Олигарх 3

Глава 5

Перед высадкой Джузеппе о чем-то очень эмоционально беседовали с Ружицким, они за последнее время к моему удивлению очень сдружились и когда шлюпка с Яном отвалили от "Геркулеса', итальянец задал в пространство риторический вопрос.

— А на каком языке будет общаться вся эта компания на острове, греки, русские, англичане и негры-испанцы?

Почему-то это раньше никому в голову не приходило, а правда на каком?

Я повернулся к нему и спросил:

— Похоже, что тут мы дали маху. Но мне что-то кажется, у кого-то есть предложения? — по хитрой ухмылки итальянца было без слов понятно у кого.

— Нет, ваша светлость, — Джузеппе подкрепил свое нет естественно жестом и хитрейшим выражением лица, — это не я, это у господина Ружицкого просьба и предложение.

— Я полагаю, что господину Ружицкому требуется толмач и кандидат у нас единственный — уважаемый синьор Джузеппе, — итальянец развел руками.

Джузеппе успел достаточно прилично освоить русский и других кандидатов у нас реально не было. Еще одна проблема о которой мы почему-то совершенно не задумывались.

А ведь нашим мужикам придется общаться и и англоговорящими и с испанской публикой. Особенно проблема с испанским языком, на английском в России хоть кто-то говорит, а вот испанский я что-то не слышал.

У нас испанским владели отлично Джузеппе и Пакуале, немного адмирал и Николай, с Вероникой он правда общался на английском и французском. Николай еще немного уже говорил на греческом. Я несколько испанских слов уже освоил и мог сказать простейшее: своё имя, что я русский, попросить воды и хлеба, спасибо и пожалуйста. Конечно знание латыни очень помогает, в испанском таких слов немерено, как и в итальянском.

Но вообще-то это проблема, которой надо будет озаботиться заранее.

Но сейчас выход единственный — в помощь Ружицкому оставить Джузеппе. Хорошо, что они хотя бы успели подружиться.

— А греки? Среди них много моряков, неужели никто не знает испанского? — недоверчиво спросил Николай.

— Кое кто немного знает, но почти никто не знает русского, по крайней мене хуже меня, — Джузеппе пока знал русский примерно на уровне, моя твоя не понималь. Он конечно учится быстро и общаясь даже с Ружицким, скоро начнет говорить, так что действительно проблема.

— Не волнуйтесь, Алексей Андреевич. К нашему следующему приходу они быстро создадут свой смешанный тарабарский язык и великолепно начнут понимать друг друга, а через год все здесь будут говорить на четырех языках, — успокоил меня крестный. Четыре языка это значит русский, английский, испанский и греческий. Неплохо будет, неплохо.

Получив добро, Джузеппе сразу же сошел на берег, ему предстояла сложнейшая миссия — установление контактов с черными рабами.

Вечером он собрал всех черных мужчин и женщин около причала.

Тридцать пять мужчин и сорок две женщины старше шестнадцати, все достаточно молодые, нет никого старше тридцати. Вернее есть один мужчина, его зовут Педро, он мулат и умеет читать и писать. Хозяева держали его за главного. Педро знает все о каждом чернокожем жители острова.

Несколько женщин беременные. Детей около полусотни, но они все остались в трех негритянских деревнях, у каждой семьи хозяев острова была своя деревня, а американцы рабов арендовали.

Непосредственно африканских рабов среди них нет. Все были в своё время куплены на Кубе или родились уже здесь. Тридцать пять лет это критический возраст для чернокожих на острове, последние лет пять всех кто старше, раз в год куда-то увозили и никто не знает их судьбу.

У Педро нет двух пальцев на правой руке и старое клеймо на лбу. Он участвовал в восстании на Кубе и сюда его привезли лет пятнадцать назад.

Джузеппе сказал мне, что он уже провел работу среди рабов и они всё понимают, что у них началась новая жизнь, а я просто должен подтвердить, что они все свободные люди и могут сами выбрать: остаться на острове и служить мне как свободные, или уехать. Но нерадивые, ленивые и подлые пусть уезжают сразу, их будут за это безжалостно наказывать.

Те кто останутся, могут в свободное время начать строить себе новую деревню или отдельные хижины.

Все это я сказал собравшимся чернокожим жителям острова и потом выступил их представитель — Педро.

Уехать желают трое: две женщины и мужчина. Остальные остаются на острове. Порядок в своей негритянской общине они будут поддерживать сами. Три самых больших просьбы: не увозить стариков, не наказывать женщин за общение с белыми мужчинами и иногда привозить католического священника. Все чернокожие оказались католиками и страдали без этого.

Да, дела однако. Сутки назад греки осторожненько спросили, а какие шансы обзавестись греческим священником, а тут еще и католического падре просят.

Перед отходом с острова я собрал совет, поговорить, подумать всё ли правильно сделано, «Геркулесу» пора идти в Россию.

За неделю, проведенную на Пиносе, мы вроде сумели наладить контакт с бывшими рабами, Джузеппе у них стал огромным авторитетом и его распоряжения выполнялись мгновенно.

Главным для них оказалась прекращение семейного и сексуального насилия. Чернокожее население острова быстро разобралось со своими семейными предпочтениями и они начали благоустраивать свою деревню. А потом нас ждал сюрприз: из леса вышла пара беглецов с двумя маленькими детьми.

Тридцать греков, пятеро русских, Ружицкий и Джузеппе на первое время поселились в американском поселке около причала и начали расширять и укреплять укрепление в устье реки.

Ружицкий стал называть его Северным фортом, он планировал установить там несколько карронад и длинноствольных пушек. Адмирал обещал с ним на первое время поделиться артиллерией с «Сарагосы».

Наши моряки на шлюпках с двух сторон обшли остров и сказали, что с моря к нему можно подойти безопасно только в одном месте, с севера. С других направлений очень опасно подходить или берег для высадки очень плохой. Это меня конечно очень порадовало.

Англичане в итоге передумали оставаться на острове, а греки остались те, кто лишился семей и считал себя полностью одинокими, все они рассчитывают в Новом Свете Начать новую жизнь. На Пиносе остался один из наших фельдшеров.

«Сарагоса» остается в Новом Свете, пока она будет курсировать между Кубой и Пиносом.

Один из глав семей, занимающийся реализацией мяса с острова на Кубе оставил нам свои контакты и адмирал надеялся начать торговлю. Он естественно остался верховным руководителем нашей колонии.

Перед выходом в Россию на «Геркулес» перешло несколько греческих моряков рассчитывающих найти свои семьи после окончания войны. Образовавшийся дефицит команды адмирал собрался компенсировать в Гаване, где недостатка желающих пойти в море не было.

Пополнив запасы угля, продуктов и воды, наш пароход отправился в обратный переход через Атлантику.

Веронике и её двум сопровождающим женщинам, чернокожей служанке Розе и бывшей няне пятидесятилетней француженке Эжени, была выделена отдельная каюта. Большего комфорта мы предоставить не могли и местом встречи и общения влюбленных чаще всего была кают-компания.

Выйдя из Гаваны мы направились на северо-запад и очень быстро попали в струю попутного Флоридского течения, которое понесло нас на север. Пройдя Багамы оно дает начало Гольфстриму — величайшему течению севера Атлантики.

Благодаря попутным течениям мы почти тысячу миль до мыса Гаттерас на побережье Северной Каролины шли с небывалой скоростью — десять миль в час, пройдя это расстояние за неполные пять суток.

Поймать эти попутные течения, как я понял, большое искусство и не каждый мореход это может. Я так и не понял, кто это сделал крестный или Пакуале. Но это было на самом деле не важно, главное, что у нас это получилось.

Все эти пять суток я провел в основном на капитанском мостике, наблюдая за действиями капитана или старшего офицера и задавая им кучу вопросов. Моя записная книжка не закрывалась, чаще всего я даже не пытался вникать в то, что записываю, уповая на то, что спокойно сделаю это в тиши какого-нибудь из своих кабинетов.

Как по заказу океан был спокойный, только пару раз где-то в стороне что-то пронеслось, погромыхивая.

На траверсе мыса Гаттерас Гольфстрим начинает вести себя непредсказуемо и его можно легко потерять, но наши мореходы оказались не из тех, с кем проходят эти фокусы. Они резко взяли курс в океан и попутное течение понесло нас дальше.

Скорость потихоньку начала падать и через девять суток мы покинули воды попутного течения, которое начало слишком отклоняться на север и пошли почти строго на восток к берегам Альбиона и до Саутенда в устье Темзы мы шли еще восемь суток.

Когда мы вошли в Ла-Манш, многие встречные корабли приветствовали нас, причину этого мы поняли на причале Каролины Браушвейгской, где нас окружили десятки репортеров английских и европейских газет.

Наш «Геркулес» совершил доселе небывалое, на чисто паровой тяге дважды прошел Атлантику, туда и обратно.

Из Гаваны мы безостановочно шли двадцать один день. Тот же Колумб в своё время на возвращение в Европу потратил времени в два раза больше.

Пока «Геркулес» заправлялся, я совершил марш-бросок в Лондон и обратно.

У захода в Англию и «полета» в Лондон был один единственный резон, мои финансы откровенно собирались петь романсы. Корабельная касса была пуста совершенно и в бумажнике то же гулял ветер. До Усть-Луги мы конечно дошли бы, но я не знал каково положение дел в России и вернуться лучше хоть с какой-нибудь копеечкой.

Я рассчитывал естественно на регулярные доходы с клуба, там конечно не все гладко, в первую очередь надо пополнить резервный фонд ополовиненный тетушкой, но минимум на сто тысяч фунтов я рассчитывал.

Но действительность превзошла все мои ожидания, доход клуба после пополнения резервного фонда составил почти миллион!

Я не мог понять на чем сумел сыграть Федор, а он не спешил мне открывать эту тайну. И лишь когда передо мной оказались лондонские газеты, я понял в чем дело.

Мои мудрецы сыграли на переходах «Геркулеса». Ставки были заоблачные, Федор очень рисковал и в случае проигрыша пришлось бы залезать в долги и раскрывать перед кредиторами свою кухню.

Но мы не подвели наших спекулянтов и они сорвали джек-пот. Я получил миллион, все участники с нашей стороны стали по меркам 19-ого века состоятельными людьми, а резервный фонд Федор довел до четверти миллиона.

На «Геркулес» я вернулся в великолепном настроении и мы тут же отошли от причала.

До Усть-Луги мы шли неторопливо и ровно через месяц нашего выхода из Гаваны, пришвартовались в домашней гавани. Как говаривал Государь Петр Алексеевич — небывалое бывает.

Дома меня ждал ожидаемый сюрприз, Соня родила и это действительно было двое малышей: мальчик и девочка. Соня их назвала нашими именами и я естественно спорить не стал.

Все дела обстояли великолепно, даже с финансами было не так плохо как я ожидал. Матвей чего-то там разработал в лечении детских неожиданностей и подготовил бригаду для срочного выезда в любую точку Европейской России.

Была конечно небольшая ложечка дегтя, химические гении и в Пулково устроили канонаду. Взрыв конечно не имел таких последствий как в Англии, но лаборатория пострадала изрядно и сейчас шли восстановительные работы.

Гении химии сидели под замком и в отсутствии лабораторной базы занимались теоретической наукой.

Когда все наши узнали о намечающемся изменении семейного положения Николая, было всеобщее ликование.

Но мне надо было сразу же без раскачки заниматься российскими делами.

В Варшаве прошла коронация Николая Первого и его супруги Александры Фёдоровны. Никаких эксцессов не было, а война с Турцией похоже идет к своему логическому завершению.

Из Бухары и Хивы постоянно приходили донесения, но они были очень противоречивые и непонятные.

Я попросил Бенкендорфа принять меня и вечером пятого августа я оказался в знакомом кабинете.

Генерал был явно не в духе и разговора у нас не получилось. Когда я спросил его об известиях из Средней Азии он потряс стопкой донесений и раздраженно выдавил из себя:

— Куча дураков не может составить ни одного толкового донесения, другая все пытается переложить на чужие плечи. Если у вас, князь, нет конкретных предложений, то лучше уходите и займитесь опять своими путешествиями.

Такого я от Бенкендорфа не ожидал и просто опешил, первой моей реакцией было действительно развернуться и уйти, хлопнув дверью. Но я сдержался и постарался максимально спокойно сказать:

— Нет, господин генерал, я не уйду. У меня как раз конкретное предложение. Я со своими людьми поеду в Оренбург и на месте разберусь.

Генерал подбежал ко мне вплотную и начал дуравить меня своим немигаюшим взглядом.

— За свой счет, князь, пожалуйста, езжайте, — я усмехнулся.

— Разумеется, господин генерал. У меня только к вам одна просьба, желательно иметь бумагу к генералу Эссену, что бы он оказывал мне содействие, например ваше письмо.

— Хорошо. Когда вы собираетесь выехать с Оренбург? — Бенкендорф успокоился и быстро начал говорить по делу.

— Как только у меня будет эта бумага.

— Тогда собирайтесь и езжайте, письмо вам через пару часов доставит мой офицер.

Оставив подробные инструкции о подготовке следующей экспедиции в Америку, я с Матвеем шестого августа выехал в Оренбург.

С нами ехало еще пять врачей со главе с Германом Генриховичем и десять фельдшеров. Я естественно не помнил, а вернее не знал, когда и как холера появится в Оренбурге. Знал только, что это будет вторая половина года.

Как мы не спешили, но в Оренбурге оказались только утром 26-ого августа. Матвей сразу же поехал в Оренбургский госпиталь, а я к оренбургскому военному губернатору генералу Петру Кирилловичу Эссену.

Губерния хоть и называлась Оренбургской, но губернским городом была Уфа. Но Оренбург все равно был ключевым городом на этих рубежах империи. Он был военным центром и через него шли караваны из Средней Азии.

В приемной генерала меня попросили подождать, я подошел к окну и стал смотреть на пыльную улицу.

Вот лениво проехали двое казаков, пробежала стайка мальчишек, что-то громко крича. Голова после длинной муторной дороги была тяжелой и гудела. Думать совершенно не хотелось. А сейчас предстоит разговор с генералом и он будет нелегким.

Где-то в коридоре раздался крик, вроде как меня кто-то ищет. Я повернулся к дверям.

— Ваша светлость, Матвей Иванович послали, холера! — двери приемной распахнулись с неимоверным треском.

В молодом человеке с бешенными глазами влетевшем в приемную, я узнал нашего самого молодого фельдшера.

В этот момент, вероятно услышав шум, в приемную вошел и сам генерал Эссен, оренбургский военный губернатор и управляющий гражданской частью губернии. Ему здесь подчиняются все и вся, он тут и царь и бог, но и спрос с него за абсолютно всё. С генералом мы были знакомы, ему видимо не успели доложить обо мне и он с удивлением посмотрел на меня.

— Что здесь происходит, что ты такое кричишь негодяй? — раздраженно спросил генерал.

Я достал и протянул Эссену письмо Бенкендорфа и спокойно сказал:

— Думаю, что у вас, генерал, в госпитале обнаружен холерный больной. Этот человек прибыл вместе со мной и мои люди сейчас работают в госпитале.

— Ваша самоуверенность, князь, всем известна, не слишком ли вы много на себя берете?

— Нисколечко, господин генерал, мой зять, русский лекарь Матвей Иванович Бакатин, слов на ветер бросать не будет, если он сказал холера, значит там действительно холера. И надо не выяснять отношения, а срочно действовать. Пожалуйста, Петр Кириллович, прочитайте письмо генерала Бенкендорфа.