Орда

Глава 9

Русский стан суздальских князей на берегу реки Сити у впадения её в реку Мологу, вольготно раскинулся посреди глухого лесного края. Лагерь в уязвимых местах успели укрепить вмороженными в землю кольями и снежно — ледяными валами. Жилищем дружинников служили свежесрубленные сырые избушки, землянки и шалаши. В их тесноте, терзаемыми ужасными слухами о происходящем в столице и в других городах, тоскливо мёрзли остатки суздальского войска.

Под стягами беглых князей собрались вполне приличные силы — около пяти тысяч конницы и пятнадцать тысяч пешцев. Последними вчера в лагерь заявились промёрзшие и заиндевевшие на морозе полки Владимира Константиновича, из северного Белоозерского удельного княжества. Владимир княжил также и в Угличе, но угличан он увёл с собой к месту сбора войск на реку Сити по зову Великого князя ещё раньше.

Осмотрев спозаранку вновь прибывшие Белоозерские войска своего племянника, Юрий Всеволодич после скудного обеда, повелел созвать всех своих высокопоставленных родичей на военный совет. Нужно было на что — то решаться и начинать как — то действовать. Более пополнения войск ждать было просто неоткуда.

Всеволодичи уже были в курсе того, что в Суздальскую землю вступили многотысячные войска Смоленского князя, сразу нацелившиеся на стольный град Владимир, взятый монголами в плотное кольцо осады. Им пока оставался неизвестен не только результат противостояния этих двух сил, но и судьба собственной столицы. Снедаемые неизвестностью, в последние дни только об этом все и судачили, причём все вокруг — и князья, и воеводы, и простые ратники.

Теперь же, с приходом Владимира Константиновича настала пора, так или иначе, действовать. Дальше медлить было нельзя, в противном случае всё войско могло оказаться в плену непроходимых по весне трясин и болот. Необходимо было начать выдвигаться в направлении на Ярославль, Ростов, Суздаль, а затем выйти к Владимиру. Далее, прояснив судьбу столицы, предполагалось исходить, ориентируясь по ситуации. Или по — добру, по — здорову изгнать со своих земель ослабленного вышедшим из тамошнего побоища победителя, взяв того на испуг своими свежими силами, или же, скрестить с ним мечи в решительной сече.

— Мы ведь знаем, что мунгалы захватили Суздаль! — горячился князь Василько. — Надо, пока силы мунгалов отвлечены войной с Владимиром, немедля выступать и брать на копьё нашу старую столицу — Суздаль!

— Верно говоришь, брате, — соглашался с ним Всеволод Константинович, — можно тронуться в путь налегке токмо конным строем, а пешцы нас позже догонят. Возможно, что и без них вернём Суздаль и будем в сем граде своих пешцев дожидаться.

— Посмотрим по обстановке! Займём Суздаль и падём на головы мунгалов, или Владимира Изяславича! — поддержал родича Святослав Всеволодич.

Тут внимание клана Суздальских Мономашичей отвлеклось. В дверной проём, вместе с морозным воздухом, ворвался гридень. Найдя рассеянным взглядом Юрия Всеволодича, он сорвал с головы шапку, низко склонившись в поклоне.

— У меня важные вести из Владимира, великий князь! — уставшим от долгой дороги, но в то же время возбуждённым голосом произнёс течец. Он был послан в ставку дозорным отрядом, действующим в глубине княжества, в самом его сердце, в лесах под Суздалью.

— Как тебя звать? — присматриваясь к гонцу, спросил Юрий Всеволодич.

— Военегом все кличут, великий князь! — представился гонец.

Входная дверь опять раскрылась и в избу с молчаливого согласия великого князя стали просачиваться воеводы с боярами, потеснив на лавках суздальских князей.

— Слышал о тебе. Теперь, молви, что принёс! — враз насторожившись, повелел великий князь.

— Мунгалы полностью разбиты, их остатки бежали вниз по Клязьме. Седмицу назад смоляне взяли твой стольный град Владимир! Сейчас их войска уже под Ростовом. Их рати двигаются очень быстро, проходят до сорока вёрст в день!

Воеводы с боярами ахнули, начав переглядываться и тихо перешёптываться. Их беспокойство было понятно, у многих в столице осталась родня, не говоря уж об имуществе.

— Они, что, конные? — сказал, не совсем понимая, что говорит, Владимир Константинович, «выпадая в осадок» от озвученных гонцом вестей.

— Нет! Сплошь одна пехота. Их конница пошла вдогонку за мунгалами. А такая быстрая хотьба у смолян называется «форсированный марш». — Со знанием дела хрипловатым, простуженным голосом заявил продрогший с мороза Военег.

— Голова кругом идёт! — активно зачесал затылок Святослав Всеволодич. — Что же делать?

— Да обождите вы поперёд батьки в пекло лезть! — зло рявкнул великий князь, всё ещё пребывающий в ступоре. — Толком объясни! Как взяли Владимир? Что с моими сынами и братом? — видя, что гонец замялся, Юрий Всеволодич его поторопил, — Ну! Чего язык проглотил!?

— Сыны твои Всеволод и Мстислав, твой брат Ярослав и племянник Александр погибли! — понуро промямлил гонец.

— Как!? — враз побледнел он.

— Молва идёт, что мунгалы зазвали твоих сынов на переговоры и там их коварно умертвили. На следующий день под звериным, неистовым натиском мунгал пал «Новый город». Той же ночью князь Ярослав Всеволодич с сыном, возглавили отряд конных переяславльцев, что пошли на прорыв из обложенного мунгалами города. Уйти им не удалось, Батыговы воины всех их насмерть посекли.

— А моя супружница, младшие дети? — совершенно отрешённым голосом поинтересовался Юрий Всеволодич, переваривая скорбные вести.

— Княгиня Агафья с детьми и вдовы твоих сынов с твоими внуками и прочими домочадцами живы и здоровы, но в руках Владимира Изяславича.

— Как смоленский князь проник в город? — зло ощерившись, спросил Василько Константинович.

— Когда смоленские рати выбили мунгал из «Нового града» Торговые ворота в «Город Мономаха» владимирцы сами им открыли, а потом в разгар боя и вовсе совместно ударили по степнякам.

— А мой воевода Пётр Ослядукович? — бесцветным голосом спросил великий князь.

— Жив, но тоже полонён Владимиром Изяславичем. Кстати говоря, большинство ратников оборонявших Владимир присягнули смоленскому князю, и сейчас перешли в его войско. Сам стольный град Владимир тоже перешёл под руку Владимира Изяславича. Владыка Митрофан при стечении народа отслужил благодарственный молебен, а потом и крестоцеловальные клятвы стали брать с горожан…

— Замолчи! — Юрий Всеволодич вскочил со скамьи и закричал. — Немедля выдвигаемся, исполчаем войска! Трубите поход!

— Обожди брат, охолони малость! — вслед за братом поднялся с лавки Святослав, слегка приобняв родственника. — Ответь, Военег, что с Суздалью?

— Сильно обезлюдевший и пограбленный мунгалами Суздаль тоже присягнул смоленскому князю! Кроме направления на Ростов, часть войск смолян двинулось на Юрьев и Переяславль. Но, что в тех городах сейчас происходят мне неведомо.

На продолжавшимся до вечера военном совете было решено не «пороть горячку» и начать выдвигаться к Ярославлю с завтрашнего утра. Идти порешили все вместе — конно и людно, остерёгшись разделять своё войско на части.

А меж тем мирное, по большей части, завоевание Суздальской земли шло своим ходом. Из Ростова Пятая рать Второго корпуса по льду реки Устье направилась к Угличу, также, сдавшемуся без боя. Углицкий князь Владимир Константинович со своей дружиной ускакал на север, чтобы соединиться там с Юрием Всеволодичем. Правда, до этого приснопамятного события, под перезвон колоколов, в Угличе было созвано вече, на котором «весь град» объявил о переходе под руку смоленского государя.

Оставшейся в Ярославле на хозяйстве воевода Юрий Иванкович за место отъехавшего к Мологе на сбор военных отрядов ярославского князя Всеволода Константиновича, в эту ночь почивал прямо на своём рабочем месте — в опустевшем княжеском тереме, там у него был отдельный закуток, в нём широкая лавка была укрыта мягкой периной. Воевода был разбужен за пару часов до рассвета пугающим мощнейшим громом, просто невозможным посреди зимы. Странный звук исходил от городских ворот. Воевода почему — то сразу подумал о смоленском князе. Недавно до него дошла весть о разгроме басурман под стенами Владимира появившемся невесть откуда смоленским войском. С этим известием он уже послал гонца к своему князю в Мологу. О том, что вои Смоленского князя во время боёв метают громы и молнии стало известно ещё пару лет назад. Вот и сейчас воевода проснулся от жуткого грома — кто как не смоляне могут устроить такое в разгар зимы? — мысленно задавал он сам себе вопрос во время своих скорых сборов.

Пока воевода поспешно одевался, особенно долго пытаясь влезть в тесные доспехи, с улицы то и дело громыхало, слышались звуки бьющих тетив луков и хлопки самострелов, сопровождаемые криками боли. Очень скоро весь этот уличный шум со стрельбой переместился во внутренние помещения детинца. «Видать вражеская конница прорвалась от городских ворот!» — подумалось, наконец облачившемуся воеводе. До него уже отчётливо доносились из коридоров незнакомые, чужие голоса, они кому — то кричали:

«Сдавайтесь! Бросай оружие! Руки вверх! Вяжи этим гридням руки, потом с ними разберёмся!» От этих обрывков фраз воеводу стало основательно потряхивать, страх всё более сгущался. Он вытащил из ножен меч, и ему вдруг почудилось, что его рукоятка стала замораживать всю его кровь. Осторожно шагая грузными, внезапно онемевшими ногами к выходу из светлицы, он вдруг услышал звук удара, и входная дверь резко распахнулась, ещё раз издав шум, столкнувшись со стоящим сбоку сундуком. Одновременно с этим прозвучал выстрел, низ живота вдруг похолодел, а потом стал заполняться тёплой кровью.

— Похоже, главного завалили, — произнёс чей — то простуженный голос.

— Етить воротить! — подал голос второй, — видать, ты Кулёмка воеводу здешнего наиглавного отметил!

Бойцы с довольными ухмылками посмотрели друг на друга. Из дверного проёма донёсся голос третьего:

— Сымайте с него броню, саблю, вяжите и волочите к остальным пленным. Нам есчо опосля надо помочь боярские подворья захватить!

Воевода пришёл в себя от сковавшего всё тело холода. Он разлепил глаза и осмотрелся, водя вокруг лишь одними затуманенными глазами. Первым делом взгляд его зацепился за окровавленное исподнее бельё, снизу всё залитое кровью. По сторонам молча сидели связанные городовые ополченцы, они в отличие от него, были в большинстве своём одеты. Всего же, на улице, прямо в снегу сидело более семи десятков человек, некоторые, как и он были ранены. Не помня себя от страха, из княжеского терема, под охраной смоленских пехотинцев, их войсковая принадлежность теперь уже стала для всех очевидной, выходили ключники, тиуны, писцы и прочий чиновничий люд — все с поднятыми вверх руками. После чего, по «рыку» командира смолян, одетым, как и все в надоспешник с чёрным перекрестием на жёлтом поле, дворские принялись дружно связывать друг другу руки.

Неожиданно воевода услышал из — за своей спины чей — то голос, который повелительным тоном приказал грозно рычащему смоленскому командиру отвести чиновный люд обратно в терем и запереть их всех в комнатах. После чего этот «заспинный» голос обратился ко второму начальному воину смолян, стерегущему ярославских ополченцев с редкими вкраплениями бояр, дворян, дружинников. Он сказал нечто странное, поначалу непонятое умирающему воеводе:

— Десятник! Отсортировать всех этих вояк! Бояр с их дружинами отдели от городского ополчения! Тяжелораненных добей! — последние слова прозвучали как смертный приговор для Юрия Иванковича.

— Есть, товарищ командир! — бодро отрапортовал десятник и сходу принялся за порученное ему дело.

Воевода уже в почти бессознательном состоянии безразлично отметил своим слухом скрежет копейного жала о рёбра и булькающего кровью своего соседа справа, тоже сильно пораненного. И тут, смоленский ратник, ещё не успев вынуть жало из тела предыдущей жертвы, обратил свой «взор палача» на воеводу. Почувствовал этот взгляд не только бывший временный глава Ярославля, но и сидящие рядом с ним городовые ополченцы, моментально начавшие, не вставая на ноги, елозить по снегу в стороны, подальше от намеченной жертвы. Не прошло и нескольких секунд, как воин подошёл прямо к воеводе, шагая через сидячий строй ополченцев, дружно поджавших ноги, чтобы не мешать «палачу» в жёлто — чёрной форме. Последнее, что увидел казнённый, было жало копья, уже обильно смазанное кровью…

Тем временем над Ярославлем раздавались крики перепуганных женщин, стук в двери и оконные ставни тупыми наконечниками копий — это действовали внезапно заполнившие весь город смоленские войска, созывая горожан на общегородской сход. Ошарашенные жители, засевшие в своих домах, с перекошенными от страха лицами, высовываясь на шум в приоткрытые дверные проёмы — и тут же выволакивались во двор.

Отделения ратников были разбиты на звенья — по три человека в каждом, которые и прочёсывали дома, выпроваживая их обитателей на улицу. Там люди самостоятельно сбивались в кучки, переговариваясь полушёпотом, и лишь исподтишка поглядывали в сторону расставленных вдоль улицы бойцов. Каждой конкретной пехотной роте была выделена улица или район, в зависимости от величины, с которых они собирали и отлавливали людей.

Когда тройки бойцов «зачистили» до конца всю улицу, выдворив из жилых домов всех их взрослых обитателей, то сразу по морозному воздуху стали отчётливо слышны команды взводных, приказывающих своим подчинённым выстроиться по обочине улицы цепью, для сопровождения населения к штабу, расположенному на территории Спаса — Преображенского монастыря, на реке Которосль.

В кузнечном квартале, на «сход», людей «вытаскивали» два старослужащих — Фрол с Непьяном. Их бывший командир звена — старший стрелок, получил лёгкое ранение во время штурма и сейчас лежал в специально отведённых избах для раненых. Непьян получил своё прозвище не за то, что не пил, а как раз наоборот, но всем окружающим яро доказывал, шатаясь на ногах и размахивая руками, что на самом деле он вовсе не пьян. Действовал он так с расчётом на то, что может, люди посочувствуют, возьмут, да и угостят чаркой — другой… В минувшем походе он ещё держался, но сегодняшний быстрый и успешный штурм города явился прекрасным поводом «слегка» хлебануть в доме кузнеца. Фрол был схожей с Непьяном по масти птицей, такого же полёта и на таком же топливе.

Сейчас же, Фрол с Непьяном, шагали в составе замыкающего отделения, позади колонны, состоящей из жителей ремесленных слобод. У Непьяна настроение было приподнятое, ярко солнышко светит, весело снег под ногами скрипит, желудок набит продовольствием и согрет спиртным — пока семейство кузнеца собиралось, Непьян с Фролом успели не только выпить, но и закусить. Их десятник, улавливая от своих бойцов сивушные ароматы, лишь недобро на них зыркал. Сковывало его душевные порывы близкое присутствие взводного, ведь если он обнаружит его «весёлых» бойцов, то и ему взыскание минимум обеспечено. Их государь Владимир Изяславич, во время войны для всей рати ввёл «сухой закон». Поэтому десятник и попросился у взводного быть замыкающим, подальше от начальных глаз. Однако, к его огорчению, два хмельных друга и не думали трезветь, мало того, ещё и меж собой какой — то разговор завели. О чём они говорили, было плохо слышно, сотни пар обуви в соприкосновении со снегом, создавали неимоверно скрипучий шумовой фон, но последние ряды слободских ремесленников, друзей по несчастью прекрасно слышали.

— Слышь, Фрол! — обратился к собутыльнику Непьян, закусывая украденным капустным пирожком, — А я то, рыбья башка думал, на кой леший нас по Витебску по домам гоняли, чтоб мы жильцов на внеочередные собрания выволакивали. Теперь кажись, понял! Это у нас такие ученья были, тренировались на своих, а теперь зато, как быстро с ярославцами сладили, за два часа весь город к реке у монастыря сгоним!

— Ага! — согласился Фрол, — идут яко в нашей деревне стадо коров, послушны так, что и пастухов не надо. Я свою бурёнку даже и не встречаю, сама к воротам подходит, да рога об них точит, пока не впустишь.

— Во — во! — засмеялся Непьян, — я тоже что — то никогда не слыхал, чтоб твоя кормилица мычала. Лучше б у тебя такая жёнка была!

Фрол, вспомнив свою жёнку с детьми, лишь вздохнул, опять «заправиться» захотелось. А Непьян, зараза, по пути уже всю их флягу вылакал. Решил обратиться к конвоируемым:

— Эй, … кожемяки! Есть, у кого что выпить, позарез душа требует!

Один из «кожемяк» обернулся, указав на свежесрубленный дом, сказав:

— Здесь можно купить, баба Маша им торгует, ежели ея вместе с нами не погнали.

На такую информацию Фрол лишь зачесал щетину чуть повыше нервно сглатывающего кадыка. Согласно Уставу, за невыполнение приказа командира во время войны, или самовольное оставление места несения службы, да и ещё много за что наказание одно — смерть! Задумавшись о статьях Устава военной службы, Фрол неожиданно получил тычок в район печени от всполошившегося Непьяна, который ему, как змея, прошипел:

— Рыбья твоя башка! Даже в ту сторону и не смотри! А то будет нам такая «баба Маша», на монастырской стене повесят!

Шедший впереди «кожемяка» от такого монолога аж присвистнул. Среди задних рядов конвоируемых, слышавших слова Непьяна, всю оставшуюся дорогу доносились одобрительные реплики, весёлое хмыканье и первоначальное напряжение начало спадать, народ понял, что в смоленских войсках царит жесточайший порядок и за просто так их никто грабить не собирается.

Но не все выходили из своих домов на улицу так мирно, многие боярские подворья приходилось брать штурмом. Из центра города доносились звуки боя. Иногда, даже громко бахали пушки, проламывая заборы и сокрушая стены вельможных хором. В проломы устремлялись штурмовые взводы ратников, после чего оттуда слышались громкие крики, стоны, вперемежку с отборным матом. Ещё через некоторое время из проломов показывались связанные верёвками окровавленные бояре, вместе с визжащими дочерями и рыдающими навзрыд детьми, полуобморочными жёнами, в компании с полуживыми сыновьями. Раненых, как брёвна, охапками, кидали на сани, ходячих связывали общей верёвкой, концы которой приматывали к саням. Их везли тоже к монастырю, но уже другими дорогами.

Некоторые колонны, бредущие в оцеплении по улицам города, с открытыми от страха и замешательства ртами наблюдали за разворачивающимися рядом с барскими дворами действам. Но далеко не все конвоируемые крестились и читали молитвы от страха, многие наблюдали с улыбками одобрения. Однако одно чувство всё же объединяло всех — неизвестность, что вообще происходит, и что им от всего этого для себя лично ожидать.

Все эти потоки людей, с городских улиц и пригородных слобод, «текущие» по направлению к монастырю, уже у его стен превращались в галдящее людское море, где каждый говорил с каждым. Здесь, в пёстрой толпе таких же, как они людей, без надзора со стороны смоленских войск, народ почувствовал себя более непринуждённо. Окружённые плотным кольцом соседей и знакомых горожан бабы громко переговаривались.

— Что делается! — баба качала из стороны в сторону головой, — до чего сподобил Господь нас дожить!

Вторая собеседница отвечала в такт первой:

— На моих глазах пехотинцы порешили дюжину боевых холопов какого — то боярина, они от пришлых убёгли к Торгу, но те их и там достали. Кровищи было … страх!

Взгляды большинства людей были устремлены на спешно возведённый трёх метровый деревянный помост, сделанный в качестве пристройки к монастырской крепостной стене. Позади, меж двух жердей было натянуто красное знамя, с чёрным крестом. От помоста в стороны шли сходни, по ним время от времени бегали пехотинцы, из них — кто с молотком, забивая гвозди, кто с досками, пара человек пыталось установить вынесенную из монастыря икону.

Наконец приготовления были окончены и на импровизированную трибуну начали подниматься начальники ратников, во главе с командующим. Следом за ними спешно забрались на верхотуру два трубача, став по краям помоста, они выдули из своих труб ранее не слыханный здесь мотив, заставив всех собравшихся замолкнуть. На передний край выдвинулся Усташ, мигом собрав на себе взоры многоликой толпы. Люди, навострив уши, затаённо ждали от него слов, которые смогли бы окончательно прояснить ситуацию.

Слегка распухшие от обморожения руки ратного воеводы еле заметно тряслись, грудь учащённо вздымалась и опускалась, растрескавшиеся губы слегка искривились. В его голове плыли мысли. «Вот они люди, вот он город, за спиной, в монастыре — связанные бояре с семьями. Одно моё слово — и город будет уничтожен, один взмах руки — и грянет гром разрывов, кивок головы — и в воздухе запахнет жжёным порохом, а солнечный день затянет пороховым туманом». Он мог казнить и миловать, давать и забирать. Его приказы исполнялись в точности и без раздумий, он сам себе временами казался властелином Мира. Да, он и раньше командовал полком, а с нынешней зимы целой ратью! Но учения, прежние сечи и недавние бои с монголами не давали и толику тех ощущений, что обрушились лавиной на него в этот день. Над ним всегда довлели старшие по званию, а здесь и сейчас, в Ярославле он на какое — то время стал наиглавнейшим человеком!

Вместе с тем Усташ был адекватным человеком и понимал всю иллюзорность подобных ощущений. Но, чёрт побери, они его сегодня преследуют весь день! Всё новое и необычное всегда в первое время захватывает его с головой, заполняя всю его сущность без остатка, однако, со временем, человек привыкает ко всему, и хорошему и плохому, новизна незаметно исчезает. Поэтому Усташ старательно гнал от себя подобные мысли, понимая, что привести они могут только к катастрофе и его лично, и вверенным ему войскам.

Тем не менее, развернувшееся под его глазами зрелище завораживало, это людское столпотворение жаждало впитать в себя новые откровения. Всё больше он стал ощущать себя каким — то древним пророком, опять, новое наваждение стало брать над ним верх, поддавшись ему, Усташ «загрохотал» каким — то чужим, непривычным ему голосом.

— Ярославцы! Наши братья и сёстры! Я ратный воевода шестой рати Усташ, обращаюсь к вам от имени нашего государя Владимира Изяславича! Мерзопакостные и богопротивные монголы уже не раз испившие святую кровь народа русского и подобно земляным червям, поедающим его плоть, разбиты в пух и прах под стенами Владимира. Вся Владимиро — Суздальская Земля дружно присягает нашему Богоспасаемому государю! Ваши местные князьки, поджав хвосты, разбежались кто куда, когда на вашу землю пришла беда…, — подобным зажигательным речам Усташ научился у политработников и у своего бывшего шефа, и сейчас своим риторическим порывом он ничуть не уступал своим учителям.

Усташ имел приказ при серьёзном сопротивлении малость проредить местное боярство. Воевода прекрасно знал, что у государя с боярами — вотчинниками всегда были сложные, антагонистические взаимоотношения, в отличие от купцов и производственников. Поэтому в своей пламенной речи местное боярство и князей Усташ без зазрения совести выставил в качестве главных прислужников «монгольских людоедов», тем самым ещё больше распалив толпу и так не питавшей к вельможам особой любви.

Опьянённый этим сумасшедшим днём, Усташ, войдя в шкуру «пророка»», смешал официальное послание смоленского государя, и свои мысли обо всём происходящем, в одну «кучу». Однако, не смотря на некоторую самодеятельность, задание было выполнено, до сведения людей, пусть и в весьма экстравагантном виде, всё — таки были доведены положения Новой Русской Правды. Последним этюдом всего этого действа должно стать принесение народом присяги новому государю. Усташ, заранее набрав в лёгкие воздух, что было силы, закричал:

— Для принятия присяги на верность государю нашему на колени становись!

Люди, как подкошенные начали припадать на колени, те, кто по недопониманию происходящего продолжал стоять, водворялся на колени с помощью рук соседей, уже принявших нужную приземлённую позу. Через минуту вся площадь послушно стояла на коленях, ожидая продолжения представления. Примерно половина народа продолжала наблюдать за Усташем и его приближёнными, а остальные уставились на попа с заметным усилием державшего громадный позолоченный крест. Площадь опять заполнялась рокочущим голосом воеводы.

— Повторяйте все за мной! Целую сей святой и животворящий крест, — рука военноначальника нацелилась на попа с крестом, — государю своему всея Руси Владимиру Изяславичу служить верою и правдою … В это время от площади доносился громкий, но невнятный гул, слышались отдельные слова присяги, говорили все разом и одновременно в разнобой. Кто — то чуть ли не кричал, кто — то шептал, многие вообще плохо разбирали доносящиеся до них слова и творили присягу по собственному разумению, некоторые просто повторяли слова за своими соседями. Наконец ярославцы присягнули, и для них началась самая интересная и кровавая часть представления.

— Вот они! Глядите! — раздались крики из толпы, на деревянном помосте появилось первое боярское семейство.

Какой — то мужик среди толпы, с силой сорвав с себя шапку, вдруг заорал во всю глотку:

— Смерть боярам!

Его крик сразу поддержало еще несколько луженых глоток:

— Смерть! Смерти! Казнить!

— Христопродавцы, казните их всех! — во всю мощь своего нутра завизжала толстая баба из центральных рядов, хотя, судя по её одежде и полноте, она была не из самых обездоленных.

Люди всё больше заводилось, через пару минут кричали уже почти все, если кто — то не кричал — значит его место на помосте. Подсознательно это все понимали, поэтому все «заражались» этой жаждой крови.

«Окрылённый» Усташ, вспомнив Новгород, принял решение всех вельмож расстреливать из ружей и пистолей, и прямо с трибуны сбрасывать тела в обезумевшую толпу. Первым к краю помоста поставили всего залитого кровью боярина, как только пехотинцы отпустили от него руки, он тут же рухнул, из — за потери большого количества крови, сначала на колени, после чего приложился лицом о помост.

— Сформируй из ратников расстрельную роту! — обратился воевода к комбату Шкуркову.

— Так точно, товарищ ратный воевода! — комбат побежал давать соответствующие распоряжения подчинённым. Вскоре в линию выстроилась цепочка стрельцов, некоторые из них заметно нервничали, и так и этак крутили в руках ружья, до хладнокровных убийц им было ещё далеко.

Боярин, распластавшийся на помосте, время от времени отрывал от пола голову, силясь понять, что с ним хотят сделать. Через некоторое время Усташ поднял руку над толпой, призывая её замолкнуть. Выкрики стали постепенно смолкать, и вскоре установилась тишина. Воевода начал вещать людям во всю мощь своей командирской глотки:

— По Русской Правде … нашего Государя … Владимира Изяславича … враги православного русского народа … кровопийцы и работорговцы … проклятые и людьми и Богом … караются СМЕРТЬЮ!

Воодушевлённая столь короткой речью толпа взвыла с троекратной силой. Теперь, случись что, они и сами готовы казнить врагов голыми руками. Первым застрельщиком, к удивлению Усташа, оказался сам комбат Шкурков. С помощью стрелка он установил боярина на колени и из кремневого пистолета произвёл выстрел в упор, в голову. Пуля снесла весь затылок, выплеснув в толпу ошмётки мозга. Снизу раздался восторженный рёв, тело тут же было скинуто с пьедестала, а передние ряды, приняв этот «подарок» тут же принялись его раздевать. Ведь одежду бояре всегда предпочитали носить не из дешёвых. Из задних рядов наметилось движение вперёд, ближе к «сцене», многие стоящие там только сейчас сообразили, что это мероприятие не только «развлекает», но может принести и поживу.

Следующим на очереди шёл малолетний сын только что казнённого боярина. У него от сильнейшего нервного стресса вздрагивало и колотилось всё тело, от страха он стал походить на какого — то припадочного. Пуля, пущенная стрелковым десятником точно в грудь — мигом «вылечила» барчука. С выходным пулевым отверстием в позвоночнике, он рухнул в протянутые «заботливые» руки толпы. С него начали драть одежду прямо в воздухе, даже не дав телу приземлиться.

— Стреляйте им в головешку, а то одёжу портите!

— Правильно! По башкам!

— Зачем добро портить? — раздались снизу возмущённые крики.

Усташу было всё равно, если народ требовал стрелять в голову — пожалуйста! В этом плёвом вопросе можно пойти у них на поводу. Он громко скомандовал:

— Стреляйте им в головы! Уважим наших ярославцев!

Конвейер смерти работал практически безотказно, поставляя людям не только зрелище, но и «хлеб» — одежду вельмож. Семьи бояр уничтожались целиком, вплоть до грудных детей, неистовство охватило людские массы. Если у какого стрельца ружьё давало осечку, то тут же в ход шёл штык. Самые ближние к помосту люди стояли все в крови, сжимая в руках торбы кровяной одежды казнённых. Их постепенно оттесняли назад всё новые волны мародёров из числа жаждущих поживы.

Шестая рать Второго корпуса, что примечательно, с боями взяла Ярославль. Хотя Ярославский князь Всеволод Константинович по призыву своего великого князя Юрия Всеволодича отбыл на Мологу. Но в данном случае была скорее не необходимость, а больше проявилась самодеятельность Усташа, бывшего моего дворянина, успешно командовавшем 12–м Витебским полком, а потом и целой 6–й ратью, состоящей из полков: 12–й Витебский, 30–й Слонимский, 19–й Ростиславльский. Позже Усташ объяснял мне, что вынужден был без предварительных переговоров с горожанами пойти на приступ Ярославля, по той причине, что местные бояре не намерены были сдавать город без боя кому бы то ни было. А, как известно внезапное нападение — лучшее средство избегания затяжных осадных боёв. К тому же к Ярославлю быстро направлялись отсидевшиеся на реке Сити суздальские князья. Ну а за излишнюю жестокость, проявленную им уже после овладения городом, сильно журить Усташа не стал, так как сам был не без греха.

По здравым размышлениям быстро нашлись и положительные моменты в этой без человеческой акции. Благодаря этим показательным казням люди увидели реальную силу, с которой надо считаться, бояться и уважать, ведь она пролила реки крови правящей элиты. Кровь повязала вместе палачей и зрителей, сроднила ранее чужих, пришлых ратников с местным населением, запрягла их в одну упряжку. Пролитая «благородная» кровь уже не даст возможность не тем, не другим переметнуться к боярам и суздальским князьям, поскольку такое «жертвоприношение» невозможно простить. Для какой бы то ни было агитации со стороны про-боярских прихлебателей и в целом старой династии город Ярославль с того самого дня стал потерян навсегда. Горожане теперь будут держать оборону города от владимиро — суздальских войск фанатично, до последнего. Что будет, если город займут эти войска — осознают даже самые последние глупцы — перебьют всех горожан!

Нечто подобное, с той или иной степенью жестокости и кровавости, повторилось во всех немногих захваченный с боем городах и крепостях Владимиро — Суздальского княжества. Всех непокорные города и их строптивое население мне требовалось повязать кровью со своими войсками, что и было проделано! Конечно, нигде кроме Ярославля младенцев и боярских жён не казнили, но все неблагонадёжные боярские рода были «зачищены». Теперь Владимиро — Суздальские города и без лишних понуканий будут обороняться от войск старой династии, с той же ожесточённостью, как Брестская крепость от фашистов. Лояльность новому государю в моём лице там теперь стала стопроцентная. Фактически, надёжный тыл, позволяющий мне действовать без оглядки назад, был создан кроваво, но эффективно всего за несколько дней!

На следующий день Усташа, накануне овладевшим Ярославлем, ждал давно ожидаемый, но всё равно неприятный сюрприз. Они столкнулись нос к носу с впопыхах собранном объединённым войском владимиро — суздальских князей, во главе с Юрием Всеволодичем. Суздальские Мономашичи, незаметно для самих себя превратившиеся во врагов в собственном княжестве, всем скопом подошли к стенам Ярославля.

Приказ государя разоружать и пленять все встречные чужие рати никто не отменял, а потому Усташ сразу начал разворачивать свои рати для боя. Не верил он, что суздальские князья во главе с их великим князем, добровольно сложат оружие и дадут себя пленить.

Молча, словно воды в рот набрав, князья, с воеводами и боярами слушали приехавшего из смоленского войска вестового. Он, громко, с выражением, зачитывал им условия, выдвинутые государём Владимиром.

— … сдавшиеся на милость мою князья смогут воссоединиться со своими семьями, оставшимися в моих городах. За присягнувшем мне князем я сохраню его наследуемый княжеский титул и наделю его вотчиной. Сдавшиеся вместе с дружинами без боя моим воеводам, но не пожелавшие стать моими подручниками — должны будут, со своими семьями, немедля удалится из Русского государства. Не выполнившие мои повеления, поднявшие меч на моих воинов — сами лишатся жизни, а своих наследников обрекут на подневольное холопство. Те же, вышеперечисленные условия, касаются и бояр, — напоследок скромно добавил переговорщик.

Смолянин быстро удалился к своему изготовившемуся для боя войску, а приехавший вместе с ним на переговоры суздальский воевода Пётр долго, в красках, живописал картину обороны Владимира от монголов. Слушали его все, затаив дыхание. Юрий Всеволодич, прознавший о гибели сыновей, потеряв ко всему интерес сидел, чернее ночи.

Местные бояре повели себя неожиданно для князей. Узнав о выдвинутых государём условиях, выслушав скорбный рассказ воеводы, они сначала попытались уговорить великого князя и других князей выполнить требования смолян. Князья с негодованием отвергли уговоры своих бояр сдаться. Но не учли они того момента, что очень немногие из вельмож горели желанием погибать за князей, отдавших на разграбление и поругание неприятелю собственные города и сёла. Поэтому боярские отряды дружинников один за другим, по — тихому, стали сниматься из лагеря, разъезжаясь прочь, подальше, от потерявших в их глазах свой авторитет владимиро — суздальских князей. Вслед и мобилизованные из городов ополченцы тоже стали разбегаться. И так невеликое войско, к концу дня сдулось наполовину. И без того невысокое моральное состояние оставшихся верным своим князьям дружин упало ниже плинтуса.

Командир 6–й рати, развернул свои войска в боевые порядки, но агрессивных действий пока не предпринимал, разве что скрытно отправил ратьеров в обход княжеских войск. В ратьеры были зачислены бывшие суздальские конные дружинники из разных городов, уже присягнувшие новому государю. Вначале Усташ ждал ответ от великого князя, потом увидел начавшую отъезжать от княжеских войск боярскую конницу. Он не без оснований стал считать, что не стоит спешить с наступлением, суздальское войско и так, само по себе рассыплется. Тем более посланные им ратьеры ударить с тыла раньше утра следующего дня не смогут.

Начавшие прибывать после захода солнца в лагерь смолян суздальских бояре дружно и безропотно присягали Смоленскому князю. Они были готовы немедленно выступить против своих прежних господ, влив свои конные дружины в смоленское войско. Боярами двигал, помимо прочих факторов, и меркантильный интерес. Большинство из них имело вотчины и недвижимость в уже присягнувших государю городах и волостях. Вступать в бой с государевыми войсками и в случае проигрыша лишится всего своего имущества, всех своих наследственных владений они категорически не желали. А то, что Владимир был крут с боярами, посмевших воевать против него или ещё как — то противиться его воле, они прекрасно знали. Новгород для всех послужил прекрасным и наглядным примером. Лишаться жизни и всего своего добра, ради никудышных князей — неудачников, дурней среди вельмож было мало.

Суздальские князья тоже были не полными идиотами. К ночи, лишившись поддержки бояр, они полностью осознали, что обречены. Их надежды и раньше были призрачными, а теперь, с отъездом бояр, они и вовсе их потеряли. Войско смолян, сумевшее разбить покоривших полмира монголов, выглядело в их глазах непобедимым. Кроме того, войска уполовинились из — за действий бояр — предателей. К тому же князья оказались лишёнными поддержки крупнейших городов своего княжества — Владимира, Суздаля, Ростова. Воевать с ни разу не потерпевшим поражения противником, имея за спиной поддержку нескольких малых северных городков, не успевших присягнуть Владимиру — безумие. Не добавлял оптимизм и их лидер и вожак Юрий Всеволодич, узнавший о гибели сыновей. Он стал вести себя абсолютно индифферентно, проявляя равнодушие в разгоревшихся спорах. Теперь ответ на вопрос «что делать?» для суздальских князей был прост как никогда. Одно из двух — сдаться на милость государю, или бежать на неподконтрольные Владимиру княжества, иль заграничные королевства, где их никто с распростёртыми объятиями не ждёт. Третьего не дано.

Бессонная для князей ночь, полная отчаяния и печали о своём незавидном положении, а также разгоревшихся с новой силой споры о том как поступить — сдаться или уйти, пролетела быстро.

За невесёлыми разговорами вспоминали былое, особенно Липицкую битву. Тогда, после неудачных переговоров, начатых Мстиславом Удатным (кстати говоря, являвшимся всё тем же Ростиславичем, двоюродным дедом Владимира Смоленского), стремившимся без кровопролития, миром посадить на великокняжеский Владимирский стол своего союзника Константина Всеволодича, его войско начало сражение. Ранним апрельским утром в день святых Тимофея, Федора и Александры царицы мстиславово войско, не решившееся атаковать укрепленный плетнем и кольями суздальский лагерь, стало строиться в походный порядок, готовясь к выступлению на Владимир. Юрий и Ярослав вывели свои полки за линию укреплений, чтобы помешать противнику. Именно в этом момент спешившиеся новгородские и смоленские воины перешли ручей и атаковали войско братьев Всеволодовичей. Центр их позиции, где стояла рать переяславского князя Ярослава Всеволодича, был потеснен смоленским полком. Тогда командовавший войском князей — союзников Мстислав Удатной бросил в бой свои конные дружины. Они трижды прошли через боевые порядки владимиро — суздальских полков, совершенно расстроив их и захватив два стяга переяславской рати князя Ярослава Всеволодича. Решил исход сражения удар дружины князя Константина Всеволодовича во фланг полка князя Юрия Всеволодича, после чего истребляемые воины его рати обратились в бегство. Завершилась Липицкая битва сокрушительным разгромом «всей силы Суздальской земли» — полков Юрия, Ярослава и их младших братьев. Только убитыми войско князей Всеволодичей потеряло семнадцать тысяч человек. Победители потеряли убитыми около двух с половиной тысяч воинов. Уходя от погони, загнав трех коней, в одной сорочке великий князь Юрий прискакал во Владимир, но сил организовать отпор шедшим по его следу отрядам противника у него уже не было. Горожане на призыв своего князя дать отпор приближающимся врагам отвечали: «Князь Юрий! С кем нам затвориться? Братья наши избиты, другие взяты в плен, остальные пришли без оружия, с кем нам стать?» Тогда, осажденный в своем стольном граде, он вынужден был признать поражение, согласиться на все условия Мстислава и уступить старшему брату Великое княжение Владимирское, получив в удел даже не Ростов, а небольшой городок Радилов Городец на Волге. Однако вскоре Юрию Всеволодичу удалось примириться с братом, давшим ему Суздаль, а после его смерти в феврале 1218 года вернуть себе великокняжеский стол.

На рассвете всполошенный воевода Дорожей Семёнович, ворвавшись в палатку, произнёс лишь одно слово «Окружены!». Это известие сразу покончило со всеми княжескими разногласиями. Прорываться с боем, с ничтожными шансами на успех, автоматически низвергая свои оставшиеся у Владимира семьи в холопство, ни Юрий Всеволодич, ни его сыновцы (племянники) не решились. К обеду, взятые в стальное кольцо княжеские дружины, бесславно сдались.

Воевода Усташ с пленными и большей частью войск последовал назад во Владимир, отправив на север пару полков, приводить к покорности немногие обойдённые его вниманием города Владимиро — Суздальского княжества. И прежде всего Белоозеро — туда братья Константиновичи успели вывезти свои семьи.

Приехавших во Владимир князей сразу повели в великокняжеские палаты. Там их встретил накрытый яствами стол. Владимиро — суздальские князья, изголодавшись в пути, не чинясь друг перед другом, накинулись на еду.

— Когда мы свидимся со смоленским князем? — насытившись, спросил Святослав Всеволодич, брат Юрия Всеволодича, князь Юрьев — Польский.

— Русский государь скоро вас примет, — с невозмутимым видом ответил смоленский страж.

Я в это время заслушивал отчёт Усташа о его походе, о приведённых под мою руку владимиро — суздальских городах. Потом милостиво заслушал заверения в вечной любви, адресованные в мой адрес от приехавшего во Владимир ещё вчера ростовского епископа Кирилла.

— Как там князья? Пообедали? — спросил у вестового.

— Так точно государь! Ждут с тобой встречи.

— Князей хорошо проверили? — вклинился в разговор начохр Сбыслав, — они точно безоружные?

— Проверили и даже после баньки переодели их в новые одежды! — уверенно заявил десятник из личной охраны.

— Ведите их сюда! — повелел я.

Князья зашли в тронный зал один за другим, гуськом, не поздоровавшись. Я величаво восседал на уже бывшим стольце Юрия Всеволодича, рядом находилось два десятка телохранителей. Князьям, повелительным жестом руки, молча указал на расставленные у стен лавки. Суздальские Мономашичи также безмолвно переглянулись друг с другом, но всё же уселись на предложенные им места. Остался стоять лишь старший, некогда великий владимирский князь Юрий Всеволодич.

— По какому праву, княже, ты, словно тать и вор, занял мой отчий великокняжеский стол?

— По самому древнему праву — праву сильного, — ответил я, ничуть не смутившись. — Или ты предпочёл бы видеть на моём месте вонючего монгольского хана Батыгу, а на месте Владимира и других Суздальских городов — кровавые пепелища Рязани и Коломны? И не забывай, что я такой же прямой потомок Мономаха, основателя стольного града Владимира, как и все вы, здесь присутствующие. Так, что и с этой родословной стороны у меня кое — какие права на Владимиро — Суздальское княжение имеются.

— Ежели в таком ключе рассуждать, то отчего же ты сразу свои колена от Рюрика не отсчитываешь, тогда по праву вся Русь под тобой будет…, — насмешливо высказался Белозерский князь Владимир Константинович.

— Да и Мономах почти всей Русью из Киева правил, — с явно читаемым намёком поддержал брата Василько, владетель Ростова с Костромой.

— Обязательно вспомню ваши слова, если и когда окажусь в Киеве! — то ли в серьёз, то ли в насмешку весело ответил я. — Предпочитаю, есть не спеша, потому как если хавать всё и сразу, то можно ненароком подавиться.

— Мастак ты, княже, словесные кружева плести, — подал голос великий князь, уставший от моих аллегорий. — Давай сурьёзно потолкуем. Спасибо Господу Богу, отбились мы с твоей помощью от басурман. Ты по — братски нам, как наш родич, подсобил в этом Богоугодном деле. Мы тебе благодарны, но ты при этом присвоил себе чужое. Так, будь милостив к своим братам, отдай нам наше по праву и иди себе в своё княжество иль государство, как ты его именуешь. Оно у тебя и так самое огромное, больше чем пол Руси в нём, неужели тебе мало землицы, что на нашу позарился?

— Была ваша — стала наша, — со смехом ответил ему, а потом, посерьезнев, продолжил. — Если бы не моя помощь, вы все или непогребённые в снегу лежали бы или в ногах у ханов ползали, вымаливая себе жизнь. С вами более пререкаться не намерен! Выбор у вас не велик — присягаете мне и становитесь моими подручными князьями, или — скатертью дорога! Третьего не дано.

— Если мы тебе присягнём, то какой удел ты нам выделишь? — спросил племянник Юрия Всеволодича, княжич Ярополк Владимирович.

— Выделю не удел, а наследную вотчину. Удельный князей в моём государстве нет, и не будет! Княжеский титул за вами и вашими потомками сохраню. Права и обязанности у вас будут те же, что у моих бояр. В вотчины я вам выделю малые замки в ливонской, финской и литовской земле. Каждый из вас вместе со всем своим двором сможет туда переехать и поселиться. Но сразу предупреждаю, если кто — то после присяги задумает учинить мне измену — пожалеет, что родился на свет. И заграница такому князю не поможет, я его даже из — под земли достану! Никакой пощады изменникам и их семьям не будет!

Князей как прорвало, посыпалась целая прорва возражений и каких — то вопросов. Я поднял руку, дождавшись, когда все утихнут, произнёс.

— Думайте до завтра! Как только дадите мне ответ, сразу увидитесь со своими выжившими жёнами и детьми. И вот ещё о чём помните. Как сказано в Евангелие от Луки «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и дом, развалившийся сам в себе, падет…». Наше царство — Русь прошла по кромке, и только чудом и волею Божьей, избежало падения в Тартар. Я всё сделаю от меня зависящее, но на Руси больше не будет никаких удельных княжеств и прочих царств, ибо это всё от Лукавого. Один народ, одна страна, один царь!

— А как же Киев… Южная Русь — недоумённо вырвалось из уст Всеволода Константиновича.

— Не забивайте свои головы лишней информацией. Мы этот вопрос с Михаилом Всеволодичем как — нибудь со временем решим. Это уже не ваша компетенция…

Я подал знак телохранителям, которые тут же заступили князьям дорогу и начали их вежливо выпроваживать из покоев.

На следующий день, в главном городском соборе, под руководством местных владык — Митрофана и Кирилла состоялась церемония принесения присяги. Отказников, среди князей не оказалось.

— Клянусь, государь тебе за себя и весь свой род, клянусь повиноваться тебе государь во всём, любить тебя как отца всей русской земли, на том, видит Бог, и целую крест! — стоя на колене, говорил Юрий Всеволодич.

Епископы, владимиро — суздальский и ростовский, стоящие рядом, тоже участвовали в присяге. Один читал молитву, другой подносил к губам бывшего великого князя крест.

Через вышеописанную процедуру прошли все бывшие владимиро — суздальские князя. Я, сидя на стольце милостиво разрешил князьям занять лавки у стен.

— Садитесь, князья! Скоро уж свидитесь вы со своими семьями. Но до конца месяца должны по зимнику со всеми своими дворами выехать в выделенные вам вотчины. Дружинников вы можете иметь не более 50 человек, остальных я заберу себе и со временем переведу в ратьеры. Пока вы не выедете в предписанные вам для поселения земли, к вам будет приставлен мой человек. Он будет за вами приглядывать, подсказывать, в общем, временно опекать. Слушаться любых его распоряжений — как моих собственных!

Насупившиеся, битые жизнью князья сидели молча, никто не смел возражать.

Решением отослать князей со всей их дворней в Прибалтику и Финляндию я убивал сразу двух зайцев. Во — первых, жёстко обрывал прочные, давно утвердившиеся связи князей с Северо — Восточной Русью. Во — вторых, способствовал русификации переданных им во владение городков, ведь дворни и холопов, что князья увезут собой в свои новые вотчины, наберётся несколько тысяч душ. Эти низвергнутые князья, конечно, могут попытаться начать плести интриги или сбежать в ту же Швецию или Польшу, но смысл? Они от европейских монархов всё равно не получат большие наделы, чем им дал я. А что касается интриг — если захотят, то пускай рискнут своим здоровьем …