Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни

ОПТИНСКИЙ ИСПОВЕДНИК ДИАКОН КИРИЛЛ (ЗЛЕНКО)

Иеродиакон Кирилл, оптинский монах-исповедник, родился в 1888 году в деревне Паск Пирятинского уезда Полтавском губернии в крестьянской семье. Звали его Кирилл Евдокимович Зленко (впрочем, имя Кирилл, кажется, для него только монашеское, – тогда мирского имени его мы не знаем, оно нигде не упоминается). В отроческие годы он, как и все деревенские дети, приучался к обычным крестьянским трудам, но всё же семейные обстоятельства позволили ему окончить двухклассную сельскую школу. Там он был, скорее всего, одним из первых учеников, так как впоследствии – и в монастыре, и на военной службе – он, имея прекрасный почерк и отличную грамотность, был писарем, письмоводителем, а его записи в скитской Летописи говорят и о некоторой начитанности в русской классической литературе. В них также виден философский склад ума, способность рассуждения. Сельская школа также дала ему то, чего многие и в университетах не получали: не только знание, но и чувство церковнославянского языка. От Часослова и Псалтири, не оставляя их, он шел к пониманию сути богослужения и сложного опыта святоотеческой аскетики.

Желание монашества появилось у него рано. Во всяком случае уже в 1905 году, семнадцати лет, он – послушник в Оптиной Пустыни, сначала в обители, а с 26 января 1907 года – в Иоанно-Предтеченском Скиту, где благословлен был на послушание письмоводителя. Он помогал старцу Варсонофию в писании писем к его духовным чадам, а этих писем бывало в день по нескольку десятков. Кроме того, он же помогал старцу по канцелярии скитоначальника. Старец, бывший военный в больших чинах, человек духовно очень тонкий, интеллигентный, поражавший посетителей прозорливостью и безошибочным пониманием души другого человека, стал духовным отцом послушника Кирилла. Это, конечно, была великая Божия милость. В том же году пришел в Скит и юноша Николай Беляев (впоследствии иеромонах Никон, ныне во святых, как и старец Варсонофий), который после трудов на разных послушаниях благословлен был помогать Кириллу в его канцелярских трудах.

Послушник Николай вёл по благословению старца дневник, записывая в него свои беседы с ним. Старец не просто поучал, он воспитывал души своих чад, посвящая их во все тонкости духовной жизни во Христе, – жизни, преисполненной живого чувства, самоотвержения, искренней молитвенности. «Вы увидите, – говорил он, – какое блаженство иноческое житие… Пройдут годы, может быть, десятки лет, а вам будет казаться, что вы поступили сюда только вчера!» В октябре 1908 года, когда Кириллу исполнилось 20 лет, он получил предписание выехать в Пирятин, откуда, после медицинского обследования, отправлен был на военную службу, – тогда служили четыре года. Службу он проходил писарем Главного штаба.

В 1912 году, осенью, Кирилл вернулся в Оптину Сохранилась фотография этого года, – он стоит в военной форме среди трех монахов, из них один – о. Никон, рясофорный инок. С прискорбием узнал Кирилл, что старца Варсонофия в Скиту уж нет, что он переведен весной этого года, на Святой седмице, в Старо-Голутвин монастырь настоятелем. По просьбе Кирилла настоятель Оптиной архимандрит Ксенофонт отпустил его к старцу Варсонофию. Тот с радостью принял его на ту же должность письмоводителя, на которой он был в Скиту. В начале 1918 года (точная дата, то есть месяц и число, неизвестны) Кирилл был пострижен в монашество, вероятно, самим о. Варсонофием. Около старца Варсонофия было несколько оптинских братии. Приезжали шамординские и белёвские монахини, духовные чада его. Шли в тишине настоятельских келлий незабываемые духовные беседы (несколько человек их постоянно записывали). Но старец был болен. В начале 1913 года он особенно ослабел. 1 апреля, в 7 часов утра, скончался.

О. Кирилл почувствовал себя осиротевшим. Он поехал в Оптину, куда вскоре по железной дороге прибыл и гроб с телом о. Варсонофия. При огромном стечении верующих на кладбище обители состоялись похороны великого старца. Многие его уроки и предсказания запомнил о. Кирилл, многое пережил, поддерживаемый памятью о чутком и духоносном наставнике.

24 июня 1913 года о. Кирилл посвящен был на монастырской службе в сан иеродиакона преосвященным Георгием, епископом Калужским и Боровским. В Летописи Скита отмечались служения иеродиакона Кирилла. Например, во время приезда в Оптину Пустынь Великой Княгини Елисаветы Феодоровны, будущей святой преподобномученицы. Она приехала 27 мая 1914 года. Как было отмечено в журнале «Кормчий», на Литургии обязанности протодиакона исполнял старший иеродиакон о. Кирилл, который, при скромном голосе, благообразной и благородной наружности, производил приятное впечатление и немало способствовал торжественности богослужения». 30 мая Елисавета Феодоровна выехала в Шамординский монастырь. Там была торжественная встреча и потом богослужение, в котором участвовал также приехавший сюда с оптинскими иеромонахами о. Кирилл.

В 1916 году он был переведен наконец в любимый им Скит, в который всегда стремился. Здесь, в особенной молитвенной тишине, углубился о. Кирилл в духовное делание. Новое его послушание (кроме очередных служений в храме) было – «библиотекарь и учитель». Очевидно, он помогал малограмотным или вовсе неграмотным послушникам и монахам из крестьян осваивать церковнославянскую грамоту. Кроме того, ему поручено было вести скитскую Летопись, заменить отправившегося на фронт инока Александра Аваева. Записи о. Кирилла в Летописи (он вел их до мая 1917 года) особенно интересны и чем-то напоминают записи, делавшиеся о. Варсонофием в его послушническую пору – в 1900–1902 годах. Крайне мало сохранилось вообще писаний о. Кирилла, поэтому мы здесь приведем несколько наиболее выразительных отрывков.

«Апреля 2. Воскрешение Лазаря. Скит посетил Князь Константин Константинович, сын почившего Великого Князя Константина Константиновича (Романова). Высокий гость уклонился от встречи и подобающего его положению приема и, пробывши в монастыре держал себя в полной неизвестности. Когда же это по нынешним строгим условиям военного времени, коих обязаны держаться гостиницы, сделалось невозможно, то Князь убедительно просил сохранить его имя в тайне и относиться к нему как и ко всякому богомольцу. В Скиту сделаны были все приготовления к торжественной встрече, но последняя была отменена в виду указанных причин, и Князь был в Скиту запросто: осмотрел Скит, был в храме и у старцев. Смирение, благоговение, искренняя религиозность и простота – достойны удивления».

«Апреля 22. Прибытие в Оптину Пустынь Их Императорских Высочеств Великого Князя Димитрия Константиновича и Княгини Татианы Константиновны (бывшей в замужестве за князем К. А. Багратион-Мухранским). Встреча последовала торжественная. Около 9 ч. большой колокол возвестил о приближении Высоких посетителей, и на встречу к западным вратам Введенского собора вышел сонм священнослужителей в золотых облачениях во главе с преосвященным епископом Михеем. Преосвященный был в мантии и с жезлом в руке, настоятель с крестом, один из иеромонахов держал Крест на блюде до надлежащего момента, иеродиаконы со свечами и кадилами и святой водою. Братия между тем расположилась по направлению к северным вратам обители, откуда должен был последовать въезд Высоких паломников. Всё это вместе с внутренним убранством и освещением собора, а к этому еще и прекрасная теплая погода при ярком весеннем солнышке, обливавшем всё вокруг светом и блеском лучей своих, – делало предстоящую встречу в собственном смысле высокоторжественною. Раздался трезвон, и вскоре во вратах обители показался кортеж, сопровождаемый о. казначеем и чинами местной и городской полиции. Высоких богомольцев встретил на паперти собора отец архимандрит Исаакий, а при входе в собор преосвященный епископ Михей краткою приветственною речью, в коей он выразил от лица настоятеля и братии мысли и чувства, их одушевляющие… Приложившись ко Кресту и приняв окропление св. водою, Их Императорские Высочества проследовали на уготованное для них место в главной части храма у правого столба и по выслушании краткого молебствия с провозглашением многолетия отбыли в настоятельские покои.

В тот же день в 3 ч. Их Императоре кие Высочества посетили преосвященного епископа Михея и после продолжительной беседы с ним проследовали в Скит, где в Св. вратах были торжественно при колокольном звоне встречены скитоначальником о. игуменом Феодосией с братиею. Приложившись ко Кресту и приняв окропление св. водою, Высокие посетители шествовали за священнослужителями в храм Св. Иоанна Предтечи главною дорожкою, нарочито убранною, и здесь, по выслушании краткого молебствия с провозглашением многолетия, прикладывались к чтимой иконе Крестителя Господня, причем о. игумен Феодосии благословил их образом сего Небесного покровителя Скита в сребропозлащенном окладе, после чего Их Императорские Высочества осматривали храм, с видимым интересом выслушивая объяснения, которые им давал о. скитоначальник. Из старого храма высокие богомольцы проследовали в новый во имя свв. преп. Иоанна Рыльского и Льва, епископа Катанского, и из него вверх по лестнице в скитскую библиотеку, где с видимым интересом рассматривали некоторые рукописи и книги, причем объяснения им давал библиотекарь, а затем посетили старческие келлии и продолжительно беседовали со старцами, в них живущими, то есть с о. игуменом Феодосией и иеромонахом о. Нектарием».

Далее описаны службы этого и другого дней в обители, праздничная трапеза в честь гостей, а затем по их желанию состоялась панихида на могилах старцев. На третий день паломники отправились в Шамордино и оттуда поехали в Саровскую пустынь.

Шла война… Дмитрий Константинович Романов (брат К. Р.) был кавалерийским генералом, и это паломничество было для него кратким отпуском. Княгиня Татьяна Константиновна, дочь К Р., только что овдовела. У нее на руках остался маленький сын – Теймураз Константинович. Дядя взял ее с собой в эту поездку, чтобы подкрепить духовно в постигшем ее горе. Великий Князь разделит после революции участь многих представителей Дома Романовых, начиная с Государя Николая Александровича: он будет расстрелян в 1919 году Татьяна Константиновна окажется в эмиграции, примет там монашеский постриг и в 1920-х годах станет настоятельницей православного Гефсиманского монастыря в Иерусалиме на Елеонской горе. Романовы перед самой революцией (можно считать ее началом февраль 1917 года) навещали Оптину Пустынь, святую русскую обитель, как бы принимая от Бога через нее благословение на мученичество за Христа.

Иеродиакон Кирилл участвовал в службах во время пребывания в Оптиной этих высоких гостей. Он же, как библиотекарь, показывал им рукописи и книги, давая объяснения. Игумен Феодосии благословил их копией с чудотворной скитской иконы Св. Иоанна Предтечи, мученика. Когда-то, в 1887 году, старец Амвросий беседовал в своей келлии с Великим Князем Константином Константиновичем (К. Р.) и потом послал в Петербург благословение для его новорожденного сына князя Иоанна, – копию этой же скитской иконы Св. Предтечи. Это тоже было благословение князю Иоанну на мученичество.

Вот запись другого рода, в которой сказалась унаследованная о. Кириллом от его духовного отца, старца Варсонофия, любовь к природе, духовное внимание к ней. 31 мая он пишет: «Прошел лучший месяц года и оставил по себе самое грустное воспоминание. Всюду, куда ни кинешь взоры – безотрадная картина: холода и морозы задержали, остановили, а потом и почти погубили растительность, деревья стоят словно обожженные с почернелою и свернувшеюся листвою; цветов почти нет никаких; плодовые завязи уничтожены; овощи побиты. Всё, что дал апрель, отнял и уничтожил май. Явная кара Божия! Последние числа апреля радовали и веселили сердце; природа ласкала взоры: милость Божия была так велика и близка. Но, видимо, мы недостойны ее. Мы уже сказали, что апрель, особенно конец его – по погоде был особенный, выдающийся: тепло возрастало с каждым днем, и природа быстро стала одеваться богатейшею растительностью. Всё обещало наилучший урожай всяких плодов и злаков, теперь особенно и наиболее потребный, чем когда-либо, – конечно, разумея тяжкое и беспримерное бедствие, переживаемое нашим дорогим отечеством. Но уже с первых чисел мая начались холода, которые чем далее, тем всё более и более усиливались. В средине месяца сделалось теплее, хотя ночами холода еще поддерживались, но уже слабее; явилась надежда на улучшение, и стоящие на хозяйственных послушаниях облегченно вздохнули, – 18 мая было так тепло в течение всего дня, что открылась возможность высаживать баклажаны, что и было сделано. День стоял великолепный, было жарко. Братия пошла в монастырь по случаю кануна праздника Вознесения Господня ко всенощному бдению в лёгкой одежде. Казалось, ничто не предвещало бедствия. Но в руце Божией – всё: Господь мертвит и живит… И вдруг наперекор южному подул резкий северный ветер, напором сломил первый и всё обдал леденящим холодом. Всё в природе замерло, застыло, и на несколько часов установилась леденящая стужа. Когда, по окончании всенощной, братия вышли из собора, то ни глазам, ни чувствам не верилось в печальную картину, но пронизывающий насквозь холод не оставлял никакого сомнения в случившемся. Утром снова было тепло и опять дул южный ветер, но грустная картина стояла налицо: почти 4-градусный мороз сделал свое разрушительное дело, через несколько ночей мороз повторился с еще большею силою, и воля Божия совершилась: «Господь даде, Господь отъят. Аще благая прияхом от руки Господни, – скажем с праведным Иовом, – злых ли не стерпим. Яко Господу изволися, тако бысть: буди имя Господне благословенно во веки (Иов. 1,21; 2, 10)».

Взгляд бывшего крестьянина, обогащенный монашеским, духовным пониманием происходящего в природе… Далее в этом году о. Кирилл подвел итог июлю, который был слишком влажен (но зато леса не горели). «К прискорбию, – пишет он, – сенокос и уборка происходили с большим затруднением, и сено очень много пострадало от сырости. В отличие от прежних лет, в нынешнем особенно ощущался недостаток братии на летней уборке, так что работы исполнялись по преимуществу трудом наемным и, главным образом, женщинами, беженками и из местного населения. Всё, что было крепкого, молодого, здорового, физически сильного – взято на войну; остались старые, увечные, больные, убогие, слабые и немощные. Да будет во всём воля Божия!»

7 августа, на другой день после Преображения Господня, в Оптину прибыла чудотворная Калуженская икона Божией Матери. Крестный ход в обители и Скиту о. Кирилл описал очень подробно, с вниманием ко всем моментам, – получилась весьма яркая, запоминающаяся картина. 31 августа – итог этого месяца в отношении погоды и урожая, который оказался скудным. «Слава Богу, – пишет о. Кирилл, – и за то, что хлеб и овощи в некотором количестве окажутся в руках, дороговизна на всё возрастает, запасы куда-то исчезают, и великая милость Божия тому, кому Он пошлет хоть часть необходимого».

Небезынтересна запись от 1 сентября: «Новолетие благости Божией – церковное, чудное дело! Переменилось счисление церковное на гражданское, изменила и жизнь облик свой церковный на мирской: как далеко ушли мы, именуемые русские православные люди, от старинного уклада жизни, проникнутого благодатным, животворным духом церковности! Слишком очевидным стало, какая обнаруживается разница между прежнею жизнью и современною, и какая пропасть образовалась между прошлым и настоящим за эти последние 200 лет послепетровской эпохи. Вне дома – храм, молитва, св. Таинства, пение, церковные чтения, негласные благотворения… внутри – пост, воздержание, опять молитва, в переднем углу – «милосердие Божие» (св. иконы по народному выражению), на столе Св. Евангелие, Псалтирь и Четьи-Минеи, соблюдение Уставов, послушание, милостыня и трудолюбие, – одним словом, внимание к своему спасению и послушание Св. Церкви или, что то же, – «единое на потребу», – вот идеалы прежние. А ныне то ли? Нужно ли еще доказывать? Довольно заглянуть в русскую литературу и сличить произведения прежние с нынешними только за полвека расстояния в появлении, чтобы тотчас же прийти к крайне невыгодному для нашего времени заключению! Уходишь ты, матушка-родная старина, от нас всё далее и далее: более, чем смелая, но вкрадчивая и неискушенная новизна теснит и вытесняет тебя, и ты кротко и молчаливо уступаешь ей – крикливой и шумливой – свое веками насиженное гнездышко! И пусть иные говорят, что теперь лучше и что жизнь стала полней; но для нас твое место пусто, и ничто не может заменить тебя! Тебя нет; и, вот, оно пред нами – "чудище о бло, озо рно, стозевно и ла яй[7]!.." – «Буди, Господи, милость Твоя на нас, якоже уповахом на Тя». И «да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли». «На Тя, Господи, уповахом: да не постыдимся во веки»».

В день тезоименитства скитоначальника игумена Феодосия о. Кирилл служил и возглашал ему многолетие. В Летописи запись об этом он закончил тёплой молитвой, сочиненной им: «Пробави Господи, милость Твою всечестному отцу нашему священноигумену Феодосию; благослови его дела; продли дни жизни его в мире, который он так возлюбил и возрастил в своем сердце, и здравым душевно и телесно, умудри его на устроение душ, прибегающих к нему, пользы ради духовной и спасения, и сохрани его на многие лета!» (9 сентября).

Оптина Пустынь в это время, в 1916–1917 годах, как и отмечал о. Кирилл, жила в материальном отношении трудно. Нехватало даже хлеба. После февраля 1917 года комиссары Временного правительства шарили по всем уездам, отбирая зерно «на нужды фронта», хотя войну это правительство вело в тупик и при этом сознательно разлагало армию. Солдаты покидали позиции. Офицеры не имели никакой власти. Всюду бродили банды, в основном из дезертиров. Множились грабежи и убийства. В 1917 году Оптина была закрыта новыми властями как монастырь, но разрушена не была, так как вошла в небольшой перечень исторически и культурно значимых мест. Здесь был создан сначала музей, потом сельхозартель. Отцы Никон и Кирилл вели канцелярию этой артели. Это было лучшее в уезде хозяйство, которым власти отчитывались перед Москвой (как своими успехами), но монашество было им ненавистно, и они исподволь уничтожали как монастырь, так и артель, часто обходя и указания из Москвы. Власти наносили удар за ударом, – забирали послушников и рясофорных иноков в свою Красную армию, иных арестовывали и ссылали. В 1920 году скончался игумен Феодосии. В 1922 году отошел ко Господу старец Анатолий. Старца Нектария в 1923 году арестовали, приговорили к расстрелу, но – Господь спас – выслали лишь за пределы Калужской области. До 1928 года (это год его кончины) он жил и принимал богомольцев и своих духовных чад в Брянском селе Холмищи.

Настоятель монастыря, будущий священномученик архимандрит Исаакий, старшие монахи – отцы Досифей, Мелетий и другие – вынуждены были покинуть Оптину и поселиться в Козельске. О. Кирилл уже с 1921 года находился там на квартире, – но еще имел возможность посещать оптинские богослужения. С 1923 года только о. Никон с необходимым клиром оставался в монастыре, в последнем храме, пока и его не закрыли. О. Никон к этому времени стал умудренным духовным наставником. Его благословили принимать богомольцев старец Нектарий и архимандрит Исаакий. Есть сведения, что о. Кирилл, живя в Козельске, тайно секретарствовал у старца Нектария, ездил к нему за 60 верст. Об этом вспоминает матушка Евгения Рымаренко, – в начале Петровского поста 1923 года она с мужем, священником Адрианом, ехала из Козельска в Холмищи и с ними отправился туда «секретарь батюшки о. Кирилл Зленко».

В 1924 году был закрыт последний оптинский храм. О. Никон поселился в Козельске в том же доме, что и о. Кирилл, – и у них тут было общее хозяйство (они вместе делали запас дров и продуктов на зиму). К о. Никону приходило очень много духовных чад его, которые вынуждены были соблюдать осторожность, – власти следили за монахами. Есть фотография 1924–1925 годов, где сняты отцы Никон, Кирилл, Геронтий и Рафаил. Они в монашеской одежде, волосы причесаны на прямой пробор, лица серьезные, сосредоточенные, кажется, что у них и зубы крепко сжаты от внутреннего напряжения, – видно, что они в борьбе, что сдаваться не собираются. В 1925 году отцы Никон и Кирилл ездили в Киев, куда пригласила их настоятельница женского Покровского монастыря (издавна приверженная к Оптиной, с тех пор, когда она была настоятельницей монастыря «Отрада и утешение» под Калугой) матушка София (Гринёва), – там, по ее желанию, они постригли много сестер в мантию, – всё это потом были мученицы и исповедницы.

4 июня 1927 года иеромонах Никон и иеродиакон Кирилл были арестованы. Из рассказов матушки Серафимы (Бобковой), которая вместе с сестрой Анастасией тогда работала в Оптинской больнице, после закрытия монастыря – уездной, – нам известны подробности этого события. 3 июня о. Никон был в Оптиной, в келлии при больнице, где писал письма. Уходя, он сказал м. Анастасии: «Завтра приходи пораньше, о. Кирилл хочет проверить, как ты читаешь утренние молитвы». – «Как пораньше? Я могу в пять». – «В пять рано. Приходи в семь». И велел ей принести написанные им письма. Утром она немного проспала, взяла письма и побежала бегом в Козельск. В это время в больницу пришел о. Иаков и спросил Ирину (так звали тогда м. Серафиму): «Где Настя?» – «Побежала». – «Останови. У нас обыск, арестовано пять человек». – Ирина бросилась вслед, но было поздно… Там, где жили отцы Никон и Кирилл, шел обыск. Калитка была открыта. Чекист Блинков, следивший за оптинскими монахами, увидел Анастасию: «Сама прибежала, птичка. Садись». Она была у них на учете. Делали обыск у о. Никона и о. Кирилла. Арестованные отцы сидели у стола, потупившись. Письма были у Анастасии под мышкой. Она хотела убежать и выбросить письма – кинулась через кухню в коридор и к калитке. Блинков выстрелил вверх, схватил ее за руку, привел в дом.

Затем отцов Никона и Кирилла, а также и Анастасию, повели в ЧК под конвоем. За ними везли на телеге духовные книги, взятые у отцов, – «вещественные доказательства» их «вины»… Из Козельска их отвезли в Калужскую тюрьму. Там о. Кирилл, уже болевший – примерно с 1921 года – туберкулезом, был направлен в канцелярию при тюремной больнице. О. Никон и м. Анастасия водворены были в одиночные камеры. 27 января 1928 года о. Никон с многочисленным этапом отправлен был в северную ссылку, а о. Кирилл – в Кзыл-Орду в Туркестан. Матушка Анастасия по ее просьбе была отпущена с ним, стала его келейницей, так как он нуждался в помощи. В августе того же 1928 года им разрешено было вернуться, – они поселились в Белёве, где в это время жил архимандрит Исаакий, бывший настоятель Оптиной Пустыни. Вскоре о. Кирилла заставили переменить место жительства, – он перебрался в город Козлов, где тогда находились оптинцы. Это о. Севастиан, бывший келейник старца Нектария, а в будущем – благодатный старец, прошедший лагеря и ссылку, – преподобный Севастиан Карагандинский. Жил там и бывший келейник архимандрита Исаакия иеромонах Дионисий, здешний уроженец. Вернувшись сюда, он стал настоятелем одного из деревенских приходов, поселился у вдовой сестры. Здесь он дал приют и о. Кириллу с м. Анастасией.

Летом 1931 года о. Кирилл узнал о кончине о. Никона, умершего от туберкулеза в ссылке, в деревне под Пинегой. «Не думал я, что не увижу уже о. Никона, – писал о. Кирилл. – Последний раз мы с ним виделись 30–31 декабря 1927 года в Калужской тюрьме; 6 января я вышел из тюремной больницы и уехал на свой счет в Туркестан, а о. Никон 27 января 1928 года – с этапом в известное вам место. Я болею туберкулезом легких лет 10 и думал, что умру прежде о. Никона, но Господь судил иное – о. Никон ушел в вечность, а я еще дышу и двигаюсь, хотя и с трудом – слабость и одышка ужасные. Об о. Никоне я особенно жалею. Мне хотелось его видеть и о многом говорить, но теперь всё кончено. Сошлись мы с ним в 1907 году в Скиту Оптиной Пустыни, где мы жили в числе братии, оба учились иноческой жизни у старца Божия о. Варсонофия, оба помогали старцу в его обширной переписке с духовными детьми, а затем, когда о. Никон был монастырским письмоводителем, я вместе с другими сотрудничал ему. После ликвидации монастыря жили в городе на одной квартире, и, в конце концов, вместе были взяты весной 1927 года и отведены туда, куда не хотели. Искренно уважал я о. Никона за его простоту и любовь к иноческой внутренней жизни, за его любовь к ближним. Хорошо было с ним и всегда можно было отдохнуть и согреться около него душой. Вечная ему память. Трогательно всё это – как жизнь и кончина о. Никона, так и память о нем среди знавших его. Царство ему Небесное. А остальным добрым инокам и верующим душам из мирян да поможет Господь в подвиге христианской жизни».

За несколько дней до кончины о. Никона иеромонах Парфений, тоже оптинский, бывший в ссылке в тех же местах, видел сон: о. Никон вдвоем с о. Кириллом, с чемоданами в руках, куда-то шли. Отец Парфений спросил: «А меня-то возьмете с собой?» Отец Никон ответил ему «Ты как хочешь, а Кирилла я не оставлю…» – и оба пошли дальше.

Когда пришел час о. Кирилла, когда он изнемог и уже не вставал с одра болезни, возле него были отцы Севастиан и Дионисий. Матушка Анастасия тоже была при нем, делая всё необходимое. «Отец Кирилл, – сказал о. Севастиан, – ты умираешь; помолись за меня и за сестру Анастасию». О. Кирилл в знак согласия опустил голову. Несколько мгновений спустя он тихо произнес: «Слава Тебе, Господи!» и предал свою чистую душу Богу своему. Это было 19 июля 1932 года (по ст. стилю). Отпевали и хоронили его отцы Севастиан и Дионисий. Около сорока четырех лет прожил этот оптинский монах, исповедник веры Христовой. Так умирали оптинцы, лишенные своей обители, – в ссылке, под пулями. И лишь редким из них дал Господь пережить годы гонений и послужить где-нибудь на приходе, в храме Божьем. Так друг о. Кирилла о. Рафаил (Шейченко) после ссылки служил в храме в Козельске. Он умер 19 июня 1957 года. Его келейница, бывшая шамординская монахиня м. Татьяна, видела сон, будто о. Рафаил стоит у подножия лестницы, по которой к нему спускаются с неба о. Никон (Беляев) и о. Кирилл (Зленко) в белых одеждах. Взяли они под руки о. Рафаила и начали возводить на небо. Да, они там, во дворах небесных у Господа, молитвенники наши, оптинские братья, много пострадавшие здесь, на земле, – среди них иеродиакон Кирилл (Зленко), прославивший Господа своей монашеской жизнью и мучительной смертью: «Слава Тебе, Господи!»