Орфеи реки Невы

ОТ ВЕНЕЦИИ ДО САНКТ-ПЕТЕРБУРГА

«Вопрос. Прилично ли знатному юношеству учиться на вокальной или инструментальной музыке?

Ответ. Прилично и притом полезно… Между музыкантами много великих, разумных, искусных и честных людей, которые нередко употребляемы были к исполнению великих государственных дел; или которые по личным их качествам похваляются…» — так разъяснялось в книге «Краткое понятие о всех науках для употребления юношеству», изданной в 1774 году в Москве. Для тринадцатилетнего Евстигнея Фомина, за которым в Академии художеств закрепилась то ли кличка, то ли новая фамилия — Ипатьев (наверное, от его отчества — Ипатьевич), эти слова были словно жизненным девизом. Ни открывавшаяся перед ним карьера архитектора, ни присущий ему талант живописца не поколебали этот девиз, за что он, показав «превосходные успехи в музыке», по окончании академии получил «другим не в образец, вместо золотой медали пятьдесят рублев»…

«Вопрос. Итак, не трудно сделаться совершенным музыкантом?

Ответ. Не весьма легко, ибо к тому требуется:

1. Природная хорошая способность и склонность;

2. Основательная теория;

3. Разумная и продолжительная практика».

С первым пунктом этого «разъяснения» в жизни Ипатьева-Фомина трудностей не было. Что же относительно остальных двух, то это касалось лишь времени. Годы учения у итальянского маэстро Маттео Буини, затем у немецкого музыканта Германа Раупаха, наконец, у капельмейстера Блазиса Сартори выявили у него непреодолимое устремление стать композитором-профессионалом. Совет Академии художеств отправляет его в Италию «пенсионером».

И вот перед 20-летним юношей открылась панорама знаменитой Болоньи… По улицам города снуют взад-вперед торговцы мелким товаром, ступени лестниц облепили нищие в лохмотьях, важно прохаживаются кавалеры в красных, до колен узких кюлотах, вышитых аби, напудренных коротких париках и замысловатых треуголках; стараясь сохранить грациозность и не уронить высокую, до полуметра взбитую прическу, обильно усыпанную матерчатыми цветами, бантами или перьями, вышагивают знатные дамы. Чудовищные по количеству всевозможных элементов украшения верхней одежды, иногда чересчур открытые корсеты и лифы, начинающие входить в обиход упрощенные платья типа «неглиже», навешанные на дамах со всех сторон, разноцветные аксессуары — драгоценности, веера, носовые платки, табакерки, перчатки, коробочки для мушек, зонтики, — весь этот забавный, но продуманный женский туалет проник не только во все страны, но и во все слои населения. «Вечером герцогиня и горничная выглядят одинаково одетыми», — замечал наблюдательный современник. Одна верховная Дама властвовала европейскими вкусами, по характеристике Вольтера — «богиня непостоянная, беспокойная, странная в своих вкусах, безумная в своих украшениях… и ее имя Мода».

Не таковой ли казалась Фомину и итальянская музыка, разодетая в ослепительный костюм и покоряющая сердца неискушенных художников, в том числе — до поры — и русских?

Болонья совсем не изменилась с тех пор, как здесь несколькими годами ранее побывали прославленный Березовский и, по-видимому, Бортнянский. По-прежнему имеет успех именитая филармоническая академия. Все так же кропотливо трудится с учениками престарелый падре Джамбаттиста Мартини. Он уже совсем болен, почти не ходит…

Всячески помогая своему подопечному, падре перед самой кончиной рекомендует его в число болонских академиков, как когда-то рекомендовал Максима Березовского.

Довершил музыкальное наставничество над Фоминым Станислао Маттеи.

Вскоре «academico filarmonico» — как позднее подписывал свои сочинения Евстигней Ипатьевич, прибавляя этот титул к своей фамилии, — возвращается на родину…

Неуклюжий, основательно нагруженный экипаж не спеша катился по направлению к Вене. Путь был долгим, по самым лучшим справочникам, от Венеции до Санкт-Петербурга расстояние исчислялось в 2163 версты.

В Вене были приемы у знатных особ, многочисленные концерты, которыми славилась австрийская столица.

Далее путь лежал на северо-восток. Наконец достигли российской границы. Пока у разлинованного пограничного столба проверяли бумаги, Евстигней Ипатьевич выпрыгнул на дорогу, пошел полем. Перед ним была Россия. Что-то ждет его впереди?!

А ожидал его прием при дворе весьма благосклонный (то был 1785 год…). Ему даже поручили написать музыку на либретто самой императрицы. «Новгородский богатырь Боеславич» должен был быть поставлен в самое ближайшее время.

Музыка к опере-балету была написана быстро. На генеральный просмотр пожаловала сама Екатерина II. И тут… произошло какое-то событие, о котором мы ничего не знаем, но именно оно предопределило всю дальнейшую судьбу композитора. Премьера оперы состоялась, но прошла незаметно. Даже камер-фурьерский журнал, обширно освещающий жизнь столицы, не посвятил «Боеславичу» ни строчки! Императрице музыка не понравилась. Фомин отстраняется от двора, и теперь всю жизнь его будут «преследовать» лишь звания рядового аккомпаниатора и педагога. В чем причина такой резкой перемены? Может быть, в слишком вольном обращении композитора с текстом самой Екатерины, в результате которого целые куски из либретто выпали, а вместо них появились балетные вставки и массовые народные сцены? Но так иногда поступали к другие сочинители, даже обласканные при дворе итальянцы. А может быть, в использование Фоминым народных мелодий, звучащих слишком «скромно» на фоне помпезных маршей к гимнов последователей Сарти. Ответ найти нелегко.

Никаких свидетельств современников до нас не дошло. Даже, ноты куда-то запропастилисъ и ныне лишь частично восстановлены.

Так или иначе Фомин оказывается в опале. Но с его неутомимостью, с тем запасом знаний, которые он почерпнул в Италии, с тем природным дарованием, которое было заложено в нем искони и здесь, на родине, обещало развернуться во всей полноте, разве мог он упасть духом, не продолжить своего творческого взлета? Конечно, нелегко быть «в тени» в эпоху, когда идеал гражданского служения отечеству выражался во многом в отдаче себя на государственной службе, при выполнении ответственных заданий на важнейших постах. Художник, мастер пера или музыкант, который творит в одиночку, вне жизни света и общества, был немыслим.

Куда же было податься Фомину с его оригинальными, иногда смелыми устремлениями к музыке народной, более понятной всем слоям общества? И он находит друзей. Вернее, они находят его…

Через полтора года после постановки «Боеславича» — в ноябре 1787 года — на афишах придворного театра, объявляющих о премьере оперы «Ямщики на подставе, или Игрище невзначай», стояло его имя. Рядом не означалось имени другого замечательного человека, автора либретто, — Николая Александровича Львова, оно стало широко известно лишь позже. Но об этом — ниже. Знакомство со Львовым стало переломным во всей биографии Фомина. Первая народно-бытовая опера в России вышла из-под пера композитора благодаря именно Львову. А те мелодии народных песен, которые использовал Фомин, — «Из-под дуба, из-под вяза», «Во поле березонька стояла», «Дорогая ты моя матушка» — через три года войдут в знаменитый «Сборник Народных Русских Песен с голосами» Львова-Прача.

Опера «Ямщики на подставе» стоила большого труда, а кроме того, была новым и слишком смелым для его времени предприятием.

Либретто «Ямщиков» стало возможным опубликовать лишь на следующий год, да и то в далеком от столицы Тамбове. Тогда тамбовским губернатором был не кто иной, как Г. Р. Державин. Он вновь поддержал автора. Правда, для этого нашелся и повод. Долго уговариваемая Потемкиным Екатерина II решилась на длительное путешествие по югу России. Всякий город, который должен был встретиться на ее пути, готовился тщательно и долго. Тамбов не отставал. «Таланты здешнего края произвести были в состоянии… изобретение пролога, театральные украшения и перемены, механику, вокальную и инструментальную музыку, живопись, стихотворство…» — писал некий местный корреспондент в «Санкт-Петербургских ведомостях». «Ямщики на подставе» — опера необычная — была «гвоздем» программы. Авторы и их покровитель надеялись на благотворный отзыв императрицы. И кто знает, какова была бы тогда судьба произведения! Но вышло по-другому. Ни по пути на юг, ни обратно Екатерина в Тамбов не заезжает. Не специально. Просто ей не по дороге. Опера не поставлена (правда, некоторые исследователи предполагают, что поставлена), именитый отзыв не получен. И опять забвение…

Что это, роковое стечение обстоятельств? Невезение, преследующее Фомина год от года?

Г. Р. Державин добивался постановки оперы и в Петербурге. Неизвестно, удалось ли это ему. Но в частных театрах опера все-таки шла. Впрочем, вскоре постепенно о ней забыли, не помним и не знаем о ней и мы, жители конца XX столетия, потому что она попросту не исполняется…

В рукописном либретто оперы есть предуведомление, озаглавленное «Наставление капельмейстеру». Написанное, по-видимому, Львовым, оно представляет собою вполне законченную миниатюру:

«Нет, барин, ты начни-ка помаленьку, как ямщик будто бы издали едет, не поет, а тананычет, а после, чтобы дремота не взяла, пошибче, да и по-молодецки, так дело то и с концом, ребята и подхватят… пустова тут калякать нечево!»

Вместе со стихотворным «приношением» оно посвящено «его высокоблагородию С. М. М. Милостивому государю моему». Известным музыковедом Ю. В. Келдышем уже установлено, что под инициалами «С. М. М.» скрыт был известнейший певец и сочинитель, исполнитель русских народных песен С. Митрофанов. Это он имеется в виду на заголовке редчайшего сборника «Песни русские известного охотника М…», изданного в 1799 году в Петербурге.

писал о нем Г. Р. Державин, а в примечании к сему двустишию разъяснял, что он — «известный певец, который певал русскую песню «Высоко сокол летал».

Как видим, круг замыкается. Державин — Львов — Фомин — Митрофанов. Вот та прекрасная четверка, которую можно окрестить создателями «Ямщиков на подставе». Державин — вдохновитель, Львов — неудержимый собиратель и «идейный руководитель», Фомин — автор музыки, Митрофанов — щедрый даритель исконно русского материала.

В этом смысле опера Евстигнея Фомина «Ямщики на подставе, или Игрище невзначай» была уникальна и единственна в своем роде. Никогда до того, и даже после русские композиторы не писали опер, целиком основанных на народных песнях. Позже М. И. Глинка, Н. А. Римский-Корсаков, П. И. Чайковский брали их лишь за основу, обрабатывали, но только Евстигней Фомин почти не отошел от «оригинала» — русского песенного фольклора. Это было смелое начинание. И… к сожалению, непризнанное. Результатом опять явилось забвение.

Близость Евстигнея Фомина к кружку Николая Александровича Львова помогла ему еще теснее сдружиться с Г. Р. Державиным. У него Фомин служил некоторое время, благодаря ему существовал материально. Друзья помогают ему и текстами. Для него пишут либретто И. А. Крылов и Я. Б. Княжнин. Работает композитор интенсивно. В год пишет по одной опере. После «Боеславича» и «Ямщиков», в 1788 году, сразу две — «Вечеринки, или Гадай, гадай, девица» и «Американцы». В 1791-м — «Колдун, ворожея и сваха», в 1792-м — «Орфей». Затем создает «Золотое яблоко», «Клориду и Милона». А в 1798 году звучат его хоры к трагедии «Ярополк и Олег»…

Увлечение работой всегда было для Фомина главным. Еще в пору учебы в Италии сочиняя свои первые большие произведения, он забывал отсылать соответствующие отчеты в Петербургскую Академию художеств, хотя неоднократно предупрежден был о принятии строгих мер. И теперь он весь отдается творчеству. Но силы были уже на исходе.

Евстигней Ипатьевич Фомин скончался на заре XIX столетия, в 1800 году, в возрасте 39 лет. Безвременный его уход из рядов российской музыки остался незамеченным. Но музыку его знали и любили, оперы его продолжали ставиться. А годы спустя имя его обрастет легендами и замысловатыми историями.

Но вернемся к его операм. Текст к одной из них, названной «Американцы», сочинил И. А. Крылов. После неудачи с оперой «Бешеная семья» известный баснописец писал: «Несмотря, однако ж, на недействительность моей оперы, решился я отдать на театр другую оперу моего сочинения под названием «Американцы», на которую уже и музыка положена г. Фоминым», а затем для пущей важности, добавлял: «г. Фоминым, одобренным в своем искусстве от Болонской академии аттестатом, делающим честь его знанию и вкусу».

Еще одна тернистая путина, предначертанная творению Фомина. «Американцы» были поставлены только в год кончины автора — в 1800-м, через двенадцать лет после написания… Докопаться до истинных причин случившегося весьма нелегко. Но можно предположить, что кому-то не по нраву пришлись как чрезмерная талантливость композитора (сходство по стилю, по виртуозности с Моцартом, временное совпадение «Американцев» с его «Дон Жуаном» уже отмечены исследователями), так и сама идея оперы. Дело даже не в том, что Крылов пытался показать, будто аборигены Америки, так же как и их завоеватели-испанцы, имеют свою собственную историю и культуру, тем самым выступая против универсализации наднациональной поступи идей просвещения. Этим самым он как бы намекал и на то, что всякий другой народ (сиречь — русский) имеет собственные силы и таланты, могущие выказать моральное его превосходство перед «цивилизованной Европой». А Фомин подкрепляет сии мысли проникновенной, отточенной по мелодике музыкой. По-видимому, слишком талантливо, слишком смело! По крайней мере для тогдашних ревнителей отечественного музыкального и театрального репертуара, а это и были все те же «итальянцы»…

Особо популярна была опера-мелодрама Евстигнея Фомина «Орфей», ставшая действительно вершиной творчества композитора. И строгая увертюра, и ряд арий выдавали в нем совершенного, зрелого композитора, мыслившего ярко и точно, чувствовавшего своих героев тонко и проникновенно. Орфей как герой привлекал десятки европейских музыкантов той эпохи, он стал прообразом самой музыки и музыкальной одаренности, его имя превратилось в символ культуры, искусства. Певец, потерявший свою музу, но спевший горестную песню с такой силой, что заставил содрогнуться подземелье, был синонимом творчества, преданного идеалам надежды, любви и добра. Обращается к античному сюжету и Фомин.

Орфей, невзирая на страх, не поддаваясь зову упоительных сладостей жизни, оставляет все и следует в темные пучины подземного царства, чтобы найти там свою возлюбленную — лесную нимфу Эвридику, которую укусила ядовитая змея.

говорит Орфей в мелодраме.

Его смелость покоряет сердце хозяина Аида. Он позволяет Орфею забрать Эвридику с собой, обратно в страну света. Но при условии, что он не взглянет на нее ни разу, пока они не покинут мир теней. Орфей ведет к свету Эвридику — молодую, обворожительную в своей красоте, в расцвете сил сошедшую в «царство теней». Но вдруг он неожиданно оборачивается, чтобы признаться ей в своей пламенной страсти. И тут же фурии — сирены смерти — увлекают несчастную девушку в глубины, из которых уже нет возврата…

Музыкальный фрагмент оперы, известный под названием «Пляска фурий», — высочайшее достижение Фомина. В ритмичном, моторном темпе разыгрываются переплетения голосов — трагических и иногда комических. Возникающие вдруг резкие переходы раздирают кажущуюся мелодичность на хаотические части. Здесь во всем великолепии виден Фомин-трагик. Еще многие десятилетия русской музыке ждать Мусоргского, Чайковского, воплотивших тему смерти, рока с непостижимой силой, еще не создана Бетховеном его знаменитая 5-я симфония, лейтмотив которой станет синонимом судьбы. Но уже мы слышим у Фомина гениальный прообраз этой смертельной безысходности. «Орфей» — одна из вершин русской музыки XVIII века. И диву даешься — отчего мы со всей полнотой узнали эту музыку лишь почти двести лет спустя?!

В постановке мелодрамы на сцене Шереметевского театра в Останкине в Москве был дописанный кем-то благополучный конец. Но такой финал не был задуман самим композитором.

Эвридика уходит от певца навеки. Но остается музыка, созданная Орфеем, то глубокое мифологически обостренное переживание поэта, перешедшего границу жизни и смерти, перенесшего невыразимые муки, лежащие в основе всякого творчества… Остается спокойствие и холодность победителя, выжившего в трудной схватке с противостоящей реальностью. Спокойствие и холодность, как на портрете кисти неизвестного художника, на котором изображен Евстигней Ипатьевич Фомин. Лицо его сосредоточенно, взгляд направлен в сторону зрителя, одна рука лежит на клавиатуре небольшого клавикорда, другая будто приглашает нас прослушать новую мелодию, она как бы поддерживает лист нотной тетради, как бы вынимает из него какую-то пьесу, еще не законченную, но уже предназначенную в подарок нам, вместе со всем тем, что уже создано им — гением российской музыки…