Операция «Минотавр»

Глава 18

В тот день, когда умер Терри Франклин, стояла замечательная погода.

«Лучший день в этом году», – сказал ведущий новостей одной из вашингтонских телестанций. Солнце высоко поднялось в совершенно безоблачном небе, теплый, мягкий ветерок с запада чуть шевелил свежую листву. Прогноз обещал двадцать три градуса тепла при низкой влажности. О таком денечке мечтали все холодной, зябкой зимой и жалкой, сырой весной. Вот он, наконец, и настал. И в этот ниспосланный самим Небом день Терри Франклин умер.

Он, разумеется, не рассчитывал умереть ни сегодня, ни в любой другой день в обозримом будущем. Для него это был просто еще один день, который следовало вытерпеть, еще один день на пути к роскошной праздности, которую он зарабатывал своей изменой.

Он проснулся, когда будильник уже перестал звонить. Если он и слышал пение птиц за окном, то не подал виду. Побрился электробритвой и пару раз прошелся по зубам мягкой зубной щеткой, подаренной на Рождество детьми, которых он не видел уже три недели и искренне надеялся, что и не увидит. Потому что если объявятся дети, то с ними и Люси, а она потребует денег. Он догадывался, что она вернулась в Калифорнию к своей матери – самой гнусной стерве на всем Западе.

Раз так, деньги Люси не нужны: ее отец, зубной техник, может заплатить за питание и одежду для детей.

Пока варился кофе, он надел форму. Кофе Терри пил густой, черный, как его научили в первом плавании на борту ракетного фрегата в Средиземном море.

Он по привычке выглянул на крыльцо в поисках утренней газеты, потом сообразил, что ее не должно быть, захлопнул дверь и проверил, защелкивается ли замок. Он отказался от подписки через неделю после ухода Люси. Сам он никогда не читал газету, а Люси только просматривала первую страницу и изучала комиксы.

А еще разгадывала кроссворд – каждое утро, пока слушала Оперу по телевизору.

Двадцать пять центов в день за паршивый кроссворд. Он с удовольствием позвонил в службу доставки, чтобы сообщить, что газета ему не нужна.

«Дацун» завелся с первого раза. Он сдал назад и проехал мимо своих окон, направляясь к светофору на углу. Пристегнулся ремнем, включил стереомагнитофон и покатил вперед. Ехать ему было всего пять километров, но он так любил уютный мирок своей машины. Эти несколько минут езды, когда он слушал музыку, которую любил, на громкости, которая ему нравилась, были лучшим временем суток.

Русские не беспокоили его после того разговора с Юрием, и он испытывал по этому поводу смешанные чувства. С одной стороны, хорошо, что не приходится, обливаясь холодным потом, забираться в дебри компьютерной системы, а затем рисковать, ожидая, что его обыщут на выходе из Пентагона. Но с другой стороны, каждый день без звонка от них означал пустую трату времени на нудной, обрыдшей работе, опять езду в осточертевшем автобусе в этот осточертевший нудный пригород. Каждый день, проведенный здесь, – это еще один день не там, не на солнышке, где можно трахать местных красоток, пить «Куба либре» и наслаждаться жизнью.

Всей душой он был там, будучи безнадежно привязан телом здесь. Особенно невыносимым было это ожидание из-за денег, лежащих в банке. То, что он совершил множество страшных преступлений, зарабатывая эти деньги, его нисколько не волновало. Даже на миг не приходило в голову. В общем-то, он чувствовал себя, как любой, кому досталась большая сумма незаработанных денег – выиграл в лотерею, получил страховку за дорожное происшествие или же наследство, доставшееся от дядюшки, шантажировал богача, отхватил адвокатский гонорар от жертвы насилия, и прочая, и прочая. Как бы там ни было, эти деньги достались ему неисповедимыми путями Провидения. Кто-то, правящий Вселенной, постановил, что Терри Франклин заслуживает хороших вещей и удовольствий, которые можно купить за большие деньги, потому что он не такой, как эти фраера, что горбатятся с восьми до пяти. Он иной. Особенный. Деньги сделали его особенным.

От чудесного излучения, испускаемого большими деньгами, у него зазвенело в ушах.

Видимо, оттого, что он был так доволен собой, Терри Франклин этим утром, последним утром в своей жизни, даже улыбнулся водителю автобуса и кивнул полузнакомой женщине, проходя на место.

Пока автобус пробивал себе путь в утреннем потоке машин, он глядел в окно, ничего не замечая. Он ехал, погрузившись в мечты, поглощенный радужными фантазиями.

Все утро у него ушло на то, чтобы отчистить и отремонтировать клавиатуру компьютера, на которую секретарша пролила кофе. Кроме того, она любила пончики и картофельные чипсы, с отвращением заметил он, выметая зубной щеткой крошки из механизма. Легко было представить себе эту бабу: еще молодая, но уже с немалым лишним весом, беспрерывно рассуждает с подружками о диетах, поглощая в огромных количествах пончики и сладкий кофе. В том, что она пролила, содержалось не меньше трех кусочков сахара. Точная копия Люси.

Он уже собирался сказать начальнику, что эту доску придется списывать, но передумал. Шеф и так издевался над ним последние три недели; надо показать ему, что Терри Франклин еще на что-то способен. Он полил поверхность доски шлифовальным составом и снова набросился с зубной щеткой на слипшиеся крошки.

Последнее, что съел Терри Франклин в своей жизни, были сосиска с горчицей, кетчупом и приправой, немного жареной картошки и стакан «Спрайта». Он сидел в главной столовой за столом с еще одним матросом.

Они обсуждали новую секретаршу начальника отдела – натуральная ли она блондинка, дает она или нет, стоит ли пытаться выяснять это и так далее.

После ленча время шло быстрее. Шеф послал его с другим старшиной ремонтировать заевший дисковод в отделе рядового состава управления кадров. Они нашли повреждение, но починить дисковод не успели – прозвенел звонок.

Он отнес инструменты обратно в мастерскую, пошутил с товарищами, потом направился на автобусную остановку и занял свое обычное место.

Знай он, что должно случиться, может быть, он и повел бы себя как-то иначе. Несомненно, более крупная личность, знай она, что конец близок, постаралась бы прожить последний день не хуже остальных, но Терри Франклин не был крупным ни в каком смысле, и он это понял за последние три недели, после неудачного похода к тайнику. Терри знал, что он трус, бесхребетный слабак, но ведь это известно только ему одному, и что с того? Киношный Супермен живет в Метрополисе, а Бэтмэн – в Готеме. Все прочие просто пытаются как-то выжить.

Но, зная, что он такое, сумел бы он осознать, что канат под ним вот-вот оборвется? Какие-то признаки, безусловно, были, если бы ему удалось задуматься над ними объективно, отстраненно. Но, конечно, на это он не был способен.

Почти весь последний свой час на грешной земле он глядел в окно и почти физически ощущал, как солнце жжет ему спину, как скрипит песок между голыми пальцами ног, как напрягается под ним тугое женское тело. У нее не было лица, у этой девушки его мечты, зато были твердые шоколадные сиськи, и плоский живот, и длинные загорелые ноги с упругими бедрами.

Когда он повернул ключ зажигания и двигатель завелся, вместе с ним ожил и радиоприемник: «…как летучая мышь в аду, ла-ба-да, ба-ба-ду…»

Он опустил стекло, пристегнулся и повернул рулевое колесо – все в ритме этой музыки.

Через четыре квартала машина, шедшая впереди, свернула направо, а та, что следовала сзади, отвернула налево на следующем перекрестке. Терри Франклин не обратил на них внимания. Он ехал по старому бульвару, пестревшему лотками мелких торговцев, а через полтора километра свернул в боковую улицу. Он любил ездить по этим тихим жилым улочкам, потому что там движения почти не было и он считал, что выигрывает время, хотя никогда не пытался проверить, так ли это на самом деле.

На первом перекрестке, где он притормозил, маленькая девочка переходила улицу с кукольной коляской. То, что она выбрала именно это место и время, дало Терри Франклину лишнюю минуту жизни.

Минута – столько времени ушло у него на то, чтобы переждать, пока ребенок окажется на другой стороне, нажать акселератор и тронуться с места. Он осмотрелся по сторонам – никакого движения – и снял ногу с тормозной педали, «…как летучая мышь в аду…»

Вот тогда-то бомба, прикрепленная к днищу машины прямо под водительским сиденьем, и взорвалась.

Терри Франклин ощутил страшный удар, когда его колени врезались в подбородок, но это было последнее, что он успел почувствовать за ту тысячную долю секунды, что ему оставалось жить. Пол машины разошелся, пружины и обивку сиденья взрывом подбросило высоко вверх. Череп у него треснул, словно арбуз, когда этот взметнувшийся вверх столб с огромной силой ударил в крышу машины и пробил ее. Расширяющейся ударной волной выбило стекла наружу, и весь тротуар усеяло осколками стекла. Обломки пружин, кусочки пластика и обивочной ткани вдавило в безжизненное тело Терри Франклина, которое от высокой температуры начинало уже обугливаться.

Машина, почти разорванная пополам, но с еще работающим двигателем проползла, словно раненый рак, по диагонали через перекресток и слегка толкнула стоявший автомобиль. После этого двигатель, лишенный питания, заглох. Бензин из поврежденного топливопровода затек в расплавленную массу в середине «дацуна», и тлевшие обломки охватило адским пламенем. Через десять секунд температура поднялась настолько, что бензобак взорвался.

Сворачивая за угол в четырех кварталах от этого места, агент ФБР Кларенс Браун увидел столб пламени от взрыва. Он схватился за микрофон на приборной доске.

– Господи милостивый, его машина взорвалась. Взлетела на воздух. Машина объекта взорвалась!

По телефону голос имел глухой металлический призвук, словно шел по длинной трубе.

– Тут небольшое событие, о котором, может, вам интересно будет узнать, Луис. В общем-то ничего серьезного. Терри Франклин только что отошел в лучший мир. Его машина взорвалась.

– Больше никто не пострадал, Дрейфус?

– Ни души. Наш агент следовал за ним, держась подальше согласно вашим указаниям, и он видел, как вспыхнул бензобак. Ребята из лаборатории уже выехали. Агент Браун утверждает, что похоже на бомбу.

– Точное время?

– Шестнадцать пятьдесят семь.

Камачо глянул на часы. Семнадцать минут назад.

– Возьмите ордер на обыск дома.

– Уже пишу запрос.

– Пошлите кого-нибудь следить за домом. И сообщите ребятам в Калифорнии, что им придется уведомить родственников, как только медэксперт даст заключение о смерти.

– Это займет немало времени. Труп еще в машине, он изжарился, как рождественская индейка.

– Пусть в Калифорнии аккуратно выяснят, на месте ли его жена и теща.

– Вы знали, что это должно произойти, правда?

– Я только выполняю приказы, идиот, – рявкнул Камачо. – Почему бы и вам не действовать так же? – Он с грохотом положил трубку на место.

Через две минуты телефон зазвонил снова.

– Слушаю.

– Это опять Дрейфус. Нам уже звонят с телевидения. Над этим местом завис вертолет. Зрелище действительно впечатляет – столбы дыма и все такое. Попадет в вечерние новости: расстроенные домохозяйки, плачущие дети и прочее. Что мы должны официально сказать прессе?

– Мы ведем расследование в сотрудничестве с местной полицией. Неофициально намекните на наркотики.

– Намек понял.

– Местная полиция появилась?

– Да. Пара патрульных крейсеров и здоровенная пожарная машина.

– Не давайте им ничего трогать.

– Понял, шеф, отключаюсь.

Луис Камачо заехал в свой двор в пять минут первого ночи и проверил прикрученную изолентой лампочку в дверной панели. Не светится. Аминь.

Дневная жара еще не спала. Агент ФБР стоял в рубашке с короткими рукавами возле машины и глубоко вдыхал мощный запах земли.

Вокруг тихо. Слышен только стрекот кузнечиков.

В доме Харлана Олбрайта все огни погашены. Только из коридора пробивается слабый свет. Камачо взял сверток с переднего сиденья, запер машину и открыл ключом входную дверь. Он задвинул за собой засов.

Возле телефона записка. Звонил Олбрайт.

Камачо налил себе виски, добавив три кубика льда из морозильника. Прошел на кухню и стоял там, попивая «бурбон» и присматриваясь к теням на заднем дворе. Собака скулила, помахивая хвостом.

Камачо прошел в конец двора и уселся на шину, подвешенную, как качели, к старому дубу. Он рассеянно поглаживал собаку, удовлетворенно ощущая, как алкоголь усваивается организмом. Интересно бы посмотреть, сколько еще исполнительных механизмов осталось в этом олбрайтовском взрывном устройстве. И батареек, и предохранителей.

Конечно, надо снять шляпу перед Петром Александровичем, он же старина Харлан. Внезапный конец Терри Франклина – это блестящая работа. Никаких концов не найдешь. Никаких побочных жертв, из-за которых можно схлопотать приговор за убийство, делающий невозможным обмен на американского шпиона впоследствии, если случится худшее и ФБР арестует его. Терри Франклин приведен к молчанию – очень аккуратно и навсегда. Списан в дебет. Этот балансовой счет закрыт. Переверните страницу и – voila! – у нас доходное предприятие, как видно всякому.

В доме старины Харлана темно, как в могиле. Высокие клены в передней части двора загораживают его от уличных фонарей, а дубы и буки позади – от фонаря на узкой внутриквартальной аллее. Дом не виден – только какая-то черная масса.

Камачо представил себе лестницу, ведущую в спальню, вообразил, как снова пробирается по ней, осторожный, как мышь, остерегаясь ловушек, как открывает люк на чердак – и поежился. Старина Харлан, скорее всего, приготовил еще кое-какие неприятные сюрпризы, например, пластиковую бомбу, которая взрывается, если ступишь на порожек комнаты не в том месте или забудешь включить и выключить свет три раза за три секунды. Старина Харлан из тех, кто любит устраивать подобные забавы.

Интересно, заметил ли Олбрайт, что пленка в камере засвечена? Достаточно ли осторожно вел себя Камачо? Может, была другая камера, которую он не заметил?

Если так, лампочка в дверце машины засветится очень скоро.

Усталость мгновенно навалилась на него. У него едва хватило сил доплестись до дома, запереть дверь и подняться по лестнице. Он разделся и упал в кровать.

– Я вовсе не собираюсь замуж, – сказала Рита.

– А я не намерен жениться, – горячо поддержал ее Бабун. – Половина браков распадается, дети остаются с одним родителем, всем плохо – кому это нужно?

В это ясное субботнее утро они направлялись в ресторан на ленч. Бабун сидел за рулем.

– Люди должны быть свободны, чтобы их отношения не носили характера обязательств, – заявила она.

– Когда двое решат расстаться, им не нужно будет нанимать адвокатов, чтобы поделить собачку.

– Институт брака уходит в прошлое.

– Он обречен, – провозгласил Бабун обличительным, как у Сэмюэля Доджерса, тоном, – скорее всего, это вышло непроизвольно. Но чтобы доказать, что он не ханжа, Бабун добавил: – Конечно, мои родители живут счастливо. В июле будет уже тридцать пять лет. Но в наше время это огромная редкость. Моя сестра пробыла замужем всего три года, и у нее остался ребенок. Развод был настоящим кошмаром. Отцу пришлось помочь ей оплатить адвоката.

– Ей назначили опеку? – поинтересовалась Рита.

Бабун подтвердил. Оба печально покачали головами. Действительно, современный брак – это нечто жалкое.

– Если двое любят друг друга, им все это ни к чему, – фыркнула Рита. – Мне нужен мужчина, который меня любит и хочет быть со мной – не потому, что должен, а потому, что хочет.

– Именно это самое «должен» отпугивает меня, – сознался Бабун. – Знаешь, просто ужасно, что мы с тобой так одинаково мыслим.

– Но мы действительно очень похожи. Мы оба происходим из среднего класса, получили хорошее образование, оба флотские офицеры, оба летаем. Ты всего на год старше меня. Ничего удивительного.

– И вправду.

Бабун затормозил ее «мазду» и нашел место на стоянке возле ресторана. Он открыл дверцу Рите, и она одарила его благодарной сияющей улыбкой, а он растянул рот в ответ. Она опиралась на его руку, пока они шли по площадке. Он распахнул входную дверь и пропустил ее вперед. Никогда в жизни он не чувствовал себя так хорошо – таким полным жизни, таким увлеченным. Их любовь не сдерживало ничто. А самое главное, подумал он, – то, что они могут быть такими честными, такими откровенными друг с другом. Разве мир не стал бы лучше, если все могли бы поддерживать именно такие отношения?

Час назад они сочетались браком в Окленде, штат Мэриленд.

Планер парил в полутора метрах над дюной; от его крыльев отражались солнечные зайчики. Джейк Графтон сидел на песке спиной к ветру. Дэвид и Эми сидели рядом, поджав ноги. Он нажимал кнопки на пульте управления, не отводя глаз от парящей птицы.

– Не забывайте задирать нос на поворотах, – напомнил ему Дэвид, когда планер достиг полоски травы метрах в тридцати к северу и Джейк решил развернуть его.

Он надеялся, что уже овладел техникой управления. Планер не падал целых десять минут. Джейк рассчитывал, что сумеет удержать его в воздухе, пока ветер не переменится.

Планер вернулся и прошелестел у них над головами.

– Просто ужасно, – пробормотал Дэвид. «Ужасно», видимо, самое модное словечко в шестом классе в этом году. А какие были излюбленные слова у Джейка в двенадцать лет? Он попытался припомнить и не смог.

Эми-Кэрол разлеглась на животе, подперев руками подбородок. Пока что она состоит из одних прямых углов. Кэлли говорит, что скоро девочка начнет оформляться. Дэвид принял ту же позу, только ноги у него были чуть ли не вдвое больше, чем у Эми. Несомненно, через год и у него начнется бурный рост, ноги у него уже почти как у взрослого, хотя остальному еще расти и расти.

– Твой папа будет классным пилотом, – сказал ей Дэвид.

– Он мне не папа. Он Джейк.

– Он будет здорово водить, – настаивал Дэвид.

– Это не так трудно, – заявила она, поднимаясь с песка.

– Ах, так? А почему бы тебе самой не попробовать?

– Можно, Джейк?

– Можно. Иди сюда и смотри, как я делаю.

Он объяснил ей назначение кнопок и показал, как они работают. Прогнав пару раз туда-сюда планер, он передал пульт управления Эми. Она заложила крутой вираж, и на первом же повороте модель зарылась носом в песок. Дэвид с отвращением всплеснул руками.

– «Не так трудно!» Девчонки! – это слово он чуть ли не выплюнул.

Левое крыло оторвалось, один лонжерон был сломан. Трое авиаторов собрали вещи и отправились домой.

– Не беспокойтесь, кэп, – сказал мальчик, презрительно глядя на Эми. – Я починю, будет, как новый.

– Я в этом не сомневаюсь, – с улыбкой ответил Джейк.

– Девчонки ничего не понимают в авиации.

– Не говори так, Дейв. Вот у меня работает женщина, и она отличный пилот.

Эми расправила плечи, подняла голову и шествовала с гордым видом, поняв, наконец, где должно быть ее место.

– Ты что сделала? – воскликнула Гарриет, охваченная ужасом. Этим воскресным утром они сидели в спальне. В гостиной Бабун смотрел по телевизору футбол.

Рита подняла левую руку и гордо помахала ею.

– Видишь кольцо? Я вышла замуж.

– Господи! Сколько ты его знаешь? Месяц? Вы давно обручились?

– За час до церемонии. Мы ехали на уик-энд на озеро Дип-Крик и, проезжая Фростберг, решили, что должны пожениться. Тогда Бабун свернул и отправился в Окленд. Там мы нашли замечательного священника. Дама, которая работала в управлении секретариата округа, оказалась его прихожанкой. Она поехала в центр, отперла мэрию и выдала нам брачное свидетельство. Правда, романтично?

Гарриет только сжалась и обхватила лицо руками.

– Жена священника подарила мне цветы из своего сада. Белые нарциссы, и тюльпаны, и астры – получился прекрасный свадебный букет. Я держала их в правой руке, когда мы произносили «да» перед этой дамой. – Она прерывисто вздохнула при этом сладостном воспоминании. – Лучшие цветы у меня в машине. Может, мы с тобой сможем привести их в порядок.

– Ты была обручена один час. Рита, Рита, бедная девочка. Что ты знаешь об этом мужчине? Что? – Гарриет приоткрыла дверь и с отвращением взглянула на жениха, развалившегося перед телевизором с банкой пива в руке. Недаром его прозвали Бабун. Форменная обезьяна. – Господи, Рита, как ты могла? – свистящим шепотом продолжала она. – Что тебе о нем известно? Может, он бисексуал, или извращенец, или даже республиканец! Что скажет твоя мама? – Гарриет приняла позу львицы, готовящейся к прыжку. – Ей-то ты говорила?

– Ну…

– Так я и знала! Когда ты позвонишь ей? В конце концов, Рита, она твоя мать. Когда-то она сказала мне, что ей пришлось покупать сотни подарков на свадьбы твоих подруг, и теперь ей так хочется пригласить их всех на твою свадьбу. Ты же ее единственная дочь! – Гарриет бросилась на кровать, засучив ногами. – Как ты могла! – запричитала она.

– Это было просто, – небрежным тоном произнесла Рита Моравиа Таркингтон. Страдания Гарриет явно доставляли ей удовольствие. – И так романтично. Я всегда хотела, чтобы это было именно так. Он такой красавец, такой… Мы будем счастливы всю жизнь. Он такой… такой… – Она вздохнула и улыбнулась.

– Несомненно одно, – с кислым видом заметила Гарриет, – теперь он уж точно никуда от тебя не денется.

В понедельник утром лейтенант Бабун Таркингтон и лейтенант Рита Моравиа вошли в кабинет Джейка вместе, плечом к плечу. Они встали перед его столом по стойке смирно, ожидая, когда он оторвется от бумаг.

– Слушаю.

– Есть новость для вас, капитан, – сказала Рита.

Джейк внимательно всмотрелся в их исполненные ожидания лица. Он проворчал:

– Почему у меня такое впечатление, что ваша новость мне не понравится?

Рита и Бабун, переглянувшись, широко улыбнулись.

– Мы поженились, – сообщил Бабун.

Джейк Графтон схватился руками за уши.

– Я этого не слышал. Что бы там ни было, я этого не слышал. И не хочу слышать. – Он встал, наклонился к ним и продолжал тихо: – Мало мне тут забот, чтобы мне еще отовсюду докладывали о романтических похождениях моего испытательного экипажа. Чем вы занимаетесь в свободное время – это ваше дело. Но пока мы не завершим испытания прототипов и я не представлю отчет, вы, щенки, будете слушаться меня. Строго деловые отношения. Никаких поцелуйчиков, страстных взглядов и прочей чепухи. Никаких торжественных церемоний. Только работа.

– Слушаюсь, сэр, – отозвалась Рита.

– Я тебя предупреждал, Таркингтон. Я же тебе говорил: никаких амурчиков. Ты посмотри на себя! Просто отвратительно, и все.

– Так точно, сэр, – согласился Таркингтон.

– Тебя нельзя ни на минуту оставлять одного.

– Я не смог сдержаться, сэр.

– Вы двое когда-нибудь будете очень счастливы. Но не сегодня и не завтра. Пока что вы – серьезные, опытные, преданные делу профессионалы. Постарайтесь изо всех сил.

– Слушаюсь, сэр, – хором произнесли они.

– Поздравляю. Марш по рабочим местам.

– Есть, сэр. – Они выпрямились по стойке смирно, словно первокурсники Военно-морской академии, сделали каменные лица и вышли строевым шагом – Рита первая.

Джейк Графтон, закусив губу, принялся за отчет.