Орёлъ i соколъ

Глава 3.

Москва представляла собою ужасную картину.

Наверное, пожар 1812 года был просто цветочками в сравнение с тем, что увидал теперь Мельников по возвращении в столицу…

Хотя, в отличие от событий двухсотлетней давности, нынче здесь кое-где даже велось какое-то строительство.

Так по углам храма Христа Спасителя силами нескольких бригад молдаван под присмотром каких-то янычар с автоматами – шустро сооружались четыре симметричных минарета, делавших центральную церковь России похожей на какую-то тепловую электростанцию с высокими кирпичными трубами по бокам.

Москва прям по пророчеству того самого Булыгина-Мостового, за которым Саша и прибыл теперь сюда, превратилась в сплошной базар.

Торговали везде.

Возле метро, в переходах метро, в самом метро…

Только само метро встало из-за отсутствия в фидерах напряжения.

По превратившимся в торговые ряды улицам ездили редкие автомобили.

Бензин был в дефиците и стоил как коньяк "хеннеси" – сто долларов пол-литра.

Поэтому, автолюбители теперь стали столь же редки, как если б Москва перенеслась в самое начало ХХ века, когда Роллс-Ройсы и Руссо-Балты водились только в конюшнях у членов царствующей семьи.

Вместо световых реклам воспевавших прелести буржуазного образа жизни – на всех углах теперь висели портреты бородатого господина в зеленом халате и в белом хеджабе, изрекавшем что-то мудрое. Что именно – Саша не мог теперь оценить, потому как надписи на плакатах были сделаны по арабски.

– Это кто? – спросил Саша одного из феллахов, показав на плакат.

– Ты не знаешь? – удивился феллах, – это же великий учитель, Ходжахмет Ходжаев.

Феллах еще долго подозрительно оглядывался вслед Саше.

До катастрофы Булыгин – Мостовой жил на Аэропорте в так называемых "писательских" домах, что справа от метро, если стоять лицом к институту МАДИ.

Адрес ученого Саше дали в резервной ставке перед тем, как отправить его на задание.

Теперь надо было думать, как добраться от Кропоткинской до Аэропорта, если не работает метро, и если по городу не ездят такси.

Велорикша была, вроде, более удобным транспортом, но относительно дорогим.

Чтобы не вызывать к себе подозрений, чтобы не выделяться и не рисковать излишними проверками, Саша решил выбрать транспорт соответствующий своему статусу. А одет и экипирован Саша был по легенде, что он – Эдик Мирзоев – обрусевший и плохо знающий родной язык – бывший футболист второго дивизиона от команды Нарофоминска, а ныне – шашлычник и мангальщик, в городе Павлово на Оке, приехал в Москву навестить брата…

Такой человечек, как Эдик Мирзоев по нынешним понятиям не должен был шиковать и ездить на велорикше. Ему больше к лицу подходила обычная рикша с китайцем-кули в оглоблях, что в рисовых конических шляпах и босиком – бегали по Мосвке не хуже ипподромных рысаков.

Рикша нашлась сразу, стоило Саше помахать в воздухе рукой с зажатыми в пальцах двумястами "афгани".

Кули оказался русским.

Покуда трусили по Тверскому бульвару до Пушкинской, Саша узнал, что русские пачками теперь бросились принимать Ислам, и что сам кули – Иса Иванов, который еще до прошлой недели был инженером Игорем Ивановым, тоже вот теперь сподобился и вот получил временную регистрацию и планирует даже начать свое собственное дело – заняться ремонтом и техническим обслуживанием велорикш.

На Тверской свернули налево и двинулись в сторону площади Маяковского.

– А где памятник Пушкину? – спросил Саша своего возчика.

– А-а, этого, на котором голубь всегда сидел? – тяжело дыша отозвался запыхавшийся водитель рикши, – его по указу Ходжахмета Ходжиева снесли.

Памятника Маяковскому на том месте, где некогда Евтушенко с Вознесенским стихи студентам читали – тоже не было.

Не было и вывески ресторана Пекин.

Вместо нее теперь была большущая надпись – Шаурма.

– Тоже по указу Ходжахмета Ходжаева? – спросил Саша.

Но его шофер ничего не ответил. Ему было трудно протискиваться между торгующими всякой дрянью, он поминутно кричал – поберегись, увага, алярм!

– И это правильно, – согласился Саша, – незачем нам китайских кухонь, нам свою надо развивать.

На аэропорт доехали за каких-нибудь полтора часа.

Собственно пару месяцев назад, когда на Москве еще были электричество и бензин, и когда ходило метро и ездили такси, со всеми пробками Саша затратил бы на дорогу примерно столько же.

Саша кинул рикше двести афгани.

– Хозяин, накинь на пиво! – взмолился новоиспеченный Иса Иванов.

– Дык Ходжахмет Ходжаев пива не велел пить, – возразил Саша.

– Тогда на гашиш накинь, – настойчиво попросил рикша.

Саша протянул еще одну бумажку в сто афгани.

Отпустив оглобли, Иса Иванов принял позу служащего пуделя и жадно выхватив банкноту, принялся кланяться мелкой дробью, – премного благодарен, помогай вам Аллах со всеми святыми.

– Аминь, – оборвал рикшу Мельников, – купи себе халвы с докторской колбасой.

Теперь надо было разыскать Булыгина-Мостового.

Вид некогда респектабельного двора вызывал сомнения в том, живут ли теперь здесь приличные люди?

Возле переполненных и минимум – месяц не вывозившихся мусорных контейнеров, служивших теперь основанием для зловонного Монблана наваленной на них горы отходов жизнедеятельности, уныло рыжели ржавчиной несколько остовов сожженных автомобилей, в выбитые окна которых тоже теперь сваливали и набивали месяцами не вывозившийся мусор.

– Что здесь будет летом в жару? – мысленно Саша задал себе вопрос, – совсем пропадет Москва!

Возле парадного, где по прописке до катастрофы проживал Булыгин-Мостовой, кто на ящиках из под пепси-колы, кто на четвереньках – сидели взрослые мужчины и скалились исполненными золотых зубов улыбками.

Мужчины играли в нарды.

– Салам алейкум, – на всякий случай сказал Мельников.

– Ти куда идёш дарагой – уважаемый? – спросил один из игравших, и все поглядели на Сашу.

Мельников тоже во весь рот улыбнулся своими рандолевыми фиксами, что перед самой отправкой вставили ему там – в резервной ставке, и тоже на ломаном русском и с мягким восточным акцентом вежливо отвечал, – я, уважаемый, иду в квартира номер сорок семь, кунак у меня один тут живет, к нему я приехал.

Мужчины переглянулись.

– Слушай, уважаемый, в сорок седьмой квартира я живу, там твой кунак никак не живет, – сказал тот, что только что бросал кости игральных кубиков, – ты что-то ошибся, наверное, как твой кунак зовут?

– Мой кунак Булыгин-Мостовой зовут фамилия его, – ответил Саша, снова даря всем блистательную улыбку своей позолоченной дентальности, – я с мой кунак в футбол в Нальчике играл на кубок Дагестана, я ему гашиша привез, дыня привез, насвай привез…

Мужчины переглянулись.

– Слушай, дарагой, нэт здэсь твой кунак теперь, зачем ти приезжал? Сафысем напрасно ти приезжал!

– А где мой кунак? – настойчиво спросил Саша, продолжая улыбаться.

– А он типер там, – мужчина махнул рукой в сторону мусорного Монблана, – он типер там где фсе русский кто бэз прописка, где фсе бомж славянской национальности.

– А где это? – спросил Саша.

– А это в подвал, на чердак, в мусоный ящик, в старый машина, я не знай где этот бомж живет, я в сорок седьмой кАвартира живу, а его не знай где он живет!

Саша пожелал игравшим в нарды всяческих благ, и чтобы ниспослал им Аллах долгих и приятных дней в квартире номер сорок семь.

Но надо было искать Булыгина-Мостового. …

Булыгин-Мостовой жил теперь в трансформаторной будке.

Электричества в Москве уже месяц как было отключено, поэтому жить в трансформаторной будке теперь было неопасно.

Замки в железных дверях с красными молниями на них – давно были выломаны, на полу, под масляными трансформаторами были наброшены неизвестно откуда взявшиеся матрасы и кучи какого-то тряпья.

Булыгин-Мостовой жил здесь с двумя писателями и с приставшей к ним парой бывших доцентов МАДИ.

Теперь, в часы не занятого поисками пищи досуга, обитатели трансформаторной будки предавались рассуждениям о судьбе Москвы и судьбе человеческойцивилизации.

Сегодня в будке был праздник.

Роясь в основании Монблана, паре доцентов удалось докопаться до слоя еще старого цивильного мусора тех времен, когда в домах было электричество, и среди прочего, доценты нашли несколько пакетиков испитого чая липтон, но самое главное, они нашли целую пепельницу окаменелых окурков, среди которых некоторые были чудовищно длинными или – жирными, как говорили здесь в трансформаторной будке.

Теперь все пили чай и курили.

– Это только женщины могут так недокурить, – сказал доцент Синяев, задумчиво поглядев на длинный окурок.

– Гляди, там и след от помады еще остался, – сказал другой доцент по фамилии Ширский.

– Эх, господа мои хорошие, нам бы теперь эту женщину сюда! – сладко потянувшись, сказал писатель Цукеровский, – мы б ее чаем угостили, а? Как вы думаете?

– Эту женщину теперь какой-нибудь Ахмед у себя в гареме держит, – махнул рукой другой писатель, который до катастрофы писал под псевдонимом Становой, – она ему теперь танец живота танцует.

– Да, господа, рано или поздно, но приходят сильные и голодные и отнимают у ожиревших и ослабевших ихних баб и квартиры, – горестно вздохнул писатель Цукеровский, – que fait?

– Да, квартирка то у меня была! – тоже вздохнул Булыгин-Мостовой.

– Вы, небось, скольких женщин то туда переводили, а? – писатель Становой игриво ткнул Булыгина в бок.

– Да уж, было, – вздохнул Булыгин.

– Так и не из вашей ли сорок седьмой квартиры эта вытрясенная пепельница, откуда мы нынче хабарики докуриваем? – хмыкнул доцент Ширский.

– А может и из моей, – покорно согласился Булыгин.

– Расскажите-ка, расскажите компании, каких дамочек к себе водили? – сделав хитро-похотливое лицо, попросил Становой, – ну. нам же интересно!

И на правах рассказчика, которому дозволены лишний глоток ценного чая и лишняя затяжка табачного дыма, Булыгин-Мостовой отхлебнул из общей алюминиевой кружки и пару раз затянулся жгущим уже пальцы окурочком.

– Перед самыми событиями, друзья мои, был я на телевидении, – начал свой рассказ Булыгин, – и пригласили меня на прямой эфир в программу известной всем вам телеведущей…

Смешанная компания из доцентов-технарей и гуманитариев-писателей, объединенная общими жилищными условиями на гнилых ватных матрасах в холодной трансформаторной будке, попив чайку и покурив, со сладостными улыбками предалась теперь кайфу сексуальных мечтаний, стимулируемых рассказом Булыгина-Мостового.

Дамочка эта, вы ее все видели по телевизору, она на самом деле невысокого росточка, и при ближнем, без грима и студийного света рассмотрении, даже ничуть не хуже, а когда естественная, а не для обложки, то выглядит и моложе своих тридцати шести и даже сексуальнее. Она мне, господа мои хорошие, давно уже глянулась, и я все думал, вот бы затащить дамочку на секс в хатку к себе! Ну, и пришел я к ней за пару часов до эфира, принес ей свою книжку последнюю, что вышла в ВАГРИУСе, подарил ей для пыли в глаза с подписью, ну, а она меня пригласила в ихний кафетерий – чтоб проинструктировать меня чтоли перед эфиром, как и о чем перед камерами говорить будем. Я – слово за слово, глансы на нее бросаю, тему прощупываю, и чую, выгорит дельце – западает дамочка на меня, хочется ей, имеется у нее интерес!

Доценты с писателями понимающе переглянулись и многозначительно заулыбались сальными улыбками.

А я сам тоже распаляюсь, все на титьки ее, да на коленки пялюсь, а грудь у этой дамочки, это типа того, знаете, с виду, под свитером вроде как плоская, а снимешь свитерок, а там – сюрприз, но я то знаток, меня то не обманешь, я хорошую грудь за версту носом чую.

Булыгин, пользуясь эксклюзивным правом рассказчика, запалил последний оставшийся окурок и жадно затянулся, передав его потом по кругу.

Ну, прошли мы на эфир, в студию, там мне грим на лицо, попудрили сперва, потом микрофон на лацкан повесили, усадили в кресло под софиты, камеру накатили, дали отсчет, ну сами знаете…

Рассказ бы прерван замешательством, происшедшим из-за оплошности писателя Станового, он обжегшись совсем уже коротким окурочком, уронил его на матрас.

– Ну, растяпа! – воскликнул доцент Ширский, жадно ища ценный хабарик в недрах тряпья, – вам, Становой, не книжки писать, а сволочью в милиции служить с вашим ротозейством.

– Не ссорьтесь, господа, – урезонил товарищей писатель Цукеровский, – дайте послушать, cest interesant!

Булыгин кивнул и продолжил свой рассказ.

Вобщем, покуда шел эфир, я чую окончательно, дамочка эта безусловно уже моя, потому как на все мои остроты кидала на меня такие восторженные взгляды, прям как влюбленная в учителя десятиклассница на последнем уроке перед выпускными экзаменами…

– Вот кому книжки то писать, – вставил Ширский, – слог то какой, господа!

– Да заткнитесь вы, ради Бога, дайте послушать, – взмолился Становой.

Благодарно прижав руку к сердцу, Булыгин стал рассказывать дальше.

Кончился эфир, ну я ей и говорю, а поедемте Марианночка отметим наш успех где-нибудь в тихом ресторанчике. А она удало этак, тряхнув причесочкой своею, и отвечает, а что? И поедем, отметим! Вобщем, повез я ее на Арбат в Ангару, и так мы застряли в пробке на Сухаревской, что ни туда – ни сюда, а я чую, что момент готовности то утекает, дамочку то надо ковать, пока она горяча! Вобщем, предлагаю ей, а не плюнуть ли нам на ресторан, и не поехать ли прямо ко мне, виски, да коньяк у меня никогда в баре не переводились, а съесть что-нибудь такое, мы можем сами приготовить, у меняв морозилке и курица и бифштексы…

– Ах. Не травите душу, Булыгин, – взмолился Ширский, – курица и бифштексы это тема табу!

Ладно! – согласился Булыгин, – про еду не буду, буду только про секс…

Вобщем, пришли мы ко мне домой, в сорок седьмую мою квартирку, значит пришли.

Снимаю я снее этак плащик, а сам думаю – не надо тянуть, надо сразу брать, а уже потом, когда первая страсть уляжется, можно и все нежности – типа ванна, джакузи, сигаретка и кофе в постель, Мик Джаггер из стереосистемы и все такое прочее…

Вобщем, снимаю с нее плащик, а сам ее за титечки, за титечки. А она уже и дышит прерывисто и бормочет всякую обычную для таких случаев чепуху, типа – мол. Что вы делаете, да что вы такое позволяете, а сама не вырывается, сама об меня только трется и дышит часто-часто…

Ну, вобщем, первый раз я ее отымел прямо в прихожей на ее же пальто… А она, как оголодалая…

– Ассалям алейкум, уважаемые, – прервал кто-то Булыгинский рассказ.

Стальная дверь трансформаторной будки со скрипом отворилась и в проеме показался какой-то восточный мужчина с полным ртом золотых улыбчивых зубов.

– Что вы тут делаете, люди хорошие?

– Ступай отсюда, басурманин! – сделав недовольное лицо, сказал Становой, – это наша будка, мы ее давно уже заняли, и участковый мурза в курсе…

– Да что ты суетишься, уважаемый, – успокоил Станового восточный улыбчивый человек, – никто тебя из будки выселять не собирается, я наоборот вам сигарет и денег дам, вы мне скажите, где теперь Булыгин-Мостовой из сорок седьмой квартиры живет?

– Ты сигарет наперед дай, мы тебе тогда и скажем, – с максимальной серьезностью сказал Ширский.

Человек протянул ему пачку Мальборо.

– Этого мало, – сказал Ширский.

Человек порылся в карманах халата и показал еще две пачки Мальборо. Показал, но не дал.

– Дай сигареты, я скажу! – воскликнул Становой.

– Нет, ты уж мне дай, я сам скажу, – не выдержал Булыгин, поднимаясь с матрасов.

Две пачки Мальборо перешли к нему в руки.

– Ну, говори теперь! – сказал восточный человек.

– Ну я – Булыгин, а что? – вызывающе выпятив грудь, сказал Булыгин.

Возникла пауза.

Доценты и писатели вопрошающе глядели на восточного человека с рандолевыми фиксами.

Восточный человек присел на корточки, развязал свой рюкзачок, молча достал оттуда бутылку коньяка с довоенной наклейкой "Дербент" и откупорив, сказал, – Пророк не велел пить вина на земле, и тогда нашелся один правоверный, который стал залезать на дерево и пить сидя на суку, потому как про то, что нельзя пить на дереве, Пророк ничего не говорил…

Пустили бутылку по кругу.

Закурили свежераспечатанное Мальборо…

– А кто теперь в твоей сорок седьмой квартире живет? – спросил восточный человек.

– А бывший шофер и осветитель с того самого телеканала Магомед Талбоев живет, причем вместе с телеведущей Марианночкой сожительствует… … …