Олег Меньшиков

А Репетилов все витийствует, открывая зияющую, трагическую пустоту растраченной жизни. Когда исчезнет Чацкий, он все с той же легкостью заговорит с Хлестовой, с Загорецким, Тугоуховскими, всей душой разделяя вынесенный ими вердикт относительно безусловного сумасшествия Чацкого, которого только что так любил, так радовался встрече с ним и тащил к замечательным людям. Он, Репетилов,- тоже весь из фамусовской Москвы, прочно с ней спаянный.

И если подобная участь все же уготована Чацкому, то не от него ли пошли тургеневский Рудин или некрасовский Агарин? Умевшие метать слова, не претворяя их в жизнь.

Меньшиков, не любящий категоричных решений, точки здесь не ставит, скорее, оставляет вопросительный знак. Встреча с Репетиловым Чацкого, в общем, никак не затронула, разве что немного позабавила, дала короткую передышку, отвлекая от все еще мучащей его мысли - так что же с Софьей? Остается испить горькую чашу - узнать, что он объявлен сошедшим с ума. Как матушка его, покойница Анна Алексеевна, которая, по словам Фамусова, раз семь с ума сходила... Невидимый, он слышит все толки о нем, восторженно перемалываемые гостями, отбывающими домой. Актеры играют полное душевное единение героев, даже трогательное при их истинном отношении друг к другу. Приятно сообща осуждать. Приятно оказаться в безопасности от ненормального Чацкого - когда они вот так, собравшись, могут дать отпор. Приятно сознавать себя нормальными... Забыты распри, склоки, недовольство, зависть в противостоянии человеку, осмелившемуся критиковать святую для них незыблемость. Все это окончательно отрезвляет затаившегося Чацкого, удар очень силен, но такой удар необходим ему сейчас.

В последних сценах все сужается: все главные герои сведены лицом к лицу: Чацкий, Молчалин, Софья, Лиза, Фамусов. У Грибоедова в финале прочитывается несомненная близость к французской комедии XVIII века, в которой персонажи обычно вольно или невольно оказывались свидетелями тайных бесед их недругов, укрываясь где-нибудь за дверью, за занавесом, за портьерой. Для Меньшикова обобщенно важен мотив опустившегося занавеса, который он как бы приподымает, как ему это ни тяжело. Как это окончательно ни переламывает его судьбу, о чем он знает. При этом у него хватает воли и достоинства оскорбиться за Софью, слушая подлые и пошлые откровения Молчалина, пристающего к Лизе. А мог бы обрадоваться неразборчивости Софьи, отнюдь не желанной папенькиным секретарем, несмотря ни на что. И не выдерживает, когда сама Софья начинает свои признания. Каким-то рывком, не в силах более слушать ее, все до конца принять, он бросается вперед.

От Чацкого-мальчика, каким, кажется, он был еще недавно, каким начал свою судьбу, появившись рано утром у Фамусовых, ожидаются крик, слезы, истерика, бурное негодование. Но мальчика уже нет. Он стал старше сразу, в тот миг, когда жизнь грубо, оскорбительно напомнила ему, что мечта и действительность - "две вещи несовместные". Он не отрешается от прошлого, просто осознает, что Софья, к которой он "спешил, летел, дрожал",- она совсем другая, не та, что стоит сейчас перед ним.

Означает ли это, что мальчик уступил жизни, согласился спрашивать с нее подешевле, как случается, когда реальность пригибает человека к земле? То, что именно Софья назвала его сумасшедшим, родила эту сплетню, пустила в мир, поражает Чацкого менее чем ожидалось: пусть, пусть будет еще одно звено в цепи ее предательств, еще одна закономерность для дочери Фамусова, дочери своего отца, племянницы Хлестовой, выбравшей Молчалина. Все укладывается в один ряд.

Однако жизни Чацкий пока не уступает. "Не образумлюсь",- очень тихо произносит он, обращаясь, главным образом, к самому себе. Хорошо, что не кричит, не уговаривает зрителей в своей стойкости,- для него сейчас важнее всего разговор с самим собой. Мне показалось, что в финале Меньшиков неожиданно становится похож на Грибоедова скептически-желчной усмешкой, отнесенной опять же к себе. Острым профилем. Внезапной сухой сдержанностью, отчуждением. А потом слезы, которых Чацкий не стыдится. Но кто сказал, что великие не плачут? Плачут, еще как.

"Великие" в том смысле, что Чацкий не просто дитя Александра Сергеевича, но, все же, наверное, и воспоминание его о своей нежной, буйной молодости, о первой любви. О том Александре Грибоедове, который, поспорив, въехал на лошади в Дворянское собрание, чтобы выиграть пари... который стрелялся с Якубовичем, до этого убившим на дуэли его друга, и меткий стрелок Якубович прострелил Грибоедову мизинец, чтобы тот, прекрасный музыкант, композитор, никогда больше не мог играть как прежде. Музыка Валерия Гаврилина близка знаменитому вальсу Грибоедова, тонко напоминая об истоках.

Пожалуй, меньшиковский Чацкий так и не образумится. Это утешает в нашей далеко не романтической жизни.

Блок назвал "Горе от ума" произведением "непревзойденным, единственным в мировой литературе", "доселе... не разгаданным...". Олег Меньшиков и его молодая труппа сыграли свою попытку разгадки. И как бы суровы не были критики,- зрители разного возраста и социального статуса, разного интеллектуального уровня приняли эту попытку, убедив лидера и ведомых им актеров в том, что они трудились, страдали, играли не напрасно.

ДУША ФИЛЬМА

20 февраля 1999 года. Последний день масленицы. Только что закончился пресс-просмотр нового фильма Никиты Михалкова "Сибирский цирюльник". Затем пресс-конференция с создателями картины. Вопрос режиссеру:

- Почему вы решили снимать в главной роли Олега Меньшикова? Были ли какие-то другие кандидатуры? Почему именно Меньшиков сыграл у вас двадцатилетнего юнкера?

Никита Михалков: Олег - человек, который может все. Он очень щедрый артист. Десять лет назад я предложил эту роль Олегу, и тогда требовалось меньше усилий, чтобы сохранить форму и выглядеть рядом с мальчиками, которым действительно двадцать - двадцать два года, достаточно естественно и логично в свои тридцать с лишним.

Когда началась серьезная работа над фильмом, когда стало ясно, что мы сделали, мы встретились с Олегом, посмотрели друг на друга, и я его спросил: "Ты уверен?" - "Да",- ответил он.- "Ты понимешь, чего это будет стоить? Чего это потребует от тебя? Какое количество ограничений в твоей жизни на тебя навалится, если мы договоримся? Ты понимаешь, что твой глаз сам по себе - он уже другой: это глаз взрослого человека? Понимаешь, что твой опыт будет тебе мешать?"

Честно говоря, я думал, что Олег бы сыграл, если бы он согласился, графа Полиевского, а не Андрея Толстого, потому что Полиевский - тот, у кого больше жизненного опыта, и по возрасту он несколько ближе к Олегу, к его внутреннему, душевному состоянию.

Олег сказал: "Я все понимаю, но мне интересно сыграть Толстого. Конечно, молодому играть молодого героя менее рискованно, чем наоборот, поворачивая машину времени обратно. Но - интересно!.."

С этого момента все началось.

Я считаю, что Олег совершил профессиональный подвиг. Потому что в наших условиях и при нашем порой отношении к профессии - "Да ладно, что там! Подумаешь, лишнюю рюмку пропустить в Доме кино! Да ладно..." - Олег был более чем суров к себе во всех отношениях. Естественно, в нашем длительном марафоне я боялся: не дай бог, киксанет Меньшиков - и все! Рухнет картина!.. Ничего подобного не произошло. Я благодарен Олегу за то, что он сдержал свое слово. И убежден, что на экране не существует такой уж разницы в лицах между тридцативосьмилетним Олегом и другими юнкерами. За исключением, может быть, очень редких кадров. Ведь и у оператора усталость была огромная, очень напряженно все работали.

Словом, юнкер Толстой - это победа Олега Меньшикова, это наша личная профессиональная победа.

Олег Меньшиков (продолжая Никиту Михалкова): Никита Сергеевич сказал, что я был уверен... Конечно, я ни в чем не был уверен. Я ощущал очень серьезную ответственность. Но знал, что могу решиться на такую роль только с одним режиссером, с Никитой Сергеевичем. Михалковым, который не отказался от предложения, сделанного мне десять лет назад. В этом есть несомненное благородство, которое актер должен ценить.

Из интервью Никиты Михалкова и Олега Меньшикова, опубликованного в октябре 1998 года в журнале "Премьер".

Никита Михалков: ...У Олега были определенные сомнения. Он же еще десять лет назад пробовался на "Цирюльника". Тогда проект не получился.

...Несколько лет назад в альманахе "Киносценарии" был опубликован "Сибирский цирюльник" Рустама Ибрагимбекова и Никиты Михалкова, иллюстрированный фотопробами: Олег Меньшиков - юнкер Толстой и Мерил Стрип - Джейн. Разумеется, к 1996 году, началу съемок картины, Мерил Стрип уже не могла играть очаровательную тридцатилетнюю героиню фильма, о чем приходится сожалеть, ее участие сделало бы Джейн и глубже, и значительнее, и трагичнее. Чего, на мой взгляд, недостает в игре Джулии Ормонд. Меньшиков, разумеется, тоже изменился за те десять лет, которые прошли после первого предложения, сделанного ему Михалковым по поводу роли Толстого. Но далеко не так разительно, как писали об этом отечественные газеты после выхода на экран "Сибирского цирюльника". Проект не мог осуществиться сразу после того, как был написан сценарий, поскольку, по словам Михалкова, "права на производство картины пришлось поначалу отвоевывать у итальянского продюсера Анджело Риццоли - насколько известно, это было нелегко. Сценарий лежал у него давно, и по контракту, если за два года фильм не снят, права переходят к нам. Риццоли - человек, достаточно известный в мире кино, и с ним просто никто не хотел связываться. Но его компания развалилась, и суд вынес решение, что права возвращаются к нам"56.

И снова из интервью Михалкова и Меньшикова журналу "Премьер".

Журналист: Вы упоминаете о сомнениях Меньшикова. То есть он побоялся во второй раз связываться с вами?

Никита Михалков: Что значит "побоялся"? В "Цирюльнике", к примеру, он пошел на огромный риск, решившись играть героя, который на восемнадцать лет его моложе. Олег понимал, что ставит на карту...

Олег Меньшиков: Первая попытка снять "Цирюльника" была еще десять лет назад. Тогда из затеи ничего не получилось, потом мы много раз встречались с Никитой Сергеевичем, но на эту тему не говорили. Я слышал, что началась подготовка к новым съемкам, но так как точные сроки не назывались, я вел себя спокойно. Более того, кино в голове не держал, а строил вполне конкретные театральные планы - готовился ставить "Безотцовщину". И вдруг совершенно случайно в какой-то телевизионной программе услышал: "Известный режиссер Никита Михалков начинает снимать фильм "Сибирский цирюльник". В главных ролях заняты Олег Меньшиков, Олег Басилашвили. Во, думаю, дела! Позвонил Никите Сергеевичу. Оказывается, информация не от него пошла. Говорю: "Если у вас на мой счет какие-то планы, давайте встретимся и обсудим. Потом будет поздно - я запущу театральный проект". Михалков ответил: "Дай мне два дня". Мы встретились, и он сказал: "О'кей".

- Страшно было браться за роль человека, который почти на два десятилетия вас моложе?

Олег Меньшиков: Допустим, все-таки не на два.

Журналист: Почти. Вам скоро тридцать восемь будет, а Андрею Толстому, герою "Цирюльника", наверное, и двадцати не было?

Олег Меньшиков: В сценарии не сказано, сколько лет Андрею, да и на съемках среди артистов, игравших юнкеров, было немало таких, кто постарше своих героев.

Журналист: Но мы-то говорим не о реальном возрасте актеров, а о тех, кого вы изображали. Не может быть юнкер тридцатилетним. В этом возрасте полагалось уже капитанские погоны носить.

Олег Меньшиков: Мало ли чего в действительности быть не может. Например, на Соборной площади Кремля нельзя на коне скакать, но Никита Сергеевич ведь прогарцевал. Но я понимаю ваш вопрос. Конечно, сложно было играть юношу... И я не только из-за внешности волновался, хотя и это было. Я даже бросил курить, начал ходить в спортзал, стал следить за собой. В общем-то, я стараюсь и так не плевать на здоровье, не распускаюсь, держу форму, но во время съемок пришлось обратить внимание на внешность особое внимание...

Журналист: ...Вы рассказывали, почему трудно было играть Андрея Толстого?

Олег Меньшиков: Требовалось особое состояние. Как вернуть себя на два десятилетия назад, сбросить груз прожитых лет? Никита Сергеевич выразился следующим образом: "Куда деть опыт и мудрость?"

...Это пространное вступление, но голоса Михалкова и Меньшикова кажутся мне важными фрагментами, чтобы изначальное согласие актера сниматься в "Сибирском цирюльнике" не виделось кому-то легким для Меньшикова решением. Давалось-де ему все прежде по мановению волшебного жезла - роли, талантливые режиссеры, слава, вот и теперь удача не покинет! Хотя на самом деле подобное мнение весьма поверхностно и ошибочно. Олег очень хорошо понимал, на что он идет. Знал и цену, которую придется платить за это: он далеко не из породы легковерных, импульсивно бросающихся в опасное путешествие, особенно подобное тому, которое ему предстояло в "Сибирском цирюльнике". Согласившись сниматься, собрал в кулак всю свою волю, и она у него достаточно велика. Тем более не мог не знать: Михалков пробовал и других артистов на роль Андрея Толстого, в том числе талантливых, известных. Понимал, что именно он, Меньшиков, победил в первом тайме, что радовало и еще больше обязывало.

Так он не расстался с героем, о котором впервые услышал от Михалкова десять лет назад. Для начала Михалков увез Меньшикова и Владимира Ильина, игравшего в "Сибирском цирюльнике" капитана Мокина, за рубеж, где они втроем много занимались спортивным тренингом, чтобы добиться нужной формы. После этого Олег попал с бала на корабль: в казарму Костромского училища химической защиты, где будущие михалковские юнкера уже успели прожить некоторое время. Не просто прожить - они были как бы целиком погружены в быт и нормы жизни юнкеров 1885 года.

Отбирали исполнителей этих ролей довольно долго, хотя в основном они составляют фон, кроме четверки друзей Андрея Толстого. Были просмотрены многие молодые артисты Москвы и Санкт-Петербурга, студенты театральных институтов и училищ. "Четверку" приближенных к герою отбирали особенно внимательно. В итоге их сыграли Никита Татаренков, Артем Михалков, сын режиссера, выпускник режиссерского факультета ВГИКа, и два недавних выпускника Высшего театрального училища имени Щепкина, сокурсники, друзья Марат Башаров и Егор Дронов. До этого они снимались в крошечных эпизодических ролях в "Утомленных солнцем", в сцене, когда комдив Котов гонит с хлебного поля танковую бригаду.

Всего было выбрано двадцать актеров на роли юнкеров. Перед отъездом Михалков честно рассказал им, на какую жизнь они должны обречь себя в течение трех месяцев, ничего не утаивая от ребят. Железная воинская дисциплина, обучение многим наукам, что преподавались юнкерам в конце прошлого века, в том числе военная история, языки. Обучение светским манерам - как держаться, как даму пригласить, как к ручке подойти... И, конечно, занятия на плацу - самое трудное испытание. К тому же - жизнь в казарме вместе с еще пятьюдесятью курсантами Костромского училища. То есть всего семьдесят человек. Режим, наказание за малейшие его нарушения...

Вспоминает Марат Башаров: Никита Сергеевич сразу предупредил - такие правила нашей будущей игры. Если мы их принимаем - то во всем нас поддержит. Если нет - расстанемся без обиды.

Перед этим мы с Егором Дроновым окончили училище. Егора приняли в труппу Малого театра, я начал работать в Театре имени Моссовета. Проработал месяц и уехал в Кострому. Вставали в шесть утра. Молебен. Завтрак. Занятия. Маршировка. Дисциплина... Меньшиков приехал попозже. В тот же режим.

Из телевизионного интервью Олега Меньшикова: У Никиты Сергеевича есть удивительное качество, о котором он, наверное, не знает сам. Но в моей жизни он появляется тогда, когда у меня есть необходимость что-то резко поменять в том, как я живу, что я делаю. И вот, когда было принято решение, что я буду сниматься в "Сибирском цирюльнике", вроде бы казалось, что я уезжаю от привычной мне жизни в Кострому, на три месяца. Отдаю свое время и свою энергию на длительный срок. И вроде бы все это должно было свалиться на меня каким-то грузом. Безусловно, потом я этот груз ощущал, но... Как раз в то время у меня была потребность уехать из Москвы все равно куда. Исчезнуть в энском направлении. Нужно было попробовать остаться наедине с собой. И все совпало.

Не знаю что это было: преодоление - не преодоление?

Вспоминает Марат Башаров: В Костроме во время одной из репетиций Никита Сергеевич совершенно для меня неожиданно предложил мне роль графа Полиевского. Человека, который несколько старше других юнкеров, в том числе и Андрея Толстого по возрасту, но в еще большей степени по своему жизненному опыту и мироощущению, мировоззрению. При том, что играть Толстого будет Меньшиков, который старше меня на одиннадцать лет, звезда, актер, за которым тянется шлейф потрясающих ролей в кино и театре. Как у нас с ним все сложится? Я волновался невероятно...

Приехал Олег. Повел себя с нами не как суперзвезда, нет. Он был такой же, как мы, зеленые, не обремененные опытом. Сбросил с себя знакомую всем "меньшиковскую вуаль", то есть свою дистанцированность от других, закрытость, некую рубежность. Принял все наши правила. Вместе с нами сидел в классах, учился, фехтовал, маршировал. Убирался, когда ему приказывало начальство.

У него была отдельная комната, там мы собирались по вечерам, это стало настоящей отдушиной. Пили водку, смеялись. То есть Олег вроде бы ничем не выделялся, мы не ощущали разницы с ним практически ни в чем. Для меня это было настоящим подарком. Раньше мы не были знакомы. Я-то, конечно, знал его - издали: известный актер, замечательно работает, учился в нашем училище... Не более. Но никогда не мог предположить, что он сумеет вот так стать с нами вровень... Может быть, он отчасти играл в такую близость, вернее, подыгрывал нам? Не знаю... Только важно ли, почему он так себя вел с нами? Если и подыграл, сыграл - то этим умно облегчил нашу жизнь и свою собственную в костромской казарме.

Не уверен, что с другим партнером мне было бы так комфортно играть Полиевского. Тем более Меньшиков мне помогал какими-то советами на съемке, что-то подсказывал - просто, по-товарищески. Однажды сказал: "Знаешь, я бы хотел сыграть Полиевского..."

Вспоминает Егор Дронов: Олег был в Костроме нашим объединяющим началом, он нас прочно связывал самим своим к нам отношением, ощущением равенства, которое он давал всем остальным ребятам.

...Между прочим, юнкер Толстой в Костроме имел две льготы: отдельную комнатку рядом с казармой и посещение бани два раза в неделю в отличие от остальных, которым баня разрешалась раз в неделю.

Из телевизионного интервью Олега Меньшикова: Я понимал, что мне нужен контакт с ребятами, которые играли в "Цирюльнике" моих близких друзей. Инициатором такого контакта должен был стать я сам. Они не могли сделать первый шаг в силу своего возраста, статуса начинающих... Оттого все лежало на мне. Я был заинтересован в том, чтобы у нас сразу сложились дружеские отношения и в жизни. Жизнь в Костроме очень тому поспособствовала.

Из телевизионного интервью актера Владимира Ильина: В Костроме меня поселили в комнате политрука - были раньше такие комнаты в военных училищах. Поселили, потому что я играл командира юнкеров, капитана Мокина. Как-то задержался шофер у нас, место для ночевки в моей комнате было, и ребята внесли вторую кровать. Потом шофер уехал. А кровать так и осталась.

Приехал Олег. Он рвался жить со всеми в казарме: я - солдат, я буду со всеми!.. Я говорю: "Олежек, не спеши, поживи эту ночь у меня". - "Нет! Я с ребятами!". Переночевал... На следующий день вечером пришел ко мне посидеть. А утром у нас пробежка, сугробы - метра три высотой. Красиво. Кострома зимой дымком пахнет...

Олежек бегал с ребятками. Пришел потом, как лошадь после скачки. Я говорю ему: "Ты слушай меня..." Пожили мы какое-то время вместе. Но разные ведь люди - возраст, привычки... И как-то он меня отселил в комнату, которая называлась "красный уголок"...

Из интервью Олега Меньшикова журналу "Премьер": Михалков гениально сделал, когда отвез нас в Кострому, в училище. Иначе бы не удалось сначала создать, а затем передать атмосферу юнкерского братства. Такое нельзя сыграть на голом профессионализме. Тут чувства в ход идут. Это был совершенно необычный эксперимент, ничего похожего в моей жизни еще не случалось... Не скрою, я привык к несколько иным условиям жизни... Хорошим...

Словом, на эту казарменную жизнь я пошел не без опаски, но в то же время и с некоторой радостью представлял, что меня ждет: очко в сортире, холодная вода в умывальнике. Но ничего, выжил... Питались мы очень хорошо, но, конечно, никаких особых разносолов не было...

Мы слегка нарушали режим выпивкой, только и всего. Куда бежать зимой? Перепрыгнешь через забор и пойдешь бродить по городу в юнкерской шинели, чтобы люди от тебя шарахались? Относительная романтика... Нам и без того скучать не приходилось: подъем в шесть утра - и бегом...

Вспоминает Егор Дронов: Вставали, шли на завтрак, потом лекции. Когда мы приехали, то первую неделю не понимали: отчего курсанты Костромского училища спят на лекциях? Спустя две недели мы стали такими же сонными, как они, отличить нас можно было только по форме. Строгая была у нас жизнь. Для того, чтобы просто перейти по территории училища из одного здания в другое, надо было построиться, услышать команду (командовал я как командир взвода): "Равняйсь! Смирно! Шагом марш!" Пройти строем, остановиться у другого здания, снова выслушать команду и только после этого войти в дом.

Теперь можно признаться. Ночью, случалось, ходили в город. В поход за "Чаркой", напиток такой был в Костроме... Деньги на это давал Олег.

После команды "Отбой", мы, нарушая режим, собирались у Меньшикова. Там душа отдыхала - благодаря его гостеприимству...

...Через три месяца учение в Костроме закончилось. Начались съемки в Москве... Группа жила в "Президент-отеле". Казарму сменили роскошные номера в одной из лучших столичных гостиниц. Сами съемки шли трудно - зима начала 1997 года была в Москве неустойчивой, сумасбродной. То мороз за двадцать пять градусов, то все начинало течь весенним половодьем.

Правда, настоящий старт был несколько раньше костромской жизни юнкеров. Ранней осенью были сняты эпизоды в тувинской тайге, там, где когда-то упал метеорит, затем в Нижегородской губернии, близ города Горбатова. Но основная работа пошла в Москве.

...Первый съемочный день после Костромы. Сцена возвращения юнкеров с бала. Едут в санях, одетые в тонкие шинели, зато ноги в валенках: ног в кадре не видно... Полиевский дразнит Толстого рассказом о родинке, которую успел разглядеть на спине очаровательной мисс Джейн... Сцена живая, эмоциональная, надо забыть о жутком холоде, о дрожи, которая пробирает все больше и больше, уже с первого дубля... А дублей было более пяти...

...Зато, вернувшись с бала, господа юнкера входили в училище уже в Праге через несколько месяцев; входили, слегка пополневшие на добром чешском пиве. Но Толстой и Полиевский при этом должны были сохранить то взаимное раздражение, готовность к ссоре, вызову на дуэль со стороны Толстого, которое началось зимой, в морозную московскую ночь.

А до того - ранняя московская весна, потом близ Новодевичьего монастыря, где снималась масленица. Были и другие сложности, которые уверенно преодолела студия "ТРИТЭ" с ее великолепными организационными традициями и навыками. Но все кажется не таким трудным в сравнении с тем, что предстояло сыграть Меньшикову в этом фильме. Возможно, Андрей Толстой самая трудная роль из тех, что ему пришлось до этого играть. Толстой, по сути, идеальный герой, а это всегда неимоверно сложно для любого актера. Тем паче в наши дни, когда идеалы стали архаикой; разумеется, идеалы, связанные с нравственным императивом. Что-то вроде обломков костей мамонта, которые хранят в палеонтологических музеях.

Мир уже давно потерял спокойную цельность и непосредственность природного бытия, ту космическую непосредственность, в которой могли существовать аркадские пастушки и пастушки, радуясь непорочности окружавшего мира. Андрей Толстой, герой Меньшикова,- личность, душевно непорочная. При этом отнюдь не исключительная, не наделенная особой яркостью, одаренностью. Обыкновенный юноша, один из многих в ту пору, в году 1885... Эта неисключительность тоже создавала для Меньшикова определенный барьер - он из тех, кто выделен от рождения.

Ибрагимбеков и Михалков написали Андрея Толстого нежно и даже ласково, преклоняясь перед его кристальной чистотой, великой и прекрасной наивностью, доверчивостью, ничем пока не смущенными, его взглядом на мир и людей, исполненным участия. Вместе с тем оба автора понимали, как может быть комически нелеп подобный человек в ситуациях житейских, весьма далеких от идеала, как правило. Но им прежде всего дорога чистота Андрея, прикасаясь к которой другие люди вольно или невольно могут стать лучше и выше духом. Как ни утопично это может прозвучать сегодня, во времена агрессивно-наступательного цинизма.

Работая над сценарием, Ибрагимбеков и Михалков верили, что именно Меньшиков сумеет сыграть такого героя, хотя, казалось бы, всей его предыдущей актерской дороге не было аналогов. Возможно, в какой-то степени они понимали, что в душе каждого настоящего художника, несмотря ни на что, все еще живет ребенок, повторяя в миниатюре молодость мироздания. Надо только помочь артисту вернуться туда...

"Время от времени,- говорит Рустам Ибрагимбеков,- появляются актеры, которые могут играть все. Это связано с тем, что они - личности, соответствующие данной эпохе. Может возникнуть ощущение, что я имею в виду только актерские качества, но нет... Просто появляется человек - личность которого как бы соответствует массовым представлениям о герое, массовой общественной потребности в такого рода герое.

Олег Меньшиков не раз повторял, что жизнь во всей ее полноте для него важнее профессии - его актерского дела. Для меня это свидетельство масштаба его личности, его связи с реалиями - нашими реалиями. Если бы он был убежден в обратном, то не стал бы тем героем, которого с такой любовью приняли зрители. Свое чувство причастности к жизни он вносит в создаваемые им образы. Меньшиков совпадает с временем, его аурой и в том своем убеждении, что все-таки мы рождены, мы пришли в мир не для работы, а для жизни. Что самая большая ценность - наша жизнь. Слава богу, что мы к этому пришли.

Сам способ существования Меньшикова, его поведение, взаимоотношения с людьми убедили меня на протяжении долгих лет нашего с ним знакомства, что он действительно ставит жизнь выше своего актерского дела.

Другой вопрос, что, как профессионал, он, конечно, придает работе большое значение. Иначе бы он не стал тем, кем он стал... Но именно увлеченность жизнью позволяет ему играть все! Благородного героя. Обманутого миром одаренного убийцу. Несчастного любовника. Он мог бы играть и Отелло, и Яго. Гамлета и Бенедикта из "Много шума из ничего". Иванова из пьесы Чехова и Хлестакова. Разве что не смог бы стать Дездемоной...

В "Сибирском цирюльнике" Олег, на мой взгляд, гениально сыграл любовь. В нашем сценарии, мне кажется, эта тема была жирно прописана, то есть драматургия дала ему такую возможность, причем в прямом тексте. Плюс режиссура Михалкова, одного из тех мастеров, который умеет рассказать актеру историю его героя трогательно, со всеми лирическими и прочими проблемами и нюансами. Меньшиков все это воспринял и замечательно преломил через собственное личностное восприятие.

В "Сибирском цирюльнике" есть сцена очень своеобразного признания в любви. Волей судьбы юнкер Толстой должен стать как бы рупором другого человека, делающего устами юнкера предложение руки и сердца женщине, которую любит сам Толстой. Об этом его просит генерал фон Радлов, начальник училища, где учится Андрей, то есть отказ практически невозможен. Поначалу растерянный юнкер читает текст нелепого письма, объяснение фон Радлова, поскольку генерал не силен в английском, а по-русски дама не понимает. И вдруг Толстой начинает говорить своими, человеческими словами, сам делает предложение любимой... Когда мы смотрели эту сцену на рабочем просмотре, мы плакали, поверьте...

Олег может все - еще и еще раз говорю об этом. Поэтому мы так уверенно писали именно для него роль прекрасного, мужественного, честного и гордого человека, рыцаря. Зрители ответили на это, доказав, что им нужен именно такой герой, как бы ни было искажено нынешнее представление о мире у миллионов людей. Они все же жаждут чистоты".

..."Если не обратитесь и не будете, как дети",- эти евангельские слова впрямую можно отнести к мальчику, к юнкеру Толстому, принявшему на свои плечи взрослое горе. При этом не согнувшемуся - напротив, выпрямившемуся еще более.

Меньшикову везет на стремительные вхождения в картины. В "Кавказском пленнике" он въезжал на БТРе. В "Сибирском цирюльнике" въезжает, врывается в вагон поезда, следующего в Москву. Вагон оказывается судьбоносным. Толстой врывается, принеся с собой чистый морозный воздух подмосковного леса, звук девственно не тронутого снега, по которому только что бежал к поезду. Связку бубликов, которая висит у него на шее. И детскую улыбку... Все еще так безмятежно, так ясно. Так радостно вместе с товарищами взять да и нарушить правила, зная, что капитан Мокин, добрая душа, не выдаст... Безумство простодушия - примерно с этой ноты Меньшиков начинает историю Андрея Толстого, оказавшегося в роскошном купе рядом с прекрасной дамой. Все в даме необычно - вряд ли юнкер прежде встречал иностранок, красивых, милых, угощающих шампанским! Товарищи шутливо оставляют его наедине с пассажиркой, держат дверь, чтобы он не выбрался из своего прекрасного плена, не зная, что Андрей, кажется, и не спешит покидать очаровательную незнакомку. Смущается, старается поначалу не встречаться с ней глазами, говорит в каком-то излишне учащенном темпе. Рассказывает о себе, не забыв честно упомянуть, что великому Льву Толстому он не родственник. Отводит в сторону взгляд, слегка приврав, что "Анну Каренину" до конца не дочитал понятно, что не читал вообще... Сцена играется, будто бедная Мышь уже попала в капкан, но сама о том еще ничего не знает, тем более, что госпожа Кошка весьма привлекательна и как будто совсем не опасна. Андрей с ходу как бы предъявляет мисс Джейн всего себя. Это помогает преодолеть внутреннюю неловкость, смутное беспокойство, рожденное неожиданным пассажем в пути. Он чуть суетится, чуть нервничает, но радушие хозяйки купе успокаивает. Пока, сидя рядом с Джейн, он случайно не коснется ее бедра: испуган, торопливо отодвигается, устанавливает границу...

Камера иронически фиксирует эти мгновения, запечатлевая мальчишеское лицо; кажется, юнкер покраснел, страх мелькает в глазах, что-то вдруг поднялось из глубин, о которых он до этого не подозревал. Зов плоти - он еще не знает таких слов... Только жар в крови подсказывает: происходит нечто необыкновенное, до того с ним не случавшееся, не дающее ему уйти от незнакомой взрослой женщины...

Все на экране пишется пока акварелью, сюжет отношений Андрея и Джейн это позволяет, диктуя теплые тона, насмешливые и нежные. Появляется деталь - ей суждено сыграть роковую роль: веер Джейн, который сломал смущенный Андрей. Веер станет связующим звеном. Как и забытая Андреем фотография - на ней он, подросток, и маменька его, актриса. Если для юнкера вещь дамы почти священна, то для Джейн фотография - прекрасный повод появиться в юнкерском училище у генерала фон Радлова; генерал нужен для выполнения ее миссии. Любовь и холодный прагматизм скрещиваются.

Пока же Андрей обещает починить сломанный им веер, все больше попадая в ауру обаяния, исходящего от Джейн; жгучее, туманное желание волнует его, тихий, томительный, нарастающий соблазн.

С одной стороны, Андрей все еще так неуклюж, смешон. Но Меньшиков неуловимо подсказывает: новое вторглось в его жизнь, нечто, способное круто ее изменить. Человек ощущает такие подводные токи в минуты, когда Рок властно встает на его пути, не давая сопротивляться, уйти, скрыться...

К пьянящему очарованию Джейн подмешаны бокалы шампанского. Юнкер быстро хмелеет. Не столько от вина, сколько от общения с женщиной, устремляясь к ней, открываясь, влюбляясь. Все как будто непроизвольно - да так оно и есть по отношению к Андрею. Он тянется к Джейн, как тянется растение к солнцу, природно, инстинктивно, неодолимо. Громко поет арию Фигаро - это его серенада. Поет, словно только что сам сочинил слова, музыку, звуки наступают в невероятной экспрессии. Это первое объяснение в любви, вернее, предощущение ее. Первое серьезное душевное потрясение чистого юноши. Первое дуновение чувства.

Меньшиков живет в совершенно новом для себя ключе - обнаженно, откровенно романтическом. Актер с энергией стремится овладеть такой манерой игры, для чего предлагает и совершенно новую для себя индивидуальную профессиональную технику, непохожую на ту, какой раньше обычно пользовался. Романтика требует от него непосредственности, открытых эмоциональных нюансов, ярких оттенков и контрастов. Возможно, играя Толстого, Меньшиков подсознательно обращался к своим давним, школьным занятиям по классу скрипки: естественно, обращался мысленно. Большинство скрипичных концертов, сонат, вариаций, этюдов склоняют исполнителей к ярким, чувственно насыщенным краскам, смелым переходам от пиано к фортиссимо, страстным пассажам.

Не беру на себя право настаивать на безусловности такого предположения, это всего лишь собственные мои впечатления, рожденные новой колористикой в портрете Андрея Толстого. Причем Меньшиков ни на минуту не забывает и о земной стороне в жизни героя. Он комичен, этот все больше пьянеющий романтический юнец, не умеющий курить, но хватающийся за папиросу, потому что сейчас должен выглядеть взрослым, многоопытным мужчиной... Как глупо хохочет он, рассказывая о том, что остается после того, как съеден бублик, о дырке, изображая ее, как какой-нибудь гимназист третьего класса... Именно эта нелепость и комизм снимают возможный налет слащавости, фальши, которые могли бы возникнуть, если бы все было сыграно Меньшиковым с придыханием, с восторгом исполнителя относительно влюбленности Андрея Толстого. Отсвет иронический, забавный угадан точно.

Сейчас для Андрея все смешалось - рассказ о его бедной дворянской семье, матушке-красавице; показывает Джейн драгоценную фотографию, предварительно потерев ее о край шинели. Признание ребенка: "Вообще-то я поступил в училище, чтобы моя маменька могла мной гордиться..." И сразу после этого нахально и смущенно: "А там еще шампанское осталось?"

Юный глупец... Почти фарсовый персонаж... Но согласиться с этим не дает, не даст живая теплота, интуитивный восторг перед открывающимся счастьем бытия, непременно светлым и радостным. Иного пока Андрей себе не представляет, он весь еще в "утре наших лет". Между тем реалии уже стучатся в его утро, земные и жестокие...

Утверждая, что в "Сибирском цирюльнике" он рисует не столько Россию прошлого, сколько будущую, Михалков верен истории, особенно в тех подробностях, которые имеют продолжение сегодня, спустя сто с лишним лет, в частности, связанных с русским терроризмом, пришедшим с движением народовольцев и бурно расцветшим в XX веке, подхваченным другими политическими партиями. Казнь Желябова, Перовской, Кибальчича, Рысакова, убивших императора Александра II, не только не усмирила борцов-организаторов кровавых акций, но, как выяснилось, еще больше подтолкнула к активизации процесса. В "Сибирском цирюльнике" это занимает буквально пять-шесть минут, но очень существенных в истории Андрея Толстого, истории становления его души.

От сцены в купе, от приезда Джейн и юнкеров в первопрестольную - к крови. Окончательно опьяневшего Андрея вытаскивают товарищи, ставят в строй, ведут, поддерживая плечами. Джейн встречена мнимым папой, который поначалу едва узнает ее... Но все происходит звонкой, снежной, санной московской зимой, покоряющей, радующей... До той минуты, пока не раздастся взрыв. Юнкерская рота разбегается с ружьями на поиски преступников. Толстой, враз отрезвевший, оказывается в подворотне, под аркой, около лестницы. Видит спускающегося террориста - что-то чужое, неопрятное, заметно испуганное встречей с юнкером. Андрей может выстрелить в любую секунду - таков его воинский долг. И не может это сделать - не может убить человека, так стоящего перед ним, безоружного, испуганного, молящего Андрея взглядом оставить его в живых.

Военные люди, в том числе много воевавшие, рассказывают, что стрелять в бою, не видя врага, в упор, постепенно становится почти нормально. Но убить стоящего рядом, видя его лицо, глаза в нескольких сантиметрах от себя, невероятно трудно и даже больно. Особенно для юноши Андрея Толстого. Это выше его сил.

В разных фильмах нередко появляются близкие по смыслу эпизоды: один не может поднять оружие против другого, иногда связанного с ним определенными отношениями, иногда совершенно ему чужого. Естественно, здесь важна подробно запечатленная реакция вооруженного - она становится в какой-то мере характеристикой человека, серьезным штрихом в его внутреннем облике.

В "Сибирском цирюльнике" мотив дуэли, поединка очень важен, повторяясь в разных вариантах и таким образом открывая лицо главного героя. От сцены под аркой и далее... Кто-то из критиков ставил в строку авторам картины, что-де Андрей Толстой не выполняет того, что предписывает ему устав, его военная профессия и т.п. Вероятно, критик этот формально прав. Узнай начальство Андрея, что он отпустил террориста, несдобровать бы юнкеру. Но в этом случае куда как более важен иной закон - человечности.

Толстой очень далек от размышлений о социальной несправедливости, о причинах, идеях, толкнувших террориста и его сотоварищей на убийства. Хотя он, конечно, знает, ему не раз о том толковали, что эти люди - враги государя, державы и т.д. Теоретически он готов стрелять в них. Но практически... Не может нажать на курок, потому что каким-то особым чувством сейчас движим: не может убить более слабого. Эта мысль подсознательно ранит волю Толстого, сковывает ее, замораживает движения юнкера. Он застыл - не может оторваться от молящих глаз возможной жертвы. Однако не мольба главным образом останавливает юнкера. Выстрелив, он что-то рушит в самом себе - как части живого мира. Если выстрелит - что-то в нем безнадежно переменится. Как бы отречется от того, что есть его единичная сущность, его единичное существование, возможное для Андрея только в согласии с самим собой, в том числе - в согласии со своим представлением о себе в этом мире.

Актер, который до роли Андрея Толстого, кажется, максимально находил себя в нюансировке душевных метаний, в неуемной душевной смуте, в недужной обостренности чувств и мыслей своих героев, позволявших мучительную роскошь неверия и нелюбви, актер этот, приближаясь к порогу собственного сорокалетия, сумел изменить палитру в соответствии с абсолютно новым, почти невероятным для него персонажем. Не убоялся играть человека, исполненного глубокого идеализма, светящегося чистотой и верой в чистоту. Не испугался быть таким на экране сегодня, когда все видится, изображается под черным знаком; когда нравственный хаос и безумные содрогания почитаются за естество людей. Всему этому смело противостоит фильм Никиты Михалкова и его герой, которого прекрасный режиссер Андрей Смирнов очень точно назвал "душой фильма".

Многим критикам невозможно было с этим смириться. Отчасти потому, что воспевать героя аморального или имморального сейчас просто выгоднее - как будто поешь в унисон с остальными. Михалков и Меньшиков позволили себе творить по другим законам, что им не простили. Осмелились рассказать о человеке, глазам которого открыты истинные духовные и нравственные ценности.

Андрей Толстой еще живет в придуманном мире - замкнутая жизнь в училище тому способствует. В этом мире невозможна любовь как адюльтер, фривольная забава. Любовь - то, что наполняет смыслом каждый прожитый день. Таково "верую" Толстого. Он еще не знает, что пройдет немного времени, и ему придется мучительно выстрадать свое "верую", не отказавшись от него. Спасая свою душу во враждебном мире, который рано или поздно напоминает о себе, вмешивается и может сломать судьбу идеалиста.

Встреча Андрея Толстого с террористом имеет свое продолжение в дальнейшем повествовании. Сюжетное - в буквальном смысле слова, когда они окажутся рядом в толпе каторжников, оба в арестантских одеждах, осужденные. Вроде бы уравненные. Но это мнимое равенство, оно прочитывается только по внешним метам. Встречаются две жизни. Обессмысленная злом и ненавистью у террориста. Иначе он не стал бы так торжествующе признаваться Андрею, что убил бы его тогда, под аркой, будь у него в руках оружие. Издеваясь над тем, кто теперь такой же, как и он, изгой. Сейчас в силе террорист - так ему мнится. Толстой снова молча смотрит на него. Но смотрит уже иначе Андрей стал много мудрее после пережитой им трагедии. Печаль умножает наш опыт. Он уже знает, как бессильны могут быть любовь и вера перед предательством, ложью, местью. Сожалеет ли, что тогда отпустил террориста, того, для кого чужая жизнь только мишень для уничтожения себе подобных? Интенсивность паузы, которую держит Меньшиков, прекрасно сталкивает в эти секунды прошлое и настоящее Андрея Толстого, по-своему утверждая его давний, во многом безотчетный нравственный импульс. Импульс мальчика-юнкера, который, несмотря ни на что, окреп в нем. Он по-прежнему будет противостоять всему, что чуждо ему, его максимализму, не отступая и не уступая ни в чем даже тогда, когда понимает, что, возможно, его добро добра не принесет.

Ибрагимбеков, Михалков, Меньшиков одними из первых ощутили в конце века, в конце второго тысячелетия, в измученной нашей, больной стране острую необходимость утверждения незыблемых духовных постулатов. Не в качестве самообороны побежденных, а как продолжение пути человека, не склонившего головы перед силой зла, низости, подлости. Когда мир поражен кризисом, подобным нынешнему, когда в нем царят беспредел и ложь, когда тьма почти не прорезается светом, настоящие художники призваны вывести в жизнь героев, которых ждут, которых они прозревают в развороченной, неупорядоченной, пугающей действительности, противопоставляя то, что вечно, пробиваясь сквозь факты сегодняшнего дня.

Конечно, позиция создателей фильма и актера просто фантастична, если оглянуться на бродящих по экрану маньяков, исчисляемых сотнями, убийц, аферистов, упоенно смакующих свои преступления, на авторов, воспевающих жестокое прагматичное начало, порою перетекающее в цинизм, якобы выражающих суть нового поколения, - позиция создателей "Сибирского цирюльника" может показаться утопичной. Подлинным барометром оказался в этом случае суд зрителей. Они в полном смысле слова хлынули в кинотеатры, где шла картина. Давно этого не происходило в российском прокате, почти умершем в последние годы. Реакция людей была адекватна задачам, поставленным авторами. В первые дни демонстрации фильма журнал "Итоги" провел опрос четырехсот зрителей, сразу после просмотра "Сибирского цирюльника" в Киноконцертном зале "Пушкинский". Девяносто пять процентов ответили, что им понравился фильм. Девяносто пять процентов ответили, что им понравился Андрей Толстой. Восемьдесят четыре процента признались, что плакали во время демонстрации картины.

Плакали не на дешевом латиноамериканском сериале, сострадая очередной жертве амнезии или бедной сиротке, украденной в детстве у богатеньких папы и мамы. Плакали, сострадая судьбе героя, облекшего в живую плоть, быть может, саму субстанцию романтического духа. Оказывается, об этом тоскуют люди. Всегда и сейчас. Андрей Толстой помог рассеять - хотя бы несколько нынешние драматические сумерки, в первую очередь, любовью обыкновенного русского человека, бегущего от пошлости и грязи.

...Что есть его любовь? Поражающая с первого взгляда, как удар молнии? Михалков не раз говорил, как мечтает снять рассказ Бунина, гениальный его рассказ "Солнечный удар". Но в любви героев писателя всегда уже изначально таится разлад между чувством и жизнью, предвестие непременной разлуки. По мысли Бунина, мы всегда убиваем то, что любим, гибель живет в первом любовном прикосновении, поражая обоих. В "Сибирском цирюльнике" Михалков по-иному толкует чувство: любовь - как беспредельное и благодатное счастье. Замирает сердце, кружится голова. Душа переполнена, но все еще бессловесно, неясно для любящего. Глубокая, безмерная чувственность (ею всегда отмечены ленты Никиты Михалкова) в "Сибирском цирюльнике" получает столь тонкий и одновременно открытый характер, что рождается иллюзия некой реальной бесплотности, возможной только в ранней юности, когда вместо слов дыхание может сказать обо всем.

На предметный, отменно выстроенный фон событий, подчиненный строгой исторической достоверности, набрасывается лирический флер. С комедийным звучанием при этом в начале картины. Джейн появляется в юнкерском училище в тот момент, когда ее недавние знакомцы, встреченные в поезде, лазают по полу, натирая его мастикой перед предстоящим балом. Затрапезно одетые, с закатанными штанинами, босоногие, неприбранные - такими они, и среди них Андрей Толстой, предстают перед гостьей училища и сопровождающим ее генералом фон Радловым (Алексей Петренко). Для американской мисс все это выглядит мило, смешно, все это дети, до которых ей, в сущности, нет дела. Смысл ее поездки пока оправдал себя; лестью, кокетством, миловидностью она, кажется, успела произвести нужное впечатление на генерала. Теперь остается завершить фиктивную сторону своего визита - вернуть Андрею фотографию.

Иное эта встреча для Андрея - внезапная, прекрасная, хотя он все еще не догадывается, что отчаянно влюблен. Все приглушено к тому же мыслью о том, как непрезентабельно он сейчас выглядит, во время какого занятия застала его Джейн. А над всем - радость...

Когда началась работа над "Сибирским цирюльником", Меньшикову исполнилось тридцать шесть лет. Через два года рецензенты почему-то делали особый упор на его возраст, к тому же добавляя годы, называя "сорокалетним" с упорством, достойным лучшей затраты сил. Подсчитывали количество морщин на его лице...

Если же задуматься всерьез о том, что преодолевал Олег Меньшиков на протяжении двухлетней работы над ролью, то трудности были, разумеется, другого, более сложного и глубокого характера, о чем он сам коротко говорил в интервью журналу "Премьер" и в двух телепрограммах. Если попытаться задуматься, то, должно быть, прежде всего актеру нужно было найти физический ритм существования юного Андрея Толстого. Как бы ни был Олег пластичен, так или иначе, после тридцати наше тело теряет юношескую легкость и юношескую угловатость, приходит некая степенность, рожденная возрастом. Меньшикову надо было не просто вспомнить себя - того, каким он был лет пятнадцать назад, но воспроизвести это буквально. Обрести импульсивность движений, жестов, мимики, немедленность реакций... То, что от него понемногу уходило с годами. Для начала это могло помочь включению актера в темп жизни двадцатилетнего юнкера, дать нужное самоощущение героя. Не бояться черт, присущих ему самому в молодости, которые с течением времени Олег научился глушить, изображая индифферентность по отношению к тем или иным обстоятельствам, которые иногда глубоко затрагивали его на самом деле.

Из телевизионного интервью Олега Меньшикова: ...Я был максималистом страшным. Обижался. Обижаться у меня вообще был любимый процесс. Я чуть что - сразу прекращал разговаривать. Для меня этот человек не существовал. Но сейчас обижаться - не обижаюсь...

В контексте этих слов вспоминается рассказ его одноклассницы Марины Копосовой о том, как Олег оскорбился тем, что ему приказывают: "Музыку, маэстро!" - и действительно "прекратил разговаривать". К тому же уважаемый Олег Евгеньевич не вполне искренен, говоря, что "сейчас не обижается". Обижается, и еще как! Отворачивается от обидчика, по-детски им не любимого в данный момент, старается не здороваться. Возможно, в молодости это выглядело более акцентированно, годы привнесли сдержанность, но обидчивость осталась, как бы не лукавил Меньшиков. Поэтому действительно надо было сбрасывать "груз лет и опыта" (по Михалкову) и возвращаться к себе. Надо было не забывать, что в восемнадцать-двадцать лет многое совершается непреднамеренно, спонтанно. Порой это душевный выплеск, порой юная бравада, мальчишество. Порой желание выказать себя другим... С этим Меньшиков является в первых эпизодах картины, в купе и позже в бальном зале во время натирки пола.

В зале, собственно, ничего особенного не происходит. Все решено в стиле едва ли не комедии-буфф, это нужно, чтобы заразить мисс Джейн молодым, веселым задором, когда в отсутствие фон Радлова она соглашается стать пассажиркой экипажа, который стремительно катят по полу кони-юнкера. Будто резвые скакуны несут ее по воздуху в легкой колеснице... Джейн хохочет. Ей нравится игра, позволяющая забыть о деле, ради которого она явилась. Помолодеть вместе с юнкерами... Быть их товарищем на какие-то короткие мгновения. Андрей тоже играет в эту игру, у него примерно те же ужимки и ухватки, что и у остальных, но в его улыбке - праздник, первая волна прорывающегося чувства.

Оно окрепнет, когда Андрей увидит Джейн на балу - обворожиетльную, в роскошном платье, с оголенными плечами, не похожую нисколько на прекрасных воспитанниц пансиона благородных девиц, приглашенных на бал в училище. Тем более что Джейн захвачена графом Полиевским, красивым, уверенным в себе, как сказали бы теперь, "без комплексов", однокашником Толстого. Джейн кружится в объятиях графа, Андрей видит их улыбающиеся, кажущиеся ему счастливыми, недосягаемо счастливыми лица... Она сейчас так близка, так доступна... другому. Ревность, естественная в этой ситуации, становится движителем в нарастании любви к Джейн. Эмоции не оставляют места рассудку. С каждым новым туром в глазах бедняги Толстого все больше гнева, они темнеют (хотя черные, как у Меньшикова, глаза едва ли могут темнеть, но так мне казалось). Нечто ранящее, нестерпимо, чудовищно острое, как нож, саднит душу. А на руках висит семипудовая дама, и он, будто не чувствуя ее многопудья, вертит ее, несется с нею, чтобы не упускать из виду графа и Джейн, как ему это ни больно... Каждый поворот головы Толстого в сторону соперника все более резок. Удары - они почти физически им сейчас ощутимы. Вместе с тем - прямая спина, скольжение в танце... Только старается не смотреть на свою Дюймовочку, что совсем невыносимо. Наверное, в эти минуты он осознает, как хотел бы обладать Джейн. И как сейчас она далека от него по крайней мере, ему так кажется. Молчаливые взрывы темперамента... Камера Павла Лебешева живет в температуре душевного всплеска юнкера Толстого. Это его первое признание в любви...

Все загнанное внутрь вырвется, когда юнкера будут возвращаться в училище, проводив пансионерок. Сани мчатся по зимней Москве. Бес-Полиевский не унимается, понимая, что уже сумел раздражить своего приятеля. Дразнит его не по злому умыслу - такова уж натура очаровательного плейбоя тех времен. Почему бы не позабавиться детской ревностью друга? Если еще глубже, то опытного, умудренного Полиевского раздражает в Толстом то, что не дано ему: чистота и целомудрие Андрея; позже граф сам назовет это "завистью", отдавая себе отчет в сути собственного поступка. Беда в том, что натуры, подобные Андрею Толстому, все воспринимают всерьез.

Рассказ графа о том, как он "нащупал маленькую, маленькую родинку" на спине Джейн, Толстой слушает, сидя визави к Полиевскому. Не замечая, что приятель смеется над ним, заводит, наслаждаясь реакцией Андрея, глупого, маленького мальчика, романтического героя, каким ему, блистательному графу Полиевскому никогда не быть. "Толстой! Толсто-ой! А вы нам ничего не хотите сказать по поводу родинки? Вам ее в поезде не показывали?" - "Замолчите! Я прошу вас, замолчите! - голос Андрея почти дрожит. Еще и от сознания своего поражения, неумения ответить в той же самоуверенной интонации, небрежной, светски изящной. Нельзя и вступать в перепалку - это оскорбительно для Джейн прежде всего. Обида усугубляется тем, что Полиевского слышат другие, проявляя очевидный интерес к умению графа "нащупать родинку" на спине дамы, окрещенной юнкерами "Анной Карениной".

Чем может ответить наивный, влюбленный мальчик великолепию графской победительности? Дуэлью. Об этом он думает еще в санях, но вызовет Полиевского уже в училище, когда тот все еще будет жаждать бурной реакции Андрея. И дождется - сам того отчасти пугаясь. Он не предполагал такого яростного смешения взрослой ревности и детского гнева, когда человека уже невозможно остановить, чем бы ему это ни грозило.

Андрей в эти минуты менее всего верит в то, что Джейн когда-нибудь ответит на его чувство. Пока она для него - сказочная принцесса из заморских далей. Тем более он должен драться, единственный ее защитник. Предощущение любви перерастает в постоянно тревожащую мысль о Джейн, тревога - в броске Толстого, когда он настаивает на дуэли, отлично зная, что граф Полиевский сильнее его на эспадронах, что именно он, Андрей, рискует, возможно, жизнью.

Как во всякой мелодраме (а картина "Сибирский цирюльник" по одной из главных своих жанровых составляющих - мелодрама), сюжет неумолимо движется к встрече главных героев. Джейн приходит в лазарет, где лежит раненный на дуэли Андрей. Сцену ведет Джейн, она изначально написана так, что в центре она, впервые начинающая понимать, с каким удивительным человеком свела ее судьба. К сожалению, Джулия Ормонд не исчерпывает всех возможностей, данных ей драматургией. Забывая, думается мне, о том потаенном испуге Джейн перед тем, что она совершила, приехав к Толстому, тем, что с ней сейчас происходит, потому что, в отличие от юнкера, она, опытная, прожившая уже непростую женскую жизнь, не может не ощущать, что в ее будущее входит нечто, что она не может себе позволить... Визит к раненому никак не вписывается в жесткие нормы ее поведения, ее дела, заставляя довольно серьезно рисковать; вдруг она встретит в училище фон Радлова, и тогда все ее планы пойдут прахом? Что еще хуже - она тоже уже влюблена в Толстого, и это всего опаснее.

Ормонд честно играет дружеское расположение, изображает доброго приятеля Толстого, дает довольно умные советы, опираясь на собственное прошлое. Мила, заботлива, покровительственно-ласкова... Андрей не очень понимает то, что она ему сейчас говорит. Он ошеломлен - видение стало явью, все время он будто не верит, что рядом действительно она, Джейн, чье имя он произносил в бреду. В несоответствии состояний Толстого и мисс Маккрекен первый намек на несоответствие уровня чувств бедного русского юнкера и американской бизнесвумен. Никто здесь ни в чем не виноват: разная ментальность. Иногда такая разность еще больше связывает. Но прежде ее надо понять и принять. Понять Джейн так и не будет дано.

Толстой грезит, хотя все доподлинно: Меньшиков играет эпизод растерянно-очарованным всем, что происходит с ним... Со странной улыбкой, неуверенно нежной... С желанием запомнить каждое мгновение, чтобы потом бесконечно к нему возвращаться. С надеждой на то, на что он не смеет надеяться. С пробуждающейся мужской властностью он начинает ощущать свое право на Джейн. И с прежней мальчишеской робостью, оставаясь трогательным ребенком.

Почему-то эпизод встречи в лазарете напомнил мне маленького Егорушку из "Степи" Чехова, мечтавшего о прекрасной графине Браницкой: "Тихая, теплая ночь спускалась на него и шептала ему что-то на ухо, а ему казалось, что это та красивая женщина склоняется к нему, с улыбкой глядит на него и хочет поцеловать".

Заметно, что Ормонд и Меньшиков играют в разных ритмах, что тоже по-своему определяет их способ существования. Грезы юнкера и темп жизни деловой женщины, выделившей время для посещения, в которое она должна точно уложиться. Все просчитано, продумано, хотя, возможно, Джейн сама не ожидает от себя той эмоциональности, с какой она говорит Андрею:

"Иногда кажется, что мы мстим жизни. Потом оказывается, что мы мстим сами себе". Прошлое вдруг встает перед той, которая как будто навсегда зачеркнула его, чтобы оно не мешало существовать размеренно, комфортно, разумно - в том смысле, чтобы не тратить себя на бесполезные чувствования и страдания. Хотя слова Джейн пролетают мимо Толстого, ему важен ее голос, дуновение нежности, которое он жадно ловит, само ее участие к нему, к его болезни, к его будущему.

Как истинно влюбленный, он творит из всего происходящего праздник. Приезд Джейн - СОБЫТИЕ! Никакой прозы - только поэзия! Только бы слышать ее голос! У него восторженный взгляд - снова округлившиеся по-детски глаза, как у ребенка, дождавшегося желанного новогоднего подарка. Именно в эти минуты Андрей начинает возводить храм их общего будущего, она отчасти дарит ему такое право - в его представлении. Причем Толстой это будущее четко себе рисует, не зная, с какой легкостью действительность разрушает подобные замки на песке. Все для него впервые. Может быть, и в последний раз, потому что такие люди из породы однолюбов... Но сейчас только безоблачное счастье, которым Андрей окутывает, как мантией, себя и Джейн.

Пока он не знает, что любимая им женщина всем своим прошлым не стыкуется с его воображаемой героиней. Михалков строит на этом противоречии дальнейшее развитие отношений Толстого и мисс Маккрекен. Для этого ему и была нужна Джулия Ормонд с ее холодноватостью, энергией, определенной мужской хваткой, декорированной неярким, но умелым женским обаянием, в разрешении деловых проблем. И парящий в небесных высях русский юноша, который очень сильно разобьется, упав с этих прекрасных высей на грешную землю. Пока рубеж намечен, тонко обозначен - так, чтобы еще не давать о себе знать ни Андрею, ни Джейн. Они сами, каждый своим путем, придут к точке пересечения, когда все откроется с беспощадностью безжалостных реалий. А пока "паутина" любви, как говорил Лев Толстой, все больше связывает их.

В одну из главных сцен фильма - присягу юнкеров на Соборной площади, которую они приносят государю, режиссер вводит крупные планы Джейн. Толстой видит ее - она пришла на площадь в такой святой для него день! Он улыбается ей, идя в строю, посылает ей улыбку, уверенный, что она ждет ее! Теперь он может бесстрашно объясниться, сделать предложение, получить ее согласие. Иначе бы она не стала ни навещать его, ни появляться на Соборной площади. Для юнкера все в мире "образуется" (опять слово из Толстого Льва) любовью. Этой стихийной силой, живой, своеобразной логикой для Андрея замкнут круг бытия.

Все слилось - государь, которого он любит, присяга - клятва офицера служить Родине, чувство к Джейн. Гармония повсюду... Твердо печатая шаг, с тремя красными тюльпанами, он идет к Джейн ясным, солнечным, весенним днем. Улыбается миру... В эти минуты актер действительно сбрасывает весь груз прожитых им, Олегом Меньшиковым, лет. Ни грана душевной усталости, горечи неосуществившегося, что присуще каждой человеческой жизни. Только юная, девственная вера в то, что на любовь отвечают любовью, что все должно непременно сбыться, зло никогда не коснется своей рукой будущего его и Джейн.

Откуда ему знать, что жизнь наша - великая путаница, что бывают препятствия недоступные, сокрушающие надежды и ожидания. Андрей почти летит в дом Маккрекенов - пока его не остановит генерал фон Радлов, едущий в коляске, тоже с букетом, с нотной тетрадью, с папкой, тоже к Маккрекенам и тоже делать предложение очаровательной американке.

Ситуация драматическая - и комическая. Соперники сталкиваются, но генералу и в голову не приходит, что мальчишка-юнкер осмеливается претендовать на облюбованный его командиром предмет страсти.

Исполненный уверенности в победе, в связи с этим расположенный ко всему миру Николай Карлович фон Радлов радуется встрече, сразу, по-военному, решив использовать знания Толстого в английском, которым сам генерал не очень-то владеет. Разве что солидно, веско произносит "уеs" самое доступное ему в английском слово. Слава богу, очень короткое и понятное. Зато Андрей потрясен. Но не имеет права свои чувства обнаружить.

Режиссер снова выстраивает сцену на контрасте состояний героев, что подхватывают и реализуют Меньшиков и Петренко. Победоносный командир, идущий на штурм крепости, которая, по его предположениям, сдастся без боя... И юнкер, не имеющий права перечить командиру, обязанный выполнить его приказ... Прочесть Джейн послание старого холостяка, адресованное мисс Маккрекен, в котором он просит ее руки... Михалков удивительно умеет открывать в жизни острое смешение драматизма и юмора. По сути, мы так и живем едва ли не каждый день, иначе бы давно сошли с ума, особенно в наши дни. В данном же случае ситуация локальна, но сгущена в красках до предела.

Поразительно смешон влюбленный генерал, деловито продумавший весь церемониал сватовства. Портреты престарелых родителей - матушке девяносто, она еще жива, отец умер... Музицирование - то есть аккомпанемент, под который юнкер должен читать генеральское послание с широким использованием стихотворных строк, должных подчеркнуть, видимо, сколь велико и поэтично чувство Николая Карловича, дождавшегося к годам шестидесяти своего часа. И Андрей, постепенно приходящий в себя после того, что ему приказал - по форме попросил - вышестоящий чин...

Меньшиков не играет того взрыва, что, на первый взгляд, ему как будто диктует встреча с генералом. Он словно замирает. Только больше не улыбается, не печатает шаг. Сидя рядом с генералом в коляске по пути к Маккрекенам, только слушает, на самом деле с ужасом осознавая то, что ему предстоит сейчас сделать. Не протестует - во-первых, вышколен, во-вторых, потрясен настолько, что не может сразу сообразить, как быть ему самому? В доме Маккрекенов скованно двигается, молчит, когда фон Радлов представляет его как одного из самых одаренных своих учеников...

"Что делать?.. Что делать?.." Актер живет этой мыслью, внешне оставаясь безучастным к происходящему. Старается не смотреть на Джейн точно найденная деталь. Если посмотрит - не выдержит, сорвется, что Андрей сейчас интуитивно понимает.

Так же безучастно поначалу он читает текст - домашнюю заготовку генерала, постепенно осознавая, что происходит. Но он должен вмешаться, должен прекратить этот фарс! Он в роли Сирано (хотя тогда еще не было пьесы Ростана). Генерал, с удовлетворением аккомпанирующий цитатам, которыми он объясняется в любви, потому что своих слов не нашел... Исполнитель его роли - юноша, во внуки ему годящийся... Хватит! Интонационный переход у Меньшикова не резок, когда Андрей начинает говорить "от себя". Что-то живое, подлинное постепенно пробивается в его крепнущем голосе.

Легким движением Толстой чуть отстраняет от себя генеральское послание и медленно отводит от него глаза, подымая голову. "Я влюбился в вас с первого взгляда и полюбил вас, когда впервые просто увидел вас там, в купе поезда..." Андрей сдержан, очень серьезен в главный час его судьбы! "Никогда не буду любить никого больше, чем вас..."

Если вчитаться - без голоса актера - нескладные, почти корявые фразы. Но они и должны быть такими у мальчика, которого играет Меньшиков. Он произносит их со спокойной, истовой убежденностью, уверенный, что он первый на земле придумал эти слова. До него так еще никто никогда не говорил. Он и его Джейн - Адам и Ева, они первые на земле люди... И все у них навсегда...

О нелюбви Меньшикова к патетике уже приходилось писать. Поэтому в объяснении Толстого он ищет некое снижение, находя его в простодушии русского Ромео, обстоятельно рассказывающего, что предстоит любимой им женщине, коли она даст свое согласие стать его женой: "Через несколько дней я стану офицером. Поначалу жалованье у меня будет небольшим, и семья наша бедная. Я понимаю, что в таком положении мне рано думать о женитьбе... Но если бы у меня была бы крошечная надежда на будущее... Как я был бы счастлив".

Его слушают с удивлением, но для Андрея сейчас существует только Джейн. Он делает то, что должен сделать, поставив на карту даже то нищенское будущее, о котором сейчас говорил. Толстой не может не понимать, чем немедленно, по возвращении в училище, обернется для него соперничество с генералом... Однако мог бы сейчас дочитать генеральский текст, а потом прийти еще раз, возможно, посмеяться вместе с Джейн над предложением лысого влюбленного... Но это против правил Толстого, против его уважения к другим и оттого к самому себе. С тем он уходит из дома Джейн, не ожидая ответа.

Не надо связывать полноту откровенного признания с неким моральным ригоризмом: ригоризм иссушает сердце. Просто таков этот человек, не желающий никаких лазеек, подпольных ходов, неправды в великом и малом.

Потом фон Радлов жестоко отомстит. Назовет Андрея Толстого перед всем училищем обманщиком, вором, укравшим веер, дорогую вещь, у мисс Маккрекен. Толстому остается по-русски глушить обиду, оскорбление, мысль о том, что теперь Джейн потеряна навсегда, что погублена карьера, рюмкой водки. Вернее, не одной рюмкой - хмельной Андрей, отпущенный перед спектаклем, приходит в дом маменьки этаким развеселым - печальным гулякой, признаваясь горничной Дуняше (Анна Михалкова), что прокутил ее три рубля, одолженные как раз на починку веера. Пить Андрей явно не умеет... Но почти сразу трезвеет, когда видит в своей комнате поджидающую его Джейн.

Вторая часть картины построена как цепь неожиданностей, обрушивающихся на Толстого. Всякий раз ему приходится словно приходить в себя, когда нечто невероятное оказывается реальным, зримым, осязаемым. Конечно, меньше всего после того, что случилось, он мог ждать визита мисс Маккрекен.

Тем не менее она здесь, сидит против него, ходит по комнате, взволнованная, нервно произносящая необязательные фразы, готовясь к "благодарности", которая в ее представлении должна стать любовным актом. Так она привыкла. Она долго платила и сейчас, наверное, платит телом. Тем более влюбленному в нее мужчине... Но случается нечто странное: влюбленный мальчик хочет не секса, а Любви. Такой, какой он себе ее представляет. Он оскорблен платой, которую предлагает ему американка. Вот она, черта между ними, вновь возникающая, уже ярче и шире... Теперь преодолеть ее пытается она, Джейн, еще ни разу в жизни не встречавшая такого к себе чувства.

Настоящей платой становится правда, которую Джейн говорит, вероятно, в такой полноте первый раз в жизни. Называет все своими именами. Признается, что должна увлечь генерала фон Радлова, чтобы помочь Маккрекену, кстати вовсе не ее отцу, запустить проект машины под названием "Сибирский цирюльник", которая будет лихо "стричь" русский лес в далекой тайге. "Слегка увлечь" - так она определяет свою задачу, безмерно раня Толстого.

В принципе главное действующее лицо в этом эпизоде снова Джейн, ей максимально отдан текст, ее снимают крупно, сверхкрупно... Толстой слушает. Лицо его сомкнуто, он должен вынести и это. Принять или не принять? Как далеко все это от еще недавней Джейн, пришедшей к нему в лазарет, улыбавшейся ему на параде... От Джейн, которую он совсем не знал... Даже цвет волос другой - у той черноволосой, не очень красивой женщины, которая сейчас исповедуется ему... Все рушится в несколько минут... А может быть, как раз и не рушится? Лицо Толстого странное, застывшее, такие лица бывают у людей, когда им внезапно сообщают о смерти очень близкого человека. Наступает долгая пауза. Пустота, в которой нет ни ужаса, ни боли. Все замирает, сознание погружается в холодную тьму...

Сказка, кажется, окончена... Но Джейн наступает, напоминая о сделанном Андреем предложении. Она исполнена иронии по отношению к себе, в первую очередь,- на таких женщинах, как она, не женятся. Она еще скажет об этом. Посмеивается над собой: раз пришла сюда, стало быть, согласна... Андрей не очень связно отвечает, что "ввел ее в заблуждение", хотя речь идет о заблуждении, в которое он сам себя ввел, это звучит в его интонации.

Заблудился в своих видениях, а теперь в потемках, не в силах соединить, связать вчера и сегодня, тогда и сейчас.

Как часто бывает с Меньшиковым, он играет эту сцену вопреки тому, чего, казалось бы, от него ждут. Толстой погружен в себя, в бездну, из которой никак не может выбраться, потому что каждое слово Джейн - новый удар. Прямо в сердце. Так взрослеют. Разверзшаяся пропасть между Джейн выдуманной и Джейн реальной требует решения. Действительность на самом деле очень жестокая вещь - Андрей начинает с этим мириться.

"Вы сожалеете о том, что сделали?.. Раскаиваетесь в вашем поступке? То, что вы сказали, было правдой?" Джейн продолжает атаковать, хорошо понимая, что происходит с Толстым: она старше его не только по возрасту. По опыту, по достаточно циничным взаимоотношениям с жизнью. Но хочет все услышать до конца, чтобы еще раз убедиться в том, что не ей, добывавшей хлеб насущный греховной жизнью, мечтать о любви прекрасного, чистого юноши. Ей не легче, чем Андрею. Он отвечает ей, выдыхает "yes", то есть - да, ввел в заблуждение, да, сожалеет, раскаивается... Или второе - он сказал ей правду... Конечно, второе - Андрей не отрекается от новой, истинной Джейн, как бы далека она сейчас ни была ему. Оттого отказывается от нее, зовущей "соmе hеrе", стоя у его постели. Она опять хочет расплатиться с ним!

"Вы не любите меня..." - да можно ли так ответить ему, любящему и принявшему ее другой! Вот этого он уже не примет... Андрей ужасается ее словам,- заставив его смириться, она снова разрушает им воссозданное...

Обморок, потеря сознания, не только физически оправданных,- исход пережитого. Это и маленькая смерть, короткий уход в небытие. Оттуда Андрей Толстой вернется прежним и новым: ему больше не дано находиться по другую сторону земных будней. Он падает, как падают мгновенно убитые пулей, выстрелом прямо в сердце. Как подкошенный, валится на пол. Приходит в себя и осознает, что теперь, после только что случившегося, между ним и Джейн возникли новые отношения взрослых людей, когда мужчина берет на себя ответственность за любимую женщину, пусть с таким прошлым, как у мисс Маккрекен.

Мужчина умеет отметать прошлое своей женщины: для него жизнь любимой начинается с их встречи. Тема первых влюбленных, Адама и Евы, снова звучит в истории Толстого и Джейн. Снова все с чистой страницы, что дается Андрею на диво, кажется, без усилий. Вероятно, оттого, что он свободен "от бессмертной пошлости людской, которой - по Тютчеву - всегда больна толпа. Толстой - не из толпы. Человека из толпы Олег Меньшиков играть, сыграть не может. Не может раствориться в массе. Одни его герои, уходя от подобной перспективы, замыкают душу в молчании и существуют в кругу собственных тягостных дум. Другие (пока лишь Андрей Толстой) с ясной и простой глубиной мироощущения отторгают себя от остальных, не смыкаются с ними в радости осуждения себе подобных, в низости помыслов и намерений. Андрей подымается над этим. Он взрослеет, но душа ребенка по-прежнему довлеет, помогая вознестись над грязью. Не бросить камень в грешницу, а протянуть ей руку. И любить ее новой, осознанной любовью.

Люди, наделенные даром сохранить в себе взгляд ребенка, вырастая, в общем, несчастливы - в житейском смысле, что естественно. Но и счастливы, сохранив себя вопреки всему. Как Андрей Толстой.

...Все, что произойдет с Андреем и Джейн почти сразу после первой их ночи, могло бы толкнуть Толстого на самоубийство. Обман, предательство, грязь - то есть пошлость, от которой бежит русский мальчик. Доверие Джейн, ее исповедь - при всем ужасе, пережитом Андреем, делают его по-своему счастливым. Она нуждается в нем, как ни в ком другом, тем горше окажется последняя правда о ней.

Вернувшись на рассвете в училище, Андрей снова превратится в мальчишку. Мальчишку-победителя... Криком разбудит товарищей в пятом часу утра. "Нечего спать, когда человек женится!.." Да, он женится, Джейн подарила ему всю себя - со своей страшной юностью, сиротством, мраком... Он благодарен ей, жизни, Богу за дарованную ему ношу... На нашем экране очень давно не появлялся герой, утверждающий мужское достоинство, рыцарство по отношению к женщине, даже падшей, напоминая об исконном мужском начале: защитник и опора слабой женщины. Потому что женщина слаба от рождения, как бы не протестовали феминистки, восполняя таким образом пустоту в собственной личной жизни. В Андрее Толстом есть некое совершенство. Отнюдь не во внешнем его облике - в этом смысле Олег Меньшиков уступает многим.

В способности по-мужски принимать мир женщины, что актер отстаивает в безупречно достоверной эмоциональной форме, приближенной к житейскому аналогу. Во времена распада, отрицания прошлого, а потому и будущего, презрения к нравственному началу актером и режиссером предложена модель молодого человека, приемлемая в принципе и сейчас. Что не скомпрометировано ни выспренностью, ни фальшивым умилением - смотрите, как хорош наш герой! Зрители могут отождествить себя с юнкером Толстым, по крайней мере, захотеть себя отождествлять, что-то преобразив в своем внутреннем мире. То есть сомкнуться с человеком, который лучше тебя, но каким ты мог бы быть. Или стать... Михалков постоянно выступает за "узнаваемость" своих героев зрительным залом. Узнаваемость может быть и такого толка: когда персонаж становится прекрасной для зрителя перспективой. Прекрасной и возможной. Таков Андрей Толстой.

Оттого и во второй части картины повзрослевший герой остается как бы несколько заземлен, балуется в казарме, дразнит товарищей, затевает возню, веселую, ребяческую... Все от счастья взаимной любви, от веры, что Джейн его, только его, отныне и навсегда, в горе и радости, как говорится в англиканском обряде венчания. В мыслях, разумеется, он уже обвенчан с Джейн.

Во время представления "Свадьбы Фигаро", где Андрей поет Фигаро, в антракте произойдет то, что, в общем, наверное, и должно было произойти. Это не просто ловкий драматургический ход, свойственный старым пьесам, когда герой, случайно оказавшись в нужном месте, слышит скрытую от него правду. Да и правда ли то, что говорит Джейн взревновавшему генералу фон Радлову, когда отвергает все обвинения в связи с "мальчиком"? Просто так ей сейчас необходимо вести себя, чтобы не провалить дело, выполнить условия контракта, заключенного с Маккрекеном; она работает. Изображает - не очень удачно - возмущение "нелепой выходкой" фон Радлова, полное недоумение относительно ее близких отношений с Андреем: "Да сколько ему лет? Двадцать? Он - влюбленный мальчик. А вы? Как вы можете сравнивать себя, почтенного генерала, с мальчишкой, сделавшим дикую глупость?" Мисс Джейн хорошо усвоила, что нападение - лучший способ защиты, даже в поединке с опытным военным. Атанде давать ему пока рано...

А за стенкой "мальчишка" ловит каждое ее слово, которое ранит гораздо больнее, чем ее прежний рассказ о себе, ее поведение у него дома, той ночью... Он теряет ее - уже навсегда. Не оттого, что она может принадлежать генералу. Оттого, что все ею предано. И будет предаваться потом...

Эпизод смонтирован на быстром чередовании крупных планов Андрея и Джейн, стоящих по разные стороны стены. Андрей как будто вбирает в себя каждый звук. Пока все до краев не заполнено... Тогда он срывается, мчится по лестнице, по переходам тыльной стороны маленького театра... Выбегает на улицу, не замечая дождя, луж... Пока не исчезает в каком-то темном складе, без окон, грязном, обшарпанном... Пробег Толстого - точное выражение его состояния, когда после подобного потрясения необходимо энергичное физическое действие, необходимо и реально уйти дальше, дальше, спрятаться, не слышать, не видеть... Энергия иссякает, но он не понимает, где он, что с ним... Лицо - как трагическая маска, оно вытянулось, стало неподвижным. Излом бровей - как у Пьеро в старом театре. Еще одна маленькая смерть: утеряно ощущение окружающей реальности... Шок не пройдет и тогда, когда Андрея найдут товарищи, капитан Мокин, когда его поведут назад, чтобы не сорвать спектакль, на котором присутствует его высочество великий князь, брат императора. Толстой не сопротивляется, он, как обмякшая кукла, позволяет делать с собой, что угодно. Он ничего не чувствует...

Расслабленность, инертность, безволие после стремительной энергии бега в никуда передают полноту крушения, всю раздавленность Андрея грудой лжи. Предел человеческой напряженности, переходящей в покорное безволие.

Андрея выталкивают на сцену - зачем? Он не понимает... Кажется, надо что-то делать? Полное отсутствие при физическом присутствии в роли... Суфлер нервно подсказывает итальянский текст партии, но Андрей говорит по-русски, в реndаnt своим мыслям, не отрывая глаз от сидящей в партере Джейн рядом с фон Радловым. Именно она помогает ему вернуться к действительности. Все сейчас укрупнено в его восприятии - вот Джейн склоняется к генералу, говорит с ним - для Толстого это продолжение ее недавнего разговора с фон Радловым, который он случайно услышал. На самом деле Джейн жадно следит за Андреем, она уже знает, что произошло... Но воображение рисует ему совсем иное, все проступает сквозь увеличительное стекло оскорбленной веры, все разрастается, принимая чудовищные размеры и требуя поступка.

Перед глазами мелькает смычок виолончели - единственное оружие вместо эспадрона, как это было в дуэли с графом Полиевским... Схватив смычок, Андрей срывается со сцены, бежит в зал и бьет фон Радлова. Убить смычком невозможно - снова глупая, действительно мальчишеская выходка, но имеющая роковой исход. Чтобы погасить скандал, надо осудить Толстого. Все зависит от того, что он скажет на суде о причинах своего безумного поступка. Если бы рассказал правду, то есть сослался бы на свою ревность к Джейн, любовнице его, поведал бы о том, что их связывает, наверное, господа судьи снизошли к молодой глупости влюбленного юнкера, и наказание было бы не слишком суровым. Во всяком случае, с военной карьерой не пришлось бы навсегда расстаться.

В этом один из главных смысловых, нравственно существенных узлов картины. Андрей не расскажет о Джейн, о генерале фон Радлове, о том, что было между ними на самом деле. Он будет молчать. Подлинное чувство мужского достоинства не позволит ему предать огласке связь с женщиной, пусть и предавшей его. В одной из статей автор (кстати, женщина) все дивилась: что за глупость жертвовать собой, своим будущим ради какой-то "американской шлюхи"? А если Джейн была совершенно "положительной", как говаривали в советские времена? Тогда молчание Толстого имело бы смысл? Суть не в том, кто женщина, из-за которой сломана жизнь юнкера. Суть в нем, для кого первостепенно сознание собственной чести, ею он не поступится, что незыблемо для него - иначе жизнь теряет для Андрея смысл.

В эпизодах ухода на каторгу Меньшиков не боится играть враз повзрослевшего человека. Теперь вы можете считать его морщины, господа журналисты - они оправданы пережитым в судьбе Андрея Толстого. Приняв тяжкий крест, он принимает все, что ему теперь предстоит: каторга, поселение, жизнь в Сибири, разлука с близкими, может быть, навсегда. Хорошо воспитанный мальчик из дворянской семьи, получая халат каторжника и шапку, привычно, тихо благодарит: "Спасибо..." Он проходит первые круги каторжного ада безмолвно, никому не позволяя приблизиться к тому сокровенному, что он уносит с собой.

Думается, фамилия героя "Сибирского цирюльника" в принципе семантична. Несмотря на то, что в первой уже сцене Андрей подчеркивает, что графу Толстому он "не родня", в самом имени, данном ему авторами, несомненно заложен определенный смысл, объединяющий юнкера с персонажами великого писателя. Это явственно проступает в последних эпизодах фильма, когда становится ощутим романтический оттенок истории каторжника Андрея Толстого. Романтизм, испытанный в горниле духа, не только как нечто прекрасное, но и как правда о человеке, до какого-то времени скрытая от других глаз.

...Вокзал, с которого уходят вагоны с каторжниками. Еще одно сюжетное кольцо: начавшись на подмосковной платформе светлым морозным вечером, начавшись случайной встречей с иноземной дамой, бубликами, шампанским, сломанным веером... Начавшись так мило и мирно... все завершается голой городской платформой вокзала, страшным, набитым людьми вагоном, залитым слезами лицом Толстого, слышащего, как его товарищи поют знакомую маршевую песню. Андрей должен знать, что они пришли проводить его, что они с ним. Он отвечает арией Фигаро, но звучит она трагически... Хотя все в его представлении оправдано: по-другому он жить не может.

Андрей появится на экране еще раз, когда бросится вдогонку за коляской Джейн, приехавшей через десять лет в Сибирь, в тайгу, чтобы не только увидеть Андрея, но и рассказать ему об их общей тайне. Она мчится в деревню Овсянка, не зная, что опоздала. На десять лет. Любящая Андрея горничная Дуняша поехала вслед за ним, стала его женой, родила ему детей. Стал ли счастлив бывший юнкер, на деревенском доме которого вывеска "Цирюльникъ Андрей Толстой"? Наверное, и да, и нет...

Практически у актера остается лишь отчаянный, долгий пробег, без слов. Густой лес, взгорки, ручьи, ямы... Он летит над ними... чтобы остановиться на дороге, увидев коляску Джейн. Она правит лошадьми, она спешит вернуться в свою жизнь. Уносится прошлое обоих, вернуть которое невозможно. Кажется, Джейн так и осталась его единственной любовью, но их пути больше не скрестятся, не соединятся. Та самая черта оказалась непреодолимой. Американец, вероятно, понял бы, что Джейн, в общем, не совершила ничего ужасного, продолжая ради дела кокетничать с Радловым, обманывать его, оставаясь вполне равнодушной к возможному браку со старым генералом. Бизнес - дело святое. Но никогда этого не понять русскому юнкеру Андрею Толстому. У него другие святые истины.

Толстой смотрит вдаль. Джейн исчезает. У него совсем другое лицо - не потому что шрам изуродовал веко, что борода старит его, что руки его стали руками рабочего человека... У него уже другой взгляд любящего - умеющего терять.

В "Сибирском цирюльнике" Олег Меньшиков сыграл еще одну роль - сына Андрея Толстого и Джейн, американского кадета Эндрю - имя отца в американском варианте,- унаследовавшего от отца его упрямый максимализм и цельность. Кадет Маккрекен ни за что не согласится назвать великого Моцарта дерьмом, чего от него требует командир: будет часами бегать в противогазе, спать в противогазе, снова бегать, не снимая отвратительную маску, но не уступит. Не сдастся. "Он - русский, это многое объясняет" - рекламный слоган картины взят из последней сцены, резюмирующей итог любовной драмы Джейн и Андрея Толстого. Нового, необычного для Олега Меньшикова героя... Нового для отечественного кино конца века.

ЛЮБИМЫЙ СЫН "КРОВАВОЙ МАМЫ"

Меньшиков почти никогда не снимался в эпизодах. Такие роли в его послужном списке можно по пальцам перечесть: в молодости - Кирилл из "Родни" Михалкова; безмолвный юный офицерик в "Поцелуе" - как дань уважения маэстро Балаяну, у которого перед этим опять же в эпизодах играл "друга Алисы"; была роль второго плана в картине Говорухина "Брызги шампанского", вырывавшаяся за границы малого метра. Олег Евгеньевич с младых ногтей привык занимать максимум экранного пространства и времени. Тем более неожиданным казалось его решение сыграть в фильме "Мама" персонажа, существующего в тени мощной фигуры главной героини. Играть "маму" должна была Нонна Викторовна Мордюкова, актриса огромного драматического темперамента. Именно на "маме", по имени Полина Юрьева, изначально было сконцентрировано внимание авторов с расчетом на такое же активное внимание и сопереживание зрителей, в первую очередь, этой женщине. Сценарий писал звукооператор Ариф Алиев, до этого участвовавший в работе над сценарием "Кавказского пленника". Ставить картину было предложено компанией "НТВ-ПРОФИТ" Денису Евстигнееву.

На роли сыновей Полины, включая погибающего в первой половине фильма Никиту, решено было приглашать звезд. На сыновей заметно падал отсвет властной и сильной их родительницы, много лет, словно в кулаке, сжимавшей волю и желания ее мальчиков, не давая им самостоятельно плыть по океану,тем паче нужны были артисты яркие, умеющие вылепить из немногих деталей характеры и судьбы. Так в картине появились Владимир Машков, Евгений Миронов, Алексей Кравченко. Для Меньшикова писалась роль старшего, любимого сына Полины Ленчика, ставшего калекой по вине матери.

На согласие Меньшикова сниматься в "Маме" немало повлияли чисто личные мотивы. С Денисом Евстигнеевым он когда-то служил в театре Советской Армии. В картине принимал участие товарищ Олега, талантливый художник Павел Каплевич, с которым они работали над "Нижинским", а во время съемок "Мамы" трудились над "Горем от ума". Каплевич не скрывает, что во многом именно он уговорил Меньшикова играть Ленчика. Был один, немаловажный для Каплевича и Меньшикова, момент. Постановка "Горя от ума" требовала больших расходов, денег не хватало, и свои гонорары они сделали частичным источником финансирования будущего спектакли. Наконец, существенным было участие в проекте Нонны Мордюковой, к которой Меньшиков всегда относился с искренним уважением.

Команда подбиралась сплошь из именитых. Даже небольшие роли играли набиравшие очки Максим Суханов и Андрей Панин. Позже именно Андрей Панин с иронией заметит: метались-де между американским боевиком и российской трагедией, а всем не угодишь. Вот и вышла "Кровавая мама - III". Суждение очень точное.

И Павел Каплевич спустя почти три года скажет, что в сценарии что-то смущало, но казалось, можно вытащить... Чего, увы, не случилось. Надежды, разумеется, были связаны и с Денисом Евстигнеевым, за которым тянулся шлейф способного режиссера после выхода в свет его дебютной ленты "Лимита" одной из первых в российском кино серьезных попыток заговорить о "новых русских", о драме сопутствующего их судьбам опустошения, потери реальных контактов с миром. На гребне первого успеха Евстигнеев начал работать над картиной, в основу которой была положена подлинная история семьи Овечкиных.

За годы перестройки в России много раз происходили события сугубо экстремальные, приковывавшие к себе внимание миллионов людей, от мала до велика. Некоторые из этих событий меркли в памяти, теряя изначальную силу. Судьба Овечкиных, напротив, с годами обрела особое трагическое измерение.

Их история напоминает, что нередко жизнь оказывается самым непредсказуемым и искусным драматургом, не требуя авторских ухищрений, будь она рассказана писателем, кинематографистом. Все в ней поразительно... Начиная с главы семьи, матери одиннадцати детей, Нинель Сергеевны Овечкиной. Ее отец погиб на фронте. Мать в годы войны застрелили на колхозном поле за то, что она крала картошку, чтобы прокормить себя и пятилетнюю Нелли. Так девочка-сирота попала в детский дом. Она выросла и дала себе слово, что будет иметь столько детей, сколько пошлет ей Бог. Родила одиннадцать... Муж умер, и Нинель Сергеевна управляла сыновьями и дочерями, как маленький монарх в своем королевстве.

Сыновья оказались на редкость музыкально одаренными. Ребята создали семейный, звонкий и веселый, ансамбль "Семь Симеонов". Сами складывали немудреные песенки, исполняли их под собственный аккомпанемент, играя на разных инструментах. В советской стране самодеятельных артистов любили. Иркутские "Симеоны" стали выступать в Москве, имели успех. До настоящих профессионалов они не дотягивали, но умиляли приятной семейственностью, тем, что в ансамбле играли парни от двадцати пяти до одиннадцати лет, что славно улыбались, заставляя зал радоваться вместе с ними. После гастрольной поездки за рубеж Овечкины, видимо, изрядно потеряв реальную самооценку, решили бежать в дальние страны, полагая, что там в их кошельки посыплются десятки тысяч долларов, а сами они будут купаться в бассейнах, наполненных шампанским. Был еще один стимул к бегству, несколько раскрывающий царивший в доме дух. Ольга, одна из Овечкиных, миловидная девушка лет семнадцати, стала подругой "лица кавказской национальности", "черного", как называли таких братья Овечкины. "Лицо" это, молодой азербайджанец, любил Ольгу, хотел на ней жениться. Ольга ждала от него ребенка. Но братья не могли этого допустить. Беременность Ольги подтолкнула их к побегу. Решено было взять билеты на самолет, пронести оружие в футлярах от музыкальных инструментов - любимцев города Иркутска в родном аэропорту никто не стал бы досматривать. Затем захватить самолет и заставить экипаж "рулить" в Лондон. Почему именно в Лондон? Толком Овечкины сами не знали, никогда там не были. Очевидно, доверяли англичанам больше, чем другим... В случае неудачи с побегом решено было всем покончить с собой, только не сдаваться властям.

Побег не удался. Старшие Овечкины застрелились. Один из них, Василий, убил мать по ее приказу, после чего пустил себе пулю в лоб. В живых остались пятнадцатилетний Игорь (он только поранил себя) и Ольга.

Незадолго до этой страшной акции известные документалисты Герц Франк и Владимир Эйснер сняли картину "Семь Симеонов", легкую, милую и светлую, как музыка их героев. После побега, гибели Овечкиных, после того, как омоновцы сажали самолет под Санкт-Петербургом, не щадя пассажиров, Франк снял еще один фильм. Ему казалось, что он отчасти виновен в чрезмерно выросших амбициях Овечкиных, приведших их к жуткому финалу. В новой картине он запечатлел и суд над беременной Ольгой и несовершеннолетним Игорем, собрал свидетелей из числа тех, кто летел в захваченном самолете. Картина Франка стала обвинительным документом не только для Овечкиных. Люди, сидевшие в зале суда, выглядели нелюдьми, требуя расстрела запуганного старшими братьями, совершенно потерянного, одинокого мальчишки и женщины, которая вот-вот должна родить... Страна, потерявшая человеческий облик, живущая в тупой, беспросветной жестокости, вставала с экрана. Страна, в которой человек не имел права выбрать, где и как ему жить.

У Арифа Алиева и Дениса Евстигнеева в руках оказался потрясающий по силе жизненный материал, дававший не просто сюжетную схему, а точную структуру, который диктовал жанр, вносил острое социальное начало. Талант Мордюковой позволял надеяться, что фильм об Овечкиных станет серьезной драматической сагой о жертвах и безумцах, взращенных советской системой. Однако Арифа Алиева совсем не волновало то, что случилось с певучими "Симеонами". Он бойко давал интервью, всячески подчеркивая, что не хочет знать никаких реальных фактов, фильмов документальных не смотрел и смотреть не собирается, все это ему ни к чему... И сочинил третьесортный боевик о властной и неукротимой матери, сгубившей своей злой волей бедных ее ребятишек. В итоге появилась картина слабая, невнятная, заемная. Авторы не дали себе труда озаботиться хотя бы таким естественно возникающим у зрителей вопросом: отчего же решили все-таки Полина и ее мальчики бежать на Запад? Основной мотив, движитель всей истории, выпал из поля зрения драматурга, как это ни парадоксально выглядит. Подлинная драма превратилась в скучную цепочку надуманных событий, звенья цепочки рвались на глазах. Жестко и откровенно проступала схема: мать, посчитавшая свою волю законом для детей, сломала их и свою жизнь. Все это бесконечно повторялось, акцентировалось, утомляло.

Ленчику - тому, которого сыграл Меньшиков,- кажется, отведено в фильме даже меньше времени, чем, скажем, наркоману Павлику (Евгений Миронов) или секс-богатырю Николаю, оплодотворявшему с большим рвением десятки жительниц тундры. Но именно в судьбе Ленчика как бы концентрировалось все самое горькое, к чему привел безудержный диктат и нрав Полины. Самый одаренный из сыновей, надежда матери, Ленчик был ранен в позвоночник, когда Полина повезла его вызволять отца из лагеря. Подкупленные конвоиры открыли огонь, отца убили, дав уйти матери и сыну, опасным свидетелям их мздоимства. Ленчик не выздоровел - рана навсегда приковала его к инвалидному креслу.

Олегу Меньшикову, любящему поиски внешней характерности, могла показаться интересной роль, в которой его герой основную часть картины проводит недвижимо, когда в распоряжении актера остаются мимика и руки. Возможно, его привлекло и то, что после неудачного взрыва в самолете и ареста Ленчик отправлен в тюремную психиатрическую больницу. Мать подсказала ему, что так он легче перенесет жизнь за решеткой. Там Ленчик притворяется сошедшим с ума и потерявшим дар речи. То есть "косит" под психа, оставаясь на самом деле нормально мыслящим и страдающим человеком.

Но актеру, видимо, показалось недостаточно просто изображать человека, симулирующего потерю рассудка. Он находит почву для молчания Ленчика, порой дерзкого и вызывающего. Причем таким способом обороняется не только от медперсонала и живущих в палате-казарме больных, но и от матери. Он не может простить ей содеянного с ним, с братьями, с Никитой, погибшим в самолете. И погружается в собственный мир - отделяющий его от всех мир, безнадежный, горький, не желая туда никого пускать и ничего ни от кого но принимая.

Актер не старается убедить, что кривляния Ленчика, его дергающееся лицо, дурацкая улыбка, суетливые движения рук - естественное проявление психической болезни. Он. намеренно перебирает, издевается: хотите - верьте, хотите - нет! Мне-то наплевать на вас, что с меня взять! Примерно такова его логика - логика отторженного от людей и в них не нуждающегося. Ленчик давно перевел себя в разряд покойников...

Часть эпизодов фильма относится к жизни Юрьевых еще до побега, когда они выступают с концертами. Ленчик остался участникам семейного ансамбля (думается, когда-то родившегося благодаря ему). Братья исполняют нечто бурное на манер латиноамериканских мелодий. Ленчика вывозят на сцену в кресле, слегка декорированном под повозку. Он улыбается дежурной улыбкой так положено артисту. Исполняет свою партию, никоим образом не выказывая горя, боли, унижения,- а он унижен самим способом нынешнего своего существования. Внешне он еще вместе с братьями. Покорился ли он тому, на что обречен? Меньшиков оставляет это в стороне, впрочем, у него и материала-то нет, чтобы как-то об этом дать задуматься нам... Он даже как бы уступает место здоровым - Николаю, Павлу, Василию, Юрию... Они ссорятся, дерутся, мирятся, а он, Ленчик,- печальный зритель маленькой человеческой, семейной комедии.

Однажды я мысленно попробовала произвести некую рокировку: представим, что в инвалидном кресле, допустим, оказался Павел... А Ленчик стал наркоманом, сутенером, пешкой, но все еще покоряющим своими блистательными танцами, последней отрадой, к тому же позволяющей иногда подзаработать. Меньшиков, танцующий, двигающийся не хуже Евгения Миронова, сыгравшего Павла, был бы, наверное, ослепителен. И пляшущий перед студентами-иноземцами в Москве, и спасающий своими танцами мать и братьев в вагоне электрички... Подобный вариант, безусловно, был бы интересен, ярок. Но эти гипотетические размышлении прерывает внезапная мысль о том, что Меньшикову уже интереснее играть роли так называемые возрастные...

Он долго был на экране да и на сцене юным, включая недавнего Александра Андреевича Чацкого.

Возможно, ощущение юности, молодости возникало оттого, что в героях актера обычно бушевали потаенные неперебродившие силы, а это присуще молодым. Даже Митя в "Утомленных солнцем" - усталый, преступивший, продавший,- в какой-то момент еще был способен по-юношески взрываться, выплескивая обиду, по-своему восстав...

Ленчик с молодостью распрощался, как только понял, что физически жив наполовину, а в остальном вышвырнут из мира живых. По годам Ленчику под сорок (что соответствовало реальному возрасту артиста в то время). Много седины. Измученное, какое-то сероватое лицо... Наступил момент, когда жить взахлеб невозможно. Появляется в душе, в сердце некий внутренний ограничитель, он останавливает, отрезвляет, камуфлирует открытые реакции.

Возможно, это только мое личное восприятие перемен, которые вдруг увиделись мне в меньшиковском Ленчике, несмотря на скромный объем его роли. Убеждает то, что все это, опять же на мой взгляд, актер старается укрупнить, развить в завершающей части фильма.

Сюжет "Мамы" в принципе сводится к истории освобождения Ленчика из тюремной больницы, после того как Юрьевы отбыли срок и матери удается всех их собрать вновь под свое крыло. Братья слетелись на ее зов, хотя особой радости от встречи с матушкой не выказывают. Слишком много ими пережито, хотя по-прежнему боятся ослушаться ее приказов. Нет с ними только Ленчика. Полина добивается подписи, позволяющей ей забрать сына домой. Но предъявленные бумаги бессильны перед хамами из психушки. Остается действовать своими силами. Увы, эта часть картины явно более всего увлекла Дениса Евстигнеева, хотя вряд ли она того заслуживает. Поход в тюрьму всем семейством, хитроумный план спасения инвалида, блуждания по подземным коммуникациям, когда Меньшикову остается существовать в кадре в качестве живой поклажи... Делать ему здесь просто нечего - он так себя и ведет.

В переходе актера к ролям возрастным трудность была еще и в том, что в этом плане в кино все начиналось у него с эпизодической роли, к тому же слабо драматургически выписанной. Привыкший к максимальному пространству на экране, Меньшиков, должно быть, неосознанно рвется за рамки эпизода. Он искусно передает мнимое безумие Ленчика, хотя в одной и той же манере. Не исключено, что его сцены были сокращены во время монтажа фильма, кстати, крайне неудачного, отчего и возникает ощущение повторов, хочется большей амплитуды состояний, особенно во время его первой встречи с матерью. Это могло бы стать более точным посылом к финалу, который у Меньшикова несколько напоминает сольный выход премьера, что вообще для него характерно.

Однако, справедливости ради, замечу, что на самом деле Меньшиков не то чтобы спасает явно неудавшийся фильм - для этого мало усилий даже талантливого артиста и его талантливых коллег. Но все же именно он и Евгений Миронов вносят в заключительные эпизоды пронзительную ноту. Поначалу это прыжок Павла во время короткой остановки поезда, когда он бросается в придорожные огороды, вырывает огурцы с ботвой и, вернувшись в вагон, преподносит их матери как букет только что срезанных роз... Что-то в этом от будущего воссоединения несчастной семьи. Павлик, самый добрый из детей Полины, будто хочет возвратиться в детство, освободиться от злой "дури", в которой все время нуждается, от собственного безволия... Он успокаивается, затихает в объятиях матери, обо всем забывая... Евгений Миронов играет горемычного, искалеченного ребенка, он-то вряд ли понимает, что таким его сделала любимая мама, и кайф от "дури" был способом уйти от нее в другую жизнь. Ленчик существует на другом полюсе. Он почти отрубил себя от семьи за годы, проведенные в психушке; подсказанная матерью маска не приросла к нему, она - его бронежилет, более всего - в общении с близкими.

Похитив Ленчика из больницы, Юрьевы едут на электричке, уходя от погони. По вагонам рыщет милиции. Вокруг враги, братьям и матери нельзя расслабиться ни на минуту. Ленчик - главная цель ментовской операции. Юрьевы прикрывают его, а он, присутствуя, отсутствует, отрезав себя от всех. Кажется, его уже ничто не выведет из состояния глубокого равнодушия к собственной участи.

Он так же одинок в поезде, который мчит бывшую "Веселую семейку" (так когда-то назывался ансамбль братьев Юрьевых). Он ушел от остальных, один в купе, и маска опадает с его немолодого, усталого лица. Вроде бы пришла свобода, но она ему, калеке, не нужна... И надо ли заново соединять себя с матерью, с братьями? Их жалость не утешает того, кто живет только наполовину. Или вообще не живет?

Меньшиков привносит в эту сцену один из очень близких его героям мотивов - гордость, отметающую любые попытки жалости, даже сочувствия. Он знает, что вот-вот предстоит ему объясняться с матерью, которая понимает, что он может говорить, что он нормален, и захочет стереть проведенную им разделительную черту. Полина действительно приходит к нему... Она долго молит заговорить с ней. Ленчик смущает ее своим упорством, недоступностью но деваться матери некуда... Наконец он начинает говорить, тихо, не повышая голос -кричать, обвинять, впадая в истерику, чего-то требовать бессмысленно. Вместе с тем Ленчик безжалостен, вступая в диалог: слишком много накопилось за минувшие годы. Чуть монотонно рассказывает, как вместе с братом Никитой в детстве стриг злую собаку, чтобы собрать шерсть и связать варежки для обмороженных рук матери... Напоминает о гибели Никиты, самого доброго из братьев, в самолете по вине матери... О том, что и оставшиеся в живых, в сущности, сломаны-переломаны тем, что сделала с ними Полина... Слов не так много, и Ленчик - не прокурор. Достаточно посмотреть на него - седого, угасшего, неподвижного, чтобы понять, к чему пришла веселая семейка. В нем будто сконцентрирована вся страшная участь нелепых бунтарей во главе с матерью-атаманом. Ленчик отчасти даже подчеркивает свое физическое убожество - самоочевидность этого самый страшный грех Полины.

Врожденная музыкальность неизменно помогает Меньшикову точно найти ритм речи его героев. Начиная с бурных, будто захлебывающихся диалогов юного Костика Ромина, нервной сбивчивости, внезапных, злых и намеренных пауз Мити в "Утомленных солнцем", ласковых, протяжных признаний Нижинского - и завершая тихой скорбью Ленчика, а позже Алексея Головина в картине "Восток-Запад". Отчасти это будет ощущаться в спектакле "Кухня" последней работе Меньшикова - режиссера и актера..

В тихой наступательности Ленчика, в его обращении к матери все время чувствуется предстоящая вспышка. Она должна стать катарсисом, но... ничего подобного не происходит. Рыдания Полины - не очищение, Ленчик это понимает. Понимает, что это боль от того, что невозможно вернуть любовь любимого сына, который недоступен и неприступен. Мать, как птица, бросается и каждый раз в кровь ударяется о каменную стену. В недоступности сына тоскливая, стойкая боль, она выкристаллизовалась за пятнадцать лет разлуки. И еще материнское чутье подсказывает: у Ленчика осталось только ожидание конца.

Кажется, здесь точка, финиш. Тем более дорога закончена, Юрьевы вернулись в те места, где когда-то их молодая мать встретилась с отцом, где они были счастливы. Возможно, кто-то из братьев действительно воспрянет...Не зря они устраивают сумасшедший хоровод прямо на платформе. Только не Ленчик -"догорай, бесполезная жизнь", будто думает он словами тургеневского героя, не участвуя в несколько истерическом взрыве эмоций своей семьи.

Юрьевы хохочут. Полина сажей мажет лицо, это еще больше всех веселит.

А Ленчик в стороне. Но братья хватают его кресло, втягивая в свою игру - игру взрослых людей, ставших в это время мальчишками. Постепенно на лице Ленчика появляется слабая улыбка, впервые за время его присутствия в картине. Потом критики назовут это "улыбкой Кабирии"... Прощением тех, кто оскорбил, изувечил, лишил возможности жить в полную силу. Отчасти это справедливо по отношению к Ленчику.

Но звучит еще и потаенная мысль, что нельзя, что грешно умирать прежде назначенного тебе срока. Ленчик уже узнал, что "так легко не быть". Он уже "не был". Но после всего выбирает "быть" - пусть с ним останутся рубцы насилий и обид.

Этой скупой печальной улыбкой заканчивается картина. Широко разрекламированная, она не то чтобы провалилась в прокате, но не имела того резонанса, на который рассчитывали продюсеры, режиссер. Звездный состав исполнителей в какой-то мере сыграл роль в привлечении зрителей в кинозалы. По свидетельству многочисленных опросов, люди, в первую очередь, как раз и говорили, что больше всего ждали встречи с любимыми артистами, но картина разочаровала. Позже и сама Нонна Викторовна Мордюкова весьма критически отнеслась к картине - с присущей ей иронией она точно подметила огрехи драматургии, подчеркнув, что авторы и сами не знали, ради чего семья Юрьевых устроила побег. Остальные звезды, снимавшиеся в "Маме", дружно молчали, кроме дерзкого, умного и неукротимого Андрея Панина.

Если же задуматься о том, что дал этот фильм актерам, игравшим братьев Юрьевых, то тем не менее можно найти некий положительный момент для каждого из них. В предложенных им характерных эпизодических ролях они должны были максимально насытить, наполнить скудный сценарный материал Напряжением фантазии, воли оживить муляжи Арифа Алиева. Кстати, после съемок в "Маме" Евгений Миронов даже увлекся, кажется, игрой на малой кинотерритории; во всяком случае, он блистательно сыграл писателя Гурова в картине "Дневник его жены".

У Меньшикова таких работ после "Мамы" не было. Он по-прежнему является супергероем на сцене и на экране. Но Ленчик не стал только проходным персонажем в его биографии. Если говорить чисто о профессии, то роль Ленчика во многом была упражнением на графическую скупость при страшном эмоциональном пожаре, бушующем в душе героя. На поиски новой для артиста пластики, мимики. На умение найти верную финальную ноту - без текста... Наверное, Меньшиков оценил крупицы нового, которые он смог добыть в непривычной для него роли. А самое для него новое - сыгранное им смирение, примирение с миром, оно приходит к человеку с годами. Раньше его герои просили бури, как лермонтовский мятежный парус. Не дорожа жизнью напротив, ею швыряясь... Он от бурь и после "Мамы" не откажется. Но будет принимать гром небесный уже несколько иначе. При всем, казалось бы, безусловном отличии спектакля "Кухня", чисто авторской работе Олега Меньшикова, от неудавшегося боевика "Мама" между ними есть глубоко скрытая, связующая нить. Возможно, это имеет отношение к неким переменам в жизненной позиции самого Меньшикова.

Всякое впечатление почти всегда лежит по ту сторону доказательств. Потому, ни на чем не настаивая, выскажу сугубо личное ощущение Еще и ради того, чтобы читатели не поняли мои слова о меньшиковском смирении как о его смиренности. Просто время углубляет наш опыт, постепенно позволяя принимать мир в его неизбежных роковых диссонансах. Это не означает, что душа перестает протестовать, что она тихо успокаивается, укрощая эмоции. Дело в том, что возникают иные приоритеты, дороже становятся иные ценности, определяющие для человека прежде всего его отношения с самим собой.

Если обратиться к поэтическим параллелям - а они всегда точнее,- то еще раз вспоминается близость героев Меньшикова Лермонтову: "И после я сбросил бы цепь бытия, и с бурею братом назвался бы я..." Так было. Так будет в спектакле "Кухня", но выражено будет новым для артиста способом. Перед "Кухней" он сделает остановку в пути, снявшись в фильма французского режиссера Режиса Варнье "Восток-Запад".

Я СТАЛ БОЛЕЕ МУДРЫМ...

Впрочем, остановка эта относительная. Скорее, утверждение актера себя не просто в новом возрасте - то бишь в качестве, а в обращении к духовным ценностям, которые прежде оставались в тени для героев Меньшикова. К жертвенности во имя любви... Тем, прежним, если и приходилось жертвовать, то было это, как в "Моонзунде", во имя родины, России.

В фильме "Восток-Запад" герой живет любовью - главным стимулом для него. Любовью к женщине. Но необходимо некое уточнение - его жертва связана с искуплением...

После выхода на экран этой картины Олег Меньшиков дал интервью французскому журналу "Стюдио", где с непривычной для него откровенностью заговорил о том, что обычно прятал в общении с журналистами

Из интервью Олега Меньшикова журналу "Стюдио".

- Что вам понравилось в сценарии "Восток-Запад"?

- Я услышал про "Восток-Запад" до того, как прочитал сценарий. Это было в Праге, на съемках "Сибирского цирюльника". Тогда мы впервые встретились с Режисом Варнье, и он рассказал мне о своем замысле фильма. Он преподробно в течение часа рассказывал мне о злоключениях русского врача, который решает после Второй мировой войны вернуться на родину вместе с женой. Меня эта история сразу увлекла.

- Есть ли что-то общее между вами и Алексеем, которого вы играете в фильме?

- Как и он, если я уж принимаю решение, то иду до конца. Я понимаю его стремление вернуться на родину, к своим корням. Как и он, я люблю Россию. И еще одно общее: как и он, я могу быть очень суровым и жестким по отношению к людям, которых люблю.

- Можете ли вы тоже всем пожертвовать ради любви?

- (Пауза.) Чем старше я становлюсь, том смелее могу ответить на этот вопрос "да".

- Была ли вам известна драма русских по возвращении из эмиграции?

- Вот уже пятнадцать лет, как все ужасы советского периода выплывают на поверхность. Но вообще-то эти страницы истории малоизвестны.

- И вам важно было сказать об этом?

- Нам столько теперь известно, мы так перенасыщены информацией и полны отвращения по поводу того, что узнали, что для меня не столь важно сказать обо всех этих драмах, сколько рассказать историю людей, которые борются за то, чтобы выжить, дышать, любить. Я хотел выразить чувства этого человека, вся жизнь которого - жертвоприношение.

- Страдали ли вы сами от той политической ситуации, в которой росли?

- Ничуть. Мое детство и юность были счастливыми. Отец был инженером, мать - врачом. Они не мешали мне учиться на актера. В то время я был влюблен, и это первое чувство настолько заполнило меня, что мне было не до политики. Нет, мы не чувствовали себя несчастными, как и окружающие нас. Если бы нам случилось родиться раньше, то мы лучше бы поняли, насколько эта система плоха для нас.

- Чего вы ожидали от этой профессии, когда только начинали?

- Об этом не было времени думать, как и понять, что я ищу в ней,- все произошло так быстро. Четыре года я бездумно учился. По окончании учебы мне повезло - я встретил такого интересного режиссера, как Никита Михалков. Я брался за роли, не думая о своей будущей карьере. Лучшей школой была практика. Только теперь я начинаю задавать вопросы. И оглядываюсь, чтобы осознать происходящее.

- В чем вы больше всего изменились?

- Пусть не прозвучит это претенциозно, но я стал более мудрым. Я верю в судьбу. Но для того, чтобы воплотить эту судьбу, надо следовать своим путем, не изменяя себе, будучи верен себе, уважая себя.

- Варнье и Михалков все время твердят о вашей тайне?

- Я не играю роль - я такой. Я не прилагаю никаких усилий, чтобы выглядеть скрытным и неуловимым. И никоим образом не стремлюсь себя беречь...

...Простим Меньшикову ту долю кокетства, которая имеет место в его последних ответах "Стюдио". Сама специфика актерской жизни "на миру" (а интервью - одна из ее граней) заставляет интервьюируемого ощущать себя в неком имидже, который может меняться в зависимости от того, кто ведет с ним беседу. Во Франции Меньшиков поддерживает правила игры, предложенные ему довольно известным кинематографическим изданием, но он в принципе искренен. В его ответах ощутимо эхо размышлений, раздумий о себе - тех, что не могут не прийти к человеку, способному взглянуть на себя и со стороны, оборачиваясь в прошлое, где он, порой с улыбкой, видит себя -иного.