Орда

Глава 7

Во время ночного боя я со своим эскадроном располагался непосредственно за атакующими врага ратями первой линии. Цельная картина этого сражения представлялась мне весьма умозрительной, собиралась отдельными пазлами, только по донесениям вестовых. Но и они зачастую страдали некой сумбурностью. Собственными глазами о творящемся вокруг я мог судить лишь по отсветам пожаров, носящимся по местности световым пятнам прожекторов, по вспышкам грохочущих впереди орудий, по огромным кучам переплетённых мёртвых тел захватчиков об которых иногда спотыкались наши кони. В ночной темени атакующие рати просто исчезали из вида, смешиваясь и невольно прячась за разбитым обозным хозяйством неприятеля. А потом до меня доносились лишь раскатистые звуки выстрелов, да истошные вопли умирающих от русского оружия монголов.

Всё моё окружение напряжённо вслушивалось в звуки боя. Вдруг на фланге часто затрещали тетивы фанерных луков и арбалетов, а из тьмы, прямо на нас вырвалась озверелая от страха и крови толпа монгольских всадников, издававших дикие крики. Зарядами картечи по ним сразу грохнули две полевые пушки, бывшие в полном распоряжении моей ставки. Одновременно с выстрелами орудий сотня телохранителей уплотнила свой охранный ордер, дополнительно прикрыв меня щитами. Тут же часто защёлкали выстрелы пистолей. Налетевшая на нас монгольская туча колыхнулась, уронив в чёрный от крови, при лунном свете, снег, град из нафаршированных железом тел и не приняв бой, обогнула преграду, разделившись на два рукава. Преследовать беглецов мы не стали, так существовал риск нарваться на «дружеский огонь» идущей следом второй линии ратей. И действительно, через несколько минут мы услышали за своими спинами частую пальбу, перемешанную с надрывным визжанием и криками боли. Не успели стихнуть эти рвущие нервы вопли, как к нам прискакали испуганные вестовые, с целью узнать всё ли в порядке с них государём.

Вот так примерно для меня и прошла эта одна из самых длинных ночей в моей жизни. Потеряв большую часть нитей управления сражением, я пребывал в неопределённости до самого утра. Картина ночного боя окончательно прояснилась лишь с рассветом. Монголы бежали! Бросив свой лагерь, все свои обозы и припасы, всё награбленное добро и даже табуны заводных коней!

Но, самое главное, мы победили! Жалкие, разгромленные, остатки ордынцев бежали налегке. Это и немудрено, если ты вздумал прорываться через лес. А несколько сотен степняков и вовсе безлошадными скитались по окрестным лесам, пока не перемёрзли.

Те из неприятелей, кто пережил этот ночной бой и сумел по лесу обойти устроенные ратьерами речные блокгаузы встретили наступившее утро на Клязьменском речном льду. Непобедимая до сели Орда превратилось в жалкое стадо плохо управляемых пастухов, напрочь лишённых воинского духа. Да и пытались как — то управлять отступающими, вовсе не львы, а насмерть перепуганные бараны. Ряды чингизидов, темников и нойонов оказались серьёзно прорежены. После ночного боя к числу монгольских царевичей павших ещё под Владимиром добавились Хайду и Шейбани.

Хоть Батый и остался жив, но думается, отношения у него с другими чингисидами сильно усложнятся. Ведь именно он возглавил этот поход, закончившейся для ордынцев полной катастрофой, и теперь, по идеи, если он всё же останется жив, а путь до степей не близок и полон опасностей, то именно глава этого похода должен будет держать ответ перед Угедеем — великим ханом Монгольской империи. И в Каракоруме, по головке за этот провал, Саин — хана, уж точно не погладят. И отсюда проглядывается неплохая такая перспектива обособления улуса Джучи, как и было в истории моего Мира, но намного раньше по срокам. Хватит ли ресурсов этого улуса, включающего в себя Западную Сибирь, Заволжскую степь и мусульманский Хорезм, для гипотетического военного противостояния остальной части Монгольской империи, конечно, вопрос. Да и будет ли это противостояние — можно только гадать. Вслед за историей Европы и Азиатская история не удержалась в привычном мне русле, резко свернув с проторенного пути.

А сейчас, на месте полностью разрушенного и сгоревшего до тла последнего по счёту монгольского лагеря среди скоплений исковерканных и обгоревших трупов, царила особая тишина. Больше не раздавалась пальба, не звенело и не скрежетало оружие, не доносились дикие крики заживо сжигаемых, слышались лишь негромкие разговоры, да стоны раненных укладываемых на сани.

В обратном направлении от Владимира уже тянулась вереница саней с войлоковыми палатками, предназначенных для разбивки лагеря. Сюда же продолжали прибывать владимирские ополченцы, вполголоса переговаривающиеся между собой о минувших боях и недавних событиях политического характера, круто поменявших их прежнюю жизнь. Затем, разбившись по двое — трое, они начинали помогать перемещать раненных, выискивать на поле боя ещё живых. Но живых им не попадалось, по окончании боя, разбившись на цепи, пехотинцы прошлись по полю боя из края в край — разгребали завалы, выискивая своих среди гор павших врагов, переворачивали лежащие ничком тела, проверяя пульс и дыхание, раненных перевязывали и сразу уносили.

Поэтому владимирцы не найдя никого живого взялись за мертвецов. Русским пехотинцам закрывали глаза, складывали им на груди руки и уносили к месту будущей братской могилы. На выбранном для этой цели месте уже затухали старые костры, разжигались новые, горожане, разгребая выгоревшие угли от костров, начинали рыть землю. Полковые священники с дымящими кадилами и молитвами проходились вдоль выложенного на снегу ряда погибших бойцов. Рядом ходили войсковые писари, записывающие на бумагу имена павших.

Прежде чем отъехать в Боголюбский замок, понаблюдал немного за тем, что происходит на месте недавнего боя, назначил старшего в лице одного из полковников, а затем приказал вестовым подымать полки.

То там, то здесь установившуюся над ратным полем тишину стали разрывать гулкие звуки полковых труб. По флагштокам поползли сигналы, призывающие ратников собраться по своим полкам, чтобы, наконец, дойти последние километры до Боголюбова и там встать на постой и отдых. Отдыхавшие после тяжёлой работы пехотинцы с кряхтением и стонами поднимались со своих щитов, ранцев, разбросанным остовам монгольского лагеря. Еле держась на ногах, брели к сбивающимся и начавшим развёртываться в походные колонны подразделениям. До некоторых, правда, было сложно «достучаться», чтобы разбудить их приходилось трясти руками. Проснувшиеся, осматриваясь по сторонам, протирали глаза. Некоторые, спросонья, не понимая, что происходит, судорожно хватались за оружие, за что тут же становились объектами шуток со стороны друзей:

— Гладилка, не навоевался ещё!

— Победа, брат! Нету больше монгол!

Ближе к обеду в пригородном Боголюбовом замке, полностью разграбленном монголами, мною был созван военный совет. Все присутствующие военноначальники ещё раз подтвердили наши планы, состоящие в том, чтобы не давать монголам возможность спокойно идти по Клязьме. А потому на следующий день двинули вслед за сбежавшими монголами ратьеров, с наказом попытаться сесть ордынцам на хвост. Задача перед ратьерами ставилась простая — беспрестанно жалить врага, всячески задерживая его продвижение. Помимо причинения урона неприятелю, необходимо было дать дополнительное время укрепиться в Нижнем Новгороде, Гороховце и Стародубе 5–му «Вологодскому» корпусу. После последнего боя под Боголюбовым монголов через леса прорвалось не больше пары тысяч. Главную опасность для Пятого корпуса сейчас представляли два «Булгарских» тумена. Артиллерию и шимозу выдавать кавалеристам не стал, а вместо этого выдал им половину запасов бомбических сосудов с «греческим огнём» и бочки с легковоспламеняющимися продуктами коксохимиии. Ушедшие вслед за монголами ратьеры, были лишь вспомогательной силой, сильно Злыдарь сомневался в том, что они смогут нагнать степняков, получивших почти суточную фору по времени. Основная задача по разгрому остатков бежавших монголов и «Булгарских» туменов лежала на корпусе Бронислава, а ратьеры, появившись, пускай и с опозданием, могли оказать «вологодским» войскам в этом деле неоценимую помощь, на это, собственно говоря, и был основной расчёт. И судя по всему, бои в местах дислокации Пятого корпуса уже должны были вестись по полной программе, правда, никаких сообщений оттуда пока не поступало.

В самом конце совещания, отдал приказ всех черниговцев из дружины Евпатия Коловрата разоружить, повязать и направить в Смоленскую тюрьму, пускай там посидят полгодика для их же собственного блага! Очень похоже, было на то, что этот отряд Михаил Всеволодич отдал Коловрату неспроста, как пить дать, были в нём черниговские шпионы.

В Боголюбово пробыл пару дней, а затем направился обратно в Залесскую столицу. В лагере под Владимиром, на берегу реки Лыбедь бегущие монголы оставили нам знатную, богатую добычу — тысячи обозных повозок, сотни и сотни арб с передвижными кибитками. Они были, кроме дорожных припасов, под завязку набиты золотыми и серебряными церковными сосудами, серебряными гривнами, монетой, дорогим шёлковым материалом и изделиями из него, расписными восточными коврами с изображениями животных и арабским орнаментом. А также множество доспехов, луков и другого холодного оружия, зачастую инкрустированного драгоценными камнями. Ну и море шерсти и войлока …

— Богатую добычу с монгол сняли, государь! — с сияющим видом поприветствовал меня вошедший в шатёр начальник Хозяйственной службы ГВУ Братило Фокич.

Я восседал в большой белой юрте Батыя, на его золотом троне с полузакрытыми от счастья глазами. Камень с души упал, монголы разбиты и дезорганизованы. Китайские рабы — прислужники, под настороженными взглядами телохранителей, делают в это время мне свой фирменный расслабляющий массаж плеч.

— Да! Завтра займёмся добычей, — отмахнулся я от Хозслужбы. — Пускай все отдыхают и празднуют. Дуванить добычу завтра будем! — тихо говорил я, потягивая из кувшина вино.

Сидящие на коленях по углам шатра симпатичные китаянки (я их заставил помыть запудренные лица) ловко вскакивали и пытались обслужить меня и предугадать любое желание. Кстати говоря, большая часть походных гаремов джихангира и других чингизидов были насильственно умерщвлены. Те из ханских жён, кто плохо держался в седле, перед решающим прорывом по повелению собственных же мужей были просто и незатейливо перебиты. Сия плачевная участь чудом минула служанок. Вот и сейчас часть из этих случайно уцелевших девушек создавали вокруг меня удивительный музыкальный фон, играя что — то на тростниковых свирелях и бряцая на неопознанном струнном инструменте, чем — то похожим на флейту. А другие в это время, попадая в такт, плясали какие — то странные, завораживающие танцы. Не знаю, что с ними делать — и гнать не хочется и подле себя держать — опаска берёт, а ну как отравят? Ладно, потом решу …

В лагере во множестве обнаружились и русские невольницы, родом из Рязани, Коломны и других мест. Весь этот женский контингент на первое время, направили в ближайший женский монастырь для, так сказать, реабилитации.

Среди военнопленных также присутствовали китайские и джунгарские чиновники — их держали отдельно от остальных и сейчас с ними предметно беседовали представители спецслужб. С их помощью, можно сказать «из первых рук» мы рассчитываем получить как можно больше стратегически важной информации о Китае и других монгольских владениях.

Радостная эйфория царила не только в моей душе, но и в войске, и в чудом спасшемся городе. Отдельные расквартированных во Владимире части пехотинцев, горожане были готовы носить на руках.

Сотни двугорбых верблюдов, тянувшие тяжёлые ханские шатровые арбы с огромными колёсами, тоже оказались брошены. Рывшиеся в шатрах пехотинцы, предварительно разбитые по взводам и отделениям, выносили из них на свет Божий кольчуги, луки, оружия, материю, ковры и множество тяжёлых сундуков с вещами и драгоценностями.

Войско, в полном соответствии с ранее заведёнными правилами дележа военной добычи, принялось делить доставшиеся от монголов трофеи. Затем последовали общевойсковые построения, на которых я награждал отличившихся бойцов заранее отчеканенными золотыми орденами и серебряными медалями, с ура — патриотичным названием «Священная война». Вместе с награждением заодно повышал в звании многих командиров и рядовых, в соответствии с накануне поданными списками.

Весь следующий день войска собирали на полях боёв прочие менее ценные трофеи, стрелы и болты. Тушами павших лошадей (мясо, кожа, волос) были набиты до отказа собственные закрома, а все оставшиеся неликвидные остатки разрешили забирать горожанам. До самой весны во Владимире мясо варили прямо в котлах и за бесценок продавали всем желающим. Городские запасы соли мы полностью изъяли, она пошла на засолку конских шкур. Засоленные шкуры складывали в буртах и оставили во Владимире для последующей отделки, мастеров — кожевников в городе хватало, а конский волос, что пойдёт на стёганки, отправили в Смоленск. Конской солониной мы не только забили все обозные бочки, но и всю свободную тару в городе изъяли под эти гастрономические цели. Это мясо пригодится нам для пропитания армии, ведь война для нас ещё далеко не закончилась.

Под присмотром раненных артиллеристов во Владимире была организована Пороховой отдел Химической службы ВПУ. Костяки лошадей, их требуха и прочие не оприходованные останки, щедро сдобренные навозом, городских отхожих ям пошли на закладку десятков селитряниц.

После разгрома монголов под Владимиром я сразу послал нескольких гонцов Михаилу Всеволодичу, сообщая о своей победе и повторно призывая его ударить по пасущимся в степи тыловым монгольским туменам. Впоследствии, как я узнал, он выполнил мою просьбу, но и сам при этом не слабо огрёб, но задачу выполнил, остатки степной Орды срочно перекочевали за Волгу.

Чуть позже мне станет известно, что из Залеских лесов, следуя кружными путями, к Дону сумело выбраться, жалкое, обмороженное и полуживое монгольское стадо в пару сотен голов — всё, что осталось от вторгнувшейся на Русь армии «Потрясателей Вселенной». Все планы были сорваны, Западный поход «к Последнему морю» для большинства монгольской армии закончился в русских снегах.

Под стенами и в окрестностях Владимира, безвозвратные потери армии составили девять тысяч человек, ещё семь тысяч, из — за тяжёлых ранений, были списаны из строя. Но глава Вяземского уезда уже прислал мне письмо, в котором сообщалось, что к городу подошли несколько тысяч «добровольцев» — пруссов, рекрутированных в армию при активном участии бывших князей и вождей, ныне сменивших свой статус и превратившихся в «новых русских» бояр православного вероисповедания. То, что в столкновении с монголами у нас будут потери, и весьма серьёзные, было понятно с самого начала, поэтому ещё в конце минувшего лета прусским боярам была поставлена соответствующая задача и выделено под это дело финансирование, вот они с радостью и старались, пополняя ряды моей армии. Оставшиеся вакантные места планировалось заполнить смердами Владимиро — Суздальского княжества. Собственных полков на демографической базе этого княжества создавать пока не планировалось, а вот пополнять ныне существующие полки, вполне посильная и для княжества и для моего бюджета задача. Если армия возрастёт ещё больше, то её просто станет нечем кормить! Незначительно увеличить её численность можно будет только после взятия хлебородной Южной Руси. Да и то сомнительно, все излишки с/х товаров Михаил и его бояре и так в последние годы неустанно и во всё возрастающих количествах поставляют в Смоленские земли.

Сразу из бывшего монгольского стана, под охраной сотни телохранителей, торжественно въехал во Владимир через почерневшие от копоти, некогда белокаменные башни Золотых ворот. У надвратного храма остановились, спешились, дружно перекрестившись на еле различимый образ Пресвятой Богородицы, въехали в город. Отовсюду разносился звон, гулко били в колокола. Улицы были запружены народом. Люди, поснимав головные уборы, радостно приветствовали «крылатую сотню». Священнослужители, вышедшие из храмов с иконами, хоругвями и крестами осеняли всех вокруг крестным знамением, а потом во всю мощь своих глоток прямо на открытом воздухе затянули благодарственный молебен.

Следом за мной в город, под бой барабанов, вступали посошные засадные рати, только сегодня начавшие прибывшие во Владимир. В город они заходили вместе со своими повозками на полозьях и санным обозом. Им предстояло исполнять обязанности гарнизонных войск. А одновременно с этим занимавшие до этого момента Владимир пехотные части, через каменные Серебряные ворота «Ветчаного города» покидали городские пределы. Ещё раньше, сразу после боёв, в городе разместили многочисленных раненных, таковых набралось до двадцати тысяч. В основном это были легкораненые, недаром монголы поднимали и обрушивали на нас тучи стрел.

Через Торговые ворота мы проследовали в «город Мономаха». Это был иначе называемый «Старый город», первоначально основанный Владимиром Мономахом на береговой кручине у реки Клязьмы. Внутри этого квартала на горе возвышался княжеский детинец, окружённый каменной стеной. Детинец, кроме княжеского дворца, вмещал в себе ещё и главный городской собор — Успенский, именно туда мы и направлялись.

Владимирский и Суздальский владыка Митрофан весьма оперативно организовал торжественную литургию в Успенском соборе. Хоть, по моему мнению, он и был флюгером и последним слизняком, но оказался полезным. Такие типы мне нравятся всё — таки больше, чем гордые и независимые, но так и норовящие все мои, начиная оплевать и «тихим сапом» саботировать!

Деваться было некуда, пришлось на этой литургии поприсутствовать. В собор набилась огромная толпа народа. Меня с моими ближниками разместили на особицу, в алтарной части храма. Во время богослужения я успел во всех подробностях рассмотреть и полюбоваться красиво расписанными стенами собора, его иконостасом, венчающим позолоченные так называемые Царские врата. А горожане в это время косили взглядами в мою сторону, внимательно изучая своего спасителя и по совместительству нового князя. Воспользовавшись моим благостным, одухотворённым состоянием после молебна, я как — то незаметно для самого себя оказался в келарские покоях игумена. Здесь уже был накрыт шикарный стол, предназначенный для почётных гостей.

Епископ, во время трапезы, всё порывался заговорить со мной о высокой политике, но я его разочаровал, оставил вместо себя для ведения разговоров на эту тему полковника политуправления. А затем, проверяя владыку на вшивость, в приказной форме поручил ему незамедлительно начать готовиться к мероприятиям по приведению горожан к присяге. От подобных понуканий Митрофан хоть и напрягся, но сумел удержать своё ретивое, воздержавшись от открытого неповиновения или публичного обсуждения моих поручений. А я владыку ещё и добил, заметив ему напоследок, что неподчинение рекомендациям Политуправления, спускаемым церкви, а также нарушение норм НРП будет мною расцениваться как мятеж, со всеми вытекающими из этого обстоятельства неприятными последствиями, что затронут и его лично и всех подчинённых ему церковнослужителей. В ответ на эти посылы владыка лишь смиренно молвил: «Церковь наша всегда за правду ратовала и за правое дело стояла. Негоже нам супротив воли государя — помазанника Божьего идти». Остальные же, присутствующие здесь на застолье священнослужители, сразу принялись громко и неодобрительно перешёптываться. Недовольство и разочарование, хоть и тщательно скрываемое, но явно расходившееся с его лестными словами, всё же читалось во всей позе и в телодвижениях епископа. Теперь осталось лишь понаблюдать за дальнейшими действиями местного владыки, а потом уже делать окончательные выводы о профпригодности данного церковного иерарха.

Выйдя от Митрофана, я решил взобраться на звонницу Успенского собора — самого высокого места в городе. Мне вдруг захотелось полюбоваться с высоты птичьего полёта открывающейся панорамой города. С колокольни добрых полчаса своими глазами и при помощи подзорной трубы внимательно рассматривал Владимир — крупнейший русский город. На крышах его домов снег смешивался с гарью пожарищ, а сами жилища всё ещё оставались переполнены приезжим людом, даже сараи и прочие нежилые постройки не пустовали, занятые беженцами. Извилистые и узкие улицы Владимира были битком набиты беспорядочно склоняющимся по ним разномастными толпами народа. Из — за этой людской скученности городские улицы и площади выглядели очень неопрятными. Между стоящими вдоль улиц великого множества саней и крытых возков на полозьях мирно поедали сено привязанные к ним лошади, коровы, овцы и козы, при этом, обильно унаваживая мостовые. Смерды и ремесленники из окрестных городков, деревень и сёл, пригнавших в город всю эту живность, прямо во дворах жгли костры и готовили кашу в котлах.

В «Новом городе» толкалось множество владимировчан, было не понятно, что они там делали — то ли мародёрничали, то ли начали восстанавливать самый пострадавший от монголов городской район. Изрытые чёрными воронками от пушечных снарядов пойменные берега Клязьмы соседствовали с военном лагерем.

— Государь! — отвлёк меня от созерцания голос Сбыслава, — великокняжеский дворец проверен и полностью взят под контроль.

У княжеского дворца меня вышла встречать княгиня Агафья Мстиславна… Выглядела она бледной тенью былого величия: увядшая, осунувшаяся, с заплаканными глазами. Траурные наряды её ещё более оттеняли, подчёркивая обрушившиеся на неё невзгоды. Оно и не удивительно — сыновья погибли, а муж отбыл в неизвестном направлении. Вдобавок ко всему она не совсем себе представляла как себя вести с прибывшим гостем.

— Здравствуй князь! — Агафья Мстиславна слегка склонила голову. — Князь мой отбыл, сыны сгинули, не обессудь, что одни женщины да девки тебя встречают. Нет ныне во всём Владимире князей, остались лишь их вдовы, да осиротевшие дочери с детьми малыми. Заходи, гость дорогой, откушай с дороги … — продолжила исполнять приветственный ритуал княгиня, но была мною тут же остановлена и поправлена.

— Не гость я во Владимире ныне, а полновластный хозяин, отстоявший эту русскую землю от страшной погибели. — Агафья Мстиславна промолчала, ни возразив, ни словом, ни движением. Выдержка у бабы железная.

— Мне теперь всё равно, княже, — невозмутимо и совершенно хладнокровно отреагировала на такое известие Агафья Мстиславна. Но присутствующие рядом молодые княгини — её обдовевшие невестки, и челядь, возбуждённо заквохтали.

— Я так понимаю, ты нас будешь теперь держать в полоне? — осведомилась великая княгиня.

— Не без того, — не видел смысла отрицать очевидное. — Надеюсь, что смогу полюбовно сговориться с уцелевшими владимиро — суздальскими князьями. Если они проявят мудрость, то оставлю им, по доброте душевной, вотчины. Вздумают обнажить против меня мечи — погибнут все! Выбор за ними …

— А вы как жили на женской половине терема, так и будете жить, но под стражей, — последние, выделенные интонацией слова, предназначались СВР. Они быстро сообразили, и ускакал в назначенный гарнизонный полк раздавать указания.

— Спасибо тебе княже за твою доброту, — с полупоклоном и с нескрываемым сарказмом ответила княгиня, — век не забудем!

— Спасибо скажи своему мужу, который не первый год за проказами монголов наблюдал, явственно видя пример той же Булгарии, но ничего толкового так и не предпринял! — не сдерживаясь, ответил я с негодованием.

Княгиня ничего не ответила, поджав губы демонстративно отвернулась. Через минуту в ворота вбежал пехотный взвод, догоняя скачущего впереди ротный. Я ему кивком головы указал на кучковавшихся в сторонке бабскую свору с княгинями. Тот меня понял и вежливо принялся препровождать дам в их покои. А сопровождающие княгиню ротный с замком принялись расставлять запыхавшихся от бега пехотинцев по вахтенным караулам.

— Всех этих княгинь с детьми и их челядью до вечера сопроводи в Покровский монастырь, он в двух верстах от Боголюбова. Нечего им тут мне глаза мозолить!

— Как их содержать прикажешь, государь?

— Только под замком и строгой охраной!

— С вежеством к ним относиться или…

— Им ни в чём не потыкать, но и просто так не грубить. Кормить без разносолов, но и голодом не морить.

— Сделаем, Владимир Изяславич!

— С бабским царством разобрались! — сказал я вслух сам себе, облегчённо выдохнув.

— Государь! — протиснулся через кольцо телохранителей ещё с издали закричал Сбыслав. — Теремная дворня уже столы накрыла, прикажешь пир учинять? — как мне показалось, с надеждой в голосе спросил начохр.

— Завтра его устроим, а сегодня не до пиров, будем у горожан присягу принимать! Не забудь завтра всех воевод с командного штаба созвать. И пусть отличившихся в боях простых ратников и младших командиров с собой на пир возьмут!

— Так точно, государь!

— Малк, — выкрикнул я, зная, что он где — то рядом. — Иди на вечевую площадь и собирай там народ, попов, в общем, всё, что надо для приведения города к присяге! И не забудь проконтролировать, чтобы завтра глашатае прочли и развешали на досках всех площадей текст НРП.

Сегодня, весь остаток дня, мне предстояло думать, как подводить под свою руку другие города княжества, да, что делать с владимиро — суздальскими князьями и их ратями.

Заседание ГВС я повелел провести в личных покоях некогда великого князя Юрия Всеволодича.

— Итак, Невзор Обарнич, что у нас остаётся в сухом остатке? — мой вопрос был адресован главе СВР

— Прости, государь, не уразумел тебя?

Я мысленно сплюнул, опять моя иновременная лексика выползает, зачастую непонятная окружающим.

— Спрашиваю, какими силами сейчас располагают суздальские князья?

— Ярослав Всеволодич хоть сам и сложил голову, но привёл во Владимир свои дружины, оставшиеся в живых, уже присягнули тебе, Владимир Изяславич. Значит, без князя переяславцы если и выставят, то только пешее ополчение. Остались в живых и пошли на соединение с Юрием в районе Мологи брат Юрия, Святослав, князь Юрьева Польского. Племянники Юрия: Василько, Всеволод, Владимир Константиновичи. Старший из них, Василько, владетель Ростова с Костромой. Всеволод держит Ярославль и Углич, а Владимир — Белоозеро. Из Суздаля Юрий Всеволодич сам все войска забрал. Итого, князья могут выставить не менее 10 тысяч воинов, из них конных дружин не более 1/10. При поголовной мобилизации численность пеших полков может существенно возрасти, но на это требуется время.

— Одного корпуса за глаза хватит, чтобы суздальцев разбить, — сделал вполне логичный вывод из всего услышанного Малк.

Я согласно кивнул головой, но высказался

— У нас стоит задача не только полностью разобраться с владимиро — суздальскими князьями, но и присоединить к Смоленской Руси, ставшие по — сути временно бесхозные княжества — Муромское и Рязанское, а также Волжскую Булгарию до самого Хвалынского моря, Северный Кавказ с крепостью Дербент и так или иначе, но взять под контроль всё Дикое поле.

От услышанного воеводы оживились. О том, что я намерен этим же летом силой присоединить ещё и Южную Русь, пока промолчал, сначала требовалось окончательно урегулировать вопрос с местными суздальскими князьями — беглецами.

Ну а потом, мой генерал Наполеоныч, дал мне приказ, только стоять и ни шагу назад! Пришлось подчиниться, расширил штат охраны, эти девушки, своими милыми, горящими глазами слушали, а потом и подпевали, а потом …

… ищите, их суки, приём…

… ведётся огонь…

… ведётся огонь, приём..

… поставь пулемёт …

… я близко, приём!

… вертушки!

… всех накроем …

… и ты погибнешь, и я погибну, приём!

Здравствуй, мама, я пишу тебе письмо.

Здравствуй, мама, у меня все хорошо.

Светит солнце, все нормально у меня.

А в горах стоит туман.

Мать не знает, как мы ходим по горам

Мать не знает, как бывает трудно нам.

Здесь проходят наши юные года

В Закавказье, где война.

Под шум и взрыв гранат шагает наш отряд

А далеко в горах слышна стрельба

Под шум и взрыв гранат, где трассера летят

И от разрыва вся горит земля

Взлетает вертолет, и мы идем вперед

И не отступим мы с тобой назад

Молодыми мы приехали сюда

В Закавказье, где сейчас идет война

Не забыть нам всех суровых тех ночей

И лица погибших друзей

Вот и дембель, вот вернулся я домой

Здравствуй мама, я вернулся я живой