Ольга Ивановна

XII.

Денисов очнулся с чувством тошноты и тяжести в голове. Он потерял всякое представление о времени, не понимал, где он, не мог припомнить, как он очутился здесь... Он хотел подняться, но не мог. За стеной, в комнате хозяйки, часы начали бить. Денисов машинально сосчитал: двенадцать. Потом ему все еще слышался звон. Он механически считал дальше: тринадцать, четырнадцать, пятнадцать... Он не слыхал звонка на кухне. По коридору раздались шаги. Вошел Хачатрянц со свечкой. Он приблизился к кровати. Денисов лежал на спине, бледный как мертвец, с открытыми и неподвижно устремленными в потолок глазами.

-- Здрасти! -- сказал Хачатрянц и испугался. -- Ва! Что с тобой такое?

Он поставил свечу на стол, поспешно зажег лампу и, подбежав к Денисову, взял его за руку. Тот слабо ответил на его пожатие и заговорил бессвязно, чуть слышным и дрожащим голосом:

-- Аракел... пошли в аптеку... Я накурился сигар... легкое отравление... Я не мог... мне тяжело было... Она не знала, что делает... Я обожаю ее... Она ушла... Сегодня сочельник... первый день нашего счастья... ее нет... понимаешь, как тяжело...

Хачатрянц начал трясти его за плечи:

-- Чудак!.. Про кого ты говоришь? Неужели про хозяйку?.. Чудак, собственно говоря... брось, что за чепуха!.. Ну, паиграл, -- шахер-махер... брось... глупости все! Авантюристка какая-то, панимаишь?.. Надо делом заниматься... в университет ходить будешь...

Денисов молчал. Каждое слово било его в голову вместе с пульсом, как молот.

-- Однако, -- спохватился Хачатрянц, -- ты не на шутку болен... собственно говоря, собственно говоря... Вера, -- закричал он и, не дожидаясь, пока она придет, побежал в кухню.

Нашатырный спирт и валерьяновые капли освежили и успокоили Денисова. Он сидел у стола напротив Хачатрянца и говорил:

-- Ты вникни, Аракел, ты поймешь, если захочешь... Я знаю, ты не признаешь любви -- до времени... Но я ее полюбил серьезно, окончательно. И вовсе я не играл... Между нами еще ничего не было решительного... Она меня любит и пошла сказать тому человеку, что невеста моя... И вот ее нет; уже час ночи... Господи!

-- Послушай, -- сказал Хачатрянц, -- вот ты увидишь, -- она тешится с тобой, как с мальчиком... Что ты для нее? Если ты даже ей все свои пятьдесят рублей в месяц отдашь, ей не хватит... Ты видел вино, закуски... духи, кофточки всякие... Она привыкла к этому, панимаишь?

-- Боже! Какой ты циник, Аракел! При чем тут деньги, если она меня любит?

-- А почему она не идет домой? -- вызывающе спросил технолог.

В эту минуту раздался звонок. Денисов встал, напряженно прислушиваясь.

-- Вера! -- услыхал он. -- Николай Петрович вернулся?.. Давно?.. Что ты говоришь?.. Болен?.. И Аракел Григорьевич здесь?.. А?.. Неуже-е-ли?..

Тихо отворилась дверь.

-- Можно? -- сказал певучий голос.

Хачатрянц отвечал:

-- Пожалуйста.

Ольга Ивановна медленно подошла к столу.

-- Смотрите, что наделал Николай Петрович, -- сказал технолог, -- я прихожу... смотрю: лежит... думал -- мертвый... нет -- жив... послал за нашатырем... Теперь глядите, на кого похож?..

Ольга Ивановна с тревогой взглянула на Денисова. Он стоял и молча смотрел вниз.

-- Господи! Какие глупости! Что вы, ребенок, что ли?

-- Представьте себе, -- продолжал Хачатрянц, -- выкурил чуть ли не десять сигар -- собственно говоря: сумасшедший!

Денисов взял ее за руку. Она, улыбаясь, смотрела на него и говорила:

-- Вот дитя! Вот дитя!

Денисов нервно сказал:

-- Ольга!

Она вспыхнула. Денисов показал на Хачатрянца:

-- Он знает, я должен был ему сказать.

Ольга Ивановна ласково поглядела на Хачатрянца и засмеялась.

-- Что он вам сказал?

Хачатрянц засуетился и проговорил:

-- Паздравляю, паздравляю... собственно говоря...

-- Ольга! Пойдемте на минутку к вам, мне необходимо высказаться, позвольте...

-- Николай Петрович! Я хочу спать -- лучше завтра.

-- Нет, я вас прошу.

В его голосе слышалась мольба.

Она взяла его под руку и повела к себе.

В ее комнате горела лампада. Она не зажгла больше ничего. Они сели на "тот" диван. Он нагнулся к ней и, тяжело дыша, спросил:

-- Ты у него была все время?

Она спокойно сказала:

-- Да.

От нее пахнуло вином. У него остановилось дыхание. Он подвинулся ближе, взял ее за обе руки повыше локтя и, крепко сжимая, спросил глухим голосом:

-- Ты пила?

Она отвечала тем же спокойным тоном:

-- Да.

-- Оля!.. Что это?.. Ты смеешься?..

-- Нет... я вижу, что ты хочешь оскорбить меня... Разве я не читаю в твоих глазах?.. Ведь ты думаешь: "Она пробыла пять часов, пила у него... следовательно..."

-- Ольга!

-- Что?.. Неправда?.. Ну что же -- я была, я ничего ему не сказала раньше... Мне было приятно, что он со мною груб. Мы ужинали -- я берегла к концу... При первой его вольности я сказала ему, что он видит меня в последний раз.

-- Оля! Зачем же тогда вся эта комедия?

-- Ты упрекаешь меня?.. Тогда иди, иди к себе... Не нужно мне тебя... никого мне не нужно...

Она встала, зажала уши, замотала головой:

-- Ничего не хочу слушать... Ты мне не веришь... Ты не любишь меня, довольно...

Денисов тихо подошел к ней, нагнулся и начал целовать ее в щеку часто-часто, не отрываясь.

-- Прости меня, я исстрадался, -- прошептал он.

Она скоро успокоилась, и они снова сели. Он говорил, что с этой минуты он ей беззаветно верит, что он безумно и навеки счастлив. Она улыбалась, положив ему голову на плечо и глядя на него прищуренными глазами. Он ласкал ее, гладил ей руки, целовал их.

-- Какой ты нежный, хороший, -- говорила она, -- тебе надо было родиться девушкой.

Потом они услыхали движение в комнате Хачатрянца. Он как будто танцевал. И вдруг громко запел:

Вечерком гулять ходи-и-ла...

Дочь султа-а-на... молода-а-я...

-- Аракел Григорьевич! Идите сюда, к нам, -- крикнула Ольга Ивановна.

Он прервал пение и отвечал:

-- Не могу: я не одет.

-- Оденьтесь.

-- Не стоит, я вам лучше петь буду.

И он продолжал:

Каждый день она к фонта-а-ну

Шла, красо-о-ю... всех пленя-а-я.

Он спел еще несколько романсов, поиграл на скрипке. Когда Денисов вернулся в комнату, Хачатрянц, лежа в постели и перебирая струны, тихо напевал печальную армянскую песню.

-- Паздравляю, паздравляю, -- сказал он, обрывая пение на полуслове.