Оружие в его руках

Глава 8

— Ты знаешь главную мою тайну, Андреа, но ты не знаешь, что со мной будет, если все вскроется. Но я устал. Я устал прятаться и скрываться, устал бояться смерти от руки своего отца или брата. — Он положил свою голову на спинку дивана, продолжая смотреть на меня своими уставшими глазами. — Быть таким, как я — одно из самых страшных нарушений закона мафии. Мы — извращение, уродство. Сама мысль об этом в нашем клане омерзительна и категорична.

— Луи знает о твоей гомосексуальности?

— Луи? — Он усмехнулся. Я не знала, что его так больше насмешило: сокращенное имя его брата из моих уст или его осведомленность. — Думаю, он догадывается.

Я теребила подол платья, опустив глаза на свои руки. В памяти всплыл разговор с его братом и его двусмысленные фразы, брошенные мне в клубе. Луиджи почти прямо говорил мне о том, что ему известны наклонности его брата и что я — выгодное алиби. Я снова посмотрела на сидящего рядом со мной мужчину. Слова застряли в горле, и я не могла признаться в этом ему. Я не хотела вмешиваться в их отношения.

Стефано вздохнул и продолжил:

— Мой отец — Капо парижской мафии. Вернее, был им, пока не ушел в отставку. К моему счастью или же сожалению, его место занял мой брат. Он жесток, амбициозен и очень опасен. — Мужчина усмехнулся. — В отличие от меня, конечно же. Я, по сравнению с ним, хрупкий ландыш.

Забавно, что он себя ассоциировал с ландышем. Вымирающий вид растения, точно такой же, как и он сам — единственный в своем роде оставшийся и выживший в жестоком мире. Ландыши с весеннюю пору срывают, стоит им только показаться. Человек никогда не задумывается о том, что будет, если каждый из семи миллиардов сорвет даже по одному цветочку с поля — пустошь. Наш мир опасен, а мир мафии куда опаснее.

— Я не просто так тебя учил манерам и правилам мафии. Пусть это было и короткое время, но я не собираюсь прекращать. Через два месяца ты станешь Россини — ты будешь в нашем клане и тебе просто необходимо будет знать все правила и распорядки. Но еще я хочу, чтобы ты была акулой в нашем мире. Была той, кто охотиться, а не жертвой.

— Хочешь, чтобы все поверили нашему счастливому браку? — от одного упоминания о браке по расчету у меня скрутило живот. В голове сразу возник образ отца и коробки с наркотой, которые перевозил мой отец. Страшно, обидно, обесценено.

— Они поверят нам, можешь не сомневаться. Я много лет играю свою роль, и еще ни одна душа не догадалась.

Он медлил, растягивая слова, делая большие паузы между предложениями, словно пытался сообразить, как лучше выразиться. Мое же терпение было похоже на туго натянутую струну, вот-вот готовую порваться.

— Тогда что ты хочешь?

— Хочу, чтобы ты стала моими глазами и ушами в клане. — Мои глаза в ужасе расширились, дыхание сперло. Я смотрела на собеседника и пыталась понять, в разуме ли он. — Ты выучишься на юриста. Я выбью тебе место юридического консультанта, так ты станешь правой рукой Луи, — он усмехнулся, наблюдая за моей реакцией.

— Ты странный.

— Все мы по-своему странные, Андреа.

— Что мне с этого?

— Ты будешь жить, — он замолк, а я возмущенно ахнула. — Будешь под защитой клана и, самое главное, моей защитой.

— Я все никак не пойму, что ты задумал… — Я приложила палец к губам, ощущая пристальный взгляд мужчины.

— Я хочу устроить переворот. Риск велик, а вероятность одержать победу ничтожно мала. Поэтому мне нужно терпение и свои люди в клане. Таких у меня не осталось. Даже мой братец последнее время отдалился от меня.

— Вы были близки? — Мой интерес пересилил инстинкт самосохранения. Мне захотелось узнать его получше, тем более если я решилась стать для него кем-то вроде друга.

— А ты любопытная. — Он тихо рассмеялся и откинулся на спину, заваливаясь на небольшие подушки в углу дивана. Его веки опустились и голос стал тихим и глубоким. — Спасибо, что выслушала, Андреа.

Он в тот же миг уснул. Пока мужчина мирно посапывал, я поднялась, достала из шкафа плед и накрыла им Стефано. Это был второй раз за сутки, когда я заботилась о сне этого человека. Раньше я грезила мыслями о его горячем теле в моей кровати, но сейчас, глядя на его безмятежное спящее тело у себя дома, мне просто хотелось о нем позаботиться. Былого влечения, неутолимого желания и жара по телу не было — испарилось в тот же миг, когда его намазанные кремом руки коснулись дверной ручки нашего дома, когда я услышала из его уст не самые приятные слова и когда он подмигивал незнакомым мне мужчинам.

— Александро, — бормотал во сне он. Я ухмыльнулась, невзначай представив, какие сны могут сниться пьяному человеку. Я уже выходила из гостиной, как услышала свое имя. — Андреа, мне жаль… — Я прислушалась, но кроме имени своего брата он больше ничего не сказал. Невнятное бормотание и тихое сопение снова воцарилось в комнате.

Мурашки побежали по моему телу. Сочетание наших имен с Луиджи в одном предложении были несопоставимы. Я — молодая девушка, чужая, по законам мафии, и он — капо Парижа, убийца. Добравшись до кровати, я рухнула на нее, расставив руки в разные стороны. Я уже забыла о том, что делю этот дом сегодня с мужчиной. Моими мыслями снова завладел брат моего жениха. Я снова видела его улыбку, когда он смотрел на жену, видела её руки на шее и плечах Луи, и неосознанно сжимала кулаки с такой силой, что на ладонях появлялись полумесяцы. А потом снова вспомнила его поцелуй. Пьяный и горячий. Одновременно желанный и устрашающий. Смесь страха и желания бушевали во мне, и я не знала, чего хочу больше: чтобы он прикоснулся еще ко мне или чтобы никогда не прикасался. Мое влечение к нему пугало меня, но еще больше меня пугала его натура.

Я проснулась в вечернем платье, обнимая одну из своих многочисленных подушек. Вчерашний макияж растекся по моему лицу, создавая эффект панды. Я села и потерла затылок, чувствуя ноющую боль в затылочной части головы — последствия выпитого мною на свадебном вечере дали о себе знать.

Снизу доносился какой-то шум, и я, приведя себя в порядок, приняв душ и умывшись, спустилась на звук. Из кухни доносилась музыка по радио. “Diamonds” Рианны неслась в воздухе, доходя до моих ушей и блаженно растекаясь по телу.

Когда я зашла на кухню, я увидела растрепанного полуголого мужчину: Стефано стоял около плиты, слегка пританцовывая и переворачивая оладушки на сковороде. Он был расслаблен и совсем отличался от того мужчины, которого я знала. Даже будучи совсем другим человеком, неправильным, он оставался жестоким и навевающим страх. Даже если он и был против этого, даже если отрицал это в себе и пытался доказать окружающим. Он вырос в жестокости, от этого никуда не деться.

— Оладьи — зло, — подтрунивала я над мужчиной. Он обернулся ко мне через плечо и лениво улыбнулся. — Не так ли ты мне говорил после завтрака?

— Мои оладьи — услада, Андреа. Никакого сахара и масла, только натуральные и низко калорийные продукты. Садись, попробуй, — он поставил тарелку на кухонный островок и налил мне кофе из кофе машины.

— Спасибо. — Я откусила немного от завтрака и блаженно застонала. — Господи, — Он наблюдал за мной и благоговейно ухмылялся. — Ты — бог!

— Да, Алехандро тоже так говорит. — Я скривилась от отвращения, укоризненно смотря на соседа. — Прости, что испортил аппетит.

— Держи свои гейские фразочки при себе, — я пригрозила ему вилкой и снова откусила немного. Они были сладкими и нежными, почти тут же растворялись во рту. За такие завтраки я могла бы ему простить оскорбления и угрозы. — Это твои извинения?

Он нахмурился и выпалил:

— Это мой завтрак. А извинения я принес тебе вчера. Или мне до конца жизни теперь ползать у тебя в ногах?

— А Россини разве падают к чьим-то ногам?

В голове всплыла картинка, как Луи стоит на коленях перед Элизабет — его женой, как целует её ноги, бедра, поднимаясь все выше и выше. Потом сменяется фантазией — Луи просит прощения, снова стоя на коленях, но уже передо мной. Он извиняется за прошлую ночь, за то, что насильно поцеловал меня, что касался меня, желал против моей воли.

Я посмотрела на Стефано и увидела странные веселые огоньки в его глазах. Он словно знал, о чем я думала, и боюсь предположить, что он знал, кто мне представился в фантазиях. Мужчина расслабленно попивал свое кофе, положил немного оладушек себе в тарелку и принялся завтракать. Я наблюдала за ним молча, следя за каждым движением своего гостя, вспоминая наш вчерашний разговор. Заметив мой пристальный взгляд, Стефано изогнул свою черную бровь и, прожевав, спросил:

— Что ты так смотришь на меня?

— Что ты задумал сделать?

Он усмехнулся. Единственный раз, когда я по-настоящему разглядела правдивые эмоции на лице мужчины, было в клубе, когда он был пьян. Сейчас же его лицо напоминало непроницаемую маску.

— Я же тебе вчера сказал.

Я насупилась. Положив вилку в тарелку, я уперлась локтями на стол и чуть ближе наклонилась к нему.

— Что. Ты. Собираешься. Сделать? — Каждое слово я отчеканила так, чтобы до него точно дошла моя мысль. Но мужчина наклонился так же ко мне, копируя моё положение рук.

— Я. Тебе. Вчера. Все. Сказал. — Спародировав меня, он тут же откинулся на спинку стула и вновь уделил внимание своему завтраку. — Сегодня я снова уезжаю в Вашингтон. Дата свадьбы назначена: 20 июля. Можешь начинать подготовку.

— 20 июля? В мой день рождения?

— Разве не прекрасная дата? — Его язвительный тон разжигал во мне пожар злости. — К тому же, это твой отец настоял на этой дате.

Плечи поникли, и я устремила взгляд в пол. Мой день рождения — праздник, на котором я купалась в любви обоих своих родителей. Один день, когда мама не ненавидела моего отца, а отец не исчезал в своем кабинете. Один день, когда я могла увидеть искреннюю радость и любовь в глазах матери. Один день, когда все их дела становились неважными, а важностью была я. Один день, когда я была по-настоящему счастлива.

— Он не мог так со мной поступить. — Слезы обжигали мои глаза и я, часто моргая, старалась смахнуть их.

— Вот я смотрю на тебя и удивляюсь: ты не раз обожглась об огонь, но все равно суешь туда свои пальцы. Зачем?

— Потому что это был единственны день. Он был неприкасаемый.

— В мой день рождения мама всегда готовила бисквитный торт, усыпанный мармеладками. Множество мишек и змеек на взбитых сливках. Когда день рождения был у Луи мама готовила ему вишневый пирог, потому что этот чудак за вишню душу продать готов. Отец нас крепко с утра обнимал, поздравлял и исчезал до самой поздней ночи. Это было лучшее, что он мог для нас сделать. Вскоре, когда моему брату исполнилось одиннадцать, отец стал брать его с собой и вводить в курс дела мафии. К тринадцати годам он уже успел убить двух человек, зарезав их ножом.

Моя злость и обида на отца приутихли. Я, раскрыв рот, слушала рассказ Стефано, понемногу понимая их природу. Лицо мужчины стало жестче. Он задумчиво тер гладковыбритый подбородок, смотря на абстрактную картину перед собой.

— Он делал это не потому что был вынужден, а потому что отец попросил. Не приказал, Андреа, а попросил. Когда же мой возраст достиг нужного, отец и меня стал с собой брать. Только он никогда не просил меня. Он приказывал. А знаешь почему?

— Почему? — Хрипло, почти шепотом, спросила я.

— Потому что он знал, что я не убью по собственной воле. А еще он знал, что я его боюсь. Боялся, по крайней мере.

— А сейчас?

— Андреа, посмотри на меня. — Она руками указал на себя и усмехнулся. Мои глаза прошлись по его телу, останавливаясь на рельефных мышцах. — Я сильнее него и выше. Пусть его весовая категория выше моей, но у меня, — он наигранно подвигал мышцами, и я на мгновение забыла наш разговор, — один тестостерон.

Я рассмеялась его реплике. Наблюдая за расслабленным мужчиной, я тое дело ловила себя на мысли, что мне комфортно с ним. Он не был сейчас жестоким и отчаянным мужчиной, который предстал передо мной в клубе. Он был таким уютным, что мне хотелось укрыться в его объятиях, как холодными вечерами укрывалась пушистым пледом. Мне было хорошо рядом с ним.

Позавтракав, мы убрали посуду и позднее Стефано покинул меня, оставив невесомый поцелуй на моей коже. Мой лоб до сих пор чувствовал теплые губы мужчины. Он был искренним, и я поверила ему. Может, у нас все-таки получится стать друзьями?

Родители должны были прилететь домой только к вечеру — весь день был в моем распоряжении. Я открыла свой лептоп и наткнулась на множество писем от моего тренера по фехтованию из Америки и инструктора Милана по верховой езде. Тоска окутала меня с новой силой — я скучала по своей шпаге, по твоему белоснежному костюму и поединкам. Мне нравилось выплескивать свой гнев на тренировках, изматывая себя, ускоряясь все больше и больше во время схватки. Я была лучшей из лучших в Нью-Йорке, но, когда мы переехали в Милан, я попросту забыла про свою страсть к холодному оружию.

Правда, свою любовь к лошадям я перевезла вместе с собой и в Италию. Моя своенравная, но в тоже время ласковая голландская теплокровная Хрум-Хрум. Мне стоило больших усилий и немалых папиных денег, чтобы отбить её у хозяина ипподрома Америки и перевезти ее сюда.

С момента нашего знакомства с семьей Россини, а в последствии и помолвки со Стефано, я не находила в себе силы, увидеться с Хрум-Хрум. Я скучала по ней, и была уверена, что моя теплокровная тоже не находит себе место без меня. Открыв письмо от инструктора, я увидела по-деловому написанное сообщение:

Уважаемая Андреа,

Пишу Вам с целью сообщить, что наши услуги по предоставлению Вам места в стойле для лошади, а также время для тренировок, прекращены в связи с тем, что на наш счет больше семи месяцев не поступают арендные платежи.

Предупреждаю Вас, если Вы не заберете в течении двух недель вашу голландскую теплокровную, её передадут в приют для животных, где в последствии Вы сможете её забрать.

С Уважением, Ваш тренер

Бернардо Ла-Джуно».

В горле пересохло. Я посмотрела на дату письма и ужаснулась: прошло около двух месяцев. Руки судорожно стали искать мобильный, и, найдя его, я набрала уже забытый номер тренера. Длинные гудки казались мне вечностью.

— Андреа? — Настороженный голос послышался на той стороне. Я всхлипнула, удивившись, как не заметила, что плачу. — Алло, Андреа?

— Бернардо, привет. — Еле выдавила я из себя. Слова давались мне трудно из-за нехватки воздуха и постоянных всхлипов. — Что с Хрум-Хрум?

— Её передали в приют Святого Марка. Мне жаль, Андреа, но мое руководство не могло позволить мне держать так долго её. Что произошло?

— Я не знаю. Разве папа не переводил вам деньги?

— Мы делали запрос твоему отцу, но он отказал нам в платеже. Мне жаль, Андреа. Очень жаль.

— Когда? — Осипшим голос спросила я. — Когда это все случилось?

— Твой отец отказал нам зимой. Мы еще прождали какое-то время (я уговорил хозяина), но больше ждать мы не могли.

— Что с ней сейчас?

— Она в приюте, и о ней хорошо заботятся. На нее нашлись покупатели, и в скором времени купят её.

— Как?! Это же моя Хрум-Хрум!

Слезы снова хлынули из моих глаз, и я осела на пол, возле кровати, зажав в кулак покрывало. Как я могла дать безответственно относится к моей лошади? Как я могла забыть про нее? Про свою привязанность? Про свою задиристую красавицу?

— Я скину номер приюта. Поезжай туда, может, успеешь еще.

Я повесила трубку и в голос заплакала. Кулаки больно били по паркету, а лицо искривилось в болезненной гримасе. Я так сильно увлеклась своей обидой на отца, своим отчаянием из-за свадьбы со Стефано, там сильно лелеяла свои чувства, что напрочь позабыла про нее. Я бросила её. Бросила единственное живое существо, которое никогда бы не предало меня.

Спустя несколько часов меня на полу, скрученную и тихо хныкающую, нашел Хосе. Он тихо подошел ко мне, склонился и нежно погладил по голове. Когда я подняла свои заплаканные глаза на него, он осторожно поднял меня, а после сразу подхватил на руки и усадил на кровать. Матрас под нами промялся. Я почувствовала терпкий аромат его духов.

Его лицо было непроницаемым. Глаза бегло осматривали меня, и не найдя ничего, он только обнял, прижимая крепко к своему телу. Хосе молчал. Поцеловав меня в макушку, он резко вскочил с кровати и скрылся из комнаты, оставив меня смотреть ему вслед глазами, полными растерянности.

Я рухнула на спину, но услышав шаги, снова выпрямилась и уставилась на дверной проем. Когда фигура мужчины показалась в дверях, мое сердце пропустило один удар. Трепет захватил мое тело, и я не смогла сдержать улыбку. Хосе нес в руках мое любимое вишневое мороженое. Увидев на моем лице вымученную улыбку, он невинно пожал плечами и протянул мне ведерко.

— Ты уехала так внезапно с этим мультистайлером, и я подумал, что он тебя обидел.

Я издала сдавленный смешок и вскинула брови.

— Мультистайлером?

Он закатил глаза и по-доброму усмехнулся.

— Моника завела себе новое хобби: смотреть по утрам ролики с прическами. Я это слово раз двести за одно утро слышу.

Я расхохоталась, а мужчина подхватил мой смех. Мороженое в упаковке таяло, но мы не обращали на это внимание. Я почувствовала тот самый незаменимый уют родного дома.

— Так, он тебя обидел чем-то?

— Нет, — я замотала головой, — нет, все хорошо. Нам нужно было поговорить. Прости, что заставила беспокоиться.

— А почему тогда ты плачешь?

— Хрум-Хрум передали в приют. Я звонила Бернардо, он сказал, что отец перестал платить за аренду и мою лошадь больше держать не могут.

Руки Хосе обвили меня, прижимая к его мощной груди. Я оказалась в кольце его рук и была маленький крошкой по сравнению с таким мужчиной. Он прижал мою голову к себе и нежно гладил её, без слов выражая свои соболезнования. Горло снова засаднило, но я держала боль в себе: столько часов плакать по своей теплокровной было достаточным промежутком времени для самобичевания. Отец всегда меня учил, что нужно давать своим эмоциям время. Определенный промежуток времени, когда ты можешь плакать, кричать, бить посуду, но потом ты должна брать себя в руки и решать эту проблему. Хосе это знал, поэтому он просто молча утешал меня.

— Посмотрим фильм? — Слегка отстранившись, всматривался в мое лицо друг. — И позовем Мон-Мон, иначе она нам двоим откусит голову.

Мы сидели в гостиной вместе с Моникой и Хосе, занятые просмотром фильма с Люком Эвансом. Он играл знаменитого всему миру, полного тайн и мифов персонажа. На его руках тысячи смертей невиновных, годы службы в Османской империи и одна битва, лишившая его самых дорогих людей и своей человечности. Дракула.

Моника тое дело закрывала глаза и взвизгивала, когда кого-то убивали или, когда вампир давал свою кровь Владу в разбитом черепе человека. Хосе скучающе смотрел на картину, время от времени поглядывая на дверь, будто бы там должен был кто-то появиться, а я же была поглощена и заворожена фильмом.

— Фу! Они опять! — Почти под конец фильма заверещала подруга. Она поджала колени, обняла их и спрятала свою голову между туловищем и ногами. Хосе затрясся в бесшумном смехе, а я даже не взглянула на неё. — Зачем так много крови!

— Это не кровь, Мон, — пытался успокоить ее брат, но она была непреклонна. — Представь, что это гранатовый сок.

— Фу! — Дракула давал пить свою кровь раненным. Моника скривилась, будто бы это ей пришлось пить чужую кровь.

— Гранатовый сок, — мужчина наклонился к самому уху сёстры и прошептал, от чего она вздрогнула и стала колотить своими маленькими ручками по плечу друга.

— Я не могу больше это смотреть! Давай переключим! — Девушка потрепала меня за коленку и с глазами, полными отчаяния уставилась на меня.

— Моника, перестань, — я отмахнулась от нее, продолжая бесстыдно пялиться на Люка Эванса и его устрашающую ипостась. — Здесь осталось от силы пять минут.

— Ох, дай мне сил… Пожалуйста, скажите, что на дне рождении Андреа мы не будем смотреть такой же кошмар!

— Не будет никакого дня рождения, Мон. — Тихо отозвалась я и встретилась с удивленными глазами друзей. Они в миг оторвались от экрана телевизора и со смесью удивления и жалости таращились на меня. Моника сложила руки на груди и гневно выпалила:

— Так, то, что ты в этом году выходишь замуж, не дает тебе права устраивать траур! Мы обязаны как следует оттянуться на твоем дне рождении!

— Ага, по-вашему «оттянуться» — сидеть в кругу семьи и есть фирменный торт Франчески.

— Братец, самое интересное всегда происходит за закрытыми дверьми женских спален! — Моника выставила на брата указательный палец и шикнула. Тот высунул язык в протест на её слова. Как дети, её богу!

Я закатила глаза.

— О, как не мне это знать, сестренка! Я за время учебы в институте столько женских спален повидал, тебе и не снилось!

Девушка скривилась в пренебрежительной гримасе.

— Надеюсь, ты тщательно обработал себя хлоркой! Андреа, моя детская мечта разрушена. Я не хочу с тобой породниться — мне тебя жаль. — Она расхохоталась, а Хосе запустил в нее подушкой.

Ком постепенно стал подниматься по гортани, а глаза расфокусировано наблюдали за происходящим. Меня тошнило от одной мысли об испорченном дне рождении, о предстоящей свадьбе и очередном предательстве отца. Я сглотнула. От волнения мой голос звучал хрипло и еле слышно, но мои друзья, услышав мою реплику, тут же прекратили споры и снова обратили все внимание на меня.

— Свадьба будет на мой день рождения.

— Шутишь, — прошептала подруга, а я в ответ лишь покачала головой. — Это этот болван так придумал?

— Нет. Стефано сказал мне об этом утром. Он узнал об этом вчера. Это мой отец предложил дату свадьбы.

— Утром? — Брови девушки сошлись на переносице. Мужчина же безучастно сидел рядом, смотря в одну точку где-то в районе плинтуса. — Подожди, вы что, ночевали вместе?

— Стефано остался у меня, а утром улетел в Вашингтон.

Без того незаинтересованный в разговоре Хосе после моего ответа медленно поднялся с дивана и вышел из кинозала. Мы с подругой проводили его взглядом, а после вернув его друг дружке, пожали плечами.

— Что это с ним? — Я закусила нижнюю губу, смотря на дверной проем.

— Не знаю, — она обернулась лицом в ту же сторону, куда смотрела и я, а после смерила меня странным взглядом. — Но догадываюсь.

— Я пойду найду его, — Я поднялась с дивана, но Моника удержала меня за запястье. В её глазах читалась неуверенность.

— Не нужно. Он остынет.

Но он разве разгневан? Хосе, которого я знала, редко скрывал свои эмоции. Злость, ярость, радость, жалость — эти чувства всегда читались на его лице. Он был для меня открытой книгой, и только сейчас я не могла понять его. Он спокойный, как трава в знойный день, но при этом его глаза так опечалены, что я чувствую свою вину перед ним.

Я не послушала подругу и все-таки вышла из комнаты, направляясь на поиски друга. Все гостевые комнаты, кухня, моя спальня, даже спальня моей матери были проверены, но Хосе нигде не было. Я вышла в сад, но и там было пусто. Его нигде не было, и это пугало меня. Мое сердце билось быстрее, дыхание участилось, а глаза бегло осматривали каждый уголок дома, пока в подвале я не услышала звук глухих ударов.

Я спустилась вниз. Наш подвал был разделен на три части: кладовая, занимавшая большую часть помещения, небольшой тренажерный зал и зона стирки вещей. Небольшой квадратный коридор открывал обзор на три серых двери, и за одной из них я слышала, как нещадно избивали грушу. Сомнений не было, где находился мой друг. Решительно отворив дверь, я встретилась с безумными глазами Хосе. Он резко остановился, от чего груша ударила бы его, если бы не мои руки, подхватившие её, не давая коснуться своей обшивкой кожи мужчины.

Мы смотрели друг на друга и молчали. Я вцепилась в грушу, как в спасательный круг, пытаясь подобрать более правильное начало нашего разговора. Но Хосе меня опередил. Он сбросил боксерские перчатки в угол зала, подошел ко мне, ухватившись за грушу с обратной стороны. Его грудь тяжело вздымалась то ли от физической нагрузки, то ли от переживаний.

— Её нужно подтянуть. — Он подергал вниз грушу, проверяя её цепь, остерегаясь посмотреть мне в глаза.

— Хосе, — осторожно проговорила я. — Хосе, — я обошла грушу и взяла его за руку. — Посмотри на меня, пожалуйста.

Он поднял на меня свои глаза. Его зеленые изумруды смотрели на меня без присущего ему блеска. В них читалась обида и разочарование. Это больно кольнуло мою грудь.

— Чем я тебя обидела?

Он горько усмехнулся. В этот миг он был похож на маленького мальчика, а не на взрослого мужчину. Он по-мальчишески взъерошил себе волосы.

— Чем? Это ты мне скажи, Андреа, как ты могла допустить такое. — Он сделал шаг в мою сторону. Моя рука все еще держала его запястье. — Как тот, кто угрозами добивался своего, оставлял синяки на твоем теле, мог оказаться один на один в одной комнате с тобой? Да еще и на ночь? Не ты ли мне говорила, что он гей?

— Все так. — Тихо подтвердила я. Мой телохранитель хотел вырваться из моей хватки, но я сильнее вцепилась в его руку. — Да, он гей, Хосе. За время его отсутствия ничего не изменилось. Да, он причинял мне боль. Да, он угрожал мне и запугивал меня.

— Тогда в чем дело? Почему, Андреа? — Вспылил он и теперь уже сам схватил меня за второе запястье своей свободной рукой. Так, теперь мы оба держались друг за друга, как за спасательную соломинку.

— Чуть больше месяца осталось до нашей с ним свадьбы, Хосе. Хочешь ты этого или нет, я выйду на него замуж. Мое мнение тоже этих людей мало волнует.

Его рука, державшая мое запястье, переместилась на мою щеку. Он обнял ею мое лицо, соприкоснувшись лбом к моему лбу.

— Хосе, — я повторила его движения, — я просто хочу понять его. Смириться с ним, а может даже подружиться.

— Ты еще слишком маленькая, Андреа, — вдруг выпалил он и сильнее прижался к моему лбу. Его дыхание обжигало мою кожу. — Ты достойна большего, чем всю жизнь прожить с мужем, который никогда к тебе не прикоснется.

— Мы это с ним обговаривали. — Сухо ответила я. Мне не нравился этот разговор, ровно, как и то, какие догадки посещали мою голову. — Мы только номинально муж и жена. Я буду иметь права встречаться с другими мужчинами для своих целей.

Я ясно пыталась дать понять другу, что моя личная жизнь не будет ограничиваться затворничеством в поместье Россини. Я хотела, чтобы он понял меня, как делал это раньше. Я хотела, чтобы мужчина меня поддержал. В конце концов, я же не лезла к ним с моей матерью в кровать!

— Не так должен быть твой первый раз, — прошептал он и, я почувствовала горький осадок его слов.

— Может быть, ты хочешь быть первым? — Зачем я это только сказала? Как я могла вообще ляпнуть такое другу. Я ожидала услышать гневную тираду от него, но его ответ меня обескуражил.

— Может быть, и хочу.

Я отшатнулась от него, словно обожглась. Мне хотелось натереть с мылом уши, чтобы они перестали слушать весь этот бред. Я не могла поверить в услышанное. Я ему была, как сестра, как Моника, черт возьми! Он встречался с моей мамой! Это бесчестно и отвратительно!

Я пятилась спиной к двери, и ухватившись за ручку, я выплюнула слова, которые больно ранили не только моего друга, но и меня.

— Ты больше никогда не прикоснешься ко мне, Хосе. Ни сейчас, ни когда-либо потом. Я не хочу тебя видеть.

— Андреа, — его голос, полны сожаления и боли заполнил тренажерный зал. Я сглотнула и выпрямилась.

— Стефано спал на диване, если тебя это утешит. Я думала, ты беспокоишься обо мне, как брат, в конце концов, как друг, а ты просто лелеял свою ревность.

— Мне очень жаль, Андреа, — он сделал шаг ко мне, но я выставила руку, чувствуя, как по щекам начинают литься слезы. Я даже не пыталась их смахнуть.

— Не приближайся больше ко мне, Хосе. Больше никогда.

Я вышла из комнаты, оставляя растерянного мужчину на съедение собственного чувства вины. Я должна была закончить это еще раньше. Он взрослый мужчина, работающий на моего отца, он был мне другом, которого я всегда хотела. Но я забыла самое важное: красивы молодой мужчина и молодая девушка, проводящие много времени вместе, не могут удержаться от соблазна. Один из них обязательно поддаться чувствам и рано или поздно это всплывет наружу. Очень жаль, что это не взаимно. И очень больно, что я потеряла друга.

Моника сидела на кухне. Она включила лишь одну лампу от торшера, от чего в помещении царил полумрак. Она ждала нас и что-то мне подсказывает, что она знала, о чем шел наш разговор. Я налила стакан воды и села рядом с ней. Её глаза были опущены, а руки нервно теребили скатерть.

— Подслушивала? — спросила я, и девушка вздрогнула. По-видимому, она даже не заметила моего появления. Она подняла свои глаза на меня, пару раз моргнула и виновато кинула, вернувшись в прежнее положение. Мне стало её жаль. — Ты знала?

— Теперь и меня ты не хочешь видеть?

— Значит, знала. — Горько произнесла я и высушила стакан с жидкостью. — И как давно?

— Я заметила неладное с братом совсем недавно. — Она все еще не смотрела на меня, и я прекрасно понимала почему. — Он стал реже улыбаться, а когда речь заходила о тебе, он просто вскакивал и уходил. Я думала, что он просто нервничает из-за разлуки с тобой. Как я, понимаешь? Но все оказалось куда глубже.

Вдруг она подняла свои глаза, в точности такие же как у её брата, на меня, схватила меня за руку и запричитала, словно умалишённая.

— Андреа, прости его! Пожалуйста! Он не виноват в том, что запутался в себе и своих чувствах!

Я отдернула её руку и поднялась. Этого мне еще только не хватало, чтобы моя подруга извинялась за своего взрослого братца. Я смерила её недовольным взглядом и услышала шаги за спиной. Обернувшись, я встретилась с опечаленными зелеными глазами Хосе. Злость забурлила во мне, и я была готова вытолкать его полуголым на улицу, но я не могла. Даже сквозь обиду и разочарование в этом человеке, я все еще питала к нему сильную симпатию и уважала его. В отличие, от него самого.

— Я неясно выразилась? — Холодный как сталь голос пронзил воздух, разрезая его. Хосе поморщился.

— Я пришел за Моникой.

— Уходи.

— Андреа, — пискнула подруга, но тот же умолкла. Она вынула из-под себя рубашку Хосе и протянула ему, выталкивая его в коридор. Мужчина же продолжал буравить меня взглядом. — Пошли уже.

Напряжение, что витало в воздухе в его присутствии никуда не исчезло и после ухода друзей. Я, словно на иголка, не могла ни сидеть, ни стоять спокойно. Мои руки уже в кровь разодрали запястья. Слезы душили меня, тело не слушалось. Я забежала к себе в комнату и рухнула на кровать. Заметив опустошенную коробку с мороженым на полу, я вскочила, открыла окно и выбросила его на улицу, слыша тихий глухой звук падения.

Я взглянула на часы. Оставалось еще два часа до закрытия приюта. Недолго думая, я схватила сумку, вызвала себе такси и уехала на другой конец города на встречу со своей преданной Хрум-Хрум. Я хотела выплакать все наболевшее, высказаться ей, пусть даже если она мне ничего и не ответит.

Сторожем приюта оказался милый старичок в потрепанной кепке, зеленом вязаном жилете и с очень длинными носами ботинками. Он носил круглые маленькие очки, которые за пять минут наше беседы он протирал раз двадцать, и имел очень добрую улыбку. Он часто улыбался. Это можно было понять по его углубленным морщинкам в верхних уголках глаз. Его звали Джордж, и он был эмигрантом из Огайо.

Дедуля впустил меня без лишних препирательств. Я рассказала ему свою слезливую историю о теплокровной, о том, откуда она родом, как мы перевозили её из Америки, и услышав родную страну, он расплылся в широкой улыбке и разрешил мне навещать её каждый день. Правда, это улыбка быстра померкла, когда он вспомнил о том, что на неё нашлись покупатели. Очень богатые люди.

— Жене этого мужчины так понравилась твоя лошадка, дочка, что она перепугала своим визгом все стойло. Я надеялся, что её там и затопчут.

Я рассмеялась, а дедушка, почесав подбородок, продолжил дальше.

— А мужчине этому было совсем не до жены, и уж тем более не до лошади. Занятой какой-то, наверное. Все по телефону разговаривал и хмурился. Ой, девочка, совсем забыл. Они сейчас там, так что, может, подождешь, пока уйдут и побеседуешь со своей морковкой?

— Морковкой? — Я усмехнулась. — Почему же я раньше не догадалась так назвать её?

— Эта лошадка так сладко хрустит ей, что у самого иной раз в животе урчать начинает. — Засмеялся сторож. — Ладно, если не хочешь ждать, иди. Третье стойло с конца. Думаю, тебе и объяснять не нужно.

Он сел за свой стол, на котором лежало судоку. Нацепив на свой нос очки, не забыв перед этим их протереть в очередной раз, он с сосредоточенным видом стал решать кроссворд, а я же побрела к своей Хрум-Хрум, чувствуя невидимые крылья за спиной от предстоящей встречи.

Моя красавица стояла в загоне, а около нее валялись куски хлеба и овощей. Она гордо вздернула голову, глядя на того, кто в очередной раз осмелился к ней прийти, но заметив меня, она лишь недовольно фыркнула и опустила голову. Обиделась. Ещё бы! Если бы меня на полгода бросили одну, я бы больше никогда бы не захотела видеть этого человека.

Моя гордая, но преданная Хрум-Хрум!

Я подошла к ней ближе и протянула морковку, прихватившую с собой из дома. Она понюхала её, но есть не стала. Гордо фыркнула и снова опустила голову.

— Я понимаю, мне нет прощения, — тихо заговорила я. — Я бросила тебя одну. — Лошадь фыркнула, издеваясь надо мной. — Знаю, ты злишься, но я прошу тебя, прости меня. Ты — единственная, кто точно никогда не подложит мне свинью, кто не обманет и тем более уже не признается в своих чувствах за месяц до свадьбы. Я люблю тебя, Хрум-Хрум.

Я снова протянула её морковку, и лошадь, обнюхав её, медлила. Мое сердце ныло при виде такой картины. Я была жутко виновата перед ней, и понимала, за что она меня так наказывает. Теплокровная, зло фыркнув, выхватила у меня из рук морковку и стала грызть её. Этот звук заполнил помещение и я, не сдержавшись, рассмеялась. Она простила меня!

Я открыла загон и зашла внутрь. Тепло её тела окутало меня, когда я обнимала свою девочку. Она не брыкалась и не отшатывалась от меня. Я вынула ещё морковку и снова протянула ей, теперь уже охотнее та приняла мой маленький подарок и снова стала хрустеть.

— Может, хоть это понравится Булочке? — голос показался мне смутно знакомым. Я спряталась за стог сена, а моя Хрум-Хрум, словно почувствовав, стала ближе ко мне, загораживая от приближающихся людей. — Она всем ничего не хочет есть, ещё и фыркает постоянно!

— Может, она просто сытая. — Этот голос было трудно не узнать. Его я слышала днями и ночами напролет в своих мыслях, прокручивала наши с ним диалоги. Теперь-то я и голос девушки вспомнила.

Луи и Элизабет Россини шли к нашему с Хрум-Хрум загону. Остановившись напротив Хрум-Хрум, Элизабет протянула ей лист шпината и мерзко улыбнулась.

— На, Булочка, попробуй! Это полезно. — Она буквально пихала в её мордочку травой, а Луи, в свою очередь, безучастно листал что-то в своем телефоне. — Милый, она совсем невоспитанная!

Это ты невоспитанная! Кто же так обращается с лошадью?! И какого черта ты дала моей лошади такое тупое имя?

Вдруг моя красавица разозлилась, вырвала из рук девушки пучок со шпинатом и бросила прямо в ноги паре. Луи вопросительно изогнул бровь и хотел оттащить жену к выходу, но та уперлась на своем и стояла на месте. Она подняла пучок листьев и снова ткнула им в лошадь. Хрум-Хрум подала голос и, громко фыркнув, встала на дыбы, намереваясь лягнуть Элизабет. Я испугалась и на момент перестала дышать.

Если она сейчас ударит эту стерву, то мою Хрум-Хрум могут выслать на какую-нибудь старую бедную ферму!

Луи не дал тому случиться. Он, грубо схватив жену за локоть, поволок подальше от загона, и только когда они ушли и, массивная дверь за ними захлопнулась, я вышла из укрытия. Обняв свою теплокровную, я стала тихо нашептывать ей слова утешения.

— И ты у меня воспитанная, — достав расческу из сумки, я принялась медленно разглаживать её гриву. — Я, сколько помню тебя, ты всегда вела себя достойно. — Вспомнив, как она называла мою лошадь, я возмутилась. — И как вообще только в голову пришло назвать тебя так? Что за прозвище вообще такое? Булочка. — Словно пробуя на вкус пробормотала я, а после с отвращением скривила губы. — Фу.

Лошадь смирно принимала косметические процедуры, пока я продолжала восхвалять её и возмущаться женой Луи. Я вынула очередную морковку для нее и протянула лошади.

— Держи, моя девочка с характером, — я услышала смех за спиной и замерла.

Боясь развернуться и встретиться с мужчиной, я продолжала стоять и поглаживать Хрум-Хрум. Мужчина же, очевидно, поднявший что-то с земли, зашел в загон к нам и остановился в нескольких сантиметрах от меня. Он протянул ладонь и погладил лошадь, а та, в свою очередь, ему позволила.

Предательница!

— Я не большой любитель лошадей, но это прозвище и вправду ей не подходит.

Его голос звучал ровно, как и всегда. Одна рука все еще поглаживала шелковистую гриву Хрум-Хрум, а вторая покоилась в кармане. Он наблюдал за мной, пока я сдерживала свое тело, чтобы оно не затряслось от страха.

— Что же тогда вы забыли здесь? — тихо спросила я, не глядя на собеседника. Я наблюдала за его рукой, с небольшим шрамом на тыльной стороне ладони в форме полумесяца. В голове сразу всплыли картинки той ночи, когда он убил человека.

— Элизабет поклонница верховой езды, — пояснил он и убрал вторую руку в карман брюк, поворачиваясь корпусом ко мне.

— Понятно. — Сухо отозвалась я, запихивая все приборы для лошади в большой карман на стене загона. — И конечно же, моя лошадь ей приглянулась.

— Твоя? Я думал, здесь лошади принадлежат приюту. — Он издевался надо мной! Он же слышал мой монолог, он знал, что эта лошадь знакома мне гораздо дольше, чем все они вместе взятые.

— Она попала сюда случайно. Если бы не эта свадьба, она бы до сих пор была под наблюдением Бернардо. — Выпалила я, сжав ладони в кулаки и спрятав их за спиной. — Я думала, вы будете в свадебном путешествии.

— Для Капо непозволительная роскошь отдыхать, когда работа кипит.

Его взгляд пронзал меня до костей. Мне даже казалось, что он видит и знает все, что я умалчиваю. Я напрягла челюсть, сжимая до боли зубы.

Телефон в пиджаке мужчины зазвонил, и, отвлекшись, он достал его и ответил на звонок. Кто-то на той стороне что-то восторженно говорил, а Луи не спускал с меня глаз. Закончив, он бросил небрежное «хорошо» и отключился, по-прежнему таращась на меня.

— Что?

— Что? — Переспросил он.

— Почему вы так смотрите на меня?

— Ты боишься меня, Андреа. — Это был не вопрос. Мужчина прекрасно знал, какие чувства он во мне вызывает, но при этом продолжал ставить меня в неловкое положение.

— Это же очевидно. Вы — убийца, а я — школьница. Маленькая девочка, которая боится большого страшного дядю.

— Помниться мне, совсем недавно ты была уже взрослой девочкой. — Он наклонился к моему уху, и я сделала шаг назад. На его лице появилась хищная улыбка, и он настиг меня, прижимая спиной к стене загона. — Так бесстыдно выплясывать на барной стойке, а потом с глазами олененка Бемби умолять меня не трогать тебя, могла только ты.

Он резко отшатнулся от меня, и я увидела, как его грудь тяжело вздымалась. Он выпрямился и с горделивой ухмылкой прошелся своим опаловым взглядом по мне, останавливаясь на моих губах.

— Я должен извиниться за тот случай на свадьбе, — он поднял на меня свои глаза и лукаво улыбнулся. — Но я не буду этого делать.

— Что? — Мой голос осип и звучал как шепот. Я была в недоумении.

— Я не жалею, Андреа, что поцеловал тебя. Но это был единственный раз, потому что в твоей жизни будет только один мужчина — мой брат.

Он неспешно побрел к выходу, но на середине пути остановился. Развернувшись, он бросил мне:

— Моя жена внесла залог за эту лошадь.

Я не могла вымолвить и слова. Я должна была умолять его оставить мою теплокровную, должна была броситься к нему в ноги и, рыдая, просить не покупать и не увозить мою Хрум-Хрум, но я стояла, словно статуя и смотрела на мужчину.

Последнее, что я видела, это его спину, отдаляющуюся от меня все дальше и дальше. Потом моя голова закружилась, и я услышала голос Хрум-Хрум и торопливые шаги. А дальше моя голова почувствовала холодную землю загона.