В полноте подобной исповедальности и полнота свободы, ощущения своей власти, в данном случае - над собственной жизнью, что дано немногим. Никаких преград для него, кажется, нет, все это история его взметнувшейся фантазии. Меньшиков напрочь отказывается от того, чтобы хотя бы штрихом, мимолетностью в интонации давать намек на больной рассудок Нижинского. Напротив: с первой минуты ее как бы убежден, что все происходящее и есть подлинная, доподлинная реальность. Только так все может оказаться высветленным до максимальной прозрачности: люди, события. Поэтому довольно патетический текст Бурыкина лишается в решениях актера выспренности.
Об этом заявлено сразу - и сразу оправдано тоном, пластикой. Костюм Нижинского взят в принципе из "Игр", которые когда-то поставил танцовщик на музыку Дебюсси: белый, спортивный костюм. Движения Нижинского - и здесь, и позже - близки графике Жана Кокто, запечатлевшей Нижинского в "Шехерезаде", в роли Фавна в "Послеполуденном отдыхе фавна", гримирующегося для балета "Карнавал". Нечто струящееся, неуловимое - ускользающая, почти нереальная красота, что близко той воображаемой, иной жизни, о которой говорит, которую играет сейчас Олег Меньшиков. Чуть раздельно, чуть по слогам произносит: "Какая благодать - молчать! Упасть в небы-, нежи-, повсюду строя миражи..." Так драматическая инсценировка пережитого в прошлом подается им наивно и упрямо.
Она поддержана прекрасным партнером Меньшикова. Александр Феклистов с идеальным попаданием выбран на вторую, сложнейшую в "N" роль, которую одним словом, тем более только одним именем персонажа, не обозначишь. Точность во всем, начиная с полной противоположности внешнего облика героев. Полетный, воздушный, парящий Нижинский-Меньшиков и крепкий, земной, ширококостный, твердо стоящий на ногах Александр Феклистов с лицом русского крестьянина, цепкими светлыми глазами и тяжеловатой походкой. Феклистову на протяжении спектакля дано сыграть множество разных ролей, он будет заметно меняться в зависимости от того, кто он в данную минуту, вплоть до дешевой проститутки или вельможного князя Львова, одного из первых совратителей Вацлава в плане сексуальном.
В первом акте земная твердость и сила Феклистова будут отчасти враждебны Нижинскому. Он как бы по-своему отыгрывает ту самую реплику танцовщика: "Я вижу людей насквозь... Они возражают мне..." Да, возражают, потому что такая сверхпроницаемость гения, его сверхпрозрение пугают. И манят. Как пугает и манит всякий истинно прорицающий, видящий то, что не дано увидеть, провидеть нам, обычным людям. Как манил и отпугивал других князь Лев Николаевич Мышкин в "Идиоте".
Упоминание о Мышкине - не просто отсыл к не сыгранной Меньшиковым роли, столь им желанной. Об этом герое Достоевского много размышлял и страдал его тоской сам Вацлав Нижинский: "...бывает, меня самого принимают за идиота, и я им притворяюсь, поскольку мне нравится это состояние духа. Я знаю, что некоторые нервные люди легко перевоплощаются в безумных и боятся. Но я не безумец, а идиот Достоевского не идиот"40.
Недаром Игорь Стравинский в воспоминаниях о Нижинском пишет: "Недавно я нашел письмо Нижинского, адресованное мне в Россию (оно было написано уже в период болезни Нижинского.- Э. Л.)... Документ, свидетельствующий о такой потрясающей невинности, что не будь оно написано Нижинским, я подумал бы, что его написал кто-нибудь из героев Достоевского..."41
Позволю себе, коль речь идет о спектакле "N", конкретизировать: герой Меньшикова действительно схож с князем Мышкиным, актер любовно, охотно подхватывает мысль танцовщика. Отсюда - внешняя простота и невинность переживаний ("мы были как дети",- пишет Достоевский), способность героя к экстатическим чувствам, полная свобода от житейских расчетов, недоброжелательности к другим людям. Ежели оно когда и вспыхнет - в первом действии есть такие вспышки, - то лишь потому, что Нижинский обманут в лучших его представлениях о бедном человечестве. Своими нечистыми поступками, ложью, корыстью окружающие мешают ему сохранять цельным свой мир, оттого он бунтует.
Перетекание, перевоплощение героев Феклистова из одного в другого соответствуют стремительной смене настроений-воспоминаний Нижинского. Они как будто хаотичны - внешне иными и быть не могут: взволнованная память, помноженная на пылкое воображение, выстраивает свою неповторимую цепочку.
С малых лет жизнь Вацлава окрашена драматическими событиями. Его отец Томаш (или Фома - по-русски) Нижинский - хронический алкоголик. Брат Станислав теряет рассудок и умирает в сумасшедшем доме. В семье царит жестокая бедность. Первые годы в балетной школе оказались болезненными по восприятию для странного, диковатого мальчика Вацлава. Все это вошло в память его. Вместе с тем не разрушило хрустальную башню гения, которую больной танцовщик возводит в воспоминаниях-фантазиях. Таким образом он спасается от ожесточения, что, кстати, нередко раздражает его собеседников. В первом действии рубеж, водораздел между ними и героем в том еще, что персонажи Феклистова во многом из реальности, не стыкующейся с "землей" Вацлава. Иногда его выходки кажутся, на первый взгляд, капризами избалованной славой звезды - такова реакция Василия, лакея, тупого, жестокого, неразмышляющего и к размышлению абсолютно не способного существа. Иногда эти выходки - неожиданное проявление воли в Божьем создании, казавшемся только что тихим, покорным; так произойдет с князем, полагавшим, что мальчик-любовник будет прикован к нему надолго, настолько, как пожелает его сиятельство. А иногда все будет освещено негромкой иронией: какой мужчина не побывал в борделе хотя бы раз в жизни?..
Сложнее складываются отношения с Дягилевым. Понятно, что опора пьесы дневник Нижинского, и особенно его письмо к "злому гению". Это заметно повлияло на то, каким предстал дуэт Нижинский - Дягилев в "N". Разумеется, можно было бы упрекнуть и Алексея Бурыкина, и создателей спектакля в некой прямолинейности. Дягилев объективно сыграл огромную роль в судьбе Нижинского, его опека - творческая - безусловно оказалась во многом подобной руке Родена, отсекавшего из мраморной глыбы "все лишнее", чтобы изваять совершенство. Конечно, была и темная сторона в их близости, что по сей день старательно муссируется многими, от биографов Нижинского до любителей выставлять на свет грязное белье великих, к примеру, Дягилева и его протеже.
Разрыв создателя "парижских сезонов", потрясающего менеджера, наделенного великим чутьем, вкусом, деловыми способностями, и хрупкого "бога танца" рано или поздно должен был случиться. Наверное, греховная связь с Дягилевым, мужеложство терзали Нижинского, человека верующего, увлеченного толстовскими идеями, чистого духом. Встреча с Ромолой Пульски ускорила его уход от Дягилева. Активность молодой балерины, фанатически влюбленной в Нижинского, отправившейся вслед за ним на пароходе на гастроли в Латинскую Америку, их короткое общение во время путешествия и скоропалительный брак по инициативе Вацлава отдалили, увели Нижинского от его крестного отца в искусстве. Ромола, естественно, ненавидела Сергея Павловича всеми фибрами души. Ненавидела и боялась.
Но, как ни говори, Дягилев остался в мире Нижинского, иначе быть не могло: слишком серьезна была их общая жизнь в искусстве и слишком недостойна в плане личном. С одной стороны, с Дягилевым больной Нижинский связывал и былые триумфы, и мечту о возвращении на сцену, эта мечта никогда не оставляла его, пока окончательно не затуманился разум. Пока он не забыл собственное свое имя. Была и ненависть-ревность к Леониду Мясину, заменившему его в труппе и в личной жизни Сергея Павловича.
Все это в какой-то мере самостоятельная трагическая история, со сложнейшими психологическими нюансами, событийными моментами и своей драматической структурой. Она не вписывалась в спектакль "N", каким он был задуман и осуществлен.
Между прочим, письмо Нижинского не исключает версии постановки "БОГИСа". Письмо это - все из колебаний, переменчивых оценок личности Дягилева, называемого и "существом хитрым", и "лицемером", и "мертвецом", чья смерть просматривается во всех его начинаниях, и "злейшим врагом" - до странного признания в любви "как к человеческому существу". И все же в строках письма, в описании, очень подробном, его собственной прогулки по Сен-Морицу, поразившей Нижинского, где он жил с Ромолой и дочкой, встреч в этом городе, присутствует не изжившая себя до конца близость учителя и ученика. Никому не писал Нижинский подобных писем-признаний с затаенным, но проступающим желанием вернуться, просьбой "помочь разобраться в том, что происходит".
В спектакле "N" Дягилев со своей знаменитой тростью, вальяжный и уверенный в себе, более "злой гений", нежели, пусть и в прошлом, человек, которому Нижинский когда-то всецело доверял себя. Импрессионистское начало постановки диктует героям способ общения, адекватный этой манере. Меньшиков-Нижинский гонит мэтра из своей прошлой жизни, внутренне сопротивляясь возможности их новой встречи, этически не в силах смириться с падением, в которое Дягилев его ввергал. Впервые, кажется, резвый, светлый мальчик замедляет свое порхание, скольжение по сцене (впрочем, нет, нечто подобное уже было, когда он говорил о брате: подобие их судеб, как искра, ворвавшаяся из реальности, вдруг пронзила правдой больное сознание и заставила в ужасе замереть). Но на этот раз все выглядит иначе - как вызов былому, желание доказать, что он и сам по себе способен быть великим Вацлавом Нижинским, снова танцевать, танцевать, танцевать...
Неслучайно Дягилев "становится" Ромолой: два самых близких, по сути, человека, два непримиримых антагониста, двое, ведущих сражение за него, Вацлава, оказываются чем-то неразделимым по силе чувств. Феклистов, к счастью, не стремится играть "женщину", он только меняет интонацию, что усиливает и закрепляет ощущение нераздельности этих персонажей. После ласковой иронии Дягилева в голосе актера звучит страсть той, которая целиком посвятила себя своему кумиру, мужу, своему гению. "Я - пульс его, его шестое чувство",- говорит она уверенно. Но есть еще и взгляд Нижинского...
Как будто бы благодарный - в преданность Ромолы Вацлав безусловно верит. Но понемногу он словно заново видит жену. Тем самым взором, что проникает сквозь плоть, он отторгает алчную властность Ромолы. Плененный ею в жизни реальной, особенно, когда болезнь стала активно брать верх над рассудком и Ромола буквально замкнула его в одиночестве,- в истории ирреальной он хочет держать некую дистанцию по отношению к жене. Чтобы не оскорбить и не оскорбиться.
Нижинский не удивляется и не возмущается. Но и не может прийти к полной слиянности с женщиной, пусть безмерно его любящей, матери его обожаемой дочери. Взрослые люди слишком испорчены миром - еще одна тема из Достоевского возникает и продолжается в спектакле в связи с присутствием детей. Появятся прелестный мальчик и прелестная девочка. В костюмах все тех же пастельных тонов. Дети-ангелы... В "Идиоте" князь Мышкин со слов Шнейдера говорит о себе: "...я сам совершенный ребенок... я только ростом и лицом похож на взрослого". И дальше: "...я не люблю быть со взрослыми, с людьми, с большими. Все-таки с ними мне всегда тяжело почему-то, и я ужасно рад, что могу уйти поскорее к товарищам, а товарищи мои всегда были дети".
В общении с детьми Нижинский Меньшикова радостно вырывается из возрастной иерархии, гармонично соединяясь с невинными душами. Его голос звучит особенно мягко, нежно - не надо оглядываться, остерегаться. Не бояться трости лакея Василия или наглости ворвавшегося к нему репортера. С мальчиком и девочкой он равноправен, утверждая свое царство добра, которое им пока по плечу. Во втором действии он обратится к диалогу с собой, все еще сберегая поначалу ту же интонацию. Персонажи Феклистова станут аlter еgо Нижинского. Хотя один из них наделен великим именем - Чарли Чаплин.
В фантастическом мире второй части прослеживается, несмотря на запрограммированную отвлеченность, несомненную призрачность, ясная внутренняя линия в развитии, как это ни парадоксально, реальных человеческих чувств. Нижинский становится совершенно прозрачен - вместе с тем в нем все больше светятся живая любовь, живая и глубокая печаль. И живая надежда.
...Ницше говорил: человек есть действительно нечто, что надо превзойти, ибо, только пытаясь превзойти себя, человек остается тем, чем велел ему быть Бог. Нижинскому из "N", особенно во втором акте, превосходить самого себя уже не нужно, да не прозвучит это кощунственно. Актер окончательно отбрасывает формы реального существования, полностью отрешаясь от окружающего мира (Меньшиков всегда этим дорожил!), и переходит к диалогу с самим собой, но это ни в коей мере не напоминает беседу Ивана Карамазова с чертом, карамазовским бунтом против Бога, вызовом Богу, отвергающим его власть над собой.
Нижинский остается с добром, верой в добро. Зло он относит к остальному миру, с которым простился. Он остается со своей великой тайной дар Божий всегда есть тайна с особым, непостижимым, несмотря на все попытки, началом.
Прошлое, однако, все еще оживает для героя. Но певучесть пластики Меньшикова все больше словно передается Феклистову, пока тот вообще не начинает вторить Нижинскому, кого бы он ни играл...
В статьях, написанных о спектакле, некоторые авторы сравнивали дуэт Нижинского с остальными героями, то есть Меньшикова и Феклистова, с Моцартом и Сальери. Иными словами, видели персонажей Феклистова людьми посредственными, в глубине души ненавидящими гения как нечто для них недосягаемое. Мне представляется такое сравнение излишне прямолинейной натяжкой, хотя бы уже потому, что зависть менее всего довлеет в отношениях Нижинского и Дягилева, Нижинского и Ромолы, Нижинского и Чарли Чаплина. Наоборот, каждый из этих фрагментов спектакля оборачивал Нижинского еще одной гранью - не то чтобы характера, о характере в подобной сценической версии говорить не приходится, но открывал гения в его попытке уйти в жизнь Духа, отринув земное, материальное, что так или иначе несли другие люди, встреченные им. Он уже не приемлет земное, материальное, тоскливо-прозаическое, особенно во втором действии. Но осуществить свои искания до конца невозможно - тогда и следует обращение к другим в надежде, что они полностью разделяют его идею о пути к самому себе...
Меньшиков и Феклистов неслучайно соединяются в озорном скольжении на роликовых коньках - в таком идеальном единстве обычно двигаются танцевальные пары фигуристов на ледовой арене. Но там все посвящено возможности обнаружить, доказать свою блестящую технику, выиграть у таких же способных и сильных спортсменов. На сцене старого пречистенского особняка актеры исполняли, по сути, монотанец для самих себя. Их было двое, они растворялись друг в друге с трогательной, простодушной ребячливостью, оставляя ощущение сказочной импровизации, свежести тончайших, якобы непроизвольных решений, реакций. Казалось, оба впервые в жизни встали на эти странные коньки на колесах, впервые весело покатились, чуть все же опасаясь, чуть подстраховывая друг друга. И откровенно радуясь возвращению в детство (опять детство!), в беспечность, в счастливое, юное состояние души, когда верится, что твое завтра непременно будет светло и ясно...
При этом у обоих актеров великолепное чувство меры, гармонии, не допускающей никаких излишеств, перевеса одних пластических средств за счет других. В то же время оба они могут позволить себе на какое-то время как будто расслабиться, вроде бы нарушив визуальное совершенство: ссутулиться, втянуть голову в плечи, странно поставить ноги... Но именно это придает огромную жизненность их сценическому существованию. Меньшиков и Феклистов пользуются такими допущениями с величайшей осторожностью и тактом, ни на минуту не забывая, что главный герой их спектакля "N" - Нижинский.
Оттого для них важно донести не сам танец гения (об этом я говорила), но дух его танца настолько, насколько возможно в драматическом спектакле.
"О, я учился ходить, говорить и танцевать одновременно, и мама, которая следила за появлением у меня каждого нового зуба, не смогла бы сказать, когда состоялся мой первый урок танца"42,- говорит Нижинский-Меньшиков. И оба актера выстраивают свою арку взаимоотношений с героем во многом исходя из этих слов. Продумано всё так, что нет ни одного балетного приема, ни одного намека на арабеск, замедленные глиссады, то есть канонические танцевальные па в классике. Зато актеры помнят и знают, что для танцовщика руки - это несение рук, что отчасти в их силах. Потаенная пластика рук Меньшикова и Феклистова соткана, как легкая паутина. Нет острых углов, резких точек, геометричности. Все в недосказанности движений, их перетекании, асимметрии. Пластика, как ничто другое, во втором действии открывает Нижинского-двуликого, Нижинского в его разорванном сознании, в противоположности смыслов и в их единстве. На ум вновь приходит Достоевский, его известная мысль: то, что в обыденном смысле абсурдно, оказывается справедливым во внутреннем. Таким образом, Нижинский органично как бы опять незримо возвращается к своему любимому князю-идиоту, уже к его дуэту с Рогожиным в их неразрывной связи, в предельном сцеплении мыслей, чувств, подспудной движущей идеи.
Безумие танцовщика (Меньшиков мягко нагнетает это состояние, без всяких рывков, избегая прямых выплесков) совпадает с символом веры Достоевского, вынесенным им с каторги; изучая и воспроизводя окружающий мир, гениальный писатель делает поразительное признание: "...готовясь написать один очень большой роман, я и задумал погрузиться специально в изучение недействительности..."43
Недействительность, величественная, справедливая, самая действительная из всех действительных, ассоциируется у Достоевского в своем идеальном содержании с заветами Христа.
Меньшиков и Феклистов играют персонажей Достоевского необычно, отчасти вопреки традиции. Своей игрой они напоминали мне финал картины "Идиот", поставленной Акирой Куросавой по роману русского гения. Диалог превращался в самодиалог. Не было четкой грани, рассекающей реплики одного лица от реплик другого. Граница стиралась. Оба они - существа равно страдающие и равно виновные, ибо князь Мышкин берет на себя вину Рогожина. И всю вину нашего грешного мира.
Потом в душе Рогожина затихали бесы. Герои, люди прежде всего почти во всем полярные: по корням, жизненному опыту, духовной устремленности,Мышкин и Рогожин - эти крайности сходились. Они словно правая и левая рука пианиста, у каждого своя партия, вместе - трагическая мелодия. Сущность же в разгорающемся светлом пламени, являющемся после кошмара ночи, после мрачной бури, унесшей жизнь Настасьи Филипповны. В устах актеров - текст "Дневника" Нижинского и реплики, написанные Бурыкиным. В целом же играется замечательная сцена - ночь, которую проводят Мышкин и Рогожин у тела убитой женщины.
Все понято и прощено. Все люди - братья, привести их к этому может только любовь... Из "Дневника" Нижинского: "...Я хотел бы заставить всех понять, что такое любовь, добиться от людей, чтобы они не сползли к духовной смерти, чтобы боялись этой смерти, которая идет от Бога, чтобы они улучшали сами себя, дабы избежать смерти духа... Не на иконах надо искать Бога, а в душах других людей"44.
Вот так и сыграна сцена Мышкина и Рогожина безумным Вацлавом и его отражением.
Вот так в спектакле игрой актеров все более утверждаются искания человеком собственной сущности, обычно остающейся нами не познанной. Нами, погрязающими в суете будней... В трагическом свете безумия, тем более личности сверходаренной, существо ее странно кристаллизуется, как и желание как бы заново проиграть прожитую жизнь, иногда несколько меняя ее катастрофический ход в соответствии со своими идеальными представлениями. Мышкин, единый с Рогожиным, - это и есть путь самого Нижинского к Богу, очищение, освобождение, отказ от мелочных забот и повседневных неурядиц. Это и осуществление мечты о примирении с окружающими, потому что Рогожин во многом отражает взаимоотношения Нижинского с Дягилевым, Ромолой, князем, случайными знакомцами и прочими, прочими, кто был на его пути.
Сознание Нижинского, перескакивая через пространство и время, свободно выхватывая и сопрягая события, которые вряд ли можно было бы сюжетно соединить и соответствующим образом организовать, таким способом строит свой особый, пусть и "вывихнутый" мир, где, оказывается, есть место для счастья. Причем счастья, связанного с живой реальностью.
Если эпизод как бы "по Достоевскому" - это разрушение и созидание себя заново, это размытые границы между жизнью и смертью, неожиданно сыгранные Меньшиковым и Феклистовым с элегической мягкостью, то воображаемая встреча с Чарли Чаплином соединяется не только в биографической подлинности этого события. Нижинский и Чаплин знали друг друга.
Чарли Чаплин всю жизнь играл, по сути, того же Божьего Клоуна... То же беззащитное в своей невинности создание, чистое дитя, потрясенное несправедливостью мира, но так и не принявшее несправедливость как закон бытия.
Чарли Чаплин оставил воспоминания о встрече с Нижинским. Это всего две страницы, но взгляд Чаплина подобен тому, о котором говорил Нижинский,взгляд "насквозь". Чаплин пишет: "Серьзный, удивительно красивый, со слегка выступающими скулами, он напоминал монаха, надевшего мирское платье..." И далее о Нижинском-танцовщике: "...следующим номером было па-де-де с Нижинским. В первую же минуту его появления на сцене меня охватило величайшее волнение. В жизни я встречал мало гениев, и одним из них был Нижинский. Он зачаровывал, он был божество, его таинственная мрачность как бы шла от миров иных. Каждое его движение - это была поэзия, каждый прыжок - полет в страну фантазии...
Никто не мог сравниться с Нижинским в "Послеполуденном отдыхе фавна". Несколькими простыми движениями, без видимых усилий, он создавал таинственный и страшный мир, таившийся в пасторальном пейзаже, в котором трагически метался его пылкий и печальный бог.
Спустя полгода Нижинский сошел с ума. Какие-то симптомы заболевания можно было заметить уже в тот вечер, в его уборной, когда он заставил публику ждать. Я случайно явился свидетелем того, как эта болезненно-тонкая душа, не выдержав, ушла из жестокого, раздираемого войной мира в иной мир в мир ее собственной мечты..."45
В спектакле "N" Нижинский во встрече с Чаплином просветленно красив без тени мрачности, подмеченной в чаплинских строках, без малейшего сходства с монахом. Напротив - у Меньшикова в этой сцене Нижинский почти безмятежен. Легко меняющий настроения, легко переходящий из одного душевного состояния в другое, невероятно импульсивный в общении с Чаплиным, конгениальной личностью, он буквально пронизан радостью. Синхронен в этом его "альтер эго", его двойник. Но он не повторяет Нижинского-Меньшикова. Чаплин-Феклистов оставляет точный зазор между двумя великими. Чаплин будто вносит покой в смятенное сознание Вацлава. В общении с ним Нижинский отказывается от слов. Все говорится в танце - не столько подражании знаменитым пластическим номерам Нижинского, сколько, скорее, нежной пародии на легенду о Чаплине и о нем, "гении танца". Об их легендарной исключительности, чему не мешает иронический отсвет.
Мне кажется, что фрагмент "Нижинский - Чаплин" в чем-то антитеза остальным воображаемым встречам. Балетная затея, когда руки Меньшикова и Феклистова туго переплетены, когда оба лихо пляшут, с комичным простодушием изображая знаменитый танец маленького Чарли, это не просто хорошо задуманная и великолепно исполненная стилизация. Из всех, кого Нижинский знал в своей другой, реальной, жизни, возможно, никто не сумел так понять его боль, метания (ведь именно о "метаниях" написал Чаплин), как другой великий артист. Возникает лирическая тема - наконец, найден тот, кто, как и сам Нижинский, отстаивает человечность, ставшую раритетом, почти истребленную. Чаплин ушел в клоунаду на экране, чтобы так сохранить себя, свое естество и свою редчайшую натуральность, что скрыто парадоксальной формой.
В общении с многими другими что-то у Нижинского обрывалось в сердце, он падал в обморок при встрече с Дягилевым. Он бесновался от ненависти к лакею. Играл с куклой-манекеном размером в человеческий рост, этакой копией его самого, тоскуя в нестерпимом, как веревка на шее висельника, одиночестве... В этом обманном чаде безумия Чарли сумел утешить Нижинского самим фактом своего существования рядом с ним и тем, что Чаплином создано. Олимпийские боги находят друг друга...
Но, как бы ни осознанно, как бы намеренно ни отсутствовали канонические драматургические конструкции в театральной фантазии "N", поставленной Олегом Меньшиковым (откроем этот секрет полишинеля, известный со времен премьеры, но официально как бы не зарегистрированный, поскольку Меньшиков из скромности отказался от упоминания его имени на афише в качестве постановщика), как бы ни фрагментарно выглядел цикл эпизодов встреч-откровений героя, в ней, этой фантазии, есть несомненно своя внутренняя логика. Она во многом привнесена актерами и художником-сценографом, устремляя движение этой истории к финальной точке прыжку Вацлава Нижинского, оставшемуся в веках.
Впервые об этом прыжке я услышала в свои школьные годы. Руководительница нашей балетной студии когда-то была студийкой Айседоры Дункан. Она не просто любила рассказывать нам о великих танцовщицах и танцовщиках, но старалась в движении как-то передать их стиль. Нижинского она никогда не видела - не успела увидеть. Была тогда еще очень мала. Но много знала о нем от тех, кто каким-то образом соприкасался с ним в Мариинском театре в пору его молодости или был счастливым зрителем, например, "Шопенианы" в постановке Фокина с участием Нижинского, "Павильонов Армиды", где он танцевал с Анной Павловой, в "Петрушке" на музыку Стравинского, гениальном свершении Нижинского. Естественно, говорила она и о легендарном прыжке Нижинского, "баллоне". Нижинский, подпрыгнув, как бы естественно зависал в воздухе, паря над всем и всеми. Этим прыжком-баллоном он славился еще в балетной школе... Показать "баллон" хотя бы намеком или опосредовано наш педагог не решалась.
Потом я прочла у Тамары Карсавиной, одной из прим труппы Дягилева, много танцевавшей с Нижинским:
"Как-то утром я пришла раньше обычного. Мальчики еще заканчивали экзерсис. Я бросила на них взгляд и не поверила своим глазам: какой-то мальчик одним прыжком поднялся над головами своих товарищей, словно повис в воздухе.
- Кто это? - спросила я Михаила Обухова, его учителя.
- Нижинский,- ответил он.- Этот чертенок никогда не успевает вместе с музыкой опуститься на землю! - И он подозвал Нижинского, чтобы тот сделал несколько комбинаций.
Мне показалось, что я вижу перед собой какое-то чудо. Но юноша был далек от мысли, что он совершил что-то необыкновенное"46.
Карсавина описала и безумие публики, рвущейся и прорывающейся на сцену, "радостный хаос" и пр., пр. Она же приводит ответ самого Нижинского, когда его спросили, трудно ли парить в воздухе во время прыжка? "Он сначала не понял вопроса, а потом очень учтиво ответил: "О нет! Это нетрудно, надо только подняться и на мгновение задержаться..."47
Прыжок Нижинского потрясал зрителей, и когда они видели его в балете "Видение розы" на музыку Вебера. Сохранились фотографии, на них Нижинский и Карсавина, можно разглядеть декорацию с огромным, распахнутым окном, в которое прыгал Нижинский, зависая в воздухе.
Вероятно, старые фотографии, декорация, распахнутое окно подсказали Олегу Меньшикову финал его спектакля. Об этом сказала в своем интервью Галина Боголюбова: "Потом Олег придумал окно..."
Он придумал, точно определив пик, высшую точку - буквально и символически в сотворенной им новой легенде о Вацлаве Нижинском. Но все это надо было еще осуществить.
Разумеется, бессмысленно было бы просто безвкусно повторять "прыжок с зависанием". Тем не менее он должен был быть на сцене.
...Окно в углу. Поначалу на него не обращаешь внимания. В финале актеры стоят по другую сторону сцены. Спрашивает Вацлав: "А ты видел "Видение розы"? - "Да... Нет... Не помню..." - "А я видел... Смотри..." И бежит к окну. Бежит, едва касаясь пола. Но это не обычная балетная пробежка - это начало полета. Нижинский как-то незаметно отталкивается от земли... Руки вытянуты вперед - крылья птицы... Спокойное, очень ясное лицо - лицо человека, который пришел к согласию с собою. И горизонтально пролет-вылет в окно... Он и вправду птица... Небесное создание, которому все подвластно. Истинно - создание Божье. Таким был Вацлав Нижинский в спектакле.
"Я - Бог, я - Бог, я - все, жизнь и бесконечность. Я буду всегда и везде. Если бы меня убили, то я бы выжил, потому что я - все. Я отбрасываю смерть, увековечу себя в бесконечной жизни"48.
Иногда мне кажется, что спектакль "N" точно так же пролетел-улетел от нас, растворившись в морозном, а потом весеннем московском воздухе, но оставил немногим счастливцам-зрителям тот "неизгладимый призрак" гения, о котором писал и которого запечатлел Жан Кокто, которого с великой простотой и свободой играл Олег Меньшиков.
СКРЕЩЕНЬЕ ЛИЦ, СКРЕЩЕНЬЕ СУДЕБ...
Из первых строк сценария Никиты Михалкова и Рустама Ибрагимбекова "Утомленные солнцем":
"Мужчина, насвистывая, думая о чем-то своем, разглядывает себя в зеркале. Он хорош собой: темные, блестящие глаза, красивый излом бровей, длинные, зачесанные назад волосы..." Стоп - ведь это же портрет Олега Меньшикова, хотя, возможно, несколько комплиментарно исполненный авторами. То есть Михалков и Ибрагимбеков, работая над сценарием, уже воочию видели своего героя, своего актера - единственно возможного в их представлении исполнителя одной из главных ролей в будущей картине.
Действительно, роль Дмитрия, Мити, Митюли, изначально писалась для Олега Меньшикова. Иных кандидатур на роль Мити не предполагалось.
Между тем, когда сценарий был написан (писали очень быстро, меньше месяца), Никита Сергеевич Михалков не мог отыскать любимого артиста. Не мог его найти в буквальном смысле слова... Все это дало посыл желтой прессе родилась нелепая легенда о том, что Меньшиков скрывался от Никиты Михалкова. Неслучайно, видимо, именно с этого начинается интервью с актером в журнале "Премьер", опубликованное в 1998 году. В это время был уже практически завершен следующий фильм Михалкова с участием Меньшикова "Сибирский цирюльник". Но вымышленный опус желтой братии все занимал воображение прессы, жадно ищущей любых подробностей биографии Меньшикова, обычно почти недоступной средствам массовой информации. Привожу часть диалога интервьюера с Никитой Михалковым и Олегом Меньшиковым, чтобы таким образом "закрыть вопрос", как говаривал один из героев Бориса Андреева.
"Премьер": Я слышал, что Меньшиков сперва не хотел сниматься в "Утомленных солнцем"?
Н. Михалков: Не то чтобы не хотел, но у Олега были определенные сомнения. Он же еще десять лет назад пробовался для "Цирюльника". Тогда проект не получился, а Олег такой человек, что...
"Премьер": То есть он побоялся во второй раз связываться с вами?
Н. Михалков: Что значит "побоялся"? В "Цирюльнике", к примеру, он пошел на огромный риск, решившись играть героя, который на восемнадцать лет моложе его...
Я еще вернусь к этой части интервью Никиты Михалкова, когда речь пойдет уже о "Сибирском цирюльнике", и продолжу цитату. А далее приведу отрывок из беседы того же интервьюера с Олегом Меньшиковым, опубликованной в том же номере "Премьера".
Олег Меньшиков: А почему вы говорите, что я бегал? Не было такого.
"Премьер": Значит, Никита Сергеевич меня обманул?
Олег Меньшиков: Ну-у... Да, я бегал от Михалкова, но не так, как вы думаете. У меня тогда был подписан контракт с одним румынским режиссером относительно съемок в фильме "Поединок". А у Никиты Сергеевича все выглядело еще очень непонятно. И вдруг Михалков заявляет: начинаем! А у меня контракт. Но Михалкову отказать невозможно... Понятно, что Никита Сергеевич у нас сейчас первый номер. Любите его или не любите, но среди тех, кто снимает кино в России, Михалкову равных нет. Это данность, и сводить счеты, тягаться, соревноваться с Никитой Сергеевичем ни к чему. Он - лучший. Другое дело, что есть режиссеры, которые сегодня не работают, и об этом остается только сожалеть. Например, прискорбно, что Панфилов уже столько лет не в состоянии закончить свою картину. Обидно и за многих других. Может, завтра ситуация изменится, но сейчас все именно так, как я говорю. Господа, снимите перед Никитой Сергеевичем шляпу: он один работает! Картину, подобную "Сибирскому цирюльнику", в нашей стране мог сделать только Михалков. И он ее сделал. Кроме всего прочего, это удивительный, уникальный режиссер, как никто другой умеющий работать с актерами.
"Премьер": И от такого человека вы бегали, не хотели у него сниматься в "Утомленных..."
Олег Меньшиков: Послушайте, я вам русским языком объясняю: не бегал!
"Премьер": А почему тогда Никита Сергеевич ловил вас за кулисами после спектакля и хватал за фалды?
Олег Меньшиков: Что я мог сделать? До того, как подписываться на "Утомленных...", мне надо было что-то решать с "Поединком". Вы же понимаете, что за нарушение контракта на меня элементарно могли подать в суд. Слава богу, съемки "Поединка" отложили на месяц, я тут же мог воспользоваться этим и радостно сказал: раз так, сниматься у вас не могу. После этого позвонил Михалкову и сообщил, что все мои проблемы решены. Такая история. Как видите, без особенных забегов49.
...Михалков начал снимать "Утомленных солнцем" летом 1993 года. Поначалу в Москве, на Николиной горе. Осенью киногруппа переехала в Кстово, небольшой городок близ Нижнего Новгорода. С первого дня условия работы для актеров были идеальными. Рядом со съемочной площадкой для исполнителей главных ролей стояли трейлеры - вагончики на колесах, оборудованные как небольшая жилая комната с туалетом, душем, то есть дававшие возможность нормально передохнуть в процессе работы. Не приходилось тащить с собой на натурные съемки пакеты с бутербродами и термосы, как это обычно случается. Далеко не всегда у нас в России, даже в ее столице, где-то за городом найдется приличная точка "общепита", чтобы не сидеть актерам голодными весь день.
В Кстове группа жила в пансионате, где всем была обеспечена достаточно комфортная жизнь. В свободное время, как всегда на съемках у Михалкова, играли в футбол. Кстати, выступая в Сочи перед участниками кинофестиваля "Кинотавр", Михалков рассказал о том, почему бытовая сторона жизни его группы на съемках столь для него существенна: "Атмосфера внутри кадра является продолжением атмосферы за кадром. Артист, который, условно говоря, плохо поселен, поругался утром с директором картины, который хочет тишины в свободное время, а рядом шум и грохот, которому не дали машины... словом, вы ничего не сможете от него требовать. Он обманет зрителя. Он не сможет обмануть вас, а вы не сможете обмануть его, потому что это перетекающий процесс из кадра в кадр.
Все вы знаете, что такое съемочная группа и особенно в экспедиции, насколько люди устают друг от друга. Но! Допустим, для того, чтобы атмосфера вне кадра была организована и перетекала в кадр, я лично пришел к выводу, что единственный способ как-то разрядить атмосферу - это футбол. И каждый день после съемки группа играет в футбол. Два часа. Это серьезная психотерапия".
В ответ группа Михалкова, как правило, работает с полной отдачей. В том числе, невзирая ни на какие погодные условия, от режиссера это, кажется, единственно что не зависит. Лето 1993 года было в Центральной России сырым и холодным. В сентябре в Кстове температура и вовсе упала до минусовой отметки. В то время как на экране должен был ожить жаркий, пронизанный горячим солнцем, летний июльский день в Подмосковье.
В ледяную воду заходила шестилетняя Надя Михалкова, игравшая дочь комдива Сергея Котова. Котова же играл сам Никита Михалков. Отважно бросались в ледяную воду и глубоко ныряли, как положено по роли, Ингеборга Дапкунайте и Олег Меньшиков. На холодной земле лежали люди в купальных костюмах. Кто сегодня догадается, глядя "Утомленных солнцем", какой ценой далась ее создателям эта точно воссозданная атмосфера ясного, почти знойного дня, когда больше всего тянет на речку, прибежать, раздеться, окунуться и поплыть на другой берег...
Такое внешнее безмятежье, расслабленность, покой и даже как бы бездумье людей, проводящих воскресный день за городом, в удовольствие себе самим, было нужно режиссеру, чтобы драматическим контрастом оттенить, подчеркнуть бездну, в которую уже стремительно катилась Россия. В том числе и герои картины. Этот контраст глубинен, акцент сделан с предельной точностью. Иначе бы вместо реальных людей возникли фигуры фарсовые, однозначные, подобные пешкам на шахматной доске, передвигаемые рукой постановщика. У Михалкова персонажи полны жизни, яркой, чувственной, что в какой-то мере помогает им отталкивать от себя мысль о кошмаре происходящего рядом с ними. Им еще хорошо... Им уже плохо... Плохо - всем, это "плохо" периодически напоминает о себе каждому будто внезапными толчками: из прошлого в будущее. Воспоминанием. Вырвавшимся словом. Шрамом, беспомощно белеющим на загорелом теле... Еще немного - придет минута, когда беда встанет перед ними лицом к лицу. Сегодня ты, а завтра я... Никто не избавлен от грядущей ночи с шелестом шин "воронка", подъезжающего ночью к его дому... От тяжелых шагов энкаведистов и стука в дверь, в твою дверь...
Недаром поначалу сценарий назывался "Безусловный эффект шаровой молнии". Потом название изменилось. Об этом рассказывает режиссер. Однажды в телефонном разговоре знакомая спросила его: "Ну, как ваши "Утомленные солнцем"? (В это время еще шла работа над сценарием, знакомая, очевидно, знала, что одна из основных музыкальных тем будущего фильма - танго Оскара Строка "Утомленное солнце", модное в 30-е годы. Оно и сейчас щемяще волнует...) Михалкову ее "Утомленные солнцем" настолько понравились, что он предложил своему соавтору по сценарию Рустаму Ибрагимбекову сделать это названием картины. Но шаровая молния - визуально и образно - в фильме присутствует. Неуловимый, повсюду мечущийся, страшный огненный шар, сколок сталинского испепеляющего солнца, врывается в дома, в жизнь людей знаком гибели.
Врывается в том числе и на дачу комдива Котова, прославленного героя гражданской войны. Кто-то сравнил Котова с Чапаевым, который тогда все же выплыл из реки...
В кабинете Котова есть весьма серьезная фотография, много о чем говорящая: на ней товарищ Сталин и комдив Сергей Котов. Поверх снимка дарственная надпись вождя всех времен и народов. Пока на даче Котова все спокойно, привычно ритуально - последнее пришло от семьи жены Котова, Маруси Головиной,- старой московской дворянской семьи, принадлежавшей когда-то к московской художественной элите.
Брак советского военачальника и дворянской дочки вроде бы удачный. Даже, кажется, счастливый. Супруги любят друг друга, шесть лет исполнилось их очаровательной дочери Наде. Котов сумел принять былой стиль жизни Головиных, разумеется, с коррекцией на время. Конечно, до конца невозможно стереть грань в происхождении, в прошлом комдива и мадемуазель Головиной. Сергей Петрович явно крестьянских кровей, сильный, крепкий красавец-мужик, сумевший по-настоящему покорить молоденькую Марусю, недавно пережившую горькую любовную драму. Конечно, остается незримый барьер (а иногда и зримый) в манерах, общении, способе отношений между мужем и женой, но, впрочем, какой семье не приходится преодолевать подобные сложности? Словом, Котовы счастливы. И надеются таковыми оставаться в будущем.
Слова о "будущем" могут показаться не очень точными в контексте уже упомянутого "эффекта шаровой молнии". Но умные, мудрые создатели фильма нашли точную интонацию, в чем сила их ленты; они рассказывают о жизни конкретных людей и вместе с тем о жизни всех советских людей той поры. О жизни тех, кому дано, несмотря ни на что, ощутить окружающий мир в его целости и разнообразии. О счастье, которое так или иначе существует в судьбе человека, о любви, которая движет им. Если жива его душа...
Это было особенно важно в середине 90-х, когда, казалось, агрессия и цинизм стали окончательно править нами. Они действительно оказались во многом мощнее, активнее добра и миролюбия в атмосфере прогрессирующего распада, разочарований, непрерывных крушений - социальных, материальных, личных. И все же, все же... "Утомленные солнцем" напомнили, что есть нечто непреходящее, вечное, дарованное нам Богом, что освещает наш путь. И определяет его для тех, кто слышит голос совести, сердца. "Утомленные солнцем", если хотите, картина о Любви, в самом широком истолковании ее.
На мой взгляд, это делает картину Михалкова истинным явлением национальной культуры. В последнее время, к сожалению, почти общим местом стала фраза "красота спасет мир", которая звучит в "Идиоте" Достоевского. Гениальный писатель шел в этом случае от философии Ренана, автора "Жизни Иисуса", увлеченный идеей книги. Россия - страна, где живая, непосредственная эмоция почти всегда оказывалась сильнее, активнее рационального взгляда, прагматического подхода, желания просчитать результат на сто ходов вперед. Отсюда, должно быть, многие наши беды, провалы, катастрофы, кошмары чудовищных бунтов и безумных революционных войн. Но отсюда и наше умение "вынести все", заново возрождаясь, когда, кажется, это немыслимо. Отсюда и любовь к живой жизни. Любовь - красота, которая движет людьми.
Никита Михалков нашу мечтательность несет самим способом своего киносуществования. Она словно перетекает в его картинах на экран, мгновенно вовлекая зрителей в иллюзорный мир, соединяя человека из зала с коллизиями в судьбах киногероев, иногда до такой степени, что человек становится будто еще одним действующим лицом в хороводе прочих лиц картины.
К тому моменту, когда "Утомленные солнцем" вышли в свет, новая политика и гласность привели страну к тому, что литература, театр, живопись, кинематограф резко сдвинули границы дозволенного, что стало ныне их главным отличительным признаком, к сожалению. И утратили многое, с точки зрения художественной. Эротика утвердилась в правах гражданства. Этические императивы сменились сомнительной нравственной амбивалентностью, к концу века в российском кино это стало, увы, знаком бедствия. Достаточно посмотреть хотя бы картину Александра Хвана "Дрянь хорошая, дрянь плохая", где безнравственность возведена в абсолют. Достойный эстетический уровень стал раритетом среди работ нового поколения российской режиссуры.
В этом смысле "Утомленные солнцем" заняли особое положение, следуя традиционным представлениям русского искусства. С середины XIX века художники неизменно подчеркивали мировоззренческую его функцию и миссию, его неразрывную связь с религией и философией. Возможно, оттого фильм подвергся по выходе своем нападкам определенной части нашей критики, требовавшей от Михалкова однозначной социальной и политической позиции в реndаnt новой политической ситуации постперестройки.
"Утомленные солнцем" можно изложить всего в одной фразе: Никита Михалков распался на две платоновские половинки (имеется в виду герой картины Михалкова "Неоконченная пьеса для механического пианино" Платонов.Э. Л.), и одна пришла арестовывать другую... С виду брутальный, а душой женственный большевик, жесткий, но истеричный дворянин-энкаведешник, оба сентиментальны и мечтательны, оба время от времени впадают в буффонаду. Один характер на двоих, знак непонятно чего. Михалков играет в фильме комдива, и был бы шестнадцатью годами моложе - наверняка сыграл бы Митю.
Эта взаимозаменяемость путает любое внятное высказывание, не то что эпохальное... "Глупые" русские вопросы, неизбежные в данном случае, остаются без ответа. Где палач, где жертвы?.."50 - писал Александр Тимофеевский - умный, тонкий, образованный критик, почему-то на этот раз озаботившийся однозначностью в сложнейшей проблеме блуждания душ в их соприкосновении с жестокой реальностью. Вслушайтесь - автор статьи хотел бы видеть на экране "столкновения самого бесспорного"...
Для Михалкова бесспорна не идеологическая, политическая конфронтация, а позиция надполитическая. Трагический конфликт личности и общества для Никиты Михалкова неразрешим на почве антирелигиозной. Мир, лишенный веры, не дает человеку пути к высоким истинам, такой мир уничтожает личную совесть, которой дорожит христианство. В обстоятельствах неверия или безверия люди теряют свою целостность. "Только христианство может защитить личность от грозящей ей гибели, и только на почве христианства возможно внутреннее соединение личности с другими в общении, в общности, в которой личность не уничтожается, а осуществляет полноту своей личности"51.
Герой "Утомленных солнцем" Митя, Дмитрий Андреевич, которого играет Олег Меньшиков,- личность уничтоженная. Отчасти самим - к его словам о том, что он "стерт ластиком", еще придется обратиться... Свою душу-личность Митя давно растерял, потерял. И, в общем, давно умер - не физически, естественно. Возможно, иногда даже молится о спасении своей души, хотя ни на что не надеясь и стараясь, чтобы никто из окружающих его не услышал. Но к Богу это уже не имеет никакого отношения - веры в Мите нет. Как и надежды.
...Когда-то красивый, обаятельный, музыкальный, одаренный мальчик Митя подростком был взят в дом Головиных, родителей Маруси Котовой. Борис Головин был известным музыкантом, дирижером. На стенах комнат головинской дачи висят фотографии Рахманинова, Шаляпина, Станиславского... Рос мальчик Митя среди тех, кто составлял мировую славу России, людей особенных, ярких. Быть может, когда-нибудь мог бы и сам вписаться в этот круг, вдохновленный романом с Марусей, с детства ею любимый...
Однажды все кончилось, как скажет потом сам Дмитрий Андреевич: и кофе на веранде, и шарады, и крокет после обеда, и чтение книжек вслух под пение сверчка, и долгие зимние вечера с самоваром, и звонкий молодой смех... Все кончилось однажды.
Война, фронт, госпиталь, плен, скитания по другим странам. Жизнь оставалась в воспоминаниях и надеждах. Реально была нежизнь, когда Митя играл в ресторане на фортепьяно, танцевал в кабаре, водил такси и даже шил тапочки. Иначе бы умер с голоду... все это Митя расскажет, сочиняя сказку о себе, Марусе Котовой, не случайно переворачивая имена действующих сказочных героев - отражения реальных людей. Митя - Ятим, Муся - Ясум. Жизнь Мити и Ятима, скрестившись в сказке, открывает тайное, которое могло бы никогда не стать явным, сложись судьба Мити не шиворот-навыворот, как его имя в сказке, сложись она без революции, без экстремы.
Реально же в 1923 году он согласился стать агентом ОГПУ по кличке Пианист. После чего "сдал" восемь высших членов белого движения. С помощью Дмитрия их похищали за рубежом, привозили в Советский Союз и казнили на Лубянке. Дворянин пошел на службу к своим заклятым врагам. Христианин продал душу...
Работая над сценарием "Кануны", связанным с историей русской эмиграции и непосредственно с похищением в Париже советской агентурой генерала Миллера, руководителя РОВС, я столкнулась с реальными фигурами, отчасти похожими на героя "Утомленных солнцем". Теми, кто служил за деньги большевистской Москве. Шли на это по-разному. Одни оказывались в оппозиции к той части русской эмиграции первой волны, которая еще как-то пыталась бороться за восстановление власти государя. Другие, занимая ту же позицию, элементарно хотели денег и получали немалые суммы от руководителей соответствующих учреждений в Москве. Третьи, устав от изнурительной нищеты, шли на службу большевикам, уже ни о каких "идеях" просто не задумываясь, чтобы обеспечить себе безбедное существование. Так было, в частности, со знаменитой русской певицей Надеждой Плевицкой и ее мужем, генералом Николаем Скоблиным, бывшим героем белого движения, считавшимся одним из самых храбрых офицеров.
Во Франции Плевицкая, когда-то обласканная Николаем II, получавшая от него бесценные подарки, названная им "курским соловушкой" (голос у нее был дивный, даже судя по старым записям), зарабатывавшая на родине огромные деньги своими концертами, оказалась в иной ситуации - она потеряла свою публику. В Париже эмиграция старалась выжить, не очень-то уделяя внимание былым кумирам родной эстрады. Для французской публики певица осталась чужой. Шли годы, она старела, страдала еще и от того, что не могла обеспечить комфорта обожаемому супругу, который был на десять лет моложе ее. В итоге Плевицкая согласилась сотрудничать с Москвой, сыграв большую роль в гибели генерала Миллера, за что была осуждена французским судом на четырнадцать лет и умерла в тюрьме. Скоблину удалось бежать. Он был не менее виноват в гибели руководителя РОВС. Муж и жена фигурировали в документах Москвы под кодовыми кличками Фермер и Фермерша.
В связи с гибелью Миллера агенты НКВД в Париже убили и бывшего советского разведчика Игнатия Рейсса, отказавшегося принимать участие в похищении генерала и отправившего Сталину письмо о своем выходе из партии и нежелании в дальнейшем продолжать работать на страну убийц. До сих пор остается открытым вопрос, получал ли Сергей Яковлевич Эфрон деньги от НКВД за свою "деятельность" в пользу Советского Союза. Можно назвать и другие имена, сослаться на другие судьбы...
Что касается вымышленного Мити из "Утомленных солнцем", то деньги он получал сознательно, сдавая в НКВД сотоварищей по прошлой борьбе. Видимо, убеждал себя, что иного пути на родину к любимой Мусе-Ясум у него нет, и был в этом отчасти прав. Но в глубине души знал цену своим самоуговорам и самооправданиям, как бы ни презирал себя. Что делать - такая планида, такая работа выпала ему... Возможно, поначалу надеялся как-то покончить с сотрудничеством в НКВД: многие оказывались жертвами подобных иллюзий, не разумея, что обратной дороги нет. Постепенно поняв, что обречен до конца дней предавать, ненавидел себя все больше и больше. До отвращения по отношению к себе - нынешнему; умный - он все про себя понимает. Мысль о самоубийстве преследует неотвязно, идет по пятам за ним, шаги смерти рядом... Но прежде... прежде Митя еще сделает попытку вернуться к жизни, в жизнь среди людей. Он-то лишь притворяется живым после того, что сделал с собою. Остальные, в том числе и дворяне Головины, еще живы, пока живы, несмотря ни на что. И даже тому рады. Тем труднее с ними Дмитрию Андреевичу. Тем не менее он едет к ним на дачу, которую знает до боли с детских лет.
Как в сказке, самой малой, самой крохотной, но чудом уцелевшей частью своей бедной бывшей души Митя надеется хлебнуть там живой воды. Ожить пусть на мгновение. Иначе бы пустил себе пулю в лоб еще до поездки на дачу. Может быть, и согласился выполнить очередное задание начальства - арест Котова, чтобы хотя бы на мгновение попасть в прошлую свою жизнь.
Он знает, что сразу после этого рухнет дом хозяев. Погибнет не только Котов, но и все его близкие, и даже дальние. Митя не мстит. У него нет уже той страсти, жажды возмещения, которая подталкивает человека к мести. Просто хочется перед собственной смертью вдохнуть любимый воздух. Ощутить себя по-прежнему любимым, славным, Митей-Митюлем, каким примут его ни о чем не ведающие Головины. А потом - потом пулю в лоб... Быть может, правда, хочется ему взглянуть в глаза Котова, когда-то завербовавшего Митю, предложив на выбор низость или смерть. Это останавливает Митю в игре в русскую рулетку, забаву его измученной мысли.
Так он отправляется в дачный поселок со странным названием "ХЛАМ" советская аббревиатура: поселок художников, литераторов, артистов и музыкантов. Там он сыграет последний свой опус.
В сценарии Митя соглашался поехать арестовать Котова, предупреждая начальство: "В последний раз..." В фильме он таких слов не произносит. Недаром. Усилием воли он уже приуготовил для себя самоказнь. В борьбе между инстинктивной у каждого жаждой жизни и ненавистью к себе последнее взяло верх. Осталось прощание с собой - былым Митей.
О буффонаде критик Александр Тимофеевский вспомнил, очевидно, в связи с первым появлением Мити на экране. Точнее - его "выходом", как сказали бы в старом театре. Митя маскируется. Борода, темные очки, замызганная соломенная шляпа с пришитыми к ней лохмами грязно-седого оттенка. В руках палка, на которую он, мнимый слепец, опирается, присоединившись к отряду юных поселковых пионеров, марширующих в честь праздника сталинского дирижаблестроения. Его маскарад отнюдь не просто розыгрыш, шутка, которой он хочет развеселить старых друзей, хотя, на первый взгляд, возможно, все так и выглядит. Здесь верный расчет на внезапность - его не узнают те, кого он знает наизусть. Он увидит их раньше, чем они его. Не запутается в их потоке слов, восклицаний, вздохов и прочего, прочего. Будет сильнее их, его забывших. Он предполагает это, внутренне, впрочем, не соглашаясь с собственным предложением.
Мило дурачась (нити внешне все еще тянутся к очаровательному Костику), на самом деле Митя отнюдь не преисполнен теплого юмора и благожелательности. Достаточно вслушаться в его интонации во время разговора с маленькой Надей, прилипшей к забору, наблюдая за марширующими пионерами. Митя отлично знает, чья она дочь, и вряд ли это рождает в нем симпатию к ребенку. С другой стороны, ему надо завоевать девочку, покорить ее, сделать своей союзницей на те несколько часов, которые он проведет на даче Головиных. Что до удара, того, что обрушит он на Надю арестом ее отца, то менее всего Митю это волнует. "Каждому - свое"...
В разговоре с Надей лица Мити практически не видно, мешают темные очки, патлы, поля шляпы. Достаточно, оказывается, голоса. Насмешка над советским ребенком - как он толкует с девочкой о "летних Дедах Морозах, которые живут только в советской стране..." Умелое начало общения - он дает Наде понять, что знает ее: заинтригованная Надя теперь ни за что не оборвет разговор со странным дедушкой, которого могла бы вполне испугаться. Зазвучит невеселая нота, когда речь пойдет о бабушках, о домработнице Моховой - ах, и они еще живы, они здесь, а он, Митя - там... И сразу взятое, точно найденное как бы равенство с малышкой. Возможно, когда-то он так вел себя с Марусей, которая была моложе его ровно на десять лет. Словом, Митя прекрасно следует правилам придуманной им игры, прощупывает ситуацию и умело подавляет в себе боль: воспоминания не могут не нахлынуть на него в эти минуты. Все вместе дает ему паузу, чтобы окончательно собраться и сделать второй ход. Ворваться в гостиную, опять-таки до боли знакомую, все еще пряча лицо. Еще рано открыть его - прежде он увидит их лица. Ее лицо... Лицо Маруси.
Митя вихрем врывается в комнату, по пути делая короткие остановки, как бы возвещая о приходе Рока, но в очень своеобразной форме. Он напоминает каждому, близ которого остановится на секунду, о чем-то, что могло быть известно им двоим. Вроде бы такое незначительное, но одновременно настораживающее, пробуждающее непонятную тревогу. Голос из прошлого теребит душу, дразнит, вселяет какую-то смутную боль. Митя бросает свои реплики негромко, как бы интимно обращаясь именно к этому лицу. Чуть поддразнивает, чуть играет со взрослыми в забытые детские игры, но и потаенно угрожает. Быть может, отчасти независимо от себя самого. Оттого его реплики напоминают хорошо отточенные стрелы, метко им выпущенные. Царапающие память. Одни напрягаются, пытаясь сообразить, к чему бы все это, откуда взялся нелепый старик-оборванец, что-то этакое о них знающий? Другие - как Котов или Маруся - почти догадываются, что за посетитель возник в их доме, они еще не могут или боятся произнести его настоящее имя, но знают его! Котову он назовет несколько цифр - старый служебный номер телефона комдива, что был в том самом кабинете, откуда Котов послал Митю продавать своих товарищей. Марусе скажет просто "бултых" - слово из прекрасного далека... Этого достаточно, чтобы отдаленные лучи шаровой молнии уже показались за окнами.
Внешне выглядящий как импровиз, пробег Мити - маленький, хорошо организованный спектакль. Прелюдия к главному действу, которое он дальше будет разыгрывать перед всеми остальными. Посланец Рока, он знает, что Рок открывает далеко не сразу свой лик: костюм старика - первое точное прикрытие, чтобы все внутренне вздрогнули, взметнулись, затрепетали. При том что каждый здесь по-своему реагирует на далекое воспоминание, к которому апеллирует Митя, всех равно объединяет первая волна накатившегося страха, ужаса. Чего милейший Дмитрий Андреевич, собственно, и добивался...
Мирное бытие Головиных-Котовых взорвано: Митя это прекрасно понимает. Теперь он может сбросить шляпу с космами, швырнуть ее в угол, сорвать очки и лихо исполнить на рояле свой выходной марш.
Меньшикову близко такое вступление в картину, в роль. Его устраивают розыгрыш, маска, за которыми он прячется. Не исключено, что есть в этом нечто от характера самого актера, в котором с годами все меньше и меньше желания, охоты приподымать завесу над истинными мыслями и чувствами. Какими-то фрагментами он будто проецирует себя личностно, а если вглядеться - то и сжигающий его огонь, что укрыт за плотными стенами вежливого, чисто внешнего внимания к окружающим. В "Утомленных солнцем" прелюдия роли дала ему в этом плане максимальное пространство.
Вышвырнув, выговорив, бросив в лицо давно припрятанное, он завершает все блистательным туше, чем словно окончательно признается в том, что - да, это он, Митя, вернулся к ним.
Потом Митя позволит себе лирическую паузу: пусть напуганные и удивленные, встрепенувшиеся и вздрогнувшие немного придут в себя. Но только немного... Покоя в этом доме больше не будет. Как не будет прежней полноты в единении гостя с хозяевами. Рубеж останется между ними, даже самыми наивными и доброжелательными, верящими каждому его слову и искренне радующимися возвращению "их" Мити. Все-таки свой, "бывший" как они...
Читая мемуары княжны Екатерины Александровны Мещерской "Конец Шехерезады", я натолкнулась в них на редкостно глубокое и точное определение понятия "бывшие", которое мне знакомо с детства, впервые услышала я это слово из уст моих стареньких бабушек, таковыми себя почитающих.
Екатерина Александровна Мещерская пишет:
"- Мама,- спросила я, - что это за унизительное слово - "бывший"?
- Это мудрое слово,- напомнила она,- это означает: они были, эти люди, а теперь их не стало. Это словно опавшая листва. Теперь надо родиться вновь для того, чтобы жить, а это очень трудно"52.
Но опавшая листва, и упав на землю, иссыхая, все еще долго сохраняет свои удивительные краски, свое золото и багрянец... Хранит свой дивный аромат, напоминая о недавней нежности лета, о солнце и высоком синем небе. Так и Головины, все еще не расставшиеся (и никогда они не смогут расстаться!) с тем, что заложено в них многими поколениями, что вошло в их кровь и плоть с веками, окрашенное дорогой памятью мысли и сердца... Все продолжается в Марусе, в маленькой Наде... Митя входит в их ауру, легко ей соответствуя. Одновременно еще острее ощущая свою отторженность от людей, сумевших сберечь главное в себе.
Михалкова упрекали и за то, что он якобы идеализировал эпоху, в которой живут герои "Утомленных солнцем", представив на экране людей, живущих как бы вне трагической атмосферы 1936 года, что далеко не так. Во-первых, не стоит забывать о том, как начинается картина: Домом на Набережной, разговором Мити, игрой с револьвером... И позже такие моменты возникнут в репликах дяди Маруси, ученого-юриста Всеволода Константиновича Головина (Вячеслав Тихонов), несмотря ни на что не могущего удержаться от иронических замечаний в адрес родственника-большевика товарища Котова. Его станет опасливо останавливать мать Маруси - женщины всегда осторожнее в таких случаях. Но даже в том, как вздрагивает, в общем, беспечная мадам Головина, чувствуется, что за подобные откровения можно и жизнью расплатиться... Или лагерем... Видимо, немало друзей Головиных уже познали это на себе. И вообще, если бы не брак Маруси с комдивом, кто знает, что было бы с Головиными? Вряд ли бы простили им происхождение, былые связи и т. п. Сослали бы куда-нибудь - на всякий случай, как сослали на Соловки моего деда и его родственников, без суда и следствия...
Понятно, что люди живут, страшась, умалчивая, постоянно остерегаясь. Оглядываясь вокруг... Но в то же время любят, страдают, женятся, выходят замуж, рожают детей... Плачут, смеются, надеются, строят планы - потому что они живы... Михалков очень внимателен к этой стороне бытия, понимая, что в любой, почти любой ситуации жизнь продолжается и будет продолжаться на нашей грешной земле. Это не идеализация эпохи - это нормальный взгляд человека, осознающего, что даже на самом горьком дне есть своя радость, по крайней мере оттого, что ты еще жив, потому что жизнь - великий Дар. Несмотря ни на что...
Так течет утро на даче Головиных. Мягкое, теплое утро, начинающее движение героев картины к трагической развязке, неумолимой, подобно появлению Мити среди них. Часы той, мирной жизни уже на излете. Пока об этом знает только посланец НКВД Дмитрий Андреевич - но тем благороднее он хочет сейчас выглядеть. Теперь он в новой роли - блудного сына, переступившего родной порог. Только Котова он не сможет обмануть. Да и не хочет его обманывать: Митя посылает ему редкие взгляды, отличные от тех, с которыми он обращается к остальным. В них - непримиримость. С Котовым играть он не собирается, сегодня командует парадом он, Дмитрий Андреевич...
С другими же он так трогателен; свидание состоялось. Хотя Меньшиков придает восторгу встречи, своим ответам на вопросы Головиных едва заметную взвинченность. Она нет-нет да промелькнет в голосе, во внезапной суетливости, в паузах, когда Митя молчит, как бы еще и еще раз выверяя обстановку... Дважды в одну реку не входят. А Митя существует в двух измерениях. Как ни странно, проще всего ему с доверчивыми старушками бабушкой Маруси, Лидией Степановной (Нина Архипова), и ее старинной подружкой, в прошлом известной певицей, ныне приживалкой в доме Котовых Еленой Михайловной (Алла Казанская). Им многого не понять, но они все примут - что ни скажи... Да еще можно дать выход нервному напряжению, в презрении к вечно пьяному сыну Елены Михайловны, Кирику (Владимир Ильин), тем более с ним все так обращаются - не уважая, поскольку уважать Кирика безусловно не за что... Легче всего с Надей, продолжая демонстрировать простоту и абсолютную доступность в общении - дети особенно ценят это у взрослых. Словом, артист Меньшиков играет артиста Митю, двигаясь по узкой канатной дороге, контролируя себя и отчасти отдыхая в родных стенах.
Митя все время будто скользит, не хочет ни во что углубляться, не позволяет себе долгих фраз, объяснений. Время идет на убыль, он и растягивает, и торопит его.
Пока не наступит срыв - он знал, что это произойдет. Он даже готов к своему срыву в той мере, в какой к нему можно быть готовым. Вопрос, который он не может не задать Марусе,- мужчина, оскорбленный ее браком с Котовым...
Действие вынесено на берег реки... Солнце. Пляж. Митя и Маруся вместе. Ушел Котов с Надей. Для разрядки - милый, с юмором разговор, затеянный Митей. Экскурс в прошлое, шутка... В два месяца Маруся однажды ухватила ладошкой палец десятилетнего Мити и сказала: "Мое!.." Между тем в этой шутке таится многое, особенно в слове, "произнесенном" крошечной девочкой. Разумеется, ничего она тогда не могла сказать. Но тогда он действительно принадлежал ей. Может быть, принадлежит до сих пор... Насмешливый тон воспоминания одновременно лиричен. Митя смеется, он ждет ответа, пусть в том же духе, но такого, чтобы он услышал то, что ему хочется сейчас услышать. Он знает - не услышит. И все-таки ждет - о том говорят глаза Мити... После неуслышанного все меняется - теперь он смотрит, изучая новую, другую Марусю. И голос становится чуть выше - накипает злость, протест против того, что она - уже не прежняя, не его Маруся. Она же спрашивает, откуда взялся большой шрам у него под лопаткой? Недобрая усмешка мелькает на лице Мити: "Крышкой задело..." Да какое тебе до этого дело, милая,- вот что он говорит ей на самом деле. Но она не понимает, о чем он, и продолжает: "Какой крышкой?" - "Гроба..." Как будто нехотя, в проброс говорит Митя, откидываясь на землю. Он как-то особенно произносит слово "гроб" - оно нравится ему, им он отвечает Марусе, не пожелавшей быть его, Митиной Пенелопой.
Мите нравится бросать ей в лицо - "гроб"! Да, он покойник, но смеет ли она так спокойно схоронить его? И сама она, между прочим, смертна... Меньшиков владеет поразительным искусством строить роль на двух вроде бы взаимоисключающих началах: Митя так хочет хотя бы малой толики любви... И так хочет не прощать. Весь фокус в силе внутреннего ожидания и глубинного понимания того, что ожидания не сбудутся... Можно встать, уйти. Но он недаром вызвал машину с конвоем для Котова на семь часов вечера. Жаль быстро прощаться с прошлым и с собой, каким он в этом прошлом был. Когда наступает беспощадное осознание того, что Маруся сама не покается перед ним, он дает себе волю: "Отчего ты не спросишь у меня ничего?" Все сказано впрямую - теперь ей некуда отступать. Пусть их хрупкое перемирие полетит ко всем чертям! Отчаяние смело осторожность, гнев должен быть утолен. Он очень недобрый малый, Митя. Имидж очаровательного мальчика слетел, как пух одуванчика. И глаза его сейчас колючие, исполненные жесточайшей обиды... Ему не нужно подаяние - гордость обездоленного того не позволит. А вдруг она спросит: "Да, как ты жил все эти годы?" И он ответит ей, все ей расскажет, то, что никому никогда не говорил... Видит ее руку... "В твоей руке - какое чудо! - Твоя рука..." Наверное, они вместе когда-то читали Фета... Она заговорит - завяжутся новые петли их отношений... Все сыграно Меньшиковым с такой ювелирной точностью, что все им и сказано. Без слов. Митю становится жаль. Тем более Маруся никакой соломинки ему, утопающему всерьез, не протягивает. Снова осечка. Она ничего не хочет знать о нем, кроме того, что знает и помнит: он сам бросил ее, ушел, уехал, пропал. Она не простила. Чего Митя и ждал, не предаваясь короткой вспышке иллюзий. Он вернулся из прошлого в настоящее, и в этом настоящем он собран, как боец. Он внутри действия - в тайной системе их отношений, о которой оба сейчас знают. И вне действия - продолжая говорить как бы в прежних рамках. Природная и хорошо тренированная воля держит Митю на плаву. Он может сказать ей то, что сделает ее несчастной... Может быть, открыть ей глаза на собственного мужа, разрушившего жизнь Мити и заставившего его покинуть Марусю? Возможно, что-то подобное и произошло бы. Но теперь шрам - уже на Марусиной руке - замечает Митя: око за око! Полоска на тонком запястье - и он отступает!
Отступает, потому что понял, какой ценой далась ей разлука с ним и жизнь без него. До Котова. Стало быть, не один он страдал... Глаза теплеют - ему больно. Но он и удовлетворен - как всякий мужчина, узнающий, что не так просто и не так легко ушла от него его женщина. Много раз глядя на Митю в этой сцене, не переставая дивиться, как Меньшиков передает попытку своего героя вырваться из обступившего его зла... Как актер верит, что душа, умирающая в недобром отчаянии, может хотя бы на какие-то секунды ожить, испытать сострадание к чужой доле... Наверное, его самый веский довод в оправдании Меньшиковым его Мити. Иначе бы он не смог его сыграть.
Митя вдруг почти забывает о собственной израненности. Тем более рядом Маруся, полуобнаженная, в купальном костюме, возбуждая своей женственностью, умноженной, обостренной в эти минуты особой ее нервностью, как и своей независимостью от него, Мити... Доступная и недоступная. Близкая, родная, утерянная... Он объясняется в любви, которая ему больше не нужна. Разумеется, не в словесном излиянии - в горечи, с какой смотрит на ее руку и слушает ее рассказ о том, почему ей тогда не удалось покончить с собой. Прибалтийская холодность умной актрисы Ингеборги Дапкунайте усиливает ощущение непрестанной переменчивости во внутреннем состоянии Мити. Эта холодность гасит его порыв и снова рождает мысль о неприкаянном противопоставлении себя миру, что типично для героев актера. Раньше это шло от идефикс их существования, от желания перебороть судьбу свою и общую. Тогда жизненная активность такого человека, таких героев оказывалась достаточной для одного или нескольких сверхусилий, пока смысл деяния не был исчерпан, и оставалось уйти во тьму.
У Дмитрия Андреевича потенциал любых усилий давно исчез, да и мощью характера, подобной Калигуле, или величием фантазии, как у Нижинского, он никогда не обладал, этот обычный Митя-Митюль, однажды и навсегда сломанный. Михалков дает Меньшикову возможность сыграть в "Утомленных солнцем" (впервые для актера) трагическую судьбу нетрагедийного героя. Что во многом связано с временем действия картины.
Нравственное чувство настолько помутилось в так называемую эпоху строительства социализма, что для многих совесть больше вообще не ставилась в счет. Не это ли мы переживаем и сегодня, в России конца века? Митя не то чтобы совесть окончательно от себя отмел - он существует уже вне нравственных категорий. Скептик по отношению к данному состоянию мира, поскольку ничего другого ему не остается, Митя оставил для себя лишь минимум последних желаний. Примерно так бывает с осужденным на казнь последняя просьба, последняя папироса, дальше - пустота. И это Меньшиков играет в первый раз... Лежа на берегу рядом с когда-то любимой женщиной, он не мучается плотским желанием, которое, казалось бы, может еще вспыхнуть... Уже почти не ревнует ее к мужу... Он только хочет до конца понять и утвердиться в мысли, что он вычеркнут и "стерт ластиком", так ему будет легче и арестовать Котова, и позже наложить на себя руки. Полный расчет с собой и со всеми.
Хотя в страстной, эмоционально насыщенной картине Михалкова, адекватной могучему человеческому и творческому темпераменту режиссера, Меньшиков не мог, как прежде, оставаться в привычном для него безлюбовном пространстве, отводя женщине место где-то на самом дальнем ярусе. Поэтому его отношения с партнершей (Марусю играет Ингеборге Дапкунайте, в прошлом литовская актриса, ныне живущая в Лондоне и снимающаяся в Голливуде) носят несколько иной характер, чем это было в других фильмах актера.
Маруся Головина от часа своего рождения прошла через жизнь Мити. Он действительно отказался от нее, хотя пытается убедить себя, что сделал это во спасение любимой. Сейчас его волнует, быть может, не столько реальная Муся-Ясум, сколько память о ней, сколько желание напомнить о своем месте в ее судьбе, месте истинного хозяина, которому она предпочла какого-то плебея. Вместе с тем это придает Митиным нынешним чувствам оттенок унижения... После первого объяснения, после первых шрамов, Митя догоняет ушедшую от него Марусю у мостков и молнией бросается в воду: ему надо остыть. Охладить сердце. Унять желание мстить - сейчас, сию минуту... Он как бы по-детски дразнит Марусю, прячась на глубине, наслаждаясь ее испугом за него... Потом требует признания, схватив ее крепко за руки, наступая... В том числе и очередным судом-воспоминанием.
С первой фразы, с первого своего появления, еще в облике старика, Митя не склонен ничего и никому прощать. Постепенно его словечки, сказанные в котовской гостиной старым друзьям и недругам, оказываются не простым намеком, как это могло показаться. На берегу он продолжает развивать свою идею, выбрав точный ход.
Митя доволен - некое подобие недоброй улыбки пробегает по его лицу. Сейчас он обрушит на Марусю их общее прошлое, оно не может не ранить ее. Напомнит, как она, потрясенная, застав свою мать с Кириком через три месяца после смерти Головина, ее отца, убежала из дома, сюда, к реке. Митя нашел ее. Шел дождь. Он уговаривал Марусю вернуться, она не хотела, и он остался с ней. Неужели она забыла сарай бакенщицы, где они прятались от дождя? Где прошла их первая ночь... Он-то все сохранил в памяти, до мельчайших деталей. Даже след на ее животе "от резинки, розовый, как у ребенка". Он читал ей из "Гамлета", книга почему-то была у него с собой. Пришлась кстати - читал о Гертруде: "Еще и соль ее бесчестных глаз на покрасневших веках не исчезла..." Английский Мити великолепен - и хорошо его образовали в детстве и юности, и за границей поднаторел Митя-стукач, Митя-Пианист...
Тогда все относилось к предательнице-вдове Ольге Николаевне Головиной. Теперь - к Марии Борисовне Головиной, ныне Котовой, у которой тоже не успела "исчезнуть соль на покрасневших веках" после отъезда Мити до того, как она стала женой комдива...
Митя в который раз понимает, что в ту реку ему больше не вступить, как бы он ни пытался сейчас винить и ставить все с ног на голову. Скрытые, подсознательные импульсы, угаданные актером в его герое, неожиданно придают новый поворот отношениям Мити с Марусей. Вырывается мучительное признание: "Раз нет меня, то жизни нет ни для кого. Нет ее, а вы, оказывается, все есть! И все у вас, как прежде, только без меня! Вычеркнули?.. Ластиком стерли..."
Нарочно его никто не стирал, не вычеркивал. Возможно, даже до конца он и не забыт Марусей. Но в эти минуты ему не понять, как он жалок, зачеркивая другие жизни. Еще раз сталкиваются, скрещиваются и уже навсегда расходятся пути его и других. Живая жизнь Маруси, ее семьи - и нежизнь Мити.
Во время их объяснения на пляже проводятся занятия по курсу гражданской обороны, сокращенно "ГРОБ". Михалков ненавязчиво еще раз вводит это слово, только что употребленное Митей, подспудно развивая тему этого персонажа. Хотя внешне все выглядит очень забавно. Мечутся люди с носилками, хватают мирно лежащих на берегу дачников, выполняя ответственное задание руководителей Осовиахима или чего-то другого, в том же роде. Маруся, которой больше всего сейчас хочется уйти от Мити, от его воспоминаний и упреков, бросается на носилки: "Я ранена..." Она в самом деле ранена его возвращением. Он же с горькой ревностью, сдаваясь санитарам, скажет о себе куда как горше: "Я убит..."
Тонкое сочетание внешней шутливой небрежности и потаенного, страшного смысла его слов, вновь ведет к главному, сущностному поединку фильма Мити и комдива Котова. Если еще глубже - к поединку обоих с временем.
Партнер у Меньшикова очень сильный. Пожалуй, таких еще не было великолепный актер Никита Михалков. Мастер, за которым тянется шлейф блистательных ролей, начиная с "Я шагаю по Москве". Играя Котова, Михалков вроде бы потрясающе простодушен, даже простоват, этакий истинный сын своего времени, который "был ничем", а "стал всем", добившись этого собственными усилиями, отвагой, верностью идее и старшим товарищам, которым он свято верит. Котов обаятелен в своей цельности, убежденности, надежности, в мужской победительности, чем Никита Михалков всегда покоряет, особенно слабый пол... Все точно ложится на образ этого "выплывшего Чапаева" - и все это противостоит Мите, пусть конкретно нам еще ничего неизвестно о роли комдива непосредственно в Митиной судьбе. Все отзовется чуть позже, когда станет ясно, что именно Сергей Петрович однажды вызвал Дмитрия Андреевича в свой служебный кабинет и предложил заняться определенным родом деятельности, именуемым предательством. И Дмитрий Андреевич согласился, не желая расставаться с жизнью. Никоим образом, ни в малейшей степени не греша дурной социологией, этим печальным наследием советской эпохи, создатели "Утомленных солнцем", в первую очередь Никита Михалков, не превращают комдива ни в высокого праведника, ни в заядлого грешника: Котов таков, каков он есть. Вылепленный, выкованный системой. В общем, порядочный, чистый человек, живущий и поступающий в полном соответствии со своими убеждениями и верой в светлое завтра. Причем добрый, щедрый, терпимый иначе бы он не смог жить со стаей Головиных и их приживалов, хотя где-то в глубине души, естественно, несколько презирает их. Но соглашается на все, нежно любя жену и дочь.
На все это как бы с разбегу и натыкается Митя, чувствуя неодолимое сопротивление себе, всем тем намерениям, с которыми он явился на дачу. Котов все больше становится для него символом прошлых, нынешних бед, катастроф, падений. Безумной Митиной тоски. Согревает мысль, что гуляет комдив свой последний денек, эту мысль Дмитрий Андреевич в себе тихо взращивает, она ему помогает, расширяясь, укрупняясь, делая тверже почву под ногами (еще один момент, близкий почерку Меньшикова: нарастание драматической темы в желании-идефикс).
Митя изредка повторяет странную фразу - если это вообще можно назвать фразой: "Поезд с гусями" - ее произнес перед смертью отец Маруси, ее запомнил сидевший у его изголовья Митюль. Митя проговаривает ее сквозь зубы - заклинание, напоминание о бессмысленности всего вокруг происходящего, в том числе и с ним самим. Все полетело, сошло с рельсов, вспыхнуло, рассыпалось обгоревшими обломками. Остался только жутковатый птичий клекот в воздухе. И гарь - после пожара... Митя - один из обломков. Но он знает, что остальные тоже. По крайней мере хочет в это верить, так ему легче умирать.
На какое-то время, после разговора с Марусей на берегу, Митя как бы отходит в тень. Молча прислушивается к спору Котова с Всеволодом Константиновичем Головиным о том, почему неграмотные, полуголые красные разбили хорошо обученных, вооруженных белых офицеров? Митя показывает, что в данном случае он - лицо индифферентное, пусть себе говорят, что толку... Позиции обоих на самом деле ему смешны. "Что вы спорите, товарищи дорогие..." - лениво, как-то в протяжку, бархатным голосом роняет Дмитрий Андреевич. В подтексте же его индифферентности: "Говорите, говорите, товарищ Котов... Вам, славному победителю, уже недолго осталось..."
Но перед тем, как окончательно захлопнуть двери дачи Головиных, Митя выскажется до конца, невмочь ему дольше молчать... Надо, чтобы Маруся узнала, кто заставил бедного Митюля предать их общее будущее. Огромный монолог Мити - чистая импровизация, возможно, что-то подсказала ему атмосфера головинского дома, ставшая для него нынче сказочным призраком-воспоминанием.
Сказка Мити о мальчике Ятиме и девочке Ясум. Наверное, когда-то такое переворачивание имен было игрой Мити и Маруси, дети часто придумывают подобные вариации. Это сказка о себе...
Сказку о себе, об изменившей ему Софье, о своей несостоявшейся жизни рассказывал Михаил Платонов в картине "Неоконченная пьеса для механического пианино". Действительно прием, схожий с "Утомленными солнцем". Такое же иносказание, откровенно воспроизводящее прошлое героя и дающее возможность бросить упрек в лицо всем присутствующим. Только интонации у Платонова и Мити совершенно разные. Как различны их судьбы. Как не похож конец XIX века в России на наши роковые 30-е уже в веке XX.
Для Платонова сказка - покаяние куда в большей степени, нежели стремление кого-то обвинить. Разумеется, и такой гранью отчасти оборачивается история Ясума. Но... Самовысказывание вообще присуще героям Чехова в прозе, в его пьесах. У Мити же другая цель, вполне определенная, если следовать за каждым его экранным шагом. Зная, что он очень скоро уйдет от Головиных и что последует за его уходом с остальными, он должен бросить в лицо комдиву то, что Головины могут никогда иначе не узнать. О своей вине, предательстве, трусости Митя не задумывается, в то время как Платонов склонен судить себя. У Мити один мотив - его довели, заставили, принудили перейти черту.
...Митя усаживается на подоконник, берет в руки рюмку... Он чрезвычайно импозантен в этой небрежной позе, душа общества. Начинает свою сказку как будто для новой подружки Нади: чуть напевно, мягко, как обычно рассказывают сказки на ночь детишкам. Поначалу остальные не очень обращают на Митю внимания. Но постепенно он усиливает голос, хотя ровные ноты не изменяют ему. Он продолжает обращаться к девочке, с каждой минутой все больше и больше вовлекая остальных в свой сюжет. Не глядя на собравшихся, Митя, кажется, кожей чувствует, как растет круг его слушателей. Себя, свое волнение он никак не выдает. Только слабая дрожь руки, держащей рюмку, несколько приоткрывает тщательно сдерживаемое возбуждение. Пока Митя не добирается до того, как однажды "все кончилось". Теперь он обращается нет, ни взглядом, ни поворотом головы, ни жестом - к другим, сидящим здесь. Он обращается с жесткостью, явившейся в голосе, к товарищу Котову.
Оставаться на месте больше нет сил. Митя встает, ходит по комнате. В движении ему легче говорить - всем надо его слышать сейчас. Он в центре внимания, "сказка" дошла уже до всех. Так что главная партия перед арестом комдива Дмитрием Андреевичем, кажется, удачно исполнена.
Начав с игры Надиными куклами, предметами - вот они, Ятим, Ясум,- Митя переключается на Котова. По сказке, на Кощея - так злодея, разлучившего любящих Ятима и Ясум, быстро назвала сообразительная Надя. Крупный план Мити: "Не поженились... Не успели..." Это адресовано комдиву, внимательно вслушивающемуся в исповедь Дмитрия. Расстояние между ними сейчас минимально - в переносном смысле. Так сходятся на дуэли.
Влетевшая в комнату шаровая молния бросает блики на Митино лицо, будто обжигая и чуть искажая его. Напоминая о его обожженной и искаженной судьбе. "Было ему всего двадцать семь лет... Ему очень хотелось жить..." Это уже обращено к Марусе, хотя понапрасну, о чем Митя твердо знает. Уже узнал... В эти минуты Митя Меньшикова силен своей субъективной правдой. Причудливо смешиваются в его исповеди глубина пережитых страданий, ему в том не откажешь: жестокость мира, надлом - и определенная, откровенная мстительность, барственное презрение к плебею (куда денешься от вошедшего в кровь и плоть!). Тайная просьба понять его, может быть, простить. Она относится, естественно, не к товарищу Котову... К Марусе, Наде, старушкам...
Петербургский журналист Михаил Трофименков написал в местной молодежной газете, что "Меньшиков идет наперекор тиранической воле режиссера, отбрасывает ее... и ведет свою линию, не желая быть мебелью. При этом надо помнить, что специфика сценария такова, что играть ему труднее всех. Его "подставили" еще до начальных титров: он играет в "русскую рулетку" в роскошной русской квартире, и умный зритель вычисляет его неизбежное самоубийство, а значит, следит за ним с меньшим напряжением, чем за Михалковым"53.
Обращаюсь к цитате из статьи Трофименкова не для того, естественно, чтобы полемизировать с ее автором, явно пытающимся столкнуть лбами режиссера и актера: в данном случае задача журналиста столь же бессмысленна, сколь лишена малейшей опоры. Союз Михалкова и Меньшикова издавна дружествен, исполнен взаимного уважения, что доказала их последняя картина "Сибирский цирюльник", потребовавшая от обоих огромного риска и веры друг в друга. Суть в том, что Никита Михалков не стал бы писать роль на избранного им изначально актера с целью "подставить" его, как изящно выразился на современном сленге господин Трофименков. Его суждение, как и многие другие, подобные, особенно те, что появились после выхода картины, подменяет сущее, называя фамилии Михалков и Меньшиков вместо фамилий их персонажей.
Фильм действительно с первых кадров движется к прямой дуэли комдива и энкаведиста; собственно, с той минуты, когда Митя дает согласие на поездку за Котовым. Кстати, в картине, в отличие от сценария, момент "русской рулетки" сокращен до нескольких кадров. Он нужен авторам для завершения истории, для финала, кольцующего таким образом Митину судьбу.
Поединок заканчивается поражением обоих дуэлянтов. Причем Митя знает об этом с самого начала, хотя, конечно, тому внутренне, инстинктивно сопротивляется: физически еще живой, он старается все же хотя бы несколько отодвинуть свой смертный час. Убедившись до конца, до дна, что он - лишний, чужой, растаявший в мирных буднях головинского дома, он исполнен одного желания - выполнить свою миссию. Сказка - первый выстрел в намеченную цель. Но Митя не понимает, что его пуля ударяется о бронежилет Котова, о его абсолютную, незыблемую уверенность в том, что он был прав, полностью правомочен, посылая Митю за рубеж выполнять грязную работу. Во-первых, для товарища Котова борьба с буржуазией (а Митя для того командирован) - святое дело, которому служить надобно истово. Во-вторых, он прав, когда говорит Марусе, что у человека всегда есть выбор. Митя свой выбор - необратимый тогда сделал. Какие теперь могут быть претензии у этого жалкого господина? Смешно... Более того, получив согласие перепуганного Мити, Котов, видимо, уже в ту пору проникся к нему презрением. Гаденыш, сдающий своих бывших товарищей по оружию, не может вызвать у Котова иных чувств. Оттого, увидев его спустя десять лет в собственном доме, поняв, что это он был первой Марусиной любовью (хотя, возможно, знал об этом раньше, но не придавал значения; что было - то было...), он, вероятно, слегка ревнует, слегка злится, чувствуя себя некомфортно в связи с неожиданным визитом Дмитрия Андреевича. А в принципе соперника за человека не держит - так, тля, не более того... В возникшем треугольнике - женщина и двое мужчин раскрывается не столько любовный конфликт, сколько нравственная первооснова Мити и Сергея Котова. Комдив стал тем, кем должен был стать, он самодостаточен. Митя себя уничтожил. Рассказывая о Ятиме и Ясум, Меньшиков не торопясь, подспудно говорит о том, каким бы его Митя мог стать. И каким он стал - преступив собственные честь и достоинство. Признается в этом, сам до конца не оценив свое признание.
Когда заходит речь непосредственно об ужасном злодее (Котове), о том, как был вызван к нему страдалец Ятим, Митя коротко, даже суетливо бросает взгляд на комдива. Все-таки хочет понять, вонзилась ли его стрела в грудь противника? Меньшиков играет сказку, выткав ее из тончайших нитей, жалея и одновременно не щадя героя. Зная, что все мы достойны сожаления. Но и сожаление может быть с разными оттенками. Как эти нити в пряже актера...
Словом, Митя упирается в скалу. Котов слушает его внимательно, но не принимает ни одного обвинения в свой адрес. В эти минуты камера останавливается на той самой фотографии, где комдив снят с товарищем Сталиным. В этом тоже реакция Котова: что ему этот жалкий сказочник, "Андерсен хреновый", как он позже назовет Митю, если за него, Котова,самый главный на земле человек! Режиссерский прием отыгран Митей, будто он услышал мысли комдива. Теперь он скажет все до конца, он будет безжалостен даже к Марусе... По версии Мити он согласился уехать, чтобы спасти ее и ее близких. Может быть... Но в первую очередь все-таки спасти себя. Голос Мити почти звенит, теряя прежнюю мягкость, плавность повествования. Он исполнен злобы, в интонации - дрожь оскорбленного и распятого, ненависть к тому, кто его обобрал, лишил всего, а сейчас чувствует себя победителем.
В сложной, психологически насыщенной и многоцветной ткани противостояния нет истерии, открытого надлома Мити. Оба они - мужчины, бойцы, им не положены дамские выходки. Впрочем, Мити хватит не надолго. Пока же озлобленный ум еще относительно корректного внешне Дмитрия Андреевича "кипит в действии пустом". Он ничего не добился. Он еще более отторгнут от всех, еще более отброшен от прошлого после сказки о Ятиме.
Будь Митя дьяволом, как называли его некоторые критики, думается, сумел бы найти верный способ поражения противника, во всяком случае, очень скоро смог бы вырвать Котова из его уверенного покоя. На мой взгляд, Митя, скорее, Фауст наших дней. У Гёте Фауст продал душу за возвращенную ему молодость и возможность любить, быть любимым. Митя продал себя ради того, чтобы просто ходить по земле. Не зная, куда ведут эти шаги. Остается еще как-то дотянуть до конца. Остается последний разговор с Котовым - открытый, когда все будет названо своими именами, и тогда комдив содрогнется наверняка. Не выдержит - и Митя увидит это... Победит пусть так, хотя, и Митя о том знает, победа его пиррова...
В предстоящем, предпоследнем акте трагедии, которым Митя намеревается режиссировать в полную силу, ему нужна короткая передышка. С сантиментами покончено. Губы истончаются. Злая усмешка вспыхивает в темных, сузившихся в предвкушении разговора с Котовым, торжествующих глазах. Так бывает, когда человек предельно сосредоточен на одной задаче, ни на миллиметр не отступая в сторону. Все остальное - прочь. В душе снова резко повернулось колесо Митя наконец занят настоящим делом. Но до того, до главной встречи, будет еще одна проба.
В "Утомленных солнцем" Олег Меньшиков снова встретился со своим любимым партнером и другом по жизни Владимиром Ильиным, играющим Кирика. Кирик - самое, должно быть, жалкое и нелепое создание в доме Головиных, отчасти свою ничтожность и униженность сознающий, отвечающий на это мелочной злобой, а в целом равнодушием любителя горячительных напитков и дам постбальзаковского возраста, тех, кто не слишком разборчив в выборе партнера. На остальное Кирик давно плюет. Как и на то, что стал приживалом у Головиных и Котова.
Когда-то его, маленького Кирилла Георгиевича (как аристократически звучит полное его имя!), качал на коленях великий князь... Когда-то его матушка Елена Михайловна была знаменитой оперной дивой... Теперь они существуют из милости, приютившиеся у старой подруги Елены Михайловны, Марусиной бабушки. К тому же Кирик - давний любовник матери Маруси, что в доме факт общеизвестный, но вслух о подобном в благородных семьях говорить не принято. Кирик ленив, небрежен к себе и другим, с завистью и скрытой нелюбовью относится к красному командиру Котову, который, по мнению Кирика, иного не заслуживает. В принципе же никакие страсти и волнения не отягощают его дни. Приезду Мити он даже рад - какое-то оживление в доме, какие-то новости. Да еще по такому случаю можно пошарить в буфете и в очередной раз подзаправиться спиртным, пока никто не видит... Вот и весь Кирик, сыгранный Ильиным с обаятельным недоумением по отношению к герою.
С присущей ему точностью Михалков обычно вписывает каждое действующее лицо в обстановку, резонирующую так или иначе его душевному состоянию, открывающую еще какие-то нюансы в его отношениях с другими персонажами.
После изрядно встряхнувшей хозяев дома Митиной сказки приходит относительное затишье. Все разбрелись по своим углам. Поскольку своего угла здесь у Мити больше нет, он устраивается в буфетной - так когда-то назывались маленькие комнаты близ столовой. Митя сидит на диване, перебирает струны гитары. Рядом, за столом, напевая, рисует Надя. А на стенах - вновь фотографии той, прежней, жизни, которая "однажды кончилась". Так Дмитрий Андреевич завершает свой последний маршрут в былое, попутно холодно отсекая все, что сейчас ему необходимо навсегда отсечь от себя. Мусю, мальчика Митюля, их первую ночь. Память о прекрасном молодом теле любимой. Надежды, которые он, Митюль, когда-то подавал, имея на то все основания. И еще презрение к агенту НКВД под кодовым именем Пианист. С сантиментами, вернее остатками иллюзий, окончательно завершено.
Митя будто осунулся, похудел, стал заметно старше за какие-то полчаса. Глаза почти равнодушно скользят по фотографиям - а было ли все это вообще? Может быть, единственная реальность "поезда с гусями", этот тотальный абсурд, из которого никогда не выбраться ни Мите, ни остальным здесь?
Надя рассказывает гостю о традиционной послеобеденной воскресной игре в футбол, которой ее революционно настроенный папочка заменил буржуазные крокет и теннис, увлекавшие Головиных. "Папа твой мо-ло-дец",- произносит Митя, с силой выговаривая по слогам последнее слово. Каждый слог пригвождает товарища Котова к близкой расстрельной стене. Хватит глупой возни... А девочка тащит Митю к двери, где остались отметки и даты роста Митюля и Муси, дальше - уже самой Нади. Сохранились - "не стертые ластиком". Митя водит карандашом по двери, потом примеривается и пишет дату нынешнего дня. Дату своей смерти, возможно, всего этого дома. Его больше ничто не волнует. Он - как солдат, который почти без мыслей и страданий готовится к бою, зная, что ему не выжить. Оружие вычищено, приведено в готовность. Пули в барабане револьвера. Остальное - позади. О нем ни боли, ни сожаления.
Тут и возникает Кирик. Буквально сваливается откуда-то на голову, запыхавшийся, всклокоченный. Возможно, после приятного интимного общения с аспиранткой Всеволода Константиновича Любой (Любовь Руднева), возможно, утешал любовью Ольгу Николаевну... Теперь хорошо бы достать заветную бутылочку... Митя ему не помеха, Митя - свой. Заодно любопытный Кирик хочет порасспросить старого знакомого о житье-бытье...
И Митя неожиданно говорит ему правду. Хотя звучит это невероятно... Почему он вдруг поведал ее Кирику, единственному в этом доме? Почему именно ему признается, что не женат (Марусе, остальным врал, что женат, что у него трое детей), что служит в НКВД? Да потому, что отлично знает, как пуст Кирик, как никто ему не поверит, стань он пересказывать Митино признание другим. К тому же Митя устал тащить за собой целый день ложь, устал притворяться, казаться былым Митюлем, по крайней мере в глазах старушек и домработницы Моховой (Светлана Крючкова)... Терять Мите больше нечего.
Правда, Митя сразу же берет свои слова назад - относительно службы в НКВД, работа в органах не позволяет даже такой малой толики искренности.
Митя смешивает подлинность и свою легенду-прикрытие. Да, был в Париже, играл в ресторанчике, теперь играет под Москвой, в Подольске... Кто знает, может быть, для "дела" иной раз приходится выступать в роли пианиста и нынче? Но Кирик не унимается, ему так хочется поделиться тем, чем с другими не поделишься, больно опасно. Коли Митя давно в России, что же к ним не наведывался? Его назойливость мешает Митиной отстраненности, снова ввергая в прошлое. "Повода не было",- коротко бросает он. А Кирик не отстает, более того, еще нестерпимее копается в затихшей Митиной боли. "Больше года тебя ждала",- говорит он о Марусе, заканчивая пошлой рекомендацией наставить рога товарищу Котову, которого Кирик ненавидит жалко и низко. В ответ Митя сильно ударяет его по лбу. Реакция предельно естественная, импульсивная этого Дмитрий Андреевич давно себе не разрешал. Но восстали против грязи искры прежнего воспитания, понятие о чести дворянина, офицера, наконец, достоинство мужчины, не позволяющего оскорблять женщину... И сразу же Митя язвительно извиняется. "Прости, не рассчитал..." И вдруг яростно целует обалдевшего Кирика. Его поцелуй - хуже недавнего удара, Кирик чувствует это... И затихает в смутном страхе, который внушает ему чужой, темный человек, которого когда-то называли Митюлем.
...Безымянный юноша, в длинном кожаном пальто, с радостной ненавистью выкручивал руку инженеру Макарову в картине "Полеты во сне и наяву". У Мити для мстительной радости ничего не осталось. Как, впрочем, и для ненависти в запасе только удар Котову. Все другое - побоку...
Он находит особую минуту для начала их разговора. Счастливый Котов после близости с любимой женой благодушен и беспечен. Менее всего сейчас он готов к Митиному известию об аресте. Вызванный по просьбе Мити Марусей Котов спускается из мансарды, у него все хорошо... Он чувствует, что Маруся - вся, целиком, его... Что Митя ей не нужен... Может быть, предполагает, что Маруся уже попросила Митю оставить их дом (это произошло только что на самом деле). Митя только улыбнулся в ответ - его здесь больше ничем не пронять. Он весь при исполнении обязанностей. Но снова просчитывается - комдив абсолютно спокоен, узнав, что сегодня, через несколько часов, его арестуют и увезут на допрос. "Сергей Петрович... Может быть, вы чего-то не поняли?.." Митя не может сдержать удивления. То ли ему приходилось видеть и слышать, сообщая людям нечто подобное! Но у него никогда не было той веры, что у Котова, ни у "белого", ни у "красного" Мити... Где ему понять этакую глыбу, как комдив? Где ему смириться с невероятной истовой верой? Вокруг уже пало немало таких военачальников, а этот хоть бы что... Котов отвечает улыбкой, переплясом - отвечает глупенькому посыльному, которому никогда не добраться до соратника товарища Сталина... Замечательно играют актеры эту сцену - абсолютный, неодолимый рубеж между Котовым и Дмитрием Андреевичем. Живым и мертвым...
Митя не может совместить реакцию Котова на страшное предупреждение еще больше, когда комдив затеет игру в футбол, в "советскую игру" (так называет ее Надя). Здесь откроется максимально и Сергей Петрович, которому давно хочется вмазать жалкому человечишке, осмелившемуся прийти в его дом, чем-то ему угрожать, да еще казаться благодетелем, поскольку остальным об аресте Митя ничего не сказал и дал Котову еще немного времени до приезда энкаведешной машины...
Их разговор на маленькой футбольной площадке - кульминация картины. Пик в отношениях героев, единых в том, что жизнь обоих уже проиграна. Но знает о том, пережил это состояние только Дмитрий Андреевич. И перед смертью хочет сделать себе последний подарок, надеясь увидеть искаженное страхом лицо комдива. Поэтому он не выдерживает и задает вопрос, давно его мучивший: "Вы что, ничего не поняли, Сергей Петрович? У вас остался час..."
У Мити почти по-детски заинтересованный взгляд, в нем что-то от надежды, вдруг услышит: "Хоть час, да мой..." Тогда можно продолжать играть в футбол. Оставаясь джентльменом, каким все время выглядит Митя. Кроме удара Кирику. Ан - нет! Оправдываться придется Мите, когда Котов станет своими очень сочными словами называть все, чем Митя занимался за рубежом: "...как тайный агент сдал нам восемь!.. Восемь высших чинов белого движения. Это с твоей помощью их похищали, привозили сюда и расстреливали как контрреволюционеров и врагов трудового народа". Ледяное равнодушие сползает с Мити. Он чуть отступает от Котова - ему надо видеть лицо комдива, так отступают после внезапного удара. Но именно Котов вербовал его, угрожал. Лишил дома, родины, женщины. И теперь смеет чувствовать себя правым! Подтекст, ранее передаваемый актерами взглядами, нюансами в интонации, не пересекаясь в прямом диалоге, умышленно от этого уходя, подтекст, тайное тайных их взаимоотношений становится явным. Они почти лицом к лицу - большой, сильный, могучий, непробиваемый Котов и хрупкий, невысокий Митя, в своем элегантном европейском костюме. Кажется, из судьи его превращают в обвиняемого? Все идет совсем не по правилам. Митя взвинчивается с каждой секундой. Где его интеллигентность, сдержанность? Где его потаенное чувство превосходства, позволившее явиться к Головиным? А оно, между прочим, вело его - хозяина судьбы комдива, пусть на короткое время, как он себе это представлял...
Митю жалко. Как никогда до этого. Его жалеешь больше, чем комдива, напомнившего, что мог Митя не соглашаться, не становиться предателем, а поступить как мужчина: застрелиться... Мог бы... И поступил бы достойно, уйдя чистым и честным... Но ушел бы в двадцать четыре года, когда так хочется быть... Любить... Ушел бы, не зная, что жить теперь ему придется гораздо больнее, мучительнее, чем пережить короткое мгновение добровольной смерти.
Меньшиков не оправдывает Митю, точно зная, что сам Митя не уверен в том давнем его решении, но ищет снисхождения к слабости. Мне кажется, и это впервые в системе взаимоотношений Меньшикова с его героями. "Мне обещали, а я поверил! Мне сказали: "Сделай, и мы тебя пустим обратно!.. А потом обманули. Обещали больше не трогать, но обманули и все отняли. Ты отнял: жизнь, любовь, Марусю, профессию, Родину, веру - все!.." Все верно, забыл только сказать, что и душу отобрали, размели, выжгли. Остались обуглившиеся крохи. Остановиться Митя уже не может. Звучат истерические, визгливые ноты. Он теряет ориентиры, не в силах оставаться в границах из-за неодолимости Котова. Его доводы, собственно, уже исчерпаны. Странно вздрагивают плечи как перед рыданиями, дрожат губы... Митю несет - иначе бы он понял, сколь унижен в эти минуты самим собой более всего. Особенно, когда станет напоминать Котову о своем благородном жесте, предупреждении об аресте, чем нарушил служебную инструкцию... Что-то вроде: "А кто вам деньги одолжил, когда у вас кошелек украли!" Дворянин уподобил себя кухарке. И опять понапрасну. "Кто Котова посадит? - удивляется Митиным бредням Котов.- Героя революции и легендарного комдива?.. Кто?.."
Но он все-таки приходит, час очень короткого торжества Дмитрия Андреевича. При последних словах Котова ему становится легче; светлеет (если можно сейчас об этом говорить) его лицо. Пианист нечто подобное не раз уже слышал. Наконец-то! Он почти успокаивается, улыбается, рисуя Котову картинку из ближайшего будущего "легендарного комдива": "Вот это я тебе припомню, когда ты, ползая в собственном дерьме, дней через пять подпишешь добровольное признание, что с 1920 года являешься японским шпионом, а с 23-го еще и германским, что ты еще и диверсант, и организатор покушения на товарища Сталина! А не подпишешь, тебе напомнят, что у тебя есть жена и дочь!"
Это запрещенный удар. Пианист им обучен на службе в органах. Он точно бил под дых Кирика. Теперь вроде бы точно дает под дых Котову, заговорив о самом дорогом для него... Но сам Митя только жалок: ясно, что советская машина смолола его начисто. Вертлявый паяц, гаер, он получает оплеуху от мужика Котова и уходит, опустив плечи, чуть-чуть пошатываясь, но не от боли. От бессилия. Похожий на рваную тряпичную куклу. Митя добит.
...Вскоре после выхода на экран "Утомленных солнцем" мне посчастливилось в очередной раз пересмотреть одну из самых моих любимых картин - "Леопард" Лукино Висконти. В эпизоде, когда Танкреди (Ален Делон) уходит в последний, должно быть, раз от своего дяди, князя Салины (Берт Ланкастер), Танкреди снят со спины. Стройный красавец Делон словно скукоживается на глазах, сутулится, сгибается. Руки сцеплены за спиной, шевелятся нервные пальцы. Это уже не знатный итальянский аристократ: маленький клерк или притихший буржуа... От гарибальдийца, потомка знатного рода ничего не осталось.
Помнится, тогда, по свежим следам, я сказала Олегу, что, глядя на Танкреди в этой сцене, я думала о Мите, уходящем от Котова. Конечно, все разное у этих героев. Общее же то, что прежних - их больше нет. И никогда не будет. Танкреди осознанно становится слугой нового режима, зятем нувориша, забывшем все, за что когда-то боролся. Митя истребил себя до конца. Он исчезает.
"А уж Олег Меньшиков выше всяких похвал,- писал Александр Кулиш в рецензии на "Утомленных солнцем".- Его Пианист - фигура экзистенциальная, заставляющая вспомнить прежние роли Меньшикова, в которых он играл злодеев во имя добра или высшего идеала, зло страдающее и безумно привлекательное..."54
Я не стала бы называть Митю ни "злодеем во имя добра", ни просто "злом". Меньшиков и на новом витке в принципе верен своей теме: человек, для которого нет и не может быть места во враждебном к нему мире, враждебном и в чем-то для него притягательном, как для всякого живущего на земле.
Персонаж из 30-х, Митя, оказался близок нашим дням: разве современный человек не живет в некоем междуцарствии, одинокий, скорбящий и все же ищущий любви к себе? Ее не находящий, и потому, совершив предательство, более всего по отношению к себе, уходящий в покой небытия?..
Такой смертный покой приходит к Мите после пощечины Котова. Он снова затолкнул себя в образ милого Митюли. Приходит машина с орангутангами из НКВД. Митя, как ни в чем не бывало, споет с Головиными, вышедшими проводить комдива (они еще не знают об аресте) "Вечерний звон", аккомпанируя на гитаре. Укажет Котову его место в автомобиле позади - как положено арестанту. Молча закурит. Непроницаемое лицо. Молчание. Такой он, наверное, в подвалах Лубянки...
В актерской природе Меньшикова есть что-то неумолимое. Иногда его неумолимость напоминает исступленность библейских пророков - как было с Калигулой. Митина исступленность окутана тишиной, в ней почти нет ожесточения, отчаяния. Все для него, в сущности, решено, когда он везет Котова в Москву. Это исступление сродни последним секундам агонии.
В пути Котов пытается выпить, вытаскивает припрятанную фляжку... Потом не хочет отдавать именное оружие... Он все еще полон наивных представлений о своем завтрашнем дне. Энкаведешники изобьют "легендарного" в кровь с молчаливого невмешательства Дмитрия Андреевича, главного в этой страшной команде. Он только вмешается в расстрел несчастного водилы, который, блуждая по проселочным дорогам Подмосковья в поисках куда-то запропавшей Загорянки, вдруг опознает в избитом, окровавленном пассажире легковушки самого Котова.. Нет человека - нет проблемы... В Мите срабатывает рефлекс хорошего службиста сталинских органов. Пока с обреченным умело кончают, Дмитрий Андреевич ждет. Одним мертвецом больше - что с того?.. А за его спиной встает огромный, во все небо портрет товарища Сталина...
"Лицо Мити спокойно, даже кажется умиротворенным", - написано в сценарии "Утомленные солнцем" о покончившем самоубийством герое. Искупление должно быть соразмерным греху. Митя умирает красиво - в ванне, перерезав вены. Как Сенека, как римские патриции. Нет больше для него ни жизни, ни нежизни...
Может быть, он все же вернулся к себе такой ценой?
Из Геродота: "Смерть - это прекрасное убежище для усталых людей".
ВСЮДУ ЛЮДИ
В начале 90-х Олег Меньшиков надеялся сыграть Гамлета. Не случайно в интервью главы агентства "БОГИС" Галины Боголюбовой прозвучало, что она готова к работе над великой пьесой, ежели того захочет ее любимый артист Меньшиков. Позже перспектива возможной постановки "Гамлета" начинает проступать в отдаленных реальных контурах. Есть исполнитель заглавной роли, имеющий на то абсолютное право. Вопрос в том, кто поставит такой сложнейший спектакль.
Помню, когда Олег назвал мне его имя, шел декабрь 1994 года. К тому времени рухнул проект съемок фильма "Вуаль Анжелины" по моему сценарию, где главная роль поэта Тучкова назначалась Меньшикову. Принятый на киностудии "Ленфильм", удостоенный гранта из Фонда помощи восточноевропейской кинематографии при Министерстве иностранных дел Франции, сценарий этот пытался украсть у меня режиссер Александр Хван, поначалу предполагавший быть режиссером картины. Попытка Хвана не удалась. Сценарий, надеюсь, еще будет снят с участием Меньшикова - как только найдутся средства для его постановки, очень дорогостоящей, что весьма сложно в наше время.
А тогда, в декабре 94-го года, Олег, как-то по-мальчишески смущаясь, волнуясь, сказал: "Эймунтас Някрошюс". Литовец, любимец театральной Москвы, которого столичные театральные критики после показа его спектаклей в дни московских гастролей называли гением. Някрошюс действительно поражал, потрясал. И не только у нас, но и на Западе. Можно было только радоваться альянсу Някрошюс - Меньшиков и нетерпеливо ждать результата.
Хотя, признаться, меня тогда несколько смутила, казалось бы, столь блистательная перспектива. При всем огромном уважении к таланту Някрошюса, его самобытности, своеобычности, творческой воле и почерку его представлялась достаточно проблемной возможность идеального взаимопонимания Някрошюса и Меньшикова, актера сугубо русской театральной школы, что бы он ни играл... Как совместится, стыкуется это его исконное начало с яркой, холодноватой метафоричностью Някрошюса, неизменно увлеченного мощным портретом Хаоса, образами как бы горячечного сна, являющимися в искаженных, кошмарных явях?
Сам Олег верил, что все прекрасно сложится и все состоится. Жил той идеей. Ездил в Вильнюс, встречался с Эймунтасом. Друг другу они понравились, все шло как будто так, как задумано. В феврале должны были начаться репетиции. Я попросила у Меньшикова разрешения присутствовать на них, чтобы увидеть Олега непосредственно в репетиционной работе. Он позволил.
Но репетиции никак не начинались. Назывались уже другие сроки апрель, май. Прошло лето, все было по-прежнему. Только надежд оставалось меньше.
Някрошюс не поставил "Гамлета" с участием Олега Меньшикова. Что-то не заладилось, не сложилось. Впрочем, быть может, еще появится когда-нибудь Гамлет Меньшикова с другим режиссером или в собственной, Меньшикова, постановке... Театральная режиссура ему по плечу. Сам Някрошюс свою идею реализовал у себя дома, в Литве, в Вильнюсе. Героя сыграл непрофессиональный артист, рок-музыкант Андрюс Мамонтовас. Очевидно, режиссеру нужен был именно такой Гамлет - мальчишка-панк, погибающий в страшной игре-интриге, затеянной беспощадными взрослыми людьми.
Олег Меньшиков, будь ему и на десять лет меньше, вряд ли стал бы играть импульсивного, нервного юношу, спонтанно выплескивающего свои реакции. С доверчивым ребенком-героем актер столкнется через два года в "Сибирском цирюльнике" Михалкова. Но там опорой для него станет родная михалковская режиссура... Да и бесконечные шифры, иносказания, которыми всегда насыщены спектакли Някрошюса, часто превращающего артистов в знаки, в принципе не близки Меньшикову, на мой взгляд, привыкшему властвовать на сцене всей мощью своей актерской природы, не ограничивая себя исключительно символическим началом. Говорят, что Бог ни делает, все к лучшему. Порой мы этим, правда, себя утешаем. Но, быть может, в данном случае воля Провидения мудро сказала свое слово?
Словом, осенью 1995-го года Меньшиков уже разуверился в возможности реализации работы с Някрошюсом. На помощь пришла Судьба. 11 августа в доме художника, сценариста, режиссера Александра Адабашьяна Меньшиков встретил своего друга оператора Павла Лебешева, который в это время начинал работу над фильмом "Кавказский пленник". К моменту встречи Олега и Лебешева роли в картине были практически уже распределены. Одного из двух главных героев, прапорщика-контрактника Александра, по прозвищу Слай (естественно, в честь славного и популярного Сильвестра Сталлоне), должен был играть Владимир Машков. Второго, солдата-новобранца Ивана Жилина,- молодой артист Алексей Кравченко, учившийся тогда в Театральном училище имени Щукина. Любопытно, что с обоими - Машковым и Кравченко - Меньшиков встретится в фильме "Мама", где они станут братьями Юрьевыми...
Тогда, в доме Адабашьяна, Лебешеву пришло в голову, что Сашку-Слая может сыграть Олег Меньшиков. Его идея пришлась по душе режиссеру "Кавказского пленника" Сергею Бодрову.
- Я считаю Меньшикова одним из самых талантливейших современных российских актеров, может быть, и на мировом уровне,- сказал мне Сергей Бодров уже по завершении их совместной работы.- Я давно хотел с ним работать. Была идея снять его в роли Осипа Мандельштама, на которого Олег, по-моему, не просто похож, особенно красивой постановкой головы, остротой взгляда - это сразу бросается в глаза. Главное, что Меньшиков, я в этом убежден, смог бы найти себя в трагической истории поэта. Его редкостная музыкальность направляла мои мысли к картине о Чайковском. Когда зашла речь о его участии в "Кавказском пленнике", я сразу подумал: он такого еще никогда не играл! Мы могли предложить ему новую точку отсчета... Что и сделали...
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги