Особое задание

А. Носков НЕУДАВШАЯСЯ ПРОВОКАЦИЯ МАКСИМАЛИСТОВ[27]

В годы гражданской войны и иностранной военной интервенции максималисты и анархисты вместе с меньшевиками и эсерами боролись против Советской власти, лицемерно прикрываясь якобы заботой о защите интересов трудящихся масс.

Действуя заодно с контрреволюцией и часто выполняя ее прямые задания, максималисты и анархисты, а равно их меньшевистские и эсеровские собратья в целях подрыва Советской власти не стеснялись никакими средствами борьбы. Они использовали и террор, и экспроприацию.

29 августа 1919 года в Туле, на Веневской улице, было совершено вооруженное нападение на кассира патронного завода, везшего из Госбанка деньги для выплаты зарплаты рабочим. Был убит кучер и ранены кассир и красноармеец. Захватив около трех с половиной миллионов рублей, грабители скрылись.

Этот бандитский налет был произведен по наводке максималистов с патронного завода. В нем участвовали четыре максималиста и два анархиста. Главарем шайки был И. А. Петраков — максималист, московский булочник.

Лидеры максималистов, в том числе и подвизавшиеся среди пищевиков страны, кто прямо, кто косвенно, находились в связи с «тульским эксом». Большая часть награбленных средств перекочевала в Москву в распоряжение максималистских организаций. Все захваченные деньги участники грабежа разделили на восемь частей: шесть из них взяли максималисты, две — анархисты.

Вскоре участники вооруженного нападения в Туле были арестованы и преданы суду, за исключением Петракова, скрывшегося от ареста. Следствие по этому делу обнаружило нити, тянувшиеся к московским максималистам и к контрреволюционной банде, которая произвела взрыв здания Московского комитета большевиков в Леонтьевском переулке. Напав на след, Всероссийская и Московская чрезвычайные комиссии в начале декабря 1919 года арестовали большую группу максималистов, в той или иной степени причастных к контрреволюционным действиям. (В дальнейшем этим делом занималась МЧК.)

Вожаки максималистов, оставшиеся на воле, заодно с анархистами начали мутить рабочих Москвы, призывая их к выступлению против Советской власти, в защиту своих арестованных единомышленников.

На другой день, после арестов рано утром они собрали в клубе пищевиков, на Тверской улице, 34, свыше 200 рабочих и открыли митинг по поводу якобы незаконного ареста «заслуженных революционеров».

Кроме пищевиков на митинге присутствовали небольшие группы рабочих завода «Дукс», Александровских железнодорожных мастерских, «Трехгорной мануфактуры», завода бывш. Гужона, печатники и сторонники максималистов с некоторых других московских предприятий, кроме себя, никого не представлявшие.

Поскольку наши противники собрали целый митинг и прилагали усилия, чтобы взбудоражить рабочих, мы, руководители союза пищевиков, по договоренности с Московским комитетом РКП(б) тоже отправились на этот митинг. Среди нас, большевиков, кроме меня — председателя союза, были Ф. М. Морозов, Д. К. Дригалин, А. М. Кудрявцева, П. Г. Бобыльков, Д. К. Панарин и еще кое-кто из товарищей.

В нашу задачу входило разоблачить в глазах собравшихся контрреволюционное нутро максималистов и объяснить, что МЧК при аресте максималистов, как и во всех подобных случаях, исходит только из степени виновности людей перед революцией. Причем ни максималистам, ни анархистам, как и меньшевикам и эсерам, из этого революционного правила не делается исключения. Всякий, поднявший руку на Советскую власть, получит по заслугам, а тот, кто лишен свободы ошибочно, будет освобожден без какого-либо ущерба.

Политический бой с максималистами и анархистами продолжался почти весь день. С их стороны главными ораторами были члены центрального совета и другие вожаки, главным образом интеллигенты. На нашей стороне кроме нас, коммунистов-пищевиков, выступал П. Г. Смидович как представитель Московского комитета партии, правда вскоре уехавший по срочному вызову.

Опираясь на специально подобранный состав митинга, максималисты хотели во что бы то ни стало протащить резолюцию, в которой осуждалась Советская власть и всячески поносилась ЧК за то, что посмела арестовать главарей максимализма, невинных, как голубица.

В резолюции выдвигались и другие политические требования, как, например, включение в состав правительства представителей социалистических партий, находящихся в оппозиции, освобождение арестованных социалистов, независимо от причин ареста, отказ от красного террора, проводившегося Советской властью в качестве ответной меры против белого террора, и т. п. Причем, нисколько не осуждая террористические акты в отношении руководителей Коммунистической партии и Советского правительства, наши противники требовали не применять смертной казни к главарям контрреволюции.

Мы добивались отклонения их резолюции и предлагали выбрать комиссию, чтобы послать ее в МЧК для ознакомления с причинами ареста максималистов и о результатах доложить митингу. Отстаивая такое предложение, коммунисты исходили из того, что большинство участников митинга введено в заблуждение и что они, рассуждая не предвзято, а по-честному, согласятся с разумным предложением — вначале выяснить обстоятельства дела, а потом уже принимать решение.

После того как каждый из нас выступал по нескольку раз с опровержением доводов противника и с защитой нашей точки зрения, когда обе стороны были уже «в мыле», митинг принял предложение коммунистов о посылке комиссии в МЧК. Комиссия должна была отправиться туда немедленно, а участники митинга оставались ждать ее возвращения и доклада.

Теперь спор разгорелся по вопросу о составе комиссии. Максималисты и анархисты предлагали включить в комиссию больше своих вожаков и меньше рядовых рабочих, понимая, что последние будут более объективны при ознакомлении с причинами ареста. Коммунисты настаивали на том, чтобы ввести в комиссию главным образом рабочих.

В результате горячей и продолжительной полемики нам удалось убедить участников митинга в целесообразности нашего предложения. Комиссию избрали из 11 человек, в том числе 9 рабочих и 2 руководителя. Вошел в нее и я, а от максималистов — Е. Н. Забицкий[28], член их центрального совета. С согласия всех членов комиссии я и Забицкий стали равноправными ее председателями. Мне было поручено договориться с МЧК о приеме комиссии.

Заместитель председателя МЧК В. Н. Манцев[29] был уже ранее уведомлен Московским комитетом партии о существе дела, знал он о митинге и из других источников. По телефону я договорился, что комиссия будет принята немедленно. Комиссия отправилась в МЧК, а участники митинга, устроив перерыв, стали дожидаться ее возвращения. Это было примерно в 4 часа дня.

Если вспомнить, что митинг открылся в 9 часов утра, а в 4 часа дня люди не желали расходиться и решили ждать нашего возвращения из МЧК, — станет ясным, какого накала достигли разгоревшиеся страсти и в каком возбужденном состоянии находились собравшиеся.

Московская чрезвычайная комиссия помещалась на Лубянке, 14, в зеленом двухэтажном здании, вдававшемся в глубь двора. Нас пропустили по предъявленному мной списку, даже не проверив трудовых книжек, служивших в то время вместо паспорта.

Манцев принял членов комиссии в зале заседаний вежливо и просто. Усадив всех за большой стол, накрытый зеленым сукном, он попросил присутствующих рассказать о цели прихода и спросил, что их интересует по делу арестованных максималистов.

Забицкий в пространной речи изложил принципиальные расхождения максималистов с Советской властью, а следовательно, и с большевиками по основным политическим вопросам, а также выразил возмущение арестом лидеров своей партии. В заключение он потребовал от имени рабочих, собравшихся на митинг, немедленного освобождения арестованных и снятия с них пятна врагов революции.

Манцев ни единым словом не обмолвился во время речи Забицкого, не подал реплики, не задал вопроса и вообще сделал вид, будто его не волнует «кипение» оратора. Забицкий рассчитывал на другое. Он предполагал, что ему будут грозить и даже лишат слова. Ему хотелось разыграть роль героя в глазах рабочих, а заодно показать свирепость ЧК. Манцев своим хладнокровием и выдержкой лишил Забицкого этого козыря.

В коротком выступлении я рассказал, с помощью каких ухищрений максималисты создали митинг, собрав со всей Москвы около 200 обманутых рабочих. Затем разъяснил цель комиссии, пришедшей в МЧК, и опроверг заявление Забицкого о том, что рабочие, собравшиеся на митинг, будто бы требуют немедленного освобождения арестованных. Члены комиссии подтвердили правильность моего разъяснения, чем сильно смутили Забицкого.

Они задали Манцеву много вопросов по существу дела и попросили ответить, чтобы установить истину. Манцев ответил рабочим, что максималисты и анархисты, а равно меньшевики и эсеры не подвергаются преследованию за их идейную борьбу против большевиков и Советской власти. Больше того, им предоставлены все условия для легальной деятельности, они имеют свои организации, выступают на рабочих собраниях, издают газеты и журналы, входят в советские, профсоюзные и другие органы там, где их выбирают. Чрезвычайная комиссия вынуждена иногда карать своих политических противников, но не за идеи, а за их дела, за участие в контрреволюционных действиях.

— И пусть люди, совершившие преступление против революции, — сказал он, — отвечают за свои поступки. Ссылка на прежние заслуги в борьбе с царизмом дешево стоит. Прежние заслуги не могут оправдать тягчайших преступлений, совершаемых против Октябрьской революции и кровных интересов рабочего класса. За контрреволюцию арестованы и максималисты. Разберемся, решим. Виновных накажем, перед невиновными извинимся.

Хороший прием, оказанный комиссии в МЧК, товарищеская обстановка во время беседы, а также спокойные и обстоятельные ответы Манцева на заданные ему вопросы произвели на членов комиссии сильное впечатление. Рядовые рабочие, не искушенные в политике, после ознакомления с истинным положением дела поняли, куда их ведут «защитники» народа и в каких грязных, антисоветских преступлениях они участвуют.

К концу беседы в кабинет вошел Феликс Эдмундович Дзержинский, одетый в поношенную гимнастерку защитного цвета и в такие же брюки, аккуратно заправленные в солдатские сапоги. Несмотря на бледность лица, он был бодрым и оживленным, его энергичная натура проявлялась во всем его внешнем облике.

Поздоровавшись, Дзержинский быстро подошел к столу и, не садясь на стул, сразу же взял «быка за рога».

— Вы недовольны действиями Чрезвычайной комиссии, — обращаясь к присутствующим, заявил он, — недовольны тем, что арестованы некоторые представители партии максималистов. Так или нет, товарищи рабочие?

— Так, — подтвердило несколько голосов.

— А зачем же выражать недовольство, не узнав, почему арестованы люди? — продолжал Феликс Эдмундович. — В ваших глазах арестованные максималисты — в прошлом революционеры. Да, я подтверждаю это. Скажу вам больше: с некоторыми из них я даже сидел в царской тюрьме. Но разве максималисты арестованы за прошлое? Они арестованы за настоящее, за их преступные действия против Советской власти и интересов пролетариата.

ЧК существует не для того, чтобы с бухты-барахты бить каждого встречного и поперечного. Она — карающий меч революции и разит только врагов революции. И кто оказался в лагере врага, в одном стане с белогвардейцами и иностранными интервентами, пусть отвечает за содеянное. Нельзя уйти от суда людского, прикрываясь вывеской той или иной партии, может быть революционной при царизме. Могу заверить вас, что никто, не причастный к контрреволюции, не пострадает. В то же время, говорю вам открыто, виновные в черных, грязных делах понесут строгую кару, каждый по своим заслугам. Поступить иначе — означает предать дело Октябрьской революции и социализма, дело, ради торжества которого пролито столько крови и принесено столько жертв.

Теперь решайте сами, товарищи, можно ли арестованных максималистов, обвиняемых в контрреволюции, без разбора дела освободить из тюрьмы и дать им возможность снова продолжать преступную деятельность, — заключил Дзержинский.

— Нельзя! Пусть сидят до разбора дела! Интересы революции дороже всего! — ответили присутствующие, все еще находясь под впечатлением только что услышанных слов.

Всем казалось, что наша беседа подошла к концу. Но в это время член комиссии Хренов, наиболее заядлый максималист, неожиданно спросил:

— Скажите, Дзержинский, неужели вы, большой революционер, бывший царский узник и каторжник, можете легко карать людей, вплоть до расстрела?

На лице Дзержинского вспыхнули красные пятна, он обвел присутствующих пристальным взглядом и сказал:

— Нет, не легко, очень тяжело. Но теперь я спрошу вас: если рабочий класс проявит жалость к своим врагам, пролившим море человеческой крови, что произойдет с ним самим? А произойдет то, что он не устоит в борьбе. Тогда победившая буржуазия расстреляет и повесит сотни тысяч рабочих и крестьян, устелет трупами улицы городов и сел и, будьте уверены, не проявит никакой жалости.

Перед нами пример Парижской коммуны. Вспомним, как французская буржуазия расправлялась с побежденными коммунарами, как она варварски расстреливала и терзала их. У нас, в случае поражения революции, повторится то же самое в невиданных размерах. А разве зверства, расстрелы, нечеловеческие пытки, творимые Колчаком, Деникиным и другими белогвардейцами-палачами, не служат для трудящихся масс страшным предупреждением?

Вопрос стоит так: или мы их, или они нас. Но есть большая разница между нами и нашими врагами. Мы боремся, чтобы освободиться от цепей рабства и установить лучшую жизнь для всех трудящихся. Они борются, чтобы снова надеть на нас цепи рабства и вернуть себе праздную, развратную жизнь. Так что дело не в том, легко или тяжело расправляться с врагами, а в том, в интересах какого класса ведется эта расправа и каким целям она служит.

Предвзято заданный вопрос обернулся против того, кто его задал. Ответ Дзержинского помог членам нашей комиссии еще лучше уразуметь, на страже чьих интересов стоит Чрезвычайная комиссия и в какой сложной обстановке ей приходится работать.

— Прошу по-честному, по-рабочему, не лукавя, рассказать товарищам на митинге все, что узнали и услышали здесь, — таким напутствием, пожимая нам руки, проводил Феликс Эдмундович членов комиссии.

— Какой превосходный человек! — спускаясь по лестнице, взволнованно сказал Егор Минаев, один из членов комиссии.

Мне неоднократно приходилось встречаться с Феликсом Эдмундовичем и раньше и впоследствии, но эту встречу память запечатлела особенно крепко.

Выйдя из МЧК и повернув с Лубянки на Кузнецкий мост, мы остановились недалеко от того места, где теперь стоит памятник В. В. Воровскому.

Нужно было решить вопрос о докладчике на митинге от лица комиссии. Помня установку МК РКП(б), я предложил выставить докладчиком кого-нибудь из рабочих и назвал булочника Григорьева. Забицкий охотно согласился, он надеялся, что Рябой (так все звали Григорьева) разнесет и ЧК и большевиков по всем статьям, так как до сих пор он слыл у максималистов опытным оратором.

Зная Григорьева как честного, но заблуждающегося рабочего и видя, как он воспринял информацию Манцева и особенно речь Дзержинского, я был уверен, что он не покривит душой и расскажет на митинге чистую правду.

Когда комиссия вернулась в клуб, митинг был в полном сборе. Все с нетерпением ждали, что скажут посланные. За время нашего отсутствия, как выяснилось потом, максималисты распустили слух, что из МЧК вернется один Носков, а остальные члены комиссии якобы уже арестованы и увезены в «Бутырки». Эта провокация обернулась против самих максималистов, как только рабочие увидели, что комиссия возвратилась в полном составе.

Своим сообщением о переговорах с МЧК Григорьев разочаровал максималистов. Он добросовестно рассказал собравшимся обо всем, что говорили Манцев и Дзержинский по делу арестованных. В заключение докладчик повторил слова Дзержинского о том, что максималисты арестованы не за идеи, а за преступления против Советской власти. По делу всех находящихся под арестом ведется объективное следствие. Виновные, бесспорно, пострадают, невиновные немедленно получат свободу. Для того чтобы распутать клубок, нужно время, вот почему арестованные задерживаются в тюрьме.

Митинг закончился принятием резолюции, в которой признавалось невозможным освобождение арестованных до конца следствия. В ней имелась лишь просьба в МЧК об ускорении ведения следствия. Резолюция была зачитана мной и предложена от имени большинства комиссии — восьми человек. Три члена комиссии — Забицкий, булочник Хренов и рабочий Александровских железнодорожных мастерских (фамилии не помню) — выступили со своей резолюцией, требовавшей немедленного освобождения арестованных, независимо от ведения следствия.

Наша резолюция собрала примерно 60 процентов голосов, резолюция трех членов комиссии — около 25 процентов. Были и воздержавшиеся. Во время голосования со стороны максималистов и анархистов вновь послышались выкрики и ехидные реплики; в этом нашли свое выражение злоба и разочарование организаторов неудавшейся антисоветской провокации.