Орёлъ i соколъ

3.

У них с Берией сразу наладились верные отношения.

Третьему лицу в государстве Олег сходу внушил две главные мысли, на которых и строились их дальнейшие отношения:

Во-первых, Олег его не боялся.

Руки коротки у Лаврентия лишить жизни или свободы нематериальное и иррациональное явление, каким являлся в их мире он – Олег Снегирев, Маршал Советского Союза, член Политбюро, нарком вооружений, нарком культуры и образования и прочая, прочая, прочая…

И во-вторых, Олег высоко ценил достоинства и заслуги Лаврентия Павловича перед историей…

– Эх, ты! Тоже мне, цветок душистый прерии – Лаврентий Палыч Берия! – Олег шутливо ткал главного полицейского страны кулаком в бок, а потом, покровительственно похлопывая его по плечу, приговаривал напутственно, – а ты все ж – таки полезный шкет, Лавруша! Сгодишься нам еще на атомную бомбу!

И вообще они с Лаврентием даже как то сблизились, если и не став друзьями, то приятелями – наверняка.

А началось с разговора о женщинах.

После того, как узкому кругу Олег показал несколько обзорных фильмов о возможных вариантах будущего, где Сталин и полтора десятка приближенных увидали и кадры из Ди Дойче Вохеншау о лете сорок первого, кадры Парада Победы на Красной площади, и бомбардировки Хиросимы, и Нюрнбергский процесс, и испытания на Семипалатинском полигоне, и выступление Хрущева на двадцатом съезде, и встречу Гагарина на Внуковском аэродроме… после того, как Олег однозначно дал всем понять, что знает все секреты про всех и про каждого, у них с Берией установились самые доверительные отношения.

– К девочкам поедем? – спросил Олег после третьей рюмки коньяку, когда Сталин с товарищами отправились смотреть Иронию судьбы или с легким паром – Иосиф Виссарионович попросил Олега показать комедию из счастливого коммунистического будущего…

– К девочкам поедем?

– Вах, о чем грустишь, дорогой, какие проблемы! – с игривой улыбчивостью защелкал пальцами Лаврентий Павлович, – сейчас в Большой театр с тобой поедем, там сегодня Жизель дают, там Мурадова и Собольская сегодня танцуют, вах, персики, а не девочки!

Олег хитро улыбнулся и сказал, – слушай, а нельзя ли выписать грузинских девочек?

Берия недоуменно замолчал.

– И притом, маленьких, лет этак тринадцати – четырнадцати, да еще лучше, если из твоих, Лаврентий, родственников, – прищурясь сказал Олег.

– Зачем это из родственников? – недоуменно пробормотал Берия.

– А затем, что спасти тебя хочу для нашей партии и для нашего советского народа, – ответил Олег, – вылечить тебя хочу, чтоб ты понял.

И в тот вечер они отправились с Лаврентием не за кулисы Большого, а на Елисейские Поля.

В город Париж.

Их черный "паккард" с кремлевскими номерами медленно катил вдоль, обсаженного каштанами тротуара.

Катил от площади Согласия в сторону Триумфальной Арки.

И на траверсе ресторана "Мезон Эльзас" они заприметили двух дамочек.

Дамочек просто невозможно было проглядеть!

Стройные ножки на английских шпильках и в фильдиперсовых чулочках со швом позади, выписывали неповторимую вязь, достойную лучших модельных дефиле… И хвосты модных чернобурок, небрежно свисающих с узких плеч, мерно покачивались, обмахивая круглые попочки, обтянутые английским джерси…

– Петя, поди, окликни барышень! – сказал Берия офицеру в штатском, тому, что сидел спереди, рядом с шофером.

– Па де проблем, экселенс, – ответил Петя, вылезая из машины…

Одну звали Эммой, другую Розмари…

Одна была дочерью американского посла в Париже, другая – дочерью английского…

– То что надо! – воскликнул Берия.

– Зер гут, – кивнул Олег.

И вмиг их "паккард" перенесся в Подмосковье. ….

Начальником "Хозяйства А-Г-4073" или попросту говоря, директором Крюковского совхоза при главном управлении НКВД по Московской области, был старший майор органов – Максим Федорович Батюшкин.

Петя – адъютант Олега Снегирева, частенько гонял сюда, к Максу в недальнее Крюково то за фирменными солеными огурчиками, то за свининкой, то за баранинкой, а то и за свежими ананасами, которые добровольные мичуринцы старшего майора Батюшкина – преотлично выращивали здесь в теплично-парниковом хозяйстве, под присмотром старшего бригадира добровольных мичуринцев – бывшего член-кора академии наук и бывшего профессора кафедры ботаники МГУ – самого Филонова-Опанасенко…

Максим Федорович, предупрежденный звонком дежурного с КПП, сам вышел на крыльцо конторы, чтобы встретить Петеньку.

Недавно севший по совету врачей на строгую диету, Максим Федорович смачно похрустывал свежеочищенной репкой.

– Ну чё? Може порыбачить сходим? – спросил он, пожимая Петину руку.

Петя снял фуражку с васильковым околышем, поморщился от слепящего солнца, вытер платочком пот с кожаного ободка головного убора.

– Не, Максим, не можу я сейчас, дело я тебе притаранил особое.

– Чё за дело? – спросил Батюшкин, с хрустом кусая свою репку.

– Да барышен до тебя привез от хозяина, – Петя как бы с усталой досадою махнул фуражкой в сторону стоящей поодаль черной "эмочки".

– И чё за барышни таки? – еще раз спросил Максим Федорович, отправляя остаток репки себе в рот и отирая руки о синие диагоналевые галифе.

– Да буржуйки – врагини народа на легкое трудовое перевоспитание.

– А-а-а! Ну, это мы могём! Это мы их враз пристроим, – обрадовался Батюшкин, – мне как раз на свинарник пару чернорабочих трэба!

Петя вернулся к машине, открыл заднюю дверцу и рявкнув, – а ну выходь, сволота английская, – стал с грозной нетерпеливостью ждать, покуда барышни в узких длинных юбках изволят выйти из высокого и неудобного авто.

– Ну эта ничаво, мы их переоденем в удобное, – участливо заметил Максим Федорович, – эй, Грицай, звони Никифоровне, пущай баб новых идёт принимать! – крикнул он своему порученцу.

Покуда Никифоровна – старший сержант НКВД – добиралась на лошади со свинарника до конторы совхоза, Батюшкин разглядывал барышень, да расспрашивал Петю о житье-бытье.

Офицеры закурили и присели в тенек – на бревнышко, лежащее подле крыльца.

Женщины – которым в их джерсовых костюмах на полуденной жаре было невыносимо жарко, тоже бочком, да мелкими шажками стали двигаться в спасительную тень.

– Эй. А ну стоять, суки! Вам кто разрешил? – прикрикнул на них Петя, хватаясь для верности за кобуру.

Женщины испуганно замерли.

– То-то, бля, – сплюнув, подытожил Петя.

– Ну как там? – спросил Максим Федорович, мотнув головой в сторону воображаемых Москвы и Кремля.

– Да дела у нас! – с многозначительной неохотцей промычал Петя.

– Слыхал я, ты у нового маршала теперь служишь, – сказал Батюшкин, попыхивая кисловатым Казбеком.

– Ага, у маршала Снегирева, у него самого!

– Ну и как он? – спросил Батюшкин, – я чёй-то про такого раньше никогда не слыхивал, откуда он взялся?

– Слушай, Максим, ты меня лучше не выспрашивай, – с досадой сказал Петя, – там теперь такое, там такое заварилось, что голова кругом идет, с ума спятить можно, какие там дела и не всякому это дано такие чудеса видеть да в своем уме остаться, так что и не спрашивай, сам знаешь, какая служба у нас, брат…

Подъехала Никифоровна.

– Тпру, зараза ёпанная! – крикнула она на лошадь и скинув длинные вожжи на телегу, одернув форменную хэ-бэшную юбку, сержант Антонина Никифоровна Епифанцева вразвалку подошла к начальству.

Приставив пятерню к фуражке с васильковым околышем, Никифоровна низким и сиплым, почти как у простуженного Шаляпина голосом, доложила, – на вверенном мне хозяйстве все без происшествий, свиньи здоровы, у хавроньи Маруськи, той что рекордистка – опорос – одиннадцать поросяток и все живые родились, а хряк Борька…

– Ты погоди с Борькой, – оборвал Никифоровну Батюшкин, – товарищ Берия тебе новых свинарок прислал, поняла?

Никифоровна осклабилась, – ага, поняла!

– Ну, тогда принимай рабочую скотинку, а мы с Петюнечкой, то есть – со старшим майором Сайкиным, чайком пойдем побалуемся, – сказал Батюшкин поднимаясь с бревна и отряхивая синие галифе от налипших на них опилок.

Никифоровна хлопнула себя по широким бокам, поправила брезентовый поясок на форменной юбке и неторопливо, и покачиваясь, направилась к барышням, уже совсем приунывшим на солнцепеке…

– Та-а-ак, – протянула Никифоровна, – со свинятками приходилось дело то иметь?

Видать не приходилось! А ручонки то! А ручонки то видать, ничего тяжельше фуя и не подымали то никогда! Ну это ничаво, это ничаво, мы вас сперва переоденем, а потом и к борову к Борьке приставим – навоз свинячий таскать – у меня быстро привыкнете… А-ну! – и Никифоровна вдруг замахнулась кнутом на сжавщихся в испуге барышень.

– А-ну, сволочь буржуйская, а-ну полезай покуда на телегу, поедем мать вашу на свинарник…

Барышни наконец сообразили, что от них требуется, осторожно присели обе на край телеги, трогательно свесив ножки в нелепых фильдиперсовых чулочках.

– А сопроводительные бумаги на баб то привез какие? – спросил Максим Федорович, когда после двух раз по сто-пятьдесят, офицеры, наконец приступили к задекларированному ранее чаепитию.

– Не! Бумаг нимае никаких, – ответил Петя, помотав головой, – сказано, пущай эти бабы сидят у тебя до полного посинения, покуда по русски не научатся и покуда социализьм не полюбят больше всего на свете…

– Долго им тогда сидеть! – крякнул Батюшкин и накапал в чайные стаканы еще по сто-пятьдесят для верности. …

Вечер был пятничный.

И в хозяйстве топили баню.

– Нынче у нас тяпница, – шутила Никифоровна, – а значит, надо намыться, тяпнуть и до мужика спать подкатиться!

Спать Никифоровна подкатывала обычно к стрелку охраны – ефрейтору Тырину Ивану Тимофеевичу.

Мужичонка он был – ничего себе!

По крайней мере – с происхождением и политической грамотностью у Тырина все было нормально.

Из рабочих. Батька у Тырина – Тимофей Макарыч – был грузчиком – зарезали его в пьяной драке, а сам Тырин до армии – кочегаром в котельной работал. Теперь вот – кандидат в члены ВКПб…

– Глянь, Ванька, какие наряды я тут надыбала! – игриво взвизгнула Никифоровна, словно фокусница в цирке, распахивая простыню и заголяя своё дебелое и многопудовое сокровище, только что намытое в казенной совхозной баньке…

Да, Ваньке было на что поглядеть!

И зрелище это было явно не для слабонервных.

Фильдиперсовые чулки едва долезли до трети толстых ляжек Никифоровны, и в том месте, где они теперь заканчивались, телеса закруглялись жирной складкой и трепетали торжеством раннего рубенсовского целлюлита.

Но больше всего поразили Ваньку чернобурые лисицы на голых титьках его возлюбленной.

– Эк, однако! – воскликнул Иван Тырин.

– То-то, Ванька, и мы не лаптем шти хлебам! – удовлетворенная произведенным впечатлением, сказала Никифоровна и притянула стриженую голову ефрейтора к своей груди, такого размера лифчика, где перед буквой "L" стояло верных четыре буквы "Х"…

– А ихде энти новые барышни то спят? – поинтересовался потом Иван, когда после страстей, да после двухсот граммов премиального за показательную эрекцию самогона, они с Никифоровной уже собирались задать храпака.

– А с хряком с Борькой – где еще? – ответила Никифоровна прижимаясь к Ивану ляжками в фильдиперсовых чулочках… …

Второй обыграет Первого?

Сколько солдатиков переманит второй у Первого?

Одно дело – играть в шахматы с самим собой, это совсем не интересное занятие!

Но вот играть за Творца и за оппонента творцу – совсем другое дело.

Солдатики получили возможность отдавать свою способность к переходу после смерти в новый уровень игры, и получать взамен некие реальные блага в нижнем уровне…

Они толпами выстраивались в пунктах обмена – где за условную часть "души", выраженную в процентах, они получали виртуальную еду, здоровье, пуленепробиваемые доспехи, новое, более мощное оружие и патроны. Пункты дьявольского обмена имели соответствующие вывески – кабак, публичный дом, игорное заведение…

Введя такое программное нововведение, Олег чуть было не потерял всех солдат – с таким радением все ринулись продавать свои виртуальные души.

Что может их остановить в их рвении отдавать некую сомнительной ценности способность – за вполне реально ощутимые утилитарные блага?

А если экстраполировать это на реальный мир, который еще более усиливает философскую значимость явления?

Ценность материального в материальном мире куда как более ощутима в сравнении с трудно-оцениваемым иррациональным.

Душа против денег!

Химера, тень, воздух – против реальных золота, автомобилей, квартир и красивых женщин!

Что может удержать его солдатиков от массового паломничества к пунктам обмена?

И что удерживает людей в этом мире?

Во-первых, в этом мире оппонент творца не у каждого принимает к обмену его товар…

А во-вторых, в этом мире, хоть и не имеют люди достоверной информации о высшем уровне Жизни Вечной, ради которой и надо сохранить бессмертную душу, но многие имеют твердую веру… И именно вера эта и не дает пойти на бесовской обмен.

Значит, надо дать солдатикам виртуальный эквивалент веры!

А это уже попытка философской анимации.

Олег призадумался.

И пока, чтобы оппонент не переманил всех солдатиков, заложил в каждого из них внутренний индивидуальный таймер – и информацию о риске реально выключиться, то есть умереть – через десять условных часов игры, если ты продаешь душу.

Для остальных солдат – жизнь ограничивалась только пулями и снарядами противника.

Умереть от старости или болезни виртуальный солдатик просто не умел.

Однако, по статистике игры, редко кто из солдат, проживал даже и пять часов…

Только те, кто продавал душу за доспехи, за мощное оружие, за лекарства от виртуальных ран, те, бывало – задерживались в игровой жизни подольше…

Значит, теперь, Олег как бы установил для солдатиков факт неизбежной смерти, неумолимо следующий за продажей души. И перед каждым солдатиком теперь была дилемма выбора – либо оттянуть смерть от пуль и снарядов, продав душу за броню и за здоровье, но неизбежно выключиться через десять часов, либо рисковать, но сохранив душу, иметь шанс – если не убьют, то бегать и двадцать, и тридцать и сорок часов…

Но все равно это был жалкий эрзац!

Это не был заменитель веры…

Но тем не менее, часть солдат больше не вставала в очередь к обменникам…

А почему? …