Орфеи реки Невы

«К ИСПОЛНЕНИЮ ВЕЛИКИХ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ДЕЛ…»

Знакомство с русской музыкой XVIII столетия начинается зачастую с непонимания. Наше восприятие уже привыкло к классической музыкальной системе — так называемой венской. Мы все понемногу знакомы с гармонией венской школы. Пять линеек на нотном стане. Ключ скрипичный, ключ басовый. Минор, мажор… Гении музыки — Бах, Моцарт, Бетховен, Глинка, Чайковский, Рахманинов — все вышли из недр этой школы. Но мы иногда забываем, что была, например, музыка древнерусская, та, что нынче, будто дождавшись своего часа, врывается в ритм нашей современной культурной жизни. Имена творцов протяжных, сердечных мелодий XVI, XVII, XVIII столетий выстраиваются в славный ряд: Федор Крестьянин, Николай Дилецкий, Василий Титов, Евстигней Фомин, Максим Березовский, Дмитрий Бортнянский…

Музыкальные эпохи настолько отдаляются от нас, что мы даже не замечаем бесчисленных, непоправимых потерь. Ведь уходят в небытие русские крюковые ноты, некоторые крюковые записи уже невозможно прочитать, и десятки исследователей бьются над расшифровкой забытых музыкальных систем.

Между бурным XIX столетием и громадными по своему протяжению веками российской истории, от ее истоков до начала петровских преобразований, находилась обойденная любознательными исследователями страна, своеобразный град Китеж. Этот град — российское музыкальное наследие XVIII века.

О нем сейчас пишут и говорят. Но вот почувствовать и понять его, проникнуть в него не так-то и просто.

Многим слушателям пришлось пройти путь от непонимания до приятия, от приятия до любви, а точнее — окунуться в эту эпоху российской музыкальной культуры. Исполняемые в нашей стране хоровые концерты и оперы порой не вызывали ответной душевной реакции. Неестественным казалось все это виртуозное нагромождение непривычных и отчасти чужеродных мелодий. Но постепенно происходит чудо постижения, преодолевается непонимание и неприятие. Настоящий любитель отечественной музыки сталкивается с поразительной эпохой, целой плеядой имен, каждое из которых способно стать нарицательным. Перебирая старые струны, можно ощутить непревзойденный тембр звука, свойственный лишь инструменту, прожившему положенный ему временной срок.

Оперы и концерты XVIII столетия замысловаты. За внешним шумом бесчисленных аккордов и гармонических созвучий иногда едва заметна мелодия музыканта-автора, то, чем на самом деле была жива его душа в момент создания произведения. Витиеватость, подобная хаотическому нагромождению орнаментов барокко или рококо, сковывала пластику звука, мешала пробиться на свет хрупкому ростку подлинного переживания. Внешне эта музыка потрясала количеством сложных декоративных украшений, удивляла мастерством и невозможным для человеческого уха сочетанием тембров, голосов и тем. Но было иногда за этой количественностью и что-то безвозвратно утерянное — то, что должно Лежать не в области музыкальной формы, а скорее в ее сути. Красота мелодии, выписанной с предельной виртуозностью, безраздельно процветала в этой музыке, внешняя нарядность этой красоты привлекала к себе массы людей.

Венская классическая гармония стала как бы новым международным языком в музыке, заданной системой, с помощью которой можно было воздействовать на чувства и вкусы любого европейского жителя, будь он француз или русский. Эта музыка взметнулась над европейской культурой грозным соколом, вобравшим в свое оперение все лучшие приспособления для блестящего взлета, но озирающим жизнь с той высоты, с которой не всегда можно отличить едва заметные очертания вещей.

Но был и «недостаток» в этом музыкальном механизме, способном стать поистине разрушающим для традиционных национальных музыкальных систем, — считалось, что для того, чтобы «слышать» эту музыку, нужно было быть к ней серьезно подготовленным. Будто она не воздействовала, не проникала в сердце непосредственно, сразу, как это делает, например, нехитрый напев какого-нибудь пастушка. Ее смысл и форму нужно было осваивать, к ней нужно было «приобщаться», а для этого требовалось немалое время, силы и в известной степени — способности.

Отныне музыкант — это была не просто и не только профессия, то была жизнь, отданная на служение музе Эвтерпе, во власть гигантского клана, приверженцы которого именовали себя подлинными знатоками и ценителями чрезвычайно усложненного искусства. Но даже затраченные силы и время, даже способности не могли бы обеспечить успех, а тем более славу, ежели сочинитель не был признан в специально названных для этого местах, в городах, кругах, обществах. Иметь учителя с именем, получить диплом и звание от какой-либо из итальянских академий или консерваторий считалось необходимым для музыканта…

Музыка, знание и понимание ее стали необходимостью и для всякого образованного человека. Сама Екатерина II — «просвещенная императрица», — не имевшая слуха, но отдававшая дань времени, писала оперные либретто, заставляла себя высиживать спектакли до конца и громко аплодировала автору в тот момент, когда ей подавал знак специальный слуга.

Ни один праздник, ни одно торжество в свете не проходило без музыкального концерта или новой оперы. В летние месяцы дворцы Павловска и Гатчины, Петергофа и Царского Села наполнялись музыкой. Каждый предмет здесь, как, например, красного дерева клавесин в Павловске, каждая парковая статуя, как статуя Эвтерпы — покровительницы музыки, каждая комната хранят память о музыкальных виртуозах, как, впрочем, хранят эту память и концертные залы Петербурга, особняки на Невском проспекте, загородные усадьбы. Здесь пробегал пальцами по струнам своего волшебного инструмента родоначальник русской скрипичной школы Иван Хандошкин; умилял слушателей своей мелодикой Василий Пашкевич — автор знаменитой оперы «Санкт-петербургский гостиный двор»; из сезона в сезон доставлял радость любителям музыки Евстигней Фомин; здесь исполнялись крупные произведения, а также романсы, песни и гимны М. Попова, О. Козловского, М. Соколовского. Особую популярность в музыкальных салонах имели произведения одаренного счастливой судьбой композитора Дмитрия Степановича Бортнянского. Это его восторженные соотечественники называли «Орфеем реки Невы».

Музыка и литература сосуществовали нерасторжимо. Мы давно привыкли к тому, что на современных афишах музыкальных театров перед выписанным крупным шрифтом названием оперы указывается имя композитора. Если же мы попытаемся найти имя автора литературного текста или либретто, то это займет у нас гораздо больше времени, так как оно вынесено обычно вниз и набрано гораздо более мелким шрифтом.

В афише середины XVIII века все было наоборот. Крупным шрифтом указывался автор либретто, а в самом низу, и то не всегда — фамилия сочинителя музыки. Автором оперы в XVIII столетии считался либреттист. Не текст писался для музыки, а музыка для текста. На одно либретто композиторы сочиняли множество разных опер.

Первой написанной и исполненной на русском языке оперой, как мы знаем, является «Цефал и Прокрис», принадлежащая перу А. П. Сумарокова и поставленная в 1755 году. Он же первым стал добавлять к текстам своих сочинений музыкальное сопровождение, печатать стихи «с приложенными нотами».

Таких примеров неразрывности родственных связей двух «сестер» — слова и музыки — можно привести множество. Само происхождение слова выводилось в представлении литератора XVIII века от музыки. Подтверждение тому — «Мнение о начале поэзии и стихов вообще» В. К. Тредиаковского. «Сладость, какова могла быть вначале мусикии, могла подать мысль после о сладости речи». Написано это до 1752 года. Но вот минуло почти полстолетия, и Г. Р. Державин повторяет эту же мысль точь-в-точь, словно ничего не изменилось: «Песня родилась вместе с человеком. Прежде, нежели лепетал, подавал он гласы».

Словесность и мелодика в XVIH веке составляли единство в понимании деятелей культуры. Свободные художества определялись и как словесные науки. Вообще поэзия считалась необычайно широким полем для творчества, в ее сущность включалась не только музыка, но и живопись, и архитектура…

Что же касается оперы, то всевозможные наставления ее сочинителям, встречаемые у различных авторов, сводились к одному: советам либреттисту.

Базу для будущих авторов текста подводил М. М. Херасков: «Язык российский удобен также и для оперы трагической и комической, чему довольные доказательства уже давно имеются». Известный театральный деятель П. А. Плавильщиков писал: «Есть ли хоть один сочинитель, который бы увенчал себя толикою славою творением опер? Признаться надобно, что нет»… И он был прав. В России никто не прославился «творением опер» вплоть до того момента, когда автором оперы не стал считаться именно композитор.

Ныне мы можем видеть их благородные лица, запечатленные на десятках картин, гравюр и скульптур современников. Но своеобразной весточкой из века минувшего в век нынешний остается, конечно, музыка…

Проникая в нее все глубже и глубже, начинаешь осознавать одну поразительную вещь — музыка XVIII века пронизана мелодичной грустью, в сплетениях голосов постоянно слышны явные трагические ноты, достигающие порою мощного звучания. Острота восприятия окружающего мира, по-видимому, достигла у тогдашних русских композиторов огромных высот. Композиторы XVIII столетия чувствовали сложность и конфликтность Нового времени — времени «просвещенного», стоящего на пороге технократического преобразования общества. Глобальные потрясения европейской истории, начавшиеся с Великой французской революции, наложили свой отпечаток на мелодии эпохи. Мятущийся, противоречивый, конфликтный характер музыки и не мог быть иным. Музыка «спешила» вослед за своей эпохой. Она стала острее, жестче, резче, но вместе с тем эмоциональнее.

Музыка переживала свой век. Она, по выражению современника, имела чудную силу в обуздании лютых страстей и в утолении мятежа душевного. В этом-то и состоит неоспоримая заслуга русского музыкального XVIII века! Если соперничающие итальянские, французские и немецкие композиторы оглушали слушателей всевозможными сгустками страстей, поражали неимоверным количеством эффектов, то российские музыканты, отобрав у них наиболее значительное в области формы, спешили сгладить противоречия, успокоить бушующие нравы. Русскую музыку XVIII столетия питала народная песенная струя с ее добротой, душевностью, мелодичностью, распевностью, протяжностью, покоем. Поэт XVIII века Петр Иванович Шаликов восклицал:

В музыке XVIII столетия параллельно развиваются два направления: возврат, теперь уже на профессиональной основе, к народной песне, танцу, и увлечение поверхностно-легкой музыкой опереточного, салонного характера.

Век XVIII стал колыбелью и русской музыкальной эстетической мысли. Многие именитые литераторы и ученые писали о музыке. А вот о самих композиторах известно не так уж много. Некоторые из них, словно звезды, угасали, не успев прочертить яркую дугу на небосклоне музыкальной истории России.

Судьба творческого человека послепетровской эпохи, «рожденного с нежными чувствами, одаренного сильным воображением», как писал А. Н. Радищев, его жизненный путь, в конце которого путешественника ожидало порой «посмеяние, горшее самыя смерти», предстают перед нами наполненными самыми разнообразными событиями, приключениями, поездками в европейские страны с целью получения музыкального образования, трудами на ниве отечественной культуры. Не было еще в России единого музыкального центра, каждый из композиторов творил сообразно своему таланту и положению, но вместе с тем в целом их деятельность утвердила самостоятельное, национальное значение растущей русской композиторской школы. Именно в эту эпоху слава российских музыкантов прогремела во всем великолепии за рубежом. На итальянских сценах — в Венеции, Модене, Ливорно — с триумфом шли оперы Бортнянского и Березовского, имена русских композиторов были вписаны золотыми буквами на мраморной доске Болонской филармонической академии…

Для современного человека очень важно понять не столько историю музыки или проанализировать музыкальные произведения, но и получить представление о культурной жизни, музыкальном сознании россиянина того времени, сознании, являвшемся органичной частью миросозерцания «просвещенного» человека, а также уяснить роль искусств в повседневной бытовой жизни русских людей XVIII столетия.

В современную эпоху мощного развития радиотехнических средств, их тотального наступления на нашу слуховую культуру пытливая душа не может пройти мимо источника, способного не просто отвлечь или утешить, но могущего дать неизмеримо важный заряд, пищу, жизненную энергию для этического и, конечно же, эстетического существования. Личность потому и является таковой, что испивает чистой воды от истинного родника, проистекающего из пластов пережитых, выстраданных нашей отечественной историей.

Русский музыкальный XVIII век, думается, еще скрыт от нашего понимания. Многое из музыкального наследия вовсе не найдено. Мы свидетели эпохи, когда современная мысль лишь подступает к вратам заветного «града Китежа». Необходим заинтересованный взгляд на наше музыкальное прошлое, взгляд не узкоспециальный — музыковедческий, а культурно-исторический, основанный на осознании национальных, естественных для русского народа черт в его музыкальном прошлом. Выход в свет первых трех томов новой «Истории русской музыки», где намечен по-настоящему обобщенный подход к оценке явлений XVIII столетия, стал важным событием. Это издание продолжило дело, начатое еще три десятилетия назад Т. Н. Ливановой в ее грандиозном труде «Русская музыкальная культура XVIII века».

Мы постараемся рассказать хотя бы о нескольких наших великих музыкантах, которых, как это ни банально звучит, можно назвать непризнанными гениями. Вся жизнь их была направлена «к исполнению великих государственных дел». И встреча с ними, пусть даже кратковременная, — радостное событие.