Осторожно, в джунглях засада!

ПОЮЩИЙ ПАРОМ

О Момбасе говорят: ее отец — Индийский океан, а мать — Африка. Редкостной красоты этот кенийский город.

Сравниваю Момбасу с величественным Найроби или респектабельным Накуру, неумолчным Лагосом или ошеломляющей Кампалой, уютной Аккрой, загадочным Хартумом или громкоголосым, пряным Каиром…

Всем, кажется, взяли эти неповторимые, удивительные города — и экзотикой, и красотой своей, и букетом запахов, соцветий, звуков.

А все же пленила, завладела сердцем — и безраздельно — именно Момбаса. Я и был-то там всего два дня, а вот стоит она перед глазами — живая, неотразимая, сказочная. Разноплеменная, вобравшая в себя столько эпох, столько культур, вкусов, стилей — и единая, цельная, от прически до пят, как шедевр, сработанный кудесником-африканцем из черного дерева.

Я взял с собой кусочек этого города. Говорящий тамтам, покрытый зебровой шкурой. Это не простой, а священный барабан. У народности дурума их хранят вожди, и никто из «простых смертных» не имеет права взглянуть на тамтам, иначе тот потеряет свои волшебные свойства излечивать людей, отпугивать хищников и вызывать дождь. Момбаса подарила мне застывшего в дереве носорога — память о царе зеленых холмов Африки и о редком искусстве ее мастеров.

Я взял браслет из волос слоновьего хвоста — талисман, без которого ни один мужчина из племени диго не выйдет на охоту. В переливчатой, неумолчной тигровой ракушке Момбаса подарила мне Индийский океан, ласкающийся у ее ног.

А еще я взял с собой песни этого города. Момбаса напоена, настоена на музыке, на песнях.

Город встречает своих гостей песней.

Через океанский залив Мгвапа плывет паром…

Через океанский залив Мгвапа плывет паром. Не простой. Его называют «Сингинг ферри» — поющий паром. Семь самозабвенных певцов, семь искусных танцоров, семь спорых рабочих тянут металлический канат. Паромщики — из едва ли не самого музыкального племени Африки, племени гирьяма. Пританцовывая в такт, грациозно движутся они вдоль каната, по деревянному настилу.

«Гэм-димогэн», — запевает солист, «Гэм-димогэн», — отвечает хор. «Гэм-димогэн» — рывок, «Гэм-димогэн» — вот он, берег. И артель рабочих вмиг превращается в оркестр.

Ракушка — тромбон, другая — саксофон… Семь раковин — духовой оркестр. Солисты то и дело прикрывают раструбы замысловатых океанских ракушек кулаками, звучит сказочный ансамбль подводного царства….

А вот за рощей баобабов вырастает наконец город.

Город на острове. Город, рожденный океаном. Город — морские ворота Восточной Африки. Первое, что видишь, — форт Йезус. Португальская крепость, стоящая над океаном уже четыре века. У ее подножия был когда-то невольничий рынок. Купленных рабов заключали в подземные казематы. А тут же рядом, в живописном порту, бросали тогда якоря бригантины, бриги, фрегаты, дхоу из Индии и Персии, Португалии и Испании. Переждав северо-восточный муссон, они в декабре выходили в обратный путь с живым товаром.

Все это представляешь живо, потому что и сейчас под средневековыми стенами форта Йезус у древнего порта стоят шхуны рыбаков, туристские яхты, древние баркасы и даже дхоу — те самые арабские парусники, которые еще восемьдесят лет назад перевозили рабов.

С них сходят в затейливых белых юбочках африканцы-гирьяма, арабы в бурнусах, индийцы в чалмах.

Недалеко от старого порта раскинулись причалы нового, крупнейшего в Восточной Африке. Теперь Момбаса — самый промышленный, самый пролетарский город независимой Кении.

Если пройти от форта Йезус по центральному проспекту, то увидишь Фонтан независимости. Струя падает на огромную мозаичную карту Африки.

Фонтан независимости — символ новой, единой Африки

Два памятника — двум эпохам. Но эпоха форта Йезус — не такая уж древность, хотя сама крепость превращена в музей. И проявляется это не только во внешнем облике Момбасы — в ее старом, средневековом районе, в ее бессчетных мечетях,* пагодах, католических соборах, в ее разноплеменном говоре и облике, где десятки тысяч африканцев, индийцев и арабов соседствуют с потомками португальских и английских корсаров.

Она, эпоха форта Йезус, продолжает жить и в чем-то более важном. Проезжаем белоснежный Ньяли-бридж и узнаем: этот мост — собственность компании, которой заправляет англичанин Гринвуд, приморское шоссе, золотые пляжи, лазурный берег Бамори-бич — тоже его собственность. Минуем цементный завод — его владелец швейцарец Манделл. Городская газета принадлежит компании «Ист-африкэн стандард», где хозяйничает англичанин Андерссон. И даже форт Йезус показывает португалец де Суза.

На берегу Индийского океана у Момбасы я попал в мангры. Что это такое? Мангры — лес, затопляемый океаном. Лес по колено в воде — было время прилива Это — особый мир. Здесь свои мангровые крабы, мангровые рыбы и над всем — удивительнейшие деревья, деревья-«кенгуру». Семя не падает с дерева, оно прорастает прямо на материнской ветке, пускает корень, стебель. И только затем — готовое к встрече с океаном — покидает дерево. Семя вонзается в ил острым корневищем, спешит закрепиться, укорениться в считанные часы и минуты отлива. А когда нагрянет вода, когда наползет в мангры пена океанского прибоя, росток отчаянно цепляется за ил, и все же чаще всего его уносит в океан.

Мне вспоминались мангры, эта скрытая ежедневная схватка, когда я видел, как океан наживы, океан неоколониализма захлестывал ростки, рожденные в не-20 зависимой Африке.

…Он представился — управляющий нефтеперегонным заводом британской компании «Ройял Датч Шелл». Впрочем, на фронтоне конторы было выведено просто «Шелл». Пока управляющий объяснял («крупнейший нефтеперерабатывающий завод в Восточной Африке, выгоды — колоссальные»), меня не покидало чувство, что я его уже видел. Лицо хорька с подстриженными, как английский газон, усами, доверительный полушепот — не то сутенер из Сохо, лондонского «дна», не то вороватый букмекер. Так я и не припомнил, где уже видел его, а может быть, все они на одно лицо: недавно встретился мне такой же англичанин в Бирме, я даже имя у него спросил — оказался не тот, не из Момбасы. В одном я не ошибся, он был из наглого десятка.

Покончив с беглым вступлением, он проникновенно — как «белый белому» — сообщил, что африканцы — это большие дети и, если бы не английская фирма, померли бы все с голоду. Мы им даем (тут управляющий начал загибать пальцы) комнаты, которые им не снились, высокую квалификацию — и притом бесплатно, зарплату, о которой черный может только мечтать…

— А что же вы требуете взамен? — перебил я англичанина.

— Только одно — не вступать в профсоюз, не общаться с голытьбой и смутьянами. Вырастить эту элиту, триста образцовых рабочих, стоило нам немалых средств, мы их не намерены выбрасывать на ветер, — веско заявил англичанин.

Тут не стоит, видимо, пересказывать, как переменился управляющий, убедившись в отсутствии «белой» солидарности. Он раздраженно разрядил весь свой обширный запас антисоветчины и примолк только тогда, когда я поинтересовался, высказывается ли он как подданный ее величества или как гражданин Кении (большинство англичан приняло кенийское гражданство).

Достаточно наэлектризованные, вошли мы на территорию завода, где тени от гигантских цистерн падали на пальмовую рощу. Под взглядом управляющего рабочие съеживаются, отвечают односложно. Да, их обучали профессии больше года бесплатно, предварительно отобрав тех, кто успешно закончил школу. Да, фирма предоставляет комнаты за умеренную плату. Заработок? В порту грузчик за неделю не получит столько, сколько оператор здесь за день.

Под взглядом управляющего рабочие съеживаются…

Много ли таких выгодных мест? Нет, в Момбасе это — единственное. Каждый за него держится. Ведь повсюду безработица. Профсоюз им не нужен — они всем довольны. Чему их обучали? Нет, не только будущей профессии. Им рассказывали и о политике.

Управляющий поощрительно кивает.

— Что мы узнали, например, о Советском Союзе? Там нет свободы, даже детей отбирают у родителей, всех иностранцев арестовывают.

И вдруг протискивается к нам парень и спрашивает:

— Скажите, а верно, что в Москве бесплатно готовят инженеров в университете имени Лумумбы?

У англичанина отвисает челюсть. Имя Лумумбы тут явно крамола, а слово «Москва» — это уже бунт.

— Как попасть в Москву? — продолжает оператор. Нам, советским людям, приходится выступать в Африке перед большими аудиториями, на пресс-конференциях, перед микрофоном. Но не скрою — никогда я с таким удовольствием не рассказывал о нашей стране, как в тот день, в Момбасе, одному человеку, одному-единственному. Управляющий трижды сердито напоминал моему собеседнику, что у нас нет времени. А он все расспрашивал — о спутниках и Асуане, о советских технических училищах и техникумах.

Здесь, в Момбасе, могущественный концерн задумал поймать в засаду этих африканских парней. В инкубаторе с искусственным климатом должна была вылупиться элита, будущие штрейкбрехеры, опора монополий. Но и здесь неспокойно.

…Тропическая ночь окутала Момбасу. А на перекрестке все еще оживленно торгуют ее чудесные гавроши. Гигантские бабочки обжигаются о газолиновые коптилки уличных торговцев. Из старого порта доносится гудок работяги-катера.

Зловещей тенью легла на Южный Крест громада форта Йезус. Неумолчно бьет родник — Фонтан независимости.

Зловещая громада форта Йезус.