Ольга Ивановна

XIII.

Будагов стал чаще бывать у студентов. С Ольгой Ивановной он был приветлив, шутлив, но как-то сдержан. В нем говорила скромность, которую он выработал в себе по отношению к женщине. Когда она начинала кокетничать с ним, как с другом своего жениха, в сущности -- мужа, он переводил разговор на что-нибудь серьезное.

Хачатрянц с какой-то особенной, комичной радостью отнесся к известию о женитьбе Денисова. Он галантно изгибался перед Ольгой Ивановной и говорил:

-- Паздравляю, паздравляю, собственно говоря. Вы найдете во мне самого прэданного друга. Я буду приходить к вам обедать и вспаминатъ, как мы с Николаем у вас поселились и как пели вместе с вами "Ноченьку".

Прошел январь месяц, потом февраль. У Ольги Ивановны увеличилась практика. Денисов достал урок. В общем они имели больше ста рублей в месяц. Хачатрянц в шутку говорил, что он на хлебах в "сэмейном доме". Жили они с Денисовым по-прежнему в одной комнате.

В начале марта, в ясный солнечный день, молодые люди -- Хачатрянц, Ольга Ивановна и Денисов -- сидели за столом и пили чай. Ольга Ивановна, свежая, пополневшая, с ямочками на щеках, в изящном капоте, веселая, счастливая, хозяйничала. Студенты острили друг над другом.

Вошла Вера и подала Денисову письмо от Наташи. Это было первое после ноября. Денисов равнодушно разорвал конверт и стал читать.

"Пишу тебе после долгого молчания, добрый друг мой, пишу и думаю: как-то ты отнесешься ко мне, что скажешь, когда узнаешь все? Ты мне тоже давно не писал... что с тобой?.. Я долго не решалась открыться тебе, но совесть меня замучила: ты так много для меня сделал. Слушай: на Рождество ты не приехал, хоть и обещал... Твои родители мне говорили, что ты занят. Я помирилась с этим. А потом из Москвы приехал Плетнев и прогостил в нашем городе месяц. Слушай, Коля, не вини меня -- что я могла сделать. Тебя около меня не было... я позабыла тебя, и вот с тех пор твое лицо стоит передо мной немым укором. Я вижу слезы на твоих глазах. Ты говоришь мне: "Наташа! Вспомни свои клятвы". Бедный друг мой! Что я тебе скажу?.. Приехал Плетнев и стал бывать у нас. Он жег меня своими глазами, своим голосом, своим весельем. Знаешь, в нем есть что-то отчаянное, неотразимое. Он пел мне цыганские романсы... Он приворожил меня к себе: я не могла с собою справиться. Со мною повторилось то же, что в первый раз "тогда". Ах, как он на меня смотрел!.. Я хотела бежать... я ночей не спала... молилась, звала тебя... Ты был далеко. Боже! Что я могла сделать?.. Когда он обнял меня, я потеряла рассудок. С того вечера я страстно привязалась к нему. Научи меня, как мне быть? Я люблю вас обоих. Ты мне представляешься святым, я думаю о тебе после молитвы Богу... Мое сердце болит всегда, когда я подумаю, как я перед тобой виновата. Его я тоже люблю, но другою -- грешною любовью... Я горю как в огне, когда вспоминаю его. Я пойду за ним всюду, я раба его, но я ни на минуту не забываю тебя, и мне грустно, горько и обидно за тебя. Зачем ты полюбил меня?.. Я -- гадкая, Коля..."

Денисов не дочитал письма, скомкал его и положил в карман. Потом встал, сказал, что ему нужно к Будагову, и ушел. Ольга Ивановна и Хачатрянц проводили его удивленными взорами. Денисов шел по улице и думал о Наташе. Он едва верил ее словам. Ему было как-то совестно. Вот она открылась ему, а он ей ничего не написал. Он, стало быть, поступил не так честно, как она.

Будагов прочитал письмо. Оно поразило его. Он развел руками и сказал:

-- Мерзавец Плетнев!.. Бедная Наташа!

Потом прибавил:

-- Странные люди: "Я люблю вас обоих", -- вот и понимай!.. Ведь и ты, пожалуй, тоже "обеих" любишь?.. А?

Денисов сознался, что у него ничего не осталось к Наташе, кроме жалости.

-- Жалеешь -- почти любишь, -- сказал Будагов, -- впрочем, если у тебя холодная жалость к ней, тем хуже для тебя.

Друзья расстались. Денисов пошел к Неве. У него была странная пустота в сердце. Тоски не было, но не было и того восторженного счастья, которое он еще несколько дней тому назад переживал каждым своим нервом. Ему и грустно не было. Ему было как-то безразлично -- ни тепло ни холодно. Он думал о том, как странно течет и складывается его жизнь. Вот еще год прошел, а он продолжает жить, как женщина: чувствами, а не умом. Первый год он не был влюблен ни в кого, но почти болел от тоски по дому. Читал мало, в университет почти не ходил и перешел только благодаря памяти и способностям. На лекции и экзамены смотрел по-гимназически: "Отзвонил, и с колокольни долой". Не было ни одного увлечения, ни одного духовного порыва. Он даже себя ни к какой "партии" не причислил. Он был просто студент. Он знал, что кончит университет, то есть подготовится к экзаменам и сдаст их, знал, что будет учителем или чиновником. Но это было отдаленно и туманно, и в глазах Денисова не имело никакой окраски. Он чувствовал себя вне колеи, подвешенным в воздухе, между землею и небом. И когда он размышлял об этом, ему становилось стыдно, как будто он думал о совершенном преступлении. И он был рад, что никто не может подслушать его мыслей. В настоящем была любовь к Ольге Ивановне. Любовь уже становилась скучной и не наполняла существования. И Денисову было тяжело, что нечем его наполнить. О новом чувстве он не думал. Если не Ольга, то уж никто. Это сложилось у него в форме решения. А где же сознательная, захватывающая деятельность, где священный пламень, о котором ему говорил еще отец? Да полно, так ли? Борются ли теперь за идеи? Существуют ли самые идеи? Он не находил ничего или не умел найти. Он не встречал ничего, кроме упоения мечтами о собственном благополучии, и ему казалось, что знамение его времени -- безыдейность или один только разговор об идеях. На каждом шагу Денисов убеждался в незначительности и ординарности своего существования. И он думал, что если на свете останутся только такие люди, как он, тогда -- общая спячка. К труду он не привык; он был избалован с детства; науки давались легко. Он и в институты специальные не держал, так как его пугали срочные работы и репетиции.

Он шел и думал, а небо заволакивалось тучами. Начинал идти снег. Денисов смотрел на белые и мягкие пушинки, медленно и ровно падающие на землю. На Неве была странная тишина. И на его душе было спокойно и пусто.

Когда он вернулся, Ольга Ивановна согрела его своими ласками, и он на мгновение почувствовал, что жизнь все-таки имеет смысл. Но потом подумал, что существовать только для одних волнующих сердце и кровь минут бессовестно. Ему вспомнились давнишние слова Будагова: "Делай свое маленькое дело насколько можешь лучше и так, чтобы твоя совесть была спокойна. Не заносись, подави свою нелепую русскую потребность подвига -- она ничего не принесет тебе, кроме страдания. Счастье придет, ты увидишь, что оно -- в сознании посильно выполненного долга. А долг твой -- послужить родине малым. Из малого будет большое, как из копеек -- рубли, а из рублей -- сотни".

И Денисов принялся за лекции по интегральному исчислению. Ровное течение его жизни, на минуту нарушенное письмом Наташи, вступило в свои права.