Операция "Снег"

ПРЫЖКОВЫЕ ЛЫЖИ

— У Гиви Сахадзе лыжи украли!

Среди бела дня, на глазах у многолюдной толпы, в самый разгар Международных соревнований — это казалось невероятным. И тем не менее… Новость эта неизвестно каким способом, но гораздо быстрее всяческих телеграмм-молний облетела ряды болельщиков вокруг Большого Снежногорского трамплина. Болельщики заволновались. Мало того, что Гиви, этот двадцатишестилетний крепыш из Бакуриани, был общим любимцем, — он был реальным претендентом на первенство.

И вот — на тебе!

— Не иначе как рука международного империализма! — мрачно буркнул один из болельщиков. — Больше некому. Боятся нашего Гиви…

Тем, кто его хорошо знал, Гиви характером и обликом напоминал фокстерьера: он был малоросл, курчав и отчаян. Зарубежные спортивные обозреватели не зря называли его «летающей торпедой»! Самое обидное заключалось в том, что лыжи исчезли в перерыве после первой попытки. А положение в турнирной таблице у Сахадзе было рискованным и шатким…

Снежногорск не зря считался лыжной столицей. Лыжи здесь любили и понимали в них толк. Мастеров и перворазрядников на душу населения в этом небольшом заполярном городе насчитывалось больше, чем в любом другом городе страны. «Настоящий снежногорец начинает кататься на лыжах раньше, чем начинает ходить» — эту шутку любили повторять даже на хозяйственных активах, и в ней была значительная доля правды.

Международные соревнования по прыжкам с трамплина начались в полдень. День был солнечный, но на горе почти как всегда задувал ветерок, наполнявший алые паруса приветственных надписей на четырех языках. Лозунги «Добро пожаловать!» и «Снежногорцы приветствуют спортивную дружбу!» сочно краснели на фоне белого великолепия окружающих гор. На склоне самой большой из них, над скромной щетинкой низкорослого заполярного леса стремительной дугой срывалась вниз, а потом взмывала к небу фантастическая ажурная конструкция.

Сегодня все привычные лыжни и тропинки сходились у бетонных опор Большого Снежногорского. Снег под ногами вкусно похрустывал, словно все время разгрызали спелые яблоки. Приходили целыми школами, детскими садами, семьями. Шумную, беспокойную толпу болельщиков едва сдерживали чисто условные канаты на хлипких столбиках вдоль горы приземления да веселые розовощекие милиционеры в тулупах и валенках с давно забытыми калошами…

И повсюду в самых невообразимых местах, разумеется, метались мальчишки, словно сорвавшиеся с орбит электроны. Они и без корреспондентских удостоверений с могущественной надписью «всюду» ухитрялись просачиваться сквозь самые непроницаемые заслоны. На то они и были не просто мальчишками, а представителями вездесущего и неистребимого великого племени мальчишек, любящих спорт. Это именно они вертятся под ногами арбитров всех категорий на все строгий и нелицеприятный суд над решениями всех спортивных коллегий. Это именно они с тихим или громким обожанием и восторгом провожают взглядами своих любимцев чемпионов, а через некоторое время безжалостно наступают на пятки…

Осторожней, чемпионы! Оглядывайтесь перед стартом на задники своих лыж! А то как бы эти мальчишки не попытались пристроиться сзади…

Где-то в половине двенадцатого, примерно за полчаса до открытия соревнований, над трамплином разнесся усиленный динамиками голос с повелительными вибрирующими интонациями:

«Товарищи слаломисты! Прорубите гору приземления!»

Дежурные по трамплину, одетые одинаково, как униформисты в цирке, металлическими кантами лыж начали прорезать слежавшийся снег на дуге приземления. Прочертив всю гору продольными бороздками, они усеяли ее еловой хвоей, окончательно испортив снег, с точки зрения неискушенных зрителей.

Затем, шурша куртками, они неторопливо скатились вниз. В динамиках снова забулькало, забормотало, и наконец оттуда вылупились членораздельные слова:

«Начинаем прыжки для прокладки лыжни…»

Этим делом со всей серьезностью молодости занялись прыгуны из снежногорской лыжной школы. Прыгали они с нижней площадки. Несколько разрядников сделали осторожные прикидочные прыжки. Но вот по толпе застоявшихся зрителей пронесся восторженный гул: именитые мастера начали медленно втягиваться наверх по узенькой лестнице. Они, сберегая силы, неторопливо переступали со ступеньки на ступеньку, которые охали слабыми деревянными голосами под их тяжелыми ботинками с металлическими застежками. Их облегающие комбинезоны излучали с Лыжи, небрежно покачиваясь на плечах, своими лакированными поверхностями слепяще отражали солнце.

Гиви Сахадзе узнавали издали по его «счастливому» свитеру, с которым он суеверно не расставался со времен своей первой белой олимпиады — с восемнадцати лет. Этот свитер был знаком болельщикам во многих странах: сине-красный с двойной треугольной белой полосой на груди. Лыжи у Гиви были одновременно и скромные, и броские: снежно-белые «Кнайсли» с крупными, во всю ширину плоскости, черными надписями.

Телевизионщики торопливо настраивали камеры. На результаты им было наплевать. В конце концов, зрелища были их повседневным хлебом…

Ошалелые кинооператоры, наоборот, суетились и метались от трамплина к судейской и от раздевалки снова к трамплину, расталкивали зрителей, картинно ложились животами на снег и искали свою загадочную, единственную и неповторимую точку съемки. Это были честолюбцы. Они не просто хотели видеть своего любимца победителем, нет! Они непременно желали его запечатлеть для потомства в первоклассных ка непревзойденной хроники. Знатоки и трубадуры спорта, они священнодействовали возле своих треног.

Фоторепортеры с разных сторон нацелили на трамплин длиннорылые объективы — скорострельные аппараты славы и беспристрастные свидетели неудач. Впрочем, снимки неудачников редко попадали на страницы спортивной прессы…

В задних рядах, на сосновом суку сомнительной крепости устроился мальчишка лет двенадцати в лыжной шапочке с кленовым листом над лбом. Этакий доморощенный комментатор, он был отмечен знаком своего вездесущего племени: он знал все.

— Эй, Озеров! — крикнули ему снизу. — Смотри, штаны порвешь! Мальчишка ответил высокомерным молчанием. Было некогда: на трамплине творились дела поважнее.

Когда духовой оркестр исполнил государственные гимны стран-участниц, выжав все, что было можно, из промерзших медных горловин, раздался долгожданный гонг. По радио откашлялись, и председатель снежногорского горисполкома, известный в прошлом спортсмен, ныне судья международной категории Василий Иванович, произнес торжественным, словно специально прибереженным для этого случая голосом:

«Начинаем международные соревнования по прыжкам с трамплина!» Тридцать четыре спортсмена один за другим пытались преодолеть неумолимый закон всемирного тяготения. Со стола отрыва сухой игольчатой пылью осыпался взметенный лыжами снег, и на какое-то мгновение в косых лучах низкого солнца вспыхивала неяркая зимняя радуга.

Вот прыгает сухощавый, белобрысый и веснушчатый Ваккулинен — недавний чемпион Финляндии. Гонг, взмах флажка, почти бесшумное шуршание лыж по накатанному настилу, пружинящий толчок — и спортсмен в голубом облипающем костюме плавно тормозит, разворачиваясь далеко внизу на ровной круглой площадке выката. Шестьдесят восемь метров! Очень неплохо!

— Красиво летел! — вздохнула загорелая девушка.

— Школа! — с ноткой зависти откомментировал мальчишка со своего наблюдательного сука. И авторитетно добавил: — Судить будут из семидесяти метров. Очков сто пятнадцать дадут финику!

Он оказался прав: действительно, финн набрал сто шестнадцать с половиной.

Через несколько номеров от финна прыгал Рейнфогель из ГДР — собранный и волевой спортсмен, олимпийский призер. Аккуратно поправив защитные очки, он ринулся вниз. Но то ли он плохо разогнался, то ли засиделся на толчке, — в его полете чувствовалась скованность, какаято деревянность. Результат его оказался довольно средним: шестьдесят четыре с половиной метра.

— Слабо, немец, слабо! — завопил мальчишка, от радости чуть не свалившись на головы стоявших внизу.

Сразу за немцем прыгал Николай Раменский, опытнейший трамплинный гвардеец. Он царапал небо, взлетая к солнцу с трамплинов Рейкьявика и Стокгольма, он первым из русских прыгунов перелетел за сто пятьдесят метров с трамплина-гиганта. Его лыжи с красной скользящей поверхностью прочертили над головами пологую кровавую кривую. И долго еще после того как он коснулся земли, глазам болельщиков чудился горящий в воздухе след этого изящного, безукоризненного полета. Судьи показали кружки с цифрами «69,5». Раменский побил финна на целых два очка.

Но вот толпа зашумела совершенно особенным образом: на вышке, подняв руку, просил старта Гиви Сахадзе. Вроде бы и гонг ударил более звонко.

Гиви уже на самом верху эстакады сделал несколько сильных, быстрых разгонных шагов, чтобы набрать добавочную скорость. Он мчался вниз в такой низкой стойке, что, казалось, не успеет распрямиться на прыжке и так, кубарем, и свалится с трамплина… Но на самом краю стола отрыва Гиви взвился вверх, как камень из рогатки. Он летел в очень рискованном положении, прижав руки к бокам и почти касаясь лицом носков лыж, чудом удерживая равновесие. Со свистом рассекая воздух, эта парящая торпеда нацелилась на красный кружок с предельной цифрой «70».

— Рекорд! — выдохнул мальчишка в шапочке с кленовым листком. Но в это мгновение Сахадзе потерял равновесие и, чтобы не упасть на склоне, судорожно и неуклюже взмахнул руками.

Кинооператор, во время его полета не отрывавшийся от глазка камеры, огорченно сплюнул в снег: классический прыжок был испорчен. А телевизионщики меж тем радостно топали ногами: все-таки разнообразие.

«Гиви Сахадзе повторил рекорд нашего трамплина: семьдесят один с половиной метр, — сказал голос Василия Ивановича по радио на высокой ноте плохо скрываемой радости. И после мимолетной паузы добавил: — Оценка прыжка ему снижена за качество выполнения полета».

Гиви набрал всего сто одиннадцать с половиной очков.

К началу второй серии попыток неожиданно поднялся сильный ветер. Участники стали прыгать осторожнее и чаще падали. Рейнфогеля на прыжке порывом ветра развернуло чуть не поперек склона. Виртуозным акробатическим движением он извернулся и, глухо пришлепнув лыжами по скату, приземлился в метре от боковых флажков…

Ваккулинен второй раз тоже прыгнул хуже, однако продолжал удерживать лидерство: теперь у него в сумме было двести двадцать семь с половиной очков.

Но Раменский недаром считался первоклассным и хладнокровнейшим тактиком. Точно рассчитав силы, он уверенно и спокойно прыгнул на шестьдесят шесть метров. Обогнав Ваккулинена на два очка, он стал недосягаемым…

Чтобы достать Раменского, Гиви Сахадзе должен был прыгнуть не менее чем на семьдесят метров при безупречном стиле прыжка. И вот теперь исчезновение лыж было подобно удару ниже пояса!

— Где мои лыжи? Лыжи мои где? — горячился Гиви, размахивая руками прямо перед лицом своего тренера. — Я их только на один маленький момент сюда поставил!

— Да их какой-то мальчишка взял… — растерянно лепетали болельщики-свидетели из ближайшего окружения. — Мы думали, он вам помочь хочет… Поднести…

— А? Думали?! Они думали, а я что теперь думать буду? Я одни черные мысли думать буду!

— Прыгнешь на запасных, — сказал тренер.

— Вай! — отмахнулся Гиви. — На десять сантиметров короче? У меня от смеха будет разрыв сердца…

Но спортивные болельщики тем и отличаются от нормальных людей, что они всегда надеются на чудо. И если между людьми одного пламенного желания существует тайная незримая связь, в тот миг все почувствовали, как на вершине эстакады невысокий черноволосый лыжник, словно стальной жгут, напрягся для страшного прыжка.

Набычившись, он ждал гонга. Было совершенно непонятно, как несколько тысяч человек с бешено прыгающими сердцами могут создать такую тишину. Даже ветер — Гиви повезло! — вроде бы удивленно прислушался и на минуту перестал срывать с флагштоков разноцветные национальные флаги. И в этой давящей, невообразимой тишине Гиви взял старт. Его выбросило со стола отрыва, как реактивный перехватчик с катапульты! Он совершил поистине феноменал на семьдесят пять метров — предел теоретической возможности трамплина. Гиви сделал невозможное — прыгнул на семьдесят шесть! И упал! Упал, но в реве тысяч молодых глоток это уже было несущественным. Он все-таки прыгнул, разрушив все расчеты, математические выкладки и теоретические пределы!

Голос Василия Ивановича по радио стал удивительно похожим на голос любого из великого племени мальчишек, любящих спорт:

«К сожалению, — ив этом голосе звучало подлинное мальчишеское горе, рекордный результат Гиви Сахадзе для нашего снежногорского трамплина семьдесят шесть метров — не может быть засчитан из-за падения. По сумме очков двух попыток победителем международных состязаний стал советский спортсмен Николай Раменский, представитель команды ЦСК.А. На втором месте…»

Что ж… Никто из зрителей не свистел. Все было правильным. В спорте есть свои железные законы.

— Эх, — чуть не плача от обиды, вздохнул болельщик-верхолаз. — Все равно Гиви в миллион раз лучше! Вы такого второго прыжка в жизни больше не увидите! Сахадзе еще даст всем звону!

Над орущей, неистовой толпой взлетал и падал знакомый болельщикам многих стран красносиний свитер с двойной треугольной белой полосой на груди: качали неофициального рекордсмена…

Вечером после шумного, но, как всегда, безалкогольного товарищеского ужина Гиви Сахадзе тихонько выскользнул из гостиницы: ему хотелось одному побродить по тихим белым улочкам Снежногорска. Улицы и впрямь были тихими и белыми. Сугробы по сторонам дороги подымались выше человеческого роста, снежные надувы достигали подоконников первых этажей в стандартных пятиэтажках, и тени от ок плоско лежали на снегу.

Морозный воздух бодряще покалывал легкие, над плавными линиями угадываемых в темноте гор висели крупные звезды, а внизу в долине красные сигнальные огни очерчивали трубы горнообога-тительной фабрики. Канатка еще работала, и по освещенной прожекторами слаломной трассе скатывались неуемные горнолыжники.

Гиви потянуло к темному, безлюдному и молчаливому трамплину. Он поднялся к горе приземления, еще раз посмотрел на отметку своего прыжка досадное место триумфа и падения… Потом яростно и шумно вздохнул и стал обходить склон.

Слева от Большого трамплина оставался старый, сорокаметровый, на котором тренировалась школа. С нижней его площадки прыгал начинающий молодняк, «детсадники». В слабом боковом отсвете прожекторов Гиви показалось, что у лестницы на малый трамплин, прямо под опорами, кто-то копошится. Заинтересованный Сахадзе, неслышно ступая своими «луноходами», подошел поближе. Спиной к нему, сосредоточенно сопя, мальчишка приспосабливал длинные прыжковые лыжи к своим разношенным стареньким слаломным ботинкам с белыми репшнурами вместо клипсов. Хорошо, что специальные крепления с носковой скобой никак не давались ему. Лыжи заметно фосфоресцировали в темноте, и на них четко выделялись крупные, во всю ширину плоскостей, черные буквы с названием фирмы. Гиви сразу же узнал свои пропавшие «Кнайсли»…

— Ты зачем мои лыжи украл? Украл, да? — набросился он на мальчишку. Тот не испугался, только распрямился и в упор посмотрел на чемпиона. В темноте Гиви не видел выражения его глаз, но чувствовал, что мальчишка смотрит на него именно в упор — открыто и смело.

— Я не украл… — тихо, но твердо возразил мальчишка. — Я взял на время. Я потом вам все равно бы вернул…

— А я из-за тебя первое место потерял, да?

— Я не знал, что вторая попытка будет. Думал, из-за ветра отложат… Я отошел и их сразу в снег закопал…

— А зачем лыжи… взял? — уже спокойней спросил Гиви. Он, сняв перчатку, поднял одну лыжу, почувствовав ее родную, почти живую тяжесть, и ласково провел пальцами по трем желобкам на скользящей поверхности…

— Ребята в школе говорили, что у вас реактивные двигатели портативные приспособлены… Для разгона… — загорелся мальчишка. — Мы посмотреть хотели. Проверить…

— Реактивные? Портативные? Двигатели? — От хохота Гиви согнулся пополам и закашлялся.

Мальчишка переждал его смех и с достоинством добавил:

— Теперь-то ясно, что байки… А потом я сам прыгнуть решил. Попробовать!

— Попробовать? — ахнул Гиви. — А если бы ты шею попробовал сломать, как твоей маме это понравится?!

— Я не с самого верху… — оправдывался мальчишка. — Я с этого, который пониже…

— Слушай, бичо… — покачал головой бывший бакурианский сорванец, нынешний мальчишка в чемпионском свитере. — Ты раньше хоть где-нибудь прыгать пробовал?

— Нет… — сказал мальчик. — Мы с Украины приехали. У нас там гор не было.

— Так… — растерянно сказал Гиви. — Ну вот что. Пойдем-ка, бичо, в отделение. В милиции тебе все объяснят что к чему — и про лыжи, и про прыжки. У меня с тобой разговаривать уже живот заболел…

И он положил руку на плечо мальчишки, такое острое и выпирающее под скользкой капроновой курточкой. Честное слово, он был уверен, что мальчишка вырвется и со всех ног сиганет в темноту. Сахадзе на это и рассчитывал: хотелось немного припугнуть этого сорвиголову. Но к его удивлению, тот только шмыгнул носом и насупленно сказал:

— Пойдемте, раз такое дело… Только дайте я лыжи поднесу, а?

Отделение милиции возле гостиницы они миновали молча. Но мальчишка ничего не спросил, а так же спокойно шел следом за Гиви. На вид ему было лет десять-одиннадцать, лыжи были довольно тяжелы для него, но он только глубоко дышал и не сдавался.

«С характером мальчишка… С характером!» — подумал про себя Гиви.

Дмитрий Витальевич, старый тренер прыжковой секции, был дома.

— Нашлись?! — обрадовался он, увидев Гиви и его оруженосца с лыжами.

— Да… Нашлись… Вот он помог… Слушай, а как тебя зовут? обратился Гиви к своему нечаянному знакомому.

— Сашко… — ответил тот совсем по-домашнему и поправился: — То есть Александром.

— Вот что, Сандро… Сядь тут и не изображай из себя перпетуум-мобиле хотя бы десять минут. Договорились?

За десять минут Гиви успел со всеми красочными подробностями рассказать своему старому другу историю прыжковых лыж. Дмитрий Витальевич посмотрел на Александра и спросил безупречно официальным тоном:

— Как фамилия?

— Ткаченко…

— Вот что, Ткаченко… Хочешь научиться прыгать? По-настоящему?

— Хочу! — вскочил тот, едва не опрокинув стул, на котором сидел.

— Тогда явишься в четверг к семи утра под трамплин. До школы, понятно?

— Понятно! — радостно выпалил Саша. — Ух ты… мне бы только научиться прыгать… Летать!

— Брысь! — сказал Гиви. — Исчезни и не попадайся мне больше на глаза. Ты не шашлык, у меня от тебя скоро изжога будет…

Когда за мальчиком хлопнула дверь, он улыбнулся:

— Ишь ты, летать он хочет! Лыжи Гиви Сахадзе ему подавай… А падать он не хочет? Шлепаться, шмякаться, брякаться… Как там еще, а?

— Ничего… — сказал старый тренер серьезно. — Главное-то ведь и вправду — летать! А падать… Падать жизнь сама научит… И падать и вставать!

И посмотрел на Гиви.