Остров Эллис

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

В дождливое сентябрьское утро Виолет Вейлер вернулась домой из балетной студии мадемуазель Левицкой.

Дворецкий сказал ей:

— Ваши родители хотят вас видеть. Они в гостиной, мисс Виолет.

Она вошла в позолоченную комнату. Отец подошел к ней и обнял ее.

— Виолет, ты должна быть мужественной, — сказал он.

— А что случилось?

Ее мать, стоявшая у окна, выходившего на Пятую авеню, обернулась. Ее руки были сложены в трагическом жесте.

— Моя дорогая, мне так тяжело! — сказала она.

— Тяжело? Из-за чего?

Она уже почти кричала.

— Понимаешь, Крейг. Только что позвонила его мать. Она получила телеграмму от посла в Италии. Есть данные, что его полевой госпиталь разбомбили немцы.

Виолет окаменела. Смерть казалась почти невозможной и такой далекой в ее юной жизни.

— И он..?

Отец прижал ее к себе.

— Да.

Ей вспомнился мальчик, плававший с ней в озере Адиондек десять лет назад, и только тут она осознала, что принесла с собой Мировая война.

Она принесла смерть.

Смерть Крейга Вертхейма повергла ее в глубокую депрессию. Впервые за годы своей недолгой жизни Виолет стала понимать все уродство мира, лежавшего за пределами позолоченных стен ее богатого дома. Одно дело — читать о войне и слушать разговоры родителей о милосердии к бедным, живущим в нищете. Но Крейга убили на этой далекой от них войне. А Джейк Рубин был когда-то беден и жил в этой самой нищете. Все чаще и чаще ее мысли возвращались к сочинителю песен, предложившему ей свою любовь в китайском ресторанчике. Но чем на самом деле была эта любовь, которую он предлагал? В чем ее великая тайна? Почему о некоторых женщинах говорят шепотом? И в связи с этим, что же такого натворил Оскар Уайльд? Это что-то было так ужасно, что мама запретила упоминать в доме его имя.

Она решила, что должна это выяснить. Виолет отправилась в Публичную библиотеку и стала изучать книги по биологии. В результате она узнала об отношениях между полами у лягушек. Выбрав еще две книги, она устроилась в огромном зале и принялась изучать их.

— Ага, вот оно, — прошептала она через некоторое время.

Она попыталась представить своего обожаемого толстого папочку в момент любви с мамочкой. Представить было очень трудно, но так должно было быть на самом деле.

Она вернула книги, вышла из здания и направилась в город. Теперь она точно знала, что предлагал ей Джейк в китайском ресторанчике. Она также понимала, что, если позволит ему, это повлечет за собой такие события, которые, как говорила мама, ведут к краху. Хотела ли она этого? Ее мир, возможно, был очень ограниченным и потому не вполне реальным, но зато таким удобным. Если она нарушит установленный порядок вещей, согласившись разделить постель с Джейком Рубиным, возможно, у нее уже никогда не будет мужа, во всяком случае, из ее круга, каким был Крейг Вертхейм.

К тому моменту, когда она дошла до Пятьдесят седьмой улицы, все ее «за» и «против» довели ее до полного изнеможения. Собственно, Джейк просто пленил ее. Джейк много страдал. Джейк чувствовал гораздо больше, чем она. Джейк уже пожил. Он ей страшно нравился, а, может, она даже была в него влюблена. И, что еще важнее, она желала его.

Но желала ли она его настолько, чтобы позвонить ему, что, возможно, разрушит ее жизнь? Желала ли она его настолько, чтобы решиться вынести оскорбления со стороны матери? Она была в полной растерянности. Если бы был хоть кто-нибудь, с кем можно было бы поговорить.

Она как раз переходила Пятьдесят седьмую улицу, когда ей пришло в голову. Ну, конечно же! Она-то должна знать, как поступить.

Разве не была она любовницей царя (как она сама утверждала)?

Надежда Михайловна Левицкая жила в трехкомнатной квартире, прямо над балетной студией в Карнеги Холл. По мнению Виолет, ее гостиная вышла прямо из произведений Достоевского. Тяжелые бархатные драпировки почти не пропускали дневного света, погружая комнату в полумрак. Настольная лампа мадам Левицкой под стеклянным колпаком едва светилась. Мебели хватило бы на шесть комнат — диваны, оттоманки, этажерки. Повсюду валялись русские журналы и книги. На крышке огромного рояля теснились фотографии. Тут и царская семья, включая ее предполагаемого любовника Александра III. Над камином портрет молодой и красивой мадемуазель Левицкой, позировавшей в костюме Одетты. А под ним сидела сама пятидесятилетняя мадам Левицкая, все еще красивая, хоть и в морщинках. Она сидела в пыльном кресле, кутаясь в шаль, и разливала чай из серебряного самовара.

— Так ты думаешь, что любишь его? — спросила она, выговаривая слова с сильным акцентом и вставляя в английский отдельные русские слова. — А кто он? Как его зовут?

— Джейк Рубин. Он композитор, — ответила Виолет, сидевшая на оттоманке рядом с самоваром. — О, мадам, он самый замечательный мужчина! Он…

— Да, да, я знаю… — прервала ее Левицкая, протягивая ей чашку с чаем. — Он красив, обаятелен, добр, заботлив — они все такие. И еще он женат, бедняга. И из того, что я слышала, она ужасная женщина, эта Нелли Байфилд. Ты попадешь в большую беду. А твоя мама? Боже мой! Я даже боюсь этой мысли!

— Знаю, — простонала Виолет. — Поэтому я и пришла к вам. Я не знаю, что делать.

— Когда я была любовницей Его Величества… — она закрыла глаза и улыбнулась. — Ах, какой он был любовник! Какой мужчина! Боже мой!

Она снова закрыла глаза.

— Так вот: когда я была его любовницей, я выучила самое главное правило игры — выдвигать условия.

Виолет, казалось, была озадачена.

— Торговаться? Как?

— Сделай небольшой шаг вперед и посмотри, что он делает. Затем сделай другой небольшой шаг. Посмотри, что он предлагает. И выдвигай условия. Не торопись, говоря «все или ничего». Иди вперед медленно. Торгуйся. Ты имеешь то, что он хочет. Заставь его за это платить.

— Но мне не нужны деньги…

— Боже мой, ты не думаешь ни о чем. Ты думаешь, что любишь его, а он уверяет, что влюблен в тебя, вот и проверь, насколько сильно он тебя любит. Настолько ли, чтобы оставить свою проститутку-жену и сделать своей женой тебя? Хм? Мы не думали об этом?

Виолет выглядела задумчивой.

— Это решило бы многие проблемы, — сказала она.

— Конечно. Ты не слишком хороша для роли любовницы, моя дорогая. Ты слишком буржуазная — никакой наступательности! Но пусть наступает он! Пусть он думает, что ты хочешь быть его любовницей. Конечно, у любовницы должна быть своя квартира. Так? Вот и посмотри, готов ли он купить тебе квартиру? И ты богатая девочка, привыкшая жить в роскоши. Значит это должна быть красивая квартира. Вот и посмотри, что он будет делать. И при этом, дорогая, говорить всегда надо мягко, но пользовался тем, что ты имеешь. Понятно? Заставь его немножко сходить с ума. Это для мужчин всегда хорошо. Еще чаю, дорогая?

— Нет, спасибо. А что, если он согласится на хорошую квартиру? Что мне делать тогда? Мои родители не позволят мне жить в квартире, которую кто-то оплачивает…

— Совсем не обязательно там жить. Продолжай торговаться. Тебе надо, чтобы квартира была отремонтирована заново, прежде чем ты въедешь туда. Тебе не нравятся гардины. Кухня грязная. Всегда можно что-нибудь найти. И пока он вкладывает больше и больше, время идет, а он влюбляется все сильнее и сильнее, а потом ты говоришь ему, что он, похоже, женат не на той женщине. Понятно? Но держись за то, что у тебя есть. Это деньги в банке.

— Это так вы вскружили голову царю?

— С царями все по-другому. Кроме того, когда я встретила его, у меня не было ничего, что предложить.

Она, мерцая своими пятью серебряными браслетами, вновь наполнила свою чашку из Самовара.

«Выдвигать условия, — подумала про себя Виолет. Что ж, это не очень романтично, но, может, она права. Будет забавно посмотреть, что на все это скажет Джейк…».

Но, когда Виолет вернулась в родительский дом, у нее на этот счет появились новые идеи.

Рабочий кабинет Джейка на третьем этаже его городского дома раньше служил комнатой для горничной, и потому был необычайно мал, поскольку заботы о комфорте горничных не входили в планы бывших хозяев дома. Но эта комната идеально подходила для Джейка. Он перенес туда свое черное пианино, маленький столик и стул, а также диванчик, чтобы отдохнуть, когда вдохновение покидало его. Когда он работал, он наглухо закрывал окно плотной зеленой шторой, чтобы ничто не отвлекало его. Комната напоминала монашескую келью, но именно здесь Джейк написал огромное число своих песен. На Тие Пан Элли его даже прозвали «Фабрика по производству песен», и это считалось комплиментом, хотя и не очень завидным.

Джейк сидел за пианино, работая над новой песней «Я помню тебя, но почему ты забыл меня?», когда зазвонил его рабочий телефон на столе. Ожидая звонка от Абе Шульмана, он снял трубку.

— Алло?

— Джейк? Это Виолет Вейлер.

Он медленно сел. Виолет. Деликатная, необыкновенная Виолет. Прошло уже две недели с того их обеда в китайском ресторанчике и с того времени, как он не видел ее. Он решил, что ее не заинтересовало его предложение. Но звук ее голоса вернул его в прошлое, в прошлое с ней, которое было очень приятным.

— Я потерял вас, — сказал он. — Как дела?

— Я думала о вас, — ответила она, и ему показалось, что ее голос звучит как-то по-другому, может более низко, может… обольстительно? Виолет?

— Я хотела бы поговорить с вами о вашем предложении, — продолжила она.

Он был весь внимание.

— Да… хорошо! Когда я смогу увидеть вас?

— Ну, вы знаете, с моей мамой это очень сложно. Но сегодня вечером они идут в оперу, и я смогу ускользнуть.

— В какое время?

— Начало в восемь, значит, они будут выезжать в половине восьмого, — сказала она тихим голосом. — Мама любит всегда приезжать в оперу пораньше, чтобы окружающие заметили ее драгоценности. Почему бы нам не встретиться перед нашим домом без пятнадцати восемь?

— Отлично. Я приглашаю вас на ужин в Гринвич Виллидж. Я знаю там замечательный французский ресторан.

Он услышал, как щелкнул телефон, когда она повесила трубку.

Поскольку каждый вечер Нелли проводила в театре, то Джейк все это время мог пользоваться свободой, что имело свои неоспоримые преимущества, и без пятнадцати восемь он сидел на заднем сидении такси напротив дома Вейлеров и поглядывал на парадную дверь. Десятью минутами раньше мистер и миссис Вейлер вышли из дому, чтобы отправиться в оперу.

Сейчас Джейк увидел, как открылась дверь, и из нее торопливо выскочила Виолет. Поверх ее желтого платья на ней был плащ и в руках зонтик. Джейк вышел, чтобы открыть для нее дверцу такси. Когда они оба сидели на заднем сидении, он дал шоферу адрес ресторана, затем взял Виолет за руку и улыбнулся ей.

— Я так рад, что вы позвонили, — сказал он. — Я очень рад.

Он придвинулся к ней и поцеловал ее в губы. Ей это понравилось, но голос мадемуазель Левицкой стоял в ее ушах: «Держись за то, что у тебя есть».

Ресторан назывался «Ле Бек Фан» и находился на Восточной Четвертой улице, недалеко от реки Гудзон, в очаровательном квартале небольших кирпичных домов. Он находился в подвале одного из этих домов. Когда, войдя, они оставили там свои плащи, метрдотель, знакомый Джейка, провел его в зал и указал на лучший столик у окна, за которым открывался вид на улицу и на топавших под дождем пешеходов.

— Месье заказал шампанское, — улыбнулся официант, помогая Виолет сесть.

— О, Джейк, это замечательно!

Официант открыл бутылку и стал разливать шампанское.

— За нас, — поднял бокал Джейк.

— За любовь, — ответила Виолет.

Отпив немного, она поставила бокал на место.

— Не думаете ли вы, что нам надо будет снять квартиру?

— Извините?

— Квартиру. Я имею в виду, если у нас будет любовная связь — и, ах, Джейк, я так мечтаю об этом! Дрожь ваших страстных поцелуев! Но, так или иначе, мы не сможем этим заниматься у меня дома, и у вас тоже, а я не собираюсь жить в каком-нибудь второсортном отеле. Поэтому нам надо будет подобрать квартиру, куда я смогла бы переехать, как хозяйка. И она должна находиться в Верхнем Ист-Сайде. Мама не разрешит мне жить в каком-нибудь другом месте.

Джейк выглядел ошарашенным.

— Вы думаете, что ваша мама позволит вам когда-нибудь переехать в квартиру? Даже в квартиру в Верхнем Ист-Сайде? — спросил он.

— Это будет трудно, но я решилась. Она не может руководить мною всю жизнь. И вы должны будете платить за эту квартиру.

— Конечно.

— И я думаю, вы должны будете давать мне какое-то количество денег на расходы. У меня такое чувство, что родители не захотят помогать мне, если я стану вашей любовницей, так что это придется делать вам. Когда мне будет двадцать один, я стану членом трастового фонда, но сейчас у меня ничего нет.

Джейк выглядел еще более ошарашенным.

— На расходы… Конечно.

— И одежду, и еду… но давайте не будем говорить об этом сейчас.

— Нет, давайте поговорим о вас и обо мне. Я не могу сказать, как я счастлив…

— О, я знаю, дорогой, — она улыбнулась. — Я тоже счастлива. Это моя первая любовная связь. «Выдвигай условия». Но мы должны быть практичны. Завтра я начну просматривать список квартир, которые сдаются, но мне надо представлять, какую сумму вы готовы уплатить. Какую, дорогой?

Джейк уставился на нее думая: «Иисусе, что случилось с этой воздушной балериной? Что случилось с «мисс невинность»? Она разговаривает, как прожженный брокер по недвижимости».

— Ну, я не знаю… Какую вы захотите…

— Хорошо, я посмотрю и, если мне что-то очень понравится, я дам вам знать. Договорились? И нам нужно будет там пианино? Вы же не откажетесь исполнять мне там свои песни? Можно, мы купим пианино, Джейк? Это будет так романтично.

— Да… конечно. Почему бы и нет? Я возьму одно в аренду…

«Иисусе, это будет стоить мне целое состояние!»

Виолет увидела в его глазах ужас, и его взгляд так рассмешил ее, что она не смогла удержаться и расхохоталась.

— Что смешного? — спросил он, удивленный.

— О, вы! О… — она прикрыла рот ладошкой, пытаясь сдержать безудержный смех. — По-моему, я перебрала с условиями.

— Вы, что?

— Мадам Левицкая… Я пошла к ней на урок «любовной связи», потому что я решила, что она знает, как мне надо держаться с вами… — она опять рассмеялась. — И она сказала мне, чтобы я выдвигала условия… только, я думаю… я думаю, что я напугала вас до ужаса!

Джейк начал смеяться тоже.

— Вы ходили к мадам Левицкой?

Она, все еще смеясь, кивнула.

— Да, вы напугали меня до ужаса.

И он расхохотался так же сильно, как и она.

«Бриллиантовая Подкова» Метрополитен Опера была самым консервативным бастионом нью-йоркского общества, а ложу номер 7 миссис Астор называли «троном высшего света Америки». Евреям, правда, не разрешалось покупать ложи, хотя они могли снять ложу на какие-то отдельные спектакли. И это, несмотря на то, что двое из них — Отто Кан и Саймон Вейлер — были самыми крупными вкладчиками в оперу на Бродвее и Тридцать девятой улице. Представление «Тоски» в этот вечер давалось для Бельгийского Комитета Помощи, и благодаря тому, что Саймон Вейлер пожертвовал Комитету пятнадцать тысяч долларов, ему было деликатно разрешено снять по этому случаю ложу 32. Там собрались все сливки нью-йоркского общества. Поэтому на этот вечер миссис Вейлер надела всю свою тяжелую артиллерию. Для Ребекки это означало бриллиантовая с рубинами тиара на голове, колье из бриллиантов с рубинами на шее, подобного типа серьги, три бриллиантовых браслета, кольцо с бриллиантовым солитером в сорок каратов и еще театральный бинокль с инкрустацией из драгоценных камней, который стоил семьдесят пять тысяч долларов. И при таком количестве драгоценностей она не чувствовала себя ни перенасыщенной украшениями, ни вульгарной — в соседней ложе на даме было семь бриллиантовых браслетов.

По установленным светским обществом в Опере законам было принято уходить после первого действия, поскольку ни музыкой, ни пением никто в обществе не интересовался. Оперу посещали, главным образом, потому, что людям просто было необходимо где-то появляться, но в этот вечер был особый случай. Во-первых, потому что это было гала-представление, а, во-вторых, потому что «Тоска» — и вполне заслуженно — была для многих любимой оперой, в том числе и для Вейлеров, оставшихся до конца.

Когда опустился занавес, миссис Вейлер поднялась со своего позолоченного кресла, и Саймон накинул ей на плечи длинную горностаевую пелерину. Затем они с достоинством направились к выходу, перебрасываясь приветствиями и отдельными репликами со своими друзьями, разодетыми в меха и усыпанными драгоценностями. У выхода ожидала длинная очередь лимузинов и кучка зевак, пришедших, несмотря на промозглую осеннюю погоду, поглазеть на парад представителей высшего света.

Когда они приехали домой, дворецкий принял у них пальто, и Ребекка спросила:

— Виолет уже в постели?

— Нет, мадам. Она куда-то ушла.

— Ушла? Она мне ничего не сказала, что собирается куда-то пойти. А с кем она пошла?

Грандиозная грудь Ребекки вздымалась, а с нею вздымались бриллианты и рубины на семьсот тысяч долларов.

— Но что-то она должна была сказать?

В этот момент открылась входная дверь, и поспешно вошла Виолет. Увидев родителей, она застыла на пороге. Виолет рассчитывала опередить их и быть дома до их возвращения из Оперы. Но вечер с Джейком доставил ей так много удовольствия, что она потеряла счет времени. И вот ее мамочка развернулась в ее сторону.

— Где ты была? — прогремела она.

— Я проголодалась и отправилась в закусочную, — ответила Виолет, закрывая дверь.

Ребекка посмотрела на ее желтое вечернее платье.

— Ты ходила в закусочную в этом платье? Сама идея идти в закусочную мне кажется совершенно идиотской, учитывая, какую изысканную еду для тебя готовят дома, но одеваться в вечернее платье, чтобы пойти в закусочную — это абсурд!

— Так или иначе, — решительно ответила Виолет, обгоняя своих родителей на лестнице, — я была в закусочной. Всем спокойной ночи.

Ее мать смотрела ей вслед, когда она поднималась по мраморной лестнице.

— Она лжет, — прошептала она мужу.

— Послушай, Ребекка, оставь ее в покое. Иногда мне кажется, что ты слишком строга к ней.

Она повернулась к мужу.

— Никогда, слышишь, никогда нельзя быть слишком строгой к собственной дочери, — на высоких нотах заявила она и повернулась к дворецкому. — Когда она ушла?

— Сразу после того, как вы уехали в оперу, мадам.

— Видишь? — воскликнула она. — Она лжет! Четыре часа в закусочной? За это время она должна была бы съесть все салаты в Нью-Йорке. Я должна поговорить с девочкой. Закусочная, как же!

И она решительно направилась вверх по лестнице.

Виолет расчесывала волосы, когда в комнату ворвалась ее мать. Увидев нагруженный драгоценностями военный корабль в красном бархатном вечернем платье, она вздохнула.

— Джервис сообщил мне, что ты ушла из дома сразу же после нас, — сказала она. — Надеюсь, ты не рассчитываешь, что я поверю, что ты провела четыре часа в закусочной?

Виолет продолжала расчесывать волосы.

— Ты не можешь поверить. Чего ты хочешь, мама?

Она отложила расческу и повернулась к матери.

— Ты когда-нибудь перестанешь давить на меня?! — воскликнула Виолет.

— Я не давлю на тебя — я просто выполняю обязанности обеспокоенного твоей судьбой родителя. Где ты была?

— Это тебя не касается!

Виолет рванулась в ванную комнату и захлопнула за собой дверь.

— Виолет!

Ребекка пересекла комнату и постучала в дверь.

— Виолет, выходи! Выходи немедленно!

Дверь приоткрылась, и Виолет вышла из ванной.

— Да, мама. Что ты хочешь?

— Ты прекрасно знаешь, что я хочу. Где ты была сегодня вечером?

Виолет тяжело вздохнула.

— Хорошо, если ты хочешь правду. Я ужинала в Гринвич Виллидж с человеком, в которого, я, кажется, влюбилась. И тебе лучше привыкнуть к этой мысли, потому что я влюбилась в него серьезно.

— Понятно, — сказала она ледяным тоном. — И кто этот человек, в которого, по твоему утверждению, ты влюбилась?

Виолет села на кровать и стала снимать туфли.

— Джейк Рубин, — ответила она.

Невыносимо долгое молчание. Виолет встала с постели, чтобы отнести туфли в гардероб.

— Я знаю, о чем ты думаешь, мама, так что не теряй время на длинную речь. Я знаю, что он «русский», я знаю, что он «не нашего круга», я знаю, что он женат. И несмотря на все это, я в него влюбилась. Он самый замечательный человек, которого я когда-либо встречала.

Она открыла дверь гардероба и поставила туфли внутрь, удивляясь, почему ее мать не низвергла на нее ураган гнева.

Когда она закрыла дверь гардероба, к ее еще большему удивлению матери в комнате не было.

Из квартиры на Сниффен Корт, когда они с Джейком переехали в новый дом, Нелли взяла с собой черную горничную Фанни, и на следующее утро Фанни вошла к ней в спальню, когда Нелли сидела в кровати и читала «Варьетте».

— Мисс Нелли, — сказала она, — внизу вас ожидает гостья.

Нелли отложила «Варьетте».

— Гостья? Кто это, Фанни?

— Какая-то очень важная, если вы спросите меня. Она приехала в таком длиннющем «роллс-ройсе» и с таким красивым шофером. Ух! Как мне понравился шофер!

— Кто это, Фанни?

— Вот ее карточка, мисс Нелли. Ее зовут миссис Вейлер, или как-то так.

Нелли повертела карточку.

— Миссис Саймон Вейлер, — сказала она уважительно.

— Она выглядит очень богатой, мисс Нелли.

— Она и есть очень богата, — сказала Нелли, сбрасывая ночную рубашку. — Слышала когда-нибудь о сети универмагов Вейлера? Так вот это она.

— Правда? Мне нравятся эти магазины. На прошлой неделе в витрине я видела премиленькое платьице, но оно для меня очень дорогое.

Нелли, не слушая ее, помчалась в ванную.

— Достань мое платье цвета слоновой кости, то, которое с поясом, а затем скажи ей, что я спущусь через десять минут. И спроси, не хочет ли она кофе или чай. И будь вежливой.

— Да, мисс Нелли.

«Интересно, что ей надо», — подумала Нелли, засунув зубную щетку в рот.

Через пятнадцать минут Нелли спустилась в гостиную. Ребекка Вейлер в твидовом костюме и шляпе с огромным пером, как статуя, сидела в кресле.

— Миссис Вейлер? Я Нелли Рубин, — сказала она, пожимая руку в перчатке.

— Как поживаете, миссис Рубин? — спросила миссис Вейлер, пожав протянутую руку, но не сдвинулась с места. — Извините за этот неожиданный визит. Надеюсь, я не причинила вам неудобств?

— Нет, нет. Фанни предлагала вам кофе?

— Она предложила, но я отказалась. Сегодня утром я уже выпила две чашечки кофе. Третья пойдет во вред, что я не одобряю.

— Понятно.

«Дружеский тон, — подумала она, садясь. — И такая теплая и неформальная».

— Слушаю вас, — она улыбнулась. — Что я могу сделать для вас, миссис Вейлер?

Ребекка посмотрела своими холодными глазами на Нелли.

«Привлекательная, но дешевая», — подумала она.

— Миссис Рубин, думаю, что это не будет приятно нам обеим. Ваш муж дома?

— Да, он наверху, в своем кабинете.

— Значит, он не может подслушать наш разговор? — спросила она.

— О, нет.

«В чем дело?», — подумала она.

— Тогда я перейду прямо к делу. Меня могут обвинить в старомодных взглядах на жизнь и на супружество, но я твердо убеждена, что, когда люди связаны супружескими узами, это обязанность каждого из супругов сохранять им святую верность. Вы разделяете эти взгляды, миссис Рубин?

— Ну… — Нелли улыбнулась, подумав, что она уже дважды изменяла Джейку. — Да. Полагаю.

— Вы говорите это не очень уверенно, миссис Рубин. Разве можно только «полагать», что узы брака священны?

— Извините, миссис Вейлер, но я бы хотела знать, к чему вся эта прелюдия?

— Очень просто. Ваш муж завел роман с моей дочерью, — сказала она.

Нелли была изумлена.

— Джейк? — прошептала она.

— По-моему, его зовут именно так.

— Но когда? Как?

— Они знакомы уже некоторое время. Виолет очень утонченная и ранимая девочка, но она невинна, миссис Рубин. Очень невинна. И у нее нет защиты от притязаний вашего мужа, и я боюсь за ее девственность. Конечно, моя симпатия распространяется и на вас, так как вы оказались жертвой мужской двуличности. Именно поэтому я и явилась к вам предупредить вас об опасности вашему семейному спокойствию. Вы должны остановить вашего мужа, миссис Рубин. Остановите его прежде, чем ой испортит мою дочь! И ваш брак, конечно, тоже.

— Сколько лет вашей дочери? — спросила Нелли.

— В следующем месяце ей будет двадцать.

«Джейк решил приударить за юными девочками, — подумала она. — Надо же, этот хитроумный ублюдок».

Она изобразила трагический взгляд:

— Не могу передать, как я благодарна вам за то, что вы пришли ко мне, миссис Вейлер. Конечно, я шокирована — шокирована! — тем, что мой муж «завел роман», как вы изволили выразиться. Но вам нечего опасаться. Я положу этому конец.

Ребекка немного расслабилась.

— А я, уважаемая леди, очень рада слышать это от вас. Мы, к сожалению, живем в век утраченной морали. И очень приятно сознавать, что хотя бы некоторые жены, как вы, еще верят в вечные истины.

Она поднялась и протянула руку.

— Было очень приятно познакомиться с вами, дорогая. Мне совершенно ясно, как повезло вашему мужу, что он выиграл вас.

Нелли также поднялась.

— Спасибо, миссис Вейлер. И мне было приятно познакомиться с вами.

— Надеюсь, мы сумеем предотвратить трагедию.

Провожая ее к двери, Нелли подумала: «Чертов Джейк! Но я знаю, как отомстить ему…»

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

В этот вечер, когда шофер привез ее в Новый Амстердамский театр, Нелли сказала ему:

— Билли, сегодня после спектакля я собираюсь познакомиться с новой ролью и не знаю, как долго я задержусь. Я доеду домой в такси.

— Да, мисс Нелли.

Но вместо этого после спектакля она взяла такси и поехала в Гринвич Виллидж.

— Вот этот дом, — сказала она водителю, и машина лихо подкатила к дому штаб-квартиры выборной кампании Марко. Весь дом был погружен в темноту, кроме окон на верхнем этаже. И именно верхний этаж интересовал Нелли.

Она вышла из такси, расплатилась и, поднявшись на три ступени, позвонила. Когда в окошечке над дверью загорелся свет, Марко открыл дверь. Он был в банном халате и босиком. Он очень удивился, когда увидел ее.

— Нелли! Что ты здесь делаешь?

— Ну, поскольку ты никогда не пригласишь меня на этот обед, о котором я говорила, я подумала, что, может быть, ты пригласишь меня выпить по стаканчику на ночь?

Похоже, это его не очень обрадовало.

— Я как раз собирался лечь… — он поглядел в обе стороны пустой улицы, понимая, что если бы его увидели, то это не способствовало бы его политическому успеху. Он отступил в сторону:

— Ну, входи.

Она вошла в узкую переднюю, и он захлопнул дверь. Затем он повернулся и посмотрел на нее. На ней были бархатное пальто цвета соболя и синее платье. На голове черная бархатная шляпка с большими опущенными полями. Своим роскошным видом она искушала.

— Джейк знает, что ты здесь? — спросил он.

— Конечно, нет, — она улыбнулась. — Ты не хочешь пригласить меня подняться?

— Нет. И, Нелли, думаю тебе лучше вернуться домой сейчас.

Передняя была столь маленькой, что они стояли почти рядом. Она обвила руками его шею.

— Я знаю, как ты относишься к Джейку, — прошептала она, — но он никогда не узнает. Я хочу тебя, Марко. Я хочу тебя больше, чем какого-либо мужчину в своей жизни… Не заставляй меня умолять… пожалуйста… Ты ведь не думаешь, что Джейк сохраняет мне верность. Правда?

Она просунула руку к нему под купальный халат и стала гладить его грудь.

— Он завел себе девятнадцатилетнюю девочку. А если он может развлекаться, то почему мы не можем?

Ощущение от ее руки под халатом сводило его с ума. Медленно он обнял ее. Чуть приоткрыв рот, он прикоснулся к ее губам. Их поцелуй в узкой передней продолжался почти минуту.

— Займись со мной любовью, — прошептала она. — Сделай меня счастливой, дорогой…

Вдруг он резко оттолкнул ее.

— Убирайся отсюда, — спокойно сказал он. — Убирайся отсюда!

Она слегка улыбнулась и повернулась к нему, снова просунув руку ему под халат.

— И не говори мне, что ты этого не хочешь!

Он схватил ее за запястья и оттолкнул ее руки.

— Конечно, я хочу. Вот в чем проблема! Но я не собираюсь делать этого Джейку!

— Сделай это… — она улыбнулась. — Мне этого хочется. — Я не хочу этого слышать!

— Мне нравится твой гнев. Он возбуждает!

Он закрыл глаза.

— О, Боже, Нелли не усложняй! Я не буду этого делать. Не с женой Джейка… единственного человека в мире! — он открыл глаза, и они ярко засверкали. — Иди отсюда к черту! И ты, дура, если хочешь изменить такому человеку. Он — лучшее, что было у тебя в жизни.

Теперь разозлилась она.

— Хорошо, я уйду, — сказала она. — Но, знаешь, что я собираюсь сказать Джейку? Что ты завлек меня. Нет, лучше я скажу ему так: я скажу ему, что ты завлек меня сюда и попытался изнасиловать.

Он так сильно оттолкнул ее, что она больно ударилась о стену.

— Ты скажешь ему это, и я убью тебя! Понятно? Ты можешь изменять ему с кем угодно, но ты не скажешь ему, что ты сделала это со мной. Потому что Джейк — мой друг. Поэтому можешь не стараться!

Он произнес это с такой настойчивостью, что она на самом деле испугалась. Но она не подала вида. Нелли подошла к двери и открыла ее.

— Я отомщу тебе за это, — спокойно сказала она. — Как-нибудь. И тебе. И Джейку.

Она вышла из дому.

Марко, закрыл дверь, облокотился на нее.

«Боже, — подумал он. — Джейк, ты помог мне, когда я сбежал с Эллис Айленда, и за это я никогда не стану крутить с твоей женой, но, Боже, как близок я был к этому».

И он медленно стал подниматься по лестнице наверх.

После ужина с Виолет в «Ле Бек Фан» Джейк совершенно потерял голову. Но, когда он вернулся домой, он сказал себе, что Виолет имеет право точно знать, как будут складываться их отношения. Кроме всего прочего, по закону она была несовершеннолетней. Ее мать, до смешного «правильная», обожала общепринятые моральные устои Общества. И он понимал, что, сделав Виолет своей любовницей, он погубит ее в глазах ее родителей и ее друзей. Возможно, сейчас она рвется к свободе и свободной любви, но пройдет лет пять, ее желания могут измениться, ее потянет к респектабельности, но будет уже поздно! Может ли Джейк взять на себя такую ответственность? Он начинал понимать, что его чувство к ней куда сложнее, чем он представлял поначалу. К сексуальному желанию и восхищению ее юностью примешивалась почти отеческая забота о ней, которая, возможно, являлась не только результатом их разницы в возрасте, но также и протестом, вызванным полной независимостью Нелли.

Ответ был один: он должен развестись с Нелли и жениться на Виолет. Но проблема была в том, что была еще и Лаура. Ни в чем неповинная Лаура. Лаура, безнадежно отстававшая в развитии. Джейк знал, что Нелли в душе отказалась от своей дочери, когда обнаружила, что она развивается не совсем нормально, но станет ли Виолет лучшей матерью? Помимо чисто человеческого сострадания, Джейк полностью отдавал себе отчет в том, что Лаура была отнюдь не легким ребенком для того, чтобы жить вместе. За ней нужно было постоянно следить и во всем помогать. Ее здоровье было значительно слабее, чем у нормальных детей. Деньги, которые имел Джейк, во многом облегчали положение — он имел возможность нанять миссис Флеминг. Но захочет ли Виолет постоянно омрачать свою жизнь проблемами больного ребенка, который не был даже ее собственным?

Мадемуазель Левицкая посеяла семя сомнения в душе Виолет, но оно вызвало и решение Виолет найти самой для себя квартиру, платить за нее и жить там. Нескольким из ее сверстниц удалось отделиться от родителей и начать самостоятельную жизнь, хотя и не без боя, поскольку традиция, что девушки должны жить со своими родителями до замужества, была еще сильна.

Виолет просто заразилась идеей жить отдельно от подавлявшей ее личность матери, потому что прекрасно понимала, что в значительной мере сложность отношений с миссис Вейлер происходила от того, что они жили под одной крышей. И Виолет стала подыскивать в газетах объявления о сдаваемой квартире. Через два дня после ее ужина с Джейком во французском ресторане она решила позвонить ему и сказать, что он освобождается от необходимости платить за квартиру, потому что она это будет делать сама.

Она знала, что Джейк начинает работать у себя в кабинете где-то около десяти утра. Она подождала до пяти вечера и набрала его номер. К ее удивлению, ей никто не ответил. Она подошла к полукруглому окну в углу дома, откуда открывался великолепный вид на Пятую авеню и на парк. Ей будет недоставать этого вида. Ей будет жаль своей спальни, белой, с белыми занавесками на окнах. На кровати валялись ее самые любимые игрушки — животные, среди которых она больше всего любила мишку Гордона. Повсюду в спальне были расставлены фотографии ее любимых «звезд» балета, среди которых великий русский танцовщик Нежинский, ставший причиной стычки между Виолет и ее матерью. В прошедшем апреле Нежинский приехал в Нью-Йорк, где дебютировал в Метрополитен Опера, и, разумеется, Виолет захотелось увидеть его. Мать отказала ей в этом на том основании, что танцы Нежинского были непристойны. Миссис Вейлер знала все о пользовавшейся дурной славой постановке балета «Полуденный сон Фавна», во время которого он изображал на сцене с помощью шелкового шарфа мастурбацию, и миссис Вейлер не пожелала, чтобы дочь видела это.

Через пятнадцать минут Виолет снова набрала номер Джейка, и на этот раз он ответил.

— Это Виолет! — сказала она.

— О!

— Тебя что-то беспокоит?

— Моя дочь больна. Она простудилась, но врач боится, что простуда перейдет в воспаление легких.

— О! Мне очень жаль…

— У нее поднялась высокая температура. Я…

Она подождала, пока он закончит фразу, но он этого не сделал.

— Надеюсь, она скоро поправится, — сказала Виолет.

— Но мы несколько обеспокоены.

— Тогда не буду больше отнимать время.

— Извини.

— Нет, нет. Я все понимаю. До свидания, Джейк. Я безумно без тебя скучаю.

Она повесила трубку и снова вернулась к угловому окну полюбоваться Пятой авеню. Он упомянул о дочери вскользь, и Виолет почувствовала, что он не любит говорить на эту тему.

Впервые она стала осознавать, что у него есть другая жизнь, что она провела с ним всего несколько каких-то часов и что на самом деле она знает о нем очень мало. Она знала только то, что было известно всем. Что он приехал из России девять лет тому назад иммигрантом без цента в кармане и что он добился фантастического успеха на Бродвее. Она знала, что он добрый и благородный, и что с ним очень приятно и легко общаться. Она знала, что произвела на него впечатление. Но она ведь ни разу не встречалась с его женой. Она видела ее только на сцене.

Виолет вдруг поняла, что, поощряемая мадемуазель Левицкой, она хотела разрушить чей-то брак, украв у другой женщины мужа. И, если смотреть на это с такой точки зрения, то это выглядело отвратительно.

И она решила, что станет подыскивать для себя отдельную квартиру.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

— Моя дорогая, из всех приемов, которые устраиваются сегодня вечером в Нью-Йорке, это единственный, представляющий хоть какой-то интерес, — заявила Уна, поднимаясь вместе с Ванессой по ступенькам городского дома на Барроу-стрит в Вест Виллидж. — Кэрол пригласила джаз-оркестр, пользовавшийся бешеным успехом в Париже. Хит сезона. Можешь представить? Руководителя зовут Роско Хайнес. Он и его жена только что приехали в Нью-Йорк из Рио, и Кэрол говорит, что этот джаз какой-то совсем языческий, и перед ним просто невозможно устоять. Как и перед тобой в этот вечер, моя лапочка! Я не могу не осыпать тебя поцелуями. И я, вероятно, так и сделаю.

Она с любовью потрепала ее по щеке, и Ванесса ощутила трепет наслаждения и в то же время неясную опасность.

Общение с Уной будто возвращало ее к годам, проведенным в школе для девочек, где Ванесса часто влюблялась в девочек. При этом влюбленность была так сильна, что ей сопутствовали и любовные письма, и поцелуи. Но тогда ее никогда не охватывало чувство стыда или вины, потому что мысль о том, чтобы вступить далее в определенные сексуальные отношения, просто никогда не приходили ей в голову. И если Виолет должна была пойти в Публичную библиотеку, чтобы разобраться в некоторых фактах реальной жизни, то вряд ли следует удивляться, что Ванесса никогда ничего не слышала о лесбиянках, и поначалу ее дружба с Уной казалась такой же невинной, как и ее школьные влюбленности, о которых Ванесса вспоминала с такой нежностью. Но Уна заинтересовала ее не только, как человек или как бунтарь против устоев общества, что было близко Ванессе. Она привлекала Ванессу потому, что та всегда чувствовала себя гораздо комфортнее с женщинами, чем с мужчинами. Ванесса исключила из своей жизни своего мужа, Марко, а потому невольно искала кого-то нового, чтобы заполнить эту пустоту.

Но чем дальше, тем внимание и заботы Уны стали все больше приводить Ванессу в замешательство. Поцелуи Уны становились такими пылкими, что доводили Ванессу до сексуального возбуждения, и это ее очень пугало. Уна достаточно рассказала ей о Кэрол де Витт и ее друзьях, так что в богемной вечеринке скульпторов она приобщалась к чему-то настолько же привлекательному и восхитительному, насколько опасному. Но все это было ей так любопытно, что она не могла сказать «нет».

Дверь открыла высокая женщина в мужском смокинге. Ее каштановые волосы были подстрижены на мужской манер, а в левом глазу она носила монокль. Ей было чуть больше тридцати, она была довольно красивая. В руках она держала бокал шампанского. За ее спиной были слышны зажигательные звуки джаза и гул голосов.

— Кэрол, дорогая, — сказала Уна, входя в дом и целуя хозяйку в щеку. — Это Ванесса. Я предупредила ее, что ее многое поразит на твоей вечеринке, а что-то, может, и вызовет ее протест.

— Я очень надеюсь, что вы не станете добивать ее до конца, — добавила она шепотом. — Она купила «Обещание весны».

Улыбка Кэрол напоминала первые зимние заморозки. Ванесса могла понять, почему эта женщина-скульптор, дочь богатого чикагского торговца зерном, считает себя вампиром. Она была похожа на одну из сестер графа Дракулы.

— Я знаю, кто такая Ванесса, — произнесла Кэрол со всей теплотой, на которую способна большая белая акула. — Пожалуйста, входите, но я не думаю, что ваш муж получит здесь много голосов.

Джаз играл слишком громко, чтобы при этом можно было еще и думать, но напоминание о Марко заставило ее чуть съежиться. И, хотя она уже совсем не любила его, он все еще оставался ее мужем и отцом ее сына. В Гринвич Виллидж находился офис его штаб-квартиры, и вряд ли присутствие его жены на вечеринке у Кэрол станет полезным вкладом с ее стороны в его предвыборную кампанию. И будто прочитав ее мысли, Уна схватила ее за руку и повела в переполненную людьми, прокуренную студию.

Гостями были представители обоих полов, но женщины держались с женщинами, мужчины с мужчинами. Впрочем, было и несколько более традиционных пар. Некоторые мужчины были в смокингах, но в основном они тяготели к чему-то более женственному: бархатным курткам художников и несколько странным одеяниям, представляющим вариации на тему костюма тореадора. А один очень пьяный молодой человек сидел развалясь прямо на полу совершенно голый. На женщинах были либо мужские костюмы, как у Кэрол, либо свободные неряшливого вида блузы и юбки. Уна была одной из немногих, одетых в красивое женское платье.

— Вот! — воскликнула она. — Разве это не великолепный декаданс? Насколько, милая, это интереснее, чем мужчины, танцующие с женщинами, что, если вдуматься, так заурядно. Потанцуем?

И, прежде чем Ванесса успела сказать «да» или «нет», Уна обняла ее и повела в толпу танцующих. Сначала Ванесса чувствовала себя напряженно, но после того, как Уна прижалась своей нежной щекой к ее щеке, ей показалось, что это ей даже приятно.

— Знаешь, дорогая, что слово «джаз» происходит от африканского диалекта и что оно означает «сперма»? Так что джазовая музыка сексуальная, и я нахожу ее совершенно умопомрачительной. Разумеется, столетие назад дерзким и даже вызывающим считался вальс, и, я уверена, что кто-нибудь напишет докторскую диссертацию на тему отражения эволюции в сексе в танцевальных формах. Почему ты выглядела такой расстроенной, когда Кэрол упомянула о твоем муже?

— А ты не догадываешься?

— Ах, сердце мое, тебя, как пятнадцатилетнюю девочку, мучает немного чувство вины за то, что ты здесь — дом номер 20 по Содом-стрит. Ну, хорошо. Думаю, это можно понять. Ты любишь Марко, дорогая? Поскольку ты теперь почти не видишься с ним, не думаю, что ты желаешь его.

— Я бы предпочла не обсуждать это.

— Ах! Но мы должны поговорить. Вот мы танцуем щека к щеке, и уже до боли очевидно, что я безумно, страстно люблю тебя. А Марко любит тебя так же безумно?

— Нет.

— И ты тоже не любишь его. Верно?

— Уна, пожалуйста, давай переменим тему…

— Нет! Настало время нам быть совершенно откровенными друг с другом. Почему ты вышла за него замуж? Ты ведь должна была догадываться, что он охотился за твоими деньгами.

— Тогда я этого не понимала… Он переспал со мной. Знаешь, он был, как бог.

— Да, ты можешь иметь всех богов Олимпа, если спросить меня. Развратных, волосатых скотов. Известно, что Бог создал сначала Адама, и, поняв, что создал нечто низменное, грязное, создал Еву, которая стала его триумфом. Но ведь ты позволила ему переспать с тобой? Не так ли? Потому что ты хотела выйти замуж?

— Да… Ах, я не знаю…

— Ты хотела, чтобы у тебя был муж, потому что ты боялась быть непохожей на других, быть до конца сама собой. А твоя истинная сущность, действительно, непривлекательна для мужчины. Разве не так? Ты не обязана отвечать. Я знаю. Более того, ты считала, что Марко беден, что он — никто, что ты сможешь управлять им. И он был рядом, и ты ухватилась за него. Разве не так?

— Пожалуйста.

— Посмотри правде в глаза, Ванесса мы любим друг друга.

И она перестала танцевать, чтобы запечатлеть поцелуй на губах Ванессы. Поцелуй, в который она вложила столько страсти, что Ванесса не сумела противостоять этому.

— Черт возьми! — сказал Роско Флоре, продолжая дирижировать оркестром. — Здесь больше лесбиянок, чем в Париже. Что творится с Нью-Йорком?

— Не знаю, — ответила его жена. — Для меня все здесь выглядит фальшиво, как священник, одетый в борделе в сутану. Знаешь, Роско, я боюсь, это была не очень хорошая затея.

— К черту! Она заплатила наличными. И ты знаешь такую мудрость — ты понравился им, и они сделали тебя: из ничего — нечто. Ну, хорошо, поднимайся и спой им «О, мой мужчина». Сейчас мужики наделают в штаны.

Флора встала со своего места и подошла вместе с Роско к пианино.

— Леди и джентльмены, — объявил он с ухмылкой, — хотя и довольно трудно сказать, кто есть кто…

Из полупьяной толпы раздался смех.

— Моя жена споет вам песню, которую она впервые спела в Париже «О, мой мужчина». Послушаем Флору Митчум!

Флора была в роскошном обтягивающем черном платье. Оно идеально подчеркивало ее фигуру, и Уна одобрительно разглядывала ее.

— Моя дорогая, — сказала она Ванессе после аплодисментов. — Говорят, они необыкновенны в постели.

Ванесса, казалось, была потрясена.

— О, нет!

— Почему?

И она рассмеялась. Флора начала петь, сначала на французском, потом на английском. Мысли Ванессы скакали от ее мужа, и сына, и отца… к Гарден Корт и «Северной звезде». Какой скучный и прогнивший был тот мир, и какой прекрасный был этот, по сравнению с тем.

Она отказалась от того мира и от своего отца. Примет ли он это когда-нибудь? Но, какой бы он ни был мудрый, он будет ненавидеть это…

Она почувствовала, как рука Уны обвила ее талию. Затем губами Уна коснулась ее уха и начала его медленно облизывать. Ванесса почувствовала, как она ослабевает.

— Давай поднимемся наверх, — предложила Уна. — У Кэрол есть комната для гостей.

— Нет…

— Я люблю тебя, дорогая. Я боготворю тебя. И я хочу тебя, прямо сейчас…

Она взяла Ванессу за руку и повела ее через толпу в холл. Ванесса последовала за ней, сначала немного упираясь, но затем подчинившись полностью настойчивости Уны. Уна повела ее по узкой лестнице наверх. Дым и музыка уплыли куда-то, когда Уна обвила ее руками и стала целовать ее, жадно, полуоткрытым ртом, ее язык проглаживал рот Ванессы. Ванесса никогда раньше не испытывала такого сильного желания.

Уна прекратила поцелуи и прошептала, чуть не со злостью:

— Скажи, что ты любишь меня!

Ванесса с полузакрытыми глазами кивнула.

— Я люблю тебя.

— Скажи, что ты хочешь меня.

— Я хочу тебя…

— Хорошо. Пошли.

Уна схватила ее за руку и повела в одну из крохотных спален. Только они закрыли дверь, как услышали внизу рев полицейской сирены. И затем крики и всхлипывания.

— Что это? — в ужасе спросила Ванесса.

Уна подошла к столу.

— Это полицейский рейд. Черт!

— Полиция? — Ванесса была в шоке.

— Бежим! Через балкон. Скорей!

Уна, распахнув окно, прыгнула вниз. Ванесса, онемев от ужаса, последовала за ней.

Через четыре квартала Марко сидел в своем кабинете за столом, работая над речью, когда услышал звонок в дверь. Была половина девятого вечера. Его секретарши уже ушли домой, он был один и не ждал посетителей. Он открыл ящик стола и достал оттуда пистолет, который купил по настоянию Фиппса. Пока Сандро Альбертини не трогал его, но Марко приготовился и на этот случай.

Выйдя в приемную, которая была завалена вырезками из газет, пепельницами с окурками и переполненными корзинами с мусором — Джин Файрчайлд был отличным менеджером кампании, но плохим хозяином — он подошел к двери. Держа пистолет в правом кармане пиджака, он отпер дверь левой рукой и открыл ее.

За дверью стояла его жена.

— Ван? Что..?

Оттолкнув его, она бросилась в кабинет. Она выглядела такой расстроенной, что сначала он подумал, что она опять пьяна. Дрожа, она облокотилась на дверь.

— Марко, — прошептала она, — ты будешь любить меня? Ты пустишь меня назад? О, Боже… — разрыдавшись, она бросилась к нему.

— Ради Бога, что случилось?

— Я была на вечеринке… а там был полицейский рейд…

— Боже, что же это была за вечеринка?

Она не ответила.

— Ван, расскажи мне. Что это была за вечеринка? — повторил он вопрос.

Она оттолкнулась его и глубоко вздохнула.

— Вечеринка была… — она поколебалась. — Мужчины танцевали с мужчинами, а женщины с женщинами…

Жестом полного отчаяния она закрыла лицо кулачками.

— О, я не знаю, зачем я пошла…

— Кто пригласил тебя? Кто был с тобой?

— Моя подруга, с которой я познакомилась в «Сильвер Лейк»… Уна Марбери. Она владелица скульптурной галереи в Гринвич Виллидж. Она… — она остановилась, оторвав руки от лица. — О, ты не можешь понять. Боже, зачем я пришла к тебе?

Он внимательно смотрел на нее, впервые начиная понимать ее.

— Ван, — нежно сказал он, — что это за подруга, Уна?

Она посмотрела на него налитыми кровью, виноватыми глазами.

— Ты не сможешь понять. — Это было все, что она сказала, и открыла дверь. — Извини, что побеспокоила тебя.

И она выскочила так же быстро как и вошла.

Марко закрыл дверь и вернулся к себе в кабинет. Он шел медленно, будто в трансе. Он сел за стол и положил пистолет на место.

«Боже мой, — подумал он, — Теперь я понимаю, почему она никогда не хотела заниматься любовью…».

Джейк сидел на пустой постели в комнате своей дочери, глядя на разрисованные Максфилдом Парришем сказочными персонажами стены, и думал, что делать теперь с этой комнатой.

— Джейк, — сказала Нелли, — входя в комнату, — тебе не надо сидеть здесь. Это только может навеять на тебя меланхолию, что ни к чему хорошему не приведет.

Он не ответил, он даже не пошевелился. Она подошла к нему и положила руку ему на плечо.

— Мы ведь говорили, что ей повезет, если она доживет до двадцати, — продолжала она, — так что, может, так и лучше. Возможно, ей так лучше.

— Ей лучше мертвой?

— Да, лучше мертвой. Какая жизнь была бы у нее? Когда я смотрела на нее, у меня разрывалось сердце от мысли, как мало получит она от жизни.

— Нелли, это я, Джейк. Не надо играть роль.

— Это не роль — это правда.

Он встал.

— Во-первых, у тебя нет сердца, чтобы оно разрывалось. А во-вторых, ты никогда и не смотрела на нее. Единственный человек, которому будет лучше, это — ты, потому что у тебя больше не будет этой заботы.

— Это низко говорить такие вещи!

— Но это так. И знаешь, Нелли, меня это больше не волнует. Ты — такая. Я был поражен, что вчера после спектакля ты осталась дома с ней, когда она умирала — я был уверен, что ты пришлешь соболезнование.

— Хорошо, сегодня после театра меня не будет дома, — ледяным тоном проговорила она. — И, если ты заявляешь обо мне такие вещи, можешь заниматься подготовкой к похоронам самостоятельно.

Он печально посмотрел на нее.

— Боже, как я мог когда-то влюбиться в тебя?

— И что это означает?

— Это означает то, что, по моему мнению, нам пора разводиться. Я больше не люблю тебя, Нелли. Внутри меня все мертво, как сама Лаура. Давай разведемся раньше, чем я начну тебя ненавидеть.

На какое-то время она умолкла.

— А может, я не хочу развода?

— Я оставлю тебе кучу денег. Ты будешь богатой женщиной. Зачем тебе жить с человеком, который ненавидит тебя?

Она опустилась на кровать Лауры и, прикрыв рот рукой, зарыдала.

— О Боже, Нелли, перестань играть.

— Я не играю, сукин ты сын, — всхлипывала она. — После стольких лет, как ты можешь быть со мной таким жестоким? Особенно сейчас, когда умерла моя дочь…

Как бы цинично не относился к ней Джейк, сейчас она не играла. С ней вдруг случился эмоциональный сейсмический шок: когда она осознала, что уже не молода, что не имеет той власти над мужчиной, который считается ее мужем, что единственный человек, которого она произвела на свет, мертв — и это словно тряхнуло ее.

Она подняла на него глаза.

— Ну? Скажи что-нибудь, Джейк.

— Что?

— Скажи, что ты еще любишь меня.

— Но я больше не люблю тебя.

И тут произошел второй сейсмический шок: она поняла, что Джейк больше не верит ей, как бы хорошо она не играла.

— Это из-за этой девчонки Вейлер? — спросила она, вытирая глаза.

— Какой девчонки Вейлер?

— О, не надо. Я все знаю. Эта старая глыба, ее мамочка, приходила ко мне на прошлой неделе, пытаясь уговорить меня, чтобы я положила конец тому, что мой муж «завел роман», как она выразилась, с ее дочерью. Она сказала, что ее дочери нет еще и двадцати. Я не знала, что ты увлекаешься несовершеннолетними.

— Я не тронул ее и пальцем!

— Ну, ну.

Он устало посмотрел на нее.

— Чего ты хочешь?

— Меня абсолютно устраивает то положение вещей, которое есть сейчас. Мне нравится быть миссис Джейк Рубин. Ты лучший автор песен во всем Нью-Йорке, а я — лучшая их исполнительница. Мы — идеальная пара.

Она улыбнулась.

— А что, если я перестану писать песни для тебя?

— А почему ты это сделаешь?

— Потому что нельзя писать песни о любви для человека, которого ненавидишь.

— Тогда пиши их для мисс Вейлер. А потом, ты ведь не ненавидишь меня, Джейк. У тебя просто такая сверх реакция из-за Лауры. Как ты можешь ненавидеть мать своего сына?

Он как-то растерялся.

— Моего сына? Что ты хочешь сказать?

Она подошла к нему и взяла его за руку.

— Я была жестока с тобой, — сказала она. — И я не хочу этого больше. Я знаю, как страстно ты мечтаешь иметь ребенка. Может, в этот раз у нас получится лучше?

— Нелли, — прошептал он. — Ты имеешь в виду это?

— Давай попробуем, — она улыбнулась. — Сегодня ночью. После того, как я вернусь из театра.

Она поцеловала его и подошла к двери.

— И чтобы доказать тебе, насколько я великодушна, — добавила она, — я хочу сказать тебе, что я не против, если ты будешь спать с этой девочкой. И как можно ненавидеть такую жену?

Она послала ему воздушный поцелуй и вышла.

Он сидел и повторял себе, что здесь какая-то ловушка. Но он никак не мог сообразить, какая. Похоже, она сказала правду, и она не хочет терять его как мужа. Вопрос был в том, сможет ли он выносить ее как жену, даже если она родит ему ребенка?

И что делать с Виолет?

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

— Джорджи, — сказал он тихо. — Это Марко.

Она, сидя за столом, подняла голову. Звук его голоса через столько лет разбудил множество борющихся между собой эмоций, и она знала, какая возобладает.

— Значит, это был ты, — прошептала она.

В библиотеке было мало народа.

— Я так и думала.

— Джорджи, я знаю, что ты обо мне можешь думать, но… я в беде. И мне надо поговорить с тобой.

Она молчала. Затем сказала:

— Марко, ты в самом деле беспринципный человек. После всего того, что ты мне сделал, ты хочешь просить меня, чтобы я шпионила за собственным дядей?

— Это не имеет никакого отношения к политике!

— Потише. Ты в библиотеке.

Он оглянулся на читавших за столами двух слепых женщин, которые повернули головы в их сторону, и посмотрел на Джорджи.

— Это касается моего брака, — прошептал он. — Мне больше не с кем поговорить — не с кем. Пожалуйста, Джорджи. Я понимаю, что ты чувствуешь, но…

— Ты хочешь, чтобы я помогла тебе с твоим проклятым браком? Иди к черту! Расскажи мне о моем браке — которого никогда не будет.

— Я так и думал, что это бесполезно, — вздохнул он. — Извини, что побеспокоил тебя. Больше этого не повторится. Прощай, Джорджи.

Он пошел прочь от ее стола. Он уже находился почти у двери, когда услышал:

— Марко!

— Т-ш-ш! — зашипели обе женщины.

— Сами т-ш-ш, — огрызнулась Джорджи. — Марко, вернись!

Он уже был на полпути назад. Подойдя к ее столу, он спросил:

— Да?

Она нервно теребила карандаш.

— Если, ты правда, в беде, — прошептала она.

— Да.

— Тогда, если хочешь, я могу поговорить с тобой.

— Давай поужинаем сегодня вместе. Я заеду за тобой к дому твоей сестры в восемь.

— Хорошо. Но, Марко…

— Да?

— Не надо больше делать мне больно.

Эти слова пронзили его, как ножом.

— Будь со мной бережным.

В его глазах показались слезы.

— О Боже, Джорджи, — прошептал он. — Клянусь тебе, буду.

Теперь Марко был знаком уже со всеми владельцами ресторанов в Гринвич Виллидж, и, когда он привел Джорджи в принадлежавший Тони ресторан «Вилла Десте», экспансивный хозяин встретил его, как героя-завоевателя.

— Il candidato[36]! — воскликнул невысокого роста мужчина с огромными черными усами, протягивая Марко руку. — Эй, все — это наш будущий конгрессмен.

Итальянцы, посетители ресторана зааплодировали. Марко кивнул им, а Тони провел его и Джорджи в отдельный зал, позади ресторана. Быстро протерев носовым платком скатерть, Тони помог сесть Джорджи, сказав:

— Сегодня все за мой счет! Ужин, вино — tutti[37]! Договорились?

— Нет, нет, Тони…

— Я на-астаиваю! Это мой вклад в кампанию. Я принесу вам лучшее сицилийское вино — «Иль Корво». Я принесу бутылку. Хорошо?

И он ушел, прежде чем Марко сумел сказать хоть слово.

— Ты говорил, что ты в беде, — произнесла Джорджи, когда они остались вдвоем.

Она смотрела прямо вперед, без каких-либо эмоций.

— Я слушаю.

— У меня есть сын, его зовут Фрэнк. Он очень хороший мальчик. Замечательный мальчик.

— Рада слышать это.

— Но мой брак — он разрушен.

— Рада слышать и это.

— Дело в том, что моя жена — лесбиянка.

На этот раз на ее лице отразилась какая-то эмоция, — и это был шок.

— Ты хочешь сказать, что она из тех странных женщин, которые любят женщин? — прошептала она.

— Да. Поэтому мне и нужен совет. Я не знаю, что делать с Фрэнком. Ванесса никогда не была ему хорошей матерью, но теперь… Я имею в виду, если мальчик узнает об этом в его годы…

— О, он не должен! — прервала она его. — И ему это знать совсем не обязательно. Так ведь?

— Да, верно. Видишь ли, у Ванессы есть подруга, которую зовут Уна Марбери…

— Когда ты говоришь «подруга», — прошептала она, — ты хочешь сказать, что они ложатся в постель вместе?

— Да. Она проводит все больше и больше времени в ее доме в Патчин Плейс. Теперь она заявила, что хочет привезти Уну в дом сенатора, чтобы познакомить ее с Фрэнком и со своим отцом. По-моему, она это делает зря. Если мой тесть догадается… я не знаю, что он будет делать, но думаю, это вызовет немало проблем. И Фрэнк рано или поздно узнает об этом.

— А ты встречался с этой Уной?

— Нет, и не хочу. Я хочу сказать, если бы моя жена сбежала с другим мужчиной, я бы примирился с этим. Она сбежала с этой чертовой женщиной! Это сводит меня с ума.

— Ты все еще любишь ее?

— Я вообще не люблю ее. Я женился на ней из-за денег. Она знает это — и теперь, думаю, об этом знают все. Я любил тебя…

— Марко, будь осторожен!

— Но это правда. Я любил тебя — я сходил по тебе с ума. Но я увидел все эти деньги, которые ждали, чтобы их забрали… Ладно, теперь это старая история. Дело в том, что я сделал тебе больно. Но, если это доставит тебе хоть какое-то удовлетворение, то знай — моя личная жизнь всегда была адской.

— Синьор, а вот и ваше вино!

Тони принес ведерко со льдом и бутылку белого вина, которую аккуратно открыл.

— Я налью вина прекрасной синьоре?

Он улыбнулся. Его улыбка угасла, когда он увидел, что по ее щекам текут слезы. Замолкнув, он быстро наполнил бокалы, поставил бутылку в ведерко и нервно прошептал Марко:

— Скажите мне, когда вам надо будет подать меню?

Тони ушел, а Марко, обойдя стол, взял Джорджи за руку.

— Почему ты плачешь? — мягко спросил он.

— Потому что ты создал вокруг себя столько несчастья. Ты даже не представляешь, какой несчастной ты сделал меня, но меня совершенно не утешает то, что ты так же несчастен. Несчастье не любит несчастья. Несчастье любит, когда над ним посмеиваются.

Он сжал ее руки.

— Не пора ли нам посмеяться? — спросил он.

— Не знаю. А где мой носовой платок?

Он достал красный носовой платок и положил ей в руку. Она вытерла глаза и затем нос.

— Ты видела какие-нибудь комедии Трампа? — спросил он.

— Нет. Я не хожу в кино. Я не ходила с тех пор…

Она умолкла. Он снова взял ее за руку.

— Я расскажу тебе очень хороший фильм.

Он улыбнулся.

Ванесса очень нервничала.

Она, наконец, решилась пригласить Уну в Гарден Корт на обед с Фиппсом и Мод и нервничала, опасаясь реакции Фиппса на ее новую подругу. Именно «подругой» представила она Уну своему отцу. Воспримет ли Фиппс ее, как подругу или как то, кем она была на самом деле? Уна не была так очевидна, как Кэрол де Витт или другие лесбиянки, бывшие на вечере у Кэрол. С другой стороны, Уну никак нельзя было принять за обычную молодую женщину, хотя одета она была вполне прилично, во всяком случае, по стандартам Уны. Правда, на ней были африканские браслеты и ее «моя дорогая» и другие выражения аффектации чуть выходили за рамки, принятые в здравомыслящем Норт Шоре. Что, если отец догадается?

И еще Ванесса нервничала из-за того, какова будет реакция Уны на ее скульптуры. Сначала она повела Уну в свою студию, где та ходила по кругу, разглядывая последние работы Ванессы — ее первые шаги в стиле модерн — большую глиняную абстракцию, которая представляла собой горизонтальную латинскую «s» с двумя руками, выброшенными из верхней части изгиба.

— Это наводит на размышления, дорогая, — наконец, произнесла Уна. — И даже очень. Это напоминает мне труп.

— Труп? Почему?

— Изгиб… Это может быть тело, распростертое на полу с изогнутыми руками… Возможно, тело убитого. У тебя есть название для этого?

— Нет.

— Назови это «Мейерлинг». Да, Мейерлинг! Предельная загадочность. Мне нравится так, дорогая. Это надо заключить в сталь, и я смогу продать Мейерлинга для тебя. Это может стать началом серьезной карьеры.

Ванесса была польщена, но смущена.

— А почему «Мейерлинг»? — спросила она.

— Это либо тело принца Рудольфа, либо его возлюбленной, Марии Ветсеры. Он только что убил ее, а затем покончил с собой. Никто не знает, почему… Это мистерия и романтика. Последний акт любви — смерть! Людям нравится Мейерлинг. Это поможет мне продать.

Ванесса еще не до конца все поняла, но она решила положиться на опыт Уны, как продавать скульптуры. Уна обошла помост, на котором стояла скульптура, и взяла Ванессу за руку.

— А теперь, моя дорогая, пришло время познакомиться мне с твоей семьей. Не нервничай. Я буду вести себя, как полагается. Я растоплю лед, процитировав несколько параграфов из Маркса и Энгельса, затем позабавлю твоего отца обсуждением идеи Фрейда о роли мастурбации в детских мечтаниях.

— О Боже…

— Куда делось твое чувство юмора?

— У меня оно исчезает, когда речь заходит об отце. Пожалуйста, будь осторожна, Уна.

— А что, если он узнает? — она улыбнулась. — А что? Ты должна учиться быть мужественной, как училась я. Ты должна учиться принимать себя такой, какая ты есть. Это не порочно.

Она перешла на шепот. Затем она поцеловала Ванессу в губы.

— А теперь, пойдем, дорогая, — сказала Уна, направляясь к двери. — В бой! А почему я не могу встретиться с Марко, этим мужественным иммигрантом?

— Он приезжает сюда только в выходные.

— Жаль. Я бы хотела познакомиться с ним. Он может стать конгрессменом, моя дорогая, — она открыла дверь и вышла. — А что это за милый юноша?

В дальнем конце коридора Ванесса увидела Фрэнка. С ним был его новый учитель, тридцатидвухлетний выпускник Гарварда Барклай Симмонс.

— Это Фрэнк.

Впервые Ванесса заметила, как холодное лицо Уны немного потеплело.

— Я тебе завидую, — нежно сказала она. — У тебя есть сын. Это то, чего у меня не будет никогда.

Какое-то время она наблюдала за ним. Затем к ней вернулась ее постоянная уверенность.

— Пошли, дорогая, ты представишь меня. И не надо меня жалеть. Я была бы плохой матерью. Мои дети сопьются, когда я буду кормить их материнским молоком. В нем будет стопроцентный джин.

Когда они приблизились к Фрэнку и его учителю, Ванесса сказала:

— Барклай, это моя подруга, Уна Марбери. Уна, это новый учитель Фрэнка, Барклай Симмонс.

— Как вы поживаете?

— А это Фрэнк. Фрэнк, подойди, я хочу познакомить тебя с моей подругой Уной Марбери.

Фрэнк подошел к ним.

— Хелло! — сказал он.

— Хелло! — ответила Уна. — Ты очень красивый мальчик. И ты хорошо плаваешь.

— Барклай учит меня плавать, — сказал Фрэнк. — Он был капитаном команды по плаванию Гарварда.

— Молодец, Барклай. И ты молодец тоже.

— Я хочу быть таким, как Тарзан! — сказал мальчик.

— Он очаровательный, — произнесла Уна. — Ну, что… мы будем обедать?

— Что ты думаешь? — спросил Фиппс у Мод через два часа, когда они сидели в библиотеке Гарден Корт и пили кофе.

Ванесса повела Уну показывать сад.

— О мисс Марбери? Похоже, с ней все в порядке. Немного зациклена на искусстве, но, если она сможет продать скульптуры Ванессы, как она утверждает, она возымеет над ней еще большее влияние. Хотя мне она не сможет продать ни одной.

— Мне она не понравилась.

Его резкий тон удивил Мод.

— Почему?

— Она оказывает на Ванессу дурное влияние.

— Но, дорогой, ты должен понять, что Ванесса серьезно относится к ее искусству, и что она волей-неволей будет вынуждена знакомиться с представителями богемы. Знаю, это не твой круг людей, но…

Фиппс с сомнением покачал головой.

— Ты не знаешь, в нашей семье рассказывают историю о сестре матери, моей тетке Алисии. Когда эта Уна появилась на горизонте, она почему-то заставила меня вспомнить эту историю.

— Как мило! Я обожаю семейные истории. Так в чем дело? — спросила Мод.

— Алисия была младшей сестрой матери, и она любила рисовать. Думаю, Ван унаследовала ее талант. Когда ей было около двадцати, она уехала в Париж изучать искусство. И через три месяца исчезла.

— Куда?

— Мой дед получил от нее письмо, что она живет в Сиене с другом. Она жила с этим другом десять лет, а потом умерла от дифтерии. Это произошло тридцать лет назад, и я тогда был совсем юным. Но я никогда не забуду, как вдруг в семье прекратились о ней всякие разговоры. Было такое впечатление, будто ее не существовало вовсе.

Мод посмотрела в окно, где вдали Ванесса гуляла с Уной по парку. Внезапно она взглянула на свою падчерицу совсем другими глазами.

— Ты хочешь сказать, — спросила она, — что другом Алисии была женщина?

— Именно. И я не знаю, унаследовала ли Ван только ее талант к рисованию, и я не хочу этого знать. Просто я хочу вычеркнуть Уну Марбери из жизни Ван. Мне не нужна в семье вторая Алисия.

— Но, дорогой, как ты это сделаешь?

— Есть пути, — спокойно сказал он.

Это был пик повального увлечения Чаплиным.

Родившийся в Англии комедиант зарабатывал по десять тысяч долларов в неделю и завоевал мир своим типом Маленького Бродяги, чью вихляющую и шаркающую походку Чаплин изображал на основе воспоминаний детства. Он вспомнил горького пьяницу, который держал лошадей при таверне под Лондоном, и воспроизвел такую же шаркающую походку. Европейская война побудила людей, находившихся в постоянном нервном напряжении, искать забвение от нервной озабоченности в смехе. Грандиозный успех фильма «Рождение нации» Гриффитса сделал кинематограф респектабельным для большей части публики из среднего класса. Так как ходить в кино стало очень модным, владельцы театров начали строить большие здания для показа кинофильмов, хотя широкий размах это получило десятью годами позже.

— Какое роскошное место! — сказал Марко, введя Джорджи в обновленный кинотеатр «Риальто» на Таймс Сквер. — Они сделали его под Венецию, а потолок похож на ночное небо в звездах…

— Он большой? — спросила Джорджи, у которой захватило дух от запаха поп-корна, напомнившей ей о прошлом.

— Огромный. В нем более двух тысяч мест, и он полон. О, вот идет органист.

Они нашли два места. Джорджи принялась за попкорн. И впервые за пять лет она почувствовала себя вполне счастливой.

— Фильм называется «Банк», — прошептал Марко. — Он с Чарли Чаплиным и Эдной Первианс. Чарли похож на маленького бродягу. На нем мятые штаны, большие грязные ботинки, шляпа-котелок, у него смешные маленькие черные усы. Показывают банк. Чарли проходит мимо. Навстречу ему идет женщина с ребенком. Ребенок ест мороженое и роняет его как раз перед Чаплиным… Чарли поскользнулся… Ребенок заплакал из-за мороженого… Мать ребенка бьет Чарли зонтиком по голове…

В этот момент его прервал взрыв хохота.

Джорджи тоже начала смеяться.

Итальянцы, кроме всего прочего, дали миру Римскую империю, Римскую церковь, Ренессанс, Микельанджело, Леонардо, Тициана, оперу, вилку, Венецию и мафию. Они почти дали миру Сандро Альбертини, но он родился в 1880 году, через месяц после приезда его родителей в Нью-Йорк из Бриндизи и таким образом стал урожденным американцем. Отец его подметал улицы, и Сандро вырос в вопиющей нищете. В десятилетнем возрасте он начал красть, а в восемнадцать был осужден за грабеж на четыре года заключения в тюрьме Синг-Синг, где он обтесался и поумнел. Поняв, что ростовщичество безопаснее, чем грабеж, освободившись из тюрьмы, он посвятил себя ростовщичеству, работал сначала на Хьюстон-стрит в кафе, которое он позже купил. К тридцати он расширил дело, охватив бордели, притоны с азартными играми, занимался рэкетом, полулегальными операциями с недвижимостью и порнографией. Он купил бордель на Квинс и переделал второй этаж под своего рода киностудию, где он снимал голых мужиков, использовавших девиц из его борделя. Поскольку его собственные сексуальные наклонности носили садистский характер, то в его фильмах была хотя бы одна сцена, где били плетьми, и одна проститутка была так сильно избита, что только под угрозой смерти она не пошла в полицию.

У Сандро были жена и две дочери, которых он держал в Нью-Джерси, а в течение недели он находился в своем рабочем кабинете и квартире на Кинг-стрит. И, как раз на Кинг-стрит он встретился со своим головорезом, бывшим чемпионом по борьбе, Паоло.

— Санторелли атаковал меня, — произнес Сандро, потягивая из стакана молоко.

Несмотря на свои выверты в сексуальной жизни, Сандро оставался своего рода пуританином — он не пил и не курил.

— В своих выступлениях он выбивает дерьмо из Билла Райана. Кажется, он может выиграть эти чертовы выборы.

— Что надо делать? — спросил Паоло, крутя пальцами серебряный доллар.

Фокусы были единственным хобби Паоло.

— Убей его, — сказал Сандро, допив молоко.

Марко шел за деревянным плугом, который тянула костлявая лошадь. Ослепительное солнце Калабрии палило и обжигало его и двух его младших братьев, которые шли за ним и сажали сахарную свеклу в сделанную им борозду. Был апрель. Снег на видневшихся на горизонте горах начал подтаивать. Они обрабатывали узкий, в три гектара, клочок земли, который арендовал отец Марко. Работа была тяжелая, работа до седьмого пота, бесконечная работа, которой семья Марко занималась из поколения в поколение.

«Очень много поколений», — подумал Марко, когда вдруг солнце стало жечь нестерпимо. Так обжигало, что он остановил плуг, думая, не произошел ли на солнце взрыв. Становилось все жарче и жарче, и поле стало заволакивать дымом. «Бегите», — крикнул он братьям и побежал сам. Но ноги были до странности тяжелые. Такие тяжелые, что он едва их переставлял. Его легкие заполнились ядовитым дымом. Бежать… скрыться… убежать…

Он проснулся и обнаружил, что его спальня на третьем этаже полна дыма. В один миг с него слетел сон, он сбросил простыни, выскочил из постели и метнулся к двери из спальни, из-под которой клубился дым. Открыв дверь, он увидел, что лестничный пролет полон черного дыма. До него вдруг дошло, что дом на Джонс-стрит превратился в ад, и он запаниковал.

Закрыв дверь, он бросился к окну и распахнул его. Спальня на третьем этаже выходила на задний двор дома. Он высунулся и посмотрел вниз — огонь на первом этаже создавал впечатление жуткой иллюминации, освещавшей узкий мощеный дворик за домом. Бетонная стена отделяла его от такого же дома, выходившего фасадом на Корнелия-стрит. Дом был погружен в темноту. По обе стороны от его дома находились еще два, и тоже абсолютно темные. Гринвич Виллидж была погружена в сон. Так что, видимо, никто еще не сообщил о случившемся в пожарную охрану.

— Пожар! Черт возьми, да проснитесь же хоть кто-нибудь! — заорал он.

Наконец, он заметил, что в доме на Корнелия-стрит зажегся свет. Он продолжал орать, но спальня к этому времени уже начала заполняться дымом. Он оглянулся. Краска на двери растрескалась от жара. Должно быть, пламя уже поднималось по лестничной клетке.

Он услышал, как чей-то голос крикнул:

— Мы сообщим в пожарную охрану!

Выглянув в окно, он увидел мужчину в пижаме, стоявшего во дворе дома на Корнелия-стрит. В других домах тоже стали зажигаться огни по мере того, как просыпались соседи. Издалека он услышал резкий металлический звук пожарного колокола.

Он схватил стул и вышиб целиком все окно. Затем влез на подоконник и, сосредоточившись взглядом на дереве, до предела напряг свое тело.

— Не прыгайте, — закричал сосед. — Пожарные уже едут.

Именно в этот момент звук рухнувших балок потряс весь дом. Обвалился второй этаж. Дверь спальни уже была объята пламенем. Марко, стоя босиком в пижаме на подоконнике, посмотрел на разгорающееся за его спиной пламя.

«Где эти чертовы пожарные?», — пронеслось у него в голове.

Он вновь посмотрел на сук дерева. Большая часть кроны опала, образовав желтый ковер у подножья дерева. Но листья не спасут его, если он промахнется.

Теперь до него стали долетать голоса пожарных, подъехавших к фасаду дома.

— Скажите им, что я сзади, — крикнул он соседу.

Через горевшую дверь огонь проник в комнату, и до него стали долетать отдельные искры. Сбивая с себя пламя, он чуть не потерял равновесие.

— Мы принесем сетку, чтобы вы могли спрыгнуть, — крикнул один из пожарных снизу.

— Поторопитесь, ради Христа!

Жар стал нестерпимым. Комната настолько заполнилась дымом, что он стал задыхаться даже на подоконнике. Кашляя, хватая ртом воздух, он решил, что больше не может ждать, пока натянут сетку.

И он прыгнул.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Пожар и прыжок Марко на следующий день появились на первых страницах газет. А в преддверии выборов это не только превратило его в национального героя всей итальянской общины, но и прославило на весь город. В интервью репортерам он заявил, что это был не просто пожар, а поджог, хорошо рассчитанная попытка убрать его с дороги до выборов. Хотя он был чрезвычайно осторожен с упоминанием имен, репортеры в своих сообщениях ясно намекали на то, что покушение было совершено ирландцами, поддерживавшими Райана. И читающая публика Нью-Йорка, всегда внимательная к политическим махинациям, поставила коллективное клеймо на способы действий политических деятелей.

«Мистер Санторелли имел мужество выступить против коррупции в Гринвич Виллидж, — констатировала «Таймс». — Если политик-кандидат рискует своей жизнью из-за своих высказываний, значит демократическим процессам в нашем городе угрожает смертельная опасность». Отец Доменик из церкви св. Антония был настолько потрясен случившимся, что написал специальную проповедь, осуждавшую ирландскую общину и восхвалявшую Марко.

Кейзи О'Доннелл читал газеты с тревогой, потому что и пожар, и последовавшая затем широкая огласка хоронили перспективы Райана. Но когда его племянница узнала эту новость, сидя за завтраком в доме на Гроув-стрит, она воскликнула:

— Благодарю Господа, что он остался невредим!

Это было сказано с таким чувством, что Бриджит и ее муж обменялись многозначительным взглядом.

— Джорджи, — спросил Карл. — Ты опять влюблена в этого человека?

Джорджи покраснела.

— Ну, я…

— Ты, что, самоубийца? — продолжал он. — Один раз он уже причинил тебе боль. Ты хочешь, чтобы он сделал это еще раз?

— Карл, не трогай ее, — вставила Бриджит.

— Знаешь, кто-то должен смотреть фактам в лицо. Она опять бегает с ним на фильмы… Джорджи, у тебя с ним нет будущего… Он женат…

— И несчастен, — прервала его Джорджи.

— Какая разница? Если он хочет заниматься политикой, он никогда не подаст на развод. И даже если он это сделает, ты не сможешь выйти замуж за разведенного мужчину в католической церкви. У тебя нет никаких перспектив с Санторелли, если только ты не собираешься стать его любовницей, чего, я надеюсь, не будет. Ты опять попадешь в большую беду, и, мне кажется, надо быть сумасшедшей, чтобы стремиться к этому. Черт, я бы хотел, чтобы этот человек никогда не появлялся в твоей жизни.

Наступило неловкое молчание. Бриджит встала и, обойдя стол, подошла к сестре.

— Он прав, дорогая, — мягко сказала она. — Ты должна быть осторожна, ради твоего собственного спокойствия.

Джорджи ничего не сказала. Взяв сестру за руку, она поднялась.

— Я уберу со стола, — проговорила она.

Она начала нащупывать тарелки. Когда она собрала две, она внезапно расплакалась:

— Но он делает меня счастливой! И я ничего не могу сделать, если у меня с ним нет будущего — у меня нет никакого будущего и без него. И я хочу получить немного своего счастья сейчас.

Она отнесла тарелки в кухню. Бриджит, глядя на мужа, беспомощно покачала головой.

— Она так этого хочет, — сказала она.

К концу 1916 года таинственная могучая сила того, что называют модой, сделала клуб «Непенс» на Пятьдесят второй улице и Бродвее самым популярным кабаре в городе. Его хозяин, говоривший скороговоркой, Фил Бринкман постоянно отыскивал новейшие сенсационные номера, поэтому, когда он услышал о джаз-оркестре Роско Хайнеса с его великолепной певицей Флорой Митчум, он встретился с ними и подписал контракт на шесть недель за неслыханную плату — три тысячи долларов в неделю. Новость распространилась быстро, так что в день премьеры Джейку пришлось использовать свое знакомство с Роско, чтобы попасть в переполненный ресторан. Он послал цветы Флоре, а Роско — ящик виски. Он подвез Нелли в Новый амстердамский театр, а потом поехал в клуб «Непенс», где пришел в неописуемый восторг вместе с остальной публикой, когда Флора, по-прежнему одетая в свое черное, отделанное перьями платье, в котором она выступала на вечеринке у Кэрол де Витт, опершись на рояль, за которым сидел Роско, запела «О, мой мужчина».

По окончании их выступления он зашел в их уборную, где, обняв и расцеловав Флору, он пожал руку Роско и сказал:

— Потрясающе! Это было настолько потрясающе, что Зигги просто обязан посмотреть вас! Он включит вас в следующее «Ревю». И у меня уже есть идея относительно песни для тебя, Флора…

— Подожди, — сказал Роско. — Стоп! Забудь о «Ревю»!

Джейк остолбенел.

— Забыть о «Ревю»? Ты спятил?

— Скажи ему, милая, — обратился Роско к Флоре. — Мне надо пойти переодеться. И потом мы втроем отправимся куда-нибудь покуролесить.

— Нет, вы только послушайте этого человека, — воскликнула Флора с выражением презрения на лице. — И он допускает, что я приму в этом участие.

— Примешь.

— Это говоришь ты. Да, ты можешь покутить сегодня, но только сегодня!

Роско, подходя к двери ванной, выкатил глаза.

— Кое-кто говорил мне, что здесь освободили рабов, — сказал он, подражая дяде Тому, — но я думаю, что это неправда.

Покачиваясь, он подошел к двери ванной и заперся там.

— А теперь, в чем сюрприз? — спросил Джейк.

— Ну, первое — это то, что Роско перестал работать. У меня были ужасные дни с ним в Париже, Джейк. Ты ведь знаешь, что он никогда не любил эту страну.

— Знаю. Когда я впервые встретился с ним в Гамбурге, он сказал, что Америка больше ему не родина.

— Ну, а теперь это наш дом. К лучшему это или к худшему. Но, надеюсь, все будет хорошо, Джейк, мы хотим открыть свой собственный клуб. В самом Гарлеме. Мы присмотрели дом на Сто шестой улице, и мы хотим попытаться купить его. Когда Роско сказал мне, что ты придешь сегодня, мы даже поругались, потому что он не хотел просить тебя внести долю в клуб. Но я сказала ему, что ты кое-чем нам обязан, потому что я выпустила в свет твою первую песенку, я сделала ее хитом, и я не стыжусь этого — я прошу тебя сделать свой вклад. Но сначала я хочу показать тебе место, и, я уверена, тебе самому захочется вложить деньги в это дело, когда ты собственными глазами увидишь, о чем идет речь.

— Флора, я подпишу чек, даже если ты пожелаешь блистать, исполняя песни в защиту Ку-клус-клана.

И оба расхохотались.

На следующее утро в одиннадцать Джейк и Флора вышли из такси в людном квартале Гарлема. Роско накануне, действительно, хорошо «погулял» и теперь был совершенно выведен похмельем из строя.

— Знаешь, что здесь будет, — сказала Флора. — Гарлем станет цветным квартал за кварталом. Поскольку наш дом станет «цветным» в «белом» квартале, то там быстро появятся объявления «на продажу». Белые повоюют, но быстро начнут складывать вещи. Ну, а этот квартал, как ты можешь сам убедиться, уже цветной. Хотя именно этот дом принадлежал одной престарелой леди по фамилии Ван Девентер. Она была больна и не могла двигаться. В прошлом месяце она умерла, и теперь этот дом дешево продается.

— За сколько? — спросил Джейк, разглядывая четырехэтажный дом из коричневого кирпича.

— За десять тысяч. Думаю, в цокольном этаже я могу сделать кухню, на первом и втором будет клуб, мы с Роско сможем жить на третьем и сдавать четвертый. А, может, и нет. Так или иначе, потом я смогу вложить в этот дом двадцать тысяч. Мы с Роско скопили около десяти тысяч, еще десять я хотела бы взять в кредит, и ты мог бы вложить десять.

К ним подошел агент по продаже недвижимости, который провел их по дому. Дом был построен в 1890 году, семь лет назад в нем провели электричество. Он был грязным и плохо покрашенным, но очень прочным.

Агент, оставив их на первом этаже, пошел проверить кое-что в цоколе.

— Я дам тебе взаймы пятнадцать тысяч, — сказал Джейк. — Это добавит тебе лишние пять тысяч. Ты сможешь вернуть их в течение десяти лет под три процента.

— А какой процент от доходов клуба ты хочешь?

— Никакой. Он твой и Роско. Только зарезервируйте мне столик на открытие. Кстати… — он помолчал. — У меня есть вопрос.

— Да? Какой?

— Клуб будет для белых или цветных?

— Я знала, что ты задашь мне этот вопрос. Я бы хотела кое-что сделать для моего народа, но это бизнес, и сейчас мой народ — это Роско и я. Это будет белый клуб. Никаких цветных. У белых есть деньги, но они не придут, если мы будем пускать туда цветных. Пусть так и будет.

— Но как к этому относится Роско? После всего того, как он научился жить, примирившись со своим цветом кожи…

— Знаю. По этому поводу мы тоже очень крепко поругались. И я сказала ему, что мы не сможем переделать это общество за один вечер. Это можно сделать только маленькими шагами, и, если мы сумеем открыть преуспевающий белый клуб в Гарлеме, по крайней мере, это приведет белых людей в верхний Гарлем, они будут общаться там с цветными, и, может, это поможет в чем-то. А Роско сказал: «Дорогая, думаю, ты права. Маленькие шаги — это лучшее, что мы можем сделать, и это лучше, чем просто сидеть на месте».

Джейк улыбнулся.

— В таком случае, я буду рад инвестировать ваши маленькие шаги.

Флора прикусила губу:

— Я сейчас заплачу.

Вытащив носовой платок из сумочки, она, действительно, заплакала.

— Знаешь, я плачу, потому что я счастлива, — всхлипывала она.

— И я тоже, — шмыгнул он, и она увидела, что по его щекам тоже потекли слезы. — Я счастлив за тебя и Роско, и я счастлив, что могу подписать для вас чек на пятнадцать тысяч долларов. Ведь не так давно я считал подобную сумму всеми деньгами в этом чертовом мире.

— Приятно быть богатым? — спросила она.

— Замечательно. Попробуй — и узнаешь.

— Черт побери, может, у меня и получится.

Он рассмеялся. Он взял ее за руки, и они закружились по пустой комнате.

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

Виолет Вейлер репетировала «Танец маленьких лебедей» из «Лебединого озера» со своими партнершами в студии мадемуазель Левицкой, когда она увидела, что Джейк входит в комнату. Было холодное октябрьское утро, и на нем было пальто с каракулевым воротником. Сидевшая за пианино мадемуазель Левицкая продолжала играть, но ей стало любопытно, чем вызван этот неожиданный визит. Она заметила, что он не сводит глаз с Виолет, и пробормотала про себя:

— Боже мой, это любовь!

Закончив репетицию, она встала из-за пианино, сказав:

— Девочки, десять минут перерыв.

Она закурила сигарету, наблюдая, как Виолет, стуча пуантами по полу, поспешила к Джейку.

— Джейк! — произнесла она, как только он взял ее за руку. — Я не знала позвонить или…

— Знаю. Теперь я в порядке. Я много думал после похорон Лауры. И я решил, мне не стоит ожидать второго ребенка от Нелли. Я хочу, чтобы этот ребенок был у нас с тобой.

Она посмотрела ему прямо в глаза, испытывая какое-то неясное волнение.

— У меня не было возможности сказать тебе, — прервала она, — что я хочу попросить у папы денег и снять квартиру. Но я хотела снять ее для себя, и я не могла солгать папе… я хотела сказать, это было бы непорядочно…

— О чем ты говоришь?

У него на лице отразилась растерянность. — Ну, я хотела бы иметь мою собственную… — она запнулась. — Джейк, я не уверена, что хотела бы стать твоей любовницей. И я совершенно точно не хотела бы стать матерью-одиночкой.

Он рассмеялся.

— Что тут смешного?

— Я прошу тебя быть моей женой.

— О… — она опять запнулась.

— Ну, что? Ты согласна? Или мне упасть на колени? Мадемуазель Левицкой будет интересно увидеть это!

— Но, как же Нелли?

— С Нелли все кончено. Это было все эти годы, но в конце концов, я не хочу смириться с тем, что мой брак потерпел полный крах. Я люблю тебя, Виолет. Я люблю тебя всем своим сердцем — ты самая красивая любовная песня, которую я когда-либо слышал. И клянусь тебе, наш брак будет удачным. Ты выйдешь за меня замуж?

Ее красивое лицо вспыхнуло.

— О… Да!

Она упала в его объятия. Пока длился поцелуй, четыре остальных девушки начали хихикать.

— Т-ш-ш! — зашипела на них мадемуазель Левицкая. — Это то самое, о чем все балеты, — романтика.

Девушки, пристыженные, утихли.

— Но что делать с мамой? — вдруг спросила Виолет.

— О, о ней не беспокойся. Я возьму ее на себя. Я найду путь к ее согласию.

Виолет задумчиво поглядела на него.

— Может, это и сработает, — Сказала она.

— И, кроме того, это наш секрет, — продолжил Джейк. — Я еще не разговаривал с Нелли, но сделаю это на днях. Кстати, а ты любишь меня?

— Спрашиваешь? Я схожу по тебе с ума.

Она снова поцеловала его.

— Виолет, дорогая, — крикнула мадемуазель Левицкая. — Пожалуйста, репетиция!

— Иду, — откликнулась Виолет.

И она, сияющая, вернулась в центр студии.

Бриллиантовая Подкова Метрополитен-оперы сверкала драгоценностями, как обычно каждый понедельник. Понедельник был день посещения оперы, и в тот вечер ни одна женщина не была так увешана драгоценностями, как миссис Вейлер. Раскрыв программку «Дон Жуана», она наслаждалась триумфом всей своей жизни — она впервые сидела в собственной ложе номер 12. Наконец, в знак признательности за то, что Саймон Вейлер вложил в театр миллионы, евреям было разрешено покупать ложи. Это стоило ему уже пятьдесят тысяч, но ради жены он готов был на это пойти. Она просто светилась от счастья, оглядывая переполненный зал в свой украшенный драгоценностями бинокль. Она вся была в бриллиантах, начиная с ее тиары и до ее черного бархатного платья. С каждым ее вздохом раздавалось мелодичное позвякивание.

За восемь минут до начала представления в ложу вошел мужчина с белой бабочкой и во фраке.

— Добрый вечер, миссис Вейлер, — сказал Джейк Рубин.

Миссис Вейлер оглянулась и вспыхнула от досады. Неужели этот русский испортит все ее торжество?

Саймон Вейлер поднялся.

— Как поживаете, мистер Рубин? — спросил он, пожимая Джейку руку.

— Прекрасно, сэр. Миссис Вейлер, некоторое время тому назад я послал Вам чек в возглавляемый Вами Амальгамейтед Хебрю Фонд. Это был чек на довольно крупную сумму. И я был несколько удивлен, когда получил всего лишь стандартное письмо с благодарностью.

— Я дала указание сотрудникам дать стандартный ответ, — сказала она холодно. — Мы получаем много пожертвований, мистер Рубин. Нельзя рассчитывать на то, что мы всем будем отвечать лично.

— Тем не менее, я полагаю, что взнос в двадцать пять тысяч долларов мог бы рассчитывать на личную благодарность, особенно, учитывая, что мы с вами знакомы?

Саймон выглядел удивленным.

— Двадцать пять тысяч? И ты не поблагодарила, Ребекка?

Она бросила взгляд на своего мужа.

— Я послала стандартное письмо, — грозно ответила она и повернулась к Джейку. — Мистер Рубин, ваша щедрость — если, конечно, щедрость была причиной вашего взноса, — очень высоко оценена нами. При этом я хотела бы напомнить вам, что благотворительные организации часто используются для общественного признания и приобретения известности теми, кто стал богат только недавно. Эту благотворительность, которая порождена только желанием взобраться вверх по социальной лестнице, я абсолютно презираю. Если ваши мотивы были — как я полагаю — попытаться купить мою благосклонность, то вы зря потратили деньги. А теперь, сэр, я была бы очень признательна, если бы вы покинули мою ложу. У меня нет ни желания, ни привычки общаться на публике с бродвейскими «знаменитостями» — так, я полагаю, зовут людей вашего типа?

Саймон покраснел.

— Ребекка, — зарычал он, — заткнись!

Она замерла. Ее, казалось, хватил апоплексический удар.

— Саймон!

— Если ты так презираешь благотворительность ради желания взобраться вверх по социальной лестнице, то почему ты заставляла меня тратить миллионы, чтобы только проникнуть в Бриллиантовую Подкову? И это даже не благотворительность! Это шоу для богатых.

— Саймон, я настаиваю, чтобы ты взял свои слова обратно, — взвизгнула она.

— А я настаиваю, чтобы ты извинилась перед мистером Рубиным!

— Я? Никогда!

Джейк вытащил из кармана конверт.

— Так или иначе, я поговорил еще кое с кем из бродвейских «знаменитостей», и мне удалось собрать еще десять тысяч для вашего фонда. Вот чек. И не утруждайте себя благодарственным письмом. Всего доброго. Получите удовольствие от оперы. И, кстати, Моцарт был великим, но умер в нищете, потому что люди его времени относили композиторов к грязи. Я не хочу сравнивать себя с Моцартом, но мне приятно сознавать, что через сто пятьдесят лет ситуация для бедных сочинителей песенок немного улучшилась.

Он вручил конверт миссис Вейлер, поклонился и вышел из ложи.

— О! — воскликнула она, вертя конверт в руках. Ее муж сел рядом.

— Ребекка, — спокойно сказал он, — впервые в жизни мне было за тебя стыдно.

Она недовольно вздохнула.

— Первое, что ты сделаешь завтра утром, ты напишешь ему письмо — и извинишься. Понятно? И еще — ты пригласишь его на наш завтрашний прием.

— Никогда!

— Ребекка, может мне напомнить тебе, кем был твой дедушка?

В это время огни начали медленно гаснуть, и миссис Вейлер поблагодарила удачу, потому что она так же медленно стала заливаться краской.

— Твоему дедушке было бы стыдно за тебя, — прошептал ее муж.

Ребекка Вейлер вздохнула еще раз.

«Мой дедушка, — подумала она. — Наверно, Саймон прав. По крайней мере, у этого Джейка Рубина хороший портной. Он выглядел сегодня очень элегантно…»

— Я напишу ему, — прошептала она, как только послышались первые звуки увертюры Моцарта.

На следующее утро «Роллс-ройс» миссис Вейлер подкатил к дому Джейка. Шофер вышел и передал Фанни два письма, из которых она одно отнесла Джейку, в его рабочий кабинет, а другое передала Нелли, которая была еще в постели. Джейк вскрыл конверт и достал письмо.

Она писала:

«Дорогой мистер Рубин!

Должна извиниться перед Вами за свое поведение вчера вечером. Ваша щедрость в отношении «Амальгамейтед Хебрю Фонд» заслуживает всяческого одобрения, и те замечания, которые я позволила себе в Ваш адрес в нашей ложе в опере — на что мне справедливо указал мой муж — совершенно незаслуженны. Не мне судить о мотивах Ваших взносов. Думаю, что в каждом из нас есть стремление подняться выше по социальной лестнице. Именно это и делает жизнь интересной.

Надеюсь, что Вы с миссис Рубин сочтете возможным принять наше с мистером Вейлером приглашение присутствовать сегодня на музыкальном вечере, который мы устраиваем в честь Бельгийского Комитета помощи. Миссис Шуман-Хейнк споет несколько романсов Шуберта (мы не можем винить бедного Шуберта за тот ужас, который творят его соотечественники сегодня!), и маэстро Рахманинов сыграет сонату Листа «Данте» и одну из своих бравурных композиций. Этот вечер послужит вкладом в развитие культуры. Простите за столь позднее приглашение, но, откровенно говоря, вас в списке приглашенных не было. Начало в восемь.

Еще раз, мистер Рубин, благодарю Вас за Вашу серьезную поддержку Фонда, и примите мои извинения за грубость. Возможно, мне просто не повезло, что я не сразу поняла Вашу доброту и щедрость.

Искренне Ваша, Ребекка Вейлер.

P.S. Я послала приглашение и Вашей очаровательной жене. Надеюсь увидеть вас сегодня вечером! Р.В.»

Чуть улыбнувшись, Джейк сложил письмо и пошел к жене в спальню.

— Ты веришь?! — воскликнула Нелли, сидя в постели с письмом миссис Вейлер в руках. — Мы приглашены сегодня к Вейлерам! Неужели эта старая корова сошла с ума?

— Возможно, — сказал Джейк. — Ты хочешь пойти?

— Я никогда в жизни не пропущу этого! Я позвоню Зигги и скажу, что простудилась… Он разозлится, но я его немного проучу… Хотела бы я знать, что заставило миссис Вейлер так перемениться? Две недели назад, когда она ворвалась сюда, она вела себя, как Франкенштейн. Она знает, что ты спишь с ее дочерью?

«Пока не сплю, Нелли… Но скоро… скоро…»

— Дело в том, Нелли, — сказал он, направляясь к двери, — что ты просто ведьма.

И он вышел, оставив ее с выражением крайнего удивления на лице.

Война, которая, как считали многие в 1914 году, «закончится к Рождеству», оказалась жесточайшей кровавой бойней, конца которой не было видно. Список раненых и убитых немцев и французов в одной только битве под Верденом по очень умеренным оценкам достигал 700 000 человек. Несмотря на продолжительность и жестокость Американской Гражданской войны, большинство людей до 1914 года представляли себе эту войну неким романтическим поединком между профессиональными армиями под командованием аристократического офицерского корпуса; считалось, что гражданское население при этом остается как бы в стороне. А разве большинство правивших дворов Европы не были связаны между собой кровными узами? И, несмотря на то, что воинственность и грубость кайзера были известны всем, разве он не был кузеном английского короля, а кузены, как известно, не воюют против друг друга. Так ведь?

Но два года кровопролитных боев свели на нет эти наивные иллюзии, и волна потрясений в Европе докатилась и до Америки. В конце концов, миссис Вейлер, считавшая себя немкой, и заявлявшая, что абсурдно относиться к Германии, как к врагу, была вынуждена проглотить все свои культурные амбиции и признать немцев вандалами и дикарями. И, хотя знаменитая оперная певица миссис Эрнестина Шуман-Хейнк родилась в Австрии (которая, разумеется, являлась союзницей Германии), она тоже до глубины души была потрясена тем, что происходило в Европе, а потому с радостью приняла приглашение миссис Вейлер петь для Бельгийского Комитета помощи.

В списке приглашенных миссис Вейлер (в том самом, в котором не оказалось Джейка и Нелли) были все знаменитости «своего круга». Но на то, что Мировая война принесла переоценку ценностей в социальной среде Нью-Йорка, указывал тот факт, что на этот вечер миссис Вейлер пригласила избранных из обоих обществ: некоторых гостей она позаимствовала из списков миссис Оливии Бельмонт, матери герцогини Мальборо и бывшей миссис Киссем Вандербильт.

Таким образом, в этот вечер общество, насчитывавшее более ста человек финансовой элиты Нью-Йорка, заполнившее бальную залу Вейлеров и, сидя на позолоченных стульях, слушавшее низкий голос миссис Шуман-Хейнк, включало как Асторов и Вандербильтов, так Лоебов и Лехманов — два мира, всего несколько лет тому назад державшихся на почтительном расстоянии.

Нелли надела свое самое красивое вечернее платье и самые блистательные украшения. Она выглядела так соблазнительно в своем облегающем блестящем платье, что Виолет, стоявшая неподалеку от нее, не могла отвести от нее взгляд.

«Она такая красивая, — думала она. — Что мог Джейк найти во мне?»

Но Нелли точно знала, что привлекало Джейка. Посмотрев на Виолет, она подумала в свою очередь:

«Именно то, что я и предполагала. Маленькая мисс Невинность. Джейк жаждал невинности. Но я нахожу, что она еще и хорошенькая. Не столь соблазнительна, как я, но довольно мила».

Миссис Шуман-Хейнк исполнила песни Шуберта мягко и прекрасно и заслужила бурные овации. Затем к роялю сел Рахманинов и в свойственной ему манере поразил всех громоподобной блестящей сонатой «Данте», дополнив ее своей собственной транскрипцией бесподобного скерцо Мендельсона «Сон в летнюю ночь». Его исполнение было таким ошеломляющим, что взволновало даже Нелли, которую обычно классическая музыка утомляла. После исполненных им на бис фортепианных этюдов, публика поднялась с мест и направилась в столовую к буфету. Возможно, война и свирепствовала в трех тысячах миль к востоку, но миссис Вейлер никогда даже в голову не приходило ограничивать себя в еде, поэтому буфет представлял собой своеобразную демонстрацию искусства ее французского повара Эмиля. Вейлеры были почетными членами конгрегации «Храма Эммануэля», но спокойно нарушали все виды диеты, поэтому самое почетное место среди представленных блюд занимал копченый окорок.

Миссис Вейлер приветствовала их, когда они вернулись с тарелками в бальную комнату, и даже Джейк был удивлен, какую сердечность она изобразила.

— Дорогая миссис Рубин!

Она улыбнулась. Ее ослепительное в четыре нитки ожерелье из розовых бирманских жемчужин сверкнуло в глазах Нелли.

— Я так рада, что вы смогли прийти! И ваш очаровательный муж! Вам понравилась музыка?

— О, да, — сказала Нелли. — Рахманинов — потрясающий пианист.

— Такой же, как и ваш муж. Мистер Рубин, когда я сказала маэстро Рахманинову, что вы здесь, он очень захотел познакомиться с вами и пожелал, чтобы вы исполнили что-нибудь из своих сочинений. Могу я на вас рассчитывать?

Джейк, в голове которого все еще стояли воспоминания о том, как еще вчера она выпроводила его из своей оперной ложи, наслаждался, вкушая коктейль отмщения.

— Я буду рад познакомиться с маэстро, — сказал он.

«Какая у него милая улыбка», — подумала она.

— Тогда я на время украду вас у вашей очаровательной жены. Вы извините нас, миссис Рубин?

Она взяла Джейка за руку и повела его сквозь толпу.

— Похоже, миссис Вейлер решила создать известность вашему мужу, — произнес высокий молодой человек позади Нелли.

Она обернулась и увидела белокурого Аполлона, потягивающего из бокала лучшее «Бургундское» Саймона Вейлера.

— Кто?

— Миссис Вейлер. Похоже, она решила ввести его в общество. Она сделает из него салонную «звезду». Меня зовут Питер Ван Ринн, и я ваш большой поклонник. Я видел «Ревю» в этом сезоне четыре раза.

— Значит, вам оно нравится?

— Мне нравится смотреть на вас, — особенно, когда вы спускаетесь по лестнице в костюме Клеопатры. У вас — лучшие ноги в Нью-Йорке.

Его холодные голубые глаза стали раздевать ее.

— Ван Ринн? Вы из Ван Риннов?

— Именно. Знатен, богат… — он улыбнулся. — И очень порочен…

— А мне говорили, что вы скучный и занудный.

— Не хотите проверить?

Именно в этот момент миссис Вейлер подвела Джейка к роялю и потребовала внимания.

— Леди и джентльмены, могу я попросить минуту внимания? У нас в гостях сегодня очень талантливый молодой человек, о котором, я уверена, вы" уже слышали… Автор многих популярных песен… мистер Джейк Рубин. Маэстро Рахманинов попросил мистера Рубина исполнить попурри из своих сочинений, и мистер Рубин любезно согласился.

Джейк сел за рояль. Рахманинов… Пятая авеню… Как это было далеко от России.

Когда он играл «Мой музыкант в стиле рег-тайм», Питер Ван Ринн шепнул Нелли на ухо:

— Может, пообедаем когда-нибудь?

Она обдала его ледяным взглядом.

— Тише. Мой муж играет.

И она повернулась в сторону Джейка.

— «Кин Чоп Хаус». Завтра в час.

Она попыталась сделать вид, что не замечает его, но не заметить его мужскую привлекательность она не могла.

— Я буду там, — продолжал он. — Завтра в час.

Она снова бросила на него взгляд.

— Похоже, что именно потому, что вы — Ван Ринн и очень привлекательны, вы считаете, что все женщины Нью-Йорка бросятся к вашим ногам?

— О, они так и делают. Моя спальня вся покрыта красивыми женщинами. Вы сами должны увидеть это.

Она опять повернулась в сторону Джейка, который исполнял «Ночь, когда мы влюбились друг в друга».

— Завтра в час, — прошептал он. — Я буду ждать вас.

И ушел.

Явное изменение отношения к нему миссис Вейлер убедило Джейка, что его стратегия срабатывает и что пересечь последний барьер, оставшийся перед ним в Америке — добиться, чтобы эта высокомерная дама признала его своим зятем — вопрос времени. Поэтому, возвращаясь с Нелли домой после приема, он решил, что настал момент для окончательного разрыва с женой.

Он подождал, пока они переодевались. Затем, когда Нелли вышла из спальни в своей длинной ночной рубашке, он, глядя на нее, вспомнил, как он унижался перед ней много лет назад в «Кавендиш Клуб», и сказал:

— Нелли, я хочу развода.

Он стоял рядом с кроватью. Нелли бросила на него взгляд, затем села к зеркалу и стала расчесывать волосы.

— Да? — спросила она. — А мне показалось, мы решили попробовать завести другого ребенка?

— Я передумал. Я не хочу от тебя другого ребенка. Это будет несправедливо по отношению к малышу — жить в доме, где нет любви. А здесь нет любви, Нелли. И ты это знаешь так же хорошо, как и я.

Она промолчала.

— Я буду щедр по отношению к тебе, — сказал он.

— Насколько?

— Почему бы об этом не договориться нашим адвокатам?

Она отложила щетку в сторону и повернулась к нему.

— Как я понимаю, ты собираешься жениться на этой девчонке Вейлер?

— По-моему, это тебя не касается.

Она встала.

— Хорошо, Джейк. Я могу испортить тебе все. Я могу смешать Маленькую Мисс Невинность с такой грязью и вывалить на свет божий столько дерьма, что жизнь для тебя превратится в ад… Но я не хочу…

— Нечего вываливать, — не было никакой грязи.

— Может быть. Но так или иначе, ты прав. Давай разведемся. Пора.

Она подумала, что после этой сцены ей, может быть, удастся завтра сбежать в «Кин Чоп Хаус».

— Это хороший выход для тебя, Нелли.

— О, я не столь уж плоха, как ты любишь утверждать. Но есть одна вещь.

— Какая?

— Твой старый друг Марко, — она улыбнулась. — Думаю, тебе было бы интересно узнать, что он и я… ну, собери свое воображение.

Джейк медленно покачал головой.

— Нет, Нелли. Я не верю этому.

— Но это правда! Это случилось в его доме в Гринвич Виллидж. Он занимался со мной такой страстной сумасшедшей любовью… И знаешь, что я тебе скажу? Это правда, все, что говорят о латинских любовниках. Они потрясающи в постели. И, конечно, они намного лучше, чем некоторые евреи, которых я знаю.

Она искоса посмотрела на него.

— Нелли, ты опустилась до предела. Ты играешь уже бездарно.

И он пошел к двери.

— Это — правда! — заорала она, схватив свою щетку и запустив ею в его спину. — Я была его любовницей!

Джейк спокойно поднял щетку, которая громко ударилась о дверь.

— Почему ты не веришь мне? — злобно прокричала она.

— Потому что мы с Марко — друзья. Впрочем, тебе этого не понять.

Он вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.

Оставшись одна, Нелли уставилась на дверь.

— Отличный выход! — крикнула она. — Я никогда и не любила тебя! Я могу заставить тебя ползти ко мне, если захочу, но я не хочу. Слышишь? Я не хочу тебя! Я найду кого-нибудь получше. Я могу получить любого мужчину в Нью-Йорке, которого захочу. Любого мужчину!

Тишина.

— Джейк?

Тишина.

Она уселась на край постели, ее гнев постепенно остывал.

— Любого мужчину, — повторила она себе. — Этот богатый парень на сегодняшнем приеме — я получу его. Я только поманю его пальцем.

Она легла на постель и уставилась в потолок.

Внезапно она почувствовала себя очень одинокой. Она говорила себе, что Джейк совсем не это имел в виду. Но сейчас, когда он ушел, она начала понимать…

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

Несколькими месяцами ранее в английской тюрьме Пентовилль худой бородатый мужчина, ирландец пятидесяти одного года, с лицом, как говорили его друзья, «сошедшим с картин Ван Дейка», был разбужен тюремным капелланом, отцом Кэри. Кэри давал осужденным последнее причастие и проводил с ними час в последней молитве. «Смерти он не боялся, — писал позднее отец Кэри, описывая последние мгновения жизни сэра Роджера Кейзмента. — Он взошел на эшафот с достоинством принца». А для палача Эллиса Кейзмент был «самым храбрым из всех тех, которых, к моему несчастью, мне пришлась казнить».

Ирландия, похоже, оцепенела от ужаса, узнав о казни англичанами сэра Роджера Кейзмента. И Бриджит О'Доннелл Траверс не была исключением. Кейзмент не был обычным мучеником. Он дважды до начала войны прославился во всем мире и удостоился даже посвящения в рыцари. Первый раз он выступил против жестокостей, творимых бельгийцами в отношении черных тружеников каучуковых плантаций в Бельгийском Конго. Во второй раз он выступил против подобной же жестокости в отношении индейских сборщиков каучука в секторе Путумайо в верховьях Амазонки со стороны перуанских и бразильских владельцев плантаций. Но Кейзмент был пламенным ирландским националистом, любившим сравнивать Англию с «сипо матадор», смертоносной южноамериканской винной ягодой, которая прикрепляется к корням здорового дерева — Ирландии — и затем медленно высасывает жизненные соки, пока дерево не умрет.

Когда началась война, Кейзмент уехал в Германию. Позднее англичане обвинили его в попытке заручиться поддержкой Германии в пасхальном восстании в Дублине. Правда же заключалась в том, что Кейзмент вернулся в Ирландию на германской субмарине, пытаясь предотвратить это преждевременное восстание. Тем не менее, восстание все же произошло, его руководители были схвачены и все вместе казнены. Кейзмент тоже был схвачен и отдан под суд в Олд Бейли по обвинению в государственной измене. В ходе расследования его репутация была сильно запятнана просочившимися в прессу выдержками из так называемых «черных дневников» Кейзмента, содержавших такие подробности его разнузданной гомосексуальной жизни, что волосы вставали дыбом. Позже утверждали, что дневники были подложными, хотя, скорее всего, они были подлинными. Так что, несмотря на петицию на имя короля, подписанную несколькими именитыми писателями и учеными с просьбой смягчить приговор, Кейзмент был казнен.

Для Бриджит, чья когда-то неотразимая красота ныне померкла частью в результате материнства, частью просто по истечении лет, Пасхальное восстание и казнь сэра Роджера Кейзмента вновь приоткрыли «ящик Пандоры» в несчастьях ее собственной личной жизни. Ее причастность к похищению Джейми Барримора, графа Уэксфорда, все еще была жива в ее памяти, а из появлявшихся время от времени в прессе статей ей было известно, что английские власти так и не закрыли дело и все еще разыскивают Марианну Флаерти, красавицу-горничную, исчезнувшую вместе с похитителями. Вся ее жизнь в Америке — и брак с Карлом Траверсом, и ее работа в Эллис Айленд, и трое детей в доме на Гроув-стрит — все казалось таким безоблачным и спокойным.

Однако, по мере того, как волнения в Ирландии вызывали все большее ожесточение в англичанах, в Бриджит зародилась обеспокоенность в отношении того, насколько ее жизнь на самом деле безоблачна и спокойна.

Уна Марбери тоже с большой заинтересованностью следила за процессом сэра Роджера, но совсем не потому, что была ирландкой. Уну, законченную лесбиянку, интересовали просочившиеся в английскую прессу отрывки из дневников сэра Роджера. Она считала, что это не очень порядочный прием — восстановить против него общественное мнение из-за его сексуальных наклонностей. Другими словами, это не имело никакого отношения к государственной измене. Более того, Уна вообще считала, что эта война есть не что иное, как конспиративный заговор капиталистов и империалистов с целью уничтожения социализма во всем мире. Ее мнение разделяли многие интеллектуалы и представители богемы Гринвич Виллидж. Вся эта кровавая бойня в Европе была заговором с целью уничтожить то, что было так дорого ей: свободную любовь, свободное самовыражение и свободное искусство. Поэтому, когда в одно октябрьское утро она, услышав звонок и открыв дверь своей галереи, увидела совершенный образчик капиталиста, к которому она через Ванессу имела какое-то отношение, сенатора Фиппса Огдена, Уна застыла на месте.

Она не могла не признать, что в своем темно-синем костюме он выглядел элегантно и привлекательно. Для нее оставалось загадкой, каким образом у такого капиталиста-денди могла появиться такая безвкусная Ванесса.

— Дорогой сенатор Огден! — воскликнула она с фальшивой улыбкой. — Не говорите мне, что вас интересует современное искусство. Я права?

Он, войдя в дом, снял шляпу.

— Возможно, — ответил он. — Может, я что-нибудь и куплю? Есть спрос на работы моей дочери?

Уна прикрыла дверь.

— Они вызвали восторженные отклики среди моих друзей-художников, — ответила она. — Но пока ни один из мещански мыслящих обывателей чек не подписал. Тем не менее, это будет продано. Такая вещь требует времени. Разумеется, умный коллекционер сразу ухватится за них.

— Это она? — спросил Фиппс, подойдя прямо к горизонтальной «S», которая уже была обрамлена сталью.

— Да. «Мейерлинг». Тайна любви и смерти, заключенная в холодную сталь. Семьсот пятьдесят долларов. Для вас, ее отца, скидка десять процентов.

Фиппс ответил ей холодной улыбкой.

— Леди, вы очень умелый продавец, — заметил он.

— Стараюсь.

Он вынул из кармана пиджака черную записную книжку и быстро просмотрел какую-то запись.

— Уна Марбери, — сказал он, сверяясь со своими записями, — ваш отец — известный профессор Ян Марбери, у которого в Йеле кафедра в Центре изучения европейской истории.

Он поднял глаза.

— В этом причина вашего повышенного интереса к Мейерлингу?

— Возможно, — чуть резко ответила она. — Вы наводили обо мне справки?

— Ван сказала мне, что это вы предложили назвать скульптуру «Мейерлинг». Всемирно-известная история убийцы и самоубийцы весьма необычна, чтобы окрестить ею скульптуру.

Он заглянул еще в записную книжку.

— У вас небольшой верный фонд, но при этом вы взяли значительную сумму в семьсот тысяч долларов в Чейз-банке. И вы должны Федеральному правительству две тысячи четыреста двенадцать долларов с процентами.

Она превратилась в лед.

— Вы все-таки все разузнали обо мне.

Фиппс положил записную книжку в карман.

— Я куплю все предметы так называемого «искусства» в этой галерее за пятнадцать тысяч долларов, — сказал он, — при условии, что вы согласитесь никогда больше не видеться с моей дочерью.

Теперь он взглянул на нее, и Уна воочию увидела то, о чем она читала в социалистических газетах: когда элегантного сенатора Огдена растревожат, в нем просыпаются инстинкты тигра-убийцы.

— Мой дорогой сенатор, — ответила Уна. — Какое роскошное и какое банальное предложение! Не могли бы вы придумать что-нибудь более оригинальное, чем попытаться откупиться от меня? Однако, следует учиться иметь дело с ужасающе неоригинально мыслящими политиками. Вы представляете в этой стране все то, что вызывает у меня отвращение. Если вы полагаете, что со мной можно играть в такие игры, что меня можно запугать, то вы глубоко заблуждаетесь. Мы с Ванессой разделяем любовь, характер которой вне пределов вашего мещанского понимания. И поэтому мне доставляет огромное удовольствие сказать вам: заберите свои пятнадцать тысяч долларов и засуньте их, мой милый, в свою поганую капиталистическую задницу!

Фиппс, не дрогнув ни одним мускулом лица, подошел к ней вплотную.

— Если вы гоняетесь за деньгами Ван, — произнес он спокойно, — мне кажется, вам следует знать, что я все держу под контролем, и я полон решимости лишить ее всего, до последнего цента, если она будет продолжать видеться с вами. Примите это к сведению. Более того, если вы не прекратите встречи с Ван в течение трех дней, я обращусь к главе одной из мещанских организаций под названием Департамент государственных сборов с просьбой закрыть вашу галерею за неуплату налогов и конфисковать весь этот хлам, который вы именуете «искусством». И еще могу добавить, вы представляете в этой стране все то, что ненавижу я!

Надвинув на голову котелок, он вышел из галереи.

Ванесса, узнав об этом, пришла в ужас.

Когда Уна позвонила и рассказала ей об ультиматуме Фиппса, сразу же после того, как он покинул галерею, Ванесса прямо у телефона разразилась слезами.

— Он догадался, — рыдала она. — Я знала, что он догадается… О, Господи! Что же нам теперь делать?

— Мы поедем ко мне в Провинстаун и там все обдумаем, — сказала твердо Уна.

— Да, что тут обдумывать? Я люблю его! Я не хочу, чтобы он возненавидел меня…

— Ты не любишь меня?

— Люблю. Но это совсем другое.

— Другое? — взорвалась Уна, теряя привычный контроль над собой. — Не собираешься же ты позволить этому человеку диктовать тебе, как устраивать свою жизнь? Что важнее — его деньги или твое самоуважение?

— Не пугай меня, Уна.

— Это твой отец запугивает меня, но у меня хватит мужества противостоять ему! При всех твоих рассуждениях о социализме, когда дело доходит до каких-то конкретных изменений на жизненном пути, ты боишься рискнуть лишиться наследства! Разве нет? Зачем же мне рисковать потерять свою галерею из-за кого-то, подобного тебе, не имеющего смелости посмотреть правде в глаза и понять, кто же она такая? До свидания!

И она бросила трубку.

Закурив сигарету, она стала ждать. Как она и предполагала, через четыре минуты зазвонил телефон. Она сняла трубку.

— Да?

Это была Ванесса в совершенно подавленном состоянии.

— Уна, прости меня, — рыдала она. — Боже мой, я совершенно не знаю, что делать.

— Все очень просто, дорогая. Либо ты остаешься при всем том, что у тебя есть: замужем за человеком, которого ты не выносишь; остаешься Мисс Единственная Прямая Наследница Богатого Состояния на всю оставшуюся жизнь, поклоняясь своему папочке и всему тому репрессивному аппарату, за который он стоит горой. Или ты едешь со мной в Провинстаун, посвящаешь себя своему искусству и своему таланту и ведешь тот образ жизни, который нравится тебе, то есть, становишься зрелой взрослой личностью. Твой отец просто-напросто блефует.

— Ты так думаешь?

— Разумеется.

— У меня нет такой уверенности…

— Ох, Ванесса, да стань же ты, наконец, взрослой. Если ты хочешь быть со мной, встретимся сегодня в три часа на вокзале Пенсильвания и мы сможем попасть на бостонский поезд. Если же ты не хочешь быть со мной, тогда не стоит беспокоиться. Я считала, что между нами было что-то прекрасное, но теперь я в этом не очень уверена.

— Уна, это прекрасно! Я люблю тебя, и ты это знаешь. Но ты заставляешь меня принять ужасное решение.

— Все, что чего-нибудь в жизни стоит, требует того, чтобы на что-то решиться. В три часа на вокзале Пенн. Мне надо собрать вещи. И Ван…

— Да?

— Если ты не придешь, твоя дружба навсегда останется для меня самой дорогой. Навсегда.

Она повесила трубку и погасила сигарету. Она почти была уверена, что Ван приедет.

— Как это сюда попало? — спросила Ванесса, вытаскивая пистолет 22 калибра из одного из кухонных ящиков.

Уна, которая в этот момент ставила чайник, посмотрела на пистолет.

— Он принадлежит мистеру Эвенсу, у которого я снимаю этот коттедж. Он в некотором роде фанатик и убежден, что немцы собираются завоевывать Соединенные Штаты, приплыв сюда на подводных лодках. Как он говорил мне, он собирается встретить их и перестрелять.

— Какая дикость!

Ванесса снова положила револьвер в ящик и продолжила обследование маленького домика, расположенного в одном квартале от пляжа Провинстауна.

Красный коттедж был построен одним рыбаком в семнадцатом веке. Он поставил почтовый номер и отгородил участок забором из белого камня. В домике были кухня и гостиная с низким потолком на первом этаже. И две маленькие спальни с обустроенной удобствами двадцатого года ванной на втором, забраться куда можно было по почти абсолютно отвесной лестнице. Дом был обставлен отдельными подлинными предметами колониальной мебели и несколькими скульптурами в стиле модерн, привезенными Уной из Нью-Йорка. Но как бы ни было очаровательно это место, уже через час после приезда в Провинстаун Ванесса стала сожалеть о своем решении присоединиться к Уне.

Она действовала чисто импульсивно, никому, кроме воспитателя ее сына, не сказав, куда она едет, до смерти боясь встречи с отцом или мужем. Теперь она не переставала спрашивать себя, то ли это, чего она хотела? Стоило ли это потери любви ее отца? Стоило ли бросать сына? Стоило ли бросать всю ее прежнюю жизнь? После чая Уна поднялась и сказала:

— Пошли, дорогая, я проведу для тебя экскурсию по Провинстауну. Маленький городишко в конце Кейп Года стал уже колонией художников, летним домом для многих известных творческих личностей, оставаясь при этом рыбацким поселком.

Уна, снимавшая здесь коттедж уже два года и вполне освоившаяся, не очень беспокоилась о том, чтобы скрывать свой сексуальный выбор. Более того, она будто выставляла это напоказ, гордясь тем, что это вызывает у людей шок.

Когда обе женщины вышли из коттеджа и пошли по главной улице, то ни у кого не вызвало сомнений в каком качестве рядом с Уной оказалась Ванесса. И взгляды, которые бросали на них жители городка, выражали не только враждебность, но и презрение. Ванесса, привыкшая к тому, что с ней обращаются, как с принцессой, вся съежилась.

— Что они думают о нас? Как они нас воспринимают? — прошептала она Уне.

— Как любовников, — ответила Уна, как бы констатируя факт. — И пусть это тебя не волнует, моя дорогая. Они просто глупые, узкомыслящие люди.

«Да, — подумала Ванесса. — Но в этой стране практически все — узкомыслящие».

Они прошли еще пару кварталов, и тут двое соседских мальчишек пропели им что-то очень постыдное про лесбиянок. Это так ударило Ванессу, что она тут же вернулась домой.

— Ты должна игнорировать их! — сказала Уна, со злостью захлопнув дверь.

— Но я не могу, — ответила Ванесса, разразившись слезами. — Я чувствую себя какой-то ненормальной, каким-то уродом.

— В их глазах, мы — ненормальные. И что? Гордись тем, что ты ненормальная. Я горжусь!

— Но ты к этому привыкла, а я — нет. Это ужасно!

Уна, обняв ее, стала успокаивать.

— Все будет в порядке, — сказала она. — Вот увидишь. Может, для тебя будет лучше посидеть несколько дней дома?

— Как заключенная? — заметила Ванесса, утирая глаза. — А кем мы будем через сорок лет? Две скрюченные старые женщины, которые никогда не выходили из дома. И это тоже тебя нисколько не беспокоит?

Уна закрыла глаза.

— Ну, да… немного… Я полагаю… Ты хочешь уехать домой?

— Нет, — немного поколебавшись, бросила Ванесса.

— Тогда будь мужественной. Я приготовлю еще чай. Нет, к черту чай. Тебе надо выпить.

Ванесса, не прикасавшаяся к алкоголю со времени «Сильвер Лейк», неожиданно решила, что только алкоголь сможет помочь ей пройти это тяжелое испытание.

— Да, — сказала она, опускаясь в кресло, — мне нужно выпить.

Уна, казавшаяся ранее в небольших дозах такой восторженной, теперь, с началом вынужденной отсидки, превратилась в скучающую меланхоличку. Появившееся на следующее утро в газетах сообщение о смерти императора Франца-Иосифа в Вене, в своем дворце, натолкнуло Уну на тему, захватившую ее целиком. Это было самоубийство сына Франца-Иосифа, наследного принца Рудольфа в его охотничьем домике в Мейерлинге, в январе 1889 года. Уне известны были все трагические подробности, и она с наслаждением рассказывала о том, как камердинер Лошек обнаружил тело Рудольфа и его любовницы, спокойно при этом вытирая посуду после завтрака. Ванесса, никогда в своей жизни не мывшая посуду, не очень порадовалась необходимости заниматься кухней, и меланхоличный рассказ Уны вместе с отвратительным состоянием похмелья после вчерашней выпивки — все это, в конце концов, взорвало ее.

— О! Бога ради! Поговорим о чем-нибудь другом, — почти закричала она. — Самоубийство, убийство, самоубийство — можно сойти с ума!

— Но это так возбуждает, дорогая.

— Нет, ничего подобного! Во всем мире считают, что Рудольф был безумным убийцей. Ты же считаешь, что он проявил мужество.

— Но так оно и было. Он и его любовница решились на рискованное мероприятие, отдав свои жизни ради познания величайшей тайны: узнать, что же там, по другую сторону.

— Очень может быть, что там, по другую сторону, ничего и не было. А, может быть, они отправились прямо в ад, где им и место. Но мне это не интересно, неужели тебе непонятно? Мне хочется говорить о чем-нибудь приятном, и мне до смерти надоело сидеть здесь, взаперти!

Она швырнула посудное полотенце и выскочила из кухни. Уна поспешила за ней в гостиную, где перед камином стояла Ванесса.

— Ван, — сказала она, подойдя сзади. — Ты сама выбрала этот образ жизни. Теперь тебе следует принять его и чувствовать себя в нем спокойно. Единственная причина твоего здесь заточения — что ты боишься выйти за дверь. Если наша любовь перестала значить для тебя больше, чем хулиганские выкрики каких-то сопливых мальчишек, то тебе на самом деле лучше уехать домой.

— Ты полагаешь, я могу поехать домой? — спросила Ванесса спокойно. — Ты можешь вернуться домой?

Уна обеспокоенно взглянула на нее.

— Мой отец разговаривает со мной по телефону.

— По телефону, — повторила Ванесса. — Какие это должно быть теплые семейные отношения. Скажи честно, разве не прошла ты через все это тоже.

— Да. Но я преодолела это.

— Преодолела?

Уна ничего не ответила.

«Наша любовь, — подумала мрачно Ванесса. — О, Господи, я стала еще хуже, чем была раньше.»

На третье утро их пребывания в Провинстауне с океана задул норд-ост с порывами шквалистого, пронизывающего город ветра. Ванесса, стоя у одного из окон гостиной и, глядя на катившиеся по окну потоки воды, наконец, сказала:

— Давай напьемся.

Уна, читавшая какой-то художественный журнал перед камином, взглянула на нее и сказала:

— Несколько рановато, дорогая. Еще даже не полдень.

— Наплевать.

Ванесса пошла на кухню и достала из холодильника бутылку вина. Быстро откупорив ее, она наполнила стакан холодным «Шабли». Уна пришла на кухню следом.

— Ты можешь пить вино, — заметила она. — Для меня это, как материнское молоко.

И она достала бутылку джина.

К часу дня, когда раздался стук у входной двери, обе они были уже сильно пьяны.

— Кто это? — равнодушно спросила Ванесса, сидя в кресле перед камином.

— Откуда, черт возьми, мне знать? — сказала Уна, поднявшись и направившись к входной двери.

Она открыла. Снаружи под зонтиком стоял Фиппс Огден. Глянув на нее, он вошел, не дожидаясь приглашения. Уна закрыла дверь, стараясь как-то собраться с мыслями, чтобы сообразить, что предпринять.

— Могли бы попросить разрешения войти, — сказала она.

Фиппс закрыл мокрый зонт. Не произнеся ни слова, не сняв промокшего плаща, он швырнул зонт в подставку для зонтов и прошел к дочери. Ванесса, поставив стакан на пол, поднялась и подошла к нему.

— Папа, — сказала она. — Я так соскучилась по тебе…

Он обнял ее и прижал к себе.

— Ты поедешь домой? — спросил он приветливо.

— Теперь подождите минуту! — воскликнула Уна, подходя к ним. — У меня есть кое-что вам сказать.

— Вам нечего сказать! — воскликнул Фиппс. — Вы уже причинили достаточно неприятностей.

— Что я сделала? Подарила вашей дочери первую настоящую любовь в ее жизни?

Фиппс снова повернулся к Ванессе.

— Ван, бери свои вещи, — сказал Он. — Я заберу тебя домой. Не слушай ее. Все будет хорошо.

Ванесса вытерла глаза и отстранилась от отца.

— На каких… — начала она, но вдруг бросилась к креслу и как-то неуклюже, почти комично, села. — На каких условиях поеду домой?

— Это болезнь, — сказал ей отец. — Я консультировался у нескольких докторов. Они говорят, что это поддается лечению. Появилась новая методика лечения. Она называется психоанализ…

— Это разглагольствования! — оборвала его Уна. — И вы верите, что пусть даже сам дражайший доктор Фрейд сможет изменить природу Ванессы, изменить то, что она есть?

— По-настоящему квалифицированный аналитик может попытаться, — возразил Фиппс.

Он опять повернулся к дочери.

— Ты едешь со мной?

Ванесса взглянула на него пьяными глазами. Уна подошла к ее креслу, схватила ее за руку и подняла на ноги. Затем она обвила ее руками, притянула к себе и крепко поцеловала в губы. Ванесса какое-то мгновение сопротивлялась, а потом обмякла. Фиппс холодно наблюдал за ними. Уна отпустила ее и потрепала по щеке с улыбкой на своем красивом лице. Затем она подошла к Фиппсу.

— Вы проглядели одну вещь, мой дорогой, — сказала она торжествующе. — Ваша дочь любит меня.

Она обернулась и добавила:

— Ван, он никогда не позволит тебе видеться со мной. Он никогда не позволит тебе заниматься со мной или с другой женщиной тем, чем ты любишь заниматься. И это то, что ты хочешь? Жизнь без любви и страсти?

В глазах у Ванессы стояли слезы.

— Не знаю… — сказала она.

Потом она взглянула на отца.

— Разве не могу я иметь вас обоих?

— Нет, — холодно ответил он. — Ты нарушила основные законы природы. Если ты вернешься домой, ты никогда больше не сможешь снова нарушить их.

Она колебалась. Уна, взяв ее за руку, крепко ее сжала. Ее прекрасные глаза прожигали Ванессу.

— Могу добавить, — сказал Фиппс, — это твой последний шанс. Либо ты едешь со мной сегодня, либо ты никогда больше не увидишь меня. Я сделаю необходимые финансовые распоряжения, которые позволят тебе жить комфортно всю оставшуюся жизнь. Но я лишу тебя наследства, Ван. Все перейдет к Фрэнку. А Марко будет его опекуном. Речь идет о сумме около ста миллионов долларов.

Уна сжала ее руку еще крепче.

— Не знаю, не знаю, что делать, — плакала Ванесса. — Ну, хоть кто-нибудь, помогите мне!

Она тяжело опустилась обратно в кресло, захлебываясь в истерике.

— Почему мне не быть тем, что я есть? Почему ты не можешь принять меня такой, какая я есть? То, что я сделала, так ужасно?..

Она была совершенно сломлена. Отец посмотрел на нее какое-то мгновение, а затем сказал:

— Прощай, Ван.

Направившись к двери, он вынул из подставки свой зонт и еще раз взглянул на Ванессу.

— Не уходи, — закричала она. — Я еще не решила.

— Нет. Решила, — сказал он. — И я тоже решил.

Он открыл дверь и, раскрыв зонт, вышел под дождь.

— Отец, — закричала она, оттолкнув Уну и подбегая к двери. — Не уходи. Не уходи…

Он продолжал идти по узкой дорожке к воротам. Она выбежала под дождь, пытаясь догнать его.

— Не уходи, — кричала она вновь и вновь, хватая его за руки.

Он повернулся к ней взбешенный.

— Ты мне противна, — проговорил он, выдернув ее руку.

Ванесса, прижав обе руки ко рту, следила за ним, уходившим по дорожке прочь. В ее глазах был ужас, а дождь стекал по ее лицу. Затем, все еще рыдая, она побежала обратно в дом и с силой захлопнула дверь. Уна по-прежнему стояла перед огнем у камина.

— Дорогая, — сказала она с улыбкой. — Я горжусь тобой. Ты устояла перед ним. Давай выпьем и отпразднуем это.

— Будь ты проклята! — крикнула Ванесса, пробегая мимо дивана в кухню. — Проклинаю тебя.

— Ну, я понимаю, что ты расстроена, но, Ван, все это к лучшему! Ей Богу!

Она услышала, как Ванесса стала открывать ящики в кухне.

— Что ты там делаешь? — громко спросила Уна. — Иди сюда и допей свое вино, а потом мы поднимемся наверх и будем любить друг друга. И забудем обо всем…

Она запнулась. В дверях кухни появилась Ванесса. Обеими руками она держала пистолет мистера Эванса, и направлен он был на Уну.

Уна насторожилась.

— Милая, — сказала она холодно. — Думаю, ты несколько перевозбудилась. А теперь отложи в сторону эту опасную игрушку.

— Мейерлинг, — прошептала Ванесса и выстрелила, попав Уне в живот.

Уна, качнувшись, стала медленно опускаться на одно из кресел.

— Торжество любви! — сказала Ванесса.

Она выстрелила вновь, попав Уне в голову за ухом. Уна повалилась на пол. Ванесса, подбежав к ней, еще два раза выстрелила в нее и опустилась на колени с дымящимся пистолетом в руках.

— Ну, и как там, Уна? — рассмеялась она. — Есть там что-нибудь? Там должно быть лучше, чем здесь!

Она прикладывала пистолет к своему правому виску, когда ее отец открыл дверь.

— Ван. Не надо…

Повернувшись, она посмотрела на него.

— Не делай этого…

Из-за слез она едва видела его.

— Ты не хочешь меня такой, какая я есть.

Это все, что она сказала. Затем она спустила курок.

Пятый выстрел пришелся точно ей в голову.

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

Марко собирался уходить из здания своей новой штаб-квартиры на Томпсон-стрит на встречу в Итало-американском обществе, когда зазвонил телефон. Звонила Мод.

— Случилось нечто ужасное, — быстро проговорила она. — Тебе надо быть здесь, как можно скорее.

— Что?

— Фиппс только что звонил из Провинстауна. Ванесса, похоже, сошла с ума. Она застрелила Уну, а затем покончила с собой.

— Боже…

— Фиппс окаменел, и я не знаю, как сказать об этом Фрэнку. Думаю, лучше это сделать тебе.

Марко взглянул на часы.

— Я приеду следующим поездом, — сказал он.

Он повесил трубку, думая о Ванессе.

«Сумасшедшая Ванесса, пьяная Ванесса, измученная Ванесса, патетическая Ванесса — мертвая Ванесса».

Фрэнк был в комнате для занятий на втором этаже в Гарден Корт со своим учителем, когда в комнату вошел Марко.

— Папа! — воскликнул Фрэнк, довольный, что он может избавиться от спряжения французского глагола «rompre», которое он забыл. — Что ты здесь делаешь?

Он подбежал поцеловать отца.

— Мистер Симмонс, — сказал Марко, сжимая сына в объятиях, — я бы хотел немного поговорить с Фрэнком. Вы не возражаете?

— Нет, нет.

Учитель вышел из комнаты. Фрэнк глядел на своего отца, чувствуя, что что-то случилось.

— Что случилось? — наконец, спросил он.

— Фрэнк, я знаю, ты мужественный мальчик. Правда?

Фрэнк был умным мальчиком.

— Что-то с мамой? — спросил он. — Что-то случилось с ней?

Марко глубоко вздохнул.

— Она умерла.

Фрэнк вздрогнул, и у Марко упало сердце. Он сел на корточки, чтобы быть с Фрэнком на одном уровне и открыл ему свои объятия. Мальчик подошел, и Марко крепко обнял его.

— А как она умерла? — прошептал Фрэнк.

— Это был несчастный случай, — солгал Марко.

«Правду он может узнать и позже, — подумал он. — Намного позже».

— Это был несчастный случай с пистолетом, — закончил он.

«Я найду ему новую мать, — подумал Марко. — Лучшую мать. Мне очень жаль Ван. Но она освободила меня. О Боже, Джорджи, наконец!»

Поскольку дела у Кейзи О'Доннелла шли хорошо, дело расширялось, он решил, что может уже жить за городом, и в 1914 году купил дом викторианского стиля в отличном состоянии, выходивший прямо на Гудзон в Ирвингтоне. Дом имел участок земли в четыре акра, был окружен зеленой изгородью и имел широкую террасу, на которой Кейзи представлял самого себя любующимся закатом и потягивающим виски. Кетлин, вкусы которой с течением времени и обретением состояния не изменились, настояла на сохранении старой мебели. Но, так как новый дом был в четыре раза больше старого, она вынуждена была купить еще и новую мебель, которая очень скоро стала выглядеть так же уродливо, как и старая. Вокруг дома располагались лужайки с тенистыми деревьями. И именно в Ирвингтоне Джорджи проводила выходные дни.

В субботу, ближайшую после похорон Ванессы, она прогуливалась по лужайке, когда услышала шум подъехавшей машины. Дверца машины отворилась, а затем захлопнулась. Она услышала, как голос Марко произнес:

— Подождите меня.

Она повернулась на голос.

— Джорджи!

Она услышала, что он бежит по дорожке, потом все стихло, потому что он уже бежал по траве на лужайке прямо к ней. Он сжал ее в объятиях и стал целовать.

— Я люблю тебя, — сказал он. — Я любил тебя все время, все время этого кошмара. Ты выйдешь за меня замуж, Джорджи?

Она скользила пальцами по его лицу, как бы заново узнавая его. В ее глазах стояли слезы.

— О, Марко! О, мой дорогой! Да!

Он издал радостный возглас и начал кружить ее по лужайке почти так же, как тогда, когда они танцевали на палубе «Кронпринца Фридриха». Кейзи О'Доннелл, увидев, что они смеются, вышел на крыльцо. Минутой спустя к нему присоединилась Кетлин.

— В чем дело? — спросила она.

— Что-то подсказывает мне, что Санторелли вернулся в нашу жизнь навечно, — скорбно проговорил Кейзи.

Его жена бросила на него недоуменный взгляд.

— Ты думаешь..? — спросила она и, сложив на груди руки, запричитала. — О, пресвятая дева Мария, неужели бедная девочка, наконец, будет иметь мужа?

— Похоже. Хотя он проиграет выборы.

— Почему?

— Скандал. Все эти статьи в газетах — его жена убивает ту женщину, а затем стреляет в себя… Билл Райан сказал, что даже итальяшки в Гринвич Виллидж не проглотят такого.

— Итальянцы, Кейзи. Если один из них станет членом нашей семьи, то с сегодняшнего дня мы будем называть их итальянцы, — сказала она.

— Хорошо, итальянцы, — проворчал ее муж.

Тут у Кетлин созрела идея.

— А ты бы не мог помочь Марко? Я имею в виду теперь, когда он женится на Джорджи..?

— Я уже подумал об этом, — прервал ее Кейзи, облокотившись на одну из колонн террасы. — Это будет нашим ему свадебным подарком.

— Подумал о чем?

— Отдать округ Марко. Билл Райан ноет, что он устал от Вашингтона. А Нью-Йорку нужен новый глава комитета по водоснабжению и канализации. Можно этот пост предложить Райану, а Марко и Джорджи отправить в Вашингтон.

Кетлин поцеловала его.

— Ты хороший человек, Кейзи О'Доннелл.

Она улыбнулась ему.

— Конечно, и таким образом мы сохраним бразды правления в семье.

Он подмигнул Кетлин.

Марко и Джорджи продолжали танцевать.

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

Бриджит О'Доннелл Траверс скучала.

Оживление, которое вызывали толпы иммигрантов, проходивших через Эллис Айленд, замерло с началом войны в Европе. Молодежь, в большинстве своем стремившаяся в Америку, была призвана в огромные армии кайзеров и королей и шагала по полям сражений. В результате бушевавший поток иммигрантов превратился в медленно текущую струйку, а Эллис Айленд остался почти без работы.

Она стояла на балконе над Главным залом, опершись на металлическое ограждение и разглядывая иммигрантов, проходивших обычную процедуру проверки, как вдруг почувствовала, что один из них неотрывно глядит на нее.

— Марианна! — крикнул он, помахав ей рукой. — Марианна Флаерти!

Узнав его, Бриджит отшатнулась, как от гремучей змеи, и постаралась сразу же отойти от ограждения.

— Марианна, это же я. Денни Флинн. Ты разве не помнишь меня?

Она уже бежала по балкону в кабинет мужа.

— Марианна!

Она вбежала в кабинет Карла и захлопнула дверь. Бросив на нее взгляд, он увидел на ее лице ужас.

— Что случилось? — спросил он, поднявшись и поспешив к ней навстречу.

— Это он! — выдохнула она. — Там, внизу, проходит проверку иммиграционных служб.

— Кто?

— Денни Флинн! О, Боже! И он узнал меня.

В тот же вечер Бриджит с Карлом сели на поезд до Ирвингтона. Со станции они на такси добрались до выходившего на Гудзон викторианского дома Кейзи. Они позвонили Кейзи, так что он ждал их и сам открыл дверь, когда они подъехали. Бриджит поцеловала его в щеку, Карл пожал ему руку, после чего Кейзи пригласил их:

— Давайте пройдем подальше в библиотеку.

— Ты ничего не говорил тете Кетлин? — нервным шепотом спросила Бриджит.

— Я сказал, что вы хотите повидаться со мной в связи с какими-то денежными проблемами.

— Очень хорошо. Мне бы не хотелось, чтобы она узнала об этом… Или Джорджи.

Кейзи, не имевший представления, зачем он понадобился племяннице, провел Бриджит и Карла в библиотеку, а затем закрыл и запер дверь.

— Чего-нибудь выпить? — предложил он Карлу, который помогал Бриджит снять пальто с меховым воротником.

— Нет, спасибо.

— Хорошо. Но вы так разожгли мое любопытство, что я, пожалуй, выпью немного виски. Ну, а теперь, из-за чего весь этот шум?

Он подошел к одной из полок, нажал кнопку, и плотно прижатые друг к другу корешки двенадцатитомника «Избранные сочинения лорда Литтона» поднялись вверх, за которыми оказался бар. Пока он наливал себе ирландский виски, Бриджит, обменявшись взглядами с Карлом, сказала:

— Дядя Кейзи, я никогда даже не допускала мысли, что ты когда-нибудь об этом узнаешь. Но мы с Джорджи уехали из Ирландии совсем не вдруг и не случайно. Понимаешь, я участвовала в заговоре фениев.

Кейзи чуть не выронил бутылку с виски.

— Ты — что?!…

— Был такой очень известный английский землевладелец по имени Джейми Барримор. Ну, я звала его Джейми. А титул у него был — граф Уэксфорд.

Глаза Кейзи чуть не выскочили из орбит.

— Тот, которого они убили? — спросил он, понизив голос.

Бриджит бросила на мужа полный отчаяния взгляд.

— Именно. — Она посмотрела на своего дядю. — Но только, я клянусь, я не знала, что они собираются убить его. Я бы никогда не впуталась в это дело, если бы представляла, что с Джейми могут расправиться таким образом. Все, что я сделала — я согласилась помочь им похитить его.

— Да у тебя просто не было головы на плечах, — с горячностью заметил Кейзи. — Фении играют в крутые игры.

— Знаю, — простонала Бриджит, как-то сразу поникнув в кресле. — Это было непростительной глупостью с моей стороны. С тех пор я миллион раз прошла через все муки ада, вспоминая о Джейми.

Кейзи залпом выпил сразу полстакана виски.

— Бог мой, — сказал он, — моя племянница, и вдруг она с проклятыми фениями! Я даже не знаю, выпороть тебя или поздравить?

— Поздравлять не с чем, поверь мне. Во всяком случае, мы приехали в Америку, как и собирались. И вдруг я узнаю, что они убили Джейми, и еще, что англичане назначили за мою поимку вознаграждение. Но я думала, что здесь я в безопасности. И вот сегодня утром, кого, ты думаешь, я встретила среди ирландских иммигрантов на Эллис Айленде? Не кого иного, как Денни Флинна!

— Кто это, Денни Флинн? — спросил Кейзи.

— Он был одним из многочисленных слуг в Уэксфорд Холле, который совсем потерял из-за меня голову, и он меня узнал! — сказала она.

— Бриджит боится, — пояснил ее муж, — что этот Флинн выдаст ее британским властям, чтобы получить право на вознаграждение в две тысячи фунтов стерлингов. Я ей говорил, что ее не могут депортировать, потому что она сейчас является американской гражданкой…

— Но, Карл, сейчас все иначе, — перебила его Бриджит. — Сейчас военное время, и англичане вешают ирландцев, как белье на веревку, по обвинению в шпионаже в пользу немцев. Смотри, что они сделали с сэром Роджером Кейзментом! Англичане играют там не в детские игры, а Джейми Барримор был для них весьма значительной личностью. Что может заставить их отказаться от давления на Вашингтон, чтобы депортировать меня?

— Ну, мы же нейтральная страна, — заметил Карл.

— Да, но как долго это еще протянется, — сказал Кейзи. — Бриджит права. Если англичане захотят заполучить ее, то рано или поздно они скорее всего ее получат.

— Понятно? — почти крикнула она Карлу. — Моя жизнь под угрозой! Дядя Кейзи, можешь ты что-нибудь сделать? Я имею в виду все твои обширные политические связи…

— Но все мои связи в Нью-Йорке, а нам нужен кто-то в Госдепартаменте, или имеющий подступы к Белому дому… О, Господи, Бриджит, угораздило же тебя «засветиться» именно сейчас. Я, наконец, определил Джорджи, решил ее проблемы, а тут ты…

Он осекся:

— Минуточку! Подождите… Марко! Точно, Марко. Этот чертов итальяшка — тьфу! итальянец — доставил мне немало головной боли. Сегодня он смог бы вернуть мне должок.

— Каким образом? — спросила Бриджит.

— Его бывший тесть, сенатор Огден — близкий друг госсекретаря и английского посла. И он же возглавляет профсоюзническую фракцию в Сенате, так что англичане вряд ли откажут ему в подобной услуге… Вот так, Бриджит. Можешь больше не волноваться. Марко все это нам устроит.

Он допил свой виски, подумав, что дела в общем-то обернулись не так уж плохо, как могли бы.

Ребекка Вейлер любила выпить вина за обедом — и могла это позволить себе, учитывая отличные винные погреба ее мужа, — но она совершенно не одобряла нынешнюю моду, которая, по ее мнению, вела к «эксцессам» и «невоздержанности». Она предпочитала чай. Днем, как обычно, она пила с мужем чай в гостиной своего городского дома на Пятой авеню, когда вошел дворецкий и доложил:

— Там мистер Рубин, мадам, желает вас видеть, а я не знаю, как…

— Нет, нет, Джервис, проводи его сюда, — сказала миссис Вейлер. — С этого момента и впредь мы всегда дома для мистера Рубина.

— Да, мадам.

Минутой позже Джейк уже входил в комнату, одетый в свой лучший деловой костюм.

— Дорогой мистер Рубин, — широко улыбнулась миссис Вейлер. — Какой приятный сюрприз. Выпейте с нами чаю.

— Нет, нет, миссис Вейлер, благодарю вас. Добрый вечер, сэр.

Саймон Вейлер поднялся, чтобы пожать руку Джейку.

— Очень приятно вас видеть, — улыбнулся он, предлагая ему сесть.

Джейк сел. Вейлеры оба смотрели на него.

— Мы с женой, — произнес Джейк твердым голосом, — разводимся.

— Разводитесь, — с трудом выговорила миссис Вейлер. — Это же очень серьезный шаг.

— Понимаю, — сказал Джейк. — Я хотел, чтобы вы знали об этом, потому что…

Он сделал глубокий вдох.

— …после развода я хочу жениться на вашей дочери.

Миссис Вейлер отпила немного чая.

— Понятно, — сказала она. — Ну, я, разумеется, не совсем слепая и не была в полном неведении относительно вашего интереса к Виолет. Но за разведенного…

Она взглянула на своего мужа.

— Конечно, разводы теперь не такая уж редкость… В семье Соломонов, — продолжила она, — разводились в прошлом месяце. Я допускаю, что развод не станет таким уж непреодолимым препятствием…

— Не станет? — повторил Джейк, который ожидал, как самое малое, хоть небольшого взрыва эмоций.

— Нет. Мы должны учиться жить в ногу со временем. Он не мог поверить своему счастью.

— Значит, все в порядке?! — почти закричал он. — Вы одобряете?

— А почему бы нам не одобрить? — ответил Саймон.

— Но… я же не отвечаю классическим требованиям, — пробормотал он, помня запавшее ему в душу заявление миссис Вейлер о его низком происхождении.

— Дорогой мистер Рубин, — начала миссис Вейлер, поставив свою чашку чая. — Вы — выдающийся молодой человек, который доставляет радость и удовольствие миллионам людей и чей успех будет радовать всех нас. Мы говорили о Вас с мужем, ставшим вашим горячим поклонником. Несправедливо было с моей стороны осуждать ваше иммигрантское прошлое. И уж, чтобы быть искренней до конца, скажу, что мой дед был иммигрантом.

Это поразило Джейка.

— Был иммигрантом?

— Да. Он торговал с тележки, когда приехал из Германии в 1847 году, и нажил приличный капитал. Так что, если вы завоевали сердце Виолет, ни один из нас не будет стоять на вашем пути. Бракосочетание, разумеется, состоится в нашем храме.

— А который храм — ваш, миссис Вейлер?

— Храм Эммануэля, конечно.

Джейк улыбнулся.

— Согласен, — ответил он.

Мистер и миссис Вейлер обменялись одобрительными взглядами.

— Так, может, мистер Рубин, — сказала с улыбкой миссис Вейлер, — пришло время для нас называть вас просто Джейком?

Клуб был назван «Роско», и вечер его открытия 14 декабря 1916 года стал памятным событием в истории ночной жизни Нью-Йорка. Благодаря Джейку Рубину, пригласившему всех, с кем он был знаком в шоу-бизнесе, лимузин за лимузином, заполненные театральными знаменитостями, впервые «атаковали» Гарлем. Под рукой были десятки фотографов, готовых запечатлеть, как «звезды» высаживаются у отремонтированного здания. На небольшой вывеске на входной двери белыми буквами было написано название клуба, остальные же деньги Флора и Роско потратили на интерьер.

Ресторан занимал первый этаж. Помещение было украшено шарами и лентами. У задней стены находилась сцена, перед которой стояли столики с белыми скатертями. Зал быстро заполнялся блестящей публикой, и ровно в десять оркестр из трех человек (барабаны, кларнет и бас-гитара) взял первые аккорды. Прожекторы осветили занавес, из-за которого появился Роско, одетый в великолепный смокинг.

— Леди и джентльмены, — обратился он к публике. — Я приветствую вас в клубе «Роско». И, поверьте мне, это для меня — великий вечер!

Ему ответили аплодисментами.

— …Потому что сегодня начинаются праздники. Один мой старый друг создал для нас нечто особенное. А затем он стал создавать нечто особенное постоянство, потому что он особенный человек. Вы все его хорошо знаете — это знаменитый автор песен на Бродвее, Джейк Рубин!

Прожектора высветили столик в центре зала, и Джейк поднялся, чтобы поклониться. За столиком вместе с ним сидели сиявшая Виолет и непременные мистер и миссис Вейлеры. Миссис Вейлер выглядела так, будто она еще не совсем верила, что она здесь находится, хотя представление ей явно было по душе.

— Очень давно, — продолжал Роско, — Джейк написал песню под названием «Мой музыкант в стиле регтайм», которая, я уверен, всем вам хорошо известна и которую моя жена имела честь исполнить первой. И вот Джейк написал новую песню, специально для Флоры под названием «Голод любви», которую она исполнит сегодня. Но сначала, в память о старых временах, она ознаменует открытие этого клуба, исполнив песню «Мой музыкант в стиле регтайм». Встречайте — Флора Митчум!

Он соскочил со сцены, чтобы присоединиться с роялем к оркестру. Занавес раздвинулся, и вышла Флора, которая была в том же одеянии, которое было на ней в ту ночь много лет назад во второразрядном водевильном театре. После аплодисментов публики оркестр сыграл вступление, и Флора запела…

Когда Флора уступила сцену оркестру, Виолет наклонилась и поцеловала Джейка в щеку.

— Мой музыкант — великий талант, — прошептала она. — И я от него без ума.

Джейк поблагодарил ее ответным поцелуем. Он был счастлив, как никогда в жизни.

Они поженились в храме Эммануэль на Пятой авеню и Сорок третьей улице 3 марта 1917 года. Миссис Вейлер пригласила весь высший свет, а шафером был конгрессмен Марко Санторелли — первый человек, избранный в Конгресс, который прошел через Эллис Айленд. Марко и Джорджи поженились на следующей неделе в Сан Патрик, и шафером на свадьбе Марко во второй раз был Джейк.

Обе свадьбы получили подробное отражение в светской хронике.

В мае 1917 года Марко ушел из Конгресса и пошел добровольцем в армию в звании лейтенанта. Под Белью Вуд он подвергся газовой атаке и на некоторое время потерял зрение. Но в отличие от своей жены к нему зрение вернулось. После войны он снова был избран в Конгресс, где проработал двенадцать лет. У них с Джорджи было трое детей. Умер он в 1937 году.

Его сын Фрэнк унаследовал колоссальное состояние деда в 1924 году. Преследуемый воспоминаниями о трагической смерти матери, он стал сначала врачом, а затем психоаналитиком. В 1940 году он передал Музею современного искусства пять миллионов долларов, чтобы обеспечить доходы Галереи скульптур Ванессы Огден-Санторелли. Умер он в 1967 году, оставив двух сыновей и четверых внуков, которые все до одного были исключительно красивы. Мод, после смерти Фиппса, вернулась в Англию, где вышла замуж за лорда Сэксмундхэма, «виконта виски». Живя в роскоши, она активно занималась благотворительностью и время от времени покровительствовала актерам. Лорд и леди Сэксмундхэм оба были убиты в 1944 году, когда в их дом на Белгревиа попала бомба.

Нелли Байфилд еще дважды выходила замуж, потеряла свою красоту, стала пить и умерла в 1956 году в доме для престарелых в Гринвич Виллидж. Ее театральная карьера была забыта всеми, кроме театра-буфф, где помнили ее как первую жену Джейка Рубина.

У Джейка с Виолет было четверо детей. Он продолжал писать музыку, и его сорок шесть шоу на Бродвее имели ошеломляющий успех. Он умер в 1970 году от сердечного приступа. Все театры на Бродвее почтили его память, притушив на минуту огни.

В 1926 году Делла Беничек установила мемориальную доску на поляне рядом с фермой тетушки Эдны. Доска увековечила память тридцати двух мужчин, женщин и детей, убитых на этом поле восемь лет тому назад. Когда в 1938 году Угольная компания Стэнтона была охвачена профсоюзом, он был назван по имени Тома Беничека. Делла умерла в 1944 году, через год после смерти ее сына, Стена, погибшего в Тихоокеанской войне. Другой ее сын стал процветающим владельцем аптеки в Питтсбурге.

Эллис Айленд теперь опустел, если не считать любопытных туристов. Поговаривают, чтобы превратить его в своего рода национальный памятник или музей, или, может быть, в центр по восстановлению здоровья. Но пока стены рушатся, крыша течет, причалы, к которым когда-то подходили пароходы с иммигрантами, подгнивают. Остров, бывший в свое время мечтой миллионов бедных иностранцев, превратился теперь в обиталище крыс и морских чаек.

Но тени и воспоминания все еще бродят там.

Самый посещаемый дом Америки выглядит сейчас заброшенным, но величественным.