эмоциональном пространстве, когда человек недоступен для элементарной, наглядной логики. К тому же, подсказывает Камю, бог Цезонии - Тело.

В постоянном сражении, которое ведет император, Цезония его безусловный сторонник. При этом она позволяет себе оппонировать Калигуле, главным образом потому, что не хочет умножения зла, потому что знает: человеку с богами не справиться. Цезония не то чтобы спорит, она пытается остановить возлюбленного, хотя понимает, что остановить его невозможно. Постепенно она осознает и то, что ее судьба, в сущности, уже предопределена, коль скоро решение в руках Гая Цезаря. Смерть Цезонии от руки Калигулы неизбежна: он должен оборвать эту последнюю живую, реальную связь с жизнью. Убивая Цезонию, Калигула сам тоже уже мертв.

Поначалу роль Цезонии Петр Фоменко отдал Маргарите Тереховой, актрисе трагических красок, не раз игравшей в кино и на сцене любовь, не управляемую и не находящую согласия с собою в душе женщины. Это бросало героинь Тереховой на край безумия и приводило к гибели.

Вероятно, именно Маргарите Тереховой было дано по-настоящему передать последнее, возможно, самое сильное чувство уже немало прожившей Цезонии. Ее любовь к тому, кто для нее еще и любимое дитя, безумное, больное, и только она может его утешить и отчасти усмирить, дав хотя бы короткое забвение.

Такая Цезония - сильная, опытная, мудрая - могла бы встать вровень с героем, оказавшись достойной партнершей Олега Меньшикова, каких он редко встречал на своем пути... Однако что-то не сладилось. В начале репетиционного периода Терехова ушла с роли. Ее заменила молодая актриса Маргарита Шубина, нашедшая одну-единственную краску, играя Цезонию,откровенный секс. Тяжело дыша и широко раскрывая глаза, актриса таким образом имитировала роковую страсть, как бы некое яростное сексуальное начало женщины. Однако имитация была так ощутима, очевидна, а палитра Шубиной так скудна, что сцены с Цезонией остались монополией Меньшикова. Калигула оставался в полном одиночестве и в отношениях с единственно любимой женщиной.

Гай Цезарь вообще играет на пустом поле. Хотя, с одной стороны, рядом его презренная свита, а с другой - тени ушедших в мир иной, среди них любимая Друзилла, остальные - жертвы, им погубленные. Чудовищно, но Гай Цезарь, чем дальше, тем больше, не видит разницы между живыми и мертвыми. Все это - равно нереальные персонажи его трагического сюжета. Переход из земной жизни в иную теряет для него смысл. Поэтому безобразный, обездушенный подлинный мир Калигула приравнивает к посмертной своей судьбе. Меньшиков впервые играет такое страшное существование вне жизни, когда от человека уходит и сиюминутное, и вечное.

В какой-то мере актер вернется к этому в картине "Утомленные солнцем" Никиты Михалкова, но это случится только через три года после "Калигулы". Пока же он проходит вместе с римлянином путь отчаяния и бездонного, необратимого крушения.

Его Калигула нисколько, ни разу не пытается хотя бы несколько утаить, скрыть свои планы, намереваясь уничтожить того или другого человека. Он полагает, что все они недостойны даже подобной игры в прятки, даже минимальной надежды или иллюзорной, короткой веры в спасение. Более того, Калигула с холодным любопытством наблюдает за их предсмертной агонией. В уголках губ Гая Цезаря постоянно возникает злая усмешка, она ощутима в его голосе, когда он едва ли не ласково, с нежностью объявляет свои приговоры. В эти минуты в нем нет ни тени явного гнева или величия властителя, произносящего страшный вердикт. Калигула занят своим греховным, палаческим занятием с убежденностью ученого-экспериментатора, исследующего поведение пауков и иной нечисти. Ничего другого на земле он пока не встречал...