Ошибка «2012». Игра нипочём

Краев. Предупреждение Ури Геллера

Жил Краев на Московском проспекте, в двухкомнатной коммуналке. Собственно, изначально квартира была папина, мамина и его. Он учился классе в пятом или в шестом, когда квартиру этажом ниже заняли новые жильцы. Соседка пришла знакомиться, и Олежек, в тот момент находившийся дома один, доверчиво пустил её на порог. «Ка-акие хоромы! – восхитилась она, словно у неё были не точно такие же. – Смотри, мальчик, вот помрут твои родители, и тебя немедленно „уплотнят“…»

Да уж, странным образом Господь привешивает некоторым людям языки. Вот покупает радостный человек охапку цветов, и обязательно рядом возникнет такая же тётка, чтобы осведомиться: куда столько берёшь, на похороны небось?..

Возможно, жиличка с нижнего этажа не понаслышке знала, как это, когда «уплотняют». Не исключено, что она даже считала, что этак по-доброму, по-житейски предупредила Олежку… Он закрыл за ней дверь, мысленно желая соседке застрять в лифте, облиться кипятком и утонуть в унитазе. Взрослые почему-то считают, что дети по природе своей легкомысленны и быстро всё забывают; не наше дело выяснять, так оно по статистике или не так, скажем только, что Краев этого разговора не забыл.

Всего через год он лишился отца, и квартира стала мамина и его. А ещё через десять лет – его и жены. Потом жена потребовала развода, отсудила одну из комнат и продала.

С соседкой Краев не здоровался до сих пор…

Впрочем, грех роптать, с подселенцами ему повезло.

– Тома-джан, привет! – Краев набрал в ковшик воды, поставил на огонь. – Рубен не звонил, когда будет?

Кинул лаврового листа, добавил перца. вынул из морозильника импортные по рецептуре пельмени. И для начала прямо в пакете грохнул их об пол, чтобы никакого там коллективизма. Не то чтобы он был классическим холостяком, который не любит и не умеет готовить. Просто в холодильнике у него в последнее время слишком часто вешалась мышь… а кушать очень хотелось, и не в отдалённом светлом будущем, а прямо сейчас.

– Скоро придёт, – улыбнулась соседка. – Слушай, у меня тут плов поспевает, где-то через полчаса будет готов. Прячь-ка ты свои пельмени обратно!

Когда-то, надо думать, она была красавицей, стройной, большеглазой, грациозной, как лань. Сейчас – всего-то чуть за тридцать, а уже морщины, седина, усталый взгляд… Взгляд женщины, слишком много испытавшей и давно не верящей в чудеса.

Краев самым серьёзным образом прислушался к своему организму. И констатировал, что ещё полчаса ради Томкиного плова – с трудом, но всё же протянет.

Из чугунного казана уже веяло невыносимо вкусными ароматами, и, словно на запах, в прихожей появился Рубен. Работал он без графика, и притом в соседнем дворе, так что имел обыкновение обедать дома.

– Барэв, барэв, сирели… [60] Пламенный, революционный, от рабочего класса!

Рубен был высокий брюнет с интеллигентным лицом и манерами падишаха в изгнании. Только глаза были такие же потухшие и усталые, как у жены. А какими им, спрашивается, ещё быть?..

Жили-были в советском городе Баку он и она. Неправдоподобно молодой профессор-историк – и дипломница гуманитарного института. Корифей науки армянин – и азербайджанская красавица-студентка. Да уж, нет повести печальнее на свете, если кто понимает. Родня с обеих сторон рыдала, рычала, топала ногами, изображала Монтекки и Капулетти, грозила всеми карами и несчастьями. Всё стало совсем плохо, когда заполыхал Карабах и в Баку пошли армянские погромы. Горе народу, способному пойти на поводу у националистов! Горе родственникам, которые оказались только способны шпынять беззащитных влюблённых, а вот встать рука об руку и отвадить погромщиков, как сделали в некоторых старых кварталах, – кишка оказалась тонка… Голодный специалист по древним цивилизациям и его беременная ассистентка смешались с толпами беженцев… Вволю помотав по стране, круговорот судьбы занёс их на север, и в городе трёх революций Рубену крупно повезло. Он встретил знакомого. Своего бывшего студента и перспективного ученика, ныне – владельца автобизнеса, сумевшего прижиться и крепко пустить корни. Понемногу оформились и прописка, и жильё, и постоянная работа… Кандидат наук трудился подручным маляра, возился со шпаклёвкой, шкуркой и лейкопластырем. Зарабатывал хлеб – без икры, но иногда с маслом…

…Рубен оперативно помылся, обиходил бороду, причесал усы и, вновь сделавшись похожим на падишаха, вошёл на кухню, к столу. Правда, доводилось ли падишахам благоухать мылом, ацетоном и дезодорантом, о том древняя история умалчивает.

– Уж мы «Мерсюк» один красили-красили… – с застенчивой улыбкой извинился Рубен. – И так и этак, и с тройной проявкой… [61] Ещё десять тысяч слоёв – и будет как новый!

– Рубен, я ласточку заправил, спасибо. – Краев положил на стол ключи от «Жигулей». – Только тосол подтекает. Я хомутик затянул, но ты всё равно проверь…

– Ничего, завтра в ремзону загоню, всё, что надо, сменим-подтянем, – отмахнулся Рубен. – Не бери в голову, сирели.

Тамара со сдержанной гордостью выставила на стол плов. Классический азербайджанский откидной плов: рис отдельно, хоруш [62] – бараньи рёбрышки с фасолью и зеленью – отдельно. И что это были за рёбрышки, плавающие в душистой подливке!.. И что это был за рис на молоке и с мёдом, но почему-то несладкий, с хрустящей корочкой из особого теста!..

Добрая еда имеет свойство притягивать и собирать кругом себя хороших людей. Краев только поднёс ложку ко рту, когда в прихожей материализовался Михаил Рубенович пятнадцати лет, пришедший из школы.

– Здравствуй, отец. Здравствуй, дядя Олег, здравствуй, мать.

Говорят, дети любви неудачными не бывают. Если это верно, значит, у Рубена с Тамарой действительно состоялась любовь. У Мишки был взгляд взрослого мужчины, в словах – спокойная рассудительность, в движениях – сдержанная энергия. В свои пятнадцать он видел и смерть, и боль, и злобу, и бесповоротно оскотинившихся людей. А сейчас выживал на земле, о которой ему слишком часто давали понять, что она ему – чужая, а сам он – «понаехали тут», чёрный, чурка, чурбан, горный козёл, будущий террорист. Армяно-азербайджанский Михаил не брал в рот даже пива, не курил, не водился с обдолбанными компаниями. Учился на отлично, а ещё ходил в секции бокса, боевого самбо и стрельбы. Хотел по мере сил подготовиться ко всему, что могла жизнь подкинуть…

В общем, Краев не считал зазорным здороваться с ним как с мужчиной – за руку.

Когда сытость достигла уровня, при котором «рот хочет, а брюхо больше не может», Краев с благодарностями определил тарелку в раковину и поманил Рубена в коридор:

– Слышь, Суреныч… Мне бы баксов сто до утра…

– В загул пойдёшь, писатель? По кабакам бушевать? Куприн отдыхает? – рассмеялся Рубен. Понимающе хмыкнул и вынес из своей комнаты дядьку Франклина. – Можешь даже и не до утра. Не горит.

– Ну да, побочный ты наш сын султана Брунея… – усмехнулся Краев. Вздохнул, похлопал Рубена по руке. – Шноракалутюн, [63] брат. Утром отдам.

То, что он собирался содеять, его нисколько не радовало. Однако куда было деваться – с подводной-то лодки. Наша доблестная почта способна потерять всё, что угодно, не теряет она только платёжные квитанции. За квартиру, за свет, за телефон… Да и вообще, кушать хочется иногда…

«Ну и что мы имеем? Вернее, кого мы будем иметь?»

Краев подключился к Интернету, вызвал «Жёлтые страницы», ввёл в поиск слово «казино» и почти сразу удовлетворённо хмыкнул. Оказывается, буквально на днях в двух остановках от его дома открылось казино «Монплезир». Рулетка, покер, блек-джек, автоматы… полный комплект. И Краева в том заведении покамест не знали. То есть – вперёд, с песнями, смело изображая лоха, начинающего недотёпу, клоуна, которому везёт… Ну вот кто бы знал, почему капризная фортуна так благосклонна к шутам? [64] К людям с тараканами в голове и с левой резьбой, ковыляющим по самому краю обрыва? [65]

Интернет не обманул. Заведение «Монплезир» встретило Краева мощными дверями из пуленепробиваемого стекла, гирляндами воздушных шариков и свеженьким плакатом: «Мы открылись!»

– Вы у нас в первый раз? – сфотографировали его на входе, поинтересовались паспортом, поменяли Рубеновы баксы на фишки и допустили наконец в святая святых – в гнездо порока и наслаждений.

Казино было как казино. Никаких окон и часов, дабы играющие не следили за временем; зеркала, предметы роскоши, дабы пробуждался «комплекс вороны», сиречь подсознательное причисление себя к миру богатства и процветания, бежевое, чтобы не уставал глаз, сукно… аптечка для проигравших с валидолами-корвалолами. Мягко сновали официантки, люстры струили блёклый свет, группа подсадных персонажей устраивала завлекалово: играла, проигрывала, изображала восторг, лакала дармовую водичку, насыщенную кислородом ради борьбы с усталостью. Вентиляция, кстати, в «Монплезире» тоже была с кислородом… В общем, «Включайтесь, граждане, включайтесь, что наша жизнь? – игра…».

Казино жило своей обычной жизнью – азартной, бьющей через край и на первый взгляд вполне беспорядочной. Но это только на первый взгляд. На самом деле всё было под контролем. Тотальным. Если хорошенько подумать, казино было зримым воплощением главного кредо социализма: учёта и контроля. Да каким!..

Краев, изображая интерес, для начала устроил себе экскурсию по залу. Карточные столы его не привлекли, он направился конкретно к рулетке. К тяжёлому, сделанному из ценных пород дерева, метровому в диаметре колесу счастья. Там его уже ждали: барышня без карманов на одежде, крупье, стерва с решительностью кобры – инспектор и сосредоточенный мэн со взглядом бультерьера – питбосс.

– На все, пожалуйста. Красные. – Краев обменял кеш-жетоны на «цвет», [66] глубоко вздохнул и на мгновение прикрыл ресницы. – Спасибо.

Привычно, усилием воли, он перенес себя в прошлое. На двадцать лет назад, в Афган, в огромную, затерянную в глубине кяризов пещеру… Перед мысленным взором забил абсолютно реальный родник, губы ощутили звенящую прохладу, а в ушах, как шёпот далёких звезд, тихо прозвучало: «Персефона». И сейчас же мир для Краева изменился. Сбросил все покровы, вывернулся, обнаружил изнанку. Не осталось ни причин, ни следствий, ни времени, ни пространства. Всё тайное сделалось явным, тёмное – ясным, непознанное – понятным. Предметы стали видны как плотности вибраций, их связывали пульсирующие, светящиеся нити. Словно пелена упала с глаз, Краеву захотелось запеть, громко рассмеяться, выкинуть какую-нибудь глупость, сделать круг почёта на руках и счастливо заорать: «Люди, как славно всё, оказывается, устроено в этом мире!..» Он не стал, сдержался. Это по первости, когда ещё не понял что и как, помнится, орал и смеялся – а люди шарахались, как от полоумного. Какой, к бесу, мир, какие связи, какая пульсация вибраций… Краев вздохнул и посмотрел на шарик от рулетки, да не просто так, а в ближней перспективе.

– Делайте ваши ставки, господа, – между тем мяукнула крупье, подождала, пока Краев поставит на «чёт» – и пустила шарик по кругу.

Повертевшись, проехавшись по чьим-то нервам, шарик благополучно зарулил в карман номер десять. Стихло бешеное коловращение цифр, колесо счастья на время остановилось.

– Чётные выиграли, – объявила крупье, и палетта – маленькая изящная лакированная лопаточка – пододвинула Краеву его выигрыш. Не ахти что, всего-то размер ставки, но, как говорится, курочка по зёрнышку клюёт…

– Делайте ваши ставки, господа.

Краев, удвоив ставку, поставил на «нечет», и шарик пустился по кругу, чтобы угомонился в кармане номер семь.

– Выиграл «нечет»…

Маленькая аккуратненькая лакированная лопаточка снова пододвинула Краеву его долю. На сей раз – не такую уж и малую.

К столу стал подтягиваться народ. Всем хотелось ухватить за хвост синюю птицу удачи. А отчего бы не ухватить, если у крупье непруха пошла?

– Делайте ваши ставки, господа…

Крупье мастерски сделала реверс [67] и запустила второй, с другим спином шарик. [68] Краев дурацки улыбнулся, посмотрел на крупье и поставил, сколько позволяли правила, [69] на один номер, на цифру двадцать три.

– Ставки сделаны, господа…

Шарик пробарабанил по рёбрам колеса, описал три круга и нырнул в карман. В карман, можете себе представить, под номером двадцать три.

Зрители ахнули.

– Выиграл двадцать третий…

Крупье отметила специальным маркером выигравший номер и взялась за палетту. На этот раз выплата превысила ставку аж в тридцать пять раз. Дело ясное – недоумкам везёт…

Краев увлекаться не стал. Говорят, если переусердствовать, используя свой дар для личного обогащения, это может очень даже здорово выйти боком… Быстренько поменяв «цвет» на кеш-жетоны, он нагрузил ими поднос и направился в кассу. Получил заработанное непосильным трудом – и немедля вышел наружу. Сразу взял такси, но буквально через два светофора щедро расплатился, сошёл и двинулся дальше знакомыми с детства дворами. Получить деньги – полдела. Едва ли не самое трудное – до дому их донести целыми и сохранными. В России живём…

Стоял тёплый апрельский вечер, природа явственно просыпалась, из-под колёс летела оттаявшая грязь. Краев вспомнил, как много-много лет назад в такие же дни они с отцом ходили сушить после зимы гараж и он, дошкольник, вооружившись старым зубилом, увлечённо «проводил» лужи, помогая мутным ручейкам добраться до ближайшего люка…

Иногда ему смертельно хотелось туда, в чёрно-белые кадры домашнего кино, которое он так до сих пор и не собрался оцифровать. В квадраты чуточку пыльного солнца на старом паркете, к разбросанным кубикам и нитяным чулкам, вечно продранным на коленках… Как же там было тепло…

В соседнем доме приветливо светились огоньки над входом в полуподвальный круглосуточный магазин, и Краев не преминул туда заглянуть.

– Прости, Суреныч, ну не было у них армянского, ни на прилавке, ни под прилавком…

Помимо репатриированного Франклина, дома он презентовал Рубену коньяк, а Тамаре – вафельный торт размером с автобусное колесо.

Толкнул дверь в свою комнату…

И тут-то его застала внезапная трель мобильника. Звонил, не к ночи будь помянут, Панафидин.

Который, между нами, девочками, говоря, краевским номером так и не поинтересовался – как и автографами.

– Добрый вечер, Олег Петрович. Ну как, надумали что-нибудь определённое?

Краев поморщился, как от зубной боли, и ответил:

– Пока ничем вас не порадую. И обнадёживать особо не буду.

– Ну что ж, думайте, Олег Петрович, думайте дальше. Только, очень вас прошу, не сделайте ошибку. Огромную и фатальную…

И Панафидин отключился. Номер у него был какой-то странный, запоминающийся, состоящий исключительно из семерок – будто на невиданном игральном автомате выпал сногсшибательный выигрыш…

Краев отнюдь не был истеричной барышней, которая неделю переживает из-за грубого выражения, случайно услышанного возле пивного ларька. Однако неплохо, по сути, прожитый день начала заплетать чёрная паутина. И голова что-то болеть принялась…

Через полчаса он бродил по своей комнате, как ослепший, натыкаясь то на стол, то на тахту, и пытался массировать правый висок. Съеденный анальгин помогать отказывался категорически, наоборот, – просился из организма наружу. «Чёртова жадность, – запоздало вспоминал Краев предупреждение знаменитого Ури Геллера. [70] – Не надо мне было делать третью ставку…»

Покаянные мысли шуршали сухими листьями, бессильно падая в пустоту. «Мама…»

Ещё через полчаса Тамара услышала странные звуки из туалета, осторожно заглянула в приоткрытую дверь… и обнаружила соседа-писателя, зелёного и с зажмуренными глазами, в классической позе острого алкогольного отравления – на четвереньках перед унитазом, вот только спиртным от него совершенно не пахло.

– Боже мой, – ахнула Тамара, всё правильно поняла и метнулась к себе, чтобы скоро возвратиться в одноразовым шприцем.

Укол Краеву она вкатила как на фронте, в бедро прямо сквозь джинсы, очень квалифицированно. Когда анальгетик начал действовать, помогла умыться, отвела в комнату и уложила на тахту, укрыв старым клетчатым пледом.

– Спасибо… – Краев кое-как разлепил глаза, способность думать и говорить понемногу возвращалась к нему. Он неловко зашевелился под пледом. – Ты извини…

Тамара погладила его по волосам.