Останься со мной

Глава 14, в которой все заканчивается хорошо

Зеркало давно показывало лишь отражение, а Василиса так и продолжала сидеть молчаливая и нагая, с прямой, словно палка, спиной. То, что она увидела сейчас… Нет, то, что она пережила, осознавалось с трудом. Голова наполнилась гулом. Ни одной дельной мысли, сплошной прибой. Макошь тоже молчала, сидела у резной прялки да тянула едва видимую нить. Василиса поднялась, оделась, взяла меч и вышла во двор. Словно кукла шарнирная. Шаг, шаг, поворот, калитка. Что может быть проще? Углубиться в лесную чащу, затеряться среди душ и не помнить то, что пришлось пережить.

— Что дальше-то делать?

Морозный воздух затянул душу тонким искристым льдом, притупил все сжигающее отчаяние. Василиса оперлась рукой о калитку. Бросила взгляд на запястье. Пусто. Она подняла вторую руку, даже пальцами прошлась по ней. Нет шнурка. А в бане он был!

Память тут же показала мост и проклятье, брошенное в Велимира.

— Так что же получается, это все наяву со мной было?

«Было, и не раз, — подал голос меч, — И продолжится, пока ордалию не пройдешь. Ты сама просила суд богов. Вот он.

— Ты был там тогда со мной! Ты оставил меня! Я звала, а ты не пришел! И в другой раз… Боги, я помню, как он рвал меня, пытаясь насытиться. Сколько раз я выводила Велимира к мосту? Сколько раз видела смерть Огана? Сколько раз умирала сама?! Но раз я жива, значит и все остальные тоже. — Ноги подкосились. Василиса в ужасе отшатнулась от леса. К горлу подступила истерика. Теперь под каждой ветвью ей чудилась тень упира. В каждой инистой ветке кинжал поповича.

Василиса осела наземь и закрыла лицо руками. Было такое чувство, словно Навь растерзала ее на куски, разбросала плоть по снежным лесам и полям. Да так, что не собрать себя более, сколько не ищи. Кощъ молча ждал. Он не умел утешать и впервые за долгую жизнь сожалел о том. Он ранее не видел, как проходят ведьминские инициации и не ведал каково девчонкам после испытаний Двуликой. Одно он знал наверняка: ведьма, опустившаяся на самое дно своей души и сумевшая, поднявшись, увидеть свет, достигает небывалой мудрости. А значит небывалой силы. Так же Кощъ знал, что он, как всякий мужчина, может помочь, защитить, оградить советом. Но поднять голову к свету ведьма должна сама.

«Считается, что все минувшее, настоящее и будущее уже случилось в Нави, при том не единожды, — произнес он, когда всхлипы стали тише, — Навь — это не только и не столько мир мертвых. Навь — это сосредоточие множества путей. Моры ходят по ним и не теряются. Они знают, что время похоже на клубок, ссученный из множества нитей, и умеют потянуть нужную, дабы видеть в какой момент ступить на нужную тропу и когда с нее сойти. Они могут попасть в любой день, в любой сон, к любому существу. Чужие сны для мор, как двери во времени и пространсве. Вспомни, ты ведь видела свадьбу моей дочери, и меня видела, но как если было это тысячу лет назад?»

— Я думала, мне Василиса показала.

«Ха, — усмехнулся Кощъ, — я нашел в твоей памяти такую штуку — синематограф. Ни грана магии, только свет и картинки. Но тут не так, ты видела прошлое, потому что ступила на нужную тропу. Дочь моя тоже была морой. Она показала тебе путь, но пошла по нему ты сама. Так же делает и Двуликая. Однако Навь коварна. Все, что не происходит тут, одновременно и происходит».

— Значит, Велимир действительно хотел стать упиром?.. А я могу вернуться в прошлое, присниться ему и отговорить?

«Боюсь, что нет, девочка моя. У каждой дороги есть не только конец, но и начало. Раз ты стоишь здесь, значит, начало у этой истории — именно желание твоего жениха стать упиром. Не будь этого, не было и тебя. Здесь. И сейчас».

— Получается, мне все равно придется выйти за калитку и встретиться с Велимиром. В этом последнее испытание, да? Знать, бояться и все равно идти?

«Верно, Василисушка. А еще в том, чтобы всегда помнить, кто ты».

— И как мне тогда от упира сберечься? Он ведь не только кровь мою пил, но силами моими кормился?

Меч надолго замолчал, и Василисе уже стало казаться, что не получит она ответа на свой вопрос, но Кощей заговорил:

«Вот это служба, так уж служба. Не просто помочь тебе будет. Я ведь не из серебра сделан, для защиты от нежити не предназначен. Да и ведьмовство мое темное, холодное, чаще смерть сеять приходилось, чем жизнь спасать. Хорошо, что в тебе моя кровь течет, авось сдюжим. Только пообещай мне, что не выпустишь больше из рук, а в Яви отдашь первому, кто попросит».

Горько стало Василисе, не хотелось ей о расставании думать. Как-то естественно и незаметно заменил ей Кощъ отца, и по девичьей глупости своей, надеялась она, что так будет всегда. Тем не менее, помня силу слов и обещаний, твердо заверила Кощея, что выполнит его наказ.

«Хорошо, тогда возьми меня в левую руку и очерти острием круг на земле, воткни меня в центр того круга, положи руку на лезвие под крестовину и медленно веди ею вниз до самой земли, приговаривая: встану, выйду из дверей. Из ворот в ворота. Шагом в поле, бегом в лес, к берегам Калин-реки. Посреди воды широкой стоит стол-престол, на том столе сидит ворон черный, ворон черный-обреченный. Он клюв точит не златой, не медяный – серебром окованный, от умертвий заговоренный. Дал мне, ворон, рубаху красну, ширинку жемчужну, мониста звонкие, из дедовского ларца взятые. Крепок ларец и слово мое крепко. Ни достать, ни взять, ни вкусить без дозволенья моего. Век по веку. Навсегда».

С последними словами спустилась рука до самой земли. Впиталась кровь в лезвие, затянулась рана, оставив на ладони шрам, плотный, розовый, памятный.

Василиса поднялась, достала меч из земли, отерла рукавом.

— Чудной какой заговор. Необычный. Спасибо. Ну что, пойдем?

Она ждала в ответ нечто привычно-насмешливое, вроде: «Пойдем, конечно, упиров бояться – в Навь не ходить», но меч молчал.

— Кощъ.

Тишина.

— Кощей…дедушка… ну ты чего?

Нет ответа. Отдал древний ведьмарь все силы накопленные, отдал на заговор непривычный, защитный. Заснул, а когда очнется, неведомо.

Василиса замерла, оглушенная тишиной и пониманием того, кого только что лишилась, так и не успев сказать самого главного, самого нужного. Вот она детская слепота, мы радуемся родительской заботе, мы пытаемся спорить или принимаем ее, мы злимся, уворачиваемся, но вновь идем и каждый раз думаем, что она будет с нами, всегда. Неизменно. И понимаем, что это не так. Единственное, что остается нам, так это принять потерю. Сохранить и приумножить, чтобы потом отдать всю без остатка уже своим детям.

— Спасибо тебе за все, дедушка, спасибо за мудрость отеческую и любовь. Мне жаль, что я не успела тебе сказать, как дорог ты мне стал.

Она настежь распахнула калитку и нырнула в черную густоту леса.

«Что ж, нужная мне тропа, раз ты существуешь, ложись мне под ноги, пойдем искать Велимира и дорогу домой, там муж, небось, ждет некормленый».

Дорога и впрямь не стала петлять, мерцала во тьме серебристой дымкой. Стелилась ровно и гладко. Наконец в лесной тишине послышались шаги. Грузные, скрипучие, спешные. Василиса нырнула в тень деревьев, прислонилась к стволу, позволяя теням укрыть ее. Привычные к темноте глаза разглядели Велимира. В нем мало осталось человеческих черт, странно, что она не углядела это в прошлый раз. Исчез отглаженный костюм, обвисли и закрыли нижнюю часть лица некогда завитые усы, торчала в разные стороны растрепанная шевелюра. Грязная, в подтеках крови рубашка-душа вросла в плоть, и было непонятно, где заканчивается кожа мертвяка и начинается полотно. Не снимешь такую, не отстираешь, разве что всего в Смородину окунуть. Василисе мысль понравилась. То, что было при жизни Велимиром, проскочило несколько саженей, потом вернулось, стало крутиться, обнюхивая землю.

— Меня ищешь? — Василиса вышла из тени.

Упир потянул носом воздух.

— Тебя. Нити нет… истончилась, исчезла. Вот она, женская верность. Не успел жених мост перейти, а ты с другим милуешься.

— Угу, пойдем, — Василиса вдруг поняла, что слова Велимира больше не трогают ее. Перегорело все внутри, осыпалось пеплом, да растащилось башмаками. И не смерть Велимира тому виной, а жизнь его и поступки. Хороший врач, неплохой в общем-то человек. Спасая постоянно жизни, он посчитал, что взять две чужие – это небольшая плата за все свершенное добро. Хорошие люди тоже совершают дурные поступки. Только вот не все зло настолько явно корежит душу.

Упир попытался коснуться Василисы, но та отступила на шаг.

— Не надо объятий, пошли.

— Куда? – мертвяк не мог прицепиться к эмоциям и с голоду злился сам.

— Вперед, там журчат воды Смородины.

— Так не терпится увидеть муженька? А ведь он лгал тебе все это время, не веришь, смотри! — Велимир сделал пасс рукой, и Василиса увидела корчму, Огана и незнакомого мужчину в форме поповича. Сердце болезненно сжалось.

«Тут все просто. Мы были сговорены с детства. Естественно, Василисе никто не сообщал. Мой отец искренне считает, что молодые должны вдоволь нагуляться перед свадьбой, тогда сильнее ценить будут стабильность внутри семьи. Но когда настал черед клятв, оказалось, что царевна вместо брачного венца предпочла суд богов», — неторопливо рассказывал князь, попивая черный кофе из яркой глазированной чашки.

Василиса почувствовала, как поднимается со дна души кипучая ярость. Почувствовала и приказала ей улечься немедленно туда, где была. Вот выйдет из Нави, поймает своего змея за хвост и выщиплет все перья до единого, пока не сознается тот, каким таким образом он ее на себе женил, да еще согласия не спросив. А потом забыл сказать об этом. Не то чтоб она была против, но понять, что за ерунда творится, очень хотелось. Но вот упиру до этого не должно быть дела.

— Конечно, тороплюсь, и так задержалась тут из-за тебя дольше положенного. Ни тебе завески вышитой, ни пира царского. Только мокрый снег Нави. Я, конечно, знаю, что в древние времена свадебный ритуал совмещался с погребальным обрядом, но уж никак не думала, что отец с сударем Гором Смогичем окажутся так старомодны.

Круглые, словно блюдца, глаза упира стали ей наградой.

— То есть, это правда?

— А ты как думал? Что мой батюшка родной свою кровиночку по собственной воле на откорм упиру отдаст? Велимир, хороший мой, ну ты чего? Пошли, не стой.

Мертвяк растерялся окончательно. Он не знал, что и думать. В Нави солгать нельзя. Можно юлить, недоговаривать, его к этому готовили, об этом постоянно говорил Учитель. Учителю Велимир верил, именно он нашел едва живого мага, поделился своей кровью, силой, знаниями. Именно он указал на нелюдимую чернокосую девчонку и сказал, что такая пойдет за ним в огонь, в воду, да хоть к самой Макоши на порог. Велимир не верил, присматривался. Девка как девка. Упряма, не глупа, красива, не заносчива. Амбициозна и при этом мнительна. Не самый плохой женский букет. Но учитель настаивал, а тут еще, как специально, Лазарев со своими притязаниями: как не защитить студентку? Защитил на свою голову. Лишился всего, но учитель был доволен, он говорил, что любовь этой глупышки важнее должностей и званий. И действительно суд оказался не так страшен, как можно было предполагать, да его сослали в дальний феод, но не разжаловали до простого врача, а повысили. Велимир помнил, как стоял, ничего не понимая, и вдруг к нему подошел царский помощник, посмотрел пристально, покачал головой в такт своим мыслям и произнес: «Надеюсь, вы знаете, что спасли от гибели не простую студентку». В тот же вечер Учитель раскрыл секрет, кем является молодая любовница Велимира. Лекарь от ужаса едва не рвал на себе волосы. Переезд в Восточный феод теперь казался спасением, но Учитель лишь расхохотался на все жалкие обещания пресечь общение с Василисой. «Глупец, неужели ты забыл все, чему я тебя учил. Для того чтобы получить долгую жизнь и продолжать дело Мертвого бога, нам нужно две жертвы. Одна с крепкой связью, способная вывести твою душу из Нави, и вторая с крепким телом, способная носить тебя не одно столетие. Тело мы найдем, а вот связь с девчонкой плети сам. Готовься, настанет черед, и ты во имя нашего бога, сделаешь шаг во тьму».

В Нави невозможно солгать, но в Яви легко. Неужели все эти годы Учитель водил его за нос? И он нужен Культу не как полноправный член, а как жертвенный баран?

Тем временем Смородину было уже не только слышно, но и видно. Ее темные воды обволакивал кисейный туман. То там, то тут сновали души, сумевшие найти путь и теперь без устали стиравшие свои призрачные рубахи.

— Куда ты меня привела? — Велимир с ужасом глядел на воду. — Я просил тебя вернуть меня в мир живых. Ты обещала!

— Так я и держу слово. На том берегу Явь. Иди. Хочешь, могу зайти в воду вместе с тобой. – Василиса стала так, чтоб перегородить путь к отступлению. Велимир понял, что у него нет шанса улизнуть, ощерился зубастой пастью и бросился на Василису. Но девчонка и тут не оплошала, она словно знала, что навий поступит именно так. Отступила назад и в бок, занесла клинок, зажмурилась и рубанула.

Это в мире живых упиры быстрее и сильнее любого мага. В Нави это просто отяжеленная грузом вины, исковерканная содеянным душа.

Раздался всплеск воды. Василиса открыла глаза. Тяжелое тело мага, шипя и пузырясь, растворялось в Смородине, оставляя после себя лишь грязную рубаху. Василиса села на корточки, желая притянуть несчастную душу к себе.

— Не тронь. Сама отстираю.

Позади стояла Макошь с головой Велимира в руках. На глазах у Василисы голова стала сохнуть, белеть, пока не превратилась в гладкий череп.

— Зажгись! — приказала Двуликая. Глаза черепа вспыхнули зеленью.

Богиня подняла с земли крепкую палку, водрузила туда череп и протянула Василисе.

— Держи, жрица моя. Ходи по тропам сна тайным и явным, связывай воедино прошлое и будущее, будь судьей, как сама судьба, и всегда помни, кто ты.

Василиса сглотнула, пригладила вставшие дыбом волосы и взяла череп. Стоило коснуться гладкого дерева, как исчезла река, богиня и лес. Кругом снова тьма и неизвестная тропа под ногами.

— Советую приказать мне потушить глаза, иначе ты не увидишь огня, что зажёг твой супруг, — произнес череп, и Василиса едва с испугу не выронила его из рук.

— Велимир? – Возникло стойкое желание закопать этот «подарочек» в мерзлой земле Нави и сказать, что так всегда и было.

— Упаси Макошь! Душа Велимира ушла на перерождение. Я твой Хранитель. У всех ведьм есть такие. У яг — коты, у мор — черепа.

— Так что, теперь мне тебя Пушком назвать, связать лежанку, да молоком из блюдечка кормить? – Напряжение долгих дней блуждания по Нави, служения Макоши, страхов, переживаний наконец спало. Василису разобрал смех.

Череп молча ждал. Смеется хозяйка, значит, жива, собрала себя из осколков, подняла голову и узрела свет.

— Ладно, гаси фары, Пушок, пошли домой, — отсмеявшись, приказала Василиса и резво зашагала туда, где оранжевым цветком распустился костер.

***

Раз, два, три, четыре, пять шесть, семь. Отряд из семи упиров пришел по душу Огана.

— Нам и одного хватило бы… с лихвой. Дорого же зятя царь Василий ценит.

Оган покосился на поповича. Тот, продолжая держать одной рукой серебряный кинжал, второй потянул из кармана маленькую берестяную грамоту. Змеич слышал, что поповичи сильны в начертательном чародействе и много тратят времени на написание различных рун. Ходили слухи, что сил у подобных грамот гораздо больше, чем в магических заклятиях.

Попович сжал грамоту в ладони и произнес пусковое заклинание.

«На ведьмовство больше смахивает, чем на магию», — подумал князь, а вслух сказал: — Эй! Ты стороной, кажется, ошибся, Павел Смирнов.

Попович скривился. Ох, прав князь, как пить дать, прав. Разорвут их тут, да так, что хоронить будет нечего. Одна радость, Навь рядом, далеко ходить не придется.

— Я большой мальчик, Оган Горыныч, и сам разберусь, по какую сторону от Правды стоять. Ты огнем бить можешь? Кидай одним залпом, на второй не рассчитывай, и на витязей с заставы не надейся. Эти трусы в бой не вступят. Мои люди должны прийти, но, видимо, не успеют.

Оган только и успел, как коротко выругаться сквозь зубы. Заклинание само легло в руку.

А дальше понеслось все, смелось единым вихрем. Его шар, неожиданно мощный, обугливает двоих упиров, третий рассыпается в прах от грамоты поповича. Магия закончилась, упиры остались. Оган видит оскаленную пасть и успевает увернуться. Змей шипит и берет вверх. Попович отвлекся на крохотную долю секунды, и когтистая рука вспарывает ему грудь. Змей, занятый оставшимися тремя упирами, не видит, как Павел вонзает серебро в горло упиру, как летит на землю отброшенный умирающим монстром. Змею упиры не нравятся, он чувствует смрад тлена и крови, он ярится. Плюет огнем, бьет хвостом, ломая кости. Кидает нежить в воды Смородины. Полыхает река огнем, принимая мертвяков.

Закончилось все так же внезапно, как и началось.

— Оган! Родной мой! – Разнесся над северным феодом девичий крик. Разметал смерть во все стороны.

Сбежала с моста Василиса, обняла Змея крепко, пригладила вздыбленные перья. – Хороший мой, живой, милый мой, любимый, бесы тебя раздери, я чуть не померла, пока по мосту бежала! Чудище ты! Я еще спросить не успела, как ты меня в жены взял, а ты уже меня вдовой решил сделать, — слезы мешались с поцелуями, и не выдержал, змей грозный растаял от ласк женских, обратился добрым молодцем, обнял жену, крепко-накрепко, прижал к себе, желая навеки укрыть от невзгод, напитать своей любовью.

— Жизнь моя! Тихо, хорошая, не плачь, все позади, любимая. Выстояли, вернулась, — он целовал ее слезы и сам не верил, что все позади, — никуда больше не отпущу, на сто дверей закрою, на сто замков запру, кольцами обовью и буду любоваться тобой, ненаглядная моя.

— Оган Горыныч!

За спиной возник огромный вояка в форме поповичей.

— Вы обвиняетесь в попытке государственного переворота, в попытке взять власть путем магического обмана и в покушении на жизнь наследника высокого феодала.

— Чтооо? – Оган круто развернулся, по привычке пряча за собой Василису, — Павел, скажи им…

И только сейчас заметил, как другие поповичи перевязывают и кладут на носилки Смирнова.

Щелкнули магические наручники, отсекая связь со змеем. Ошарашенный Оган завертел головой в поисках витязей заставы, но тех и след простыл.

— Но я не делал этого!

— Вот царю Василию и скажешь об этом. Увести!

Оган только и успел поймать взгляд Василисы бездонный, словно небо, услышать шепот ее, больше похожий на заклинание: «Все хорошо будет, хорошо, не бойся». Он не боялся. Он сделал, как должен был. Все остальное неважно.

Василиса стояла натянутая, как струна, и буравила взглядом уменьшающиеся фигурки людей. Вот так, на расстоянии, они казались ей крохотными язычками пламени: сожми мокрыми пальцами такой, и он с шипением потухнет.

— Эээ, не надо тут ведьмовство творить. Темное, страшное, — напротив Василисы появилась чуда, ухватила скрюченными пальцами темное облако, что потянулось от Василисы к поповичам, и давай его трепать в кудель. — Силы немеряно, а сдерживаться да думать не научили, — старуха ворчала, а пальцы сами тянули ровницу, — все идет своим чередом, ты чего полезла раньше времени?! Или не вспомнила, кто ты?

— Да помню я, помню, что царская дочь! – взвилась Василиса. — Толку-то?! Они сейчас Огана примучают и дело с концом! – Она закрыла рот рукой.

Старуха в сердцах плюнула на землю.

— Бестолочь ты, а не царская дочь! Учишь вас, учишь, а вы с каждым днем все дурнее становитесь. Пошли ко мне, я тебя накормлю, напою, в баньке попарю, а утром, коли у самой мозгов не появится, камлать над тобой буду. В ярар-бубен бить, пока не поумнеешь. О, какой хороший меч! Давай меняться. Ты мне меч, я тебе бубен. Славный, громкий, моржовым нутром обтянутый. Будить тебя будет по утрам.

Василиса молча протянула чудке меч. И мысленно еще раз попрощалась с Кощеем. Только сейчас она заметила, что череп на палке исчез, словно растворился при переходе в Явь. Не самая страшная потеря за последние дни.

Старуха еще о чем-то судачила, а Василиса плелась за ней с одной лишь мыслью: упасть на лавку и заснуть. В надежде хотя бы во сне увидеть Огана. Узнать, как он, а еще лучше наведаться кошмаром к его палачам.

***

Царские палаты встретили тишиной и запустением. Как и всегда в ее час. Василиса поймала эту мысль, нахмурилась.

«Всегда?»

Она разгладила невидимую складку на платье и ступила на пушистый ковер. Ее ждут. Ничего, она может себе позволить задержаться.

«Я могу?»

Мягкая красная тропа, сегодня похожая на ковер, вела ее вглубь. Там за коридором с картинами спальня царя Василия.

«Спальня? Что мне делать в отцовской спальне?»

Каждый шаг притягивал память, каждая картина казалась знакомой.

«Ведь я была тут не единожды. Или нет?»

Вот она, древняя Василиса Кощевна, создательница волшебной куколки. Та куколка не просто показывала на истинную дочь Рода, та куколка распечатывала дар очередной моры-сноходки. Вот череда портретов царей, испокон веков правивших Гардарикой. Храбрых, могучих, мудрых и хитрых. Все они держали власть хорошо, ли плохо ли — не ей судить. Вот бабка царя Василия, хитрая лиса. Василиса любит захаживать к ней на чай, слушать чудный говор столетней давности, есть малиновое варенье. Единственно правильное с сердцевиной и зеленым засахаренным кончиком. По рту растекся сладкий душистый запах. Да, надо повидать старушку, принести шелку да цветных ниток, пусть вышьет полог для колыбели. Василиса помнила этот полог. Как вышьет, можно и забрать.

Последней картиной перед самой дверью в спальню царя Василия был не портрет, а сказочный сюжет, нарисованный неизвестным художником. Там из лесной черноты, в белой свадебной завеске, с горящеглазым черепом на широкой палке, идет, не таясь, прекрасная русоволосая дева. А внизу золотой вязью искрится подпись: «Помни, кто ты!»

— Пушок! Вот ты где, паршивец! – Василиса уперла руки в бока. – Спрятался, значит, думал не найду!

Череп моргнул зелеными провалами, засветился пуще прежнего, отделился от полотна и упал прямо в руки ведьме.

— Я не прятался, я сторожил. Все спокойно, можешь заходить.

Василиса хмыкнула и толкнула дверь в отцовскую спальню.

Царь Василий ее ждал. Подскочил так, что книга, которую он читал, упала на пол, обнял дочь.

— Получилось?

— Если бы не получилось, меня бы тут не было, — холодно отозвалась она. – Ни сегодня бы не было, ни в прошлый раз, ни в позапрошлый. Но раз я есть — значит получилось.

Царь облегченно выдохнул. Он до конца не понимал, как действует магия мор, но знал, что его род будет стоять, пока в нем рождаются угодные Макоши ведьмы. Таким обещанием заплатил Иван-дурак за руку Василисы Премудрой. И вот уже тысячу лет князья Гардарики из кожи вон лезли, чтобы соблюсти договор.

Василиса тем временем не торопилась проходить и садиться.

— Что ты за своеволие учудил, батюшка? Мужа моего чуть не угробил, в полон его взял. Как понимать это?

Василий рухнул в кресло.

— Как мужа? Кто муж? Горыныч?

— Горыныч. А ты на него семь упиров натравил. Обвинения дикие выдвинул. Застенки Сухаревки посадил. – Каждое слово, словно камень. – Твое счастье, что мы стоим на тропе, в которой он жив. Но если завтра Огана не будет дома в полном здравии, и если завтра не будут сняты все объявления и возвращены все земли, я, папенька, напомню, что повелеваю не только снами, но и смертью, и то, что произошло с супружницей вашей, покажется всем цветочками. Я достаточно понятно объяснилась?

Глазницы у черепа предостерегающе вспыхнули.

— Да, — бледный царь дрожащей рукой утер лоб, — я и впрямь не знал, что змеич муж тебе, ты ж не рассказываешь ничего. Так это ты для брака с ним согласительную грамоту брала, не для Велимира?

Василиса фыркнула.

— С Оганом, конечно, и не важно, что та, юная я говорила тебе. Народ должен знать, что царь Василий благословляет брак своей старшей дочери и князя Огана Горыныча. Ты молодец, мудрый правитель. Легко мог бы смуту развязать, ан нет, придумал, как красиво из положения выйти.

— Он следующим царем будет?

Василиса отрицательно покачала головой.

— Павел. У твоего будущего зятя достаточно сил и ума, чтоб править Гардарикой.

Царь потупил взор.

— Тут ты ошибаешься. Не приходит в себя Павел. Лекари разводят руками, да говорят, что душа его заплутала, а отец его клянет во всем Огана, расправы требуя. Смогичи подтягивают наемников. Княжества что бочки пороховые: искру кинь — взорвутся.

Василиса постучала пальцами по губам.

— Я попробую помочь.

Помолчала и добавила: — И упиров, молодец, что семерых отправил. На одного б больше и не справились бы. А так общий бой сдружил тех, кто мог бы стать врагами.

— Ивар беснуется.

— Ивар не самая наша большая проблема. Побеснуется и дальше будет думать, что управляет Гардарикой. Велимира вел по пути упира вел не он, а некто «Учитель», который скрыт от меня.

— Мертвый бог хранит его.

Василиса сжала руку на посохе так, что череп тихонько крякнул.

— Кощъ тут ни при чем. Больше ничего не знаю. Ладно, доброй ночи, пойду посмотрю, чем Павлу помочь можно. И спасибо, что отправил меня тогда на инициацию.

— Попробуй откажи тебе, — пробурчал царь, а после добавил: — Может, вернешь Катерине ее красоту? Ну без слез же на бабу не взглянешь – не лицо, сплошь ожоги гнойные. А морок уж больно хлопотно. И дорого. Казна пустеет.

В ответ лишь клацнул зубами череп, и Василиса растаяла, словно и не было ее никогда.