Останься со мной

Глава 6, в которой Василиса принимает решение

Чуден Китеж Златобашенный. Широк, пестр, семью стенами огороженный, семью башнями увенчанный. Терема один другого выше. Дворы один другого богаче. Заборы один другого краше. Стучат лошади подковами, кашляют паром мобили, светятся магической зеленью повозки, пестреют вывески, манят витрины. Только не зевай в полный рот. Иначе хлоп, и нет кошелька. Держи вора! Упустил. Вон он скрылся в толпе таких же голопятых. Им и осень нипочем, и дождь стеклярусный. Набежит туча, затянет мглой густой, пошлет стрелы ледяные. Те летят на мостовую, бьются вдребезги, что хрусталь у нерадивой хозяйки. А как пройдет дождь, смоет пыль, весь город засияет, заблестит умытый влагой. Искрятся оконные стекла, наряженные в резные ставни. Белеют наличники – чисто кружева. Поскрипывают петли на калитках. Горят натертые сотней ладоней бронзовые идолы Волоса. Маленькие, с аршин в высоту, зато на каждом перекрестке поставлены, у каждой торговой улицы, на каждой рыночной площади. Сидит бронзовый мишка, лапу сосет, богатство притягивает. Добрым людям мошну полнит. Оттого и стоят его идолы внизу, на подоле, к народу ближе. Другое дело — боги высокие, на холме выставленные. Лица златом-серебром украшены, внизу подношения богатые. Тут и Даждьбог с супружницей своей Землей-Матерью, и сын их Сварог, от которого род людской начало берет. Седой Перун-громовержец, отец первого князя Гардарики, и Макошь, Пряха Двуликая — хитрая, как все женщины. Никогда не знаешь, какой стороной она повернется к тебе, какую судьбу совьет. Стоят боги нерушимые, берегут род Премудрых и всю Гардарику. Глядят на хоромы царские, чтоб знал каждый, откуда Правда идет. А царские хоромы велики. Там и дворец бревенчатый, и нарядные светлицы дочерей Васильевых, и псарни, конюшни, птичники для соколов охотничьих. Гульбища с перилами резными. Двор широкий, помост дощатый. Тут же и плаха, темная, суровая, опричная. За крыльцом высоким двери парадные, нынче запертые. Не ждет правитель гостей, и сам никуда не поспешает.

Спроси кого, как царь-батюшка страной правит? Ответит тебе всякий: сидит он в палате золоченой, в кресле дубовом. Под ногами у него сундук, железом окованный, а в том сундуке, среди утиных перьев да на заячьей шкуре, лежит Кощеева смерть, то есть кинжал Мертвого бога. Символ победы света над тьмою.

Все так, да по-другому. В Золотой палате принимает царь Василий посольства, слушает бояр с милостниками и вершит Великий суд. В остальное время трудится он в своем кабинете. Именно туда приходят министры и высокие феодалы, именно там принимаются решения, которые после передадут в думу на обсуждение.

Перед кабинетом, словно верный пес, сидит секретарь. Низенький мягкий человечек с пышными усами и добрым взглядом. Но посторонних, чтобы обмануться, здесь нет. Пес верен лишь своему хозяину и, не задумываясь, перегрызет горло любому, кто посягнет на царский покой. Секретаря боятся. А он улыбается, смотрит ласково и сторожит. Многие пытались его со свету сжить, да все удальцы нынче в снежной Нави. Ведал секретарь не просто бумагами царскими, печатями да делами, а всей тайной службой Гардарики. Хоть считалось, что и нет такой вовсе.

— Вашей старшей дочери сегодня предъявят обвинение. — Перед царем легла стопка документов. – Вот эти можно подписывать не глядя, там волокита сплошная.

— Быстро как. Она созналась? Ей направили нашего защитника?

Писало вдавило чернила в мякоть гербовой бумаги.

— Все отрицает. Защитник уже там. Вы уверены в своем решении? Ее, единственную, принял родовой артефакт. И неглупая ведь. Сами ведь говорили...

— Молчи. Была б пацаном, давно признал бы, а этих трясогузок на юга замуж выдал. А так…

— Но кукла…

— Не начинай, Ивар, Перуна ради! До Василисы последний раз кукла откликнулась на мою прабабку. Но это не помешало моему отцу сесть в царское кресло, а после повторить этот фокус мне. Эфир уходит из мира, словно вода сквозь решето. Родовые артефакты превращаются в старую рухлядь. Толку от их воли нет. Да и магов у нас даже средней руки, сам знаешь, днем с огнем. Оттого и промышленность развиваем, чтоб от волшбы не зависеть.

— Ага, зато от Смогичей зависим, как дитя от мамки. Куда ни ткни, везде их патент. Так. Вот эти бумаги просмотрите, перед тем как подпись ставить, я резолюцию по каждой написал, но там от казначея и волхвов: один бюджет требует, другие — эфира.

— Все, как всегда. Славно я волшебный горшочек, производящий деньги и магию.

Царь отложил прошения на край стола.

— За Смогичей не переживай, волхвы сказали, им недолго осталось. Твоя же задача придумать, как успеть их патенты государству передать. Не дело все производство от самобранок до паровозов в частных руках держать. Мир меняется, Ивар, и меняется стремительно. Наша задача — поспеть за ним. Поэтому, чтобы удержать трон, нужен царь. Мужчина, воин, политик, а не девица, у которой настроение от лунного цикла зависит. Но боги не торопятся давать мне сына. Ни законного, ни ублюдка… Вся надежда на женихов. Я, естественно, к Петру склоняюсь, уже и согласие ему на брак дал. Как-никак единственный сын Алатырского высокого феодала, маг, в ударном отряде поповичей служит. Не дурак опять же. Среднюю мою в узде держит, та в рот ему глядит, словно галчонок. А Василиса, — царь потер лоб, раздумывая, — Слишком своевольна. Только клятвы ее и сдерживают…И то не всегда. Потому она, как и положено царской дочери, послужит укреплению власти. Ты прав, зять — упир, хорошее подспорье. Как видишь, я везде соломки постелил и готов к переменам.

***

Пробуждение вышло резким. Василису, словно морковку, вырвало из собственного сна. Вот ее целует беспардонный Смогич. Хлоп, и она на тюремной скамье.

— Каков жук! — Возбуждение носилось по венам, требуя выхода. На языке ощущался горьковато-сладкий привкус жженого сахара. — В моем же сне меня и лобызать вздумал! — Она замолчала. В голове стало тихо-тихо, пусто-пусто. Словно вместо мозга, ее набили ватой. Глупо. Крайне глупо и неуместно пестовать в душе тот сумбур, что вызвал этот выдуманный поцелуй. Или все же настоящий? — Василиса задумчиво провела пальцами по губам, — Есть ли у ее снов воля или это только игры подсознания? И что это за подсознание такое, которое вместо жениха, к которому сотня вопросов, незнакомого промышленника подсовывает. — Она рассердилась и подскочила со скамьи.

Две крысы у самых ног доедали лоснящийся маслом блин.

— Кофея хочу с корицей и пенной шапочкой! — скомандовала она, но мир оказался глух к барским просьбам. Только вспугнутые крысы отбежали подальше.

— Понятно. Дверь, откройся!

Но и дверь осталась безучастной.

По всему выходило, что сновидения действительно закончились. А вот засохшая грязь на ботинках и почти съеденный крысами блин остались. Можно было и дальше прятать голову в песок и мыслить, что сны — это просто сны, но Василиса предпочитала смотреть правде в глаза. Особенно нелицеприятной. Краше та не становилась, но тут уж ничего не поделаешь. Ложь, хоть разряди ее по-царски, хоть в чулан запри, ложью и останется. Отпираться было глупо. Сны ее взаимодействовали с действительностью и, что самое странное меняли ее.

Додумать мысль не успела. Заскрежетала дверь, и молчаливый стражник дернул головой, показывая на выход.

На этот раз в допросной, помимо судебного дознавателя, находился тугарин в традиционном для своей расы многослойном халате. Он расположился в углу, свернув широкий пятнистый хвост кольцами, скрестил на груди руки и неотрывно смотрел на ягу. Пожалуй, так смотрит змея на мышь в ожидании, когда та сорвется и побежит. Яга нервничала. Тугарину нравился вкус ее беспокойства, он трансформировал свой язык в тонкий, раздвоенный и оглаживал им воздух, щуря золотистые глаза.

Завидев Василису, дознаватель вернула утерянное самообладание и молча кивнула на стул.

«Час тишины какой-то», — хмыкнула про себя боярыня. Вчерашние вопросы больше не кружили над ней жалящим роем. Она знала, что получит ответ. Домовой Огана оказался на удивление полезным собеседником. И успел поведать много занимательных вещей. Например, о том, что никто не может запретить приговоренному к смертной казни требовать ордалии. И в таком случае решение богов будет считаться выше людского суда.

— Василиса Сабурова, ознакомьтесь с обвинениями и распишитесь. Уведомляю, что здесь присутствует ваш защитник. Действительный статский советник Сираж Кучугов.

Василиса удивлённо вскинула брови. Имя царского милостника, получившего наследный титул на государственной службе, знала самая распоследняя навка. Поговаривали также, что Василий Премудрый приблизил его за отменную игру в карты. Тугарин обладал феноменальной памятью и поразительной выдержкой.

По его бесстрастному лицу было совершенно не понять, с какой целью он прибыл сюда. Боярыня не столько читала бумаги, сколько размышляла, чем ей грозит подобная защита. Во-первых, отец знает. Плохо это или хорошо? Хорошо в том плане, что ее постараются вызволить отсюда. Плохо, потому что ценой жизни будет свобода. Запрут в одном из святилищ Макоши и заставят дни напролет нити прясть да полотна ткать. От подобной перспективы под коленями противно захолодело. Единственный вид рукоделия, который Василиса признавала, было шитье ран. К остальным ни душа, ни руки не лежали.

«Так, а во-вторых, получив царскую амнистию, я не смогу вернуть Велимира. Но если верить моим снам, то у него есть шанс. А у меня надежда отчистить свое имя», — она отложила писало. Оперла локти на стол, водрузила на кулаки подбородок и выдала:

— Расскажите мне об упирах.

Яга взвилась, словно ее ужалили:

— А больше тебе ничего не надо? Гуслей-самогудов, например, или пареной брюквы с калиной.

— Ну, поесть б я не отказалась, вторые сутки одними допросами кормите.

Ох, что за удовольствие видеть, как сужаются в щели глаза тугарина, как бледнеют от страха ведьмины скулы. А ведь она его действительно боится. Держится, но все равно боится.

«Да, ягушка, теперь на моей улице праздник. Я не злопамятная. Но ты читала мое дело, знала, на что давить, теперь расхлёбывай».

— Хорошо, — Василиса повернулась к защитнику, — пойдем длинным путем. Велимир — маг, слабосильный, но тем не менее. Как его погребли? Кто тризну ставил? Кто плакал? Я говорю, он сам упал, дознаватель — что убит. Трех дней еще не прошло, а обвинение написано, каждый знает, что если не похоронить, как подобает, то мертвяк через три дня своего убийцу преследовать начинает. А если это было самоубийство и у души не хватает сил, чтобы перейти Калин-мост, то она появляется на месте гибели своего тела.

— Вы не имеете права задавать мне вопросы! — Шрам под носом у яги побелел. На висках заискрился пот.

— Не стоит злиться, сударыня, коллежский асессор. Еще печати слетят. — Предостерег защитник, — Эти вопросы вполне могу задать вам и я.

— Мы не стали дожидаться появления неприкаянной души. Все обряды провели за счет казны. Под протокол. Дух Порошина отошел правильно, поэтому нигде возникнуть не должен. Так что допросить его, увы не выйдет.

— Как неосмотрительно, — вытянул в тонкую линию губы, тугарин.

— Вам не удастся сыграть на этом. От сударыни Сабуровой поступали угрозы.

— Между «обещать» и «сделать» целая пропасть. Я вон сколько раз обещал жениться, и все еще холост. Ну же, факты, давайте мне факты. Снятой головы к плечам не приставишь. А невинно убиенные имеют паскудную привычку донимать своих палачей. И ягья кровь вас не спасет.

— Она созналась городовому.

— Но экспертизу о вменяемости вы не проводили, значит, я буду требовать суда присяжных. И они оправдают девчонку. Она лекарь, ветеран осады Тмутаракани, а вы ее морили голодом. Уже чувствуете, как трещит под вами кресло?

— Вам нужен скандал? Вы хотите прессу? О, думаете, я не нашла? Представляю утренние заголовки: «Царская дочь – убийца»!

— Хватит! — выкрикнула Василиса. — Я требую не человеческого суда, а божественного. Если дух Велимира в Нави, то я имею право на ордалию. Я желаю отправиться в мир мертвых и там получить ответы.

В допросной повисло молчание. Казалось, его, как тот поминальный кисель, можно было черпать ложкой.

— Это лишнее, я выиграю дело. В крайнем случае, Василий Премудрый своей великой амнистией…

Василиса предупреждающе подняла руку.

— Нет, передайте его царскому величеству благодарность, но я откажусь.

Тугарин хотел возразить, но она покачала головой и обратилась к яге:

— Посудите сами, в случае моей правоты у вас будет закрытое дело и долгоживущий маг-упир. Сколько их в Гардарике, меньше десяти? А у меня жених или хотя бы ответ на вопрос, что значит эта кутерьма с письмами и заявлениями. Если же я не смогу вернуться, так тому и быть. Только палач и расстроится, но я могу завещать ему положенный гонорар. Все в выигрыше.

— А ваша фамилия? — тугарин все еще хмурился, но уже не спешил разубеждать клиентку.

— Моя фамилия отправится со мной в Навь, опекунам я ее не собираюсь оставлять. А вещи мои, раз уж про то разговор пошел, завещаю госпиталю Тмутараканскому. Еще что?

Дознаватель постучала короткими ногтями по столу.

— Я не понимаю, зачем вам рисковать своей жизнью? Не думаю, что статский советник слова на ветер бросает.

Василиса хотела пафосно ответить, что честь дороже жизни, сказать, что не хочет быть обязанной князю, или объяснить, что наверное все еще любит Велимира, но все слова, прокатанные на языке, явственно отдавали тленом, и она не стала. Вместо этого спросила:

— Мне нужно произнести клятву или какую-то словесную формулу? И как вообще будет проходить переход? Портальные избушки меня не пропускают.

— Ничего такого не нужно. Ты пожелала ордалию. Это слышала я, твой защитник и боги. Достаточно. Пойдем. Есть у нас самый прямой путь к Калин-мосту. Там тебя встретят. Вернешься с магом — будешь чиста перед людьми и богами.

Кучугов больше не проронил ни слова. Словно своим решением Василиса отсекла его компетенции от себя. От этого стало неуютно, она с мольбой посмотрела на защитника, но тугарин лишь головой покачал да спрятал руки в рукава халата.

Яга сама отворила дверь допросной и провела их по тускло освещенным коридорам. Под самым потолком ржавым цветом горели мутные лампы накаливания. Одна из них конвульсивно мигала, не выдержав казенной службы. Василиса считала ровные провалы дверей с маленькими решетчатыми окнами. Один, два, три… «Интересно, зажег Смогич фонари на центральной улице? Жаль во сне спросить не успела». Василиса улыбнулась. Ночной поцелуй растекся по венам горячим золотом, согрел изнутри.

Наконец дознаватель толкнула последнюю дверь, придержала пропуская Василису и тугарина, а после с грохотом захлопнула, породив быстрозвучное эхо.

Холод осенней ночи тут же пробрался под тонкую девичью блузу, но там же и потерялся, уступив другому — душевному.

Василиса огляделась. Типичный задний двор, характерный для любой казарменной постройки, будь то больница или тюрьма. Вечно тлеющая выгребная яма, пара деревянных нужников, кирпичные, кое-где вывалившие кладку стены с подтеками и срамными надписями. А посередине двора колодец. Нет, не так. Колодец. От него веяло тьмой и потусторонней жутью. Василиса невольно попятилась и уткнулась спиной в тугарина. Тот положил ей руки на плечи и нервно ударил хвостом, кроша щербатую брусчатку.

— Назад пути нет, боярыня. Мне жаль. Ты сама решила отдать жизнь на суд богов.

В Василису вошел страх. Так запросто, без приглашения. Легко вонзился раскаленной вязальной спицей в живот и вышел в районе колен, сделав их мягкими, непослушными. Идея, выношенная и рожденная за безопасными стенами тюрьмы, под открытым небом показалась до боли глупой. И почему ее никто не отговорил?

— Вот Порог, — произнесла яга и замолчала. Словно эти два слова объясняли все на свете. — Подойди ближе. Уже поздно бояться.

Тугарин едва заметно подтолкнул Василису, и она сделала неуверенный шаг в сторону влажных, покрытых зеленым мхом и инеем камней. Положила на них руку и с опаской глянула вниз. Дна не видать, только клубится каракулем тьма. Мигает провалами глаз.

— Я бы советовал попросить одного из богов о помощи. Говорят, переход тогда легче проходит. Думаю, Перун-громовержец не откажет дочери своей в просьбе.

Василиса горько усмехнулась.

— Мне запрещено взывать к нему.

— Тогда быть может Мать-Земля?

— Нет, — отчего-то стало необъяснимо грустно. Словно сейчас, в этот самый момент, на этой самой земле хоронилась добрая часть того, что раньше именовалось Василисой Сабуровой. — Я ведь отправляюсь в мир мертвых, вот пусть и поможет мне там Мертвый бог.

Кучугов нахмурился и отполз. Ответ девчонки ему не понравился. Не говорят подобное у Колодца. Даже в шутку.

— Пора, — яга не отличалась особым терпением, да и суеверной не была, — холодно стоять. Вас, боярыня, толкнуть в спину?

— Сама справлюсь. — Василиса села на борт колодца. Свесила ноги. Сняла очки и повертела их в руках. «Побьются, нет? Да и от кого в Нави прятаться? Кому надо и так увидят». Развернулась и отдала их тугарину.

— Возвращаю. Передайте их царю.

Только защитник взял очки в руки, как облик Василисы пошел рябью, черты лица ее из мягких, округлых, по девичьи наивных, сделались острее, четче. Пухлые губы стали бледнее и тоньше, брови, наоборот, расширились, а взгляд приобрел колкость, свойственную людям внимательным и упрямым. Волосы же из темных, густых, приобрели пшенично-русый цвет.

Яга сдавленно ахнула и прикрыла рот рукой. Василиса одарила ее понимающей улыбкой, подмигнула не менее ошарашенному защитнику и прыгнула во тьму.

— Если царь узнает, что мы видели ее истинное лицо, нам не жить, — тугарин поразмыслил над собственными словами и бросил очки в колодец. — Поэтому мы не видели, ты поняла, Весея?

— А если она вернется?

— Не вернется, — он отрицательно покачал головой, — хотя жаль, конечно, кровь не вода… С другой стороны, Василий просчитал ее поступки словно наверняка знал, как будет. Даже я не был уверен до конца. Но мне даже говорить ничего не пришлось. Она уже пришла, приняв решение. Эх, молодость, сколько в тебе губительных порывов! Ладно, пошли. Нечего тут мерзнуть. Мы свое дело сделали, дальше не наша забота.