Опрометчивые желания

Глава 20

Отец опаздывал. Эндрю постукивал пальцами по столу, разглядывая склянки с заспиртованными уродцами, соседствовавшими на полках с толстыми книгами. Затертые переплеты, закладки, торчащие из переводов трудов Галена, Леонардо да Винчи, Андреаса Везалия — раньше казалось, что их отец любит сильнее, чем единственного сына. Теперь он знал это наверняка, вот только не вспыхивала прежняя ревность. Более того — Эндрю ловил себя на бесстрастности. Ничто не трогало сердце, не заставляло скрежетать зубами от злости или томиться от страсти. Остался только страх — липкий, тягучий, доводящий до сумасшествия. Эндрю боялся, что однажды он не ощутит ничего вообще, превратившись в такого же чурбана из плоти и металла, которых отец собирал для господина Норварда.

Как ни странно звучит, но жизнь после смерти обратилась для него в погоню за чувствами. Скачки, в которых он тайно участвовал наравне с известными жокеями, бордели с толпой девиц, за горсть шиллингов готовых ублажать и мертвого, и веселящие порошки — все, что могло хоть как-то пробудить отмиравшую душу. И еще — поручения хозяина.

Забавно, при жизни Эндрю был свободен, и если кого и величали господином — то его самого. Но хмельной выстрел продувшегося до портов аристократа все расставил по местам: он — раб. И не только короля, приказы которого исполнял скорее по приязни и желанию, нежели по обязанности невольника. Собственный отец — вот кто стал главным хозяином и мучителем.

Воспоминания… Они наполняли нутро желчью, ненавистью. К себе — за то, что в погоне за любовью отца перешел дозволенные грани, утратил стыд и жажду жить. К отцу — за то, что влез скрюченными пальцами в его смерть, собрал раскроенный череп, впихнул вместо живого сердца часовой механизм. Сколько раз Эндрю рассуждал — сделал бы отец такое с матерью, если бы мог? Ведь он любил ее — до сих пор у него в кармане пиджака томился медальон с ее портретом. И каждый раз не находил ответа, спотыкаясь об новую волну воспоминаний.

Эндрю помнил ее — воздушную, нежную, с тонкой шеей с пульсирующей под бледной кожей голубой жилкой, с темными глазами, казалось, светившими изнутри. Кейт Феллери-Скотт. Ее имя он произносил вместо молитвы, едва открыв глаза, и шептал перед сном, их закрывая.

Пока Эндрю предавался размышлениям, в кабинет вбежал отец — растрепанная седая копна волос, клочковатая борода, потухший взгляд. Хотя нет — едва он видел свое лучшее творение, как в них разгоралась гордость.

— Задирай рукав, — не растрачиваясь на приветствия, выпалил отец, усаживаясь напротив Эндрю.

Послушно расстегнув запонки, он стащил ткань до локтя, открывая взору черные вздувшиеся нити на серой коже. Скривился, наблюдая, как отец оживленно нащупывает несуществующий пульс, вздыхает и тянется к ящику стола. За шприцем с такой же черной жидкостью, что течет в его жилах.

— Ты менял мне бульон неделю назад, — напомнил Эндрю, не скрывая усмешки.

— Разве? — Отец рассеянно уставился на затянувшиеся следы предыдущего укола. Правда, их там было с избытком — особо и не угадаешь, какой вчерашний, а какой — месячной давности. — Тогда зачем ты пришел?

А, правда, зачем он пришел? Поговорить? Этого и при жизни-то не получалось, если не считать восторженные или гневные монологи отца, узнавшего про чужие открытия из газет или научных журналов. Увидеть его? Нет. Эндрю воротило не то, что от его вида — от запаха, который он сам источал, и которым пропах отец — запахом смерти. Приторной вонью гниющих тел, мазутным «первичным бульоном» и еще какой-то гадостью, переливавшейся внутри механических слуг господина Норварда. В Эндрю отец лил только бульон, который, кстати, жалел для «чурбанов с выпученными глазами».

В этот миг вспомнилось приглашение для королей от некоего Шелди-Стоуна принять участие в аукционе. Этот дерзец рискнул позвать их высочества на торги, причем продавалась обычная девка! Правда, строгий почерк на серой бумаге гласил, что она не так просто, но кто поверит? Сам Эндрю, по воле отца восставший из мертвых, не верил ни в силу Бога, ни в колдовство. Но сейчас на язык не пришло ничего путного, кроме этой истории.

— Ты вроде как ученый…

— Именно так, — в его глазах заплескалось раздражение. В них почти читалось брезгливое: «Неужели он опять примется расспрашивать о том, чего не понимает?» Еще не забылось — как он кричал, выталкивая Эндрю на порог, стоило попросить рассказать — что он с ним сделал? И как сверлил злобными щелками глаз, когда к нему принесли окровавленного сына, пытавшегося самостоятельно разобрать механизм.

— Хотел уточнить — может ли кто-то влиять на чужую судьбу?

— Что за вопрос? Я бы понял, если меня спросили незнакомцы на улице, но ты! Ты сам — доказательство того, так чего тебе еще надо?! — Ноздри отца раздулись он сам стал, на голову выше и тоньше, казалось, еще чуть-чуть — и он кинется на Эндрю и клюнет промеж глаз.

Не желая разглядывать раздувшегося папашу, он сполз взглядом на карман отцовского пиджака.

— Сегодня я не вспомнил ее имя, — произнес Эндрю, отвернувшись к уродцам в банках. И, как оказалось — зря. Может быть, в ту минуту на лице мистера Феллери-Скотта отразился страх за сына. Но все, что Эндрю, обернувшись, успел ухватить — остатки сострадания.

— А ты говоришь — неделю назад! — рассерженно пробормотал отец, добыв злополучный шприц. — Погоди… Неделю-неделю… А! Так то был не очень хороший материал! Видимо, и бульон получился некачественный… Ничего, сейчас мы все поправим!

Отец засуетился, продолжая бормотать что-то под нос — наверняка, едва вколет сыну препарат, помчится изучать под микроскопом «прокисший» бульон. И невдомек ему, что Эндрю попросту соврал.

Меж тем, отец добыл откуда-то из подмышки жгут, перетянул ему руку, всаживая сначала пустой шприц, мгновенно наполнявшийся чернотой. Голова закружилась, внутри стало холодно. Эндрю знал — в эту минуту сотни мельчайших микропленок его мозга отмирают, унося с собой прошлое. Бывало, что при переливании он терял сознание, и тогда, на самой последней грани хотелось, чтобы новый день уже никогда не наступил.

В этот раз все кончилось быстро и почти безболезненно. Еще бы! Старый бульон не настолько стух, чтобы смена обернулась чем-то большим мигрени. Задернув рукав, Эндрю встал. Рассчитывать на то, что отец уделит еще хотя бы секунду, было бессмысленно. Собственно, мистер Феллери-Скотт этого и не скрывал — закопался в бумагах, сверяя формулы и поглядывая на густо черный бульон, вытянутый из жил сына. Не прощаясь, Эндрю направился к дверям.

— Кейт, — донеслось вслед, едва он схватился за ручку. — Ее звали Кейт…

Не оборачиваясь, Эндрю поспешил прочь, оставляя за собой на полу маслянистые черные пятна.