Осторожно, в джунглях засада!

МИНА ВЗРЫВАЕТСЯ

Лука Овонде ушел из суданской деревни Апа-Апа последним из мужчин. Давно уже отправились на заработки соседи, а Лука все на что-то надеялся. У него был участок в 200 акров, и оба сына-погодки (старшему уже 12) помогали отцу. Но не было семян, не было даже мотыги. Урожаи кукурузы, проса и земляного ореха не хватало самой семье, а чиновники из Хартума исправно прибывали за налогами.

Когда от недоедания свалился младший сын, Лука решился. Он покинул свою страну и отправился на заработки в Уганду. Деревня Апа-Апа лишилась последнего взрослого мужчины.

И вот он рассказывает о своем горе, шестидесятилетний седобородый африканец-нилот. Широкополая шляпа затемняет его глаза, глаза, в которых застыли обида и боль. Он теперь оператор по очистке сахара в угандийском городке Лугази. Из ста шиллингов своего месячного заработка семьдесят он пересылает семье.

Но что они могут сделать без него, жена и двое мальчиков? «Я бы так хотел, сэр, вернуться в Судан, домой, к земле», — тихо говорит Лука.

«Я бы так хотел вернуться в Судан, домой к земле…»

…Хиллари Аллаханджу всего 15 лет. Он бежал из Судана вместе с родителями, которым угрожала тюрьма. Военный диктатор генерал Аббуд сделал подавление пилотских племен Южного Судана государственной политикой. Родители Хиллари добивались для африканцев доступа к образованию, к государственной службе, — словом, они отстаивали равноправие нилотов. И должны были поплатиться…

Аллаханджи узнали о грозящем аресте за несколько часов — и успели уйти из своего дома в городе Джуба. Два дня спустя контрабандисты перевели их через границу.

Узнав, что я через неделю буду в Джубе, на его родине, Хиллари меняется в лице. Его ладони намертво прилипают к глазам, к щекам. Что ему видится сейчас? Друзья, с которыми он идет по камышовым зарослям, пугливая девочка с ожерельем из ракушек? Не надо было мне ничего говорить. В свои 15 лет мальчик несет несказанную муку. Он поражен одной из самых страшных болезней, какие существуют на свете, — ностальгией, тоской по родине.

Так, еще не побывав в Судане, я столкнулся с трагедией народа этой страны. А потом за нами, за небольшим самолетом суданской авиакомпании, бежал, нагоняя и опережая, Нил. Временами он исчезал, растворяясь в зелени, которая почему-то отражала солнечные блики. От горизонта до горизонта был невидимый Нил, заросший, заболоченный, необъятный. Нубиец-стюард показывал на гигантские зеленые массивы: «Видите эти плывущие острова, сотканные из камыша и папируса? На них часто укрываются отряды повстанцев».

А в Джубе — военное положение, комендантский час. Взвод — в аэропорту. Марширующие колонны — на улицах Джубы. Я не смог даже исполнить просьбу Хиллари Аллаханджа: побывать у домика, где он жил («такой заметный, ярко-синий, с садиком, там, наверное, поселился какой-нибудь капрал»). Нестерпимо знойный, с потными подтеками болот, главный город, точнее городок, Южного Судана производил странное впечатление. Он жил под прицелом автомата. Базар, довольно многолюдный, был как в немой киноленте, начисто лишен звука и цвета, которые поражали в других породах. «Недавно мятежники обстреляли комендатуру», — эти слова полисмена были единственным упоминанием о невидимой линии фронта, проходящей через город.

И только в Хартуме удалось сбросить тягостное оцепенение. Туристам показывают экзотическую столицу Судана. Там, где сливаются Белый Нил — Бахр эль-Джебель и Голубой Нил — Рахад, встал красавец Хартум — удивительно красочный, поражающий синевой минаретов, жгучей зеленью пальм и колбасных деревьев, броским апельсиновым цветом дворцов и шоколадными тонами глинобитных хижин, желтизной многочисленных такси, белизной арабской одежды и иссиня-коричневыми телами нубийцев.

Там, где сливаются Белый и Голубой Нил, встал красавец Хартум

А вечером мне открылся иной Хартум — замерший таинственный, затемненный. Пролетели в сумерках к Нилу стаи птиц, погасли огни — уличные торговцы сидят при свете газолиновых коптилок. Зазывалы-кондукторы приглашают в автобусы последних пассажиров. Заиграл на рожке мальчишка. Потом он улегся на тротуаре — ему некуда идти. Сотни людей спят в Хартуме на улицах. «Привилегированные» места — их занимают с раннего вечера — скамейки на набережной Рахада.

Как-то трудно было оторвать друг от друга два суданских города, вставших на берегах Нила, — Хартум и Джубу. Юг бросал свой трагический отблекс и на Хартум, его печаль звучала в рожке арабского мальчика, его крик эхом отдавался здесь, в таком волшебном и таком неустроенном городе.

Один из студентов Хартумского пригорода — Омдурмана — сказал мне: «Мы попали в засаду. В этом все дело». Этот студент — нилот, он южанин.

И На юге Судана живут четыре миллиона нилотов, на севере — около восьми миллионов арабов. На севере господствует ислам, на юго — христианство и древние африканские верования. Различны языки, культура, различен цвет кожи. Англичане, много лет владевшие Суданом, сознательно разжигали вражду между Севером и Югом. Они прервали связи между Хартумом и Джубой, объявили Юг закрытым районом. Северян англичане убеждали в том, что нилоты — это полудикие люди способные только прислуживать, что южные провинции можно использовать лишь как место ссылки заключенных. Южанам внушали, что все их беды идут ат арабов.

Трижды Англия пыталась расколоть Судан еще до независимости.

Когда британские колониальные хозяева вынуждены были убраться из Судана, они подложили в фундамент страны мину замедленного действия. Причем обезвредить ее было еще трудной, чем те минные поля, которые колонизаторы оставили в Алжире. Этой политической миной была искусно подогретая рознь между населением Севера и Юга. Военная диктатура, захватившая власть в независимом Судане, поддалась шовинистическому угару. Чиновники из Хартума обирали нилотов. Купцы с Севера ввели ростовщическую кабалу, малейшее недовольство сурово каралось.

Наместник диктатуры Шарафеддин заявил в свое время: «Для того, чтобы ввести в Судане единый язык и культуру, мы готовы истребить три четверти населения Юга».

Более пятидесяти тысяч южан бежало из страны. Среди них — те двое, Овонде и Аллахандж, которых я встретил в Уганде.

Первые партизанские отряды появились в плавнях Нильской долины в 1955 году, еще до провозглашения независимости Судана. Повстанцы племени мади создали свою вооруженную организацию «Анья нья» — так называют здесь скорпионов. Укусы были чувствительными, и суданские генералы бросили на Юг десятки тысяч солдат.

Так сработала политическая мина, подложенная колонизаторами, так оправдался их расчет на то, что междоусобная борьба приведет Судан в объятия империализма. И действительно, военная диктатура не только широко распахнула двери западным монополиям, но и предала освободительную борьбу конголезского народа. Судан стал как бы санитарным кордоном, которым Запад отделил борющееся Конго от его африканских друзей.

Но осколки взорвавшейся мины поразили саму военную диктатуру. Народная революция 21 октября 1964 года началась с демонстрации в поддержку южан. Движение рабочих и студентов слилось с борьбой пилотских племен, и под их натиском рухнул режим генерала Аббуда. Но за считанные месяцы трудно избавиться от напластований многих лет. Вооруженная борьба на Юге продолжалась. Часовой механизм старой колониальной мины вновь заработал. Трагедия заключалась в том, что теперь, в изменившейся обстановке, восстание южных племен могло нанести вред самому населению Верхнего Нита. Ведь отделение от Судана и создание пилотского государства «Азания», чего так добивается Запад, отдало бы Юг полностью в руки империалистов.

В саванне Южного Судана, в плавнях Верхнего Нила, в горах Аматонг идут сражения, идет братоубийственная война.

Такие же мины подложены под независимую Нигерию, Уганду, Конго, Гану, Кению — повсюду, где только складываются нации, где можно погреть руки на племенных распрях, где империализм выступает «третьим радующимся».