Оригиналы

Глава 17

Две недели жизнь словно одна из фотографий Шона: фиксированная в определенный момент и остающаяся неподвижной. Я не хочу говорить, что она идеальна, потому что мама и ее секреты всегда у меня в голове. Я не хочу называть ее нормальной, потому что этого слова я не знаю. Поэтому я скажу, что она устойчива. Жизнь неизменна. Но затем она опять начинает двигаться.

За две недели до Хэллоуина, в четверг, Шон и я паркуемся на заброшенной стоянке супермаркета, кушая Тако из закусочной с автораздачей. Опускаю взгляд на свою сумку за секунду до того, как она начинает звонить. Я отвечаю на звонок; это Бетси.

— Она написала ответ, — шепчет она.

— Что? — говорю я, затыкая левое ухо. — Кто написал?

— Девушка из Твиннера! — говорит Бетси. — Ее зовут Петра, и она живет в Орегоне. Послушай-ка вот что еще: она удочеренная.

— Тише, — говорю я, позволяя ее энтузиазму перейти ко мне. — Я даже не думала, что это возможно, но что если…

— Я знаю! — возбужденно шепчет Бетси. — То есть, я ничего не говорила ей кроме…

Ее слова обрываются.

— Бет?

— Шшш!

Я бросаю взгляд на Шона, который смотрит на меня с веселым любопытством. Затем осознаю, что я согнулась и вцепилась в телефон, как будто он драгоценный. Перед тем как я успеваю ему что-либо сказать, Бет возвращается.

— Мне надо идти, — говорит она. — Мама притаилась где-то здесь: я прячусь в шкафу. Я собираюсь написать Петре ответ и посмотрю, получится ли у меня вытянуть больше информации из нее.

— Возможно, тебе стоит стать детективом, когда ты вырастешь, — шучу я.

— Почему я должна ждать, пока вырасту? — спрашивает Бетси, смеясь над собой. — Ладно, увидимся позже.

Я вешаю трубку, потом пересказываю разговор Шону.

— Значит ли это, что вы наконец собираетесь что-то делать с этой ситуацией? — спрашивает он.

— С какой? — спрашиваю я.

Он смотрит на меня как на идиотку.

— Лиззи, твоя мама на грани злоупотребления — ты ведь понимаешь это, верно?

— Не говори со мной так, будто мне пять лет, — резко говорю я. — И я знаю свою маму… гораздо лучше тебя. Она может быть на 51 процент чересчур оберегающей, и она может быть связана с гражданской обороной, но она не мучает нас.

Шон вздыхает и сминает упаковку тако.

— Я думаю, у тебя стокгольмский синдром, — бормочет он.

— Я думаю, ты драматизируешь все больше чем нужно, — говорю я. — Я хочу сказать, что да, я ненавижу это. Я хочу избавиться от договора. И да, моя мама замучила. Но я была бы признательна, если бы ты сделал тон чуть ниже.

— Всего лишь пытаюсь помочь, — говорит Шон.

— Хорошо, прекрати.

— Отлично. — Он явно вышел из себя. — Но ты сама сказала, что ты привыкаешь к вещам до такой степени, когда они не кажутся больше странными. И ты привыкла к этому… но, Лиззи, поверь тому, что я говорю: это все еще странно.

— Я это понимаю, ясно? — говорю я, выглядывая в окно. — Можем мы просто вернуться в школу?

Он стискивает челюсть и заводит машину.

Едва ли кого-нибудь видно вблизи, когда Шон высаживает меня у главного входа. Без слов он уезжает — он поедет к студенческой стоянке, чтобы припарковаться. Я врываюсь внутрь, чувствуя слабость из-за нашей первой ссоры, особенно потому, что знаю, что я единственная, кто не прав.

Протискиваюсь сквозь толпу студентов, гудящих в главном коридоре. В миллиардный раз с того момента, когда мы поступили в Вудсбери, желаю, чтобы наш шкафчик был в менее переполненной части школы. Вздохнув после того, как кто-то ткнул локтем мне в спину, проходя мимо, я быстро ввожу комбинацию — 3, 33, 13, — мечтая лишь о том, чтобы сбросить свои книги, взять, что мне нужно для испанского, и убраться отсюда.

Дейв обеспечивает, чтобы этого не случилось.

Обычно я не вижусь с Дейвом в школе, что очень хорошо. Несмотря на то, что мы все знаем, что он не может нас различать, Элла все еще, кажется, счастлива встречаться с ним, и даже Бетси сказала, что он был забавным, после того, как они выпили кофе, когда он неожиданно появился после вечерних классов. Я единственная, у кого эмоциональная аллергия к этому парню. И конечно, поэтому я единственная, кого он зовет на танцы в Хэллоуин именно сегодня, как нарочно.

Наиболее унизительным, насколько это возможно, и публичным способом.

Я дергаю дверку шкафчика, и десятки теннисных шариков высыпаются наружу на весь пол главного зала. Девушка у соседнего шкафчика визжит и указывает на лавину шариков, привлекая ещё большее внимание ко мне и ситуации. Начиная со входа, переполненного шариками, каждый должен увернуться от пушистых шариков иначе есть риск поскользнуться и упасть. Девушка, носящая неуместно высокие каблуки, одаривает меня действительно страшным взглядом, когда почти ломает лодыжку, пытаясь справиться с этим беспорядком.

Почти в тот же момент, я осознаю три вещи:

1. Три шара розовые, с написанными на них словами;

2. Дейв и его друзья наблюдают неподалеку;

3. С другой стороны ко мне приближается не кто иной, как Шон.

Мой настоящий парень.

Тот, кто прямо сейчас уже слишком зол на меня.

Грейсон и незнакомая мне девочка стоят у их общего шкафчика через проход. Я умоляюще смотрю на Грейсон. Несмотря на то, что она, вероятно, всё ещё думает, что я лгунья, она тепло улыбается и сливается с толпой, нагибаясь, чтобы подобрать шары, по мере приближения. К тому времени как она добирается до моей половины коридора, у неё в руках охапка шариков.

— Лили, не могла бы ты принести сумку из офиса? — зовет Грейсон через плечо.

— Конечно, — говорит Лили, хлопая дверкой шкафчика и растворяясь в море людей. Я смотрю на Дейва и замечаю, как один его друг толкает его по руке локтем в качестве поздравления. Это раздражает. Между тем, люди продолжают глазеть и смеяться над шкафчиком, которого вырвало теннисными шарами, и девушкой, отчаянно пытающейся их сдержать.

Что бы это ни было, это явно не романтично.

— Спасибо, — говорю я Грейсон. — Думаю, он любит широкие жесты. — Я киваю в сторону Дейва.

— Я тоже так думаю, — говорит она, посмеиваясь. Начиная со всего этого выгляжу-как-кузина, между нами образовался невидимый клин, и это не так, как если бы мы знали друг друга хорошо задолго до.

— Ты не собираешься читать это? — спрашивает она, указывая на розовый шар, затем изворачивается, чтобы поймать желтый, который пытается выпрыгнуть из её рук.

— О, точно, — говорю я. Один мяч с текстовым сообщением лежит рядом с моей левой ступнёй. Я поднимаю его.

«ДЕЙВОМ?» небрежно написано черным на пушистой поверхности. Запутавшись, я смотрю на ноги и ступни в поисках других. Я вижу знакомую обувь, остановившуюся рядом со мной.

— Не это случайно ищешь? — спрашивает Шон, протягивая розовый теннисный мяч, со словом «ПОТАНЦУЕШЬ», написанным на нем. Лицо Шона нейтрально для толпы, но глаза кипят. И я понимаю его: мы просто боремся с моей мамой, а теперь он наблюдает, как другой парень зовет меня на танцы перед всей школой.

Я беру мяч и смотрю на Дейва, чья грудь выпятилась, как у петуха. Шон прослеживает направление моих глаз и легонько качает головой, затем продолжает двигаться в сторону своей аудитории. Я хочу последовать за ним, но я застыла. К счастью, звучит предупредительный звонок, так что толпа редеет. Шкафочный помощник Грейсон, Лили, вновь появляется с огромным мусорным мешком, и мы втроем проводим оставшееся время за сбором мячей.

— Спасибо вам за помощь, девчонки, — говорю я, наклоняясь, чтобы схватить последний мячик.

— Это не такое большое дело, — говорит Лили, кивая на мешок. — Куда ты хочешь их деть?

— Оставлю их в спортивном зале. Уверена, они могут пользоваться ими.

— Вероятно, не этим, — говорит Грейсон, вручая мне розовый мячик, на котором написано «С».

Когда звенит последний звонок, я оборачиваюсь туда, где он стоял: он ушел. Он заставил меня, Грейсон и Лили опоздать на урок, но даже не подождал моего ответа. Боже упаси, если он тоже опоздает.

Это была показуха перед толпой, а не для Элизабет Бест.

Не для Эллы.

Не для Бетси.

Не для меня.

— Я думаю, нам стоит порвать с Дейвом, — решительно заявляю я той ночью во время рекламной паузы. Я не разговаривала с Шоном со времени нашей ссоры, и я в угрюмом настроении. Мы едим мороженое в комнате отдыха, и Элла не переставая смотрит через плечо, возможно, потому что мы разговаривали о Петре, и Маме, и Шоне, и других секретах, но это надоедает мне. Все мне надоедает.

— Повтори? — спрашивает Элла, хотя она слышала меня. Ее полная ложка зависает в воздухе.

— Я на все согласна, — говорит Бетси, перегибаясь и съедая мороженое с ложки Эллы.

— Смешно, — говорит Элла, морща лицо в недовольстве.

— Все к этому и шло, — говорит Бести со смешком. — И кроме того, у нас есть вполне обоснованные основания на это.

— Мне все еще не нравится, что ты плюешь на мою ложку.

Я закатываю глаза из-за этих двоих, и шоу начинается; смысл потерян. Ну, или, по крайней мере, мне так кажется. Начинается особенно напряженная сцена, и вдруг Элла хватает пульт и нажимает на паузу.

— Эй! — говорим мы с Бетси в унисон.

— Мы не расстаемся с Дэйвом, — говорит она мне, хмурясь. — Я собираюсь на танцы в старшей школе! А ты, — говорит она, смотря на Бетси, — ререстань говорить всякую ерунду, по типу у нас общие основания. Мы не один и тот же человек! — Бетси смеется, что заставляет Эллу нахмуриться еще больше.

— Я серьезно, — говорит Элла тихо, что тоже делает Бетси серьезной. — У нас могут быть одинаковые ДНК, но нам нравятся разные вещи. Мы не делаем одинаковый выбор. У нас разные мечты. Мы разные люди. Я — это я. Ты — это ты. И Лиззи…

— С другой планеты, — перебивает Бетси, заставляя нас всех смеяться. После Бет берет Эллу за руку. — Я знаю, кто ты. И я люблю тебя за это.

— Я тоже люблю тебя, — говорит Элла. Они обнимаются, и я пользуюсь возможность съесть последний кусочек мороженого в контейнере. Ком в моем горле немного тормозит его.

Позже я звоню Шону по тайному телефону.

— Привет. Я рад, что ты позвонила, — говорит он сразу после первого гудка. Он звучит усталым… и грустным.

— Я разбудила тебя? — спрашиваю я.

— Нет, — говорит он. — Я был… — Его слова обрываются, и я чувствую, что все, чем он собирался заниматься, когда я позвонила, уже не важно. Важен этот момент. Шон тяжело вздыхает. — Лиззи, мне так жаль. Мне так дерьмово от того, что я наговорил. Не могу поверить, что сделал это. Это не мое дело.

— Нет, твое, — говорю я убедительно. — Оно стало твоим, когда я рассказала тебе. Я думаю, что я… Я просто не знаю, как иногда вести себя, теперь, когда ты все знаешь. Я имею в виду, я знаю, что ты прав.

— Я просто хочу, чтобы у тебя было все, чего ты заслуживаешь: настоящая жизнь, — говорит Шон, и от этого у меня наворачиваются слезы. — Но это так эгоистично. Я говорю о том, что нужно мне. Я хочу, чтобы ты была только моей. Я хочу видеть тебя все время, а не только днем. — Он делает паузу. — Когда тебя нет рядом, мне грустно. Как будто чего-то не хватает. Как будто мне хочется чего-то, чего у меня нет.

— Я чувствую то же самое, — говорю я тихо.

Долгая пауза, и я уверена, что Шон так же смущен, как и я. Он тяжело выдыхает. Нужно столько всего изменить перед тем, как вести себя, как настоящая пара: кажется, что это безвыходная ситуация.

— Я хочу быть единственным, кто унижает тебя в главном коридоре школы, — говорит он.

— Смешно, — я прикусываю губу. — Мне действительно жаль на счет этого.

— Это не твоя вина, — говорит он, но звучит немного натянуто.

— Даже если и так, мне жаль, что ты видел это.

— Мне тоже. — Его голос ровный. — Но я чувствую себя ужасно из-за нашей ссоры. Это был отвратительный день.

— Не весь.

— Нет?

— Мне припоминается хотя бы один спасительный момент.

— О, да? — спрашивает он, его тон смягчается. — Какой?

Я хочу обсудить с ним ситуацию, хочу понять ситуацию вместе. Но столько всего обрушилось на меня, на нас, что я пользуюсь шансом поднять ему настроение.

— Разве ты забыл о поцелуе у закусочной? — спрашиваю я, помня, как спонтанно нагнулась над коробкой передач и поцеловала его. Помня, как он втянул в себя воздух с удивлением, когда мои губы впервые дотронулись до его — это заставило меня задрожать.

— Ммм, — говорит он таким тоном, как будто это снова происходит. Он удовлетворенно вздыхает на этот раз. — Да, ты права. Этот поцелуй у закусочной спас наш день.