Орёлъ i соколъ

3.

Катюша молчала.

Она думала о том, что может случиться, если Саша вдруг и правда – погиб где-то там на Москве – среди всех этих пертурбаций катаклизма…

Почему он не успел к ней туда на дачу?

Почему позволил этим чертенятам схватить ее? Схватить, затащить в грязный вагон, как рабыню продать на аукционе, заставив ее беременную ходить перед этими жирными свиньями – ходить на каблуках, вызывая у них похоть и перверсивные мечтания.

Катюша молчала.

Вот и Лида теперь советует выйти замуж за Ходжахмета.

Даже Лида – Лида, у которой на ее глазах убили мужа. Любимого мужа, а саму – изнасиловали… И потом заставляли показывать шпагаты и растяжки перед этими жирными ублюдками – перед этими извращенцами… Так даже и Лида – и та сдалась, считая, что удел женщины – это подчиняться условиям жизни, подчиняться Судьбе и приспосабливаться, подчиняясь сильному победителю, подчиняясь насильнику. Удел женщины – не быть Зоей Космодемьянской, не жертвовать собой ради химер верности, а спасать свою жизнь и жизнь своих детей, отдаваясь победителю. Даже Лида – и та теперь вот советует выходить за Ходжахмета.

И сама Лидка мечтает выйти за кого-нибудь из этих чертей.

Не смотря на то, что они убили ее мужа и саму ее изнасиловали у него на его глазах перед тем, как его головой в горящий камин… И Лида простила им это и ради своей дочери готова выйти замуж за черта.

Катюша вдруг вспомнила Капитанскую дочку Пушкина. … Та вот ради ребеночка своего простила Пугачеву и убийство мужа и сама под Пугачева легла – позорной наложницею легла под самозванца, под вора и разбойника с которым ее благородный муж сражался и от руки которого погиб, а чем кончилось? Убили ее ребеночка пугачевские дружки и не вступился за ребеночка Пугачев… И саму ее потом тоже убили… А Машенька Миронова – верна была Гриневу своему и не отдалась, и не поддалась давлению Судьбы и обстоятельств – и в конце была вознаграждена.

Так где же правда?

Правда у Лиды?

Или правда у Пушкина в Капитанской дочке?

Лида тоже молчала.

Задумчиво наблюдала, как русский мальчик по имени Хамид, который по инерции иногда еще откликается на имя Витя, длинным сачком вылавливает с поверхности бассейна опавшие в него листья.

– Ну что, Алжирец за тобой все еще подглядывает? – спросила Катя.

– А? – очнувшись от каких-то своих мыслей, переспросила Лида, – Алжирец? Нет, не знаю, но после того нашего разговора, камеры, по-моему реагировать на мою физкультуру перестали.

– А давай теперь попробуем! – предложила вдруг Катя.

– Что?

– А ты сядь на шпагат, но сперва шарварчики сними, а потом сядь на шпагат, а мы и посмотрим, завертится вон та камера, или нет?

Катя лукаво и не моргая глядела на Лиду.

Лида удивленно захлопала ресницами.

– Мне? Снимать шаровары?

– Эй, это, как там тебя? Витя, Хамид, что б тебе, анну брысь отсюда, чтоб я тебя больше не видела! – прикрикнула Катя, обернувшись в сторону мальчонки с сачком.

И дождавшись, когда тот выйдет, снова показала рукой на видневшуюся рядом телекамеру наружного наблюдения, – снимай Людка шароварчики, и садись кА на шпагат, давай проверим нашу теорию…

Лида обиженно поджала губки, – я тебе клоунша цирковая, что ли? Зачем унижать то меня?

Но Катя вдруг посерьезнела и сощурив глаза, медленно проговорила, – не забывайся, Лидия, не забывайся, ты здесь прислуга, ты рабыня моя и служанка, ты поняла?

Последние два слова Катя произнесла с особым выражением на выдохе, – ты поняла?

Лида поняла.

Она быстро поднялась с дивана и принялась поспешно снимать шаровары.

– Где садиться? – спросила она, аккуратно складывая свои шелковые восточные штанишки.

– Вот здесь прямо и садись, – сказала Катя, пальчиком указывая на свободное пространство меду диваном и пальмой.

Лида наклонилась, и тремя пальчиками опершись о мраморный пол, легко уселась в продольный шпагат.

– Ну вот, а ты кочеворяжилась, – миролюбиво пропела Катя.

И вдруг, камера ожила и тихохонько и тонко запищав электромоторами привода, повернула свой объектив в сторону Лиды, без штанишек сидевшую на мраморном полу…

– Точно, влюбился в тебя Алжирец, – заключила Катя, – вставай. Надевай штаны.

Нечего их там баловать, хорошенького понемножку!

И надевая шароварчики, униженная и обиженная Лида думала про себя, что если выйдет за Алжирца – за начальника службы безопасности, то обязательно найдет случай, как отомстить Катьке за это унижение. Уж Катька тогда у нее тоже догола разденется и будет… И будет… Нет, Лидка пока еще не придумала, что заставит ее делать.

– Ты чего так покраснела то? – участливо спросила Катя, – и бормочешь там чего?

Обиделась на меня, что ли? Так не на меня надо обижаться, а на чертей этих. Это ведь они, а не я мужа твоего убили и тебя из счастливой твоей жизни на Рублевке сюда вытащили. Не я!

Но Лида думала иначе.

Она думала об изменчивости жизни.