Останься со мной

Глава 12, в которой Василиса попадает в услужение

Молодой потомок Горыни исчез так же неожиданно, как и появился. Оставил после себя лишь горечь на губах и улетел степным ветром. Василиса закрыла ладонями лицо.

— Боги всемогущие, что я творю? — Она оперлась спиной о путеводный камень и осела наземь.

«Вот и меня интересует тот же вопрос, — на коленях возник меч, — ты почему не вернулась в мир живых вместе с ним?»

Василиса посмотрела на странный клинок. Она готова была поспорить, что еще мгновение назад его тут не было. Перевела взгляд на Калин-мост и пожала плечами. Вот что тут ответишь? Интуиция? Понимание, что для нее проход в Явь пока закрыт? Упрямство и желание довести дело до конца, или элементарный страх? Страх своих чувств, несвоевременных и совершенно непонятных.

Ей нравился Оган — с собой-то можно быть честной. Ей приятно было думать о нем, приятно находиться рядом. Но пелена вдруг нахлынувшей любви не туманила мозг. И это было совсем не похоже на то, что она испытывала с Велимиром.

Велимир… С мыслями о женихе накатило отчаяние. Велимир умер у нее на глазах и это воспоминание оказалось настолько сильным, что раз за разом перекрывало все остальные. Тем не менее, нужно было сначала найти жениха и прояснить все, а уж потом кидаться в чужие объятия. Да и не подобает ей так себя вести, не вправе она бросать тень на царскую семью. Мысль эта пришла… и неожиданно пропала, не возымев прежнего эффекта.

«Да, уж там и без меня тени столько, что ни зги не видно. Интересно: то, что Горыня сказал Огану про Щура, относится и к роду Премудрых? Тогда как они будут без той, древней Василисы, которая силой своей хранила потомков? Это ж не просто семья, а целая династия царская. Спросить бы у кого мудрости, да разве сыщешь ее тут? Ладно, хватит спиной камень путеводный подпирать. Лучше выкинуть все лишнее из головы. Оставить мысли об Огане до иных времен и не тешить себя преждевременно надеждой на взаимные чувства. Все, надо вставать и идти искать Велимира. Тем более уже вечереет».

Василиса поднялась и огляделась. На черном каменном полотне виднелась лишь одна надпись: «Вперед?»

— Конечно, вперед, раз богатство с замужеством ты больше не предлагаешь, — ответила она, задумчиво потеребив шнурок на запястье. Прошла минута, другая, но проход в камне не появился, и дорога не возникла.

Василиса обогнула камень, закинула на плечо меч и пошла по мерзлой пустоши размеренным, ровным шагом.

«И куда ты идешь?» — поинтересовался меч через добрый промежуток времени.

Пустошь и не думала кончаться, а темная полоса леса, что виднелась на горизонте, — приближаться.

— Вперед, — обронила Василиса, не сбавляя ход.

«А почему ты уверена в том, что выбрала правильный путь и твое «вперед» именно там?» — Кощъ уже вдоволь насмотрелся девичьих воспоминаний и страхов, изучил подспудно изменившийся мир и теперь пытался понять, как быть дальше. Вся эта история с мертвым женихом очень дурно пахла и совершенно ему не нравилась. Девчонка явно храбрилась, но на душе у нее царил полный хаос. В таком состоянии хорошей судьбы не сыскать, а вот голову сложить легче легкого.

— А как же иначе? Любое движение — это дорога вперед даже когда тебе кажется, что ты топчешься на месте или скатываешься вниз. — Василиса помолчала, сама осознавая сказанное. — Да. Это понимаешь не сразу. Нужно время и умение оглянуться назад. Наверное, это две взаимодополняющие фазы жизни: движение и размышление. Следует уметь делать и то, и другое. Встать и идти, когда тошно. И уметь остановиться, когда хочется рвать и метать. При этом никогда не надо зацикливаться на чем-то одном. Постоянно несясь вперед, ты не увидишь, из чего состоит твоя жизнь, а вечно рефлексируя, увязнешь в собственных переживаниях.

«И откуда ты такая умная взялась а, потомица?» — По интонации меча было не понять, насмехается ли он, или ему действительно интересно.

— Из колодца, — Василиса постаралась придать голосу наиболее легкую интонацию, но ужас от того прыжка все еще гулял по нервам. — Знаешь, падение на дно — лучший способ узнать о своей жизни... и о своем окружении. Правда, подумать на этот счет у меня еще не было времени.

«А вот тут ты не права. Ты уже трижды начинала путь по Нави, трижды стояла перед камнем и трижды решала свою судьбу. Пусть ты еще не поняла этого, но твой выбор повлиял на конечную точку. Ты можешь хотеть одного, делать другое, а получить третье. Но дорога всегда начинается распутьем и всегда заканчивается испытанием. Два тобой пройдено. Третье впереди».

Василиса в который раз задумалась, к добру ли с ней меч или к худу? По всему выходило, что Кощъ знает гораздо больше, чем говорит. А говорит гораздо больше, чем должен.

— Что-то я не заметила никаких испытаний.

Меч хмыкнул: «В мое время бытовала поговорка: “То еще не горе. Горе будет впереди.” Вон, гляди, лес приблизился. Пойдешь туда?»

— Пойду, — Василиса с упрямой решимостью двинулась в черный провал между деревьями. Этот лес совсем не походил на тот, где она нашла жениха. В нем было тихо и безлюдно. Под ногами гулко чавкала жижа.

«Но здесь темно и жутко», — выдал очевидное меч. И вновь не понять, серьезен ли он.

Василиса остановилась.

— Тебе ли не знать, что найти себя можно, лишь заглянув в самый темный чулан.

Кощъ промолчал. Он помнил эту дорогу очень хорошо. Знал, куда она ведет. Даром, что почти два тысячелетия кануло с той поры, как шел по ней... Некогда крепкое тело все еще цеплялось за жизнь не желая умирать с рабским ошейником, а душа уже брела по миру мертвых. Но не через Калин-мост он пришел сюда, не через воды любимой Смородины. Нет, душа непокорного ведьмаря оказалась среди Мертвого леса, ибо искал он не покоя, а мести... И нашел на свою голову.

Наконец в чернильной дали зеленовато мелькнул свет. Тусклый, холодный, совершенно непохожий на тот, что дает огонь жилища. Василиса сощурилась, пытаясь разглядеть, что там горит. Увы, в лесной темноте мало что можно было разобрать. Но чем ближе она подходила, тем явственней становилось, что источник света тот непростой.

В ночной тьме светились черепа, нанизанные на частокол. А за ними виднелась изба, вросшая по самую крышу в землю.

Василиса настолько растерялась, что остановилась, не зная, как ей поступить дальше.

«Послушай меня, — подал голос меч, — сейчас здесь появится старуха. И захочет тебя в услужение. Ты с ней не спорь, правду о себе не скрывай, а главное — ничего у нее не проси. Выполнишь, как я сказал, — вернешься домой. Ошибешься — и в лучшем случае станешь Мертвый лес освещать, как эти бедняги. Поняла?»

Стоило Василисе кивнуть, как раздался жуткий свист, грохот. Поднялась метель. Из поземки, жухлых листьев и зеленоватого света черепов соткалась старуха. Страшная, горбатая, с пергаментной кожей. В истлевшей засаленной одежде и рваных лаптях.

— Тьфу ты! Сотню лет живого духа слыхом не слыхивала, видом не видывала, а нынче живой дух сам пришел! И где один, там оба. Но из двух не получится три. То, что не живет, умрет. А то, что мертвым слывет, будет жить. Ты кто такова? Зачем пожаловала?

Василиса во все глаза глядела на старуху и не могла избавиться от ощущения, что ей знаком этот холодный, хитрый прищур, свист прерывного дыхания, холод цепких пальцев. Сколько раз хозяйка Нави стояла за ее спиной? Сколько раз не получала того, за кем пришла? И вот теперь они встретились лицом к лицу. И не в чужих воспоминаниях, а наяву.

Рукоять меча обожгла руку. Боярыня сбросила с себя оцепенение. Поклонилась в пол и произнесла:

— Здрав будь, Двуликая. Звать меня Василисой, а здесь я за Велимиром Порошиным. Мне надо его в Явь вернуть и завершить суд богов.

— Знаю, знаю, — прошамкала старуха, — не по своей воле тут. Батюшка послал за новым упиром. Ну это справить можно. Пойдешь ко мне в услужение на три дня? Награжу по-царски! Любое желание исполню.

То ли слова меча так подействовали на Василису, то ли от страха, но послышалось ей в обещании старухи угроза.

— Отчего не послужить, — тем не менее согласилась она.

Старуха в ответ растянулась тонкогубой щербатой улыбкой и сделала приглашающий жест рукой.

Ворота со скрипом отворились, впуская на широкий двор. Здесь не было ни ночного мрака, ни зимы. Зеленела мягкая трава, шелестели мохнатыми иглами сосны. Горела ярким пожаром рябина. Серебрился ручей.

После тусклой, всегда одноцветной Нави подворье казалось нереально ярким. Непривычно многоцветным.

— В дом пошли, нечего тут глаза протирать. Насмотришься еще.

В доме оказалось еще чудней. Стоило им зайти, как невидимые руки сняли со старухи лапти и ветхую одежду. Бросили в печь. Подали чистую рубаху, накрыли на стол, взбили перину, а после исчезли.

Хозяйка поела, попила и перед тем, как лечь спать, говорит:

— Я уйду завтра, а ты постирай одежды, что у меня в чулане лежат, да так, чтоб они к моему приходу краше прежнего стали.

Сказала и уснула.

Василиса огляделась. Нашла укромный уголок на печке. Заползла туда, накрылась старухиным кожухом[1], положила под голову меч и тут же провалилась в сон.

Не она успела закрыть глаза, как почувствовала дымный запах степи. Вдохнула, развернулась и уткнулась в широкую грудь спящего Огана. Замерла, забыв, как дышать. Извернулась, огляделась: маленькая незнакомая комната причудливо изгибалась в свете одинокой свечи, в углах мерно сопя, спали тени. Незнакомое место, но неопасное. Хорошо.

«Интересно, вышло ли у него с братьями?» — Василиса не удержалась, прошлась указательным пальцем по широким мужским бровям, спустилась на скулу и чуть ниже по щеке, туда, где при улыбке появляется ямочка.

Оган обхватил губами одинокого исследователя, коснулся невесомым поцелуем. Приоткрыл сонные глаза, убедился, что рядом с ним Василиса, подгреб ее к себе и зарылся носом в волосы.

— Поймал, — пробормотал он сквозь сон, — не убегай...останься со мной. Я узнал... Тебя специально под Навь подвели.

— Это батюшка постарался, мне сама Макошь сказала. Не суйся туда, пожалуйста, там ммм… — Василиса и хотела бы продолжить, но Оган не дал ей этого сделать. Смахнул недосказанное с губ поцелуем. Огненным ураганом пленил разум. Пронесся пожаром по девичьей коже. Добрался до края рубахи, замер. Поднял глаза на сдавшуюся без боя Василису.

— Ты же мне снишься?

— Снюсь.

— А я тебе?

— И ты мне.

— Тогда все честно, — и не отрывая взгляда от лица Василисы, потянул за шнурок рубашки. Провел ладонями по плечам, разгоняя толпу мечущихся мурашек. И Василису накрыло волной. Волной холодного воздуха и жара поцелуев, общего шёпота и рваных движений. Разбуженные тени плясали в такт мерцанию свечи. Сливались в единое целое и распадались на тысячу искр…

Разбудило ее ворчание меча:

«Старуха уже давным-давно улетела, а ты спишь, словно дел нет. Вставай, забыла про полный чулан рубах нестираных?»

Василиса потянулась и села. В крохотное волоковое окошко бил свет. Прошедшая ночь осталась на губах горькой сладостью. Куда полез Оган, а главное — зачем? Какое ему дело до ее бед? Но нет же, дал обещание и пошел его исполнять, лишь собственным словом гонимый. А если и впрямь родной отец отправил ее в Навь, подстроив смерть Велимира, то ждет змеича большая беда.

«Эх, и весточку не пошлешь. Вот дуреха! Ночью надо было не в тепле мужских рук нежиться, а отговаривать».

Ее душевные переживания прервал меч: «Ты будешь за работу браться? Рубахи, знаешь ли, сами себя не постирают. Прошло время размышлений, настала пора действий. Давай, бегом».

— А ты мне разве не поможешь? – Василиса все еще пребывала в ночных думах.

Если бы клинок мог закатить глаза, то непременно сделал бы это.

«Ну, я точно не похож на родовую куклу, а ты не напоминаешь мне деву в беде. Так что сама справляйся. Ведьма ты или погулять в Навь вышла?»

Ведьмой себя Василиса не ощущала, но за работу пришлось браться. Она отворила дверь в чулан и едва успела отскочить от обрушившейся на нее горы грязного белья. Огляделась. Выудила из-под стола старую корзину, вытрясла из нее пауков и сгрузила одежду. За бочкой с огурцами нашла рубель, а в подклети ступу, доверху наполненную крепким щелоком. Все это снесла к ручью. Опустила руку в воду и тут же отдернула. Не вода, а лед жидкий.

— Так я только пальцы себе отморожу, — Василиса задумчиво посмотрела на ручей. Журчит себе, искрится. С одного бережка нечто, на заводь похожее. Если камнями обложить да мхом заткнуть, то вода почти сочиться не будет. Сказано – сделано. А пока суд да дело костерок разожгла. Ни трута не понадобилось, ни тряпицы. Стоило один раз кремнем провести, как запрыгали веселые искры, накинулись на сухие ветки, стали их грызть, да камни калить. Те камни если в воду кинуть, нагреют ее. А следом можно щелок лить, да рубахи бить.

Но стоило взять первую одежду, как перед Василисой закружились чужие дела, мысли, речи.

Боярыня услышала, как наяву, голос мачехи. Вот та считает гривны, вот кружится возле зеркала, примеривая новый туалет. Вот рыдает, уткнувшись в подушку, узнав, что боярство у ее мужа не наследное и сыну его не передать. Василиса отняла руки. Отдышалась, посмотрела на надутую, словно рыба-еж, рубаху.

— Вот оно значит, как... выстирать, стало быть… чтоб лучше прежнего стали. Ох, заботлива матушка Двуликая, ничего не скажешь.

Но делать нечего, пришлось, сцепив зубы, оттирать липкие пятна чужого высокомерия, жирные подтеки праздности и заскорузлую ржавчину злобы. Наконец Василиса провела рукой по лбу и кинула мачехину рубаху на рябиновый куст. Готова. Следующей шла одежда матушкиного супруга, боярина Сабурова. Бывшего купца, а ныне уважаемого гражданина. У него были заляпаны грязью нечистых сделок рукава и едким желтым страхом спина вдоль позвоночника. Эту грязь пришлось замачивать и тереть рубелем.

Все утро Василиса стирала одежду друзей, знакомых, родственников. Удаляла пятна обид, копоть гнева, подтеки лени. Она узнала чаяния и страхи царя, секреты подружек, причины ссор коллег. Ей открылись придворные тайны и подоплеки дворцовых интриг. В один прекрасный момент все смешалось и стало казаться, что нет конца человеческим порокам. Но тут, почти на самом дне корзины, ей попался, расшитый драгоценными камнями наряд царицы Катерины. Стоило коснуться его, как в Василису хлынули навязчивый страх и злость. Страх потерять свое положение и злость на каждого, кто встанет на царственном пути. Камни царапали руки, а чужие мысли раздирали душу. Перед Василисой мелькали один за другим события минувших лет, и она не могла поверить в то, что женщина, считавшаяся в Гардарике мудрейшей из жен, собственными руками травила любовниц царя, душила слуг и шантажировала милостников.

В какой-то миг Василиса увидела и узнала себя. Она помнила тот день. Ей едва исполнилось семь, они с матерью пришли во дворец на день проверки сил. Только вот сейчас все происходящее виделось глазами царицы Катерины.

Пока бастрючка играла со старой тряпичной куклой, проходя первую в своей жизни инициацию, царица ворковала с бывшей мужненой фавориткой, осыпая ее подарками. Катерина была щедра, ведь каждый дар ее нес в себе черные споры смертельных проклятий…

— Я не буду стирать это мерзкое платье! – Василиса, захлебываясь слезами, отбросила от себя наряд. — Не прикоснусь здесь ни к чему больше! – Она пнула корзину и сбежала в дом.

Стоило ветхой двери захлопнуться, как на поляне возник меч, засветился ярким светом, осыпался искрами, и где он стоял, появился черноволосый, горбоносый ведьмарь. Кощъ огляделся, покачал головой недовольно, поджал тонкие губы. Присел на корточки, раскидал камни в запруде, выпустил резвую воду на волю.

Поднял платье царицы Катерины и ту последнюю рубаху, которая из корзины выпала, кинул в ручей и произнес:

— Много в моей жизни было всякого, но одежду за слезливыми девицами достирывать не приходилось. Эй, рыбы, сколько вас тут ни есть, сплывайтесь, стекайтесь, отстирайте платье царское да рубаху молодецкую. Так, чтоб стало чище прежнего.

Закипел ручей, забурлил, наплыло рыб видимо-невидимо, мигом оттерли с одежд грязь да пятна старые. Выудил платье Кощъ, бросил, не глядя на куст рябины. А вот рубашку достал, развернул да головой покачал.

— Эх, Василисушка, не лила б ты слезы почем зря, а присмотрелась бы хорошенько к последней рубахе, небось бы и узнала о своем князе побольше. Например, отчего у него по вороту брачный узор идет, а тебя к его ложу ночами притягивает. Но нетерпеливому да горячему нраву правда в самый темный час является и самой дурной стороной поворачивается.

Вечером зареванная и тихая Василиса вышла во двор, не глядя, собрала стираное, подхватила невесть откуда взявшийся меч и, беспрерывно шмыгая носом, пошла в дом. Там прокатала каждую рубаху рубелем да сложила ровно. Вычистила золу из печи, просеяла в ступу и залила водой горячей. Пройдет пара дней, и у старухи будет новый щелок.

Только управилась, засвистел ветер, затряслось все в избе и появилась хозяйка.

— Ну что, справилась с заданием? – поинтересовалась она у Василисы. Но боярыня лишь голову понурила и молчит в ответ. Пришлось старухе самой в чулан лезть да все проверять. Довольна осталась работой, не к чему придраться. Крикнула, свистнула, тут же появились призрачные руки, сняли с нее рваные лапти и ветхую одежду. Бросили в печь. Подали чистую рубаху, накрыли на стол, взбили перину, а после исчезли. Села Двуликая за стол и говорит:

— Хорошо ты послужила мне сегодня, спрашивай. Даю тебе право на один вопрос. Отвечу на него честно и бесхитростно.

Постояла Василиса, уперши взгляд в пол, а потом не выдержала, спросила:

— Зачем стирать те рубахи? Ведь люди все равно добрее не станут.

Долго смотрела Макошь на свою работницу, долго молчала, думая, как бы сказать, чтоб в науку пошло. Чай не каждый день к ней на инициацию ведьмы-моры приходят. Да еще такие стойкие. Сколько лет ее испытывать пришлось, сколько раз на распутье ставить, как хитро дороги сводить, чтоб наконец у своей избушки увидеть. Понятно, что девчонке сейчас нелегко, хоть ей Кощъ помогает, хранит кровинку и в обиду не дает, но испытание – это ведь только половина урока. Мало дело сделать, надо еще науку понять. А мудрость — вещь такая: насильно ею не накормишь и впрок сыт не будешь.

— Ну, тут великой тайны нет. При рождении каждому телу дается душа. Чистая, целая, беспамятная, безграничная. Порой нужна не одна сотня лет, чтоб душу эту к рождению подготовить. Но всякий человек – дитя хаоса. Он не видит ровных троп и гармоничных решений, а сам торит путь, подспудно уничтожая мир, попирая его законы. Только вот не знают люди, что нет мира вовне – Мир только внутри, и у каждого он свой. Тот Мир и есть душа. Пока человек жив, его душе можно помочь. Этим занимаются мои жрицы – моры. Они способны приходить к тем, кого знают во снах, и чистить их души. А иногда и умы. – Старуха хитро улыбнулась и продолжила: — Но после смерти отвечать за содеянное придется тому, кто не смог уберечь свою душу, кто разломал, растрепал ее дурными делами. Вот и ходят по Нави тени, ищут путь к реке-Смородине, но память о грехах содеянных тяжелее любых оков, крепче тюрем. Но иначе никак, только через раскаяние, через понимание, через жертву возможно отчистить душу. Сделать ее вновь целой, беспамятной и безграничной. Сделать ее снова Миром. Потому-то ты сегодня не просто людскую одежду стирала, а убирала грязь с их душ. Но вижу, эта работа подарила тебе сплошь тревоги и сомнения. Что ж, следующая должна от них избавить. Завтра я уйду, а ты вымети мой дом от сора. Вычисти его, а после истопи баню докрасна и жди меня. Буду тебя веником дубовым охаживать.

Сказала и заснула. А у Василисы ни в одном глазу. Одна дума другой темнее, одна мысль другой тяжелее. И кажется, как нет конца и края у этой ночи, не будет и у ее испытаний. Сама сгинет, Велимира не спасет и Оган из-за нее пропадет.

«Хватит печалиться, Василисушка, спи давай. Утро-вечера мудренее», — не выдержал меч.

— Это ты мне помог? Ты рубахи достирал?

«Нет, куколка родовая, — фыркнул клинок. Помолчал, а потом добавил: — Вижу, что не учил тебя никто. Выросла, как крапива дорожная. Вроде толковая трава, а ума придать мало кто может. Так вот, у каждого испытания есть обратная сторона. Да, тебе сегодня было тяжело, больно и плохо. Но в награду ты получила знания и чужие тайны. Используй их с умом. Однако до конца ты не справилась, показала свою слабость, не достирала последнюю рубаху».

— А чья она была? – Василиса затаила дыхание в ожидании ответа.

— Огана Горыныча, молодого князя, с которым ты идти в мир живых отказалась.

Василиса почувствовала, как дрожь, что собралась на затылке во время речи Коща, холодной лавиной обрушилась на тело.

— Может и неплохо, что я не знаю его тайн.

«Не может! — отрезал меч. — Лучше знать и принять, чем не знать вовсе. А теперь спи. Завтра дел много».

Спала все же Василиса плохо, вертелась, как угорь на углях, просыпалась от любого шороха и совершенно не видела снов.

Утром она встала раньше солнца. Уставшая и разбитая. Первым делом заглянула в чулан, не лежат ли рубашки. Авось выйдет рассмотреть ту, последнюю. Но нет, полки оказались пусты, а вот метла, как и положено, стояла у скамьи напротив входа, извещая о том, что хозяйки нет дома. Значит, следовало приниматься за уборку.

«Надо же, тяжелая какая, и рукоять толстая», — посетовала Василиса на метелку, едва приняв ее в руки.

Работа в то утро не спорилась. Метла не вычищала сор, а лишь поднимала его в воздух. Он летал серыми грузными мухами, садился на лавки, прятался за занавески, забивался в плетенья половиков. Вскоре образовалось столько пыли, что дышать стало нечем. Чихая и протирая слезящиеся глаза, Василиса вывалилась на улицу.

— Что ж за напасть такая, чем больше мету, тем грязнее становится?! Да и пакость эта ни поднять, ни опустить, — Василиса в сердцах потрясла метлой. Та, не привыкшая к подобному обращению, вырвалась из рук и взмыла в воздух.

«Тут все просто, — подал голос прислоненный к завалинке меч. — То не обычная грязь, а дурные мысли и навязчивые желания. Мало того, что их к Двуликой со всего света несет, так ты еще и своих добавила. Кто всю ночь не спал, ворочался, да думы думал? Пустые, сорные. Что тебе с прошлого? О будущем печься надо, а оно у тебя под вопросом, если голову не очистишь! Кто тебя тревожит? Царица, которая сжила со свету твою мать? Ты всегда ей сможешь отомстить. Для моры не существует замков и охранных заклятий. Единственный их ограничитель — собственная совесть. Царь, который отправил тебя за тридевять земель в царство самой Смерти? Скажи ему спасибо. Иначе сидеть тебе веки вечные пустышкой в самом дальнем феоде Гардарики. Переживаешь о себе? Брось, должна уже была догадаться, что не вернешься назад. Из Нави всегда возвращается кто-то иной. Велимир тебя тревожит? Тут и вовсе сплошь дурь девичья. Нет у тебя перед ним действительных долгов, только мнимые. Оган? А толку в тех мыслях, если ты очевидное не готова принять? Хочешь получить ясный ответ, задай четкий вопрос, а у тебя на него духу не хватает. И не хватит, если все время новую жизнь в старое платье рядить. Макошь вон каждый день свою рубаху сжигает! Поэтому хватит рассиживаться, марш ветки для собственной метлы собирать! Удастся услышать те, что тебе подходят, считай, полдела сделала».

Василиса слушала отповедь меча, не оборачиваясь, и все казалось ей, что стоит за спиной высокий, худощавый ведьмарь и журит ее, словно дитя неразумное. Вчера делом ей помог, сегодня словом напутственным.

— Спасибо тебе большое.

«Пожалуйста, Василисушка, — в мысленном голосе меча мелькнули те самые, отеческие нотки, что она слышала ранее. — Только это еще не помощь — помощь будет впереди».

Делать нечего — пришлось подниматься и идти искать прутья для метлы под руку.

Небольшая роща за домом старухи молчала. Не шелестел листвой ветер, птицы не играли в ветвях. Деревья замерли, прислушиваясь к незнакомой ведьме. А та в свою очередь пыталась найти близкое ей по духу.

Увы, чуда не произошло. Кругом стояла тишина. Накатила усталость, Василиса села на мягкие шуршащие листья, зарылась пальцами в мох. Верно сказал Кощъ. Пришло время остановиться, обернуться и посмотреть на свою жизнь. Принять ее и впервые решить, что хочется самой, невзирая на статус, долг и нормы общества. Ведь Навь не только освободила ее от царских клятв, но и очистила от шелухи условностей, вскрыла слабости. Позволила быть собой и узреть действительно важное.

Сила Земли током пронзила тело, пронеслась по нервам, заколола на кончиках пальцев. Обострила слух. Умыла глаза. Раскрылась сотней запахов и звуков.

В двух шагах призывно запахла сосна. Василиса открыла ей душу: мол, смотри, ничего не скрываю, примешь меня? В ответ с дерева упало три ветви и целый град шишек. Чуть дальше затрещал орешник - борец с темными силами. Вспыхнул алым пожаром клен. Конечно, куда ж ей теперь без огня.

Споро взялась Василиса за работу, и вскоре не метла, но добрый веник был готов. Осталось лишь расплести волосы, достать из них шелковые ленты, обвить ими крест на крест рукоять, а косу завязать узлом, чтобы не трепалась.

С собственным веником работа пошла быстрее. Сор уже не летал по всей избе, не разбегался и не прятался по углам. Василиса растопила печь, кинула в нее сосновых шишек, очищая дом от скверны, принялась жечь чужие дурные мысли и пустые желания. Те, что были поменьше, горели легко и быстро, а вот большие, успевшие уплотниться, поверить в свою истинность, путались в прутьях, цеплялись изо всех сил за устье печи, верещали на разные голоса:

«Я хороша собой и смогу покорить столицу, помоги мне, Макошь, найти покровителя».

«Я боярский сын, а не хвост собачий! Что значит жить по средствам?!»

«Двуликая, дай мне денег, и я обязательно отыграюсь».

«Замуж доче надо! Все кругом свадьбы играют, лишь она, как дура, без мужика в доме».

Кощъ сидел на крыльце и слушал дурные крики людских идей. Пока мысли маленькие, неявные, их можно вымести и сжечь, но как только они становятся навязчивыми или обретают силу желаний, Макошь их начинает замечать. И редко облагодетельствованный ею становится по-настоящему счастлив... У Двуликой своеобразное чувство юмора. Интересно, до каких размеров разрослась тогда его жажда мести? И сколько ему еще предстоит пройти дорог, сколько близких людей потерять, прежде чем божественная старуха посчитает, что урок выучен? И как бы не задеть своей судьбой девчонку, что с таким упорством идет по пути моры? И что делать с миром, в котором истреблено ведьмовство и отмирает магия?

Вопросы, вопросы…

Ведьмарь набрал полную грудь воздуха и задержал дыхание, пока в глазах не появилась рябь. Обманчивые минуты покоя подходили к концу. Но здесь и сейчас ему нравилось решать мелкие задачи. Кощъ знал, что порой именно с маленького камешка начинает свой сход лавина. Ладно, нужно помочь Василисе, а то она, увязнув в уборке дома, совсем позабыла о бане. Вернется старуха, увидит невыполненное задание, щадить не станет. Он поднялся и, не торопясь, дошел до самого края подворья, туда, где стояла, покосившись, маленькая курная баня. Согнулся в три погибели и протиснулся внутрь. В крохотной парной из всех щелей бил свет. Кривенькая печь держалась на одной лишь копоти.

— Да, давно к тебе, старая, ведьмы на инициацию не приходили. Обветшало все. Ладно, тут невелика помощь. Эй, мыши полевые, сколько вас ни есть, сбегайтесь, собирайтесь. Несите комья земли с травой, конопатьте стены, забивайте щели в печи, чтобы были крепче прежнего!

Пока мыши чинили баню, Кощь наколол дров, наносил воды, разжег огонь в печи да подпер дверь поленцем. Как раз, как Василиса закончит работу, баня докрасна истопится.

Выметенная и вымытая изба блестела чистотой. Василиса даже половики вынесла во двор и выбила. И лишь когда работа подошла к концу, вспомнила еще об одном наказе. Всплеснула руками и помчалась к бане. Та как раз перестала коптить. Боярыня огляделась, но нигде не узрев помощника, принялась чистить печь да мыть лавки от копоти. Только управила все, выпустила последний угар с камней, только застелила пол золотистой соломой да запарила веники душистые, как засвистел ветер во дворе, затряслась земля, являя хозяйку.

Старуха придирчиво осмотрела дом, приказала Василисе достать квас с ледника да погнала ее в баню. Весь вечер свистел веник, клубился пар, да лилась ледяная вода. Василисе казалось, что Двуликая трижды выбила из нее дух и трижды вернула его обратно в тело.

И вот, когда парный банный воздух сменился сухим, смолистым ароматом избы, Макошь достала из ларца золотой гребень и поманила к себе Василису.

— Садись, буду волосы чесать. Вот дела! Уже не девка, а косы так никто и не переплел. Что за век, все торопятся и всегда не успевают.

Василиса послушно села на пол перед хозяйкой Нави и позволила золотому гребню рассечь волну волос. Спину холодило дыхание Смерти, но страха не было. Кощъ прав: ей не вернуться из Нави прежней. Голова сделалась тяжелой, а тело, напротив, кисельным, зыбким. Василиса попыталась пошевелить рукой, но поняла, что та не подчиняется ей. Старуха тем временем водила неспешно гребнем.

— Все в этом мире заключено в круг: течение времени, оборот воды, человеческая жизнь. Умирая, мы отдаем тело земле. Это малая плата за ее щедрость. Сны тоже замкнуты, они не подвластны времени и людским желаниям. Сны – это целые миры, спрятанные внутри людей. И только моры знают тропы, по которым можно попасть туда. Только моры умеют привязать сны ко времени, уплотнить их, сделать осязаемыми. Они таятся в тени человеческого сознания, танцуют на нитях памяти и филигранно плетут кружево бытия.

— Как же ты допустила, что мор извели всех? — слова давались с трудом. Каждое продиралось через сознание, заставляя губы шевелиться.

Макошь словно не замечала состояния своей гостьи. Она отложила гребень и принялась плести хитрую косу.

— Их и было немного. Моры ведь не просто ведьмы, это жрицы, лично мной посвящённые. А раз так, то нет нужды лишний раз о своих силах баять.

— Оган знает и домовой его.

— О них не тревожься. Не расскажет уже ничего молодой князь. Скоро гостем моим будет.

Василиса попыталась развернуться, успеть посмотреть в глаза Двуликой, понять, что значит небрежно брошенная ею фраза, но пространство кружилось вместе с ней, являя лишь край печи да угол дома, забитый паклей. Двуликая тем временем достала вытканную ромбами ленту и стала стягивать ей прическу.

— Ты хорошо послужила мне. Осталось только одно задание. На моём плетне двенадцать колов, на одиннадцати насажены черепа, а вот последний пуст. Принесешь череп — выполню любое твое желание. Ну а нет... На «нет», как говорится, и суда нет. А ты ведь за судом в Навь пришла?

— За правдой я пришла.

— Хороший ответ! Правильный. В Нави от правды не скроешься. Не сбежишь, – рассмеялась Двуликая, и оцепенение тут же спало. — Принимай работу.

Прямо напротив возникло зеркало. Огромное, размером с дверь, в резной тяжелой раме. В этом зеркале отразилась одна лишь Василиса. Нагая, белокожая, с блестящими, словно у кошки, глазами и в великолепном свадебном уборе.

«Так еще убирают девиц, когда хоронят», — пришла и осталась непрошеная мысль. Но Василиса не стала произносить ее вслух, а лишь повернулась, посмотрела на Макошь снизу вверх и поблагодарила.

— На здоровье, а теперь гляди, не то поздно будет.

Не успела Василиса спросить, куда смотреть, как из зеркала потянуло лесной сыростью. Пахнуло мерзлой листвой. Василиса обернулась и увидела себя, бредущую по темной лесной тропинке…

----

[1] Кожух — тулуп из овчины.