Описание Украины

СВЕТЛЕЙШЕМУ МОНАРХУ И МОГУЩЕСТВЕННЕЙШЕМУ ЯНУ-КАЗИМИРУ[387],

Государь!

Необъятное пространство земель, которое в настоящее время отделяет меня от Ваших владений, каким бы значительным оно ни было, не является достаточно непреодолимой преградой, чтобы воспрепятствовать сложить произведение моего ума к стопам Вашего Величества; равно как и годы, на протяжении которых я нахожусь вдали от них, нисколько не смогли уменьшить того усердия, с каким я всегда служил Вам, и продолжать время от времени писать некоторые сочинения, которые могли бы доставить удовлетворение Вашему уму и полезное развлечение Вашим глазам. Чтобы лучше уверить Вас в этом вескими фактами, нежели слабыми словами, я осмеливаюсь с совершенной покорностью и с глубоким почтением предложить Вашему августейшему величеству описание этого большого пограничья — Украины (Ukranie), находящейся между Московией (Moscovie) и Трансильванией[388], приобретенной для Вас Вашими предшественниками пятьдесят лет тому назад[389], пространные равнины которой стали столь же плодоносными, сколь пустынными они были раньше.

Это новое королевство[390] еще в недавнее время было значительно увеличено благодаря мужеству и благоразумию великого и несравненного Конецпольского (Konespolski), краковского каштеляна и верховного главнокомандующего Ваших войск[391], храбрость которого сопровождалась всегда такой предусмотрительностью, что из всех сражений, какими бы опасными они ни были, он выходил только победителем.

Я могу говорить об этом с уверенностью, так как был очевидцем происходящего в течение семнадцати лет, когда имел честь состоять на службе двух последних покойных королей: первого — отца, а второго — брата Вашего Величества[392]. За это время мною было заложено более пятидесяти значительных слобод (solobodes), являющихся как бы колониями[393], из которых за короткое время образовалось более тысячи сел[394] вследствие роста количества новых поселений. Местное население, посвятившее все свои заботы благу Вашего государства, раздвинуло довольно далеко его границы и приложило столько усилий к обработке бесплодных земель, встреченных им, что в настоящее время [из данных земель] благодаря их необыкновенному плодородию извлекаются основные доходы Вашего королевства.

Эта вновь завоеванная страна является непреодолимой защитой против могущества турок и насилия татар, крепкой преградой, способной остановить их пагубные и частые набеги, и враги эти бывают несказанно изумлены, обнаруживая в провинции, служившей дорогой к завоеваниям, [место] своего поражения и позора.

Именно на топографической карте[395] Вы можете единым взглядом окинуть с любой точки обширную территорию Украины (Ukranie), обладание которой приносит Вам столько же славы, сколько и выгод. С учетом ситуации [можно] судить о ее значении, а из соображений политических и государственных — Вы, более чем когда-либо, можете склониться к продолжению важного намерения относительно ее расширения, свершение его может добавить бесчисленное количество драгоценных украшений к Вашей королевской короне.

Я мог бы еще рассказать о многих фактах по данной теме, если бы не находил, что более уместно умолчать о них, нежели обнародовать их, опасаясь, как бы я, намереваясь сообщить Вам спасительные советы, не дал бы указаний Вашим врагам, которые могли бы быть в такой же степени полезны для них, как вредны для вас.

Итак, я оставляю этот предмет, чтобы сообщить Вашему Величеству, что великий воин и государственный муж, непобедимый Конецпольский, оценив труды, заботы и долгое время, затраченное мною на составление данной карты, соблаговолил известить о них ныне покойного короля таким образом, что Его Величество имел намерение почтить меня значительной наградой; но смерть вместе с ним унесла в могилу и мои надежды.

Наконец, Ваша пользующаяся всеобщей известностью слава как бы воскресила их, дав мне знать, что Вы не менее упомянутых знаменитых усопших цените достойных людей и что Вашими щедротами всегда вознаграждаются полезные услуги, оказанные Вам. Это и дало мне основание надеяться, что Ваше Величество, обладая не только стародавними [домениальными] польскими землями, но и обширной провинцией Украиной (Ukranie), приобретению которой я в значительной степени способствовал, осуществит на деле добрые намерения, какие покойный король, Ваш брат, справедливо замыслил в отношении меня, и благосклонно примете сие приношение, которое Вам преподносит тот, кто стремился лишь к чести служить Вашим приказаниям и к счастью иметь возможность называться навсегда,

ГОСУДАРЬ,

Вашего Величества

нижайшим, покорнейшим и вернейшим слугой.

Гийом ле Вассер,

господин де БОПЛАН.

К читателям

Господа! Предлагаемая вам карта составлена мною не по чужим сведениям и не по наслышке; я составил ее сам на основании точных измерений, произведенных мною во всех местностях того края, который она представляет, что должно убедить вас как в ее точности, так и в справедливости моего изложения. Небольшой досуг, оставшийся мне после исполнения важных поручений, которыми я был занят во время войны в этих краях, принудил меня, имевшего возможность работать только от случая к случаю, употребить не менее восьми лет, чтобы довести сей труд до совершенства.

Пользуясь же на досуге плодами моих трудов, созерцая из своих кабинетов эту прекрасную и редкостную страну, большая часть которой была заселена при мне, и [заполнена] городами и крепостями, планы коих составлял я, знайте же, что я буду благодарен за удовольствие, которое получит ваша похвальная любознательность.

Читателю от издателя

Любезный читатель! Десять лет назад автор этой книги поручил мне отпечатать ее в сотне экземпляров, которые были подарены исключительно его друзьям. Но так как многие лица, видевшие ее, нашли ее не только не дурной, но, напротив, отзывались о ней весьма одобрительно, как о книге, заслуживающей второго, более полного издания, то я подумал, что, удовлетворяя их особую любознательность, я не причиню неприятности публике, повторив издание в более полном и исправленном виде[396]. Поэтому я тотчас же обратился к автору с просьбой сообщить мне какие-либо подробности, которые он может припомнить. Он исполнил это чрезвычайно охотно, но и не без большого сожаления о том, что не смог выполнить данное в предыдущем издании обещание — приложить генеральную карту Польши с изображением людей, диких животных, растений и других редкостных вещей, каковые можно увидеть и осмотреть в тех краях[397].

Он был лишен этой возможности вследствие смерти своего гравера Вильгельма Гондиуса[398], изготовившего все доски, которые король Польши взял из рук его вдовы; с тех пор он [автор] не смог получить никаких известий о них. Вот в чем причина того, что все драгоценные сведения были похоронены [вместе с Гондиусом] не без большого ущерба для публики, которая могла бы получить чрезвычайное удовольствие от [ознакомления с] ними.

ОПИСАНИЕ УКРАИНЫ

Киев (Kiow), называемый некогда Кизовией (Kisovie)[399], был когда-то одним из древнейших городов Европы, о чем все еще свидетельствуют остатки древностей, а именно: высота и ширина укреплений, глубина рвов, развалины его храмов и находящиеся в них старинные погребения нескольких королей. Из его храмов в целости сохранилось только два: Святой Софии[400] и св. Михаила[401]; от всех же прочих остались только развалины, как, например, от [церкви] св. Василия[402], от которой еще виднеются руины стен, высотой от пяти до шести футов[403] с греческими надписями на алебастре, которым свыше 1400 лет, почти стершимся по причине своей древности[404]. Среди развалин этих храмов находятся погребения некоторых князей Руси (Russie)[405].

Храмы Святой Софии и св. Михаила восстановлены в их древнем облике[406]. Храм Святой Софии имеет прекрасный фасад и красивый вид, с какой бы стороны на него ни смотреть; стены его украшены несколькими рядам фигур [и][407] исторических сцен на мозаике. Эта работа выполняется из очень [маленьких] разноцветных камешков, блестящих, [как] стекло, столь тщательно подобранных, [что нельзя] отличить, живопись это или ткачество.

Купол сделан только из глиняных сосудов, наполненных и обмазанных гипсом со всех сторон[408]. В этом храме имеются гробницы нескольких королей; здесь же — резиденция архимандрита. Собор святого Михаила называется Златоверхим, так как он покрыт позолоченными пластинами. В нем показывают мощи святой Варвары (Barbe), которые, говорят, были перенесены сюда во время войн из Никомедии[409].

Этот древний город расположен на плато, на вершине горы, которая господствует, с одной стороны над всею местностью, а с другой — над Борисфеном, протекающим у подножия этой горы. Между ней и вышеназванной рекой расположен новый Киев[410], город, который в настоящее время довольно мало заселен, насчитывает не больше пяти-шести тысяч жителей[411]; вдоль по Борисфену он тянется в длину на четыре тысячи шагов, а в ширину от Борисфена вплоть до горы — на три тысячи. Он имеет форму треугольника, окружен плохим рвом, шириною в 25 футов, и деревянной стеной с башенками из того же материала[412]. Его замок расположен на вершине горы, поднимающейся над нижним городом[413], но над нею высится старый Киев.

Римские католики имеют в этом городе четыре храма: кафедральный собор[414], храм доминиканцев на рынке[415], у бернардинов свой храм под горой[416], а с недавнего времени между бернардинами и рекой расположились иезуиты[417]. Греко-русины имеют вероятно около десяти храмов[418], которые называют церквями (cerkvils). Одна из них, при которой находится университет или академия, близ ратуши, называется Братской церковью (Bracha cerkvils)[419]; другая, построенная у подножия замка, называется, если память мне не изменяет, церковью св. Николая[420]; остальные расположены в различных [кварталах] города, но я не припоминаю их в [подробностях][421][422].

В этом городе имеется только три красивые улицы[423], все же остальные, не будучи ни прямыми, ни строго направленными [в какую-либо сторону], извилисты наподобие лабиринта. Город считается как бы разделенным на два, один из которых, имеющий кафедральный собор, называется городом епископа, другой — городом горожан[424], где находятся три остальных храма: костелы и греческие [церкви]. Как и весь край, этот город можно назвать купеческим в стране, где предметами торговли служат зерно, меха, воск, мед, сало, соленая рыба и так далее. Он [город] имеет своего епископа, воеводу, кастеляна, старосту (tarosta) и грод (Grod)[425] — четыре юрисдикции: юрисдикцию епископа, юрисдикцию воеводы или старосты, что, впрочем, одно и то же, третью [по счету юрисдикцию, называемую] войта (wouyt) и последнюю [юрисдикцию] шевенов или консулов[426].

Дома здесь построены на манер московских, все стоят на одинаковом уровне, довольно низкие и редко [встречаются] выше одного этажа[427]. Пользуются здесь свечами[428], сделанными из щепы дерева, такими дешевыми, что на два дублона[429] их идет больше, чем нужно для освещения самыми долгими зимними ночами. Печные трубы продаются на рынке[430], что могло бы дать [нам] повод для насмешек, точно так же как и местные способы приготовления мясных блюд, их свадебные обряды и другие церемонии, о чем мы будем говорить ниже. Тем не менее именно отсюда вышли те отважные люди[431], которые в настоящее время называются запорожскими казаками (Cosaques Zaporousky) и рассеяны с давних времен в различных местностях по Борисфену и в его окрестностях; число их в настоящее время достигает 120 тысяч человек[432], очень выносливых и готовых менее чем за неделю к [выполнению] любого приказа, идущего от имени короля[433]. Эти люди, которые часто, почти ежегодно, предпринимают набеги[434] на Понт Эвксинский (le Pont Euxin)[435] и наносят большой вред туркам. Они много раз грабили Крым (Crime’e), принадлежащий Татарии (Tartarie), опустошали Анатолию (Natolie)[436], разоряли Трапезунд (Trebisonde)[437] и достигали даже устья Черного моря, в трех милях от Константинополя[438], откуда, предав все огню и мечу, возвращаются с большой добычей и некоторым [числом] рабов, обыкновенно малых детей, которых оставляют у себя в качестве прислуги или же дарят вельможам своей страны. Пожилых людей они никогда не берут с собой, разве что тогда, когда считают их достаточно богатыми, чтобы заплатить за себя выкуп. Число [казаков] никогда не превышает шестидесяти тысяч человек, когда они предпринимают свои набеги, чудом переправляясь по морю на плохих судах, изготовленных собственными руками, форму и конструкцию которых я опишу позже.

Ремесла, которыми занимаются казаки. Говоря об отваге казаков, совсем не лишним будет сказать о том, каковы их нравы и занятия. Итак, вы узнаете, что среди этих людей встречаются опытные вообще во всех необходимых для жизни ремеслах: плотники, [умеющие строить] как дома, так и суда, экипажные мастера, кузнецы, оружейники, кожевники, шорники, сапожники, бочары, портные и т. д. Они очень искусны в приготовлении селитры[439], которая в изобилии имеется в этих краях, и делают превосходный пушечный порох. Женщины занимаются пряжею льна и шерсти, из которых выделывают полотна и ткани для общего употребления. Все хорошо умеют возделывать землю, сеять, жать, печь хлеб, приготавливать мясо различных сортов, варить пиво, меды, брагу (breha)[440], курить водку и пр.

Нет ни одного человека между ними, к какому бы возрасту, полу или состоянию он ни принадлежал, кто бы ни старался превзойти своего товарища в пьянстве и гульбе. Нет среди христиан и таких, которые бы в той же мере, как они, усвоили привычку не заботиться о завтрашнем дне.

Впрочем, справедливости ради, [нужно признать] все они способны ко всякого рода занятиям, хотя иные бывают более искусны, нежели другие, в тех или иных ремеслах. Встречаются и такие, чьи познания значительно шире, чем рядовых. Одним словом, все они довольно умны, хотя занимаются главным образом только тем, что полезно и необходимо преимущественно тех дел, которые касаются деревенской жизни[441].

Плодородие почвы дает им зерно в таком изобилии, что нередко они не знают, что с ним делать, тем более, что не имеется судоходных рек, впадающих в море, за исключением Борисфена, навигация на котором прекращается в 50 лье[442] ниже Киева (Kiov) вследствие находящихся там тринадцати водопадов[443]; последний из них удален от первого на добрых семь лье, что составляет целый день пути, как это видно на карте[444]. Это и препятствует [казакам] вывозить их хлеб в Константинополь[445], а отсюда происходит их леность и то, что они не хотят вовсе работать, разве что вследствие крайней необходимости, когда у них недостает средств купить что-либо потребное для себя, предпочитая занимать все, что нужно для их удобства, от турок, их добрых соседей, чем самим трудиться для его приобретения и т. п. Они довольствуются немногим, лишь бы было, что есть да пить.

Они исповедуют греческую веру, называя ее по-своему русской (Rus), свято почитают праздничные дни и соблюдают посты, продолжающиеся в течение восьми или девяти месяцев в год[446] и состоящие в воздержании от употребления мяса. Они настолько упорны в соблюдении этой формальности, что убеждают себя, что спасение [души] зависит от различия пищи. За то взамен, мне кажется, вряд ли какой-либо народ в мире сравнялся бы с ними в способности пить, ибо не успевают они отрезвиться, как тотчас же принимаются (как говорится) лечиться тем, от чего пострадали. Все это, впрочем, происходит только в свободное время, но, когда они воюют или подготавливают какое-то дело, они крайне трезвы, а грубость можно заметить только в одежде[447]. Они остроумны и проницательны, смышлены и щедры без расчета, не стремятся к большому богатству, но чрезвычайно дорожат своей свободой, без которой они не могли бы жить; именно поэтому они столь склонны к бунтам и восстаниям против местных сеньоров, лишь только почувствуют притеснения со стороны последних. Так что редко проходит более 7-8 лет без того, чтобы [казаки] не бунтовали и не восставали против них. Впрочем, это люди вероломные и коварные, предатели, которым можно доверять, лишь хорошо подумав.

Они чрезвычайно крепкого телосложения, легко переносят зной и холод, голод и жажду, неутомимы на войне, мужественны и смелы, а скорее безрассудны, ибо не дорожат своей жизнью. Таборы — это возы, за которыми казаки укрываются, когда передвигаются по голой степи. Больше всего они обнаруживают ловкости и стойкости в сражении в таборе под прикрытием возов[448] (ибо они очень метко стреляют из ружей, которые составляют их обычное вооружение) и при обороне укреплений; они недурны также и на море, но при езде верхом они не настолько искусны. Помню мне случилось видеть, как всего 200 польских всадников обратили в бегство 2000 их наилучших воинов. Но правда и то, что под прикрытием своих таборов сотня казаков не побоится и тысячи поляков или даже [нескольких] тысяч татар. Если бы они были так же доблестны в конных сражениях, как в пеших, то, думаю, были бы непобедимы. Они высокого роста, проворны, энергичны, любят хорошо одеваться, что особенно заметно, когда разживутся у соседей [добычей], ибо в других случаях они носят довольно скромную одежду. Они отличаются крепким от природы здоровьем и даже почти совсем не подвержены той [распространенной] по всей Польше эпидемической болезни, которую медики называют Blica по той причине, что волосы у всех пораженных этой болезнью страшно спутываются и сбиваются в комок; местные жители называют ее «гостец» (gosches)[449]. Мало кто из них [казаков] умирает от болезни, разве что в глубокой старости, большинство гибнет почетной смертью, слагая головы на поле брани.

Русская шляхта. Шляхта среди них очень немногочисленна, подражает польской, и, кажется, стыдится того, что принадлежит к другой, не римской вере, в которую они переходят ежедневно, хотя вся знать и все те, кто носит имя князей, происходят из греческой [православной] веры[450].

Вот чем обязаны крестьяне по отношению к своим господам. Крестьяне там очень несчастны, так как вынуждены собственными силами отрабатывать три дня в неделю на собственных лошадях в пользу своего сеньора и давать ему, сообразно размерам земли, которую держат, определенное количество буассо[451] зерна, множество каплунов, кур, гусей и цыплят к Пасхе, Троице и Рождеству; сверх того — возить дрова для нужд своего сеньора и отрабатывать тысячи других барщинных повинностей, которые они не обязаны исполнять, не говоря уже о деньгах, требуемых с них сеньорами, а также десятины от баранов, поросят, меда, всех плодов и одного из трех волов через каждые три года. Словом, они принуждены отдавать своим господам все ими требуемое, неудивительно, что эти несчастные никогда ничего не могут скопить, находясь в таких тяжелых условиях зависимости.

Но и это еще не самое важное, поскольку их сеньоры пользуются безграничной властью не только над их имуществом, но также и над их жизнью; столь велика свобода польской знати (которая живет словно в раю, а крестьяне пребывают как бы в чистилище), что, если случится этим бедным крестьянам попасть в полную зависимость к злым сеньорам, они оказываются в положении гораздо худшем, нежели каторжники на галерах[452].

Столь жестокое рабство приводит к тому, что многие [крестьяне] уходят, а наиболее смелые убегают в Запорожье (Zaporouys), которое является местом убежища казаков на Борисфене. Проведя здесь некоторое время и приняв участие в морском походе, они считаются уже запорожскими казаками (Cosaques Zaporousky)[453]. Благодаря подобному бегству их легионы постоянно и непомерно увеличиваются, что с достаточной очевидностью подтверждается и настоящим восстанием[454]. Нанеся поражение полякам, эти казаки поднялись в количестве 200 тысяч и, выиграв кампанию, сделались хозяевами края протяженностью свыше 120 лье в длину и 60 лье в ширину[455]. Мы забыли упомянуть, что в мирное время самыми обычными занятиями казаков являются охота и рыбная ловля. Вот что хотелось сказать и в целом, и как бы мимоходом о нравах и занятиях этих людей.

Но вернемся к нити нашего рассказа. Считают, что в то время, когда древний Киев находился в своем расцвете, морского пролива, идущего мимо Константинополя, еще не было. Существуют предположения, даже осмеливался сказать — точные доказательства тому, что равнины по другую сторону Борисфена, простирающиеся до самой Московии, были некогда сплошь покрыты водой.

Подтверждением этому служат якоря и другие следы, найденные несколько лет тому назад в окрестностях Лофицы (Lofficza) на реке Суле (Sula)[456]. Кроме того, все города, построенные на этих равнинах, похоже, недавней застройки и возведены несколько сот лет тому назад.

Мне захотелось исследовать исторические сочинения русов (Rus), дабы я смог узнать из них что-либо о древности этой части [земли][457], но тщетно, ибо, расспросив нескольких наиболее ученых среди них[458], я только и узнал, будто большие и непрерывные войны, опустошавшие их землю из конца в конец, не пощадили их библиотек[459], которые прежде всего уничтожались огнем. Но они припоминают, что некогда, согласно старинному преданию, море, как мы и говорили, покрывало все эти равнины[460], и это могло быть за 2000 лет до настоящего времени, а около 900 лет назад[461] даже древний Киев был полностью разрушен, за исключением двух храмов, о которых мы уже говорили.

Далее, в доказательство того, что море простиралось до Московии, приводят еще один весьма солидный довод, а именно, все развалины старинных замков и древних городов, встречаемые в этих краях, расположены на возвышенных местах и на самых высоких горах и ни одного — на равнинном месте. Это заставляет предположить, что в древности она [равнина] была затоплена. Прибавьте и находки в некоторых из этих развалин погребов, полные какими-то медными монетами с таким вот изображением[462].

Как бы там ни было, скажу только, что вся равнина, которая простирается от Борисфена до Московии и даже дальше, представляет собой очень низменную и песчаную местность, за исключением берегов Суды на севере и берегов рек Ворсклы (Worsko) и Псёла (Psczol), все это отлично видно на карте. Течение данных рек, заметьте также, почти незаметно, как будто бы в них стоячие воды. Если же вы сопоставите все приведенные доказательства с быстрым и стремительным течением пролива Черного моря, который, проходя мимо Константинополя, впадает в Белое море (la mer Blanche)[463], то вам не трудно будет убедиться: некогда эти места были покрыты водой.

Продолжим описание нашего Борисфена[464] и отметим, что на расстоянии одного лье выше Киева с противоположной стороны в Борисфен впадает река Десна (Desna), которая берет начало неподалеку от города Москвы (Moscko)[465] и имеет протяженность более ста лье.

В половине лье ниже Киева виднеется поселение, называемое Печеры (Piecharre)[466], в котором находится большой монастырь, обычная резиденция митрополита (metropolite) или патриарха (patriarche)[467]. Под соседней с этим монастырем горой имеется большое количество пещер, наподобие шахт, наполненных множеством тел, сохраняющихся здесь более 1500 лет[468] и похожих на египетские мумии.

Рассказывают, что первые христиане-отшельники устроили себе эти подземные пристанища, чтобы тайно совершать здесь богослужения, и спокойно жили в пещерах во время гонений со стороны язычников. Там показывают одного святого Иоанна, который полностью виден до пояса, от которого он погружен в землю[469]. Здешние монахи рассказывали мне, что упомянутый Иоанн, чувствуя приближение смертного часа, сам приготовил для себя могилу, но не в длину, как обычно, а в глубину. Когда пришел его час, к чему он уже давно был готов, он, попрощавшись с братией, сам спустился в землю, но, по воле Божьей, смог войти в нее только до половины, хотя яма была достаточно глубока. Там можно также увидеть некую Елену, которую они очень почитают[470], и железную цепь, которой, говорят, дьявол бичевал святого Антония[471] и которая имеет силу изгонять злых духов из тел [людей] ею привязанных.

Имеется также три человеческих головы на блюдах, из которых постоянно сочится масло, очень помогающее при излечении некоторых болезней[472]. В этих местах покоятся останки некоторых видных людей, между прочим — двенадцати каменщиков, которые построили собор[473]; их сохраняют как драгоценные реликвии, чтобы показывать их любопытным посетителям, как не однажды случалось наблюдать и мне, когда я как-то жил на зимних квартирах в Киеве и имел возможность изучить эти подробности. Что касается меня, то я не нахожу (как уже сказал) существенной разницы между этими телами и египетскими мумиями, разве что их плоть не настолько черна и тверда. Полагаю, что они сохраняются столь продолжительное время нетленными благодаря природе этих пещер или шахт, которые вырыты в особого рода каменистом песке: зимой в них сухо и тепло, а летом — прохладно и сухо без малейших признаков сырости[474]. В монастыре много монахов, а также патриарх всея Руси (мы о нем уже упоминали), который пребывает в данном месте и подчиняется только константинопольскому патриарху.

Перед монастырем находится другой, где живет много монашек, числом до сотни[475]. Они занимаются шитьем и делают прекрасные вышивки на нарядных платочках[476], чтобы продавать их тем, кто приходит для осмотра и посещения. Они пользуются свободой выходить когда угодно и обычно они гуляют вплоть до Киева, находящегося в полулье от монастыря. Все они одеты в черное и ходят только парами, подобно большинству католических монахинь. Мне случалось видеть среди этих монашек такие красивые лица, какие едва ли можно найти в целой Польше.

Между Киевом и Печерами на горе, которая возвышается над рекой, находится монастырь русских монахов, стоящий на очень красивом месте и называемый именем святого Николая[477]; местные монахи питаются только рыбой, но пользуются свободой выходить, когда им угодно, чтобы развлечься или же посетить знакомых.

Ниже Печер в долине, построено селение, которое они называют Триполье (Tripoly)[478].

Еще ниже, на вершине горы, видны Стайки (Stayky) — древний городок; там находится паром для переправы через реку[479]. Далее следует Ржищев (Richow), который также расположен на горе; это важное место, его следовало бы укрепить, так как здесь очень легко переправиться через реку[480].

Немного ниже следует Третемиров (Tretemirof) — русский монастырь[481], стоящий [на возвышенности] среди пропастей, окруженных неприступными скалами. Именно в этом месте казаки прячут самое ценное; есть также паром для переправы через реку.

В одном лье отсюда, на противоположном берегу, вы встречаете Переяслав (Pereaslaw) — город, который, похоже, не настолько древен, ибо он лежит на низменном месте[482]; по своему местоположению — это один из наиболее значительных городов, укрепленных самой природой. Здесь можно было бы легко выстроить очень выгодную [в стратегическом отношении] цитадель, которая служила бы арсеналом против московитян и казаков. В городе возможно 6 тысяч очагов[483], у казаков здесь один полк[484].

Ниже, на стороне России[485], находится Канев (Kaniow) — очень старинный город и замок, где всегда стоит полк казаков[486] в качестве гарнизона, здесь также есть паром для переправы через реку[487].

На противоположном берегу, немного ниже, виднеется Бобунска (Bobunnska)[488], за Домонтовым (Domontow)[489] следуют места малозначительные.

Еще ниже и снова на русской стороне расположены Черкассы (Cirkacze)[490], очень древний, с прекрасным местоположением город, который легко укрепить. Я его видел в [период] расцвета, как центра сходившихся отовсюду казаков, а сам атаман[491] имел здесь резиденцию. Но мы сожгли его 18 декабря 1637 г., через два дня после одержанной над казаками победы[492]; в то время, как мы вели с ними войну, они также держали здесь свой полк; [здесь] также есть паром для переправы через реку[493].

Ниже находится Боровица (Borowiche)[494], Бужин (Bougin)[495], Вороновка (Woronowka)[496], а на другой стороне — Чигирин-Дуброва (Czerehin d’Ambrowa)[497] на расстоянии четверти лье, как и Крылов (Krilow)[498], но уже на русской стороне, расположен на реке Тясмин (Ytazemien) на расстоянии одного лье от Борисфена.

Несколько ниже, на стороне Московии виден Кременчов (Kremierczow)[499], где находится древнее разрушенное строение, на месте которого я заложил замок в 1635 г.[500] Это место очень красиво и удобно для поселения. Это также последний город на [Днепре], ибо ниже за ним тянется безлюдная земля.

На расстоянии одного лье ниже находится устье Псёла (Pseczol), реки очень рыбной, еще ниже, на русской стороне, есть маленькая впадающая в Борисфен речка, называемая Омельник (Omelnik) и чрезвычайно изобилующая раками. Несколько ниже, по той же стороне, виднеется другая маленькая речка, называемая Другой Омельник (Drug Omelnik)[501], которая, как и первая, также вся переполнена раками. Напротив нее — Ворскла (Worsko), довольно большая и очень рыбная речка, которая течет в Днепр (Nieper), подобно речки Орель (Orel) на этой же стороне, еще более рыбной, чем предыдущая. Именно в устье этой реки я видел, как одной сетью вытянули за раз свыше двух тысяч рыб, из которых самая мелкая имела фут в длину.

На противоположной, принадлежащей Руси стороне, имеется несколько озер, настолько переполненных рыбой, что бесчисленное множество ее, стесненное в стоячей воде, гибнет и так сильно разлагается, что даже вода становится зловонной. Эти места называют Самоткань (Zamokam)[502]. Вокруг них я видел вишни-карлики, высотой в два с половиной фута или около того, приносящие очень сладкие вишни, величиной со сливу[503], которые созревают только в начале августа. Встречаются небольшие, чрезвычайно густые, сплошь состоящие из этих невысоких вишневых деревцев, лески [занимающие] иногда более полулье в длину, но не более двухсот-трехсот шагов в ширину. Следует признать, что в это время года такие маленькие вишневые рощицы выглядят чрезвычайно приятно; их довольно много в полях и более всего в глубине долин. Там растут также в большом количестве карликовые миндальные деревья, но это не что иное, как дички, плоды которых очень горьки; однако они не встречаются в таком большом количестве, чтобы образовать рощи, как вишни, но плоды их столь же хороши, как и у культивированных. Следует сознаться, что любопытство побудило меня пересадить несколько вишневых и миндальных деревьев в Баро (Bar), место моего обычного пребывания[504]; плоды от этого сделались более крупными и сочными, а дерево, воспользовавшись благоприятными [условиями], не сохранило своей природной низкорослости.

Выше этих мест виднеется небольшая речка, называемая Демокант (Demokant), изобилующая раками, которые достигают более девяти дюймов[505] в длину; в ней собирают также водяные орехи, похожие на металлические колючки[506]; вареные, они очень приятны на вкус.

Спускаясь еще ниже, вы встречаете Романов (Romanow), большой холм[507], где иногда сходятся казаки для проведения Рады (Conseil) и сбора своих войск. Это место было бы очень красивое и удобное для постройки (или возведения) города.

Несколько ниже находится остров [длиною] в половину лье и шириною в 150 шагов, который весной покрывается водой. Его также называют Романов, к острову в большом количестве пристают рыболовы, приезжающие из Киева и других мест[508]. У нижнего конца этого острова река течет во всю свою ширь, ничем не загромождаясь и не разделяясь в своем течении различными островами. Поэтому татары решаются переходить ее в этом месте и не боятся засады, особенно выше острова.

Далее вниз, на русской стороне находится местность, называемая Таренский Рог (Tarensky Rog)[509]. Это одно из самых прекрасных для поселения мест, какие я когда-либо встречал, и одно из наиболее важных для сооружения замка, который господствовал бы над рекой, так как здесь она течет во всю свою ширь и имеет не более двухсот шагов в ширину. Припоминается, как я стрелял из карабина[510] с одного берега на другой. Противоположный берег немного более возвышен и называется [Вы]сока гора (Soko gura); к удобствам этой местности можно прибавить еще и то, что вся она окружена обильными рыбой каналами, проходящими между островами.

Ниже находится Монастырский остров (l’Isle du Monastere), который очень высок и весь состоит из скал; остров отовсюду спускается обрывами по 25-30 футов, за исключением верхней части [по течению], где они ниже; это и является причиной того, что он никогда не затопляется. Некогда здесь был монастырь[511], давший название острову, но в настоящее время от него не сохранилось никаких следов. Если бы на этом острове не господствовали материковые [скальные породы], там было бы хорошо жить; он длиною 1000 шагов, 80 или 100 — шириною здесь полно ужей и разных змей.

Затем следует Конский, остров (Konesky, Ostro), который имеет в верхней части почти три четверти лье в длину и четверть в ширину; он покрыт лесом и болотами и весной заливается водой. На этом острове имеется множество рыбаков, которые за неимением соли сохраняют рыбу в золе, а также сушат ее в большом количестве. Они ловят рыбу в реке Самаре (Samar), которая впадает в Днепр (Nieper) с другой стороны, напротив верхней части Конского острова. Река Самара со своими окрестностями довольно значительна, места славятся не только изобилием рыбы, но также воском, медом, дичью и строевым лесом, этим последним она намного богаче любой другой реки. Именно отсюда был взят весь лес, который послужил для постройки Кудака (Kudac)[512], о котором мы сейчас будем говорить. Река из-за своей извилистости имеет очень медленное течение. Казаки называют ее святой рекой, быть может, по причине ее неслыханного богатства; я видел, как весной в ней ловили сельдей и осетров, ибо в другое время года они здесь не встречаются.

Ниже оконечности Конского острова находится Княжий остров (Kniazow Ostro), маленький, весь состоящий из скал островок, до 500-600 шагов в длину и 100 в ширину, не подвергающийся наводнению, как и лежащий ниже Казацкий остров (Kozacky Ostro), также весь скалистый, безлесный, но кишащий змеями.

Еще ниже, на расстоянии пушечного выстрела находится Кудак — первый порог (Poroh), то есть цепь скал, пересекающих поперек реку и тем самым препятствующих судоходству по ней. [Здесь] существует замок, который я заложил в июле 1635 г.[513], но в следующем же месяце, августе, после моего отъезда, некто Солиман (Soliman)[514], предводитель (general) восставших казаков, возвращаясь с моря и видя, что замок препятствует его продвижению к дому, внезапно захватил его и изрубил весь гарнизон, который состоял приблизительно из 200 человек под командованием полковника Мариона (Marion)[515]. Этот полковник Марион был французом. Затем упомянутый Солиман, после того как взял и разграбил этот форт, возвратился с казаками в Запорожье. Однако они не долго оставались его хозяевами, так как были осаждены и побеждены другими верными казаками по приказу великого Конецпольского, краковского кастеляна. Наконец, предводитель восставших был схвачен вместе со всеми своими [людьми] и отвезен в Варшаву, где его четвертовали. С тех пор поляки оставили без внимания этот замок, что сделало казаков дерзкими и открыло им дорогу к восстанию, которое и случилось в 1637 г.[516]

Когда мы встретили их [числом] около 18000 [человек] в таборе под Комейками (Komaiky) 16 декабря того же года около полудня, то, хотя наша армия и имела всего 4000 воинов[517], мы не преминули броситься в атаку и разбить их. Сражение продолжалось до полуночи; с их стороны на поле осталось около 6000 человек и пять пушек; прочие, оставившие нам поле битвы, спаслись под покровом ночи, которая в то время [года] была очень темной. Мы же потеряли около сотни человек[518] [убитыми] и имели 1000 ранеными, в их числе многих начальников: был убит господин де Морвей (de Morveil), французский дворянин, бывший подполковником[519]; его хорунжий[520] капитан Жускеский (Iuskesky) также был там убит[521], и лейтенант де ля Кротад (de la Crotade)[522] и еще несколько других иностранцев[523]. После этого поражения война с казаками продолжалась до октября следующего года; по заключении мира[524] великий и благородный Конецпольский лично отправился в Кудак с 4000 человек, где оставался до тех пор, пока форт не был укреплен, на что потребовался месяц или около этого[525]. Затем гетман удалился, взяв с собой 2000 человек, а мне поручил сделать разведку с несколькими отрядами[526] и пушками до последнего порога. Он приказал мне на обратном пути подняться по реке на лодках с ясновельможным господином Остророгом (Ostrorok), великим шамбеленом[527], что дало мне возможность увидеть каскады тринадцати водопадов[528] и нанести их на карту[529], как вы и видите. К тому же, в таких местах сто или даже тысяча человек не бывают в полной безопасности, даже войско должно идти не иначе, как в строгом порядке, ибо эти земли составляют кочевье татар (tartars)[530], которые, не имея постоянного места, тем только и занимаются, что бродят то там, то здесь по огромным и пустынным равнинам; ходит их не менее 5-6 тысяч, а иногда даже и 10.

Мы еще вернемся к описанию их нравов и того, как они организуются для ведения войны. Теперь же скажу только, что видел и посетил все тринадцать водопадов и прошел все эти каскады в простом челноке вверх по реке, что на первый взгляд покажется невозможным, так как высота некоторых каскадов, которые мы прошли, составляет от 7 до 8 футов. Судите сами, хорошо ли нужно владеть веслом. У казаков никто не может считаться [настоящим] казаком, пока не пройдет в лодке вверх по реке всех порогов (porouys); следовательно, по их обычаю, я вполне могу быть казаком, и именно в этом — [моя] слава, которую я приобрел в этом путешествии.

Чтобы объяснить вам, что такое собственно порог (porouys), я скажу, что это — русское слово, которое обозначает каменную скалу; пороги представляют собой как бы цепь скал, протянутую через реку, из которых некоторые скрыты под водой, другие находятся на уровне воды, иные выступают более чем на 8-10 футов над водой и столь велики, как дома; они расположены так близко друг к другу, что образуют как бы плотину или дорогу, сдерживающую течение реки, которая потом, когда череда порогов заканчивается, падает в некоторых местах с высоты 5-6, а в иных и 6-7 футов, в зависимости от уровня воды в Днепре. Весной, когда снега тают, все пороги покрыты водой, за исключением седьмого, называемого Ненастицес (Nienastites)[531], который единственный мешает плаванью в это время года. Летом же и осенью, когда уровень воды стоит очень низко, водопады достигают иногда высоты 10-15 футов. Из всех этих тринадцати порогов только между Будиловским (Budilov)[532], который считается десятым, и Таволжанским (Tawolzane)[533], который является одиннадцатым, татары могут перейти реку вплавь, так как берега здесь очень доступны. [На расстоянии] от первого порога до последнего я заметил только два острова, не заливаемые водой. Первый находится напротив четвертого водопада и называется Стрельчий (Strelczi)[534]: весь скалистый, высотой в 30 футов, с отвесными обрывами по всей окружности; он имеет около 500 шагов в длину и 70-80 в ширину. Я не знаю, есть ли на нем какая-то вода, ибо никто, кроме птиц, не посещает его; впрочем, весь остров кругом густо порос диким виноградом. Второй [остров] значительно больше первого, до 2 тысяч шагов в длину и 150 в ширину, также весь скалистый, но обрывов здесь меньше, чем на предыдущем. Это место укреплено самой природой и удобно для поселения. Говорят, что на этом острове много тавалы (tavala), которая представляет собой твердое, как самшит, красное дерево и обладает достоинством оказывать мочегонное действие на лошадей. Остров называется Таволжанским (Tawolzany)[535], что [одновременно] является названием, как мы уже говорили, одиннадцатого водопада. Тринадцатый порог называется Вольный (Wolny)[536] и располагает очень удобным местом для построения города или замка.

Выше[537], на расстоянии пушечного выстрела, виднеется скалистый островок, называемый казаками Кашеварницей (Kaczawanicze), что означает «варить пшено», словно это название говорит о радости возвращения к очагу: казаки хотели бы выразить радость, которую испытывают от благополучного спуска через все пороги, и празднуя данное [событие] пиром на маленьком острове. Надо сказать, что во время своих походов они питаются именно пшеном.

Несколько ниже Кашеварницы (Kaczawanicze) и до Кичкаса (Kuczkosow)[538] находится много прекрасных мест для поселения. Кичкас — небольшая речка, впадающая в Днепр (Nieper) или Борисфен с татарской стороны. От нее берет название коса, замкнутая указанным Борисфеном и огражденная, как видно на карте, двумя неприступными пропастями. Доступ к ней возможен лишь со стороны поля по довольно низменной местности, имеющей около 2 тысяч шагов. Стоило бы преградить это место, чтобы иметь прекрасный и укрепленный город. Правда, поверхность здесь неровная, в форме бугров, так что то на одном участке татарский берег господствует над этой местностью, то на другом последняя возвышается над татарской. Эти места очень высоки, русло реки открытое, свободное от преград, очень узкое, особенно к югу, что на карте, как вы увидите, обозначено точками, там находятся места, которые показались мне наиболее узкими. Я видел, как поляки стреляли из лука с одного берега [реки] на другой и стрелы падали далее чем на сто шагов от противоположного берега. Именно здесь самая большая и наиболее удобная татарская переправа, так как тут русло имеет не более 150 шагов, берега очень доступны, а местность открыта, и татары совсем не боятся засад. Эта переправа также называется Кичкас.

В полулье ниже начинается «голова» Хортицы (Chortizca)[539], но так как я не заходил дальше указанных мест, то расскажу вам только то, что смог почерпнуть из рассказов других, и поэтому не считаю возможным выдавать их за чистую монету. Так, говорят, остров очень значителен по размерам, высок и опоясан почти сотней обрывов, и, следовательно, мало доступен. Он занимает до двух лье в длину и половину лье в ширину, особенно в своей верхней части, так как по направлению к западу он сужается и понижается; он никогда не подвергается наводнениям. На нем много дубов и он был бы прекрасным для поселения местом, которое служило бы сторожевым укреплением против татар. Ниже этого острова река течет, сильно расширяясь.

Еще ниже, находится Великий остров (Wielsky Ostro)[540], до двух лье в длину, совершенно лишенный растительности, но не имеющий большого значения, поскольку весной почти полностью затопляется водой за исключением середины, где остается сухое пространство до 1500-2000 шагов в диаметре. Напротив острова со стороны Татарии течет речушка, которая впадает в Непр и называется Конская вода (Konsekawoda)[541]; она очень быстрая, образует боковой канал, продолжающийся на два лье ниже острова Тавань (Tawan) вдоль татарского берега, [она] то отделяется от [русла] реки (Днепра), то снова сливается с ним, оставляя большие песчаные отмели между своим руслом и Непром.

Томаковка (Tomahowka) — остров до одной трети лье в диаметре или около того, почти круглый, очень высокий, поднимающийся в виде полушария, весь покрытый лесом. Если взойти на его вершину, то виден весь Непр от Хортицы (Chortika) до Тавани. Остров очень красив, я только не смог узнать, какие у него берега[542]. Он расположен ближе к Руси, чем к Татарии. Хемиский (Ckemislky) избрал его местом своего убежища, когда ему угрожала осада[543]. Именно в этом месте они [казаки] начали собираться, когда поднялись для выступления в мае 1648 г. и выиграли 26 мая битву близ Корсуня (Korsum)[544].

Несколько ниже реки Чертомлык (Czertomelik)[545] почти посредине Непра лежит довольно большой остров, где находится какая-то развалина[546]. Остров этот окружен более чем десятком тысяч других островов и островков, разбросанных вдоль и поперек крайне хаотично, неравномерно и запутанно; одни из них сухие, другие — болотистые, к тому же все сплошь поросли тростником толщиною в пику, который мешает видеть разделяющие их каналы[547]. Именно в путанице этой местности казаки устроили свое убежище, которое называют Войсковой Скарбницей (Skarbniza Woyskowa), то есть войсковой сокровищницей. Весной все острова заливаются водой, сухим остается только место, где находятся развалины. Ширина реки здесь достигает одного лье от берега до берега. Именно здесь все турецкие силы оказались не способными что-либо сделать. Здесь погибло много турецких галер, которые преследовали казаков, возвращавшихся с Черного моря; заплыв в эти лабиринты, они не смогли отыскать дороги, а казаки задали им жару, обстреляв со своих лодок сквозь камыши. С тех пор галеры не заходят в Днепр дальше 4-5 лье [от устья]. Рассказывают, что в Войсковой Скарбнице (Skobnicza Woyskowa)[548] находится множество пушек, спрятанных казаками в каналах, и никто из поляков не может узнать, где именно. Кроме того, говорят, что они [поляки] никогда не бывают в этих местах, а сами казаки хранят местонахождение оружия в тайне, не желая раскрывать ее; впрочем и среди казаков немногие знают об этом. Все артиллерийские орудия, добытые у турок, они опускают на дно, даже деньги прячут там и вынимают только по мере надобности. Каждый казак имеет свой отдельный тайник, ибо, захватив добычу у турок, они делят ее между собой, а после возвращения в эти места каждый прячет, как уже говорилось, под водой свою маленькую добычу, то есть предметы, которые не могут испортиться от воды.

Cholna — это челн или судно, на котором ходят в море. Именно в этих местах они делают свои челны (cholna) — лодки для морских походов длиной от 60, шириной — 10 или 12, а глубиной — 8 футов, с двумя рулями, как видно на приведенном ниже рисунке[549].

Каир (Kair)[550] — длинный остров от 5 до 6 лье, совершенно плоский, поросший частично тростником и частично вербами; когда [главное] русло проходит со стороны Руси, остров более широк со стороны Татарии, западный [же] край его никогда не заливается водой.

Великие Воды (Wielesky Woda)[551] — это значит: большая вода, находящаяся напротив Осокоровки (Skoroukae)[552], где на реке мало островов и где на ее середине остается свободное от островов пространство.

Носоковка (Nosokowka)[553] — это длинный остров более двух лье, безлесный, весной затопляемый водой. Татары переходят через этот остров, как и через Каир; Космака (Kosmaka) — всего в полулье между этим островом и Россией находится проток, называемый Космака[554], по которому пробираются казаки, когда отправляются в Море и боятся быть замеченными стражей, [находящейся] в руинах старинного замка Аслам-Городища (Aslan Korodicke)[555] над проливом Таван (Tawan), поскольку турки всегда держат здесь стражу.

Таван[556] — это пролив и большая татарская переправа, так как река течет здесь одним руслом и не более 500 шагов в ширину; берег Руси очень высок и обрывист, противоположный же, образуемый островом Тавань, низкий, не заливается водой и представляет очень удобное место для форта, чтобы удерживать казаков и препятствовать их выходу в Море. Река течет по единому руслу, то есть образует всего лишь один проток на протяжении двух лье вниз, потом начинает разделяться и снова образовывать острова и протоки.

Остров Тавань имеет в длину около двух с половиной лье и одну треть лье в ширину; проток, проходящий между этим островом и Татарией, является [рекой] Конские воды, о которой мы уже говорили. Если река не разливается, ее можно переходить на лошадях; около половины острова, а именно с западной стороны, заливается водой.

Казацкий остров (Kozaky)[557] длиной около полу-лье, но покрывается в разлив водой.

Остров Бургунка (Burhanka)[558] также полулье [в длину] и также заливается водой; но это татарская переправа; в этом месте надо переходить три протока, а именно: Конские Воды (Konskawoda) и дважды Днепр, ни один из этих каналов нельзя пересечь на лошадях.

От Кичкаса (Kuczkasow) до Очакова (Orzakow)[559] находится пять переправ[560] где татары могут переходить: первая — Кичкас, вторая — Носовка (Nosowka), эта переправа очень неудобна, так как, будучи до трех четвертей лье в длину, полна островами и [зарослями] тростника, что затрудняет перемещение через многочисленные протоки. Кроме того, даже татары опасаются находящихся обыкновенно неподалеку от этих мест казаков, кабы те не устроили им какой-либо засады.

Третья и наилучшая [переправа] — это Тавань, более удобная собственно потому, что она отстоит всего на один день пути от Крыма (Crime), а также ее легче перейти, так как имеется всего два канала: первый Конские Воды, который обычно можно преодолевать на лошадях в этом месте, а затем Днепр, который надо пересекать вплавь: он не очень широк, хотя вполне может достигать 500-600 шагов [в ширину].

Четвертая переправа — Бургунка (Burhanka), менее удобна, чем предыдущая; нужно переходить три широких протока, а именно: Конские Воды и дважды Днепр; все три нельзя преодолеть на лошадях.

Пятая и последняя [переправа] — Очаков (Oczacow), находящаяся в устье Днепра, шириной в доброе французское лье. Татары переправляются через нее следующим образом: они имеют довольно плоские лодки, поперек которых прикрепляют жерди, к ним привязывают лошадей в один ряд, одну возле другой; с одной стороны [лодки] размещают столько же лошадей, сколько и с другой, чтобы сохранять равновесие; затем кладут свой багаж в лодку и спускают ее на воду; привязанные лошади следуют таким образом и медленно переплывают лиман. Лошади поистине выбиваются из сил, но, привязанные на коротком [поводке] к поддерживающим их жердям, при медленном движении лодки легко переплывают; разумеется все это возможно в хорошую погоду и когда все спокойно. В бытность мою [в тех местах] турки переправляли таким образом свою кавалерию[561], состоявшую из 40 тысяч лошадей, которую Великий господин[562] послал в 1642 г. для осады Азова (Ozow) или же Азака (Azak)[563], города на Дону (Don), взятого казаками Московии в предшествующем году, и отвоевал его.

В трех лье выше Очакова находится устье Бога (Bog)[564], где находится остров в виде треугольника[565] около полу-лье в длину напротив Семенова Рога (Semenwiruk)[566]. Выше Семенова Рога на Боге расположена Винорадна Крица (Winaradnakricza)[567] — источник над обрывом, красивое и удобное для поселения место как вследствие близости леса, так и потому, что здесь можно было бы построить мельницы[568]. Андреев Остров (Andre Ostro)[569] возможно достигает одного лье в длину и четверть лье в ширину, весь покрыт лесом. Песчаный Брод (Piczane Brod)[570] очень удобен для перехода на лошадях, река здесь не более трех футов, узка, берега легко доступны, так что можно бы переправлять даже тяжелую артиллерию. Ниже этого места река судоходна, а выше ее можно переходить на лошадях во многих местах, как это видно на карте.

Кременчов (Krzeminczow)[571] — остров около 1500 шагов в длину и 1000 шагов в ширину; от 20 до 25 футов высотой с северной обрывистой стороны, южный берег низкий. Строевой лес располагается не более чем в полу-лье по направлению к Очакову; на севере названного острова находится [площадка] материка, довольно удобная для постройки замка или форта, окруженная небольшими ложбинами в форме обрывов.

Усть-Саврань (Oucze Savram) или Новый Конецполь (Konespol Nowe)[572] — это последнее поселение поляков со стороны Очакова, основание которому я положил в 1634-1635 годах. Здесь я построил королевскую [крепость] в форме четырехугольника, полагаю, что на этом месте можно было бы возвести хороший арсенал против турок.

Но возвратимся к Очакову и заметим, что этот город принадлежит туркам, лежит в устье Днепра, и по-турецки называется Джанкрименда (Dziancrimenda). Этот город служит убежищем для галер, которые стерегут устье Днепра, чтобы воспрепятствовать выходу казаков в Черное море. Здесь нет гавани, а только хорошая якорная стоянка. Ниже замка находится два города, расположенные друг против друга на склонах, хорошо защищенные с юго-запада до севера и северо-запада. Стены замка возможно достигают 25 футов в высоту, но городские — значительно ниже. В городе вероятно насчитывается около 2000 жителей. К югу от перечисленных городов находится другой маленький замок в виде платформы[573], на которой расположено несколько пушек, чтобы обстреливать через реку противоположный берег Борисфена (устье которого имеет более лье); есть там башня, где турки держат стражу, чтобы издали обнаруживать казаков в Море и давать оттуда сигнал галерам[574]. Но казаки смеются над этим, ибо они могут проходить туда и обратно, не будучи замеченными, таким образом, о котором я расскажу позже.

Приблизительно в одном лье от Очакова (Doczakow) к юго-востоку находится хороший порт, называемый Березань (Berezan)[575], его ширина в устье насчитывает около 2000 шагов; доступ к нему возможен только лишь на судах, но он довольно глубок и для галер, которые могут подниматься на два лье по реке, образующей этот порт; река называется Анчакрик (Anczakrick)[576].

Озеро (Iezero), то есть озеро Телигул (Teligol)[577] длиной 8 лье и от седьмой до восьмой части лье в ширину; у берега Моря здесь есть естественная дамба, которая препятствует соединению Моря и озера; оно настолько изобилует рыбой, что от ее гибели вследствие переизбытка даже вода зловонна, так как здесь нет ни прилива, ни отлива.

Озеро Куялик (iezero Kuialik)[578] отстоит от Моря на расстояние не ближе 2000 шагов и также богато рыбой, как и предыдущее. К этим двум озерам для рыбной ловли приходят караваны более чем за 50 лье. Здесь попадаются карпы и щуки такой величины, что просто удивительно.

Белгород (Bielegrod)[579] расположен на расстоянии одного лье от Моря на реке Днестр (Niestre). Турки называют его Аккерман (a Kierman). Этот город пребывал также находился под владычеством турок.

Килия (Killa)[580] — также турецкий город, полностью укрепленный стеной с контрэскарпом[581]. Замок находится несколько ниже города, на реке Дунай, в одном лье от его устья на другом берегу напротив него — Старая Килия (la vieille Kilia), где еще виднеется несколько развалин[582].

Между Белгородом и Килией лежит Буджак (Budziak)[583], представляющий собой равнину в 12 лье длиной и в 5-6 лье шириной, куда удаляются и где прячутся мятежные татары, не признающие ни Хана[584], ни Турка[585]; здесь возможно 80 или 90 деревень. Это, повторяю, выходцы из тех своевольных татар, которые постоянно рыщут по Дикому полю (les campagnes desertes)[586], чтобы грабить христиан и продавать их на галеры, ибо живут они лишь грабежами, подобно хищным птицам. Они заходят иногда на Украину (Ocranie) и Подолию (Podolie), но остаются там недолго и вынуждены быстро уходить, тем более что больше 4-5 тысяч татар не бывает. Зато они постоянно держатся на окраинах и в Диком поле. Все их деревни передвижные, а домики построены на двух колесах, как у французских пастухов, ибо, когда съедена трава в одной долине, они покидают лагерь и переходят в другое место, о чем я расскажу в конце.

Тендра (Tendra)[587] — остров в четырех лье от устья Днепра, около 3-4 лье в длину; голый, с редкими зарослями кустарников; пресная вода здесь очень вкусна, а вокруг всего острова удобные якорные стоянки для судов.

В двух лье от устья Дуная находится низменный остров около двух лье в окружности, где также есть пресная вода. Турки называют его Илланада (Illanada), то есть остров змей[588].

Смил (Smil)[589] — турецкий город, который совсем не укреплен стеной. На расстоянии одного лье выше Измаила находится то место, где Осман (Oseman), Великий господин турок, велел в 1620 г. выстроить мост, когда шел в Подолию с 600 000 воинов[590]. Это на расстоянии пушечного выстрела ниже Облучицы (Oblizicza)[591]. Ему не удалось ничего другого, как только захватить на реке Днестр (Nietre) в Валахии (Walachie)[592] дрянной замок, называемый Хотин (Kosin)[593]. Поляки уступили его только по договору, заключенному с Турком при условии, что тот возвратится в Константинополь, что он и сделал, потеряв более 80 тысяч человек как в битвах, так и вследствие болезней и голода, распространившихся в армии Турка. Река [Дунай] в этом месте очень узка, не более пятисот-шестисот шагов в ширину, так что турки стреляют из луков с одного берега на другой. Ниже упомянутого моста Дунай делится на несколько рукавов, главное же русло проходит около Килии.

Между Рени (Rene)[594] и Облучицей (Oblisczica) находятся два острова, как видно [на карте]. Паллеко (Palleko)[595] — островок, образующийся между Дунаем и Понтом[596], круглой формы, до 2000 шагов [в длину], с обрывистыми берегами, весь покрытый лесом. Но каждый год Дунай размывает часть их своим очень быстрым течением; к тому же, остров этот состоит только из песчаного грунта.

Галац (Galas)[597] принадлежит Валахии, [жители ее] христиане греческого вероисповедания; он [город] расположен на Дунае между устьями двух рек: Серета (Seretk) и Прута (Prut).

К югу находится Варна (Warna)[598], порт на Черном море в Болгарии. [Далее] до Константинополя на Море не встречается других замечательных мест, за исключением черноморских башен, расположенных в устье пролива[599] в трех лье от Константинополя.

О Крыме или стране Тартарии.

Крым (Crime)[600] — это большой полуостров на Черном море, расположенный к югу от Московии. Остров полон населяющих его татар, которые вышли из Великой Татарии (la grande Tartarie)[601]. У них есть король, именуемый Ханом и находящийся в зависимости от Великого турка[602]. Это те самые татары, которые числом до 80 тысяч [человек] так часто совершают набеги на Польшу и Московию, сжигают и опустошают все, что встречается на их пути, и приводят с собой в свою страну 50 и даже 60 тысяч русских (Roux) пленников и продают их для работы на галерах, ибо эти люди живут лишь грабежом.

Полуостров имеет горловину шириной лишь пол-лье, перерезав которую, можно было бы образовать остров. На перешейке полуострова находится дрянной город без стен, имеющий только ров, шириною в 20 футов и в 6-7 футов глубиной, наполовину засыпанный и опоясанный плохоньким валом от 6 до 7 футов высотой, а шириной в какие-нибудь 15 футов. Вышеуказанный город лежит в трехстах шагах от восточного берега, в нем есть каменный замок, окруженный другим замком, который его опоясывает. От города до западного берега идет ров длиною в пол-лье до моря. В городе не более 400 очагов[603]. Татары называют его Ор (Or)[604], а поляки — Перекоп (Perecop), то есть на нашем языке «перекопанная земля». Вот почему географы называют эту часть Татарии Tartaria Perecopensis.

Косесов (Kosesow)[605] — древний город на востоке, принадлежащий Хану, в нем до 2000 очагов, имеется порт. Топе-Таркан (Topetarkan) или Херсонес (Chersonne)[606] — античные руины. Бачисерай (Bacieseray)[607] — [город], где живет татарский хан; там возможно 2000 очагов.

Альма (Alma) или Фот-Сала (Foczola)[608] — деревня, в которой имеется католическая церковь святого Иоанна; там может быть около 50 очагов.

Балаклава (Baluclawa)[609] — порт и городок, где строятся корабли, галеры и галионы[610] для Великого господина. Протяженность входа в порт — около 40 шагов, сам порт — около 800 шагов в длину и 450 в ширину. Я не смог узнать, ни какова его глубина, ни каково дно: песчаное ли, илистое или скалистое, но, по-видимому, [глубина] превышает 15 футов, так как сюда заходят суда с грузом более 500 бочек[611]. В вышеозначенном городке не больше 120 очагов. Это один из самых красивых и удобных портов в мире, ибо судно здесь всегда на плаву; каким бы ни был шторм, оно совершенно не испытывает качки, так как порт защищен от всех ветров высокими горами, окружающими бухту.

Мангуп (Mancupo)[612] — плохонький замок, расположенный на горе, которая называется Баба (Baba). Все обитатели замка евреи[613], здесь, вероятно, не более 60 очагов.

Кафа (Caffa)[614] — столичный город Крыма, [в нем] находится турецкий губернатор — наместник Великого господина. В городе татар немного, живут в нем преимущественно христиане, держащие в услужении невольников, покупаемых у татар, которые похищают их в Польше или Московии. В городе — 12 греческих церквей, 32 армянских и одна католическая св. Петра; здесь может быть от 5 до 6 тысяч очагов, но до 30 тысяч невольников, поскольку в этой стране пользуются только прислугой такого рода. Город наводнен купцами и ведет активную торговлю как в Константинополе (Constantinople), Трапезунде (Trebisonte), Синопе (Sinope), так и в других городах, наконец, во всех местах, как на Черном море, так и по всему Архипелагу[615] и на море Левант (mer du Levant)[616] и по всему Черному морю.

Крименда (Crimenda)[617] — очень старинное [место], принадлежит хану и имеет около сотни очагов.

Карасу (Karasu)[618] так же принадлежит хану и имеет около 2000 очагов.

Тузла (Tusla)[619], в этом месте находятся солеварни; там может быть 80 очагов.

Карасу (Corubas) может иметь 2000 очагов.

Керч (Kercy)[620] [имеет] около сотни очагов.

Ак-Мачет (Ackmacety)[621] — около 150 очагов.

Арабат (Arabat)[622] или Орботек (Orbotec) — каменный замок, который имеет одну башню, построенную на перешейке полуострова, заключенного между морем Лимано (la mer de Limen)[623] и Тонкой Водой (Tineka Woda)[624]. Горловина не шире одной восьмой лье и имеет частокол от одного моря до другого. Наши казаки[625] называют полуостров косой (Cosa)[626], так как он имеет форму косы. В означенном месте хан держит свой табун, который определяют в добрых тысяч семьдесят лошадей.

Тонкая Вода (Tinka Woda) — представляет собой пролив между материком и косой, не более 200 шагов в ширину, его можно перейти на лошадях в тихую погоду. Казаки переходят его табором[627], когда идут красть лошадей из ханского табуна, о чем мы скажем ниже.

От Балеклавы (Baleclawa) до Кафы берег Моря очень высок и обрывист; вся остальная часть полуострова низкая. На равнине в южном направлении к Ору имеется много бродячих татарских селений, передвигающихся на двухколесных телегах, как в селениях Буджака.

Горы Балаклавы и Карасу называют горами Баба[628]; отсюда берут начало семь речек, орошающих весь полуостров. Все [горы] полностью покрыты лесами.

Река Кабарта (Kabats)[629] окружена виноградниками.

Над рекой Сагре (Sagre)[630] много огородов и садов.

Пролив между Керчью и Таманью не шире трех-четырех французских лье.

Тамань[631] — город, принадлежащий Турку в стране черкесов (Circasaises)[632]; в городке имеется плохонький замок, где на страже находятся до 30 янычар (Hanichares)[633], подобно тому как в Темрюке (Temruk)[634], где охраняется переход к Азаку или Азову (au Zouf)[635], важному городу в устье реки Дон (Donnais). К востоку от Тамани лежит страна черкесов, которые являются татарами-христианами и считаются наиболее верующими.

Поскольку мы говорим о стране татар, мне кажется, не лишним будет сказать несколько слов относительно их порядков, образа жизни, как они действуют на военных кампаниях, какого порядка придерживаются в походах, когда вступают на неприятельскую землю, и как отступают вплоть до Диких полей.

Несколько дней после рождения татары не могут открыть глаза[636], как это бывает у собак и, вообще, у других животных. Они невысокого стана, самые высокие из них не превышают наших средних [ростом]; они скорее малого, чем высокого роста, но коренасты, с крупными членами [тела], с высоким и толстым животом; плечи широкие, шея короткая, голова большая; лицо у них почти круглое, лоб широкий, глаза мало открытые, но совершенно черные и с длинным разрезом, нос короткий, рот довольно маленький, зубы белые, как слоновая кость, кожа смуглая, волосы очень черны и жестки, как конская грива. Вообще, они выглядят совершенно иначе, нежели христиане. Едва посмотрев на них, сразу можно понять, кто они такие. Ростом и наружностью они походят на американских индейцев с берегов Маранану (Maragnan)[637] или же на тех, кого называют караибами (Caraibes)[638]. Все они храбрые и сильные воины, не поддающиеся усталости, легко переносящие перемены погоды, ибо с семилетнего возраста, когда они выходят из своих котарг (cantares)[639], то есть домиков на двух колесах или хижин, они никогда не спят под иной крышей, нежели под открытым небом. Начиная с этого возраста им никогда не дают пищу, пока они не собьют ее сами стрелою. Вот как татары учат своих детей метко стрелять. По достижению двенадцатилетнего возраста их посылают воевать[640]. Когда дети еще малы, матери стараются каждый день по одному разу купать их в воде, в которой растворена соль, чтобы сделать их кожу грубее и чтобы они стали менее чувствительными к холоду, когда им придется вплавь перебираться через реки в зимнюю пору.

Мы рассматриваем две разновидности татар: одни называются ногайскими (Haysky)[641], другие — крымскими (Crimsky). Последние, как мы сказали, происходят с того большого полуострова, который находится на Черном море и обыкновенно называется Таврической Скифией (Scythie Taurique). Ногайские (Nahaisky) же татары делятся на две [части]: Большие ногаи (le grand Nahaisky) и Малые ногаи (le petit Nahaisky). Оба [народа] живут между реками Дон (Don) и Кубань (Kuban), оба они кочевые и почти дикие. Одни частично являются подданными хана, короля Крыма, а другие — московитов; есть среди них и те, которые признают себя независимыми. Эти татары не такие храбрые, как крымские, а последние не столь бесстрашны, как буджакские.

Вот как одеваются татары[642]. Одежду этого народа составляет короткая рубаха из хлопчатобумажной ткани, спускающаяся только на полфута ниже пояса, шаровары и короткие до колен штаны для верховой езды из сукна или чаще всего из хлопчатобумажной ткани, простеганной сверху; самые удалые носят кафтан из стеганной хлопчатобумажной ткани, а сверху — суконный халат, подбитый мехом лисицы или же благородным куньим, шапку из такого же меха и сапоги из красного сафьяна, без шпор.

Простые [татары] надевают на плечи бараний тулуп, выворачивая его шерстью наружу во время зноя и в дождь[643]. Вид их в такой одежде при неожиданной встрече в поле приводит в ужас, ибо их можно принять за белых медведей, оседлавших лошадей. Во время холодов и зимой они выворачивают свои тулупы шерстью внутрь, то же делают и с шапкой, сделанной из такого же материала.

Вооружены они саблей, луком с колчаном, снабженным 18-20 стрелами, за поясом нож, огнивом для высекания огня, шилом и 5-6 саженями ременных веревок, чтобы связывать пленников, которых они могут захватить во время похода; у каждого также в кармане нюрнбергский (Nurambert) квадрант[644]. Только самые богатые носят кольчуги, остальные же, за неимением таковых, отправляются на войну [считай] голыми. Все они смелы и ловки на конях, но имеют дурную посадку, так как ноги слишком изогнуты из-за коротких стремян. Сидя на лошади, они походят на обезьяну, посаженную верхом на борзую собаку. Тем не менее они очень искусные наездники и столь ловки, что во время самой крупной рыси перепрыгивают с одной выбившийся из сил лошади на другую, которую они ведут на поводу, чтобы быстрее ускакать, когда их преследует противник. Лошадь, не чувствуя на себе всадника, переходит тотчас по правую руку от него и держится все время рядом с ним, чтобы быть наготове, пока всадник не захочет пересесть на нее с той же свойственной им [татарам] проворностью. Вот как приучены эти лошади служить своим хозяевам. Впрочем, это особая порода лошадей, плохо сложенная и некрасивая, но необыкновенно выносливая и не испытывающая усталости, ведь переходы по 20-30 лье без остановок под силу только этим бахматам (baquemates) (так татары называют эту породу лошадей)[645]. У них очень густая, ниспадающая до земли грива, такой же [длины] хвост волочется сзади.

Пищу большинства оседлых татар, а также тех, которые кочуют, составляет вовсе не хлеб, если речь не идет о живущих среди нас.[646] Лошадиное мясо для них вкуснее, чем мясо вола, овцы, козы; что касается баранины, то они не знают, что это такое. К тому же зарезать лошадь они решаются не иначе, как убедившись, что она очень больна и что нет никакой надежды пользоваться ею. Если лошадь падет сама собой от какой бы то ни было болезни, они не преминут ее съесть, так что складывается мнение, что эти люди не отличаются разборчивостью. Даже те, кто отправляется на войну, поступают таким же образом. Они составляют товарищества по 10 человек, и когда оказывается, что одна из их лошадей не может более продолжать путь, ее убивают. Если у них найдется мука, они рукой перемешивают ее с кровью, как это делают обычно со свиной кровью при изготовлении кровяных колбас; затем доводят массу до кипения, варят в горшке и едят как большое лакомство.

Мясо же приготовляют таким образом: делят его на четыре части, три из них отдают тем своим товарищам, у которых мяса нет; себе же оставляют только одну, заднюю часть, которую нарезают в самом мясистом месте как можно более крупными кружками, толщиною не более одного-двух дюймов; кладут их на спину лошади, которую седлают поверху [кружка], подтягивая как можно теснее подпругу, затем садятся на лошадь и скачут два-три часа, продолжая поход в том же темпе, в каком движется все войско. Затем они соскакивают с лошади, расседлывают ее и переворачивают каждый свой кружок мяса, смачивая его собранной пальцем пеной лошади, боясь, чтобы оно не слишком засохло. Сделав это, они снова седлают лошадь, притягивая подпругу так же туго, как и раньше, и снова скачут два-три часа. И тогда мясо уже считается приготовленным по их вкусу, как бы тушеное[647]. Вот их деликатесы и их приправы. Все же остальные части [той] четверти [мяса], которые не могут быть разрезаны на большие круги, они варят с небольшим добавлением соли, не снимая пены, так как считают, что снимать пену — значит лишать мясо вкуса и сочности.

Так в конечном счете и живут эти несчастные люди. Хорошую воду они пьют только, когда встретится, а случается это очень редко. В течение же всей зимы они пьют лишь растаявший снег. Те из них, кто пользуется достатком, как, например, мурзы (morzas)[648], то есть знать, и те, кто имеет кобылиц, пьют их молоко, что заменяет им вино и водку. Что касается конского жира, то им они приправляют пшенную, ячменную и гречневую каши, поскольку у них ничего не пропадает даром. Из кожи они изготовляют (ибо все умеют делать) ремни, уздечки, седла, нагайки, которыми погоняют своих лошадей, ибо они не носят шпор.

Те, которые совсем не ходят на войну, питаются сообразно времени года и по возможности мясом овечьим, бараньим, козлиным, куриным и другой живностью (свинины же они не едят, как и евреи). Если им удастся раздобыть муки, они делают из нее лепешки, которые пекут в золе; вообще же обычную их пищу составляют пшено, ячменная и гречневая крупа; эти сорта злаков они возделывают сами; потребляют также рис, который им привозят. Что касается фруктов, то их у татар немного; но меду у них вдоволь; они его очень любят, а также приготовляют из него напиток, но не кипятят его, вследствие чего он причиняет сильнейшие рези [в желудке].

Те, что живут в городах, более цивилизованы: они пекут хлеб, похожий на наш; их обычным питьем является брага[649], которая приготовляется из вареного проса. Этот напиток густой, как молоко, и он все-таки опьяняет. Пьют они также водку, которую привозят из Константинополя. Существует и другой напиток, который приготовляют себе бедняки, не имеющие возможности покупать брагу. Вот как они его делают. Наливают в бочонок коровьего, овечьего или козьего молока, сбивают его и собирают немного масла; то, что остается, хранят в кувшинах, используя как напиток; напиток этот быстро скисает, вот почему они готовят его почти каждый день. Этот народ довольно трезв, он потребляет с пищей мало соли, но много пряностей, между прочим красного перца. Готовят они еще одну разновидность напитка, подобно жителям Мадагаскара (Madagascar)[650]: отваривают мясо с небольшим количество соли, не собирая пены, как мы уже говорили; когда мясо сварится, они сохраняют бульон, называя его чорбой (chourbe)[651]; когда хотят пить, его подогревают. Жаря мясо, на вертел надевают целую овцу или ягненка, а, изжаривши, разрезают его на куски до фута длиною, а шириной в 4 дюйма. Вот так питаются эти люди.

Поскольку мы уже рассказали, как они живут у себя дома, расскажем теперь, как они вступают на чужую землю с намерением грабить, жечь и захватывать пленников.

Являющийся их королем Хан, получив приказ Великого господина войти в Польшу, с величайшей поспешностью старается приготовить свои войска, то есть армию в 80 тыс. человек, если он сам лично участвует в походе. В ином случае, коль скоро воинов в поход ведет и командует ими мурза, численность армии обычно составляет не более 40-50 тыс. Их вступление на вражескую землю происходит обыкновенно в начале января, всегда в зимнее время, чтобы не иметь никаких преград в дороге; болота и реки не могут им препятствовать продвигаться во всех направлениях, куда ведут их дороги. Итак, собравшись вместе и сделав осмотр, они выступают в поход[652]. Но нашему читателю следует напомнить, что хотя Крым находится между 46 и 47 параллелями широты, все же пустынные поля, лежащие на север от их страны, зимой сплошь покрыты снегом вплоть до самого марта. Это и дает им [татарам] преимущество и придает смелости пуститься в такой далекий путь; поскольку лошади их не подкованы, то снег предохраняет их ноги. Этого не было бы, если бы снег не покрывал землю, которая, затвердев от мороза, ранила бы им копыта. Наиболее знатные между татарами и наиболее любящие удобства, подковывают своих лошадей воловьим рогом, пришивая его к ноге при помощи кожаного [ремешка] наподобие дратвы или гвоздями. Но такое [приспособление] держится недолго и легко теряется. Вот почему они так боятся бесснежной зимы, а также гололедицы, когда не могут не скользить и наиболее основательно подкованные их лошади.

В походе они делают небольшие дневные переходы, обычно преодолевая расстояния в шесть французских лье, и двигаются таким образом день за днем, рассчитывая свое время и свои действия так, чтобы иметь возможность вернуться раньше, чем начнет таять лед, и чтобы возвращение их прошло благополучно. Так приближаются они к пределам Польши, избирая свой путь по ложбинам, которые они разыскивают и которые как бы протягивают руку одна другой. И все это для того, чтобы спрятаться в степи и не быть замеченными казаками, которые стоят на страже в разных местах, чтобы своевременно узнать об их [татар] появлении и направлении движения и поднять в связи с этим тревогу в крае. Но татары прибегают к хитрости, о которой я упоминал, — двигаются только по долинам; останавливаясь лагерем вечером, они по той же причине не раскладывают костров. Посылая вперед разведчиков, стараются захватить нескольких казаков, чтобы добыть «языка» от неприятеля. Впрочем, только наиболее ловкому и опытному удается застать неприятеля врасплох.

Татары движутся строем по сто лошадей в ряд, а фактически по 300, так как каждый татарин ведет по две [лошади] на поводу для смены, о чем мы упоминали раньше. Их передний ряд может насчитывать [в ширину] от 800 до 1000 шагов, а в глубь — свыше трех и даже четырех больших лье (от 800 до 1000 лошадей), если идут тесными рядами; в противном случае, они растягиваются более чем на 10 лье. Это изумительное зрелище для того, кто видит его впервые, так как 80 тысяч татар ведут более 200 тысяч лошадей; не так много деревьев в лесу, как лошадей в степи в таком случае. Когда видишь их издали, то кажется, будто какая-то туча возникает на горизонте, увеличиваясь по мере того, как приближается, что наводит ужас на самых смелых; я говорю о тех, кто не привык видеть разом таких гигантских полчищ. Так движется эта громадная армия, делая каждый час остановки на половину четверти часа, чтобы дать время помочиться лошадям, которые настолько хорошо приучены, что не преминут воспользоваться этим, как только их остановят. Татары также сходят тогда с лошадей и также мочатся. Затем, не задерживаясь, они садятся на лошадей и продолжают свой путь; все это делается у них по одному сигналу свистка.

Приблизившись к границе на расстояние 3-4 лье, они делают остановку на два-три дня в избранном месте, где, по их мнению, они находятся в безопасности. Там они решают дать передышку и отдых своему войску, которое располагают таким вот образом. Они делят его на три [части], две трети предназначены для основного состава, последнюю треть делят еще раз на две [части]; каждая половина трети образует фланг, а именно: правый и левый. В таком порядке вступают они в страну. Главный корпус (который они на своем языке называют кошем (choche)[653] движется вместе с флангами медленно, но безостановочно днем и ночью, давая войску не более часа для кормежки, не причиняя никакого вреда стране, пока не проникнут на 60-80 лье вглубь нее. Но как только они начинают возвращаться, главный корпус продолжает двигаться в том же темпе, а фланги по приказу военачальника отделяются: каждый скачет в свою сторону на 8-12 лье от главного корпуса, но так, что половина — вперед, половина же — в сторону. Я забыл сказать, что каждый фланг, насчитывающий от 8 до 10 тысяч, делится в свою очередь на 10-12 отрядов, по 500-600 татар в каждом. Разбегаясь в разные стороны по селам, они окружают их и устанавливают вокруг по четыре сторожевых поста, поддерживающих большие костры на протяжении всей ночи, боясь, как бы кто-нибудь из крестьян не ушел от них; потом грабят, жгут, убивают всех, кто оказывает сопротивление, берут и уводят тех, кто сдается, и не только мужчин и женщин с грудными детьми, но также скот: лошадей, волов, коров, баранов, коз и пр.; что касается свиней, то их сгоняют вечером в одно место, закрывают в риге или в другом помещении, а затем поджигают с четырех углов из-за отвращения к этим животным.

Фланги эти (как мы уже говорили), имея приказ удаляться не более чем на 8-12 лье, возвращаются с добычей, чтобы присоединиться к главному корпусу. Найти его легко, так как остается заметный след от его передвижения, ибо в переднем ряду идет более 500 лошадей, и надо только идти по следу. Через 4-5 часов они присоединяются к главному корпусу армии. Как только они прибывают на место, в то же самое время [от главного корпуса] отделяются два других фланга, числом равные первым: один — следует направо, другой — налево, и производят такой же грабеж, как и их предшественники. Потом и они возвращаются, а от главного корпуса отделяются два свежих крыла, которые совершают такой же грабеж, как и первые. Таким образом поочередно осуществляют они свои набеги, в то время как основной состав никогда не уменьшается и постоянно состоит из двух третей армии, он движется (как мы говорили) только шагом, чтобы быть всегда в форме и в готовности сразиться с польской армией, если она встретится на его пути, хотя такая встреча не входит в планы татар, напротив они стараются, насколько возможно, избежать ее.

Они никогда не возвращаются тем путем, которым пришли, а описывают род дуги для того, чтобы получше ускользнуть от польской армии, ибо они никогда не сражаются иначе, как обороняясь, и то только тогда, когда их сильно теснят. Даже убедившись, что их десять против одного, они и тогда не решаются напасть первыми, ибо эти разбойники (именно так и следует называть этих татар) приходят в Польшу совсем не для того, чтобы сражаться, а чтобы грабить и внезапно захватывать добычу. Если же поляки встречаются на их пути, то задают им такого жару, что непрошенные гости убираются прочь и уже не неторопливым шагом. Наконец, исколесив и ограбив [страну], они возвращаются в Дикое поле на расстояние 30-40 лье от границы. Чувствуя себя здесь в безопасности, делают длительную остановку, восстанавливают силы, приводят себя в порядок, если при столкновении с поляками произошло какое-либо замешательство.

Во время этого отдыха, который длится неделю, они собирают вместе всю свою добычу, состоящую из невольников и скота, и делят ее между собой[654]. Самое бесчеловечное сердце содрогнулось бы при виде того, как разлучаются муж с женой, мать с дочерью без всякой надежды увидеться когда-нибудь, отправляясь в прискорбную неволю, к язычникам-магометанам, которые наносят им бесчисленные оскорбления. Грубость их позволяет им совершать множество самых грязных поступков: обесчещивать девушек и насиловать женщин в присутствии их отцов и мужей, и даже делать обрезание детям на глазах их родителей, чтобы обратить их в магометанскую веру. Наконец, самые бесчувственные сердца дрогнули бы, слыша крики и пение среди плача и стонов этих несчастных русов, ибо народ этот, плача, поет и причитает. Итак, эти несчастные разлучены, чтобы быть отправленными в разные стороны: одни — в Константинополь, другие — в Крым, третьи — в Анатолию и т. д.

Вот короткий рассказ о том, как менее чем за две недели [татары] совершают грабежи и захватывают в неволю более 50 тысяч душ, и как они обходятся со своими невольниками после дележа, а затем, возвратившись на родину, продают их по своему усмотрению.

Расскажем теперь о том, как татары вступают в Польшу в летнее время, когда их обычно бывает не более 10-20 тысяч, ибо, если бы они были в большем количестве, их бы быстро заметили. Вот как это происходит.

Подойдя на 20-30 лье к границе, они разделяют свою армию на 10-12 отрядов, в каждом из которых может быть до тысячи лошадей. Половину своих войск из пяти-шести отрядов посылают направо на расстояние одного-полутора лье друг от друга; также поступают с другой половиной войска, которая держится слева на таком же расстоянии, образуя [в целом] переднюю линию, растянутую на 10-12 лье. Впереди на расстоянии более одного лье идет сильный сторожевой отряд для захвата «языка», чтобы знать, куда вести войско. Так они направляются тесно сомкнувшись по косым [линиям] с тем, чтобы в установленный день сойтись в определенном месте в двух-трех лье от границы так, как в центре сходятся разные радиусы.

Причина того, что они идут различными обособленными отрядами, заключается в боязни как бы их не обнаружили казаки, которые, как одинокие стражи, постоянно [рассеяны] на расстоянии двух-трех лье в степях, и не узнали бы точного их числа, так как в противном случае они могут известить лишь о том отряде, который видели. Ибо эти казаки, едва заметив издали татар, сразу же удаляются, чтобы поднять тревогу в крае. Видя же, что их всего тысяча или около того, они не очень пугаются такого количества; но через несколько дней после получения неточных известий о татарах, они [жители] бывают захвачены врасплох.

Итак, татары переходят границу по следующему маршруту: постоянно держась между двумя большими реками, идут по самым высоким местам, ища истоки маленьких речек, которые впадают в большие: одни — в одну реку, другие — в другую[655]. Таким образом они не встречают преград на своем пути, грабят и опустошают, как и их предшественники, но продвигаются вглубь территории страны на расстояние не более 6-10 лье и тотчас возвращаются обратно. В стране они остаются не более двух дней, затем отступают, как говорилось выше; после раздела [добычи] каждый возвращается домой. Это своего рода независимые татары, они не подчиняются ни Хану, ни Турку, и проживают в Буджаке, который представляет собой равнину, расположенную, как мы упоминали, между устьем Днестра и Дуная. В мое время здесь находилось не менее 20 тысяч беглецов и изгнанников. Эти татары храбрее тех, которые обитают в Крыму, так как лучше приучены к войне благодаря обстоятельствам. Они также лучшие, чем другие, наездники. Равнины, лежащие между Буджаком и Украиной (Ocranie), наполнены обыкновенно 8-10 тысячами татар, распределенных в отряды по тысяче человек и в поисках удачи удаленных друг от друга на 10-12 лье. Вследствие опасности передвижения через эти степи, казаки, намереваясь перейти их, идут табором, то есть передвигаются в окружении возов. Табор — это то, что мы называем караваном. Они ставят свои возы в два ряда по восемь-десять возов впереди и столько же позади; сами же находятся в середине с ружьями, короткими пиками и косами, насаженными вдоль (древка); а лучшие ездят верхом вокруг табора. Впереди на расстоянии четверти лье, позади, также на расстоянии четверти лье, и на каждом фланге выставляется по стражу для наблюдения [за татарами]. Когда стражи замечают татар, то дают сигнал и табор останавливается. Если казаки заметят татар [раньше], то нападают на них; если же татары заметят казаков первыми, застигнув врасплох, татары бросаются приступом на табор. Вообще, странствуя по этим степям, следует повторять подобно итальянцам: «bon piede, bon oche»[656]. Я встречал несколько раз в степи [отряды] татар, численностью доброй полутысячи, которые атаковали наш табор и хотя меня сопровождало всего 50-60 казаков, они ничего не смогли с нами сделать; равным образом и мы не могли осилить их, так как они не приближались к нам на расстояние выстрела. Сделав несколько притворных попыток атаковать нас и осыпав тучей стрел, летевших на наши головы, так как они посылают стрелы дугообразно, вдвое дальше предела досягаемости нашего оружия, они удалялись.

Вот к какой хитрости они прибегают, прячась в степях с тем, чтобы врасплох напасть на какой-либо караван, оставаясь незамеченными. Следует знать, что степи эти покрываются травою до двух футов в высоту, следовательно, нельзя проехать, не потоптав травы и не оставив за собой тропы или следа, по которому становится известно, сколько может быть татар, а также в какую сторону они движутся. Остерегаясь серьезного преследования, они придумали такой вот способ, который заключается в том, что из ватаги, состоящей из 400 человек, они образуют [как бы] четыре луча своими [меньшими] отрядами, в каждом из которых может быть до сотни лошадей: одни идут на север, другие — на юг, а еще два — на запад и восток и т. д. Короче говоря, все эти четыре небольших банды идут каждая в своем направлении на расстояние полутора лье, а там маленький отряд из сотни [человек] делится на три [группы], насчитывающих около 33 [человек], которые движутся так же, как и предыдущие, если [не встретится] какая-либо речка. Потом, пройдя половину лье, они снова делятся на три [части] и продвигаются так далее, пока их число не сократится, как мы и говорили, до 10-11 [человек]. Такие построения легче понять, глядя на рисунок, чем со слов[657] [см. стр. 246].

Делается все это менее, чем за полтора часа и на всем скаку, ибо если они будут замечены, все их проворство будет запоздалым; каждый изучил данный маневр как свои пять пальцев, они знают степи, как лоцманы знают порты. Все группы, по 11 [человек], в каждой разбегаются по степи, как им захочется, не встречаясь в своем круге [друг с другом]. Наконец, в назначенный день они собираются на встречу за 10-12 лье от места отправления в какой-либо ложбине, где есть вода и хорошая трава, и там останавливаются. Каждый маленький отряд едет своей дорогой: у одних короткая дорога к месту встречи, другие же находятся в значительном удалении вследствие обходов и поворотов, которые им приходится делать [в пути]. Они совсем не оставляют следов, так как трава, примятая одиннадцатью лошадьми, за день-другой поднимается. Прибыв на место, они там остаются, прячась несколько дней. Затем выезжают целым корпусом, направляются к какому-нибудь пограничному поселению, внезапно захватывают его, грабят и сразу же уходят, как мы и рассказывали.

Татары придумали этот хитрый способ, как лучше скрываться в степи и обманывать казаков, которые активно преследуют их, зная, что татар насчитывается не более 500-600 [человек]. Тысяча или двенадцать сотен казаков садятся тогда на лошадей и пускаются в погоню, разыскивая неприятельские следы. Найдя их, они следуют по ним до описанного выше круга и теряют там ориентир, не зная, где их [татар] искать, так как следы расходятся в разные стороны. Таким образом, они вынуждены возвращаться по домам, говоря, что ничего не выследили. Вот как трудно напасть на этих татар, разве что случайно, застав их за питьем, едой или ночью во время сна, но они всегда держатся настороже. Их глаза более остры и чувствительны, чем наши, так как менее открыты, и, следовательно, их зрительный луч сильнее, и видят они лучше нас; они замечают нас раньше, чем мы их.

Словом, побеждает более хитрый, а не более сильный. Если они [противники] встречаются утром или вечером, в то время, когда солнце всходит или заходит, победа [обеспечена] тому из двоих, у кого солнце окажется за спиной, подобно тому, как два корабля в море стараются занять позицию, чтобы ветер был попутным. Наконец, ряды поляков врезаются в [линию] татар, а те, не чувствуя себя достаточно сильными, чтобы сражаться с саблей в руке, разлетаются, как мухи, кто куда может, и, отступая во весь опор, стреляют так метко из лука, что на расстоянии 60-100 шагов не дают промаха по своей цели. Поляки не могут их преследовать, поскольку лошади их не такие выносливые, как татарские. Затем татары снова собираются вместе за четверть лье и начинают готовиться к лобовой атаке на поляков, а когда [те] врезаются в их ряды, они опять разлетаются и, отступая, стреляют все время в левую сторону, так как в правую не могут. Изнурив таким образом поляков, они [татары] вынуждают их к отступлению, ибо такая игра, как я говорил, происходит тогда, когда татары бывают в количестве десять против одного; в противном случае они удирают, не оборачиваясь. Вот так подобного сорта люди ведут войну в этих краях.

А теперь расскажем, как татары переходят вплавь самые большие в Европе реки. Все их лошади умеют плавать, особенно в этой холодной стране, где вода плотнее, чем во Франции, поскольку не так хорошо очищается солнцем. Но я уверен, что, если бы привезти их лошадей во Францию, они не переплыли бы Сену, как (преодолевают) Борисфен. Как я сказал, вода [здесь] тяжелее, следовательно, тяжелые тела весят в ней меньше, в чем я убедился сам. Вот как они поступают, когда войско хочет перейти Борисфен, самую большую реку в крае. Они отыскивают такое место, где оба берега были бы одинаково доступны. При этом каждый набирает запас камыша или тростника в зависимости от того, что попадется, и делает из него две небольшие вязанки в три фута длиной и 10-12 дюймов в толщину. [На связки], расстояние между которыми составляет один фут, сверху поперек прочно крепят три палки, а снизу — из угла в угол — одну, так же хорошо приделанную, которую и привязывают к лошадиному хвосту. Затем татарин кладет на этот плот седло своего коня, раздевается, складывает на седло одежду, лук, стрелы и саблю, прочно связав и укрепив все вместе; потом совсем обнаженный, с хлыстом в руке, входит в реку, погоняя коня уздечкой, [закинутой] на шею, держит уздечку и гриву то одной, то другой рукой попеременно, не выпуская их. Поступая так, заставляет лошадь плыть, он сам тоже плывет, постоянно (гребя) одной рукой, а другой — все время держит гриву и уздечку, которые не выпускает ни на миг. Ведя свою лошадь, он подгоняет ее нагайкой, пока не переправится через реку.[658] Затем, когда лошадь коснется копытами дна на противоположном берегу и когда вода будет ей не выше, чем по брюхо, погонщик останавливает ее, отвязывает плот от лошадиного хвоста и относит его на землю. Одновременно с ним переходят [реку] и другие, растягиваясь в цепочку на пол-лье вдоль берега. Весь скот переплывает точно также[659]. Вот то немногое, что я сумел узнать о татарах.

Нам остается еще, как мы ранее и обещали, рассказать о том, как казаки выбирают своего старшего[661], а также как они совершают морские разбои, пересекая Черное море и достигая Анатолии (Natolie), чтобы воевать с турками. Вот как они выбирают своего атамана. После того как соберутся все старые полковники и старые казаки, которые пользуются доверием в казачьей среде, каждый подает голос в пользу того, кого полагает наиболее способным, и получивший большинство голосов считается назначенным. Если тот, кто выбран, добровольно не принимает обязанность, ссылаясь на свою бездарность или неспособность, недостаток опытности или старость, это ему ничуть не помогает, ему отвечают только лишь, что он действительно не заслуживает такой чести, и, не мешкая, тотчас же убивают его, как предателя[662], хотя в данном случае сами они поступают как изменники. Вы припоминаете, что я говорил раньше, рассказывая об их нравах и обычных изменах. Далее, если избранный казак принимает должность атамана, то благодарит собрание за оказанную ему честь, и что хотя он недостоин и неспособен к [исполнению] такой обязанности, тем не менее, он торжественно заверяет, что постарается своими трудами и прилежанием стать достойным [чести] служить им — и всем вместе и каждому в отдельности и что он всегда готов положить жизнь за своих братьев (так они называют друг друга). При этих словах каждый аплодирует ему, крича «Слава! Слава!» (Vivat! Vivat!)[663]. Затем все, один за другим, с поклоном подходят к нему, каждый сообразно своему рангу, а атаман пожимает им руки, что составляет у них обычный способ приветствия. Вот как выбирают казаки своего атамана, что нередко случается у них среди Дикого поля. Они ему беспрекословно повинуются, этот атаман на их языке называется гетман (Hettman); власть его неограничена, [он] имеет право рубить головы и сажать на кол всех провинившихся[664]. Они [гетманы] очень строги, но ничего не предпринимают без военного совета, называемого Радой (Rudds). Немилость, в которую может попасть атаман, обязывает его быть чрезвычайно осторожным в своих действиях, чтобы не потерпеть какой-либо неудачи, особенно когда он ведет казаков на войну; в случае неблагоприятной встречи с противником, он должен проявить находчивость и отвагу, ибо, если он обнаруживает малодушие, его убивают, как изменника. Тотчас же казаки выбирают другого атамана на обычных у них условиях, как я уже рассказывал выше. Вести их в [поход] и руководить ими — трудная и несчастливая обязанность того, кому она выпадает. В течение семнадцати лет, пока я служил в этой стране, все те, кто исполнял эту роль, окончили несчастливо[665].

Когда у них возникает намерение пойти в морской поход, то, не имея позволения короля, они получают его у атамана, созывая Раду, то есть совет, и избирают гетмана для начальствования в этом походе, соблюдая те же церемонии, что и при избрании большого атамана; этот гетман, однако, [избирается] только на некоторое время[666]. Потом отправляются в Войсковую Скарбницу (Sczabeuisza Worskowa) — свой сборный пункт, и строят здесь суда размерами около 60 футов в длину, 10-12 футов в ширину и 12 футов в глубину. Судно не имеет киля. Его основание — лодка из вербы или липы длиною около 45 футов. [По бокам] она обшивается и надстраивается досками от 10 до 12 футов длиною и около фута шириною, которые прикрепляются гвоздями; причем каждый ряд напускается на предыдущий, как при постройке речных судов, пока судно не достигнет 12 футов в высоту и 60 футов в длину, расширяясь кверху по мере завершения. Это становится более понятно, глядя на рисунок[667] [см. стр. 247], который я набросал в общих чертах. Здесь видны толстые, как бочки, пучки тростника, соединенные вместе концами, протянутые от одного конца лодки до другого, [и] крепко связанные веревками из липы или дикой вишни. Строятся они [лодки] так, как привыкли и наши плотники, с перегородками и поперечными скамьями, а затем их смолят. Пользуются двумя рулями — [по одному] на каждом конце, как это показано на рисунке, так как их судам, очень длинным, требовалось бы слишком много времени, чтобы развернуться, если бы возникла такая необходимость при бегстве. Они обычно имеют от 10 до 15 весел с каждой стороны и идут быстрее, чем гребные турецкие галеры. Суда также имеют мачту, на которой они [казаки] поднимают довольно плохо сделанный парус; пользуются им только в хорошую погоду, а при сильном ветре предпочитают идти на веслах. Эти суда не имеют верхней палубы и, если наполняются водой, то укрепленный вокруг судна тростник не дает им утонуть в море.

В крепко привязанной бочке длиною в 10 футов и 4 фута в диаметре казаки хранят сухари, которые достают через отверстие. Они имеют также бочонок вареного пшена и бочонок с разведенным на воде тестом, которое, смешивая с пшеном, едят, все вместе, чем они очень дорожат. Это [кушанье] служит им одновременно и пищей и питьем, оно имеет кисловатый вкус и называется саламахой (Salamake), то есть лакомой пищей[668]. Что касается меня, то я не находил в ней особенного вкуса и, если и употреблял во время путешествий, то потому, что не имел лучшей [пищи]. Эти люди очень трезвы и, если случается между ними пьяный, гетман велит выбросить его за борт; им также запрещается брать с собой водку, так как высоко ценится трезвость во время походов и экспедиций.

Приняв решение о походе против татар в отмщение за причиненные грабежи и опустошения, они [казаки] выбирают осеннее время. Для этого они посылают на Запорожье (Zaporouys) необходимые вещи для [осуществления] своего плана и похода. А также для сооружения судов и вообще все, что, по их мнению, понадобится для данного предприятия. Затем выступают [в количестве] пяти или шести тысяч [человек], все добрые казаки, хорошо вооруженные головорезы, и отправляются в Запорожье строить суда. За сооружение судна принимаются шестьдесят человек и оканчивают его в две недели, ибо, как я говорил, они мастера на все руки. Так что в две-три недели они изготавливают 80-100 судов описанной мною формы. На одном судне помещаются 50-70 человек, снаряженных каждый двумя ружьями и саблей; на борту судна имеется 4-6 фальконетов[669], снабжены, насколько это требуется, съестными припасами; одеты в рубахи и шаровары, имеют еще одни для смены, а также плохое платье и шапку[670]; судно загружено шестью ливрами[671] пороха, достаточным количеством свинца, запасом ядер для их фальконетов; каждый имеет квадрант. Таков летучий казацкий табор на Черном море, способный смело нападать на наилучшие города Анатолии.

Снаряженные в путь таким образом, [они] спускаются вниз по Борисфену. Адмиральское судно[672] имеет отличительный знак[673] на мачте и обычно двигается на треть корпуса впереди. Их суда идут столь близко друг к другу, что почти касаются друг друга. Обыкновенно турки бывают предупреждены об этом и держат наготове в устье Борисфена несколько галер, чтобы препятствовать их выходу [в море]. Заметьте, что они отправляются [в поход] только лишь после [дня] св. Иоанна[674] с тем, чтобы возвратиться самое позднее в начале августа. Но казаки хитрее: выходят темной ночью, незадолго до новолуния, и держатся скрытно в камышах, тянущихся на 3-4 лье по Борисфену, куда галеры не отваживаются заходить, так как некогда нашли там гибель, и довольствуются тем, что ждут их [казаков] на выходе [в море]. Они всегда бывают застигнуты врасплох. Однако и они [казаки] не могут пройти так внезапно, чтобы не быть замеченными. Тогда тревога распространяется по всей стране и доходит до самого Константинополя. Великий господин рассылает гонцов по всему Анатолийскому побережью, в Болгарию и Румелию (Romanie)[675], чтобы каждый держался настороже, и предупреждает, что казаки находятся в море. Но все напрасно, так как они [казаки] выбирают время года и время отправления так удачно, что уже через тридцать шесть или сорок часов достигают Анатолии. Прибыв туда, они высаживаются на берег, каждый с ружьем в руке, оставляя для стражи в каждой лодке только двух взрослых и двух мальчиков; нападают врасплох на города, захватывают, грабят и жгут их. Иногда заходят на одно лье вглубь страны, но тотчас же возвращаются и, севши на суда вместе с добычей, плывут в другое место, чтобы снова попытать счастья; если же им случайно попадется [что-либо подходящее], то нападают, если же нет — возвращаются с добычей домой.

Если им встретятся какие-либо турецкие галеры или другие суда, они преследуют их, нападают и берут приступом. И вот как это происходит: поскольку их суда возвышаются над водой не более чем на два с половиной фута, они замечают корабль или галеру раньше, чем могут быть замечены сами; затем убирают мачту вниз, определяют направление ветра и стараются до вечера держаться так, чтобы солнце было у них за спиной. Позже, за час до захода солнца, они начинают быстро идти на веслах к судам, пока не подойдут на расстояние одного лье, боясь потерять их из вида, и так наблюдают за ними. Затем около полуночи (по сигналу) они гребут изо всех сил к кораблям, [между тем] половина команды готова к битве и только ожидает абордажа, чтобы проникнуть на них [корабли]. Те, кто на корабле, бывают сильно поражены, оказавшись атакованными 80 или 100 судами, с которых сыплются люди и в один миг овладевают ими[676]. Совершив это, они [казаки] грабят все, что могут найти — деньги и товары малого объема, не портящиеся в воде, а также чугунные пушки и все, что, по их мнению, может им пригодиться, а затем пускают ко дну корабль вместе с людьми. Вот как в данном случае поступают казаки. Если бы они умели управлять кораблем или галерой, то забрали бы и их, но у них такого умения нет. Потом нужно скорее возвращаться в свой край. Стража в устье Борисфена удвоена, чтобы рассчитаться с дерзкими налетчиками, но казаки смеются над этим, хотя силы их и ослаблены, ибо невозможно, чтобы в проведенных сражениях они не потеряли многих своих и чтобы Море не поглотило некоторые их суда, так как не все они настолько прочные, чтобы выдержать [плавание]. Они спускаются в залив, находящийся в 3-4 лье к востоку от Очакова[677]. В этом месте в четверти лье от открытого Моря находится очень глубокая балка, наполняющаяся иногда на полфута водой и тянущаяся почти на три лье по направлению к Борисфену. Здесь казаки по 200-300 человек принимаются тащить волоком свои суда, одни за другими, и в два-три дня переходят в Борисфен со всей своей добычей. Вот как они ускользают от неприятеля и избегают сражения с галерами, которые стерегут устье против Очакова, и, наконец, возвращаются в свою Скарбницу (Karbenicza), где и делят добычу, о чем я говорил выше.

Есть у них и другой маршрут обратного пути — они возвращаются через Донской лиман (le Limen du Don)[678], проходя через пролив, находящийся между Таманью и Керчью (Kercy), поднимаются вдоль лимана до реки Миус (Mius)[679], [затем по ней], до тех пор, пока она судоходна. От ее верховьев до истоков Тачаводы (Taczawoda)[680] всего одно лье; Тачавода ж впадает в Самару (Samare), которая [в свою очередь] впадает в Днепр на расстоянии одного лье выше Кодака, как это можно видеть на карте. Но [казаки] редко возвращаются этим путем, ибо он слишком длинный, чтобы добираться до Запорожья (Zaperouy). Иногда они избирают эту дорогу, если хотят выйти в море, когда в устье Борисфена находятся большие силы, препятствующие их выходу, или же если у них не более 20-25 челнов.

Если галеры встретят их днем в [открытом море], то они задают им [казакам] жару из пушек, разгоняя [их], как скворцов, топят несколько судов и приводят их в такое смятение, что все ускользнувшие стараются быстро рассеяться, кто куда может. Но если они [казаки] вступают в бой с галерами, то не двигаются со своих скамей, привязав весла к кочетам[681] перевязью из лозы, и пока одни стреляют из ружей, их товарищи протягивают им другие, уже заряженные, чтобы стрелять снова, и таким образом стреляют непрерывно и очень метко. Кстати галера может вступить в бой только с одним судном, но зато сильно вредит ему своими пушками. В таких стычках казаки теряют обыкновенно около двух третей своих людей. Изредка только случается, что возвращается половина экипажа, привозящая зато богатую добычу: испанские реалы[682], арабские цехины[683], ковры, парчу, хлопчатобумажные и шелковые ткани, другие ценные товары. Вот за счет чего живут казаки, таковы их доходы, ибо что касается занятий, то они не знают ничего другого, как только пить и гулять со своими приятелями после возвращения [из похода][684].

Исполняя данное обещание, скажем несколько слов о соблюдаемых ими обычаях, в частности о некоторых свадебных, и о том, как они иногда действуют в любовных отношениях, что многим без сомнения покажется новым и невероятным.

Итак, в противоположность общепринятым у всех народов обычаям, здесь можно увидеть, как девушки сами ухаживают за молодыми людьми, которые им понравились. Вследствие предрассудка, распространенного и прочно укоренившегося среди них, они никогда не испытывают неудачи и более уверены в успехе, нежели мужчины, если иногда выбор исходит с их стороны. Вот как они действуют[685]. Как девушки ухаживают за молодыми людьми. Влюбленная девушка приходит в дом родителей молодого человека (которого она любит) в такое время, когда она рассчитывает застать дома отца, мать и своего покорного слугу[686]. Входя в комнату, говорит: «Помагай Бог» (Pomagabog), что [по-нашему] означает «Да благословит вас Господь», то есть обычное приветствие, которое произносят, вступая под кров их домов, [затем], сев, хвалит того, кто ранил ее сердце, обращаясь к нему с такими словами: «Иван (Ivan), Федор (Fedur), Дмитрий (Demitre), Войтек (Woitek), Митика (Mitika)»[687] и т. д. Словом, называет его одним из вышеупомянутых имен, которые наиболее распространены. «Я заметила в твоем лице определенное добродушие, [говорящее], что ты сможешь хорошо опекать и любить свою жену, твоя добродетель дает мне повод надеяться, что ты будешь хорошим господарем (Dospodorge). Эти [твои] добрые качества побуждают меня покорно просить тебя взять меня в жены». Сказав это, она повторяет то же отцу и матери, покорно прося дать согласие на брак. Получив отказ или какую-нибудь отговорку, что он слишком молод и не готов еще к женитьбе, она им отвечает, что никуда не уйдет из дому, пока брак не будет заключен, до тех пор, пока он [любимый] и она живы. После того, как эти слова произнесены, а девушка продолжает настаивать на своем и упорно отказывается оставить дом, пока она не получит то, чего домогается, через несколько недель отец и мать не только вынуждены дать согласие, но и убеждают сына посмотреть на нее благосклонно, то есть как на девушку, которая должна стать его женой. Равным образом, молодой человек, видя, как девушка упорствует в своем желании, начинает в таком случае смотреть на нее как на ту, которая должна стать однажды госпожой его желаний, и поэтому настойчиво просит у отца и матери позволения полюбить эту девушку. Вот каким образом влюбленные девушки (в этой стране) могут в короткое время достичь цели, вынуждая (своей настойчивостью) и отца, и мать, и своих избранников исполнить то, что они желают.

Как я говорил выше, [родители] боятся навлечь на себя гнев Божий и, чтобы с ними не случилось какое-либо страшное несчастье, ибо выгнать девушку означало нанести оскорбление всему ее роду, который затаил бы глубокую обиду. Равным образом они не могут в этом деле прибегнуть к силе, не подвергнув себя, как я сказал, гневу и каре церкви, которая очень строга в таких случаях, и предусматривает эпитимию[688] и крупные штрафы, отмечая их дома как бесчестные. Будучи настолько напуганными этими ложными суевериями, родители стараются, насколько возможно, избежать несчастий, которые — и в это они верят как в догмат веры — непременно их постигнут в случае отказа в руке сыновей девушкам, которые просят их в мужья. Обычай, о котором я говорю, соблюдается только между людьми одинакового [имущественного] состояния, ибо в этой стране крестьяне все богаты[689] и имущественная разница между ними невелика. Но вот иная [форма] любовной страсти [людей], неравного имущественного положения, между крестьянином и барышней, соблюдаемая в силу других обычаев и привилегий[690], которые здесь также встречаются.

Как крестьянин может жениться на барышне. По деревенским обычаям этой страны каждое воскресенье и в праздничные дни крестьяне собираются после обеда в кабачке вместе с женами и детьми, где проводят остаток дня, выпивая друг с другом. За этим занятием, выпивкой, проводят время только мужчины и женщины, между тем молодежь развлекается, парни танцуют с девушками под звуки дудки (douda) (то есть волынки). Там обыкновенно присутствует и местный сеньор с семьей, чтобы посмотреть на танцующих. Иногда сеньор приглашает их танцевать перед своим замком, что является обычным местом [для этих забав]. Там он и сам танцует с женой и детьми. И в таком случае господа и крестьяне как бы смешиваются в единое целое.

Надо заметить, что все деревни Подолии и Украины (Ocranie) большей частью окружены лесами и лесными зарослями, где есть тайники и где крестьяне прячутся в летнее время, когда достигает [сигнал] тревоги о [появлении] татар. Эти лесные заросли могут быть половину лье в ширину. Хотя крестьяне находятся в подданстве почти как рабы, тем не менее они с давних пор пользуются правом и привилегией похищать, если удастся в этих условиях, во время общего танца барышню; даже если она дочь их господина, лишь бы он [крестьянин] сделал это с таким проворством и ловкостью, что это ему удалось бы наверняка (ибо иначе его ожидает гибель) и чтобы он мог скрыться в ближайшем лесу, и в течение двадцати четырех часов оставаться ненайденным. Тогда ему прощается совершенное им похищение. Если похищенная девушка хочет выйти за него замуж, он не может отказаться от нее, не потеряв головы, если же [девушка этого] не желает, его освобождают от ответственности за проступок и ему не могут учинить никакого наказания. Но если случится, что он будет пойман в течение двадцати четырех часов, ему тотчас же снимут голову без всякого суда. Что касается меня, то в течение семнадцати проведенных мною в этой стране лет, я никогда не слыхал, чтобы такое случилось, хотя и видел, как девушки сватались к молодым людям, и это им часто удавалось, о чем я говорил выше. Но в этом последнем обычае слишком много риска, ибо насильно похитить девушку, а затем бежать с ней на виду у всех присутствующих, не будучи пойманным, надо иметь очень быстрые ноги, и осуществить все это было бы очень трудно без предварительного согласия и договоренности с девушкой. Кроме того, крестьяне в настоящее время более угнетены, чем раньше, а знать стала более высокомерной и надменной. По-видимому эта привилегия была дана крестьянам еще в те времена, когда поляки, избирая своих королей, выбирали того, кто быстрее всех бегал босиком[691], как наиболее отважного и ловкого, точно отвага и острота ума зависят от быстроты [ног] и проворства тела. Отсюда еще, по-моему мнению, идет [обычай], когда вельможи на следующий день после избрания короля заставляют его принести перед алтарем присягу в том, что он не будет заключать в тюрьму ни одного знатного ни за какое преступление, через двадцать четыре часа [после его совершения], кроме преступления против государства или же личности короля[692]. Можно представить, каким уважением они окружают лиц, отличающихся способностью ловко бегать и быстро ходить. Это наблюдение подтверждается еще и тем, как высоко они ценят быстроногих лошадей, собственно, они обращают внимание только на это данное качество и платят какие угодно деньги, лишь бы они были быстрыми; думаю, для того, чтобы проворнее догонять убегающего врага и быстрее уйти в случае преследования[693].

После того как мы поговорили о сватовстве у русских (des Rus), скажем еще несколько слов о свадебном обряде и особенностях, которые при сем соблюдаются.

Как происходит свадьба. Свадебные церемонии таковы. Приглашается молодежь как с одной, так и с другой стороны, которой жених и невеста поручают пригласить всех общих родственников на «весилля» (Weselle), то есть на свадьбу[694]. Для выполнения этого поручения каждому, как отличие, дают венок из цветов, которые они одевают на руку[695], а также список всех приглашаемых, к которым отправляются, двигаясь попарно, накануне свадьбы. Первый, кто торжественно произносит приглашение, держит в руках палочку[696]. Я не буду останавливаться на описании блюд и сортов мяса, какие подаются на стол, скажу только, что невеста хорошо одета, сообразно их моде, а именно: [на ней] длинное коричневое платье из сукна, которое тянется по земле, подшитое китовым усом, расширяющем его, и окаймленное сверху широкой полушелковой-полушерстяной тесьмой[697]. Голова [невесты] не покрыта, волосы рассыпаны по плечам, открывая только лицо, на голове венок из цветов в зависимости от времени года. В таком наряде отец, брат или близкий родственник ведут ее в церковь, а впереди — [музыканты] со скрипкой, волынкой или цимбалами[698]. После венчания один из близких родственников берет ее за руку и отводит домой под ту же музыку. Я обойду молчаньем все развлечения, которыми сопровождается свадебный пир. Они хотя и необычные, ни в чем не уступают [обычаям] других народов. Замечу только, что к бражничанью и пьянству, к которым они склонны от природы, их побуждает то [обстоятельство], что по случаю свадьбы, равно как и крестин их детей, местный сеньор разрешает им самим варить пиво[699]. Благодаря этой привилегии оно обходится им значительно дешевле, и они пьют его в гораздо большем количестве, ибо в другое время, поскольку пивоварни, согласно праву, принадлежат сеньорам, все вассалы обязаны покупать пиво.[700]

Когда приходит время уложить молодую на брачное ложе, женщины — родственницы молодого — берут ее и уводят в комнату, где раздевают донага и тщательно осматривают со всех сторон, даже уши, волосы, между пальцами ног и другие части тела, чтобы удостовериться, не спрятано ли где-нибудь крови, булавки или же кусочка ткани, пропитанной какой-либо красной жидкости. Если бы отыскалось что-либо подобное, брачное торжество нарушилось бы, и произошло бы большое смятение. Но если ничего не находят, на невесту надевают красивую хлопчатобумажную[701], совершенно белую новую рубаху, затем укладывают ее между двумя простынями, скрытно приводят молодого, чтобы он лег с ней. Когда они оказываются вместе, задергивают полог. Тем временем большинство присутствующих на свадьбе гостей приходят в эту комнату с волынкой. [Мужчины] танцуют со стаканом в руке, а женщины подскакивают и пляшут, хлопая в ладоши, пока брак не совершится вполне. И если во время счастливого соединения она подаст какой-либо знак удовольствия, то все собрание тотчас же начинает прыгать, хлопать в ладоши, испускать радостные крики. Родственники жениха все время стоят на стороже вокруг кровати, прислушиваясь, что там происходит, и ожидая конца фарса, чтобы открыть занавес. Тогда подают ей [невесте] белую рубаху и, найдя на той, которую снимают, признаки невинности, оглашают весь дом неистовыми криками радости и удовлетворения, которое выражает вся родня[702]. Затем [новобрачную] одевают и причесывают по обычаю замужних женщин, в число которых она принята, то есть покрывают голову[703], что позволяется только после приобретения такого состояния, так как девушки никогда не носят иного убора, кроме собственных волос, и считали бы это позором [для себя].

На следующий день разыгрывается другой, не менее забавный фарс, который должен показаться невероятным для тех, кто его никогда не видел. Он заключается в том, что продевают палку в оба рукава вывороченной наизнанку сорочки [новобрачной] и проносят, подобно знамени, по улицам города с большой торжественностью, как флаг, носящий почетные следы сражения, чтобы весь люд был свидетелем ее невинности и мужской силы ее супруга. Все свадебные гости ходят за ними с музыкальными инструментами, поют и танцуют с еще большим увлечением, чем раньше. В этой процессии молодые люди ведут каждый за руку одну из присутствующих на свадьбе девушек, и так обходят весь город; все население сбегается на этот шум, сопровождая их, пока они не вернутся к жилищу новобрачного.

Но если, наоборот, следов чести не окажется, то каждый бросает свой стакан на землю, женщины прекращают пение, ибо праздник расстроен, а смущенные родственники девушки предаются осмеянию. В таком случае свадьба прерывается, и [гости] производят всевозможные опустошения в доме, дырявят горшки, служившие для приготовления мяса, надбивают венчики глиняных кубков, из которых пили. На шею матери девушки надевают лошадиный хомут, усаживают ее на почетное место и поют ей всякие грубые и скабрезные песни, подносят пить в одном из надбитых кубков и всячески укоряют ее за то, что она недостаточно заботилась о сохранении чести своей дочери. Наконец, наговорив ей кучу самых постыдных оскорблений, которые им только пришли на ум, все расходятся по домам; пристыженные столь прискорбной встречей, в особенности родственники новобрачной, прячутся в своих домах, не выходя какое-то время [на улицу] от стыда за тот позор, который они испытали.

Что касается новобрачного, то он решает сам: оставить в своем доме новоиспеченную жену или нет; если он решится оставить, то должен быть готовым переносить все оскорбления, которым может подвергнуться по этому поводу.

В связи с этим скажу еще несколько слов относительно нравов их женщин, отдавая должное их целомудрию в трезвом состоянии. Та свобода, с какой они пьют водку и мед, без сомнения, сделала бы их более доступными, если бы они не боялись подвергнуться публичному осмеянию и позору, падающему на девушку, о чем говорилось выше, когда она хочет выйти замуж, не сохранив всех признаков невинности.

Прежде чем окончить это повествование, расскажу немного о церемониях, соблюдаемых этим народом на Пасху. В Великую Субботу люди идут в храм (который называют церковью — Cerkeil), чтобы присутствовать на совершающихся там церемониях, которые состоят в положении во гроб изображения нашего Господа[704], откуда его вынимают с большой торжественностью. По окончании этого представления или церемонии все присутствующие, как мужчины и женщины, так девушки и молодые люди, опускаются на колени перед епископом (которого они называют Wladik) и преподносят ему по яйцу, окрашенному в красную или желтую краску, с таким словами: «Христос воскрес!» (Christos vos Christ); епископ же, поднимая его [коленопреклоненного], отвечает: «Воистину воскрес!» (Oystinos vos Christos)[705] и одновременно целует женщин и девушек, и, таким образом, епископ менее чем за два часа собирает более пяти-шести тысяч яиц и имеет удовольствие целовать самых красивых женщин и девушек, находящихся в его церкви. Правда, было бы для него несколько неудобно и неприятно целовать старух, но он быстро и ловко различает их; [завидя] лица, которые ему не нравятся, он дает им целовать только руку[706]. То, о чем я только что рассказал, проделывает в Киеве митрополит, называемый Могила (Moquilla), являющийся главой всех епископов[707], то же делает и самый бедный священник, которого они называют господином (Dospode).

На протяжении [следующей] недели совсем не стоит ходить по улицам без запаса крашеных яиц, ибо их следует давать всем тем, кого вы встретите из ваших знакомых, говоря им те же слова, что и Владыке, или Господину [священнику]. Тогда приятель или приятельница, отвечая так, как говорилось выше, обнимаются и целуются. Тот или та, кого приветствовали, обязан одновременно дать иное яйцо, начиная такую же церемонию.

Ознакомьтесь с еще одним развлечением, происходящим в пасхальный понедельник. Ранним утром несколько парней группами разгуливают по улицам, ловят всех встречаемых девушек, и ведут их к краю колодца, чтобы искупать, вылив пять-шесть ведер воды им на голову, пока те не станут мокрыми с головы до ног. Эта забава разрешена только до полудня.

В следующий вторник девушки отплачивают за это, но с большим хитроумием. Несколько девушек прячутся в доме, каждая с кувшином воды в руке наготове. Тем временем на страже ставят доверенную девочку, которая предупреждает их условным криком, когда мимо проходит какой-либо парень. В ту же минуту все девушки выбегают на улицу и со страшным криком хватают парня; заслышав это, прибегают на помощь все соседские девушки, и пока две-три наиболее сильные удерживают пойманного, другие выливают ему за ворот всю воду из кувшинов и не отпускают, не выкупав как следует, пока он сам не убежит. Вот так проводят пасхальные дни молодые люди и девушки[708].

Мужчины же имеют другое развлечение в пасхальный понедельник. Поутру они толпой отправляются в замок, чтобы увидеть своего господина, который благочестиво ожидает их. Низко ему поклонившись, каждый подходит к нему и преподносит курицу или какую-либо птицу другого сорта[709], сеньор в благодарность за эти подношения потчует своих подданных водкой. Для этого велит отбить дно бочки, которую он велел поставить стоймя посреди двора. Тогда все крестьяне окружают ее, становясь в круг, затем сеньор подходит с большим черпаком и, наполнив его водкой, дает выпить старейшему из группы, после чего передает черпак тому, к кому обратится. Так все они пьют друг за другом, потом начинают снова, пока в бочке ничего не останется. Если бочка опустеет до наступления вечера (что случается довольно часто), помещик должен поставить другую, полную, вместо пустой, ибо он обязан угощать крестьян таким образом до захода солнца, если они еще могут держаться на ногах.

После захода солнца бьют вечернюю зорю, звонят сигнал расходиться. Те, кто хорошо себя чувствует, расходится по домам, те же, кто нет — ложатся на улице и спят, пока не проснутся, разве что их жены или дети сжалятся над ними и, положив на носилки, отнесут домой.

Но те, кто слишком переполнили свои желудки, остаются тут же во дворе замка, пока вдоволь не проспятся. Омерзительно видеть этих несчастных пьяниц, не съевших за целый день ни куска хлеба, валяющимися в своей грязи [нечистотах], как свиньи. Я видел одного такого отвратительного, которого [словно] мертвого везли на тележке, а было тогда не более двух часов пополудни.

Такие вот странные обычаи, доводящие, к сожалению, людей до гибели; настолько же груба и их пословица, которая у них постоянно на языке: «Лучше ничего не пить, кроме воды, если от этого не пьянеешь».

Эти люди с трудом засыпают после обыкновенного обеда, но когда они пьяны, то спят таким глубоким сном, таким крепким, что на утро ничего не помнят о предыдущем дне. Опьянение приводит к такой потере разума, что от них остается лишь подобие человека. В таких вот случаях те, кто намерены получить от них [неумеренно пьющих] что-либо в подарок, делают вид, что пьют вместе с ними, а когда заметят, что те повеселели от выпитого (так как в таком состоянии они бывают очень щедры), то начинают просить у них то, что им нравится, тотчас добиваются согласия и предоставления самой вещи; полученную вещь забирают и уносят из дому. На утро они [отдавшие], ничего не помня, бывают очень удивлены, не находя того, что отдали вчера. Они становятся печальными, сожалея о своем расточительстве, затем утешаются тем, что можно точно также обвести вокруг пальца кого-нибудь другого и восполнить свою потерю.

Так как мы ведем речь о нашей руси (nos Rus) или казаках[710], расскажем то, что мы еще о них знаем, и немного об их действиях в различных случаях и обстоятельствах. Казацкая медицина. Я видел, как казаки, будучи больны лихорадкой, не принимали для выздоровления ничего другого, кроме полузаряда пушечного пороха, разведенного в полумерке водки. Смешав все хорошенько, они выпивали эту смесь, затем ложились спать и просыпались наутро только в хорошем самочувствии. У меня был кучер, который, я видел сам, делал это не раз и часто излечивался благодаря этому лекарству, о котором никогда не додумаются ни какие врачи, ни какие аптекари.

Я видел, как другие казаки брали золу и, смешав ее с водкой, подобно вышесказанному, выпивали ее с такими же последствиями. Я неоднократно видел, как они, раненные стрелою, будучи вдали от хирургов, закрывали рану частицей земли, замешанной в ладони с чуточкой собственной слюны, чем излечивались так же хорошо, как и самой лучшей мазью[711].

Это доказывает, что необходимость побуждает также к изобретательности и в этой стране, как во всякой другой. Это дает мне повод вспомнить об одном казаке, которого я однажды встретил на [берегу] реки Самары, когда он варил рыбу в деревянном ведерке (которое поляки и казаки привязывают сзади седельной луки, чтобы поить лошадей); для этого он накаливал камни в огне и бросал их в то, что варилось, до тех пор, пока вода не закипела и рыба не сварилась[712] — выдумка, которая поначалу кажется грубой, и тем не менее не лишена остроумия.

Помнится, я упоминал раньше об одной болезни, называемой у них гостец (goschest), которой они подвержены и о которой, думается, уместно будет сказать несколько слов.

Лица, пораженные этой болезнью (которую французы называют «coltons»), целый год не владеют членами тела, как паралитики, испытывая при этом такие сильные боли во всех нервах, что они не перестают кричать. По истечении года, однажды ночью на голове больного появляется такая сильная испарина, что утром все волосы его слипаются вместе, в виде широкого пласта, похожего на хвост трески; с этого момента больной испытывает значительное облегчение, а через несколько дней выздоравливает и чувствует себя лучше, чем когда-либо, если бы не безобразные на вид волосы, которые нельзя расчесать. Если же их остричь, то через два дня выделяющаяся через поры волос жидкость устремилась бы в глаза, и они бы ослепли[713].

Местное население считает эту болезнь неизлечимой, но мне удалось счастливо излечить нескольких больных тем же средством, каким во Франции лечат сифилитиков. Некоторые, почувствовав, что они поражены этой болезнью, проводят какое-то время в чужих странах, меняя местожительство для перемены воздуха, что также является лекарством, способствующим медленному выздоровлению. Впрочем, болезнь эта не передается вовсе, если пить из одного стакана, но заразительна, если мужчина спит с пораженной этой болезнью женщиной; супруг передает ее жене, жена мужу. Врачи различают мужскую и женскую [разновидность] болезни. Говорят также, что старые «баба» (Baba)[714], как они называют [старых женщин] травят людей и передают им эту болезнь, давая съесть некоторого рода хлебцы, другие же — посредством пара горячей воды: у вдохнувшего его поражается мозг, и он вскоре заболевает. Бывает, что дети рождаются со слипшимися волосами, но это хороший признак, ибо по мере того, как они растут, слипшиеся волосы приходят в нормальное состояние и эти [дети] уже не будут в дальнейшем подвержены данному заболеванию.

Расскажу еще об одной особенности этого края. Вдоль берегов Борисфена имеется невероятное количество мух: с утра можно видеть обыкновенных и безвредных мух, в полдень — крупных, с дюйм величиной, которые сильно терзают лошадей и прокусывают им кожу до крови[716], так что животные сильно окровавлены. Но вечером на берегу этой реки бывает еще хуже, когда из-за комаров и мошек нельзя спать без полога (Polne), как называют его казаки. Это что-то вроде небольшой палатки, в которой они спят, чтобы спастись от этих насекомых, без чего утром у них были бы совершенно опухшие лица. Я испытал подобное однажды и могу говорить об этом, имея собственный опыт; потребовалось почти три дня, пока мое лицо приняло свой первоначальный вид. Я почти ничего не мог видеть, не мог открыть глаза, поскольку мои веки совершенно отекли, на меня было страшно смотреть. Но казаки, как я говорил, имеют полог (Polene), который делается таким вот образом. Они срезают 15 небольших деревянных вилочек из дикого орешника толщиною в палец, длиной в два с половиной фута или около этого; забивают их в землю на расстоянии двух футов друг от друга [по длине], а по ширине — на расстоянии фута; потом сверху кладут пять ореховых поперечин, опирающихся на вилочки, и снова на них сверху кладут еще пять других перекладин, опирающихся на поперечины, и все это связывают бечевкой. Затем сверху набрасывают покрывало из хлопчатобумажной ткани, выкроенное и сшитое по мерке, которое покрывает не только верх, но также и все стены, и [остается] еще более фута материи, которую подворачивают под матрац или постель, чтобы мошка туда не проникла. В такой палатке свободно помещаются двое; но таким образом спят только старшие офицеры, ведь не каждый может завести себе такую маленькую палатку. Видя приближение дождя, они накрывают [полог] так, как видно на следующем рисунке, где изображение дает большее представление, чем рассказ. Одним словом, насекомые в этом крае до такой степени докучливы, что приходится постоянно поддерживать огонь и отгонять их дымом.

ABCDEFG — это полог (le Pollene), накрытый тканью, HI и LM — вилки, на которые кладут поперечину IL, которая держит турецкий ковер, сделанный из скрученных непроницаемых для дождя ниток и служащий крышей для полога[717].

От мух перейдем к саранче, которой здесь тоже так много, что она напомнила мне о каре, которую Бог некогда наслал на Египет, когда хотел наказать фараона[718]. Я видел здесь это бедствие несколько лет подряд, в особенности в 1645 и 1646 годах. Итак, насекомые эти прилетают не просто полчищами, а целыми тучами на 5-6 лье в длину и 2-3 лье в ширину. Обычно они появляются со стороны Татарии; это случается после засушливой весны, а в Татарии и на землях к востоку от нее — Черкесии (Circassie), Абхазии (Bazza)[719] и Мингрелии (Mangreline)[720] — редкий год избавлен от данной напасти. Нечисть, гонимая восточным или юго-восточным ветром, несется в эти края, где все опустошает, съедая посевы и травы, пока они еще зеленые. Там, где она пролетает и останавливается, все пожирается менее чем за два часа, отчего и возникает такая громадная дороговизна продуктов. Если саранча останется в крае до осени, а в октябре, когда она умирает, каждое [насекомое] откладывает около 300 яиц, то следующей весной, если она, как я говорил, будет сухой, вылупится [молодая] саранча, от которой [все] пострадает в 300 раз сильнее. Но если во время начала вылупливания саранчи стоит дождливая погода, она гибнет, и в следующем году отсутствие ее гарантировано, если [только] она не прилетит откуда-то еще. Ее количество описать нелегко, так как во время перелета весь воздух совершенно заполнен и затемнен ею. Я не смогу лучше передать вам ее движение, как [сравнив] с тем, что вы видите в пасмурный день, когда идет мелкий снег, а ветер разносит его в разные стороны. Когда она садится на землю, чтобы покормиться, все поля покрываются ею, и слышен лишь некоторый гул, который она издает во время еды. Менее чем за час-два насекомые пожирают все до самого корня, потом поднимаются и летят туда, куда их гонит ветер. Когда они летят, даже в самый солнечный день меркнет свет, видимость не лучше, чем если бы небо было покрыто темными грозовыми тучами. В июне 1646 г., проведя две недели в одном новом городе, называемом Новгород (Novogrod)[721], где строил цитадель, я был поражен, увидев здесь саранчу в таком огромном количестве. Это было необыкновенное зрелище, так как она вывелась в этих местах весной и, не будучи еще в состоянии хорошо летать, полностью покрыла всю землю и до того наполнила воздух, что я не мог есть в своей комнате, не зажегши свечи. Все дома были переполнены ею, а также конюшни, хлевы, комнаты, чердаки и даже в погребах ползала эта нечисть. Я пробовал жечь пушечный порох и серу, чтобы прогнать ее, но все это ни к чему не привело; лишь только отворяли дверь, как бесчисленное множество саранчи врывалось в комнату; одни насекомые влетали, другие вылетали и кружились во все стороны. Особенно неприятно было выходить на улицу, когда эти насекомые ударяли в лицо, нос, глаза, щеки, так что невозможно было открыть рот, чтобы туда не попало несколько штук этих зараз. Но это еще ничего, ибо в то время, когда вы собирались есть, эти твари совершенно не давали вам покоя; так, если вы вздумали разрезать на своей тарелке кусок мяса, вы вместе с ним разрезали саранчу, и чуть только вы раскрывали рот, чтобы проглотить кусочек, как тотчас же надо было и выплюнуть саранчу. В конце концов даже самые изобретательные становились в тупик, оказавшись бессильными перед этим бесчисленным множеством, которое невозможно и выразить точно. Чтобы иметь об этом надлежащее представление, надо видеть все самому, как это довелось мне.

Уничтожив все в этом крае за две недели и, окрепнув для дальнейших перелетов, она поднялась, и ветер унес ее из этих мест в другие, где [она] произведет такие же опустошения. Я видел ее вечером, когда она села для ночлега, расположившись одна на другой, все дороги были покрыты ею более чем на четыре дюйма толщиной, лошади ступали не иначе как только после сильных ударов кнута, насторожив уши и храпя и продвигаясь с опаской. Раздавленные колесами наших возов и копытами наших лошадей, эти насекомые издавали такой противный запах, что он действовал не только на обоняние, но и на мозг. Что касается меня, то я не мог переносить, не промыв предварительно нос уксусом и не переставая нюхать смоченный им платок. Зато для свиней — это лакомство, они едят [ее] с большим удовольствием и сильно от этого жиреют. Но никто не хочет есть их мясо только из-за отвращения к этой нечисти, причиняющей столько зла.

Впрочем, вот как плодятся и размножаются эти насекомые. Они остаются в том краю, где их застанет октябрь, делают своими хвостами дыру в земле и, положив в нее по 300 яиц каждое, загребают лапками и умирают, так как эта нечисть никогда не живет более шести с половиной месяцев. Даже если после этого начинаются дожди, яйца не гибнут; даже холода, какими бы сильными и свирепыми они ни были, не наносят им никакого вреда. Таким образом они сохраняются до весны, настающей около середины апреля; когда солнце нагревает землю, они вылупливаются и расползаются, подпрыгивая повсюду, куда только можно. На протяжении шести недель, они не могут летать и не удаляются еще от того места, где родились, но, став более крепкими и способными летать, поднимаются и [летят], куда понесет ветер. Если в то время, когда они начинают летать, господствует северо-западный ветер, он уносит их всех на погибель в Черное море. Но если ветер дует с другой стороны, он несет их вглубь страны, где они причиняют описанное выше разорение. Если же во время вылупливания наступает дождливая погода и длится дней 8-10 подряд, все их яйца гибнут. И даже летом, если дожди идут 8-10 дней без перерыва, вся эта саранча, не имея более возможности летать, гибнет в земле; таким образом жители данной местности бывают избавлены от нее. Но если лето сухое (что случается чаще), люди страдают до тех пор, пока эта нечисть не погибнет, что происходит в октябре. Вот какие наблюдения я сделал в течение ряда лет по поводу саранчи, которая бывает толщиной в палец и имеет от 3 до 4 дюймов в длину[722]. Те, кто хорошо знают языки в этой стране, сказали мне, что на их крыльях написано халдейскими (Caldeene)[723] буквами «Божий гнев!» (Boze Gnion)[724], что по-французски означает «бич Божий». Ссылаюсь на тех, кто рассказал мне это и знает язык.

Перейдем теперь к тому, что я нашел наиболее замечательного по ту сторону Днепра, где протекают две речки, одна из которых называется Сула (Sula), а другая Супой (Supoy); обе впадают в Днепр. [В степях] между этими реками водятся маленькие зверьки, которых местные жители на своем языке называют байбаками (bobaques), внешним видом и величиной приближающиеся к барбарийским кроликам[725]; [они] имеют всего четыре зуба: два вверху и два внизу[726], шерсть и окрас, как у барсука, прячутся в землю как кролики.[727] В октябре зверьки удаляются в свои норки, откуда выходят только в конце апреля, тогда они бегают по полю в поисках пищи. Таким образом они проводят зиму в земле и питаются тем, что припасли; [они] долго спят; очень экономны, инстинктивно заботятся о заготовке припасов. Можно было бы сказать, что среди них есть рабы, так как одни зверьки заставляют других ленивых ложиться на спину, нагружают им на живот большую охапку сухой травы, которую байбак держит, обняв лапками, о которых более точно говорить как о руках, ибо эти животные действуют ими почти также, как обезьяны своими [руками]; затем другие [байбаки] тянут лентяя за хвост до входа в нору, используя таким образом животное как санки, а оттуда принуждают его нести траву в тайники[728]. Я несколько раз видел хозяйничающих таким образом байбаков и останавливался из любопытства, наблюдая за ними целыми днями, и даже разрыл норы, чтобы увидеть их жилища. Я нашел много нор, разделенных наподобие маленьких комнаток; одни служат им кладовками, другие — кладбищами и усыпальницами, куда они относят своих мертвецов; есть еще комнатки, имеющие какое-то специальное назначение. Зверьки селятся по 8-10 семейств вместе, каждое [семейство] имеет отдельное помещение, где они живут очень цивилизованно. Их общность ни в чем не уступает общности пчел и муравьев, о которых так много писали.

Добавлю еще, что эти животные двуполые. Если их поймать молодыми в мае, они легко приручаются. На рынке они стоят не дороже одного су[729] или шести лиардов[730]. Я держал нескольких, они красивы в доме и доставляют столько же удовольствия, сколько обезьяна или же белка, используют [травы] таких же пастбищ, питаются тем же кормом.

Я забыл сказать, что эти зверьки очень хитры; они никогда не выходят, не выслав (часового), которого ставят на каком-либо возвышении, чтобы предупреждать [об опасности] других, пока те пасутся. Как только страж заметит кого-либо, он становится на задние лапки и свистит. По этому сигналу все удирают в свои норы, а он [страж] после них; там они остаются столько времени, сколько, по их расчету, надо, чтобы прошли люди, прежде чем выйти снова.

Расстояние между двумя реками Сулой и Супоем не более шести лье, а от Днепра до границ Московии — не более 15-20 лье[731]. Именно там, и нигде более, встречаются эти животные, которые живут так, как я описал, и нигде более не встречаются[732]. В этих местах быстро ездить нельзя, поскольку повсюду много маленьких нор, напоминающих кроличьи садки, лошади, попадая в них копытами, падают и рискуют искалечить себе ноги. Со мной самим это случалось несколько раз. Крестьяне выгоняют их [байбаков] в мае и июне вот таким вот способом: они выливают по 5-6 ведер воды в их норы, что заставляет зверьков выйти [наружу], а над входом из норы расставляют мешок или сетку, куда те и попадаются. Прирученные с самого раннего детства, они не могут забыть своих природных инстинктов и в октябре, если не держать их на привязи, зарываются в землю в доме на зимнюю спячку[733]. Если их не тревожить, они, возможно, могли бы спать целых шесть месяцев, подобно садовым соням[734] и сусликам. Мои [байбаки] оставались в этом состоянии до двух недель. После продолжительных поисков, разыскивалась нора, которую я приказывал раскопать, чтобы забрать зверьков, и находил их как бы совсем одичавшими.

В этих краях водится особый вид перепелки с синими лапками, смертоносной для тех, кто ее съест[735].

В Диком поле, близ порогов, по течению Днепра, я встречал также некое животное, ростом с козу, но с очень тонкой и короткой шерстью, после линьки гладкой почти как атлас, впоследствии же шерсть его становится жестче, [она] имеет коричневый цвет, но не такой [темный], как у козы. Это животное носит пару белых, очень блестящих рогов; по-русски оно называется сайгак (sounaky), у него тонкие ноги и копыта и совсем нет носовой кости; когда [оно] пасется, отступает назад и не может пастись иначе. Я отведывал мясо этого животного, которое оказалось таким же вкусным, как и мясо дикой козы, а рога, которые я сохранил как редкость, отличаются белизной, гладкостью и блеском[736].

Легкие лошади. В этих же местах водятся олени, лани и дикие козы, которые ходят стадами, а также дикие кабаны чудовищного роста, дикие лошади, живущие табунами по 50-60 [голов], которые довольно часто вызывали у нас тревогу, так как издали мы принимали их за татар. Лошади эти не способны к труду; даже будучи приручены смолоду, они не годятся для работы, а только для пищи; мясо их очень мягкое, нежнее телячьего, но на мой вкус оно не так приятно и [даже] безвкусно[737]. Местные жители, которые едят перец так, как мы горох, приправляют его таким образом, что эта пресность теряется. Поскольку старые лошади не поддаются приручению, они годятся только для бойни, где их мясо продается наравне с воловьим и бараньим. Кроме того, у них бывают испорчены ноги, ибо копыта очень сильно сдавливают их, поскольку подошва копыта не расчищена, они не могут хорошо бегать. Это ясно указывает на провидение Божье, по которому это животное предназначено для служения человеку и без его помощи оно становится как бы бессильным и неспособным к бегу.

По берегам этих рек водятся также птицы, имеющие такое большое горло, что в нем, словно в пруду, они хранят живую рыбу, чтобы кормиться ею в случае нужды[738]. Я видел птиц такой же породы в Индии[739]. Другие птицы, которые здесь наиболее замечательны и попадаются в большом количестве — это журавли. На границах с Московией водятся зубры[740] и [другие] крупные звери, а также белые зайцы и дикие кошки. В этом краю, но со стороны Валахии, встречаются бараны с длинной шерстью, имеющие более короткий, но многим более широкий, чем у обычных [баранов] хвост в виде треугольника; попадаются такие бараны, хвост которых весит более десяти футов; обыкновенно он имеет более десяти дюймов в диаметре, немногим более в длину, сужается к концу и весь наполнен прекрасным жиром[741]. У местной шляхты также можно увидеть тарантовых, то есть испещренных, как леопарды, собак [и] лошадей, очень красивых и привлекательных на вид, которых запрягают в кареты, отправляясь к [королевскому] двору.

Главное неудобство этой страны Украины (Ocranie) — отсутствие соли[742]. Для восполнения этого недостатка ее привозят из Покутья (Pocouche)[743], области на границе с Трансильванией, которая принадлежит полякам [и отстоит] более чем на 80 или 100 лье отсюда, как видно на карте. В том краю вода во всех колодцах соленая, из нее вываривают, как и мы, белую соль, делая маленькие соляные хлебцы в дюйм толщиной и в два дюйма длиной; 300 таких маленьких хлебцев отдают за одно су[744]. Эта соль очень приятна на вкус, но не такая соленая, как наша. Здесь добывают и другую соль, из [золы] ольхового и дубового дерева, она очень вкусна при употреблении с хлебом, местные жители называют ее солью коломыйской (Kolomey)[745]. В окрестностях Кракова они также имеют копи красивой, как хрусталь, соли, местонахождения ее залежей называется Величкой (Wieliczka)[746]. В этих краях недостает также хорошей воды, я думаю, что отчасти по данной причине у них возникает гостец — болезнь, о которой мы говорили выше.

Хотя земли эти находятся на одной широте с Нормандией[748], тем не менее холода здесь бывают гораздо более резкими и сильными, чем там, о чем мы сейчас узнаем. Среди климатических особенностей следует прежде всего иметь в виду — мороз, который в течение нескольких лет был столь сильным, столь суровым и резким, что становился совершенно невыносимым, и не только для людей, в особенности тех, кто служит в армии и сопровождает ее, но даже для скота, [например] лошадей и других домашних животных. Те, кто испытали на себе его лютость и избежали опасности потерять свою жизнь, легко отделались, если поплатились всего лишь какой-либо частью тела, лишившись пальцев рук, ног, носа, щек, ушей и даже члена, который, я, по стыдливости, не осмелюсь назвать. Естественная теплота частей тела гаснет иногда в одно мгновение, и они отмирают из-за гангрены. Встречаются, правда, и более крепкие [организмы], конечности которых не поддаются внезапному омертвлению, но и они без помощи не могут обезопасить себя от появления ран, таких же мучительных, как раны при ожогах и злокачественных заболеваниях. За время пребывания в этом крае я убедился, что мороз не менее жгуч и могуществен в разрушении всего живого, чем огонь. Обычно вначале язва, причиняющая боль, столь мала, что похожа на горошину, но в течение нескольких дней, иногда и нескольких часов, она увеличивается и распространяется столь стремительно, что захватывает весь орган. Таким вот образом двое моих знакомых лишились из-за мороза в течение непродолжительного времени своих самых нежных органов[749].

Наиболее часто мороз поражает людей столь быстро и с такой силой, что невозможно избежать его действия, в особенности, если не принять предосторожностей как внешних, так и внутренних. Смерть от него наступает двояким образом: с одной стороны, она очень быстрая, потому что насильственная, и даже может быть названа приятной, так как страдания непродолжительны, и [люди] умирают во сне. Если [путник] находится в дороге верхом, в повозке или в карете, если не соблюл предварительные предосторожности, а сам недостаточно хорошо одет и закутан в меха или просто, если он не в силах противостоять таким резким морозам, холод охватывает конечности его рук и ног, а затем и все остальные упомянутые части тела, так что после этого человек впадает в бесчувственное к холоду состояние, переходящее затем в дремоту, похожую несколько на летаргию. В этом состоянии вами овладевает непреодолимое желание спать и, если засыпающему не помешают, то он действительно заснет, но таким сном, от которого уже не проснется. Но если вы сами или же окружающие сделают все возможное, чтобы разбудить вас, вы избегнете смерти. Именно таким образом я, не раз будучи близким к этому, избегал опасности, ибо мои слуги, более крепкие и более привычные к суровости климата, заметив мою склонность ко сну, не давали мне спать.

Другой вид смерти от холода, хотя не столь быстрый, но до того жестокий, тяжелый и неимоверно нестерпимый, что приводит тех, кто от него страдает, в состояние, близкое к бешенству. Вот что случается даже с самыми крепкими [людьми]: холод охватывает тело, начиная от крестца, вокруг поясницы, а у всадников — ниже кирасы, сдавливает и сжимает так сильно в этих местах, что замораживает все внутри живота, главным образом желудок и кишечник, откуда все возвращается назад. И хотя они [пострадавшие] чувствуют постоянный голод, но даже съедая самые легкие и удобоваримые кушанья, такие как бульон или суп, если даже удается их достать, то вынуждены тотчас же по принятии исторгнуть ее [пищу] с такими сильными болями и нестерпимыми коликами, которых нельзя и вообразить. Те, с кем это случалось, беспрестанно жалуются, издавая при этом частые и сильные крики, словно из них тянут или им разрывают все кишки и другие внутренности.

Предоставляю ученым-медикам исследовать причину таких сильных и ужасных болей, так как это не входит в мою задачу; ограничусь лишь сообщением о том, что смог наблюдать, благодаря любознательности некоторых местных [врачей], которые, желая видеть следствие такой сильной и жестокой болезни, произвели несколько вскрытий умерших. Оказалось, что большая часть кишок почернела, испеклась и как бы склеилась между собой[750]. Это позволило им [медикам] убедиться, что подобные болезни обычно неизлечимы и что по мере того, как внутренности пострадавших портятся и поражаются гангреной, больные вынуждены жаловаться и кричать беспрерывно днем и ночью. Это и делает их смерть такой жестокой, продолжительной, а [страдания] непрерывными.

Именно такие страшные морозы пришлось испытать нам в 1646 г., когда польская армия вошла в Московию с намерением дождаться возвращения татар, которые вступили туда, чтобы завязать с ними бой и отбить у них всех захваченных ими пленников. Мороз был настолько крепок и силен, что мы были вынуждены снять лагерь с того места, где мы его разбили, потеряв [при этом] более двух тысяч человек, большинство из них умерли по той же причине и в таких же муках, как я рассказал выше; прочие остались калеками.

Мороз убивал не только людей, но и лошадей, хотя те несравнимо более крепки и выносливы. В этой кампании более тысячи из них отморозили себе ноги и лишились возможности ходить, в том числе шесть лошадей из кухни господина генерал-лейтенанта Потоцкого, который в настоящее время состоит главнокомандующим и краковским кастеляном[751].

Холода наступили в то время, когда мы были неподалеку от реки Мерла (Merlo)[752], впадающей в Борисфен. Предохранительные меры, к которым прибегают в подобных случаях, состоят лишь в том, чтобы хорошо закутаться и запастись всевозможными обогревательными средствами, которые могли бы защитить от столь сильного мороза. Что касается меня, то я, находясь в повозке или в карете, держал с этой целью на ногах собаку, чтобы [она] согревала их, [сверху] укрывал их большим шерстяным одеялом или волчьим мехом. Лицо я протирал крепким спиртом, равно как и руки и ноги, которые укутывал теплой тканью или другим каким-либо покровом, пропитанным этой же жидкостью, и оставлял на ногах высыхать. Благодаря этим средствам и с Божьей помощью мне удалось избежать всех случаев, о которых я упоминал выше. Им более подвержены тогда, когда не пьют и не едят горячей пищи, какую обыкновенно они [местные жители] принимают трижды в день; она состоит из горячего пива с небольшим добавлением масла, перца и [накрошенного] хлеба, и заменяет им суп и предохраняет внутренности от [действия] холода.

Как избирают короля. Когда умер король Сигизмунд III[753], архиепископ гнезненский занял его место[754], чтобы возглавить и руководить конвокацией, созванной им в Варшаве спустя две-три недели после смерти короля. Все сенаторы не преминули явиться сюда для обсуждения и определения времени и места выборов нового короля. Договорившись между собой и решив это, каждый сенатор возвратился в свое воеводство, чтобы созвать здесь находящийся в его ведении сеймик, то есть собрать знать (подлежащую его управлению) в определенное время и в известном месте, куда не упустила [возможности] съехаться вся знать. Собравшись, они сообща рассуждают об избрании нового короля, причем каждый старается высказать собственные доводы сообразно своим симпатиям. Затем после всех дебатов и споров они приходят к согласию относительно нескольких князей[755]. Назначенные на элекцию депутаты должны поддержать одного из них, а не кого-то другого, после того как каждый заявит полномочия, полученные от выбравших его на право участвовать в выборах и подавать голос в пользу одного из пяти-шести предложенных [кандидатов][756]. Таким образом в одно и то же время каждый сенатор делает в своем воеводстве то, о чем сказано выше. Итак, все послы воеводств (или провинций) являются первыми[757], имеющими наибольшее влияние и значение при голосовании на сеймах. Как и воеводы, они говорят от имени всей округи[758], ибо, прежде чем явиться на заседание [сейма], они совещаются и приходят к соглашению относительно всего того, что назначено к обсуждению, и не делают после этого никаких уступок. Таким образом, вся сила находится в их руках, если так можно сказать, так как там нельзя ни принять, ни утвердить ни одного пункта, если на это не будет согласия всех послов. И если найдется хотя бы один, кто запротестовал бы и крикнул бы громко: «Nie wolno» (Nievolena)[759] (что в переводе на наш язык обозначает «Вы не имеете права»), все сорвется. Они [послы] пользуются этим правом не только при избрании короля, но также на любом другом сейме могут отменить и перечеркнуть все, что решено сенаторами[760]. Основополагающими в своем государстве они считают такие положения:

1. Ни один благородный не может претендовать на корону, а также не может предлагать себя или голосовать за себя, чтобы избираться королем.

2. Тот, кто избирается королем, должен принадлежать к римско-католической апостольской вере.

3. Тот, кого избирают королем, должен быть иностранным подданным, не имеющим никаких земельных владений в их государстве. Хотя сыновья польского короля являются княжичами, рожденными в этой стране, они все же считаются среди них [поляков] чужестранцами и не могут приобретать наследственных имений и [получать] наследство, как прирожденная знать. Вот поэтому они и могут быть избранными в короли, как и произошло с королем Владиславом IV[761], который после смерти своего отца короля Сигизмунда III был старшим княжичем. Ему же наследовал его брат Иоанн Казимир, ныне царствующий[762].

Вот порядок, которого они придерживаются при элекции короля, происходящей обыкновенно в открытом поле[763] на расстоянии полулье от Варшавы, столицы Мазовии[764], где обычно находится резиденция короля. В [варшавском] замке всегда собираются сеймы, поскольку этот город является как бы центром всех объединяющихся под польской короной провинций. Место элекции находится в полулье от упомянутого города по направлению к Гданску (Danzitk)[765]. Здесь устроена небольшая площадка в 1000-1200 шагов в окружности, обнесенная неглубоким рвом шириной в 5-6 футов, дабы воспрепятствовать доступу лошадей на эту площадку. Здесь есть два больших шатра[766]: один для элекции, где заседают все сенаторы, другой — для собрания всех послов от провинции, которые совещаются между собой; прежде чем явиться на большое заседание сената, каждый предъявляет свои полномочия и [излагает] то, на что он может согласиться. На совещаниях они согласовывают все, что должны принять или оспорить. Ежедневно они таким вот образом собираются на заседания, которые каждый раз длятся 6-7 часов; в течение этого времени они высказывают всевозможные доводы, направленные на сохранение своих вольностей.

Упомянутая элекция покойного короля Владислава длилась добрых две недели[767], в течение которых вокруг этого маленького парка находились более 80 тысяч всадников. Все это были конники (всадники), сопровождавшие сенаторов, так как каждый сенатор имеет небольшую армию: у одних — она меньше, у других — больше. Так, краковский воевода[768] имел тогда до 7 тысяч человек другие — в соответствии со своими возможностями[769].

Каждый прибывает [туда] в сопровождении друзей и слуг, в возможно лучшем вооружении и полном порядке, с решимостью храбро сражаться в случае распрей. Заметьте, что во время элекции вся знать страны находится в состоянии ожидания, держа ноги в стременах, готовая вскочить на лошадей при малейшем слухе о раздоре или недовольстве своих послов и броситься на тех, кто захотел бы посягнуть на их вольности или нарушить их.

Наконец, после многих заседаний и совещаний они приходят к соглашению относительно [кандидатуры] князя [на место их] короля. Каждый или по крайней мере главнейшие из сенаторов или депутатов подписывают [акт избрания]; об этом сообщается не в тот же, а только на следующий день. Потом каждый, возвратившись на свои квартиры, отдает приказ своему отряду выстроиться в боевом порядке согласно распоряжению, данному по этому поводу главнокомандующим[770](так как все становятся тогда под большой штандарт короны)[771], и держаться наготове, чтобы кричать: «Да здравствует король!», называя его по имени, и салютовать. После трехкратной здравицы, звучат залпы из пушек и мушкетов, сопровождаемые выражениями большой радости и удовольствия всех присутствующих, что также повторяется трижды. Вслед за этим поднимается весь сенат и самые уважаемые сенаторы отправляются к старшему князю, который был избран в короли. В то время вновь избранный король находился в соседней деревне в половине лье от них. Поприветствовав его от имени государства, прибывшие произносят перед ним торжественную речь, в которой объявляют, что сейм избрал его королем, и умоляют соизволить благосклонно принять их и руководить ими с благоразумной предусмотрительностью, уверяя, что он будет иметь очень верных и покорных подданных. Когда король соглашается, сенаторы показывают ему свои статуты и законы (хотя [он] и так их знает), которые он обещает соблюдать, не нарушая.

На следующий день его ведут в костел св. Иоанна в Варшаве, где король перед алтарем приносит им присягу[772]. Вот условия, которые ему зачитываются в присутствии всего собрания[773]:

1. Он никогда не будет пользоваться [другими землями] Королевского Домена (Couronne) (так называют они свои государства), за исключением тех, что назначены ему [на содержание][774].

2. Он не должен ни покупать, ни владеть даже пядью земли на всем протяжении государства.

3. Он не будет выдавать патентов или полномочий [поручений] на право набирать воинов, если не будет на то постановления сейма.

4. Он не может взять под стражу польского шляхтича ни за какие прегрешения по прошествии 24 часов [с момента совершения проступка], кроме оскорбления Его Величества или государственной измены.

5. Он не может ни объявлять войну другому государству, ни посылать послов по государственным делам без согласия упомянутой республики.

6. Он соглашается на постоянное присутствие при его особе трех сенаторов, которые будут составлять его Совет[775], а также следить за его действиями, опасаясь, чтобы он не задумал или не учинил какого-либо действия им в ущерб; каждый квартал служащие при нем сенаторы меняются, следовательно король ничего не может осуществить без незамедлительного согласования с ними.

7. Упомянутый король имеет право вступать в брак и заключать союзы, а также выезжать из королевства только с согласия сената.

8. Он также не может предоставлять жалованные грамоты на шляхетство простолюдину за какие бы то ни было заслуги, кроме государственной службы, и притом лишь с согласия сената.

Поставленный в такие условия, он тем не менее имеет право и суверенную власть раздавать по желанию не только церковные бенефиции[776], но и бенефиции из королевского домена[777], если они вакантны, но они должны раздаваться только коронной шляхте, особенно тем, кто удостоился их своей службой как на войне, так и в посольствах и других общественных делах, чтобы это стало для них наградой, способствующей стремлению всех остальных к хорошим поступкам и побуждением быть полезными и добродетельными.

Он также имеет суверенную власть разрешать на предоставленных им землях и урядах использование леса на [выварку и] перекалку поташа[778] и других видов золы, дающих очень большой доход, несмотря на то, что от этого сильно истребляются леса.

Он даже имеет верховное право раздавать, хотя только пожизненно, разные должности, начиная от самых низших до самых высших[779], с которых нельзя сместить никого иначе, как с его согласия или же по суду.

Он разрешает и назначает время созыва сеймов, которые собираются через каждые два года[780]. Он может также, отправляясь лично на войну, обязать всю знать любой провинции сопровождать его как ополчение[781]. Тот, кто уклоняется от похода, лишается головы, род его лишается шляхетской чести, его имущество конфискуется в пользу Короны. Вот как далеко простирается его власть. И хотя он король, но руки его во многом связаны, [он вынужден] делать не то, что ему хотелось бы, а то, что требуется. И все же, король является главой государства, все делается от его имени, хотя он не может ничего решить или предпринять единолично, о чем мы и говорили.

О шляхетских вольностях знати. Польская знать равна в правах. Среди них нет высших[782], как во Франции, Германии, Италии, Испании и других [странах], где есть герцоги, маркизы, графы, бароны. У них [поляков] нет другого титула, кроме [титула] старосты (tarosta)[783], в руках которого находятся администрация и земли королевского домена, предоставленные королем знати. Земельные владения знати не являются ни фьефами, ни арьер-фьефами[784], так что бедный шляхтич ценится не меньше, чем другой, кто намного богаче его, но большим уважением у них пользуются занимающие коронные должности. Каждый дворянин, каким бы незнатным он ни был, надеется, что когда-то сможет стать сенатором по милости короля. Из-за этого они с юных лет изучают латинский язык, тем более что все их законы написаны на данном языке[785]. Кроме того, все они хотели бы получить какие-нибудь бенефиции из королевского домена, что поощряет их к добродетели, побуждает служить в войске, а при удобном случае совершать прекрасные и великодушные поступки, чтобы быть замеченными своим генералом и быть рекомендованными королю, который наградил бы их за это какой-то вакантной бенефицией. Сверх того, она [шляхта] свободна в выборе своего короля, как мы сказали выше. Король не имеет права заключать ни одного шляхтича за любое содеянное преступление, если после его совершения прошло 24 часа, за исключением оскорбления Его Величества. Так же никто из них не может быть заключен в тюрьму раньше, чем дело его будет рассмотрено и решено [в суде] и произнесен приговор, а сам подсудимый трижды вызван в суд[786]. Таким образом, [подсудимый] шляхтич волен приходить и уходить, ходатайствовать перед судьями [по своему делу] и даже присутствовать на допросе свидетелей, дающих показания против него, не опасаясь быть задержанным раньше окончания процесса. Так наказывают за убийство шляхтича другим шляхтичем. А после оглашения приговора он может поспешно укрыться в каком-либо монастыре, который довольно часто служит убежищем для преступников, не имеющих возможности спастись собственными силами. Знатные же люди насмехаются над правосудием и разъезжают по стране с довольно значительными силами, чтобы противостоять тем, кто начал против них процесс[787]. В приговоре обыкновенно провозглашается обезглавление и конфискация имущества, объявляется он во всеуслышание, трижды призывая [преступников] предстать перед судом в течение часа (но они не настолько наивны, чтобы добровольно сдаться в руки палача, зная, что осуждены на смерть). Поскольку они не являются в суд, то к приговору прибавляют инфамию[788], то есть разрешение каждому убить его [преступника] при встрече; в силу того же приговора каждый, кто будет есть и пить с ним, будет считаться причастным к данному преступлению. Если же противная сторона не чувствует себя достаточно сильной, она входит в соглашение с осужденным и за известную сумму денег признает себя удовлетворенною и прекращает все свои претензии[789]. После этого преступник может ходатайствовать перед королем о листе (грамоте) с помилованием, которое обходится ему в две или три тысячи ливров[790] и благодаря которому прощается его преступление, а инфамия отменяется, и он снова вступает во владение всем своим имуществом. Но если преступник слабее своего противника, то для спасения собственной жизни, он должен оставить отечество, а его имущество конфискуется в пользу короны. Это те [земли], которые называются бенефициями и которыми не может владеть король, отдавая их шляхте в пожизненное пользование. Но, как говорится, и преступления старятся; через несколько лет друзья его [осужденного] начинают хлопотать о примирении, а то [окажется, что] умрет представитель противной стороны, или же сердце его смягчится и он простит виновного, или случится что-то еще. После этого ему [преступнику] легко получить обратно свое имущество, если оно сколько-нибудь значительно.

Но среди военных все обстоит по-иному, так как они безотлагательно арестовываются за малейшие проступки; на них смотрят не как на дворян, а как на солдат, их предают военному суду, и приговор сразу же приводится в исполнение.

Знать может, не унижая своего достоинства, брать землю в аренду и продавать все, что на ней родится, но торговля ей все же не разрешена, точно так же, как и во Франции[791].

В личных своих ссорах они не обязаны давать удовлетворение поединком за оскорбление, полученное ими с глазу на глаз[792], но если они [шляхтичи] считают себя оскорбленными, то собирают всех своих друзей с храбрейшими из своих подданных и передвигаются с как можно большей свитой по стране; если встречаются со своим врагом, они нападают на него и, если удается, сражаются, и не складывают оружия, пока не окончат битву или же пока кто-либо из общих приятелей не вмешается и не примирит их, а вместо сабли вложит им в руки по большому полному кубку токайского[793], чтобы [они] выпили за здоровье друг друга.

Дворяне, будучи как бы малыми суверенами, имеют право носить корону на своих гербах, отливать столько пушек, сколько сочтут нужным, строить замки настолько мощные, насколько позволяют их средства[794]; и ни король, ни республика не могут им воспрепятствовать в этом; не достает им разве что [права] чеканить монету, чтобы стать [настоящими] суверенами. В прежнее время она [монета] чеканилась от имени республики, теперь же только от имени короля[795]. Наконец, как говорилось на с. 8, они пользуются суверенным правом и полной властью над своими подданными — крестьянами, вассалами в наследственных поместьях, но власть их над крестьянами, живущими в коронных имениях, находящихся только в пожизненном их владении, ограничена, поскольку они не могут ни казнить кого-либо из поданных без суда, ни отобрать имущество без причины, ибо крестьяне, подданные короны, в случае притеснений могут жаловаться королю, который покровительствует крестьянам и охраняет их права[796].

К тому же, нельзя осудить шляхтича за убийство крестьянина другого шляхтича, по закону предписывается уплата 40 гривен (grivene) наследникам покойного, чтобы быть оправданным (гривна равняется 32 су)[797]. В таком случае для подтверждения факта [убийства] нужны свидетельства 14 крестьян, чтобы обвинить шляхтича, тогда как для осуждения крестьянина достаточно показаний двух шляхтичей.

Иностранцы не могут приобретать землю в Польше, равно как и местные крестьяне, которые никогда не имеют собственной земли; а с того, чем они и их дети владеют пожизненно, поступают большие доходы их сеньорам; сами же они не могут продавать или закладывать [свой участок], который сеньор может забрать у них, когда захочет. Но в городах мещане могут покупать и владеть собственными домами и садами вокруг этих городов, что составляет одну из городских привилегий и вольностей. Из сказанного можно видеть, что все земли в государстве принадлежат знати, которая благодаря этому очень богата, за исключением земель, принадлежащих короне (не наследственных, как те, что названы выше), где имеются определенные, зависящие от нее [короны] села, которые король отдал боярам (boyarts)[798]. Это — особое сословие, ниже, чем дворяне, но выше, чем мещане, которым король дает владения, переходящие к их потомкам с обязательством отбывать военную службу на свои средства каждый раз, когда этого потребует великий гетман, выполняя все, что им прикажут на пользу государства. Среди этих людей, хотя по сравнению с основной массой населения и зажиточных, большинство довольно бедно. Вообще польское дворянство довольно богато, как было сказано выше, но в Мазовии, где оно очень многочисленно и составляет шестую часть проживающего там населения[799], оно живет не в таком уж и достатке. Отсюда следует, что значительная его часть занимается земледелием и не считает для себя унизительным ходить за плугом или идти на службу в дворяне[800], в свиту самых крупных вельмож — занятие более почетное, чем служить в кучерах, что вынуждены делать самые неспособные из них. Двое из таковых служили у меня кучерами в течение ряда лет, которые я провел в этом краю, занимая должность старшего капитана артиллерии и королевского инженера, хотя они и были шляхтичами из хорошего рода.

Родовые имения шляхты освобождены от предоставления войскам зимних квартир и военных постоев, они вынуждены только давать дневку во время перехода [войск] через их землю. Армия может квартировать только на землях королевского домена[801].

Если наследниками являются несколько братьев, раздел наследуемого имущества производит старший, а младший выбирает [первым свою долю].

Вдова, вступая во второй брак, может передать все свое имущество тому, за кого выходит замуж, лишив таким образом своих детей[802] [наследства]; этот закон держит детей в почтительном повиновении к отцам и матерям.

Нравы польской знати. Польская знать довольно смиренна и услужлива по отношению к высшим, как, например, воеводам и другим государственным сановникам; любезна и предупредительна с равными себе соотечественниками, но нестерпимо дерзка к низшим по отношению к себе; приветлива с иностранцами, которых, впрочем, недолюбливает и неохотно общается с ними. С турками и татарами [шляхтичи] встречаются только на войне, с оружием в руках. Что касается московитян, то, по причине их грубости, не имеют с ними ничего общего и [даже] не хотят общаться, равно как со шведами и немцами, к которым они питают такое отвращение, что не только не любят, но прямо-таки ненавидят[803]. Если поляки и прибегают иногда к помощи немцев, то только в случае крайней необходимости. Французов, наоборот, называют своими братьями и имеют с ними много общего в нравах и наклонностях, как в свободе высказываться откровенно, так и в открытом и веселом темпераменте, который позволяет им смеяться и петь без какой бы то ни было меланхолии. Так и французы, общающиеся с этим народом[804], чрезвычайно уважают и ценят его, ибо они [поляки] вообще добры, щедры, бесхитростны, совсем не мстительны, остроумны; те, что получили образование, достигают большого успеха в делах, обладают прекрасной памятью. Они величественны и роскошны в своей одежде, отделанной драгоценными мехами, я видел одеяние, [отделанное] собольим мехом, с крупными золотыми пуговицами с рубинами, изумрудами, алмазами и другими драгоценными камнями, стоимость которого превышала 2 тысячи экю[805]. Их [шляхтичей] сопровождает много слуг; они очень храбры, мужественны, ловко владеют оружием, в чем превосходят всех своих соседей, как люди, постоянно упражняющиеся в этом, ибо они всегда пребывают в состоянии войны, ведя ее почти беспрерывно против могущественных государей Европы, таких как турки, татары, московиты, шведы, немцы, а иногда и против двух-трех одновременно. Так, собственно, случилось и в 1632 и в 1633 годах, когда они вели войну против турок, татар и москвитян[806], из которой вышли победителями после ряда выигранных сражений; вслед за этим в 1635 г. начали войну против шведов[807]. Вследствие вмешательства королевского посла господина Д’Аво (Davauy) в Пруссии был заключен мир между двумя королевствами — Польшей и Швецией к большому удовольствию обоих королей[808].

К тому же, кроме своей щедрости они [поляки] очень уважительны, с большим радушием принимают своих друзей, почтивших их посещением. Даже чужеземцев, которых никогда не видели, встречают с такой любезностью, как если бы близко и хорошо их знали.

В этой стране встречаются очень богатые вельможи, имеющие до 800 тысяч ливров дохода от наследственных имений, не считая тех, которые пользуются коронными бенефициями, составляющими около шестой части королевства. Эти огромные богатства происходят от того, что крестьяне не могут владеть наследственными землями. Вот причина того, что им [знати] принадлежит все, [их богатства] и дальше увеличиваются то путем завоеваний, то путем конфискации имущества мятежных и непокорных, отобранного и переданного упомянутому домену. Но так как шляхта опасается, как бы король, обладая такими богатствами, не сделался самодержцем, она препятствует его [законному] владению [земельной собственностью], что полностью соответствует ее интересам, поскольку благодаря этому она живет богаче.

Когда эти люди идут на войну, они снаряжаются столь странно, что, если бы похожие очутились в нашей армии, то их бы скорее разглядывали, чем боялись, хотя все они снаряжены оружием и в том числе наступательным. Я попытаюсь описать вооружение, которое лично видел на господине Дечинском (Deczeinsky), ротмистре (а То есть капитан) казацкой хоругви (b Это — всадники, имеющие лук и стрелы)[809], вооруженном следующим образом: прежде всего сабля, надетая поверх кольчуги, шлем, состоящий из железного шишака[810], со свисающей по обеим сторонам и позади сеткой, сделанной из такого же, как и кольчуга, материала, покрывающей полностью его плечи; карабин, а если его нет, то лук с колчаном; у пояса привешены шило (czidela) (с Это — шило), огниво (d Такое огниво служит для оттачивания сабли, ножа и для высекания огня), нож, шесть серебряных ложек, вложенных одна в другую и заключенных в футляр из красного сафьяна; за поясом — пистолет, парадный платок, мешочек из мягкой кожи, который складывается и может вместить пол-литра (пол-штофа), им можно зачерпнуть воду для питья во время похода; шабельтас (salbletas) (е Большой плоский мешочек из красного сукна, в который складывают письма и бумаги, гребни и даже деньги)[811], нагайка (naiyque) (f Маленький кнут из кожи, которым погоняют лошадей), две-три сажени шелковых шнурков толщиною в полмизинца, предназначенных для связывания пленников, если удастся их захватить. Все эти вещи висят со стороны, противоположной сабле; кроме этого — рог для подчистки зубов у лошадей, а также, со стороны седла с правого бока лошади прикреплена большая деревянная посудина вместимостью в пол-ведра, чтобы поить из нее лошадей; а также трое ременных пут (g Это ременные путы, которыми треножат лошадь, когда отпускают пастись в степь) для стреноживания лошадей, когда они пасутся. Кроме того, если нет лука, то вместо него он вешает карабин на перевязи; он также имел ладанку (h Кожаный плоский мешок, куда складываются патроны для карабина и пистолета), ключ для карабина и пороховницу. Судите сами, может ли человек, нагруженный подобным образом, чувствовать себя свободным в сражении.

Гусары, служащие в качестве улан[812], — это шляхтичи с большим состоянием, имеющие до 50 тысяч ливров [дохода]. У них очень хорошие лошади, самая дешевая из которых стоит не менее 200 дукатов[813]; это турецкие лошади, происходящие из Анатолии, из провинции, называемой Караманья (Carmenie)[814]. Каждый улан служит на пяти лошадях; итак, в хоругви из сотни улан есть только 20 товарищей[815], которые едут в одну шеренгу, так что каждый возглавляет [свой] ряд; следующие четыре шеренги — это их слуги, каждый в своем ряду. Длина их копья 19 футов, оно полое, начиная от острия до втулки, остальное сделано из крепкого дерева; на острие своих копий они прикрепляют значки, всегда двухцветные: бело-красные, сине-зеленые или черно-белые, длиной в 4-5 локтей[816]. Это делается, наверное, для того, чтобы пугать неприятельских лошадей, ибо когда они [уланы] опустив копья, несутся во весь карьер [в атаку], флажки развеваются, описывая круги, и наводят ужас на неприятельских лошадей, ряды которых они желают прорвать. Облачены они в панцири, наручники, наколенники, шлемы и т. д. Сбоку у них только сабля, под левым бедром палаш[817], привязанный к седлу, к правой луке которого прикреплен длинный меч, широкий у рукоятки и суживающий к острию, в форме четырехгранника[818], для того, чтобы можно было колоть свалившегося на землю, но еще живого человека. Меч имеет 5 футов в длину и круглую головню, чтобы удобнее было прижать к земле (противника) и проколоть кольчугу; назначение палаша — рубить тело, а сабли — драться с ее помощью и рубить кольчугу. Они носят также боевые секиры весом до шести фунтов, которые похожи по виду на наши четырехгранные пики, очень острые с длинной рукояткой, для того чтобы можно было наносить удары по неприятельским панцирям и шлемам, которые разбиваются от такого оружия[819].

И если их вооружение и военные приемы кажутся довольно отличными от наших, то в дальнейшем изложении мы хотим показать вам, что их пиры и соблюдаемые при сем обычаи совершенно отличаются от того, что принято у большинства народов мира. Ибо вельможи, которые особенно щеголяют в этом отношении, как очень богатые, так и среднего достатка, принимают [друг друга] чрезвычайно роскошно по сравнению со своими возможностями. Можно уверенно утверждать, что их обычные обеды обилием всего значительно превосходят наши торжественные пиры. Это дает возможность, подумав, представить, на что они способны, когда кутят, а также в особо исключительных случаях. Особенно [отличаются этим] крупные вельможи королевства и другие сановники Короны, которые в те дни, когда они свободны от заседаний в Сенате во время деятельности сейма в Варшаве, организуют пиршества, стоимость которых достигает 50 и даже 60 тысяч ливров; расход очень значительный, если принять во внимание то, что там подается и как все это сервируется, ибо здесь делают не так, как в других странах, в которых [стоимость] мускуса, амбры, жемчуга, изысканных приправ к блюдам достигает огромных сумм.

Все подающиеся здесь блюда — самые обыкновенные и в удивительно огромном количестве, приготовленные грубо, несмотря на небольшое количество гостей. Расходы увеличиваются из-за их расточительности (и даже слуг и лакеев, о чем более подробно вы узнаете дальше). Так вот, чтобы вы могли представить стоимость всего этого на каком-то примере, скажу вам (на основании реестров, которые сам видел), что несколько раз встречалась статья, где упоминалось о поставке на один только пир стаканов на 100 экю, хотя они и были недорогие, всего одно су за штуку.

Итак, когда они начинают [пир], их чаще всего бывает не более четырех-пяти вельможных сенаторов, к которым иногда присоединяются находящиеся при дворе посланники, что составляет незначительное число лиц сравнительно с приведенными выше затратами. Но впоследствии количество [гостей] увеличивается за счет дворян, каждый прибывающий вельможа приводит их по 12-15 [человек], которые в общем (и довольно часто) образуют компанию из 70-80 человек. Они садятся за стол, составленный из трех сдвинутых концами столов, которые образуют два прямых угла, общей длиной до сотни футов. Обыкновенно они [столы] накрываются тремя красивыми тонкими скатертями [каждый], а вся сервировка представлена предметами из позолоченного серебра; на каждую тарелку кладутся кусочек хлеба, накрытый очень маленькой, не больше носового платка, салфеткой, и ложка, без ножа. Приготовленные так столы расставляются обыкновенно в большом просторном зале, в конце которого находится буфет, в изобилии украшенный [стоящей в нем] великолепной серебряной посудой и окруженный решеткой в виде небольшого парапета, за которую никто кроме дворецкого и служителей не может заходить[820]. На буфете нередко возвышается 8-10 столбиков серебряных блюд и такое множество тарелок, что в высоту они достигают человеческого роста, который не так уж и мал в этих местах. Против буфета, обыкновенно над входной дверью, находится сцена, где помещаются музыканты: и те, которые играют на различных инструментах, и те, которые поют. Играют они не все вместе и не беспорядочно; сперва начинают скрипки, за ними звучат рожки в требуемом количестве, после них вступают человеческие голоса, это довольно мелодично поют нанятые для песнопений дети. Различные звучания повторяются попеременно и длятся вплоть до окончания пира. Музыканты всегда едят и пьют до начала пира, в продолжение которого (поскольку необходимо, чтобы они занимались тем, что входит в их обязанности) они не могут отвлекаться на еду и питье.

Подготовив все таким вот образом, накрывают на стол, уставляя столы различными кушаньями, потом приглашают упомянутых вельмож в зал, посреди которого стоят четыре дворянина: два из них держат миску для мытья [рук] из позолоченного серебра, имеющую до трех футов в диаметре, и соответствующей величины кувшин из такого же металла. Подойдя к приглашенным вельможам, они дают им вымыть руки и, сделав это, удаляются, уступая место двум другим, которые держат, каждый за свой конец, полотенце для вытирания рук длиною до трех локтей, и предлагают его вельможам, чтобы те вытерли руки. После этого вельможа — хозяин дома сердечно приглашает собравшихся к столу, указывая каждому место сообразно его чину и общественному положению. Когда они все усядутся и расположатся, их обслуживают кравчие, по трое на каждый стол, угощая блюдами, приготовленными и приправленными по здешней моде, а именно: с шафраном, дающим желтый соус, другие — с вишневым соком, делающим соус красным, иные — с мякотью и соком слив, делающим соус черного цвета, иные, наконец, приправлены соусом из вареного протертого через сито лука, от чего соус делается серым, у них он называется «гонщем» (Gonche)[821]. Все сорта мяса (каждый отдельно в своем соусе) нарезаны большими, как клубок, кусками, чтобы каждый мог взять себе кусок сообразно своему аппетиту. Супов они никогда не едят и совсем не подают их на стол, потому что мясо подается с бульоном в названных блюдах, и перемежается разного рода паштетами из этих же сортов мяса. Каждый из гостей выбирает сообразно своему вкусу какой-либо соус, которых (как мы уже говорили) всегда только четыре. Кроме указанных блюд подают говядину, баранину, телятину и кур без соусов и, как принято в этой стране, хорошо приправленных солью и специями, настолько хорошо, что нет нужды в солонках, которых никогда не подают. По мере того как съедается одно блюдо, подается другое, как то: с соленой капустой и кусками соленого сала, с вареным пшеном или тестом, которое едят как большой деликатес, равно как и другой соус, приготовленный из натертого и заправленного уксусом корня, называемого хреном (Gresen)[822], он имеет вкус горчицы, очень изысканный и вкусный, идет к свежей и соленой говядине и разного рода рыбе. Когда первая перемена блюд окончена, и блюда опустошены, [причем] мясо, которое на них было, съедено не столько гостями, а главным образом их слугами, о чем подробнее расскажем несколько ниже, все убирается вместе с первой скатертью. Затем подается вторая перемена, полностью состоящая из жареного мяса, как то: телятины, баранины и говядины, которое выкладывается кусками, большими, чем полчетверти, каждый; каплунов, цыплят, кур, гусей, уток, зайцев, оленей, ланей, диких коз и кабанов и разной другой дичи, например, куропаток, жаворонков, перепелок и других мелких птиц, которых здесь изобилие. Что касается голубей, то их никогда не подают, потому что они редки в этой стране, как кролики и бекасы. Все эти кушанья подаются без определенного порядка, вперемежку, одно за другим, для разнообразия с несколькими видами салатов. После второй перемены следует закуска, состоящая из различных фрикассе с гороховым пюре, с большим толстым куском сала, от которого каждый берет себе часть, разрезая на маленькие, величиной с игральную кость кусочки, и ест ложкой с этим пюре; это их лакомое блюдо, которое глотают не разжевывая, и настолько значимое, что они не считают себя хорошо принятыми, если им его не подали, и они не отведали его в конце обеда, равно как и пшена с маслом и приготовленной так же ячневой крупы, что они называют кашей (Cacha)[823], а голландцы — грю (Gru)[824]. [Подают также] обжаренное в масле тесто в виде макарон, наполненных сыром, и другой вид теста из гречневой муки, в виде маленьких, очень тонких лепешек, которые макают в сок из зерен белого мака. Мне кажется, что они едят их с целью окончательного насыщения и лучшего расположения ко сну.

После того, как вторая перемена убирается таким же способом и образом, как и первая, подается десерт, такой, какой позволяют обстоятельства и время года, как то: кислое молоко, сыр и другое, чего я уже не могу сейчас припомнить. Все эти кушанья настолько далеки от наших самых посредственных рагу, что я предпочел бы одно наше вместо десяти их; но кое в чем они превосходят наши [кушанья]; вот хотя бы в отношении рыбы: готовят они ее на славу. Кроме того, здесь встречаются очень хорошие сорта [рыбы], они готовят ее так хорошо и придают ей столь приятный вкус, что возбуждают аппетит у наиболее пресыщенных[825]. В мастерстве приготовления рыбы они превосходят все другие народы, и это не только по моему мнению и на мой вкус, но и по мнению всех французов и других иностранцев, которых они угощали, и все одинакового мнения, что это чудесное блюдо, так как для приготовления его не жалеют ни вина, ни масла, ни пряностей, ни коринки[826], ни сосновых семян[827], ни тому подобных вещей, с помощью которых, при некотором умении, ее [рыбу] можно хорошо и изысканно приправить. Во время обеда они пьют немного, чтобы положить хорошее и прочное основание предстоящей трапезе; пьют только пиво, которое наливают в высокие цилиндрические стеклянные сосуды вместимостью с местный гарнец[828], и кладут в него гренки из хлеба, поджаренного в масле.

Выше мы заметили, что при первой и второй переменах блюда убирают со столов почти пустыми, хотя гости съедают немного, и это действительно так. Заметьте, что каждый из сидящих за столом имеет одного-двух слуг. Отдавая им тарелки, чтобы получить чистые, они берут из блюд то, что считают более подходящим, и накладывают в эти тарелки, и передают их своим слугам. Те, видя, что хорошо запаслись и обеспечили себя мясом, собираются скопом и идут в один из концов зала есть, или, вернее, пожирать все, как бы украдкой, устраивая неприличный и очень дерзкий шум, которого, впрочем, их господа не прерывают, будучи сами тому причиной, так как здесь это в обычае.

После того, как господа хорошо насытятся за столом без особого возлияния, а слуги сожрут все полученное от господ в одном или в нескольких углах зала, они начинают пить уже по-настоящему [а не символически] за здоровье друг друга, но уже не пиво, как раньше, а свое вино — самое лучшее и крепкое в мире, которое хотя и белое, придает их рожам сильную красноту, и значительно увеличивает стоимость их пиров, так как потребляется оно в большом количестве, а стоит по 4 ливра гарнец; ценится же оно скорее за свою доброкачественность, чем за редкость. После того, как кто-то пьет за здоровье товарища, он подает ему тот же стакан, наполненный таким же вином, для ответного тоста. Это делается легко и без помощи слуг, ибо их столы уставлены большими серебряными графинами и кубками, которые едва успевают наполниться, как тотчас и опорожняются. Это и является причиной того, что через час — другой после начала милого сердцу занятия не без определенного удовольствия смотришь как на количество кубков, стоящих перед каждым, а их так много, что нет никакой возможности их выпить, так и на формы и фигуры, образуемые ими: можно видеть то квадрат, то треугольник, то овал, то круг. Кубки передвигаются столь разнообразно и столькими способами, что меня не убедишь, что планеты в своем движении имеют больше неправильностей и отклонений. Все это происходит благодаря непостижимой силе данного хорошего и вкусного вина. Проведя четыре-пять часов за таким славным и нетрудным занятием, некоторые, сильно нагрузившись, засыпают; другие, будучи не в состоянии удержать такого количества жидкости, выходят, чтобы освободиться от нее и возвратиться еще более готовыми к состязанию; иные рассказывают о своих геройских подвигах в таких сражениях и о том, как они вышли победителями над своими компаньонами.

Но все, совершаемое господами, ничто в сравнении с тем, что делают их слуги, ибо, [если] они и причинили много убытков во время обеда, то во время попойки причиняют убытки несравнимо более значительные, выпивая вина в десять раз больше, чем их хозяева. Они совершают неслыханные дерзости, вытирая грязные и жирные тарелки драпировками (такими красивыми и редкостными) или же свисающими рукавами одежды своих хозяев, без уважения к ним самим и к их красивым нарядам. Чтобы увенчать дело, они пьют с таким усердием и так много, что никто не избегает действия вина: и господа, и их слуги, и музыканты — все бывают пьяны. Но те, кто обязаны следить за серебряной посудой, не всегда настолько пьяны, чтобы это мешало им наблюдать за тем, чтобы никто не вышел из дома, пока те, кому это поручено, не соберут всю серебряную посуду. Но официанты, тоже не дремавшие наряду с другими по части выпивки, довольно часто бывают малоспособными справиться с данной обязанностью, поэтому в большинстве случаев [после пира] пропадает несколько серебряных вещей.

Вот, наконец, и все, что в настоящее время подсказала мне память из того, что я видел и слышал в этой северной стране относительно ее расположения, населяющих ее людей, их вероисповедания, нравов и способов ведения войны. Если она [память], сохранившая до сих пор все то, что я вам сообщил, даст мне возможность вспомнить еще что-либо достойное, по моему мнению, Вашего внимания, я не уклонюсь от исполнения своей обязанности и поделюсь с Вами от всего сердца. Надеюсь, что если то, что я сообщил, придется Вам не по вкусу, Вы великодушно простите мое неумение писать более гладко, чем, как я считаю, подобает шевалье[829], который всю свою жизнь перекапывал землю, отливал пушки и жег порох.