Когда я вошел, двое филлипинцев бросили на меня любопытные взгляды и тотчас потеряли ко мне интерес. Напротив входа под мавританской аркой стоял за конторкой помощник управляющего с видом святого в смокинге. Над аркой горела красная неоновая надпись «Контина». Завершив в холле необходимые формальности, я вышел в патио. В тени сидели парочки. Я быстро прошел в бар.
Это была большая Г-образная комната, украшенная картинами, изображавшими бой быков, синяя от дыма и шумная как обезьянник. Вдоль стойки бара пестрели белые женские плечи, синие и клетчатые вечерние пиджаки. У мужчин были неестественное здоровые самоуверенные лица спортсменов, никогда не имевших шанса на успех, если не считать их успеха у женщин. Тела женщин, казалось, были больше наполнены смыслом, чем их головы. Где-то за стеной оркестр заиграл самбу. Некоторые плечи и вечерние пиджаки ринулись прочь от стойки.
Работали два бармена: проворный юнец, южноамериканского вида и редковолосый мужчина, державший в поле зрения всех остальных. Я подождал затишья в их деятельности и спросил редковолосого, постоянный ли он работник. Он бросил на меня непроницаемый взгляд.
– Конечно. Что будете пить?
– Пшеничное. Я бы хотел задать вам вопрос.
– Давайте, если придумали что-нибудь новенькое.
Его руки работали независимо от языка, наполняли мой бокал и ставили его на стойку.
Я заплатил.
– Я о Чарльзе Синглентоне младшем. Вы видели его в тот вечер, когда он исчез?
– Опять.
Он посмотрел на потолок в насмешливом отчаянии.
– Я говорил об этом шерифу. Говорил частным сыщикам.
Его глаза, серые и непроницаемы, опустились до уровня моего лица.
– Вы репортер?
Я показал ему свое удостоверение.
– Еще один частный, – невозмутимо заметил он. – Вам бы следовало вернуться к старой леди и сказать, что она зря тратит время и деньги. Младший удрал с такой шикарной блондиночкой, что лучше не найти. Так зачем же ему возвращаться?
– А зачем ему было удирать?
– Вы ее не видели. У этой дамочки есть все.
Он руками проиллюстрировал свое высказывание.
– Кошечка с младшим удрали в Мексику или в Гавану и наслаждаются там жизнью. Попомните мои слова. Так зачем ему возвращаться?
– Вы хорошо разглядели эту женщину?
– Конечно. Она купила у меня порцию спиртного, пока ждала младшего. Кроме того, она и раньше была здесь с ним пару раз.
– А что она пила?
– "Том Коллинз".
– Как она была одета?
– Темный костюм, ничего яркого. Со вкусом. Не высший класс, но ближайшая ступень. Она натуральная блондинка. Я и во сне мог бы ее описать.
Он закрыл глаза.
– Может быть, так я и делаю.
– Какого цвета у нее глаза?
– Зеленые или голубые, или что-то вроде этого.
– Бирюзовые?
Он открыл свои собственные глаза.
– Один вопрос означает на твоем языке слишком многое, дружок. Может быть нам бы следовало обратиться к стихам, но это уж как-нибудь в другой раз. Если вам нравятся бирюзовые – ладно, пусть бирюзовые. Она была похожа на одну из тех польских малышек, которых я видывал в Чикаго, но от Вест-Мэдисон она держалась далеко, в этом я уверен.
– Случается ли что-нибудь, чего вы не замечаете?
– Конечно. И не думайте, что она чем-нибудь угрожала ему. Они просто приклеились друг к другу. Он от нее глаз не мог отвести.
– Как они уехали? В машине?
– Насколько я понимаю, в машине. Спросите у Дьюи на стоянке. Только сначала суньте ему немного мелочи. Он не станет задаром, как я, упиваться звуками своего голоса.
Заметив приближающийся костюм, он отошел от меня.
Я выпил и вышел на улицу. Отель смотрел на море сквозь усаженный пальмами бульвар. Стоянка находилась за рядом маленьких магазинчиков со стороны берега. Направляясь туда, я прошел мимо витрины с серебряными и кожаными украшениями, мимо двух восковых манекенов в приятных юбочках, затем мимо витрины, забитой янтарем и остановился как вкопанный под вывеской «Дениза». Это имя было написано золотой вязью на стекле витрины шляпного магазина. За стеклом красовалась всего одна шляпа, точно шедевр скульптуры в музее. Магазин был погружен в темноту, и после секундного замешательства я прошел мимо.
Под аркой света на углу стоянки находилась будка сторожа – маленькое зеленое строение. К стене его было прикреплено объявление: «Единственный доход служителя – чаевые». Я встал возле него, держа на свету доллар. Откуда-то из рядов машин, похожих на партию консервных банок, появился маленький человечек. Фигура его была тощая и серая. Под старым флотским свитером, как куски источенного водой плавника, выступали кости плеч. Он бесшумно двигался в своих теннисных туфлях, подавшись вперед, словно невидимая рука тащила его за длинный нос.
– Почистить и протереть? Где ваш лимузин, мистер?
– Моя машина стоит за углом. Я хотел спросить вас о другой машине.
Наверно, вы Дьюи? – Наверно, так. Он моргнул выцветшими глазами, наивно обдумывая сей факт. Макушка его нечесанной седой головы торчала вровень с моим плечом.
– Держу пари, вы хорошо разбираетесь в машинах!
– Держу пари, и в людях – тоже. Вы фараон, или я не угадал? Держу пари, вы хотите спросить меня о молодом Чарли Синглентоне.
– Я частный, – сказал я. – На сколько держите пари?
– На доллар.
– Вы выиграли, Дьюи.
Я передал ему доллар.
Он сложил его в маленький квадратик и спрятал в карман грязнейших на свете штанов. – Так будет по честному, – доверительно сказал он. – Я трачу на вас свое ценное время. Я протираю ветровые стекла. По субботам я зарабатываю кучу денег. – Тогда приступим к делу. Вы видели женщину, с которой он уехал?
– Совершенно верно. Она была что надо. Я видел, как она приехала и уехала.
– Расскажите подробнее.
– Приехала и уехала, – повторил он. – Леди блондинка прикатила на новеньком голубом «плимуте». Большая модель. Я видел, как она вылезала из нее перед отелем. Я неподалеку принимал машину и видел, как она вылезла и вошла в отель. Она была что надо!
Его серая челюсть отвисла, и он закрыл глаза, чтобы сосредоточиться на приятном воспоминании.
– А что было потом с машиной?
– Другая ее увела.
– Другая?
– Другая, что тоже сидела в машине. Темнокожая, которая привезла леди-блондинку. Она потом укатила.
– Она была цветная?
– Та, что правила? Может, и так. Кожа у нее темноватая. Но я к ней особенно не приглядывался, я смотрел на блондинку. Потом я вернулся сюда, а Чарли Синглентон приехал немного погодя. Он вышел и вернулся с блондинкой, а потом они уехали.
– В его машине?
– Да, сэр, «бьюик-седан» 1948 года. Зеленый двухцветный.
– Вы очень наблюдательны, Дьюи.
– Ерунда. Я часто видел молодого Чарли на этой машине. Я машины знаю.
Свою первую я водил в 1911 году в Миннеаполисе, в Штате Миннесота.
– В какую сторону они уехали отсюда?
– Извините, приятель, не могу сказать. Я не видел. То же самое я сказал и одной леди, когда она меня спросила, а она рассвирепела и не дала мне чаевых.
– А что это была за леди?
Его выцветшие глазки впились в мое лицо, и где-то в глубине их забрезжили проблески тусклой мысли.
– В субботу вечером мое время стоит дорого.
– Держу пари, что другую леди вы не помните.
– На сколько спорите?
– На доллар.
– А если удвоить?
– Ну, на два доллара.
– Принято. Она примчалась несколько минут спустя после их отъезда в голубом «плимуте». «Плимут» большой модели.
– Та, темная?
– Нет, другая, постарше. В леопардовом манто. Я и раньше видел ее здесь. Она спросила меня о блондинке и молодом Чарли, в какую сторону они поехали. Я сказал, что не видел. Она обозвала меня чучелом и уехала. По виду, она была вроде не в себе.
– С ней кто-нибудь был?
– Не помню.
– Эта женщина живет здесь?
– Я видел ее и раньше, а где живет – не знаю.
Я положил два доллара на его ладонь.
– Спасибо, Дьюи. Еще одно. Когда Чарли уезжал с блондинкой, у него был довольный вид?
– Не знаю. Он дал мне доллар на чай. Всякий был бы рад уехать с этой блондинкой.
Угол его морщинистого рта искривился в усмешке.
– Вот сам я не имел с женским полом никаких дел с тех пор, как похоронил свою старушку. Двадцать лет – долгий срок, приятель.
– Да, конечно. Спокойной ночи.
Уныло вздохнув, Дьюи направил свой нос к рядам машин и вскоре скрылся за ними из вида.