Операция «Минотавр»

Глава 12

В четыре часа дня в субботу донельзя уставший Луис Камачо добрался до дома с ужасной головной болью и немедленно лег спать. Когда он проснулся, в доме было тихо и темно и жена храпела рядом. Камачо взглянул на светящийся индикатор электронных часов на столике: 12.47. Надев халат, он спустился вниз и проинспектировал холодильник. Взял тарелку и положил себе кусок мясного пирога и немного рыбной запеканки. Поставил разогревать в микроволновую печь, а тем временем выпил стакан молока.

Из кухни ему было видно окно спальни Олбрайта за невысоким дощатым заборчиком. До него было всего метров семь. Окно не светилось. Там старина Харлан Олбрайт – Петр Александрович Чистяков – «Юрий».

Матильда Джексон сняла засов с входной двери и отперла ее убийце, потом повернулась к нему спиной. Значит, она считала, что этого человека не следует бояться. Малокалиберный автоматический пистолет с отличным глушителем; ее добили в упор, методично обыскали дом в поисках свидетелей, всюду выключили свет и газ. Значит, это не вор и не сопляк из охраны торговцев наркотиками.

Нет, миссис Джексон стала жертвой опытного, высокопрофессионального убийцы, который убедил ее, что она ничем не рискует, пуская его в дом. Может, он представился агентом ФБР? А потом всадил ей две пули в голову.

И это совсем не для того, чтобы защитить Починкова, который пользовался дипломатическим иммунитетом и не мог быть арестован. Свидетельство миссис Джексон потребовалось бы американцам только в случае, если бы они решили объявить Починкова персоной нон грата. Камачо подумал о фотографии Терри Франклина в своем кармане, которую он хотел предъявить миссис Джексон для опознания. Он обсуждал вероятность такого опознания с Харланом Олбрайтом.

И Олбрайт не стал терять времени. Зачем рисковать? Зачем ставить под угрозу ценного агента? Вряд ли он сам нажимал на спусковой крючок. Просто звонок из автомата – и миссис Джексон отправляется прямиком на кладбище.

Способность убивать людей одним телефонным звонком – высшее проявление власти, не так ли? А эти невежественные шарлатаны на островах Карибского моря до сих пор втыкают иголки в кукол. Где им понять, насколько продвинулось человечество благодаря научно-техническому прогрессу, благодаря гигантским достижениям строгой, объективной науки. Через две тысячи лет после Рождества Христова убийство перестало быть чем-то ненадежным, оно теперь не подвергается влиянию таинственных сил, мистических символов, не зависит от положения Луны и солнца. Мы, цивилизованные современные люди, просто делаем легкое движение пальцем…

Камачо вымыл тарелку, стакан и вилку. Где-то тут, в кухне, жена прячет сигареты. Они бросили курить полгода назад, но она иногда еще позволяла себе побаловаться сигареткой днем, после чашки кофе, под мыльную оперу по телевизору. Считала, что он об этом не знает. Полицейскому полагается знать много, очень много, и вдруг оказывается, что он знает слишком много.

Пачка нашлась на верхней полке в буфете, под коробкой с быстроразваривающимся рисом. После пары затяжек он плеснул немного «бурбона» на дно стакана, добавив воду и лед. Он сидел за кухонным столом, немного приоткрыв дверь во двор, чтобы выходил дым.

За забором в свете фонарей просматривались силуэты соседних домов.

Странные тени от них падали в его двор. Камачо выкурил две сигареты, пока допил виски, и положил окурки в мусорное ведро под раковиной. В гостиной он лег на кушетку и накрылся легким одеялом.

Камачо пытался уснуть, но перед его мысленным взором проходили лица и образы в странных, необъяснимых сочетаниях. Олбрайт, Франклин, Матильда Джексон с отвратительным третьим глазом на лбу, адмирал Генри, Дрейфус с трубкой и горой папок в руках, письма, написанные печатными буквами, размытое лицо Гарольда Стронга – и все они не говорили, а лишь шептали нечто совершенно неразборчивое… Луис Камачо смог заснуть очень не скоро.

Он проснулся от запаха кофе и яичницы с ветчиной. Завтрак, как обычно, прошел напряженно. Их шестнадцатилетний сын прошлой осенью в поисках себя сделался панком. Мальчик угрюмо сидел за столом; остатки волос, которые пощадила бритва, падали ему на лоб, закрывая глаза. Выбритый участок черепа над левым ухом выглядел неестественно белым и непристойно обнаженным, словно бедро старой девы, приоткрытое задравшейся юбкой, – так, во всяком случае, казалось отцу. Луис Камачо пил кофе и изучал плотно сжатые искривленные губы на этом лице под прядями волос.

Когда мальчик встал из-за стола и ушел к себе наверх, Луис поинтересовался:

– А у него-то что не так?

– Ему шестнадцать лет, – сердито ответила Салли. – Он не пользуется популярностью, не отличник, не спортсмен, и девочки на него не обращают внимания. Вот и дуется на весь мир.

– Звучит, как эпитафия.

– Такова его жизнь.

Камачо только взялся за воскресную газету, как зазвонил телефон. Жена взяла трубку.

– Это тебя.

Звонил Дрейфус – из машины.

– Луис, я насчет Чада Джуди. Он куда-то поехал. Десять минут назад отправился из своего дома в Морнингсайде. Может быть, на встречу.

– Где он сейчас?

– Направляется к северу по кольцевой дороге. Как раз проехал стадион Кэпитал-сентер.

– А фургон на подхвате у вас есть?

– Нет. Остался в конторе. – Имелось в виду здание имени Дж. Эдгара Гувера – штаб-квартира ФБР. – Никто не подумал, что он нам понадобится.

– Вызовите его. Мне нужна видеозапись. Куда, по-вашему, он едет?

– Понятия не имею.

– Я сейчас побреюсь и оденусь. Выеду через пятнадцать минут. Тогда позвоните мне в машину.

– Понял.

Салли зашла в ванную, когда он брился.

– Сегодня ты попал в газеты. – Она показала репортаж и фотографию. – Ты мне не сказал, что была стрельба.

– В пятницу вечером. Дрейфус пристрелил одного типа.

– Здесь написано, что убитый успел выстрелить в тебя.

Он заметил ее глаза в зеркале, затем принялся скрести верхнюю губу.

– Луис, тебя могли убить.

– Тогда Джеральд совсем обрил бы голову, чтобы стала голая, как задница, и ходил бы в набедренной повязке.

Она, закрыв глаза, покачала головой.

– Тебе не было страшно?

Он обнял жену:

– Да. По-моему, я почти все время в этом состоянии.

Камачо ехал на юг по Нью-Хэмпшир-авеню, мимо бывшей Военно-морской артиллерийской лаборатории, переименованной ныне в Центр надводных систем оружия ВМС, когда в машине зазвонил телефон. Было всего девять тридцать утра, но автомобилей на улице уже немало. Как будто все жители пригородов строили большие планы на этот весенний воскресный день, понемногу становившийся пасмурным. Интересно, будет ли дождь, подумал он, снимая трубку.

– Камачо слушает.

– Он свернул с кольцевой и направляется на север по шоссе I-95 в сторону Балтимора.

– Сколько у вас машин?

– Семь.

– Держитесь от него подальше. Он настороже.

Одна машина должна идти впереди наблюдаемого автомобиля, другая – далеко сзади, но так, чтобы не упускать его из виду. Остальные держатся не меньше чем в двух километрах. Каждые четыре или пять минут задняя машина обгоняет Джуди, а передняя набирает скорость, останавливается у ближайшего поворота, пропускает всю кавалькаду и становится замыкающей. Третья же начинает идти позади Джуди. Если все делать правильно, Джуди никогда не обнаружит, что за ним следят. Будь у фэбээровцев вертолет или легкий самолет, объект слежки даже и не видел бы ни одну из машин.

Камачо свернул на кольцевую и проехал три километра до пересечения с шоссе I-95, где влился в поток автомобилей, следующих на север. Он снизил скорость на десять километров ниже предельной и оставался в правом ряду.

За две недели, что люди Камачо следили за капитаном Джуди, он выезжал из города только один раз. Тогда он зашел в универмаг и провел сорок пять минут в отделе радиотоваров, где смотрел баскетбол по телевизору, съел два куска пиццы, выпил бутылочку «Спрайт» и пять минут потолкался у прилавка, где торговали сексуальным женским бельем. Этакий стареющий повеса, вырвавшийся из города.

Когда Камачо проехал поворот на Форт-Мид, начал капать дождь. Дрейфус звонил только один раз. Объект по-прежнему двигался на север. Дрейфус поставил головную машину у поворота на шоссе № 32 на случай, если Джуди направится в сторону Международного аэропорта Балтимор – Вашингтон, но тот миновал этот поворот. За развязкой стоявшая в засаде машина ФБР догнала кавалькаду. Камачо, не отрываясь от трубки, следил, как дворники очищают лобовое стекло. Поскольку это была его личная машина, он не мог руководить преследованием по радио.

Через несколько минут дождь прекратился. Тучи не расходились, хотя кое-где появились просветы голубого неба. Машина въехала в лужу так, что Камачо пришлось снова включить дворники, пожалев при этом, что они не имеют системы автоматического срабатывания.

Следуя по кольцу федеральных магистралей, Чад Джуди, объехав Балтимор, продолжал путь на север, к Нью-Йорку. Не доезжая границы Пенсильвании, он начал замедляться в левом ряду. Дрейфус был в машине, которая следовала сразу за ним, и тут же вызвал по радио машину слежения, шедшую в пяти километрах позади.

Когда Джуди, воспользовавшись площадкой для разворота машин скорой помощи, на полном ходу устремился на юг, машина слежения уже повернула назад, готовая следовать за ним. Дрейфус и водители остальных машин подождали, пока Джуди скроется из виду, затем, развернувшись и разбрызгивая во все стороны грязь, возобновили преследование. Одна из них чуть не застряла в луже.

– Он считает себя шибко умным, – сообщил Дрейфус Камачо, который развернулся на первом же перекрестке и теперь поджидал на обочине.

– Думаете, он заметил вас?

– Нет, конечно. Иначе он поехал бы прямо домой.

Чад Джуди не поехал домой.

Он остановился возле порта Балтимор, поставил машину на стоянке, неторопливо прошел по набережной мимо аквариума, мимо вечной стоянки трехмачтового фрегата «Констеллейшн» и, оказавшись у входа в огромный универсам, сел на скамейку у самой воды. Минут двадцать он сидел, обдуваемый свежим ветерком, и наблюдал за чайками и прохожими.

Камачо и Дрейфус следили за ним сквозь поляризованное стекло в кузове ремонтного фургона, стоявшего неподалеку от исторического фрегата. Снаружи это стекло выглядело как рекламный плакат, если не стоять совсем близко. Человек в джинсах с множеством инструментов на поясе окружил фургон желтыми веревками, чтобы никто не подходил близко.

От фургона до скамейки, на которой сидел Джуди, не было и ста метров.

Камачо навел небольшую телекамеру, установленную на штанге, а Дрейфус вел съемку 35-миллиметровой видеокамерой с телеобъективом. Позади них агент в наушниках колдовал над кассетным магнитофоном. Параболический микрофон на крыше фургона был подключен к видеокамере и поворачивался вместе с ней, но сейчас в наушниках слышался только низкий гул, словно фон во время трансляции бейсбольных матчей.

– Он ничего не говорит, – заметил Камачо, чтобы успокоить звукотехника.

– Спорю, он зайдет внутрь, – сказал Дрейфус.

– Скорее всего. На таком холоде он долго не высидит. – Он уже два раза посматривал на часы. Камачо передал телекамеру второму технику и налил себе кофе из термоса.

– Спасибо, ребята, что вышли сегодня.

– Не за что.

Отхлебнув кофе, Камачо взглянул на часы. 11.47. Встреча назначена, видимо, на двенадцать. С Олбрайтом? А если нет, то с кем?

Камачо отпил еще кофе, затем потрепал по плечу агента, работавшего с телекамерой. Тот отодвинулся. Камера давала большое увеличение. Камачо мог рассмотреть лицо Джуди. Он выглядел бы как праздношатающийся турист, если бы не выражение его лица – напряженное, начеку, все в ожидании.

Агент снял наплыв и прошелся камерой по кругу. Огромная толпа, сотни семей и молодых пар. Наушник в левом ухе доносил обрывки разговоров. Испытывая легкий стыд, словно делал нечто неприличное, он навел камеру на поток людей, выплескивавшийся из темного чрева громадного стеклянного здания на свет. Худой юноша в черной тенниске обнимал девицу с пустыми глазами, огромными грудями и тяжелой челюстью.

«Аденоиды? СПИД – паршивое дело. В прошлый раз я здорово перепугался».

Седовласая женщина с надменным лицом холодно выговаривала своему спутнику:

«…слишком далеко идти. У меня ноги болят и вообще ужасно…»

Камачо перевел камеру дальше, выхватывая из толпы лица и речь на разных языках.

– Да никто меня не подцепил, говорю тебе. Просто люблю толпу… – Женщина лет тридцати пяти в элегантном костюме явно от дорогого дизайнера и с пышной прической обращалась к мужчине в серых брюках и пиджаке цвета верблюжьей шерсти, который рассерженно закусил губу. Камачо поспешно отвел камеру.

– Он идет, – сообщил Дрейфус. – К двери. Кого-то высматривает. Вы его видите?

Камачо повернул объектив к входу в торговый центр, но видел только спины.

Он выжидал. Стало заметно темнее – надвинувшаяся туча закрыла солнце. Вскоре Чад Джуди появился в поле зрения слева и вместе с толпой устремился в темные недра здания. Камачо выключил камеру и потер глаза.

Дрейфус по радио переговаривался с агентами, находившимися внутри торгового центра. «Вон он», – сообщил один из них и показал своим коллегам, стоявшим в глубине магазина, в какую сторону направлялся Джуди.

– Пойду туда, – сказал Камачо. Джуди его никогда не видел, так что это не опасно. Тот, с кем должен был встретиться Джуди, конечно, мог опознать его, но Камачо все же хотел своими глазами увидеть человека, встречу с которым Джуди явно не хотел афишировать. Хотя надо стараться держаться от них подальше. На всякий случай.

Пока Луис Камачо шел по набережной, его обдало брызгами, принесенными сильным ветром. Вдруг хлынул дождь. Толпа, наблюдавшая за двумя эквилибристами на одноколесных велосипедах, стала разбегаться. Агент ФБР добежал до двойных дверей, спасаясь от ливня. У входа собралась толпа, выглядывая наружу и нервно переговариваясь, но все разговоры заглушал шум струй, стекающих со стеклянных витрин.

Камачо вставил наушник и поправил кепочку. Рация была во внутреннем кармане пиджака. Микрофон замаскирован в лацкане; кнопкой на аппарате можно было переключаться с приема на передачу.

Голос по рации сообщил, что Джуди находится наверху, на втором этаже, бродит от одного прилавка к другому. Это значило, что тот, с кем он должен встретиться, еще не засветился, еще ходит в толпе, проверяя, нет ли слежки.

Камачо стоял у двери и вглядывался в лица – целое море лиц всех возрастов, размеров и цветов кожи. Неужели одно из них принадлежит «Минотавру»? Не может быть. «Минотавр» слишком осторожен, слишком подозрителен. Так рисковать он не станет. Ему не нужны такие ненадежные сообщники, как Чад Джуди. А может?..

– Он стоит в очереди в кафетерии.

Камачо подавил желание тут же отправиться туда. Нет! Еще рано.

– За объектом стоит мужчина восточного типа лет пятидесяти пяти, рост около ста семидесяти, вес килограммов восемьдесят, в темных брюках, свитере и светло-синей куртке. Без шапки. Лысеет.

Камачо переступил с ноги на ногу и начал рассматривать людей на ступеньках. Семьи. Молодежь. Пять черных подростков в красных бейсбольных шапочках и шарфах. На него не смотрит никто.

– Мужчина в куртке что-то сказал объекту.

– Сделай снимки. – Это отозвался Дрейфус из фургона.

– Камера наезжает. – Судьи обожали эти портативные видеокамеры с автоматической фокусировкой и регулируемой освещенностью. Присяжные, воспитанные в век телевидения, вообще были уверены, что обвинение обязано представить видеосъемку любой незаконной сделки на десять долларов. Наконец, техника позволила это сделать. Агенты правительства могли воспроизвести в цвете все неприглядные, грязные, волнующе интересные подробности на экране телевизора в зале суда – и прогонять их вновь и вновь, пока не будет убежден самый тупой из присяжных, в то время как обвиняемые корчатся от стыда, а их защитники строчат апелляционные жалобы.

– Объект расплачивается за еду.

Камачо снова повел глазами, ни к кому конкретно не присматриваясь, но примечая всех.

– Тот, что в куртке, платит, вот бросил монетку. Получает сдачу. Нервничает, оглядывается по сторонам… Теперь идет за объектом… Они становятся у одного столика. Это тот, кто нам нужен. Это он!

Камачо не спеша начал подниматься по лестнице, прислушиваясь к донесениям филера. Он остановился, устремив взгляд на второй этаж, посмотрел налево, где находился небольшой кафетерий. Наблюдатель сказал, что они заняли столик на двоих. Он медленно поднялся выше, осторожно выглядывая из-за шагающих ног и перемещающихся спин. Вот и Джуди. Еще шаг. Камачо достиг площадки. Он двинулся налево так, чтобы между ним и Джуди находилась полная женщина. У противоположной стены электрик стоял на стремянке, нагнувшись к ящику с инструментами. В ящике находилась видеокамера. Джуди с опаской поглядывал на толпу.

Камачо повернулся спиной и оказался перед лотком с пирожками. Он купил один и попросил налить пепси. Пока девушка возилась у автомата, Камачо заглянул в зеркало у нее за спиной. Там отражался Джуди. И его собеседник тоже.

Луис присмотрелся к лицу в зеркале. Мясистое, свежевыбритое, бледное.

Он расплатился и пошел направо, к лестнице, потягивая напиток через соломинку. Спускаясь по ступенькам, он уперся взглядом в спину идущего впереди подростка, чтобы нервничавший Джуди не встретился с ним глазами. Выбросив пирожок и стакан с недопитой пепси в мусорную урну у выхода, он толкнул дверь и вышел под дождь.

Ветер чуть не сорвал с него шляпу, которую он успел придержать рукой, а брюки на нем так надулись, что хлопали.

– Итак? – спросил Дрейфус, пока Камачо, очутившись в сухом кузове фургона, отирал лицо платком. Луис Камачо пожал плечами.

– Они, видимо, заранее забили этот столик. Мусор сбросили в ведро. Пусть кто-нибудь из ребят подберет.

– Отпечатки?

– Угу.

– Думаете, это «Минотавр»?

– О чем, черт побери, «Минотавру» разговаривать с Чадом Джуди?

– Как дела в конторе? Не хочешь покататься на лыжах в Москве? Перестань трахать мою жену. Мало ли о чем… – затем из динамика на стене донеслось новое сообщение из магазина, и Дрейфус замолк, прислушиваясь.

Камачо отключил свою карманную рацию и отдал технику.

– Увидимся завтра в заведении, – сказал он Дрейфусу, вышел из фургона и направился под моросящим дождем к собственной машине.

Харлан Олбрайт заглянул к Камачо домой после ужина. С чашками кофе оба спустились в подвал. Сидевший там Джеральд тут же встал с кислым видом и побежал наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Отец проводил его взглядом, затем устроился на кушетке, взял дистанционный переключатель и принялся нажимать кнопки каналов телевизора.

– Я прочел в газете, что Матильда Джексон мертва.

Камачо хмыкнул. На двух каналах шли идиотские викторины – люди отвечали на дурацкие вопросы, чтобы выиграть бесполезные товары в блестящей упаковке.

– Кто ее убил?

– Тот, кто точно знал, что ему нужно. – Камачо уставился на секс-звезду, тасовавшую карточки с ответами на четвертом канале.

– Очень плохо. Вы успели показать ей фото Франклина?

– Нет.

– Что ж, женщина она старая, прожила немало. Так или иначе, это все равно бы в скором времени случилось.

Камачо изо всех сил давил на кнопки. Он остановился на образовательном канале. Какой-то англичанин рассуждал об архитектуре средневековых соборов.

– Слушайте, черт бы вас побрал. Сейчас у меня нет настроения говорить об этом дерьме. Я отчаянно устал.

– Извините. Я читал о перестрелке перед домом Джексон. Должно быть, вам весело было.

Камачо всмотрелся в лицо русского.

– Я знаю, вы, скорее всего, заложили ее, так что не вешайте мне лапшу на уши. Плевать вам на эту старуху и на всех прочих тоже.

– Когда-нибудь…

– Заткнитесь!

Англичанин рассказывал о парящих контрфорсах. С помощью компьютерной модели он показал, какие силы воздействуют на каменные своды.

Олбрайт встал:

– Загляну вечерком на неделе, когда вы будете в духе.

– Хм-м.

Камачо прислушивался к шагам по лестнице и к хлопанью двери, когда Салли провожала гостя. Он смотрел на экран, но ничего не видел, погруженный в свои мысли.

Когда Луис Камачо в понедельник утром вернулся в свой кабинет после совещания с шефом, настроение у него было премерзкое. Начальник отпустил несколько едких замечаний насчет того, что делал Камачо в пятницу вечером.

– Вы только посмотрите, – кричал он, размахивая воскресным выпуском «Вашингтон пост», – специальный агент, начальник контрразведывательного отдела, стоит на углу с двумя паршивыми наркоторговцами перед чертовой малиной! Какого черта? Вы что, шпионов там ловили на этой хазе?

Камачо возразил, что он просил репортеров не снимать его.

– Ха! Вы что, никогда не читали конституцию, мистер?

– Вот и они так ответили.

– И я это повторяю. Если еще раз увижу вашу ряшку в прессе, отправитесь куда-нибудь в Айдахо выкапывать нацистов в коровьем дерьме. Эти наркошники, видимо, единственные, кто не читает чертовых газет! – Шефа уже давно раздражало, как пресса освещает расследование ФБР деятельности «Арийской нации» – организации фанатиков превосходства белой расы, и при каждом удобном случае он издевался над журналистами. Иногда он попадал в точку. – Если вам так хочется стать знаменитостью, удалите себе лобную долю мозга и сделайтесь рок-звездой.

Слегка поостыв, шеф потребовал подробного отчета о Матильде Джексон и Чаде Джуди. Это заняло час. Потом он полчаса задавал вопросы и еще полчаса обсуждал стратегию и тактику розыска. Когда он, наконец, отпустил Камачо, тот был настолько вымотан, что пришлось идти в туалет.

Теперь Камачо удобно уселся в кресле и перебирал бумаги в папке входящих.

Он в третий раз перечитывал новые административные правила, когда Дрейфус постучал в дверь, а затем просунул голову. В кабинет ворвался дым от трубки.

– Хотите посмотреть вчерашнюю пленку о Чаде Джуди?

– Конечно.

– Она вставлена в видеомагнитофон.

Они перешли в маленький зал для совещаний, и Дрейфус нажал кнопку.

– В лаборатории ее долго обрабатывали. Должно получиться хорошо.

– Надо же.

– Тамошние умельцы совместили звук от одного из микрофонов с изображением.

На телевизионном экране появились Джуди и толстячок в куртке. Дрейфус отрегулировал цвет и громкость.

– … не нравится мне возня в прессе вокруг этих военных поставок. – У толстячка был глубокий баритон, но чувствовалось, что он нервничает.

Джуди ответил, но, видимо, в этот момент он был спиной к микрофону, так что разобрать слова оказалось невозможно. Дрейфус нажал кнопку «Пауза» и произнес:

– Запись шла еще от двух микрофонов, так что, думаю, это тоже найдется, но полная расшифровка займет несколько часов.

Камачо кивнул, и пленка пошла вновь.

– … большой риск. Кое-кто сядет в тюрьму, – говорил собеседник Джуди, – после того, как их измочалят на суде, который займет несколько месяцев.

Джуди наклонился к нему и зашептал. Можно было разобрать только обрывки:

– … вы, ребята… всю жизнь создавали фирму… речь идет о миллионах. Вам это действительно нужно, потому что… Вы сделаете десятки миллионов в предстоящие двадцать лет, а мне достанется пара акций, да разовый платеж и пенсия… совсем немного… – Остальное не прошло сквозь помехи.

– Достаточно, – сказал Камачо, послушав еще пять минут. – Дадите мне полную расшифровку, когда будет готова.

Дрейфус остановил магнитофон и включил обратную перемотку.

– Думаю, этот тип покупает то, что продает Джуди.

– Перемотаете и зайдите ко мне в кабинет.

В кабинете Камачо взял листок бумаги и написал на нем одно слово: «Софизм». Он вручил листок Дрейфусу, когда тот вошел.

– Проверьте, попадается ли оно в каких-нибудь письмах «Минотавра»

Дрейфус сел на стул и принялся возиться с трубкой. Взглянув на листок, он сунул его в карман рубашки.

– Откуда вы это взяли? – спросил он, раскурив трубку.

– Не задавайте вопросов, чтобы мне не пришлось лгать вам.

– Вице-адмирал Генри, да?

– Я нашел это в сортире.

– Почему бы нам не взять полный перечень паролей в АНБ?

– Мы уже это пробовали.

– Значит, я дурак. Повторите, пожалуйста.

– АНБ не даст нам пароли без разрешения комитета. А комитет не разрешает.

«Комитетом» на профессиональном жаргоне называлась сверхсекретная межведомственная группа, которая определяла политику разведывательного сообщества и координировала разведывательную деятельность всех органов правительства США. В ее состав входили директоры ФБР и ЦРУ, министр обороны, государственный секретарь, глава Агентства национальной безопасности и помощник президента по национальной безопасности в качестве личного представителя главы государства.

– Так о чем это вам говорит? – спросил Дрейфус более резким тоном, чем обычно.

Камачо потер глаза, затем помассировал щеки.

– Скажите вы.

– Если нечто ходит, как утка, крякает, как утка, и оставляет за собой утиное дерьмо, то, по всей видимости, это утка.

– Хм-м.

– Думаю, эти сволочи уже знают, что именно выдал «Минотавр». Потому и не спешат дать нам перечень. – Дрейфус щелкнул зажигалкой и несколько раз затянулся. – Кто-то в Москве им рассказывает.

– Возможно, – подумав, согласился Камачо. – Но не исключено, что они просто надеются, что это дельце заползет в норку и сдохнет само по себе, не вызывая лишнего шума. Тут кровавые драки за бюджет в Конгрессе, несколько крупнейших военных программ вот-вот зарубят, и все такое… они же люди, в конце концов, вот им и хочется притвориться страусами хоть на время.

– Так что же нам делать с Чадом Джуди?

– А что вы предлагаете?

– Эта сволочь продает секретную информацию военным подрядчикам. Хочет иметь на старость больше, чем флотскую пенсию. Что сказал шеф, когда вы сегодня докладывали ему? – Тон Дрейфуса был враждебным.

– Пока не трогайте. Присматривайте за ним.

– Растак его мать! Все то же дерьмо. Что бы мы ни выкопали, старая чугунная задница отвечает одинаково: успокойтесь, ребята!

– Успокойтесь, Дрейфус. Вы достаточно долго здесь…

– Сколько дерьма надо съесть, Луис, чтобы убедиться, что оно тебе не по вкусу? Сейчас «Минотавр» выискивает, какие еще секреты продать, и сочиняет очередное любовное послание русским дипломатам. Терри Франклин так и гуляет на свободе, вы добываете пароли через друзей в Пентагоне – что-то мы вроде делаем, но это нас никуда не приводит. Вам же это ясно! А самое отвратительное то, что комитет вполне удовлетворен таким положением дел. – Он почти кричал. – Я вам говорю то, что думаю – парни в этом комитете сами себе писают в карман. Они, наверное, довольны, как слоны, что чертовым русским запросто достается вся эта информация. Вот что мне кажется, разэтак их мать.

– Дрейфус, вы кретин, у вас луженая глотка, а ума, как у муравья. С меня достаточно. Займитесь работой.

Дрейфус вскочил на ноги и поднял правую руку в нацистском приветствии:

– Jawohl!

– Сукин ты…

– Не занимайтесь самообманом, Луис. Я знаю, вы делаете все, что можете. Но как мне осточертело все это дерьмо кругом!

Камачо кивком показал на дверь, и Дрейфус ушел.