Орфеи реки Невы

ИЗОБРЕТАТЕЛЬ, ПОЭТ, МУЗЫКАНТ

Что значит разбираться в музыке? В наши дни, когда огромные концертные залы переполнены слушателями, этот вопрос кажется неуместным. Тем не менее интересно — какими знаниями должен быть наделен или в какой степени должен быть подготовлен посетитель концерта, чтобы воспринимать исполняемое произведение? Иметь за плечами музыкальное образование? Или быть «подкованным» в элементарной гармонии и теории музыки? А может быть, он волен воспринимать музыку просто и непосредственно, без всякой подготовки, такой, какая она является ему, как являются перед неискушенным наблюдателем краски вечернего заката, звуки российского леса или мелодии русской песни? Музыкальное произведение ведь не только и не столько совокупность ритмов, тонов и гармоний. Это еще и своеобразное дыхание автора, его чувства, эмоции, наконец, его мысль, облаченная в форму оркестрового звучания. Можно и не зная специфической музыкальной техники, почувствовать пульс именно этого дыхания, осознать подспудную авторскую мысль.

Современный слушатель разнообразен. Музыка, и во многом классическая музыка, пронизала нашу жизнь так, что мы иногда и не замечаем, как насвистываем или мысленно напеваем ту или иную мелодию или арию, которую, даже не слушая, запомнили, когда она звучала из радиоприемника.

Собственно говоря, вся эта цепь рассуждений дана потому, что весьма трудно представить себе, как слушали музыку в России XVIII столетия. Каково было ее восприятие, понимание, каков был круг людей, приобщенных к ней, что отличало знатока музыки от «простого смертного».

Вот почему привлекла мое внимание личность замечательного человека, столь разносторонне одаренного, что диву даешься: может ли один человек уметь сделать столько же?!

Все началось с одного музыкального издания.

Возьмем в руки этот сборник. Тщательно выгравированный на обложке пастушок напевает какую-то протяжную мелодию. Вокруг него — листья, травы, цветы, а вдоль всей обложки — куст, то ли ива, то ли рябина… «Собрание Народных Руских Песен с их Голосами. На Музыку положил Иван Прач. Печатано в Типографии Горнаго училища. 1790» — такова надпись на титуле. И все. И ни слова о том, кто проделал титаническую рабо-ту по сбору ста образцов российских мелодий, написал для первого, а затем переписал заново для второго издания сборника замечательный трактат-предисловие, в котором впервые попытался дать научную оценку русской народной песне. Ни слова о том, кто усердно напевал талантливому чешскому композитору Яну Богумиру (а иначе Ивану Прачу), собранную по крупицам народную музыку для переложения на ноты, о том, кто тщательно обрабатывал тексты песен и практически являлся автором этого уникального издания. И так, ни слова, целое столетие… Лишь в четвертом издании — 1896 года — впервые был упомянут Николай Александрович Львов.

Его имя ныне известно достаточно хорошо. Пособия по истории русской музыки, учебники и хрестоматии, музыковедческая и научно-популярная литература не обходит стороной и его жизнь, похожую на замысловатый приключенческий роман, и его творчество, неукротимость которого выражалась во всех областях человеческого опыта и знаний. Современникам он был известен и дорог не менее. «Сей человек принадлежал к отличным и немногим людям, он был исполнен ума и знаний, любил науки и художества и отличался тонким и возвышенным вкусом…» — писал о нем Гаврила Романович Державин. Того же мнения были и пииты И. И. Дмитриев, В. В. Капнист, И. И. Хемницер, и живописцы В. Л. Боровиковский и Д. Г. Левицкий, и композиторы Ф. М. Дубянский и Е. И. Фомин…

Дмитрий Григорьевич Левицкий рисовал Львова неоднократно. Разные были портреты. Но во всех было что-то неуловимо привлекательное, завораживающее, особенно в глазах, в разлете бровей этого юноши.

Первый портрет Львова работы Левицкого датирован 1774 годом. И в нем, по сути, уже отображен Львов подлинный, Львов будущий, игриво, как бы походя, разбрасывающий и раздаривающий свои таланты друзьям. С другого портрета — уже 1789 года — глядят на нас те же неунывающие, немного озорные глаза. Но в волосах — проседь, выражение лица строже, задумчивее. Перед нами уже не просто дворянин Николай Львов, а почетный член Академии художеств, член Российской академии, глава и вдохновитель знаменитого петербургского литературно-художественного кружка, автор многочисленных стихотворений, а также трех комических опер.

Современникам Львова казалось, что он брался за слишком многое и эта разбросанность может стать роковой для его таланта. Но никто не мог предположить, что не было никакой разбросанности, что, наоборот, было подлинное единство в образе мышления, в поступках и творениях этого одаренного человека. Наверное, он попросту мог слишком многое…

И поныне, когда речь заходит о Львове, возникают однобокие вопросы. Потеряла бы что-нибудь, скажем, русская архитектура, если бы его не было? Что стало бы с российской поэзией, если бы он целиком отдался науке? Вообще, можно ли его назвать музыкантом или определить его приверженцем какой-либо «профессии»? Если даже попытаться ответить на них, то мы не сможем во всей полноте отразить суть его личности. Львов обладал многими талантами. Его хватало на всех и на все. Он всегда увлекался чем-либо всерьез и уходил в новое предприятие с головой. Он разбрасывался талантами и временем, как будто был бессмертным.

Если уж говорить по большому счету, то сделано им было в жизни столько, что начинаешь подумывать о правдоподобности приписываемых ему заслуг. Но в то же время кажется, будто не было создано им чего-то одного, главного, внушительного, с чем бы он вошел в нашу историю, того, что заставляло бы нас невольно вскрикивать: «А, это тот самый Львов!»

Он не создал бессмертной оперы. Хотя среди прочих других оперных либретто есть то, которое он написал для гениального Евстигнея Фомина и которое легло в основу первой русской народно-бытовой оперы — «Ямщики на подставе, или Игрище невзначай». Он не написал выдающейся поэмы, хотя его переводами из Анакреона, баснями и эпиграммами зачитывался весь свет. Он не изобрел «вечного двигателя», хотя в области науки и техники он ни много ни мало был первоклассным изобретателем: ввел в строительное дело новый способ возведения построек из глины, впервые описал целебность кавказских минеральных вод, организовал производство русского сафьяна, открыл первое (!) в России Валдайское месторождение каменного угля, и не только открыл, но написал книгу «О пользе и употреблении русского земляного угля» и добился начала его добычи и изучения. Наконец, он не отстроил своего «Василия Блаженного», но был одареннейшим и плодовитейшим архитектором: почтамт в Санкт-Петербурге и Невские ворота в Петропавловской крепости, собор в Могилеве и замечательные усадьбы в разных концах России, такие, как знаменитый «Раек» в Тверской губернии, — все это дело его рук.

Не потому ли вся его жизнь обросла позднее легендами, что поразительная одаренность и внутренняя энергия его сочетались с не менее поразительной скромностью? Этот истинный Гражданин объединял вокруг себя людей, «питал» их творчество, поддерживал в трудную минуту, советовал, помогал, направлял. Но сам не стал «историческим героем» ни в литературе, ни в архитектуре, ни в науке, ни даже в музыке…

Впрочем, единственным, пожалуй, мощным напоминанием об имени Николая Львова стал тот самый невзрачный на первый взгляд сборник народных русских песен. Когда речь заходит об этом действительно эпохальном издании, то ныне всякий хотя бы немного искушенный в музыке человек скажет: да это же сборник Львова-Прача! Да, сборник, где даже не указано имя его настоящего создателя, тем не менее принес ему славу.

Однажды Львов напишет в своей поэме:

Слова эти — его «кредо».

Итак, народные песни… С какой стати чиновник Горного управления занимается сбором музыкального фольклора? Что толкнуло его на эту титаническую работу, а кроме того, яа столь новое и слишком смелое для его времени предприятие? Ведь даже понятие «народная» песня утвердилось только после Львова и было введено им. До этого крестьянский распевы назывались «мужицкими» песнями, не считались музыкальными, и никто из композиторов не осмелился бы впрямую использовать сии мелодии для своих сочинений.

Во время поездки по европейским странам и знакомства с культурой Европы Львова охватило страстное желание освоить и ее музыку. Он посещает французскую оперу, изучает современные музыкальные течения. Он видит, как смело используют, например, итальянские маэстро свою национальную мелодику. И уже тогда, очевидно, вызревает у него ощущение некоторой оторванности от блистающего европейского мира, ведь там, как он писал, негде и не с кем «отважную грянуть песенку», имея в виду песенку русскую. Уже тогда, с середины 1770-х годов, он начинает по крупицам собирать российские напевы, сочинителями которых «были козаки, бурлаки, стрельцы, старых служеб служилые люди, фабричные, солдаты, матросы, ямщики…». Думается, что многие из них он вынес в душе из детства, проведенного в селе Никольском под Тверью. А уже будучи опытным геологом и разъезжая по стране, Львов продолжал свои поиски, собирал новые жемчужины народных песен. Сколько было находок! Ведь как полевому исследователю Львову приходилось проводить долгие вечера в отдаленных селениях или даже под открытым небом, у костра. Как тут обойтись без песен, романсов…

сказал он сам о себе.

С «Собрания Народных Руских Песен…» начинается новая страница в музыкальной истории России. Еще ранее, когда сборник только готовился, Львов использует песни для написания оперы «Ямщики на подставе». Гармонизированные Фоминым, мелодии создали неувядаемую славу этой постановке, вызвавшей бурную отрицательную реакцию, в частности, со стороны Екатерины II, иногда чрезмерно кичившейся псевдонародностью опер собственного сочинения.

В опере, которую называли «буфф в русском роде», появились персонажи типа Фадеевны, Тимофея Буракина, молодого ямщика Яньки, «деревенского олуха» Вахруши, да к тому же еще пел в ней целый «хор певчих ямщиков». Если бы Гаврила Романович Державин, друг и покровитель автора либретто (он-то, наверное, и соединил при встрече руки друзей — Фомина и Львова), не приложил своих стараний и усилий, опера бы так и не увидела свет. Позднее поэт писал: «Великий Суворов разведывал, что о нем говорят ямщики на подставах (постоялых дворах. — К. К.), крестьяне на сходках. От граждан они получают известие о городских потехах, если в них сами не случатся».

«Самой первой степени поэт, — продолжал поэт, — ежели он в слоге своем нечист, тяжел, единообразен, единозвучен, не умеет изгибаться по страстям и облекать их в сердечные чувствования, — к сочинению оперы не годится. Не позаимствуют от него ни выразительности, ни приятности лицедей (так в старину называли актеров. — К. К.) и уставщик музыки. Сочинитель опер непременно должен знать их дарования и применяться к ним, или они к нему, дабы во всех частях оперы соблюдена была гармония». Что же Львов? Соответствовал ли он столь требовательным меркам своего старшего друга? Это отметил сам Державин. Он говорил: «Песня назначена природою для пения», а о творчестве Львова, отдавшего свою жизнь русской песне и вложившего эту песню в уста героев оперы «Ямщики на подставе», поэт замечает: «Оно просто, ближе к природе, нежели к искусству»…

Перед нами еще одно уникальное сочинение Николая Александровича Львова — ода «Музыка». Благодаря заботам Г. Р. Державина она сохранилась в его архиве. Причем переписана она дважды.

Ода является единственным в своем роде стихотворным трактатом-поэмой, где разбираются сущность, характер и способы эстетического воздействия музыки на человека.

В «Музыке» Львова отразилось музыкальное миросозерцание человека XVIII столетия. Создав оду, видимо, в 1790-е годы, то есть в последнее десятилетие века, Львов как бы подвел поэтическую «черту» музыкальной истории послепетровской эпохи.

Результат, как нам кажется, превзошел все ожидания. Перед нами великолепное по слову, строю и стилистике стихотворение, а также глубокий «научный» эстетический труд поэта и ученого.

Полное название оды звучит так: «Музыка, или Семитония». Весь текст ее разбит на семь строф — «тонов». В одной строфе восемь строк. У каждой строфы слева автор нарисовал фигурную скобку и приписал краткий комментарий, как бы раскрывая смысл того, что он пытался в ней сказать.

Приведем оду полностью, так, как она записана в архиве Державина.

Но вернемся к сборнику русских народных песен.

«…В России сочинители народных песен совсем неизвестны, и, следовательно, оные более принадлежат всему народу…» — в этих строках предисловия к сборнику — сам Львов. Он не подписывал своих сочинений. Может быть, чтобы вот таким образом «слиться» с народной песней? На премьере «Ямщиков на подставе» 13 января 1787 года ни в афишах, ни в программах, ни в печати также не было имени автора либретто.

«Из великого числа песен нет двух, между собою похожих совершенно, хотя для простого слуха многие из них кажутся на один голос…» — слова по тем временам дерзкие, но справедливостью своею приведшие в изумление даже такого знатока, как придворный итальянский композитор Джованни Паизиелло, который, прослушав русские песни из сборника, «полагал оные произведением искусных музыкальных сочинителей»…

«Должно надеяться, что сие Собрание послужит богатым источником для музыкальных талантов и для сочинителей опер…» — эти надежды Николая Александровича Львова сбылись. Мелодии записанных им песен использовали, ими вдохновлялись практически все виднейшие русские композиторы, они перепечатываются из года в год в песенных сборниках вплоть до настоящего времени. Мы уже не мыслим сегодня музыкального воспитания и образования без таких, «добытых» из народной среды и увековеченных в нашей памяти Львовым народных песен, как «Во поле березонька стояла», «Из за лесу, лесу темного» (которая подвигнула М. И. Глинку на создание знаменитой «Камаринской»), и других. Львов же впервые выделил в особый жанр городской романс, из его материала черпали вдохновение создатели русской романсовой лирики — Федор Дубянский, Даниил Кашин и Осип Козловский.

Да и сам Николай Александрович Львов никогда не отказывал тому, кто обращался с просьбой посоветовать какую-нибудь мелодию для увертюры или каденции. Известна его проделка, которую учинил он, пользуясь незнанием российской музыки итальянским маэстро Карло Каноббио. Тот сочинял вступление к опере «Начальное управление Олега» на слова самой императрицы. Как-то на вечеринке Львов напел Каноббио «нужную» и понравившуюся тому мелодию, которую тотчас же, оркестровав, включили в партитуру. С тех пор помпезный спектакль начинался мотивом знаменитой разинской песни «Что пониже было города Саратова», за одно исполнение которой грозила смертная казнь…

Вот таков был этот человек, ушедший из жизни в расцвете сил, в возрасте 52 лет, занимавшийся всем подряд, но никогда тем, что не было бы ему близко или интересно. Вложив душу в уникальный песенный сборник, он заключил свое «Предуведомление» к нему такими словами: «Собрание сие имеет достоинство подлинника; простота и целость оного… нигде не нарушены». В этих словах как бы вся его жизнь, которая в служении русской культуре, в выполнении патриотического, гражданского долга, в его роли в развитии российской музыки имела «достоинство подлинника»…