Опыт о неравенстве человеческих рас. Том 1

ГЛАВА V Египтяне; эфиопы

До сих пор речь шла только об одной цивилизации, образовавшейся из смешения белой расы хамитов и семитов с темнокожими, которую я назвал ассирийской. Ее влияние можно считать беспрецедентным по своим последствиям даже для нашего времени.

Однако ее нельзя назвать самой древней на земле, и равнины юго-западной Азии были не первыми, где появились и достигли расцвета мощные государства. Позже мы будем говорить об исключительной древности индусских государственных институтов, а пока остановимся на системе правления в Египте, которая образовалась примерно в одно время с ниневийскими государствами. В первую очередь рассмотрим истоки цивилизаторской нации, жившей в долине Нила.

Довольно точный ответ на этот вопрос мы найдем в физиологии: статуи и рисунки древности неопровержимо доказывают присутствие белого типа.[89] Очень часто в качестве образца красоты и благородства внешних черт называют известную статую из Британского Музея, называемую «Юный Мемнон». Изображенные в других скульптурах ранней античности жрецы, цари, военачальники принадлежат к белой расе, если не в чистом виде, то во всяком случае к ее разновидности, которая недалеко ушла от нее.[90] Однако широкие лица, большие уши, выраженные скулы, пухлые губы часто фигурируют в изображениях людей в подземельях и храмах и свидетельствуют о большой пропорции черной крови обеих разновидностей — темнокожих с прямыми и курчавыми волосами.[91] В этом отношении нет ничего убедительнее, чем сооружения в Мединет-Абу. Таким образом, можно предположить, что египетское население включало в себя следующие элементы: темнокожие с прямыми волосами, негры с пушистой шевелюрой и белый элемент, который обеспечил жизнеспособность всей этой смеси.

Трудность заключается в том, чтобы определить, к какой ветви семейства принадлежал последний элемент. Блюменбах сравнивает голову Рамсеса с индусским типом. Это замечание, справедливое само по себе, к сожалению, недостаточное основание для того, чтобы сделать вывод, поскольку исключительное разнообразие египетских типов в разные времена постоянно колеблется между двумя полюсами: меланийским и белым. Во всех случаях, даже в голове, приписываемой Рамсесу, черты лица, красивые и очень близкие к белому типу, тем не менее уже претерпели сильные изменения в результате смешения и знаменуют собой начало деградации. Кроме того, нельзя забывать о том, что физиогномические признаки часто не могут служить объективными характеристиками, когда речь идет о нюансах. Если физиология показывает, что в жилах египтян текла кровь белых, то она не может ответить, из какой ветви пришла эта кровь: хамитской или арийской. Тем не менее она в целом опровергает мнение о том, что предки Сесостриса были китайскими поселенцами; кстати, сегодня эта гипотеза даже не обсуждается всерьез.

История — наука более эксплицитная, чем физиология, но и она не в состоянии объяснить истоки египетской нации. Многовековые исследования и попытки так и не привели к согласию относительно хронологии царств и царей, а еще больше относительно синхронизма, который объединяет фактографию долины Йила с событиями, происходившими в других местах. Этот уголок земного шара всегда был одним из самых загадочных и притягательных для науки.

По мнению одних исследователей, кульминационной точкой цивилизации, искусств и военного могущества Египта следует считать эпоху между царствованием Осиртасена, фараона XVIII династии, и Рамсеса III (XIX династия): т. е. между 1740 и 1355 гг. до Рождества Христова.[92] Но период сооружения пирамид уходит еще глубже в историю, и гениальные попытки Бунзена расшифровать загадки веков относятся к этим памятникам. Следуя методу, который обычно применяется к трудам Эратосфена, можно вычислить, что пирамиды к северу от Мемфиса, считающиеся самыми древними, были построены около 2120 г. до н. э. Суфисом и его братом Сенсуфисом. Таким образом, в 2120 г. до н. э. Египет уже представлял собой довольно развитое государство, способное осуществить работы, самые удивительные из человеческих дел.

Следовательно, белые поселенцы пришли сюда до этой эпохи, потому что каждая группа пирамид относится к разным периодам.[93]

Существовала гипотеза, что одна из хамитских ветвей дошла до долины Нила между Сиеной и морем и основала там египетскую цивилизацию, но она не выдерживает никакой критики. Зачем понадобилось этим хамитам, создавшим сильное государство, порывать все связи с другими народами их расы, отгораживаясь таким образом от проторенной дороги и уходя от средиземноморского побережья, от дельты Нила, чтобы построить государство, во всех отношениях враждебное цивилизации черных хамитов? Как могли они сделать своим язык, настолько отличавшийся от наречий их сородичей? Убедительного ответа на эти вопросы не существует. Таким образом, египтяне не являются хамитами, и их истоки следует искать в другом месте.

Древнеегипетский язык включает в себя три части. Одна принадлежит к «черным» языкам. Другая, обусловленная контактом этих «черных» языков с наречием хамитов и семитов, дает ту смесь, которую назвали по имени второй из вышеуказанных рас. Наконец, существует третья часть, очень таинственная и самобытная, но во многих отношениях она свидетельствует об арийских корнях и родстве с санскритом.[94] Это важное обстоятельство, будь оно солидно доказанным, могло бы положить конец дискуссии и реконструировать маршрут белых поселенцев Египта от Пенджаба до устья Инда, а оттуда в долину верхнего Нила. К сожалению, это еще не совсем ясно и может служить лишь версией. Однако вполне возможно, что доказательства вскоре отыщутся.[95]

Долины нижнего течения Нила долгое время считались частью страны Миср. Но это было ошибочное мнение. Места, где египетская цивилизация познала расцвет в самые древние времена, находятся гораздо выше, чем дельта. За пределами арабского побережья, где бесплодная почва не привлекала переселенцев, древняя цивилизация занимает не очень большое пространство и не достигает Средиземного моря. Возможно, она не стремилась порвать все связи с прародиной. Несмотря на пески и скалы, окаймляющие залив, через который могли проникать иммигранты, торговые портовые города существовали и здесь (например, Филотерас), и все они были связаны с плодородным центром, где и происходило главным образом переселение благодаря созданным в пустыне поселениям или промежуточным станциям, например, Вади-Джазус, о котором известно, что его колодцы привел в порядок Амунм-Гори (1686 г. до н. э.). Это было еще в то время, когда египтяне не владели побережьем Палестины. Есть основания полагать, что изумрудные копи в Джебель-Забара эксплуатировались еще до нашей эры. В захоронениях фараонов XVIII династии в изобилии находят лазурит и другие драгоценные камни, происходящие из Индии. Я не говорю здесь о фарфоровых вазах, попавших сюда, вне всякого сомнения, из Китая и обнаруженных в подземельях, возраст которых не установлен. Одного этого факта достаточно, чтобы с полным правом датировать эти памятники и их содержимое очень далекой эпохой.

Исходя из того, что создали египтяне в центре долины Нила, я делаю вывод, что они не принадлежали к хамитским и семитским народам, которые переселялись в западную Африку по побережью Средиземного моря. Из того факта, что все их резные фигуры несут на себе явно кавказскую печать, можно заключить, что цивилизаторская часть этого народа имела «белое» происхождение. А арийские следы в их языке свидетельствуют о их первородном родстве с санскритским семейством. Чем глубже мы изучаем народ Исиды, тем большее количество находок подтверждают эту версию.

Я уже говорил, что в самые далекие исторические времена египтяне имели мало связей — или вообще их не имели — с хамитскими или семитскими народами и районами, где эти народы обитали; между тем они, по всей вероятности, поддерживали продолжительные отношения с приморскими юго-восточными народами. Их деятельность была настолько естественно направлена в эту сторону, а ее последствия имели настолько большое значение, что во времена Соломона наблюдался очень высокий объем торговли между двумя странами.

Констатируя санскритское происхождение цивилизаторского ядра расы, не следует отрицать, что начиная с очень древней эпохи эта раса сильно пропиталась черной кровью и смешалась с многочисленными хамитскими отпрысками и сыновьями Сима. В этой связи я упоминал о свидетельствах арабского происхождения жителей долины Нила от Сиены до Мероэ. Книга Бытия находит семитов среди сыновей Месраима, сыновей Хама (X, 13, 14). Несмотря на столь смешанное происхождение сами египтяне считали себя автохтонным народом. Они действительно были таковым как наследники по крови меланийских аборигенов. Однако если обратиться к самой благородной части их генеалогического дерева, придется отказаться от подобного мнения по этому вопросу и считать их иммигрантами, причем не столько с севера и востока, сколько с юго-востока.

Жестокой религии ассирийцев египтяне противопоставили величественный культ, пусть и не настолько идеальный, но, по крайней мере, более гуманный, который вытеснил в эпоху Древней Империи, при первых наследниках Менеса,[96] негритянский обычай иератических массовых убийств и с тех пор никогда не пытался его возродить.

Конечно, общие принципы религиозного искусства, практиковавшиеся в Фивах и Мемфисе, не препятствовали изображению уродливого, но они и не стремились к ужасному, и хотя образ Тифона и других еще можно назвать отталкивающим, египетское божество отличается скорее гротескными формами, а не конвульсиями дикого зверя или гримасами людоеда. Эти отклонения вкуса, смешанные с истинным величием и определяемые, скорее всего, количеством черной крови, отступают на задний план перед благородством белой части, которая превосходила хамито-семитское влияние и демонстрировала мягкость, отказываясь от жестокости и вынуждая черный элемент отступать в сторону смешного.

Однако было бы преувеличением воздавать слишком высокую хвалу населению долины Нила. Если с точки зрения нравственности стоит предпочесть смешное общество обществу злому, то с точки зрения силы это нельзя считать достоинством. Вина и несчастье ассирийцев заключается в том, что они пали ниц у ног таких чудовищ, как Астарта, Ваал, Мелькарт, этих ужасных идолов, изображения которых обнаружены и в Сардинии, и у стен Хорсабада, но и жители Фив и Мемфиса, со своей стороны, виновны в том, что, возможно, по причине родства с местной расой, боготворили то, что есть самое низкое как в растительном, так и в животном мире. Не стоит упоминать здесь культ кобры, распространенный среди народов Индии и Египта и унаследованный ими от своих предков, жителей общей прародины[97] Не будем касаться также крокодилов и прочих ужасов, составлявших культ негров. А также суеверное обожание таких, в общем невинных, представителей животного мира, как козел, кот или скарабей; или овощей, которых можно назвать элементарно низменными и вульгарными как с точки зрения формы, так и прочих достоинств — вот свидетельства негритянского влияния в Египте, которое можно увидеть и в Ханаане и в Ниневии. Здесь царствует абсурд, и только белый элемент служит разграничительным знаком. В этом и заключается разница между ассирийцами и египтянами.

Я вовсе не смешиваю культ Аписа, и тем более почитание коровы и быка, с обожествлением растений. Конечно, преклонение перед божеством часто принимает уродливые формы, граничащие со страхом.[98] Но в основе любви египтян к коровьему роду лежит нечто большее, нежели простой фетишизм. Ее можно объяснить древними пастушескими обычаями белой расы, которые так же, как и преклонение перед коброй, имеют индийское происхождение. Впрочем, источником этих суеверий не является жестокость.

Такую же оговорку я бы сделал в отношении других, столь же поразительных фактов сходства, например; образ Тифона, любовь к лотосу и прежде всего характерная космогония, близкая к идеям брахманизма. По правде говоря, иногда бывает рискованно делать слишком прямые выводы из таких сравнений. Часто идеи могут путешествовать по миру в состоянии, близком к смерти, и возрождаться на благодатной почве, пройдя перед этим большие расстояния. Таким образом, оказываются пустыми ожидания, питаемые в отношении присутствия идей в двух далеких друг от друга местах, и попытки констатировать идентичность рас у двух совершенно разных народов. Однако в данном случае мы вряд ли ошибаемся. Самая неблагоприятная гипотеза относительно прямых связей между индусами и египтянами должна была бы предполагать, что теологические представления первых пришли через священную землю в Гедрозию, затем через различные арабские племена и, наконец, попали к последним. Между тем гедрозийцы были невежественными варварами, остатками черных племен[99] Арабы целиком восприняли хамитские понятия, и у них не обнаружено никаких следов тех теологических принципов, о которых идет речь. Следовательно, они пришли прямо из Индии без всякого посредничества. Это еще один убедительный аргумент в пользу арийского происхождения народа фараонов.

Я не склонен считать окончательным доказательством одну особенность, которая на первый взгляд поражает воображение. Это существование каст в обеих странах. По-видимому, этот институт несет на себе печать оригинальности, которая позволяет считать его продуктом из единого источника и в то же время сделать вывод о его наличии у нескольких, не связанных друг с другом народов. Но при тщательном размышлении можно без труда убедиться в том, что генеалогическая организация социальных функций есть всего лишь прямое следствие идеи неравенства рас и что повсюду, где есть победители и побежденные, особенно когда оба полюса государства оказываются разделенными физиологическими барьерами, у сильных появляется желание сохранить власть для своих потомков и сохранить по возможности чистой свою кровь, достоинство которой они считают единственной причиной своего владычества, В какой-то момент почти все ветви белой расы испытали на себе тяжесть этой системы исключительности, и если они не зашли в этом отношении так же далеко, как охранители Вед или сторонники Осириса, так только потому, что уже проживали среди родственного населения. Можно сказать, что все белые общества начинали претендовать на исключительность слишком поздно, это касается и египтян и брахманов. Их претензии на исключительность могли родиться только из отрицательного опыта, поэтому представляли собой бесполезную попытку.

Итак, существование каст само по себе не предполагает идентичность народов, т. к. касты есть у германцев, этрусков, римлян — не только в Фивах или в Видеха. Однако на это можно возразить таким образом: если идея разделения должна родиться везде, где есть две неравные расы, то по-иному обстоит дело с практической реализацией этой идеи — именно в этом можно найти большое сходство систем Египта и Индии, где существовало постоянное принуждение человека заниматься тем, чем занимались его предки. Но есть и различие: в Египте сын должен был исполнять те же функции, что и отец, тогда как мать могла происходить из другой среды (исключая семью пастуха). Это исключение против пастухов, вынужденная параллель запрета на посещение ими храмов, подтверждает терпимость общих правил. Примеров тому немало: цари женились на негритянках, как Аменоф I. Цари были мулатами, как Аменоф II, и общество закрывало на это глаза.

Наконец, приведем два последних и, конечно, самых сильных доказательства.

Египетские анналы приписывают честь учреждения каст одному из первых царей (III династия) — Сесонхозису, согласно мифу о путешествии аргонавтов, или Сесотрису, по мнению Аристотеля.

Второй аргумент: столь ранняя эпоха, когда арийские переселенцы должны были покинуть устье Инда, чтобы двинуться на запад, отрицает санскритское происхождение законов, поскольку таковых еще не было в той стране.

Я вовсе не собираюсь подкреплять свою точку зрения таким слабым аргументом. И, протестуя против слишком прямолинейных выводов из факта одновременного существования каст в Индии и Египте, я не собираюсь утверждать, что некоторые следствия, вытекающие из такого факта, не могут служить весомым подтверждением общности происхождения: например, одинаковое преклонение перед служителями культа, их долгое владычество в обеих странах и подчинение, в котором им удавалось держать военную касту, даже тогда, когда та была у власти: такого триумфа никогда не знало хамитское духовенство, и именно это составляло славу и силу цивилизаций Инда и Нила. Дело в том, что арийская раса вообще отличается религиозностью, и жрецы постоянно вмешивались в частную жизнь людей и держали под контролем даже обычаи и привычки. В Египте, так же как в Индии, служители храмов регламентировали всю повседневную жизнь вплоть до выбора пищи. Короче говоря, хотя количество каст в этих странах различно, иерархия приблизительно одинакова.[100] Вот, пожалуй, и все, что можно сказать по этому, на первый взгляд второстепенному вопросу, который проясняет отдельные фрагменты и факты сходства двух цивилизаций.

Самые древние памятники египетской цивилизации находятся в верхней и нижней частях страны. Одной из столиц Древней Империи был город Фивы, основанный Сесортесеном I, первым царем фиванской династии, XII династии Манефона, в 2300 г. до н. э. Игнорируя север и северо-восток страны, первые династии оставили следы противоположного направления своей активности, и их связи с Индией должны были осуществляться через земли арабов-кушитов, восточное побережье Африки и, вероятно, некоторые крупные острова.[101]

Однако там нет свидетельств, за исключением Синайского полуострова, целенаправленных завоеваний в отличие от южного и западного направлений на Африканском континенте, где египтяне вели себя как хозяева. Таким образом, главная арена древнеегипетской цивилизации тянется полосой вдоль Нила до моря и поднимается выше Мероэ, где расширяется на запад под пальмы оазиса Аммона.

Древние, учитывая эту ситуацию, дали географическое название «Куш» Верхнему Египту и части Среднего Египта, а также Абиссинии, Нубии и районам Йемена, населенным потомками черных хамитов. Между прочим, по мнению Уилкинсона, это название относилось и к Неджу и Йемену, а также к самой ближней части Азии.

Священное Писание называет Немрода кушитом. Ученые долго ломали голову над тем, что понимать под этим названием, и так и не пришли к единому мнению. С этим названием, так же как с некоторыми другими (Индия, Сирия, Эфиопия, Иллирия), связаны различные варианты, без конца менявшиеся со временем и с направлением в политике. Лучше всего отказаться от реконструкции точных границ Куша и признать, что среди входящих в эту страну территорий Египет, несомненно, занимает первое место и объединяет их в общую цивилизацию; я склонен считать, что это слово включает в себя и сам очаг, и завоевания этой древней культуры, которая обратилась исключительно к югу, а не к побережью Средиземного моря.

Величественными останками этой древней славы являются пирамиды. Они были сооружены при первых династиях, которые, начиная с Менеса до эпохи Авраама и немного позже, до сих пор служат предметом дискуссий.[102] В этом отношении стоит отметить, что здесь, как и в Ассирии, на вершине власти находятся боги, ниже стоят жрецы, еще ниже военачальники.[103] Это проявление негритянской идеи, которая выражена здесь в той же форме и связана с похожими обстоятельствами. Боги — это белые люди, священники — мулаты, представители иератической касты. Цари — это военачальники, которым общество белого происхождения доверило управлять империей, т. е. телом, оставляя душу на попечение соперников. Можно предположить, что борьба была долгой и упорной, что священники яростно отстаивали корону и трон, а военная верхушка проводила гибкую политику. Суверен мог принадлежать к одной или другой касте — жрецов или военных. Но если суверен был из второго класса, ему, прежде чем сесть на трон, требовалось заручиться поддержкой служителей храмов и обучиться священнодействиям. Только сделавшись иерофантом по форме и сути, удачливый солдат мог назваться царем и в продолжение оставшейся жизни оказывать безграничное уважение религии и ее служителям; в своей личной жизни и самых интимных привычках он никогда не нарушал правила, авторами и хранителями которых были жрецы. Соперники властителя никогда не спускали с него глаз. Его зависимость была особенно ощутимой, когда речь шла об общественных делах. Ничто в стране не происходило без участия иерофанта; он был членом высшего совета, и его голос был решающим в спорах; цари знали, что после их смерти они подлежат суду, но не своих подданных, а священников, и в нации, имевшей столь необычные идеи о потусторонней жизни, можно легко предположить, какой ужас вызывала у самого сурового властителя мысль о процессе, который в присутствии его бессильного трупа мог лишить его самого большого счастья — величественного захоронения и последних почестей. Его судьи постоянно оставались начеку, и остерегаться их приходилось всю жизнь.

Итак, существование египетского фараона — скованного, окруженного соглядатаями — было бы невыносимо, если бы ему не была дана определенная компенсация. Если оставить в стороне религиозные права, монарх был всемогущ, и люди всегда оказывали ему самые изысканные почести, стоя на коленях. Конечно, он не был богом, и его не боготворили при жизни, но его считали абсолютным судьей в делах жизни и смерти, а также чем-то священным, поскольку он сам был жрецом. Самые влиятельные лица государства были недостаточно благородны, чтобы служить ему самым унизительным образом. Его сыновьям выпадала честь бежать за его колесницей, глотая пыль и держа в руках зонтики от солнца.

Эти нравы были близки тому, что происходило в Ассирии. Абсолютный характер власти и беспрекословное повиновение подданных были настолько же выражены в Ниневии. Между тем там не наблюдалось рабской зависимости царя от священников, а если обратиться к другой ветви черных семито-хамитов, если перенестись в Тир, там мы также найдем царя-раба, но там властвует аристократия, а понтиф Мелькарта не является главенствующей силой.

Что касается сходства и различия с этнической точки зрения, то сходство можно увидеть в бесправии подданных и в абсолютности власти. Власть над невежественным населением абсолютна и в Египте, и в Ассирии, и в Тире. Причина заключается в том, что во всех странах, где черный элемент находился или находится под властью белых, правление приобретает характер жестокости — с одной стороны, в связи с необходимостью добиться подчинения, а с другой, из страха, что невежественные подданные завоюют права неограниченной власти.

Источник различий в том, что цивилизаторская ветвь в Египте превосходила во всем потомков Хама и Сима. Поэтому санскриты-египтяне принесли в завоеванные земли более высокую организацию и мораль, и известно, что всюду, где единственно возможной формой правления является деспотизм, власть духовенства, даже в самых крайних проявлениях, несет в какой-то мере спасительную функцию, так как в ней, по крайней мере, больше интеллекта.

После царей и жрецов Египта не надо забывать аристократов, которые, наподобие кшатриев Индии, были единственными, кто имел право носить оружие и защищать страну. В своей среде они были более или менее равны, зато, не жалея сил, угнетали тех, кто стоял ниже. Простой люд в Египте был несчастен до крайней степени, и его существование, почти не гарантированное законами, зависело от прихоти высших классов. Он был обречен на рабский труд, сельскохозяйственные работы пожирали его здоровье; простой народ жил и умирал в хижинах от истощения и болезней, и никто о нем не заботился, а роскошные дома, которые он строил, прекрасные плоды, которые он выращивал, ему не принадлежали. Того, что ему доставалось, едва хватало на питание. Так описывают жизнь низших классов в Египте древнегреческие авторы, в том числе Геродот. Справедливости ради напомним жалобы истощенных от голода евреев, которым пришлось питаться в пустыне манной. Эти кочевники тогда сожалели об утраченных оковах плена. Но они забыли о том, что покинули страну Миср, спасаясь от невыносимого гнета, который в принципе был обычным образом жизни местного населения. Местные жители не могли последовать примеру детей Израиля и, будучи расой, менее благородной, они в меньшей степени страдали от тягот. Исход израильтян с этой точки зрения может служить доказательством решимости, с какой гений народов, близких к белому семейству, может избегать рабства в его крайних проявлениях.

Политический режим, навязанный простому народу в Египте, был не менее жестоким, чем в хамитских и семитских странах, что касается рабства и бесправия. Однако по сути он был менее кровавым, потому что религия, мягкая и милосердная, обходилась без тех чудовищных массовых убийств, какие были угодны богам Ханаана, Вавилона и Ниневии[104] В этом смысле египетский крестьянин, рабочий или раб не знали ужасов азиатского гнета — но только в этом смысле. Им не грозил жертвенный кинжал, зато всю свою жизнь они пресмыкались перед высшими кастами.

Их использовали как тягловый скот на тяжелых работах по сооружению памятников, которыми будут любоваться в грядущих столетиях. Это они перемещали огромные блоки для статуй и монолитных обелисков. Эти черные или почти черные работники гибли толпами, строя каналы, а те, у кого была более светлая кожа, рисовали чертежи, распоряжались и следили за работами, а по их завершении принимали на себя славу творцов. И пусть сегодня человечество содрогнется, представив себе это зрелище. Но отдав дань возмущению и сожалению, можно понять ужасные причины, которые вынуждали народные массы Египта и Ассирии терпеливо сносить жестокий гнет: у плебса этих стран была неодолимая этническая потребность подчиняться прихотям своих хозяев за то, что эти хозяева имели при себе нечто вроде талисмана, дающего им право на угнетение, а именно, достаточное количество белой крови.

Такая ситуация имела место в самые славные периоды египетского могущества. В самые лучшие времена ассирийской империи троны Вавилона и Ниневии не видели более благородных царских лиц, чем те, которыми мы и сегодня любуемся на величественных скульптурах Бени-Хассана.[105]

Но совершенно очевидно, что эта чистота крови, пусть и относительная, не могла сохраняться долго. Сама кастовая организация не способствовала этому. И, если бы единственной причиной ее существования было влияние индийского типа, египетская цивилизация не продержалась бы так долго, и упадок ее начался бы задолго до Рамсеса III, который завершает самую величественную эпоху Египта, т. е. задолго до XIII в. до н. э.

Эту цивилизацию поддерживала кровь ее азиатских врагов — хамитов и семитов, которые не раз и разными способами возрождали ее. Я не собираюсь рассуждать о национальности гиксосов, но не может быть сомнений в том, что они принадлежали к расе, близкой к белым народам[106] С политической точки зрения, их появление было бедой, но одновременно освежало местную кровь. Велись войны с азиатскими народами, и хотя вряд ли можно говорить о больших завоеваниях до самого Каспийского моря, о чем иногда пишут, поскольку нет никаких следов ни в истории, ни в памятниках Азии, свидетельствующих о пребывании там армии фараонов, но удачные походы Сесостриса, Рамсесов и других царей были источником притока во внутренние номы пленников из Ханаана, Ассирии и Аравии, и их кровь в какой-то степени смягчила дикую черную кровь, которую постоянно вливали в жилы нации низшие классы, особенно соседние абиссинские и нубийские племена.

Следует также иметь в виду двойной — хамитский и семитский — приток, который в течение многих веков питал Средний Египет. Именно таким путем наполовину белые орды распространились по западному берегу Африки, а образовавшееся в результате этого население позже дало государству наследников Менеса смешанную расу, в которой не было индийской крови и все достоинство которой заключалось в многочисленных смешениях с цивилизаторскими народами Нижней Азии.

Из таких последовательных притоков «белых» принципов появились народы, которые предотвратили преждевременный упадок кушитской цивилизации и одновременно, поскольку эти притоки никогда не были особенно мощными, египетский дух мог постоянно держаться в стороне от демократических тенденций, которые окончательно восторжествовали в Тире и Сидоне, потому что местные простолюдины никогда не поднимались до такого уровня, чтобы им могла прийти дерзкая мысль сравниться с господами. Все революции происходили между высшими кастами, иератическая и царская система не подвергалась опасности. Если иногда во главе какого-нибудь нома вставали меланийские династии, например, Тирхаках,[107] их власть длилась недолго: это было случайное возвышение некоторых племенных вождей в результате политических пертурбаций, и у таких властителей никогда не возникала мысль использовать свое положение для того, чтобы установить равноправие наподобие того, что имело место в Финикии после уличных беспорядков. Этим тоже можно объяснить политическую стабильность в Египте.

Эта стабильность быстро превратилась в стагнацию, потому что Египет по-настоящему развивался, только когда у власти была индийская ветвь, которая его основала, а того, что дали ему остальные белые расы, было достаточно для того, чтобы продлить цивилизацию, но не развивать ее.

Тем не менее даже в период упадка, когда египетское искусство после XIX династии, т. е. после Менеф-таха (1480 г. до н. э.) почти не оставило памятников, которые могли бы соперничать, ни по совершенству исполнения, ни по масштабности, с памятниками предыдущих эпох, Египет всегда оставался настолько выше стран к югу и к юго-западу от него, что не переставал быть для них источником их существования.

Однако цивилизаторскую функцию Египта нельзя назвать монопольной, и здесь необходимо отметить, что цивилизация в Абиссинии имеет два истока. Один, без сомнения, египетский, и он был самым богатым, а второй также заслуживает упоминания. Он был связан прежде всего с очень древней эмиграцией черных хамитов, арабов-кушитов, затем семитов, арабов-химиаритов: и те и другие перешли Баб-эль-Мандебский пролив и принесли народам Африки то, что сами усвоили из ассирийской культуры. Судя по положению этих народов на южном побережье Аравии и обширной торговле, которую они вели с Индией и которая, видимо, привела к созданию санскритского города Нагара, вполне вероятно, что и их представления и понятия приобрели арийскую окраску параллельно с этническим смешением этих торговцев с индийскими группами. Во всяком случае на примере финикийцев мы видим, какой степени развития могли достичь эти народы, родственные ассирийцам: они оказались способными лишь понять и воспринять то, что создали более белые ветви, т. е. народы Месопотамии. Как бы ни бьши способны финикийцы, они не поднялись выше этого уровня, а если учесть, что их кровь постоянно обновлялась и улучшалась за счет притока наполовину белых эмигрантов (чего недоставало химиаритам, поскольку их смешение с индусами не было столь плодотворным), приходится заключить, что арабские цивилизации, в том числе ассирийская, не идут ни в какое сравнение с расцветом ханаанских городов.[108]

Если судить об их численности, переселенцы, которые перешли Баб-эль-Мандебский пролив и обосновались в Эфиопии, принесли туда слабо развитую цивилизацию, и черные расы Нубии и Абиссинии не претерпели бы существенных изменений ни в физическом, ни в нравственном отношении, если бы соседство с Египтом не обогатило скромные достижения цивилизаций Мисра и Аравии.

Я не хочу сказать, что Абиссиния и окружающие земли сделались местом обитания развитого общества. Дело не только в том, что культура этой страны никогда не отличалась оригинальностью, и не в том, что она всегда ограничивалась простым и весьма отдаленным подражанием тому, что происходило в арабских городах побережья, в арийской Индии и в египетских столицах — Фивах, Мемфисе, а позже в Александрии, — но даже это подражание было неполным и неумелым.

Я знаю, что сделал очень рискованное заявление, которое не замедлит вызвать негодование тех, кто славословит негритянскую расу: не секрет, что в силу политических хитросплетений покровители этой малой части человечества, не моргнув глазом, представили абиссинскую цивилизацию как типично африканскую, рожденную интеллектом их любимцев и предшествующую любой другой культуре. Более того, закусив удила, они распространили эту так называемую черную цивилизацию на весь Египет и затащили даже в Азию. А истина в том, что физиология, лингвистика, история, памятники, здравый смысл единодушно отвергают такое обращение с прошлым. Но изобретателей этой оригинальной системы не так-то просто остановить. Игнорируя науку и вооружившись беспримерной дерзостью, они дойдут до того, что скоро сделают Аксум столицей мира. Я упоминаю об этих гипотезах только для того, чтобы не обсуждать их всерьез[109]

Те, кто хочет не просто позабавиться, могут обратиться к науке, согласно которой абиссинская цивилизация происходит из двух упомянутых мною источников — египетского и арабского, — причем первый намного старше второго. Трудно с достаточной точностью установить, когда происходили первые переселения кушитов из Азии и химиаритов. По мнению Скалигера (XVII в. н. э.), нашествие иоктанидов в эту африканскую страну имело место во времена царствования Юстиниана. Другой автор, Лудольф, опровергает это и придерживается мнения Конрингиуса. Чтобы не приводить здесь все его рассуждения, я отмечу только два основных: во-первых, аргумент относительно очень ранней эпохи химиаритскои эмиграции, во-вторых, его характеристика древнеэфиопского языка, которая противоречит моему утверждению о преобладании египетского элемента в абиссинской цивилизации.

Остановимся сначала на первом моменте: Лудольф очень ловко парирует рассуждения Скалигера по поводу молчания греческих историков о химиаритскои эмиграции в Абиссинию. Он доказывает, что здесь речь идет о простом, накопленном за долгие века забвении факта, слишком часто повторявшегося в прошлом, которому не придавали большого значения. В эпоху, когда греки начали заниматься этнологией народов, которые, с их точки зрения, жили на краю света, эти события были уже столь далеки для них, тем более, что они мало интересовались чужой историей. Так что молчание эллинских путешественников ничего не доказывает и никак не затрагивает вопросы физического сходства и родства языков, т. е. аргументов, очень важных для Лудольфа. Именно об этом и есть смысл говорить, и это будет моим вторым пунктом.

Родство между арабским и древним эфиопским языком, или языком «геез», не обусловлено происхождением — это простое следствие природы двух наречий, объединяющее их в одну и ту же группу. Если язык геез входит в семитское семейство, это не означает, что он обязан этим фактом арабскому языку. Местное население страны (чисто черная раса) создавало для него основу, или скелет, и обрамление, или внешнюю оболочку. Оно усвоило все его элементы и принципы даже еще лучше, чем химиариты, поскольку последние искажали чистоту «черного языка» арийскими элементами, оставшимися в их памяти, и для того, чтобы бросить в почву языка цивилизованной Эфиопии семена чужеродного влияния, даже не потребовалось бы вмешательства семитов. Отметим попутно, что эти же самые семитские элементы встречаются и в древнеегипетском языке. Таким образом, не отрицая того, что химиариты оставили в языке Эфиопии следы своего «белого» происхождения, следует отметить, что такие же отпечатки могли быть результатом египетского влияния. Кроме того, некоторые элементы — и не только арийские, но особенно санскритские, отложившиеся в древнеегипетском языке и перешедшие затем в геез, — делают этот язык системой тройного происхождения. А национальный язык является отражением этнических корней: он больше нагружен семитскими, т. е. черными элементами, чем арабский и в особенности египетский, и имеет меньше санскритских следов, чем последний.

При XVIII и XIX династиях (1575–1180 гг. до н. э.) абиссинцы оказались под властью фараонов и платили им дань. На памятниках есть сцены, изображающие, как аборигены приносят царским сборщикам податей диковинные богатства своей страны. По виду сборщики очень близки к негритянской расе и одеты в туники из прозрачного муслина, сотканного в Индии или в городах Аравии и Египта. Эту короткую, до колен, одежду поддерживает кожаный пояс, богато и искусно украшенный. На плечи наброшена шкура леопарда, на груди бусы, на запястьях браслеты, с ушей свисают большие металлические серьги, а голова увенчана павлиньими перьями. Хотя этот варварский наряд не соответствовал вкусу египтян, подражание чувствуется во всех основных элементах костюма, например, в тунике и поясе. Кстати, некоторые иерофанты заимствовали у негров леопардовую шкуру.

Сама дань не свидетельствует о развитии народа. Это в основном редкие животные, скот и рабы. Войска, формировавшиеся из местных жителей в качестве вспомогательной силы, не имели строгой организации, свойственной египтянам или семитам, и сражались без всякого плана. Т. е. в эту эпоху ничто не указывает на высокий уровень развития — даже в простой имитации обычаев завоевателей.

Следует обратиться к более поздним временам, чтобы отыскать какую-либо четкую этническую причину прогресса, о которой я упоминал выше.

Царь Псамматик (664 г. до н. э.), первый из саитской династии (XXVI по Манефону), вызвал недовольство армии своим предпочтением ионическо-греческим и карийско-семитским наемникам, в результате чего в Абиссинию хлынула волна военной эмиграции: 240 тысяч солдат, бросив жен и детей, ушли на юг и не вернулись. С этого времени следует датировать блестящий век Абиссинии, и с этого момента можно говорить о памятниках на этой земле.[110]

240 тысяч опытных воинов-египтян, принадлежавших к военной касте, конечно имевших в жилах черную кровь и, возможно, примесь белой расы, полученную через хамитов и семитов, пришли в Абиссинию, где уже дало всходы влияние высшей расы, и все это стало определяющим фактором активности, которая сломала застывшую систему черной расы.[111] Но все равно удивительно и необъяснимо, как ш образом особенная цивилизация могла родиться из этой смеси, где продолжал преобладать черный элемент. Памятники представляют собой лишь посредственную имитацию того, что мы наблюдаем в Фивах, Мемфисе и других местах. Нет никаких следов, никаких свидетельств творчества самих абиссинцев, и самая большая их слава, сделавшая их имя известным, заключается в том, что они были последним из народов Африки, у которого благодаря исключительно кропотливым исследованиям удалось обнаружить следы настоящей политической и интеллектуальной культуры.

В эпоху римской империи получила большое развитие мировая торговля, в которой, вслед за химиаритами, определенную роль играли абиссинцы. В это время окончательно закатилось солнце Древнего Египта. Греческие поселенцы, колоны, дошли до Нубии, и семитский элемент, принесенный ими, начал вытеснять память о фараонах. Язык геез имел письменность, заимствованную у арабского. Однако, несмотря ни на что, уроженцы страны почти ничем не проявили себя, их вклад оказался настолько стерт временем, что они остались загадкой даже для самых ученых и дотошных географов.

Появление христианства не способствовало повышению уровня их культуры. Справедливости ради отметим, что еще какое-то время, будучи верными своей привычке все получать из Египта и тронутые апостольским рвением первых миссионеров, они в целом приняли новую веру. Благодаря соседству арабских племен, вместе с которыми они осуществили несколько походов при императоре Юстиниане и тем самым упрочили свои древние связи, они восприняли кое-какие еврейские идеи, которые дали плоды позже и которые естественным образом соответствовали семитской части их крови.

Христианство, принесенное отцами-пустынниками, этими жуткими отшельниками, привыкшими к самой суровой жизни, к самым чудовищным самоистязаниям и членовредительству, поразило воображение этих людей. Скорее всего они остались бы равнодушными перед мягкими и возвышенными добродетелями другого святого, но страдания Святого Антония или Марии Египетской имели над ними неограниченную власть; поэтому католицизм, столь великолепный в своем разнообразии, столь универсальный и полный в своих религиозных проявлениях, так и не сумел добраться до сердец этих спутников газели, гиппопотама и тигра, точно так же, как позже он не смог убедить, несмотря на старания Адама из Бремена, скандинавов. Абиссинцы, наполовину уже отпавшие от египетской цивилизации после ослабления верхних провинций Древней Империи фараонов и больше ориентированные на Йемен, в продолжение долгих веков находились в промежуточном состоянии между полным варварством и кое-какой социальной организацией, и чтобы завершить трансформацию, понадобился свежий приток семитской крови. Это вливание произошло через 600 лет после Иисуса Христа, и виновниками стали арабские мусульмане.

Я не буду останавливаться на нескольких завоеваниях, которые осуществили абиссинцы на арабском полуострове. Нет ничего удивительного в том, что из двух народов, живущих рядом, иногда временные победы одерживает наименее благородный. Абиссиния никогда не пользовалась плодами своих побед в Йемене. Только добавление черной крови было результатом этих событий и ускорило возвышение химиаритов. Кстати, владычество абиссинцев в Йемене продолжалось недолго: с 529 г. по 589 г. н. э.

В эпоху ислама отношения арабских народов с Эфиопией приняли совсем другой этнический смысл. Ни Греция, ни Рим при всем их блеске и величии не смогли привести абиссинцев в лоно своих цивилизаций. Семиты Магомета осуществили это обращение и добились не столько религиозного усердия, сколько забвения африканцами старых социальных форм. Произошло сильное смешение крови пришельцев и местного населения. Они прекрасно поняли друг друга, у них была одинаковая логика, они одинаково воспринимали реальность. Индийская кровь потускнела и уже не могла претендовать на ведущую роль. Одежда, нравы, принципы правления и вкусы арабов вытеснили воспоминания о прошлом, но трансформация была неполной. Собственно говоря, мусульманская цивилизация никогда не проникала здесь глубоко. В своем самом высшем проявлении она являла собой этническую смесь, слишком отличную от образа жизни абиссинцев. Последние ограничились тем, что усвоили семитскую часть мусульманской культуры, и до сегодняшнего дня, как христиане, так и магометяне, они никогда не были ничем иным, кроме как завершением, последним элементом, пограничным символом этой греко-семитской цивилизации; с самой глубокой древности, куда скоро мы вернемся, они оставались только отголоском египетского совершенства, питаемым памятью об Ассирии, передаваемой из поколения в поколение. Фантастическое великолепие двора Отца Жана, если он действительно был великим Негусом, существовало только в воображении путешественников-романтиков прошлых времен.

Впервые наши ученые нашли в Эфиопии одну из тех стран, которые были придатками чужой крупной цивилизации, отражая ее в той мере, в какой лунный диск отражает солнечный свет. Абиссиния — то же самое для Египта, чем является для Китая Аннам, чем служит Тибет для Китая и Индии. Эти имитаторские или смешанные общества имеют в себе такие качества, которые дают возможность любителям системности опровергать исторические факты. На такой почве ученые обычно искажают еле заметные проявления того или иного влияния и придают им первостепенное значение. На такой почве находят аргументы в защиту современной теории, согласно которой дикие народы суть народы выродившиеся и которая аналогична другой теории, что посредственные люди — это великие гении, оказавшиеся в неблагоприятных обстоятельствах.

Такое мнение во всех случаях — будь то применительно к аборигенам обеих Америк, полинезийцам или абиссинцам — представляет собой языковый выверт или глубокое заблуждение. Вместо того, чтобы придавать внешним обстоятельствам некую фатальность, которая всегда тяготела над народами Восточной Африки, следует сказать, что виной тому несовершенство, исконно присущее их природе, что эти народы никогда не были полностью цивилизованными, что их самые многочисленные этнические элементы всегда были совершенно не способны к совершенствованию, что благотворные последствия притока лучшей крови были слишком слабы, чтобы продолжаться долго, что они выполняли роль простых неумелых подражателей, имитировавших образ жизни народов, составленных из более благородных элементов. Однако даже в этой абиссинской нации, и прежде всего в ней, потому что это есть крайний рубеж, энергия белой крови заслуживает восхищения. Конечно, то, что за долгие века осталось от нее сегодня, разбавлено в невероятной степени. И не удивительно: через какие каналы— химиаритов, египтян, арабов-мусульман — прошла эта кровь, чтобы попасть к ним! Тем не менее там, где черная кровь смогла заключить этот славный союз, его плоды ощущаются в течение столетий. Если абиссинец стоит на самой нижней ступени среди представителей прибрежной цивилизации, то в среде черных он выше всех. Ему удалось разрушить все самое низкое в меланийском виде. Черты его лица облагородились, рост увеличился; он уже не подчиняется закону, согласно которому простые расы обнаруживают лишь небольшие отклонения от застывшего в своей неподвижности национального типа, между тем как в разнообразии нубийских лиц наблюдаются даже благородные — в данном случае — черты смешанного происхождения. Что касается умственного развития, оно, хотя и невысокое и с определенного момента бесперспективное, было на голову выше, чем у галласских племен, покорителей страны, более черных и в большей степени варваров.