Остров Эллис

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Песня Джейка «Мой музыкант в стиле рэгтайм» стала настоящим хитом и приобрела огромную популярность. Вопреки совету Роско, который терпеть не мог Шульмана, Джейк отдал ее для распространения именно Абе. К весне 1910 года было распродано более двух миллионов экземпляров песни. Песня слышалась повсюду: в клубах, в водевилях, в кафе, на улицах, в исполнении струнных и духовых оркестров, а также в исполнении пианистов.

Было продано более трехсот тысяч пластинок в то время, когда граммофоны еще считались чудом техники. Простенькая мелодия околдовала Америку, а Джейк Рубин вдруг проснулся богатым человеком. Для него все улицы стали вымощены золотом.

К удивлению и разочарованию Джейка невероятная популярность песни мало способствовала успеху карьеры Флоры Митчум, впервые представившей эту песню. Джейк отчаянно воевал со всеми компаниями, записывавшими песню на пластинки. Он хотел, чтобы ее исполняла только Флора, но музыкальные заправилы и слушать не желали о «цветной» певице, а Абе предостерег Джейка, что лучше было бы, чтобы публика не заподозрила, что это была песенка «ниггеров», — иначе пострадают и издатели…

Впервые Джейк стал осознавать силу американского расизма и предубеждения против черных (была даже такая популярная песенка с названием, в которое трудно поверить: «Если бы люди на луне были неграми», и в нее входили разные шуточки о «негритятах», но наряду с этим существовал и суд Линча). Теперь он понял причину, по которой Роско покинул Америку. Джейк попытался вознаградить Роско за его участие в выходе песни, но тот отказался от всего, приняв только золотые часы.

Однако, под нажимом Джейка, Абе организовал для Флоры выступления с этой песенкой в Париже. Джейк оплатил каюту первого класса на английском лайнере «Мавритания», спущенном на воду три года тому назад. Машинное отделение лайнера сжигало в день тысячу тонн угля и обслуживалось трехстами двадцатью четырьмя кочегарами и грузчиками. «Мавритания» была не только самым красивым, но и самым быстроходным судном, и свое первенство в водах Атлантики удерживала в течение двадцати двух лет. И хотя еще надо было устроить так, чтобы «цветная» пара обедала и ужинала в своей каюте, а не в ресторане парохода, в апреле 1910 года Джейк все же провожал их с пристани на Четырнадцатой улице.

— Ребята, первый класс! — с чувством достоинства и гордости за себя воскликнул Роско, открывая бутылку шампанского, которую специально по этому случаю принес Джейк.

Все трое находились в гостиной каюты первого класса, стены которой были отделаны панелями в стиле Тюдор.

— Этот номер, черт возьми, выглядит, как Букингемский дворец.

Роско наполнил три бокала.

— У меня твидовый костюм и смокинг, — фыркнул он, — а у Флоры — вечернее платье! Знаете что?! Народ на этом лайнере подумает, что мы какие-нибудь английские пэры. Да, да, сэр, они подумают, что мы герцог и герцогиня!

Это так его позабавило, что он чуть не пролил свое шампанское.

— Герцогиня, не могу ли я пригласить вас на вальс? — спросил Роско и изящно поклонился.

— Герцог, — ответила Флора, — понимаете ли, вы выглядите слишком важным. Вам надо чуть-чуть расслабиться, иначе люди могут подумать, что вы — сноб.

— Я? — он в ужасе ткнул себя в желтый галстук. — Сноб? Герцогиня, дорогая, я из простых. Да, мэм, простите этому простому парню его оплошность. И при этом… — тут он хитро улыбнулся Джейку, — с дороги, деревенщина!

И тут все трое расхохотались. Роско выпил свое шампанское, затем прошелся быстрым шагом по каюте.

— Мы возьмем Париж штурмом! Подожди, когда они увидят Флору! Подожди, когда они услышат твою песню, Джейк! Эй, парень…

Он перестал танцевать и остановился перед Джейком.

— А что это такое, почувствовать себя до отвращения богатым человеком?

Они оба смотрели на улыбающегося Джейка.

— Это просто замечательно, — крикнул он, и они все вместе вышли, напевая и насвистывая.

— Ну, хорошо, — прошептал Марко Джорджи, — помнишь, что одиннадцатая серия закончилась тем, что Элен находилась на вершине горы в орлином гнезде и на нее напал гигантский орел.

— Да, — так же шепотом ответила Джорджи.

Они были снова в «Хале» на Шеридан сквер, куда ходили раз в неделю вот уже одиннадцать недель. С тех пор, как Джорджи втянулась в удовольствие ходить в синематограф, там открыли продажу сладостей и попкорна в фойе. Именно отсюда началось сохранившееся на всю жизнь пристрастие Джорджи к поп-корну. У нее на коленях стояла сумка, из которой она одной рукой доставала поп-корн, а другой — сжимала руку Марко.

Она с живым интересом прислушивалась к тому, как ее лишенный зрения мир наполнялся мрачными приключениями Дьявола Алая Маска и его бесстрашных противников — Элен Бродерик, дочери археолога из Гарварда, нашедшего карту древних китайских сокровищ, и Дирка Дерринга, детектива из полицейского управления Сан-Франциско, который пытался разбить порочный круг китайских опиумных дельцов и белых рабов.

— Вот снова появился орел, — шептал Марко. — О Боже, какой он огромный! Элен вскрикнула, пытаясь высвободиться… орел пошел вниз и стал бить ее своими огромными крыльями… О, теперь он схватил ее когтями… и уносит. Это фантастика! Элен борется… подожди! Смотри! А вот и Алая Маска у подножия горы… он видит орла… и свистит… он свистит орлу… Орел дрессированный!

— Он, что, бросит Элен? — прошептала Джорджи.

— Нет, он принесет ее прямо к Алой Маске… О, Боже, она опять его пленница!

— И он снова будет ее мучить? — спросила, дрожа от возбуждения, Джорджи.

По ходу сериала Элен Бродерик бросали на шпалы перед несущимся поездом, кидали вниз с самолета, сажали в пещеру со змеями и даже держали над открытым огнем.

— Да, — шепнул Марко, — он приковал ее цепями к башне своего замка. Ох, он разорвал ее платье.

— Ох, — вторила ему Джорджи, жуя поп-корн.

— У нее совершенно голая спина… Он берет большой кнут… сейчас он будет бить ее!

— О, нет…

— Он поднимает кнут…

— Марко, не надо дальше…

— Ты должна видеть это. А, вот появляется и Дирк Дерринг…

— А откуда он узнал, где она находится?

— Он следил за орлом, понимаешь? Он бросается на Алую Маску, который пытается ударить его кнутом.

— Ох!

— Подожди… Алая Маска убегает… О, Боже!

— Что случилось? Что случилось?

— Большие стальные двери сомкнулись за ним… Дирк и Элен оказались запертыми… о, нет…

— Что теперь?

— Это газ… он попадает в комнату по трубе… это, наверно, яд… Дирк подбегает к Элен… развязывает ее… они кашляют от газа… О, нет! Он целует ее. Эй, кретин! Выбирайтесь сначала оттуда!

— А по-моему, это правильно. Ведь он любит ее.

— Когда комната наполнена отравляющим газом?

— Ты не веришь в любовь?

— Конечно, верю. Я люблю тебя. Смотри! Это Алая Маска! Он наблюдает за ними из окна… Он смеется… этот чертов подонок…

— Что ты сказал? — прошептала она.

— Что Алая Маска смеется…

— Нет, обо мне?

Он взял ее руку и поцеловал ладошку.

— Я люблю тебя, — прошептал он. — Я хочу всегда любить тебя. Я хочу всегда заботиться о тебе. О, смотри!

Он разжал руку и обнял ее за плечи, прижимая ее к себе. Джорджи быстро положила пакетик с поп-корном под сидение.

— Это Уонг Фу! Он врывается в комнату, где находится Алая Маска… Они начинают драться… теперь он врывается в другую комнату… Дирк и Элен уже еле дышат… они обняли друг друга… они сейчас умрут…

Он поцеловал ее. Джорджи радостно вздохнула. Марко прекрасно дополнял фильм.

— Смотри! Уонг Фу толкнул Алую Маску, и тот упал на другой выключатель… О, Боже, Боже, газ перекрыт… Элен и Дирк спасены! Как тебе это понравилось? Мне понравилось!

Он опять поцеловал Джорджи.

— О, о… новые приключения! Алая Маска подбегает к окну и видит, что Дирку и Элен удалось сбежать… О, как он сходит с ума!

«Он любит меня, — мечтательно подумала Джорджи. — И я люблю его. Я влюбилась в человека, которого я могу только слышать. Но я вижу его! Он так мне приятен. Он так добр ко мне. И я так сильно люблю его. О, Джорджи, удача повернулась к тебе лицом».

— Итак, Алая Маска садится в машину… и какая машина! Он мчится по дороге за Элен и Дирком… это охота, Джорджи! А ты любишь охоту! Смотри! Он стреляет из окна своей машины по машине Дирка! Он прострелил шину… машина Дирка теряет управление… О, Боже, она упадет сейчас со скалы!

Возможно, Абе Шульман был не человеком, а карликовым монстром, страдавшим манией величия, но при этом он был предельно честным в ведении своих дел. И, когда в мае он передал Джейку третий королевский чек на сорок три тысячи долларов, Джейк решил отметить это событие ужином в первоклассном ресторане.

Америка подходила к концу своего полувекового неуклонного подъема экономики. Были нажиты огромные свободные от обложения налогами состояния, которые растрачивались легкомысленным образом. На Пятой авеню, начиная от Сороковой и кончая Девяностой улицей в ряд выстроились виллы в псевдофранцузском стиле, напоминавшие рейнские замки.

— Мы вовсе не богаты. У нас всего несколько миллионов, — жаловалась миссис Стьювизант Фиш. Закатывались празднества в сотни тысяч долларов, в то время как дворецкий зарабатывал в год шестьсот, и принадлежности к обществу уделялось особое внимание.

Джейку доставало ума, чтобы сразу не превратиться в сноба, но у него появилось естественное желание попробовать то, что доступно только людям из высшего общества. Он прекрасно понимал, что совершенно не знаком с правилами хорошего тона и поведения за столом, что не имеет представления о блюдах и винах, а потому было вполне понятно его волнение относительно первых шагов по terra incognita[19] жизни высшего света. Но он решительно настроился попробовать. Он купил себе фрак и цилиндр, заказал столик в ресторане «У Шерри» на Пятой авеню и Тридцать четвертой улице и пригласил Марко не только потому, что считал его своим лучшим другом, но и потому, что Марко, благодаря Мод Чартериз, приобрел некоторый светский лоск и он сможет удержать его от грубых просчетов, как, например, перепутать полоскательницу для рук с бокалом с водой.

Вечер в ресторане «У Шерри» был в разгаре, и метрдотель провел двух хорошо выглядевших молодых людей к столику рядом с дверью в кухню. Ни один из них даже не подозревал, что это самые плохие места в ресторане. Усевшись за столик и заказав бутылку шампанского, они огляделись вокруг — ресторан был полон знаменитостей и светских франтов. Все мужчины в белых галстуках, а женщины — в вечерних платьях, с султанами из перьев, усыпанные драгоценностями, которые стоили, должно быть, не меньше пяти миллионов долларов. И двое молодых людей, кормившихся три года назад селедкой в третьем классе парохода, в полной растерянности уставились на меню блюд французской кухни, уместившихся на четырех листах.

— Предоставь это мне, — прошептал Марко. — Мод говорила, что она всегда просит фирменное блюдо.

Отложив меню, он сделал знак глазами надменному официанту.

— Мы хотим заказать фирменное блюдо, — величественно произнес он.

— Какое именно?

Марко подавил возникшую было панику.

— А что вы посоветуете?

— Действительно, — рискнул Джейк, — почему бы вам не удивить нас.

Метр ухмыльнулся и, поклонившись, отошел. Марко поднял бокал.

— За величайшего автора песен, известных всему Нью-Йорку, — сказал он и с усмешкой добавил, — и лучшего в Нью-Йорке «жиголо».

— Водителя грузовика! — поправил Джейк, и оба рассмеялись.

Она сидела на противоположной стороне комнаты за одним из лучших столиков ресторана «У Шерри», ужиная со своим любовником Терри Биллингсом, когда заметила их.

— Это он! — воскликнула Нелли Байфилд.

— Кто?

— Джейк Рубин!

— А кто это, Джейк Рубин?

— О Боже, Терри, неужели ты не знаешь ничего кроме своих банковских дел? Джейк Рубин написал песню «Мой музыкант в стиле рэгтайм». И можешь себе представить, я назвала его паршивым еврейчиком. Интересно, помнит ли он…

— Сомневаюсь, чтобы он забыл это.

— Конечно нет, Нелли. Нелли, какая же ты идиотка. Извини…

— Ты куда?

— Куда, куда? Поздороваться с ним.

Она прошла через зал ресторана, ловя на себе завистливые взгляды женщин и восхищенные взгляды мужчин. Нелли любила, когда ей завидовали и когда ею восхищались. «Когда она станет «звездой», думала она, ее будут боготворить». Но пока еще до этого было далеко.

— Мистер Рубин, — улыбнулась она. — Вы меня помните? Нелли Байфилд. Я так грубо обошлась с вами в клубе «Кавендиш».

Джейк и Марко встали.

— Я помню, — без выражения ответил Джейк.

— Конечно, вы помните. И мне так стыдно за свое поведение — я ужасно себя вела. А вы были правы, конечно. Мне следовало прислушаться к вашему совету.

Она обольстительно улыбнулась.

— Извините, не буду больше утомлять вас — сядьте. Я просто хотела сказать вам, что в восторге от вашей песни. Вы, должно быть, самый счастливый человек в Нью-Йорке.

Она поколебалась, а потом томно добавила:

— Я бы хотела, чтобы вы написали песню для меня.

Еще одна улыбка. Затем кивнув в сторону Марко, она вернулась к своему столику. Джейк проводил ее взглядом.

— Она — роскошна! — воскликнул Марко.

Джейк молча наблюдал за Нелли. Он думал, какой она была на самом деле: очаровательной и необычайно соблазнительной как в ресторане «У Шерри», или той, которая ударила его по лицу и оскорбила.

Может, это не имело значения.

Нелли снимала небольшой двухэтажный домик на Мэррей Хилл, в квартале Сниффен Корт. Утром, когда она пила кофе у себя в гостиной, раздался звонок. Через несколько секунд ее молоденькая чернокожая горничная Фанни принесла в гостиную длинную белую коробку.

— Это цветы, мисс Нелли, — сказала она. — У вас появился новый поклонник. Мистер Терри слишком скупой, чтобы покупать цветы.

— Не надо так говорить, Фанни. Мистер Терри был очень добр к тебе в прошедшее Рождество.

— Вы считаете эти десятидолларовые бусики хорошим подарком? При том, что этот человек, можно сказать, живет здесь! Нет, он должен был купить мне, по меньшей мере, кольцо с бриллиантом, за всю ту выпивку, которую я подаю ему. Так от кого это?

Нелли открыла коробку. В ней лежала дюжина роз и визитная карточка.

На карточке было написано: «Я уже написал мелодию, которую вы скоро услышите. А если вы поужинаете со мной сегодня вечером «У Шерри», я покажу вам и слова». И подпись: Джейк Рубин.

Большое окно гостиной Нелли выходило во двор, и звуки скрипки заставили Нелли прислушаться. За окном молодой человек наигрывал на скрипке мелодию.

— Вот она! — воскликнула Нелли, вскочив и подбежав к окну. — Песня, которую он написал для меня.

— Кто написал песню для вас? — спросила, следуя за ней, Фанни.

— Т-ш-ш!

Они внимательно вслушивались в доносившуюся снизу приятную мелодию. Закончив играть, скрипач низко поклонился обеим женщинам.

— Как это романтично, — проворковала Нелли. — Фанни, беги вниз и дай ему доллар — как это романтично! Мне это нравится. И какая песенка! Какая мелодия!

— Мисс Нелли, у меня пока не открыт долларовый счет, — заметила Фанни.

— Фанни, заткнись и дай ему свои четыре четверть-долларовые монеты. Я потом тебе верну.

— Хорошо, мисс Нелли.

Когда Фанни выскочила из комнаты, Нелли подошла к пианино и не очень удачно попыталась наиграть мелодию.

«Этот придурок попался на крючок, — подумала она. — Он попался на крючок».

«Несравненная» Нелли Байфилд, «певчая птичка из Флашинга», которая последнее время часто оставалась без работы, надеялась начать все сначала.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

— На прошлой неделе я получила письмо от Бернарда Шоу, — сказала Мод Чартериз, лежа в постели рядом с Марко. — Ты знаешь, кто такой Джордж Бернард Шоу?

— Это тот, который пишет пьесы?

— Браво, Марк, ты делаешь большие успехи. Он пишет мне, что работает сейчас над новой пьесой для мисс Патрик Кэмпбелл, которая называется «Пигмалион». Герой этой пьесы — профессор фонетики, который взял в ученицы простую цветочницу из Ковент Гарден и научил ее говорить и вести себя так, что на балу высший свет принял ее за графиню. Он пишет, что еще не знает, как закончит эту пьесу, но он подсказал мне замечательную мысль.

— Какую?

Она наклонилась к нему и поцеловала.

— Я могла бы дать образование моему итальянскому садовнику и выдать его за американского бизнесмена или за врача, адвоката… Разве это не забавно?

— О чем ты говоришь?

Она встала с постели, накинула пеньюар и закурила сигарету.

— Произошли некоторые вещи, о которых я не говорила тебе, — продолжала она. — Во-первых, «Леди Фредерикс» завершается на следующей неделе. Во-вторых, Фиппс сделал мне предложение, и я ответила согласием.

Марко привстал.

— Он?! Да он годится тебе в отцы!

— А я гожусь тебе в матери, дорогой. Но Фиппс очень мил со мной, он занимает очень высокое положение в обществе, и он безгранично богат. Безгранично.

— Но ты сама богата. Ты великая актриса.

— Как долго еще я буду великой актрисой? К сорока моя карьера закончится. Я видела слишком многих «звезд», которые увядали после сорока, и я не хочу быть среди них. Мы с тобой, Марко, мы оба — аутсайдеры. Ты, определенно, не джентльмен, а я — не леди. Да, я говорю, как леди, я знаю все правила игры, ведь, кроме всего прочего, я — актриса, но в душе я презираю все их светские претензии и запреты. Между нами, я думаю, что половина тех леди, которых я знаю, предпочла бы вести такой образ жизни, как я, но они не решаются. Но, так или иначе, при моем образе жизни мне надо думать о безопасности. Фиппс и есть моя безопасность. Он даст мне также прочное положение в обществе, и, как заявил однажды дорогой Оскар, над светом смеются только те, кто не может туда попасть. Но это означает, что мне надо будет расстаться с тобой, милый мальчик. Моя любимая игрушка, мой красивейший порок…

Она посмотрела на него с нескрываемой нежностью.

— Я была жестока с тобой, — продолжала она. — Я унижала тебя и обращалась с тобой, как с вещью. И хочу за это искренне извиниться. Но ирония в том, что меня очень тянет к тебе, хотя, может, «тянет» это современное обозначение «люблю». Кто знает? И больше я не хочу быть с тобой жестокой. Надеюсь, я привила тебе вкус к хорошей жизни, и я старалась помочь тебе с твоим бизнесом…

— Помочь? Ты основала его! Я был бы выброшен на помойку, если бы не ты. Ты была единственным человеком, кто хорошо отнесся ко мне в Америке.

— Что ж, я рада, что отношения, которые начались столь напряженно, перерастают теперь в настоящую дружбу. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из священников захотел прочитать проповедь на тему нашей небольшой саги. Но она была. Все обернулось хорошо, несмотря на мои предсказания, и я бы хотела, чтобы все хорошо закончилось. Я хочу отправить тебя в школу, Марко.

— В школу? — переспросил он, не веря своим ушам.

Она снова легла в постель.

— Дорогой, у тебя хорошая голова. Ты мог бы достичь большего, чем быть просто водителем грузовика, но тебе необходимо получить образование. Я могла бы дать тебе это, оплатить его…

— Но мне уже двадцать три.

— И что?

— Никто не ходит в школу в двадцать три года. Кроме того, мне нравится мой бизнес. Я зарабатываю хорошие деньги. Нет, к черту школу. Я ценю твое предложение, но, спасибо — я не хочу в школу.

Она печально посмотрела на него.

— О, Марко, — сказала она, — как ты ошибаешься. Если ты отклонишь это предложение, ты сделаешь величайшую ошибку в жизни.

Он с любопытством посмотрел на нее.

— Как-то раз ты говорил мне, что не хотел бы, чтобы тебя называли «тупым итальяшкой», — продолжала она. — Но никто и никогда не назовет образованного итальянца «тупым». Все в этом городе зависит не от того, какой ты национальности или расы, но от того, к какому классу ты принадлежишь. Я предлагаю тебе билет в высший класс, Марко. И ты не будешь таким дураком, чтобы отказаться от него. Нет — ты будешь «тупым итальяшкой», если откажешься от него.

— Тогда, — мягко, стараясь сдержать ярость, сказал он, — я — тупой итальяшка.

Он выскочил из постели и стал одеваться.

— И мне надоело быть твоим «жиголо», — крикнул он. — Давай, выходи замуж за своего богатого сенатора и будь великосветской дамой. Кто этого не хочет? Ты была добра ко мне — не отрицаю. Ты заботилась обо мне, желая, чтобы я стал твоей собственностью, а я позволял тебе делать это. Но Марко Санторелли — мужчина, а не собственность.

— Бог мой, — проговорила она. — Вот опять твой характер. Полагаю, итальянец обязательно должен устроить сцену. Хорошо, я ранила твое самолюбие, и я извинилась. Но, по крайней мере, давай останемся друзьями. И все-таки подумай над моим предложением.

Он медленно застегивал рубашку. Затем непроизвольная улыбка тронула его губы.

— Допускаю, что мне нравится устраивать сцены, — сказал он. — И мы останемся друзьями.

Она подошла к нему. Он обнял ее и поцеловал.

— Спасибо за все, — прошептал он.

— Дорогой мальчик, — произнесла она, скрестив пальцы у него на лбу. — Дорогой Марко. Ты был моей молодостью, а теперь моя молодость закончилась.

Он удивился, увидев на ее глазах слезы. Он никогда не видел, чтобы Мод Чартериз плакала.

После двенадцатой серии «Дьявола в алой маске» Марко повел Джорджи прогуляться по Вашингтон сквер. Дул прохладный майский ветер, на Джорджи было белое платье и легкое пальто. Как и обычно, когда она гуляла с Марко, она держала его за руку. Сначала он был ее поводырем — теперь же это был жест привязанности. Слепота обострила остальные чувства Джорджи, и она почти чувствовала возникшее между ними напряжение. Марко молчал, пока они не дошли до площади. Затем он помог ей сесть на скамейку и сам сел рядом.

— Что мучает тебя? — мягко спросила она, взяв его за руку.

— О, я не могу тебе сказать. Нет, могу. Я даже хочу тебе сказать. Послушай Джорджи, я влюбился в тебя. Мне так приятно было с тобой все эти прошедшие недели, что я… — он остановился, подыскивая слова. — Я, вот что, пытаюсь сказать: ты так прекрасна в своей слепоте, что я, правда, думаю, что я… я могу помочь тебе, и я хочу помочь тебе… Я хочу быть не только твоим любовником, но и больше. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Если ты хочешь сказать, что ты мне нужен, ты абсолютно прав. Мне нужны твои глаза, мой дорогой Марко. И мне нужно твое сердце. Ты знаешь, я схожу по тебе с ума! — она улыбнулась. — И это происходит во время каждого похода в синематограф.

— Но есть кое-что обо мне, чего ты не знаешь. Я не Дирк Дерринг, чистый и отважный, никогда не совершающий грязных поступков. Я — Марко, а Марко делал в своей жизни не только благочестивые вещи.

Она вздрогнула:

— Что?

— Есть английская актриса… мисс Чартериз…

— Да, я помню, ты говорил о ней на пароходе. Это ведь она недавно вышла замуж за сенатора Огдена?

— Верно. Два дня назад. Я был ее садовником в Италии, и она мне сделала определенного рода предложение… а, черт, короче, она предложила мне стать ее «жиголо». Я отказался, но, когда в Нью-Йорке я очутился совершенно без средств и без надежды получить их, я пришел к ней. За то, что я занимался с ней любовью, она дала мне много денег — теперь ты понимаешь, что я хотел сказать, когда заявил тебе, что я — не Дирк Дерринг.

«Он итальянец, — подумала она. — Они думают совершенно по-другому…»

— И ты думаешь, я раскаялся? — спросил он.

— Нет, — ответила она. — Думаю, что Папа вряд ли удостоил бы тебя за это награды, но я могу понять, почему ты это сделал… Но сейчас ведь она замужем…

— О, не беспокойся. Теперь я — экс-«жиголо». Но есть кое-что, что меня смущает. Дело в том, что Мод, действительно, любит меня, и она предложила мне устроить меня в колледж. Я отказался, но… — он сделал отчаянный жест. — …Я все время ловлю себя на мысли, что она была права, черт ее возьми! Это потрясающая возможность, и я буду идиотом, если упущу ее.

— Конечно, она права! — воскликнула Джорджи. — В этом нет никакого сомнения. Может, она и порочная женщина, но она — права.

— А что ты скажешь о нас с тобой? О тебе? Получение образования — это годы. О Боже, все было так просто, пока я не задался этим вопросом.

— Годы? Сколько?

— Не знаю. Много. Я ведь почти неграмотный. Я, конечно, могу оставаться таким, какой я есть, и, наверное, буду хорошо заниматься своим бизнесом… но она открывает дверь в совершенно иной мир… — он вздохнул, взял ее руку и встал. — Не знаю. Давай прогуляемся еще.

— Марко, ты должен учиться! Должен! Это самое важное, что могут предложить человеку: образование. И если на это уйдет время, что ж… Оно того заслуживает. А я всегда буду здесь, буду тебя ждать.

Он бросил на нее взгляд.

— Правда? Ты будешь ждать годы?

Она улыбнулась.

— О, ты, глупый мужчина. Кто еще у меня есть, кто водит меня в синематограф?

Он остановился под фонарем и обнял ее.

— О, Джорджи, Джорджи, — прошептал он, целуя ее, — я так люблю тебя…

Еще какое-то время они стояли под фонарем и целовались. По силе и горячности поцелуев она почувствовала любовь в его глазах, любовь, которую она никогда не сможет увидеть.

И вдруг он сделал шаг назад.

— О, какой же я идиот! — воскликнул он. — Конечно! Мы не будем ждать. Мы можем пожениться прямо сейчас.

— Пожениться?

— А почему бы и нет? Мы поженимся, и я пойду в школу. Все будет просто.

— Но… дорогой, я очень рада, что ты хочешь жениться на мне, поверь, но…

— Ты согласна? — прервал он ее, взяв за обе руки. — Джорджи, скажи «да»! Ты должна сказать «да».

— Конечно, я скажу «да». Думаешь, я сумасшедшая?

Он чуть улыбнулся и снова поцеловал ее. Потом она слегка оттолкнула его.

— Но сможешь ли ты содержать нас обоих? — спросила она. — Я имею в виду, если ты будешь получать образование…

— О, я займу деньги у Мод. Она теперь богата, как Крез, — сказал он.

— Да, она будет платить за тебя, но у меня такое странное чувство, что она не будет очень счастлива платить за меня, — сказала она.

— Она будет платить, — мягко прервал ее Марко, — чтобы заткнуть мне рот, если не за что-либо еще. Вряд ли она захочет, чтобы ее муж узнал обо мне правду.

— Но это будет шантаж! — воскликнула Джорджи.

— Ну, это будет не так, как я сказал. Ладно, оставь это мне, Джорджи. Мы с тобой собираемся выиграть целый пирог. Они отправляются в Европу на медовый месяц на его яхте, а когда они вернутся, я заключу с Мод соглашение, а мы к тому времени уже поженимся.

Он снова обнял ее и жадно стал целовать. Но вдруг лицо Джорджи омрачилось.

Ведь она впервые столкнулась с уродливыми сторонами жизни.

По мере того, как расширялась Компания по грузоперевозкам Кейзи О'Доннелла и возрастало его политическое влияние, сам он быстро стал набирать в весе. Несколько встревоженный тем, что ремень и воротнички оказались вдруг тесными, он попытался бороться с полнотой, но его ирландская любовь к виски взяла верх, и вместо того, чтобы сбросить вес, он прибавил еще, после чего купил себе костюм большего размера.

На следующий день утром после того, как Марко сделал предложение Джорджи на Вашингтон сквер, Кейзи сидел за заваленным бумагами столом в конторе своего гаража, разговаривая по телефону с членом муниципального совета Нью-Йорка, когда к его изумлению в дверях кабинета появилась Кетлин. Она почти никогда не приходила к нему в гараж. И поскольку Кетлин выглядела явно взволнованной, Кейзи внутренне приготовился услышать что-то неприятное. Он кивнул ей, чтобы она села, пока он закончит разговор.

Кетлин нервно теребила в руках новую кожаную сумочку. Единственным украшением офиса был десяток вставленных в рамки фотографий, на которых были изображены ежегодные пикники Компании по грузоперевозкам, фотографии местных политиков (преимущественно, ирландцев и обязательно в котелках), вставленная в рамку грамота от Ирландской Общины, свидетельствующая о почтении к Кейзи.

Кабинет был по-своему старомоден, как и Кетлин, которая при том, что всегда была одета «респектабельно», в ее понимании, не могла претендовать на наличие у нее собственного вкуса, и выглядела именно такой, какой и была — с седыми прядями волос ирландско-американская домашняя хозяйка. И, если у нее и был какой-то чисто женский интерес к нарядам, она щедро перенесла его на Джорджи. А с тех пор, как Джорджи ослепла, ее тетка и Бриджит целиком посвятили себя ее туалетам. И тем, что Джорджи всегда выглядела элегантно одетой, она полностью была обязана заботам и деньгам Кетлин и вкусу Бриджит.

В тот момент, когда Кейзи положил трубку, Кетлин разрыдалась.

— Случилось нечто ужасное, — начала она. — И ты должен остановить это, Кейзи. Я не допущу, чтобы этой молоденькой девушке сломали всю жизнь!

— Что остановить?

— После того, как ты ушел, сегодня утром Джорджи мне рассказала. Она легла поздно, потому что вернулась домой после полуночи… Я знала, что она попадет в беду. Я знала!

— Не могла бы ты успокоиться? — прорычал он.

— Она хочет выйти замуж за этого итальяшку!

— Санторелли?! — воскликнул изумленный Кейзи.

— Именно. О, это была моя ошибка. Мне не следовало пускать ее с ним, но ей так нравились эти серии… — она достала платок из кармана и вытерла нос. — Она такая юная, такая невинная. Эта девочка ничего не знает о мужчинах, и только Бог знает, что он с ней может сделать. О, я не могу поверить, что это все случилось…

— А теперь остановись на минутку. Что плохого в этом Санторелли?

Она подняла на него глаза.

— Не верю своим ушам!

— Может, пришло время Джорджи выйти замуж, особенно после того, как это сделала Бриджит. И если они любят друг друга… — начал он.

— О! — всхлипнула его жена. — Что эта девочка знает о любви? Она никогда не влюблялась ни в одного мужчину в своей жизни. Она — слепая, Кейзи! Ее надо оберегать. А этот… этот итальянец… ну, ты знаешь, какие они… И я боюсь, что он уже кое-что с ней сделал…

Кейзи выглядел озадаченным.

— Думаешь, он…

Кетлин подняла руки, чтобы он не продолжал.

— Молю Бога, что это не так. Но почему вдруг этот внезапный разговор о замужестве? О, Кейзи, ты должен что-то предпринять. Избавься от него! Мы найдем Джорджи приличного мужа, мы найдем ей ирландского парня, но избавься от этого ужасного…

Она разрыдалась. Кейзи, который не выносил проявлений никаких эмоций, кроме гнева, весь надулся.

— Прекрати, сейчас же, — прорычал он.

— Но она мне, как дочь, — всхлипывала она. — Бедная беспомощная девочка…

— Джорджи не беспомощная, и ты прекрасно знаешь. Меня даже удивляет, как она сумела приспособиться к этому миру… — сказал он.

— На чьей ты стороне? — почти закричала Кетлин. — Я не хочу, чтобы она выходила замуж за этого итальяшку.

И она снова разрыдалась.

Кейзи медленно поднялся из-за стола, разглядывая висевшие у него на стене фотографии политических деятелей. Когда он остановился взглядом на Арчи О'Мелли, он уже знал, что делать. А когда Кейзи решал вступить в игру, он играл грубо.

— Хорошо, я позабочусь об этом, — сказал он. — Есть один путь выкинуть его из нашей жизни. Перестань рыдать.

— Что ты собираешься делать?

— Это тебя уже не касается. А теперь убирайся отсюда. У меня много работы. И ни в коем случае, не говори Джорджи, что ты приходила ко мне. Я не хочу, чтобы она держала на меня обиду.

Кетлин встала.

— Ты хороший человек, Кейзи О'Доннелл.

— Ладно, ладно, — проворчал он, — на самом деле, этот Санторелли вторгается в мою область грузоперевозок.

Арчи О'Мелли был другом Кейзи, и у него были связи в Иммиграционной службе.

В год кометы Галлея умерли Марк Твен и Лев Толстой, Джон Рид планировал переехать в Гринвич Виллидж, Стравинский передал Дягилеву для постановки «Жар-птицу», Линн Фонтейн все еще играл эпизодическую роль в пьесе «Мистер Приди и графиня», Дуглас Фербенкс прославился в нашумевшей комедии «Юнец», а Франклин Рузвельт прошел в сенат штата Нью-Йорк. И в том же году Нелли Байфилд в своем доме на Сниффен Корт устраивала небольшой ужин, чуть не обернувшийся большой бедой.

Большинство приглашенных, кроме ее любовника Терри Биллингса, принадлежали к театральной среде: честолюбивые актеры и актрисы, всеми силами карабкавшиеся вверх. До бесконечности они могли болтать о шоу-бизнесе, о распределении ролей, злобно завидуя успеху других актеров и с садистской зловредностью смакуя неудачи друзей. Это была компания хорошо одетых и превосходно выглядевших людей. Фанни обносила их коктейлями в гостиной, когда послышался звонок в дверь.

— Это, должно быть, Джейк, — сказала Нелли, отходя от Терри.

— Кто это Джейк? — спросил молодой банкир, являвшийся вторым вице-президентом банка Нью-Йорка.

— Ты все время повторяешь «Кто это Джейк?». Джейк Рубин, композитор, который пишет песни.

— Ты пригласила его?

— Это мой вечер, дорогой. Я сама открою, Фанни, — сказала она.

Она вышла в холл и открыла дверь. Это, действительно, был Джейк: выглядевший в смокинге очень празднично. С улыбкой он протянул ей бутылку «Мадам Клико» с обвязанной вокруг горлышка ленточкой.

— Спасибо, что пригласили меня, — сказал он.

— Мне хотелось, чтобы вы увидели мой дом. О, Джейк! Это мне? Великолепное шампанское! Благодарю.

Она закрыла дверь и повела его в гостиную.

— У меня сегодня здесь несколько очень миленьких актрис, — произнесла она, беря его за руки. — Надеюсь, вы захватили свою записную книжку, чтобы записать адреса.

— Я уже знаю тот единственный адрес, который меня интересует, — Сниффен Корт.

— Ой, Джейк! Как это мило. Но только бы Терри не услышал это. Он ужасно ревнив и может быть очень злым!

Она остановила его на ступеньках, которые вели в гостиную.

— Послушайте все! Перед вами совершенно необыкновенный человек, написавший для меня самую прекрасную песню — Джейк Рубин.

Она провела его по комнате, знакомя с каждым, и, наконец, подвела его к Терри.

— А это Терри Биллингс, о котором я вам уже говорила, — сказала она. — Терри, это Джейк Рубин.

Терри, чьи лоснящиеся волосы были разделены на прямой пробор, стоял облокотившись о рояль. Он не выпрямился и не сделал попытки даже протянуть ему руку. Его узкое красивое лицо смотрело на Джейка с оскорбительным высокомерием выходца Йельского университета, имеющего отца с состоянием в пять миллионов долларов.

— О, да, иммигрант, — бросил он. — Если бы я знал, что ты приглашаешь людей, прибывших на этих пароходах, Нелли, я бы не пришел. В конце концов каждый должен заботиться о чистоте своего социального положения.

Воцарилось молчание.

— Терри, что за чушь ты несешь, — раздраженно возразила ему Нелли. — Слезь со своего коня и стань для разнообразия нормальным человеком.

— Ты же рассказывала мне, как ты назвала его грязным евреем.

— Да, и я извинилась за это. И если ты не будешь вести себя, как джентльмен, я попрошу тебя покинуть дом.

Он тут уже обратил свое высокомерие на Нелли.

— Хо-о? А кто платит за аренду этого дома? Не ты, дорогая? Я. И я не привык, чтобы меня вышвыривали из моего собственного дома.

— Ты, сукин сын! — взвизгнула Нелли в ярости, стуча ногами по полу. — Не смей говорить так в присутствии моих друзей.

Он рассмеялся.

— Брось, Нелли! Все и так знают.

— Простите, мистер Биллингс, — произнес Джейк, — по-моему, дама попросила вас покинуть дом.

Он схватил Терри за руку и оторвал его от рояля.

— Не прикасайся ко мне, жалкий еврей! — закричал Терри и двинул кулаком ему в живот, от чего Джейк свалился на ковер.

Остальные гости подняли крик. Нелли, все еще державшая в руках бутылку «Мадам Клико», схватив ее за горлышко, замахнулась ею над головой Терри и изо всех сил ударила его. Он вовремя заметил это и чуть отступил, так что бутылка угодила ему в плечо, а не в затылок, разбившись и разбрызгивая шампанское.

Терри, зарычав от ярости, схватил Нелли за руку и закружился, потому что она кусалась, как сумасшедшая. Джейк поднялся на ноги, подошел к Терри, развернул его к себе лицом и ударил в челюсть. Терри опрокинулся на крышку рояля, прокатился по его скользкой поверхности и, одним ударом выбив окно, вылетел на Сниффен Корт.

Когда смолк звон разбитого стекла, Джейк и Нелли взглянули друг на друга.

— Вот это вечеринка! — сказала Нелли и рассмеялась.

Рассмеялся и Джейк. И все засмеялись.

— Фанни, — позвала Нелли, — тебе лучше взяться за щетку и тряпку.

— Да, мисс Нелли. Я пойду вымету мистера Терри и засуну его в мусорное ведро.

Джейк не был невинным в сексе. Он уже соблазнил нескольких официанток на Кони Айленд, а его новое положение позволяло ему ходить в лучший дом терпимости в городе, расположенный в частном городском доме на Западной Сорок пятой улице, рядом со зданием, арендуемом театрами.

Но Джейк принадлежал к породе романтиков, почему, собственно, ему и удавались песни о любви. А поскольку вечер продолжался, ему стало казаться, что он уже влюблен в Нелли. Он понимал, что она, во-первых, — обычная посредственность, и, во-вторых, вовсе не леди, но в театре это второе было не так уж необходимо. Кроме того, он просто не замечал ее недостатков — он не мог оторвать от нее глаз. Она была физическим воплощением женщины его мечты. И ему приятно было сознавать, что Нелли начинала проявлять к нему заметный интерес.

Когда гости стали расходиться, она шепнула ему:

— Останься немного.

Джейка не надо было уговаривать. Он послонялся вокруг камина, когда Нелли провожала остальных. Затем, улыбаясь ему, она вернулась в гостиную.

— Мне понравилось, как ты отделал Терри, — сказала она, подойдя к софе и усаживаясь на нее. — На вид ты не кажешься таким сильным, но ты полон неожиданностей.

— Вы с ним помиритесь?

Какое-то время она молчала, а затем сказала:

— Возможно.

— Это правда, что он платит за дом?

— Ну, в каком-то смысле — да. Он давал мне деньги. Я знаю, о чем ты думаешь: я была его содержанкой. Что ж, было бы глупо сейчас отрицать это. Верно? — она улыбнулась ему. — Так или иначе, у него есть жена, что осложняет ситуацию. Это старая история.

— Тебе нужны деньги? Я мог бы одолжить тебе…

— Как это мило с твоей стороны, но сейчас у меня как раз все в порядке. Я получила одно очень хорошее предложение: мой агент на следующей неделе устраивает мне встречу с мистером Зигфельдом — наконец — итак, я получу место. Конечно, если мне удастся понравиться Зигги… — она помолчала. — А почему бы тебе не сесть поближе? Мне трудно разговаривать с тобой, когда ты сидишь так далеко.

Его не надо было уговаривать. Устроившись рядом с ней, он сказал:

— Я не имел ввиду, что я дам их тебе взаймы. Я хотел сказать, что дам их тебе. Разреши мне платить за твой дом, Нелли. О, Боже, это звучит ужасно. Это означает только то, что я схожу по тебе с ума.

Она ничего не ответила, зная, что в такой момент молчание является лучшим соблазнителем.

— Я знаю, что мои песни лучше, чем то, что я говорю, — начал он, взяв ее за руку, — но я хочу тебя, Нелли. Больше всего на свете.

Он поцеловал ее руку, затем, не встретив сопротивления, обнял ее и поцеловал в губы. Она могла почувствовать всю жадность его желания, и это в значительной степени возбудило ее.

— Мисс Нелли… О, извините!

Нелли оттолкнула Джейка.

— Черт тебя возьми, Фанни. Я думала, ты ушла.

Фанни, вытирая лицо носовым платком, стояла в дверях холла.

— Мне нужны деньги, чтобы доехать домой. Кто-то украл мой кошелек.

— Ох, — Несравненная Нелли быстро вскочила с дивана, — не мели всю эту чушь, что у тебя «украли» — ты купила себе на них пиво.

— Нет, не сердитесь, мисс Нелли…

— Боже! Я не могу найти мой кошелек…

— Вот, — сказал Джейк, направляясь к двери и вытаскивая бумажник. — Возьми себе такси, Фанни, за мой счет.

Он дал ей пять долларов. Она долго разглядывала их.

— Спасибо, мистер Джейк! Мисс Нелли, этот намного лучше, чем тот жадюга, мистер Терри! Спокойной ночи. Извините за беспокойство, мисс Нелли.

Она вышла.

— Эта Фанни, — вздохнула Нелли, — иногда у меня появляется желание уволить ее.

— А мне она нравится.

— Допускаю, после того, что она сказала.

Они посмотрели друг на друга.

— Уже поздно, — сказала она. — И я устала. Хочешь остаться на ночь?

Это было очень романтично, но у него сердце ушло в пятки.

Возможно, язык Нелли мало был похож на язык леди, но она обладала природным вкусом и умением хорошо одеваться. К тому же она была неутомимой любительницей ходить по магазинам и потому хорошо знала о последних тенденциях декора. Ей было известно, что пять лет тому назад бывшая актриса по имени Элси де Волф — будущая леди Менди бросила вызов вкусам Нью-Йорка, декорировав новый Колониальный Клуб в светлых тонах и обставив его французской мебелью восемнадцатого века и отказавшись от темной мебели королевы Виктории.

С тех пор светлые тона возобладали повсюду. И ситец, которым была обита мебель в гостиной Нелли, был удачно подобран в этом стиле. Панели были белого цвета, а обои на стенах разрисованы крупными зелеными, синими и розовыми завитками, разбросанными на белом фоне. Широкая кровать в спальне была покрыта кружевным покрывалом, а два окна завешаны кружевными занавесками. В комнате стоял приятный аромат, исходивший от чаши на шифоньере, наполненной сухими цветами.

Приведя Джейка в спальню, Нелли включила свет у кровати и стала распускать волосы. Он молча наблюдал, как она раздевается: мягкий свет ласкал ее светлую нежную кожу, когда она стояла в своей белой нижней рубашке. Затем она села на постель, сбросила туфли и начала спускать чулки. Его сердце подпрыгнуло, когда он увидел ее обнаженные ноги.

— Я полагаю, — заметила она, — что ты не собираешься заниматься этим в смокинге? Я не отношусь к сексу настолько официально.

Сообразив, что он выглядит полным идиотом, Джейк стал раздеваться. Когда они обнаженные легли в постель, он ощутил прикосновение ее груди.

— Нелли, Нелли, — прошептал Джейк.

Она наблюдала, как он ласкает и целует ее тело.

— Ты ведь неопытный юнец? Так? — прошептала она.

— Нелли, Нелли… О, Господи! Я люблю тебя, Нелли…

Обхватив ее голову обеими руками, он целовал ее губы и прижимался всем телом к ее мягкой плоти.

«Это верно, — думала она, — у него нет большого опыта, но он действительно наслаждается этим».

— Надеюсь, у тебя есть с собой презерватив? — спросила она, тем самым немного разрушив романтический настрой.

Он застонал, отпрянул от нее, бегом кинулся к своим брюкам и стал шарить в кармане. Она подавила смешок, когда он отвернулся, пытаясь скрыть от нее состояние эрекции, будто в этом было что-то постыдное. Отыскав презерватив и надев его, он поспешил обратно к постели.

— Ты самая красивая на свете, Нелли, — шептал он, прижимаясь к ней. — Это такой прекрасный момент для меня… Прекрасный…

«Он, действительно, верит в это, — думала она. — Это довольно мило».

Через три дня после того, как Кетлин О'Доннелл примчалась в гараж к мужу, Марко вывел свой грузовик на Западную Двенадцатую улицу, чтобы доставить груз цыплят с Лонг Айленда, когда два вооруженных полицейских преградили ему путь. Марко остановил грузовик и высунулся в окно.

— Эй, что вам надо?

Один из них вытащил пистолет и взвел курок. Он подошел к двери кабины Марко.

— Вылезай, — приказал он.

— Почему? В чем дело?

— Мне надо обыскать твой грузовик.

— Зачем?

— Увидим.

— Подождите…

— Вылезай!

Так или иначе, полицейский был настроен серьезно. Озадаченный Марко вышел из машины. Второй полицейский залез в кузов грузовика. Марко глядел на первого полицейского, который все еще держал взведенный пистолет направленным на него. Собралась небольшая группа зевак. Марко вытащил платок и обтер лицо. Был теплый день, но не настолько жаркий, чтобы заставить его вспотеть.

— Вот! — крикнул, наконец, второй полицейский, вылезая из кузова.

В его руках был джутовый мешок. Он подошел и высыпал на землю кучу фальшивых пятидолларовых банкнот.

— Звонивший был прав, — сказал он другому. — Здесь должно быть фальшивых купюр не менее, чем на тысячу долларов.

Он повернулся к Марко:

— Вы арестованы, мистер.

Марко уставился на мешок.

— Кто подкинул это в мой грузовик? — спросил он.

— Это вы и должны нам рассказать. Пошли.

Марко лишился дара речи.

На следующее утро Джейка вместе с адвокатом впустили в крохотную комнату с высоким потолком в полицейском участке.

— Подождите здесь, — сказал полицейский, указывая на стоявшие стулья.

Два окна, выходившие на Центральную улицу, были зарешечены.

Джейк и адвокат сели. Через минуту другой полицейский привел Марко.

— Я не делал этого, Джейк, — сказал он. — Клянусь Богом, я не делал этого.

— Знаю, Марко. Это твой адвокат. Миллард Уайтхед.

Они пожали друг другу руки. Полицейский вышел. Марко сел за стол.

— Кто-то подкинул этот мешок с фальшивыми деньгами в мой грузовик, а затем позвонил полицейским, — сказал он. — Но кто? Всю ночь я думал об этом. Кто? Кто хочет навредить мне? Ты видишь в этом какой-нибудь смысл, Джейк?

— Нет. Но совершенно очевидно, что кто-то хочет избавиться от тебя.

— Но это не сработает. Ведь правда? Да, они нашли эти деньги в моем грузовике, но они еще должны доказать, что это я печатал их. Верно? Или, по крайней мере, что я пытался передать их кому-либо?

— Боюсь, что им не надо ничего доказывать, мистер Санторелли, — вмешался адвокат. — Потому что, я очень сомневаюсь, что ваше дело вообще дойдет до суда.

— Почему?

— Вы не американский гражданин. По существующим законам, Иммиграционная служба может депортировать вас в любое время по любой разумной причине. Любой намек на запрещенную деятельность и является такой разумной причиной. И я полагаю, что тот, кто подкинул этот мешок к вам в грузовик, хорошо был об этом осведомлен.

Марко побледнел.

— Вы хотите сказать, что они депортируют меня назад, в Италию? — тихо выговорил он.

— Они могут. И боюсь, они сделают это.

Марко посмотрел на Джейка, и его взгляд выразил беспокойство.

— Джейк, они не могут сделать этого со мной! О Боже, после того, как я, наконец, устроился здесь, они не могут отослать меня назад! Джейк, скажи мне, что не могут! Скажи мне!

Джейка убивало то, что он не может помочь своему другу, но он молчал.

Когда Джейк по просьбе Марко позвонил Джорджи и рассказал о случившемся, с ней началась истерика.

— Депортировать? — рыдала она. — Но почему?

Джейк объяснил.

— Но я не понимаю, — проговорила сквозь слезы Джорджи, — кто мог это ему сделать? Почему…

Она сидела на кухне дома своего дяди. Кейзи был на работе, но Кетлин находилась в гостиной. Вдруг Джорджи все поняла.

— Где он сейчас? — спросила она.

— Они перевезли его на полицейском судне на Эллис Айленд. Они намерены держать его там до тех пор, пока не утрясут все формальности с его депортацией. Я очень переживаю, но адвокат, которого я нанял, сказал, что мы ничего не можем здесь сделать…

— Да… спасибо, мистер Рубин…

— Он говорил мне, что вы собирались пожениться…

— Да, и я собираюсь это сделать. Даже если мне придется ради этого поехать в Италию! Извините, мистер Рубин, мне надо поговорить с моей тетей. И спасибо за звонок.

Джорджи повесила трубку. Она знала каждый дюйм на кухне. Сейчас, как она это делала тысячу раз, держась за знакомые предметы, она прошла в гостиную. Слезы градом катились по ее лицу. Кетлин, сидевшая в одном из кресел с Библией в руках, увидела приближавшуюся племянницу. Как и всегда, ее поразила красота Джорджи. И тут она заметила на ее лице слезы.

— Что случилось, дорогая? — спросила она, кладя на столик Библию.

— Зачем вы сделали это? — спросила Джорджи, присев на край дивана. — Вы с дядей Кейзи депортировали Марко?

— Депортировали? — воскликнула ее тетушка. — Я ничего не знаю о депортации…

— Его депортировали. Они отправляют его в Италию, человека, которого я люблю, человека…

Внезапно она смолкла. Кетлин быстро подошла к племяннице и обняла ее.

— Дорогая, дорогая, успокойся, — приговаривала она.

Джорджи оттолкнула Кетлин.

— Это очень жестоко. Это — подло! Я никогда ни на что не жаловалась — даже когда потеряла зрение. Но единственное, чего я желала — был Марко, и вы отняли его у меня.

— Но я не делала этого!

— Ты не любила его — признай это!

— Признаю, я не любила его. Я считала, что он не подходит тебе, и сейчас так считаю. Но депортируют его за то, что он совершил что-то дурное — они бы не стали… она вдруг замолкла. — О Боже!

Кетлин не была чересчур сообразительна, и ей потребовалось несколько минут, чтобы понять, что сделал ее муж.

— О Боже, я депортировала его! Но клянусь, я и не думала об этом… О, Джорджи, прости меня…

— Что ты сделала?

— Когда ты сказала, что хочешь выйти за него замуж, я так расстроилась, что пошла к твоему дяде и попросила, чтобы он выкинул Марко из твоей жизни. Но, Боже, я и не думала, что он совершит такое.

— Тогда позвони ему и скажи, чтобы он вернул все, как было.

Тетушка поспешила на кухню и позвонила в контору Кейзи. Когда он подошел к телефону, она спросила:

— Что ты сделал с Марко?

— Я подсунул ему в грузовик мешок с фальшивыми банкнотами и вызвал полицию.

— Но они депортировали его!

— Знаю. Ты ведь этого хотела, не правда ли? Ты сказала: «Избавься от него».

— Боже, я и не думала, что ты воспримешь мои слова буквально! С Джорджи истерика… Лучше вытащи его оттуда.

— Черт побери! — взорвался Кейзи. — Ты когда-нибудь будешь шевелить своими куриными мозгами? Я не смогу вытащить его оттуда. Он официально депортирован. И находится сейчас на положении заключенного. И больше я не хочу слышать ни одного слова об этом чертовом Марко Санторелли!

Он швырнул трубку.

— О Боже, — прошептала Кетлин, вешая трубку, — что я наделала?

Она повернулась и увидела стоявшую в дверях столовой Джорджи.

— Ну? — спросила Джорджи.

— Дорогая, слишком поздно. Он не может ничего сделать — Марко в тюрьме. О Боже, ты когда-нибудь простишь свою старую глупую тетушку?

Джорджи стояла, не шевелясь, затем она медленно сжала кулаки и сказала:

— Пожалуйста, вызови такси.

— Куда ты собираешься?

— На Эллис Айленд.

— Но ты не можешь! Ты не сможешь его увидеть!

— Мне надо поговорить с Марко, — она повысила голос. — А теперь, пожалуйста, вызови мне такси!

Кетлин поспешила к телефону.

Джорджи избегала ходить одна в незнакомые места по вполне понятным причинам. Но, опершись на перила парома, она твердила себе, что Эллис Айленд, не был для нее незнакомым местом, будто налет иммиграции никогда не исчезает у того, кто прошел через него. Теперь она пыталась восстановить в своей голове контуры этого места. Она помнила мрачное здание, стоявшее на маленьком острове посреди залива. Она помнила пологую лестницу, длинную очередь в Центральном зале, запахи и говор тысяч иммигрантом со всех концов света. Еще более отчетливо помнила она, как ей крючком выворачивали веки, и это незнакомое слово, перевернувшее всю ее жизнь — трахома. Сейчас она возвращалась на Эллис Айленд совсем по другой причине — она спасала свою любовь.

Если это было возможно. Когда паром причалил, она попросила одного из охранников проводить ее в офис мужа ее сестры. Ее провели в здание, в котором было полно народу. Пока Джорджи поднималась по ведущей в контору лестнице, она прислушивалась к голосам иммигрантов и пыталась представить, какой будет их жизнь в Новом Свете.

Когда Джорджи вошла, Бриджит была в комнате одна.

— Они привезли Марко сюда, — сказала Джорджи.

— Знаю, — ответила Бриджит. — Его привезли утром.

— И где он?

— В одном из карантинных изоляторов в западной части здания.

— Могу я поговорить с ним?

— Конечно. Я тебя провожу.

— Бриджит, — зашептала она, — можем мы вытащить его оттуда? Карл может?

— Дорогая, тут мы ничего не можем сделать. Поверь, мы, действительно ничего не можем. Пошли.

Она провела ее в то крыло, где на самом дальнем краю острова помещался изолятор. Охранник отпер стальную дверь, и Бриджит, держа Джорджи за руку, шла по длинному коридору. По правую сторону высокие окна смотрели через залив на Нью-Джерси. А с левой стороны коридора от пола до потолка стояла решетчатая стена, за ней находились узкие отсеки, в каждом из которых стояли кровать, раковина и туалет.

Окна были открыты, давая доступ воздуху с моря, но Джорджи все равно ощущала устойчивый запах пота. Длинный коридор заканчивался металлической дверью, на которой крупными буквами было написано:

ЗАПАСНОЙ ВЫХОД

Бриджит провела сестру до конца коридора. Большая часть этих комнат была пуста, но на одной кровати храпел какой-то грек, а в другой бородатый хорват, приникший к решетке всем своим телом, с тупым безразличием смотрел на двух проходивших ирландок.

Камера, где находился Марко, была предпоследней по коридору. Когда он увидел Джорджи, он соскочил с кровати и подбежал к решетке. Он все еще был в рабочей спецовке, в той самой спецовке, которая была на нем, когда его задержала полиция.

— Джорджи, — произнес он нежно.

Она пошла на его голос, определяя направление скользившей по решетке рукой. Он приложил свои ладони к ее, их пальцы соприкоснулись.

— Я подожду внизу, — тактично сказала Бриджит и спустилась в холл.

— Все было подстроено, — прошептала Джорджи. — Это сделал дядя Кейзи…

— Знаю. Я догадался. Это не имеет значения. Я собираюсь сбежать отсюда.

Джорджи мигнула от удивления.

— Как?

— В соседней камере сидит еще один итальянец, — сказал он. — Они депортируют его тоже. Он здесь уже неделю, и он сказал мне, что летом охранник открывает ночами запасной выход и сидит снаружи.

Он остановился, услышав шаги Бриджит, и зашептал:

— Дино сказал, что для всех этих камер один общий ключ. Если бы твоя сестра смогла бы достать один, мы бы выбрались отсюда.

— Выбрались? Но куда вы денетесь? Это же остров… — спросила она.

— Мы сможем уплыть… — прошептал он. — Вода находится всего в десяти футах от запасного выхода — мы можем уплыть в Нью-Джерси. Дино сказал, что так делали многие парни…

— Но это очень далеко!

— Дино сказал, это около полумили, а может, и меньше. Я смогу проплыть. Но нам нужен ключ. Сможешь достать? — спросил он.

— Но… — заколебалась она.

«О боже, конечно! Достать ключ! — думала она. — Бриджит поможет…»

Но, если ты сделаешь это, разве не будут они разыскивать тебя?

— Да, какое-то время, но я спрячусь. А затем, когда Мод вернется из своего путешествия, я позвоню ей. Она заставит сенатора уладить мои проблемы с иммиграционной службой. Но самое важное, выбраться отсюда, пока они не отправили меня. Сможешь достать ключ?

— Да. По крайней мере, я постараюсь… Ох, Марко, ты уверен, что сможешь сделать это? Полмили — это долгий путь, а я слышала, что в Нью-Йоркском заливе есть такие течения… — начала она.

— Если я и врежусь во что-нибудь, так только в плавающую пустую бутылку из-под пива. Не волнуйся! Но достань ключ! — сказал он.

— Хорошо! Я скоро вернусь…

— Джорджи…

— Да?

— Я люблю тебя.

— О Боже, и я люблю тебя. Жди меня.

— Я никуда не сдаюсь.

— О Божья матерь, я сказала «жди»? Похоже, я схожу с ума…

Она повернулась и окликнула сестру.

— А ты ему сказала, что он ненормальный, если решил переплыть залив? — сказала Бриджит в женском туалете, куда она привела Джорджи, когда та заявила, что ей надо поговорить с сестрой без свидетелей. — Последний идиот, который пытался это сделать, всплыл через четыре дня, и рыбы сильно попортили его лицо.

Джорджи пожала плечами.

— Но кому-то удавалось это, верно?

— Да, некоторым. Но пытались гораздо больше. У правительства не хватает денег, чтобы нанять сюда больше охраны и превратить это место в тюрьму. Охрана здесь смехотворная, потому что это остров. Но скажи ему, что он сошел с ума, если хочет переплыть этот залив. Залив опасен.

— У него нет выбора. Его депортируют потому, что наш дядя «подставил» его. Бриджит, ты должна помочь ему, — настойчиво проговорила она.

Бриджит колебалась.

— Если Карл обнаружит, что я сделала это…

— Бриджит, это я, Джорджи, твоя сестра! Я люблю этого человека, и ты должна помочь мне спасти его!

Бриджит посмотрела на Джорджи, в ее ничего не видящие глаза, полные умоляющей настойчивости. Она не могла отказать своей сестре — Джорджи знала это. Кроме того, Бриджит вспомнила Марианну Флеерти, и Уэксфорд Холл, и Джейми Барримора. Ей было не привыкать нарушать закон.

Она нежно поцеловала свою сестру.

— Ты знаешь, я не могу сказать тебе «нет». Посиди в коридоре, пока я схожу за ключом.

Бриджит подошла к двери и добавила:

— И попроси его не причинять вреда ночному охраннику: он работает здесь уже много лет и через месяц собирается на пенсию.

— Марко никому не причинит вреда.

Бриджит выскочила из туалета, она опять становится защитницей справедливости.

— Этого достаточно, чтобы превратить тебя в противницу женского образования, — сказал Фиппс Огден Мод в их номере-люкс парижского отеля «Риц». — Я отправил ее в Портер Холл за пределами Лондона, надеясь, что она найдет там каких-нибудь милых молодых англичан. А что произошло? Ее преподаватель по истории оказался членом Фабианского общества! Поэтому, когда она вернулась домой, восхищаясь Веббеями[20], я отправил ее в школу мадмуазель де Клюзи в Версале, чтобы она позанималась там французским. И что случилось? Ее преподаватель по физкультуре оказался сторонником французского социалиста Жана Жореса[21].

Мод улыбнулась.

— Это такой период. Многие молодые люди в Англии считают, что модно — быть радикалом.

— Не знаю, как серьезно она к этому относится, но я устал уже выслушивать от нее, что я декадент, который женился на «буржуазной» актрисе.

Мод, казалось, была удивлена.

— Она так сказала?

— Да. И я подумал, что лучше предупредить тебя, прежде чем вы познакомитесь.

— «Буржуазной»? Наверно, потому, что я играю в комедийных спектаклях. Как ты думаешь, если бы я играла Горького или Чехова, она одобрила бы?

— Она бы боготворила тебя.

— Понятно, дорогой. Ты уже говорил мне, что она утонченна, артистична, теперь выясняется еще, что она пламенная марксистка. Звучит, по крайней мере, интригующе. А теперь, давай спускайся вниз и приведи ее сюда.

— Знаешь, — с некоторой печалью в голосе сказал Фиппс. — Ванесса всегда была миленькой маленькой девочкой. Мы были очень близки — ведь это моя единственная дочь. А потом… она выросла.

Он подошел к двери.

— Что ж, на прорыв!

Подарив своей жене поцелуй, он вышел.

На Мод было простое белое кружевное платье и почти никаких драгоценностей. Она специально решила не наряжаться для встречи со своей падчерицей. После свадьбы Мод надо было познакомиться с Ванессой, что и послужило одной из причин того, что свой медовый месяц они решили провести в Европе.

После окончания аристократической школы для девочек мадмуазель де Клюзи в Версале Ванесса совершила турне по музеям Франции. Именно в тот день, когда Марко планировал свой побег с Эллис Айленд, Ванесса вернулась в Париж из Лиона. Она остановилась в отеле «Риц», что, по мрачному замечанию Фиппса, было не совсем обычным местом для социалистов-фабианцев (разумеется, счета оплачивал он).

Замужество Мод наделало шуму. Стовосьмидесятифутовая яхта Фиппса «Северная звезда», на которой они пересекли океан, была плавучей фантазией роскоши. В Лондоне их приглашали на обеды и ужины в титулованные и богатые семьи, поскольку у Фиппса были хорошие связи в обществе, а Мод являлась для всех любимой актрисой. Фиппс одаривал ее драгоценностями и разного рода дорогими украшениями от Фаберже… Затем они направились в Париж продолжать делать фантастические покупки и повидаться с Ванессой.

В четыре часа дня Мод, стоя у окна, выходившего на Вандомскую площадь, услышала, как открылась входная дверь. Обернувшись, она увидела с щегольски одетым отцом девушку лет двадцати. Фиппс провел ее через комнату. Ванесса была высокой и стройной, с хорошей фигурой. У нее были светлые с сероватым оттенком волосы, которые, казалось, нуждались в мытье. В какой-то степени она унаследовала привлекательную внешность отца: у нее были довольно милое Лицо и прекрасные голубые глаза. Но Мод показалось, что в ее одежде отсутствовал даже намек на какой-либо стиль: коричневое платье и нелепая коричневая шляпа, здесь, в отеле «Риц», были просто неуместны. Ванесса явно не придавала никакого значения тому, как она выглядит.

— Мод, это Ванесса, — сказал Фиппс.

Мод подошла к ней и поцеловала в обе щеки, заметив, что девушка чуть напряглась.

— Я так много слышала о тебе, — сказала Мод с улыбкой. — Очень надеюсь, что мы станем друзьями.

Мод отступила на шаг, и Ванесса изучающе стала разглядывать свою мачеху, фигура которой все еще оставалась, как у двадцатилетней девушки, и на чьем потрясающе красивом лице были мало заметны приметы среднего возраста.

— Я знала, что вы красивы, — сказала Ванесса, у которой был низкий хрипловатый голос с легким английским акцентом. — Теперь же я понимаю, почему мой отец влюбился в вас.

— Спасибо. Это очень мило с твоей стороны, дорогая, — ответила Мод.

Наступило неловкое молчание. Похоже, Ванессе больше не было, что сказать.

— Что ж, — начала Мод, — может, попросим чай? «Риц» — единственное место в Париже, где делают приличный чай.

— Я не хочу ничего, — ответила Ванесса, — но, если вы с папой будете пить чай, закажите.

С этими словами она уселась за столик, взяла журнал и начала лениво его листать. Мод бросила взгляд на Фиппса.

— Ван, — резко начал ее отец, — мне казалось, что в школе мадемуазель де Клюзи учат и хорошим манерам… По крайней мере, я на это рассчитывал. Причина, по которой мы здесь, тебе хорошо известна. Я хочу, чтобы вы познакомились.

— Да?! — она отложила журнал и повернулась. — А я думаю, что нам всем стоит понять, что у нас с Мод очень мало общего.

— Это не означает, что надо быть невежливой.

— Ничего, Фиппс, — примиряюще начала Мод. — Каждый из нас сейчас немного волнуется.

Она улыбнулась Ванессе:

— Я подумала, может нам завтра пройтись вдвоем по магазинам?

— Я ненавижу ходить по магазинам, — сказала Ванесса. — И, как вы можете заметить, меня не очень интересует, что на мне одето.

«О Боже, — подумала Мод, — с такой внешностью и манерой держаться она привлекательна, как огромный скат…»

Все, что Бриджит говорила Джорджи, оказалось правдой: Эллис Айленд почти не охранялся. Это была не тюрьма, и для администрации карантинного отделения залив, отделявший остров от города, мог вполне сойти за неприступную стену. Ночным охранником в карантине работал пожилой ирландец по имени Тимм Уолш, который каждый раз на Рождество приклеивал себе бороду, надевал костюм Санта Клауса и раздавал подарки детям-сиротам в приюте на Стейтен Айленд. Примерно около десяти часов в этот вечер «Санта» Уолш, как его прозвали другие охранники, пронес стул через весь коридор карантинного отделения, отпер замок запасного выхода в конце коридора и вынес стул, чтобы подышать свежим воздухом, а дверь оставил открытой. Вскоре Марко учуял доносившийся через дверь резкий запах табака от его трубки. Где-то около полуночи он услышал храп.

Девятнадцатилетний Дино Фаррентино сидел в соседней камере. Его отец был рыбаком в Сорренто, а в Америку его привезла мать в 1908 году. Его история была довольно проста. Он примкнул к уличной банде, стал карманным воришкой, а другие воры вовлекли его в дела взрослых преступников. Его поймали при попытке ограбить владельца зеленой лавки, и за это он был депортирован. Нервный, маленький, черноволосый, с карими глазами, он прислушивался в темноте, как Марко отпер дверь своей камеры и затем потихоньку стал открывать дверь камеры Дино.

— Пора, — прошептал Марко по-итальянски.

Двое парней подошли к открытому запасному выходу и выглянули наружу. Была ясная лунная ночь. На той стороне залива виднелись огни Нью-Джерси. Когда небольшое судно проходило через Нерроус, огни грузовых барж мигали. Несколько грузовых катеров тащили груженную углем баржу. «Санта» Уолш храпел на стуле у двери.

Марко подал знак Дино, и оба поспешили пересечь узкую, заросшую сорняками полоску земли, чтобы достичь скалистого берега в десяти футах от двери. Когда они сбросили ботинки и носки, только волны плескались о скалы — все остальное было абсолютно безмолвно.

Оба сжались в комок.

— Мой отец был рыбаком, — зашептал Дино. — Он говорил мне, что в воде можно держаться часами, если знаешь, как себя вести. Главное, не поддаваться панике.

— И давай держаться ближе друг к другу. Если один из нас попадет в беду…

— Верно. Пошли. Пусть нам повезет.

— Пусть.

И они поплыли. Вода была прохладная, и за первые десять минут они отплыли довольно далеко, хотя ни один из них не имел никакого понятия, как правильно плавать. Тут Марко почувствовал, что они попали в течение, и их стало сносить к югу.

— Течение! — крикнул Дино. — И сильное…

— Так нас прибьет к Стейтен Айленд…

— Это слишком далеко! Проклятье…

Марко понимал, что Дино прав. Им необходимо было преодолеть течение, иначе их отнесет на середину огромного залива. Он удвоил усилия, пытаясь плыть против течения, но тут же понял, что он всего лишь остается на месте и что уже начинает уставать. Он расстегнул все, что было на нем надето и высвободился из одежды, чтобы избавиться от лишнего веса. Когда он оттолкнул сброшенную с себя одежду, мимо его лица проплыло что-то отвратительное пахнувшее.

— О Господи! — вскрикнул он. — Я только что чуть не наглотался дерьма!

— В этой воде полно мерзости…

Дино, находившийся от Марко выше по течению, тоже едва удерживался на месте. Марко оглянулся назад. Он отплыли примерно футов сто, и Эллис Айленд казался угрожающе близким, в то время как Нью-Джерси находился невероятно далеко. Плыть оказалось гораздо труднее, чем он представлял себе, но он пытался подавить охватившую его панику.

«Продолжай плыть, — сказал он про себя. — Продолжай…»

На мускулистом теле Марко совершенно не было жира, и впервые в жизни он пожалел об этом, потому что его тело не имело естественной защиты. Когда его руки, спина и легкие начали болеть от усталости, он попытался хоть на несколько мгновений отдаться течению, но почувствовал, что тут же стал погружаться под воду. Пробыв пять секунд под водой и помня совет Дино, он вынырнул вновь на поверхность, глотнул воздух и убедился, что течение отнесло его футов на десять в сторону от Дино.

— Бог мой, — пробормотал он, еще раз удвоив свои усилия и убедившись, что из-за течения он почти не продвинулся вперед. В таком же положении был и Дино. Он уже стал отчаиваться, когда заметил проплывавшее рядом бревно. Ухватившись за бревно, он повис на нем, чтобы дать отдых рукам, но в то же время продолжал отчаянно колотить ногами. Это позволило ему несколько продвинуться вперед, и к своему облегчению через пять минут он почувствовал, что течение слабеет, и понял, что его преодолел.

Тут Марко заметил огни надвигавшегося на них буксирного катера.

— Дино! — закричал он. — Буксир!

— Вижу, — крикнул в ответ Дино. — Проклятье, он приближается слишком быстро…

На самом деле он делал всего двенадцать узлов, но в темноте рулевой ни за что не заметит их.

— Кричи! — крикнул он.

Дино начал кричать, так как буксир шел прямо на него. И вдруг крик прекратился.

— Дино! — крикнул Марко, изо всех сил работая руками, чтобы убраться с дороги надвигающегося на него буксира.

Он продолжал кричать, хотя с нарастающим ужасом понял, что, должно быть, шум мотора глушит их крики. «Боже мой, Боже». Адреналин гальванизировал каждый его мускул. Он находился прямо по курсу буксира, менее чем в десяти футах от его носа. Он схватился за конец бревна, решив, что его единственный шанс — использовать его в качестве буфера. Через несколько секунд он почувствовал сильное бурление, которое почти вытолкнуло его из воды. Затем он оттолкнул бревно и поплыл, поскольку волна от буксира потащила его в сторону. Пыхтенье буксира стояло у него в ушах. И вот, наконец, буксир проплыл мимо.

Марко понял, что спасен.

— Дино! — вновь закричал он.

Молчание.

— Дино!

Он понял, что Дино там больше нет. И затем до него дошло, что Дино был убит бревном, которое потащил за собой буксир.

— О Господи, Дино!

Он лег на воду, сказав себе, что надо сохранить силы и дыхание. Теперь он был один. Малыш из Сорренто покинул его. Теперь тело Дино растворится в воде. Ужас охватил Марко. Надо было быть сумасшедшими, чтобы пойти на это!

Но поворачивать обратно было уже слишком поздно. Он опять нырнул под воду, чтобы на несколько секунд расслабиться, утратив на какое-то время способность двигаться из-за потрясшей его мгновенной смерти молодого итальянца. Затем он вновь поднялся на поверхность, наполнив свои легкие воздухом, и посмотрел на Нью-Джерси.

Ему осталось еще полпути.

Он опять поплыл, а в мозгу стучало: «Продолжай плыть, продолжай плыть».

Прошло еще двадцать минут, он все еще плыл, но силы были уже на исходе.

«Я смогу это сделать, я смогу это…»

Берег был все ближе. Марко уже видел темный порт, и направился прямо к нему.

«Я смогу, я смогу…»

Вдруг его охватила первая судорога. Марко удвоил силы, но судорога сжала его еще сильнее. Голова ушла под воду. Его охватила паника: он понял, что, пока спазм не отпустит его, он будет находиться под водой, как в ловушке. Он попытался вытолкнуть себя наверх, но вместо этого погрузился еще глубже. Марко почувствовал, что ему не хватает воздуха. И вдруг судорога его отпустила. Марко толкнулся изо всех сил. Легкие ныли от боли. Он стал всплывать наверх, но, казалось, это длилось целую вечность. И в тот момент, когда он уже стал задыхаться, он вынырнул на поверхность и наполнил свои легкие драгоценным сладким воздухом.

Теперь он знал, что нужно только перебороть судороги. Он опять поплыл. Порт, казалось ему, приближался с какой-то агонизирующей медлительностью, но он решил, что, если протянет еще двадцать футов, то доберется.

«Я смогу, я смогу».

Каждый рывок был пыткой, каждый толчок испытанием воли. Плавание, которое казалось таким легким, когда он представлял его мысленно, оказалось в действительности ночным кошмаром.

Ему оставалось еще каких-нибудь десять футов, может быть, двадцать рывков…

Повторная судорога ударила его, будто плетью. Опять он пошел вниз, через силу стараясь преодолеть боль. Опять его охватила паника, когда в легких не осталось воздуха. Опять его лишенное жирового слоя тело погружалось в темную воду. Ниже, ниже… Джорджи… Мысль о том, что эта темнота может быть подобна ее лишенному света миру, поразила его. Что она всю оставшуюся жизнь будет жить, как на дне океана… «Джорджи… Я умираю, Джорджи… О Господи, дай мне воздуха…»

Судорога отпустила. Он стал толкаться наверх, хватаясь обессиленными руками за воду.

«Воздух, воздух… Я в секунде от смерти… Воздух… Держись… Воздух… Черт… Вверх! Вперед!»

Воздух!

Он вырвался как раз вовремя. Хватая воздух, он опять поплыл в сторону порта.

И когда он коснулся, наконец, нижней ступени лестницы в порту, он подумал:

«Больше никогда. Никогда больше они меня не депортируют. И никогда больше мне не придется бежать. Я намерен завоевать эту чертову страну. И я завоюю ее».

Он украл джинсы с бельевой веревки. У него не было ни денег, ни ботинок, но он вернулся в Америку. «Деньги, — продолжал думать он. — Они не депортируют богатых. Америка для богатых. У меня должны быть деньги…»

Он дождался рассвета, зашел в бар в Джерси Сити, попросил у молочника монету и позвонил Джейку. Через два часа Джейк подъехал на такси и забрал Марко. Джейк привез ему чистую одежду, бритву, зубную щетку и три сотни долларов.

Марко попросил таксиста отвезти его в дешевую гостиницу.

— На пару недель я постараюсь скрыться, — сказал он Джейку, — пока не вернется Мод. Если я везучий, они решат, что я утонул. И спасибо, Джейк, за твою помощь. Я этого никогда не забуду.

Двумя руками он схватил руку Джейка и крепко сжал ее.

— Ты самый лучший друг, который когда-либо у меня был, — сказал Марко.

— Послушай, мы приехали в очень жестокую страну, — сказал Джейк. — Ты помог мне. Я помог тебе. Для этого и существуют друзья.

— Я этого никогда не забуду, — повторил Марко.

«Деньги, — думал он. — Я должен стать богатым…»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Факт сам по себе поразительный, что человек, прославивший «американских девочек» и поднявший демонстрацию голых ножек на уровень одного из видов искусства, добился своего первого успеха в шоу-бизнесе, представив публике силача Сандова из Германии. В 1892 году Флоренц Зигфельд-младший был отправлен в Европу отцом, доктором Флоренцом Зигфельдом, основавшим Чикагский музыкальный колледж, чтобы пригласить прославленного немецкого дирижера Ганса фон Бюлова приехать со своим Гамбургским оркестром в Чикаго в следующем году для участия своими выступлениями на публике в культурной программе Чикагской всемирной выставки. И хотя Зигги воспитывался в знаменитой музыкальной семье, этого одетого с иголочки молодого человека с длинным носом музыка сама по себе интересовала очень мало. К ужасу своего отца, Зигги вернулся не с Гансом фон Бюловом /чью жену Козиму Лист соблазнил Рихард Вагнер/, а с военным оркестром фон Бюлова /другого фон Бюлова/ и с Сандовым.

Зигги расклеил афиши Сандова по всему Чикаго и вывел на сцену обнаженного Геркулеса, прикрытого лишь гримом и фиговым листочком. Когда же Сандов поднял одной рукой пианиста, а другой — пианино, публика просто обезумела. И только после того, как умному Зигги удалось уговорить двух самых заметных дам чикагского общества, миссис Поттер Палмер и миссис Джордж Пульман, уплатить каждую по триста долларов за право собственноручно потрогать бицепсы Сандова, история попала во все газеты Америки, и феерический взлет карьеры Зигги в шоу-бизнесе — в чем еще надо было убедить творцов бродвейских мифов — начался.

Затем он привез в Нью-Йорк миниатюрную польско-французско-еврейскую певицу Анну Хельд, и это стало его новым триумфом. Зигги намекнул репортерам, что у красавицы-певицы, которая «совершенно не пьет чай», талия всего восемнадцать дюймов. И когда после этого Анна пела песню «Приходи поиграть со мной», температура нью-йоркских мужчин доходила до точки кипения.

Зигги придумал еще один блестящий трюк для молниеносного обретения известности. Он пустил слух, что хозяин одной бруклинской молочной фермы преследует в судебном порядке мисс Хельд из-за неуплаты денег за ежедневную доставку пятидесяти бидонов молока в ее номер в гостинице. Репортеры, естественно, заинтересовались, зачем это кому-то понадобилось такое количество молока, примчались в гостиницу, где им было показано, что мисс Хельд принимает молочную ванну. После этой сенсационной новости, свидетельствовавшей о разложении общества прямо в духе античной Римской империи, имя Анны Хельд было на устах в каждом доме, а сотни американок стали погружаться в свои заполненные молоком ванны.

Разумеется, от начала и до конца все это была выдумка.

А Зигги влюбился и женился на своей французской «звезде». В 1907 году у него родилась идея, которая прославила его. Он понял, что, если театр — это зеркало общества, то бродвейское зеркало сильно искажало действительность. Шоу на Бродвее были чересчур простодушны и незамысловаты, девочки для шоу — слишком тяжеловесны, а оформление и костюмы сделаны на «живую нитку».

И Зигги решил сфокусировать общество в этом зеркале. Он снял помещение нью-йоркского театра на Сорок четвертой улице и на Бродвее и превратил его в подобие Cafe de Paris, снабдив огромным навесом, растениями и ярко раскрашенными экранами. В период, когда нью-йоркские театры закрывались на лето из-за жары, Зигги объявил, что в его театре под навесом будет прохладно, благодаря ветру с океана (ложь, потому что помещение находилось под стеклянным куполом).

В одну из самых жарких и влажных июльских ночей 1907 года он открыл свое «Ревю Зигфельда». Это было шоу в очень быстром темпе — причем Зигги первым использовал французское написание: Follies — стоявшее из острых шуток, пародий, песенок и, конечно, девочек — шестьдесят четыре «девочки Анны Хельд», которые потом станут «девочками Зигфельда».

Ревю пользовалось неизменным успехом и превратилось в ежегодное представление. Зигги «прочесывал» всю Америку, выискивая самых красивых девушек, и он-таки нашел их. К 1910 году имя Зигфильда для американской публики значило «волшебство», «роскошные постановки и костюмы» и — самое любимое великими шоу-менами слово — «необычайная красота».

Таков был этот совершенно необыкновенный человек, сидевший за столиком в кафе «Джардин де Пари» на крыше Нью-Йоркского театра в одно майское утро 1910 года и слушавший песенку «При серебристом свете луны», которую исполняла Несравненная Нелли Байфилд.

— Мне не нравится ее голос, — сказал Зигги агенту Нелли Уильяму Моррису, — но она красива. Спроси ее, не захочет ли она выступать в хоре.

Нелли вместо ответа разрыдалась и сбежала со сцены.

— Хористкой! — жаловалась она часом позже Джейку, сидя в гостиной своего дома в Сниффен Корт. — Я, Нелли Байфилд! Ох, меня никогда так не унижали! Никогда!

— Быть «девочкой Зигфильда» — еще не значит быть хористкой, — успокаивал ее Джейк, но она прервала его.

— Или я «звезда», или ничего!

— Но, Нелли, контракт с Зигфельдом — это очень важно. Когда он подписал контракт с Фанни Брайсо, она была так счастлива, что целый день стояла на Таймс сквер и показывала его всем, кто проходил мимо.

— Фанни Брайс — певица не моего уровня, — всхлипнула она, а потом снова разрыдалась. — Черт с ним! Все знают, что ему слон наступил на ухо. Как осмелился он заявить, что ему не понравился мой голос? Кто такой, в конце концов, этот Флоренц Зигфельд?

Джейк подошел сзади и обнял ее.

— У тебя самый красивый голос во всем Нью-Йорке, — начал он. — И я уверен, что он займет свое место на Бродвее и в шоу Зигфельда тоже.

— Конечно, — всхлипнула она. — Но как?

— Зигфельд сейчас хочет ставить новое шоу, и он попросил меня написать партитуру.

Она подняла на него глаза.

— Джейк! — все, что смогла она произнести.

— Я подписываю контракт на следующей неделе. Конечно, Абе заявил, что Зигфельд крадет его авторов, но так или иначе, делать шоу для Зигфельда…

— Но почему ты ничего не говорил мне? — почти вскрикнула она.

— Я хотел, чтобы сначала ты попробовала пройти прослушивание сама. Теперь мы знаем, что ему нравится твоя внешность, и я попробую убедить его, чтобы ему понравился и твой голос. Ты идеально подходишь для главной роли, — закончил он.

— О, Джейк, я восхищаюсь тобой, — сказала она, покрывая его лицо поцелуями. — Ты самый лучший композитор в мире. Я восхищаюсь тобой!

— Ты выйдешь за меня замуж?

Она остановилась.

— Что?

— Я спросил, ты выйдешь за меня замуж?

Она встала и подошла к пианино.

— У тебя сегодня одни сюрпризы.

Он достал из кармана черную коробочку и протянул ей. Она открыла и увидела кольцо с бриллиантом.

— Джейк, это восхитительно. Но…

— Что? Ты не любишь меня, Нелли?

Она поколебалась.

— Не знаю. Я… я никогда не думала о замужестве. Во-первых, ты еврей, а я нет…

— Мой отец бы убил меня, если бы услышал эти слова: но нам не обязательно жениться в синагоге. Мы можем пожениться гражданским браком. Пожалуйста, скажи «да», Нелли. Я напишу для тебя лучшие песни на Бродвее.

— Ты торгуешься со мной, Джек? Это звучит так: «Я напишу для тебя лучшие песни, если ты выйдешь за меня замуж»? — спросила она.

Теперь наступила его очередь поколебаться.

— Нет, — наконец, сказал он, — я напишу для тебя песни независимо от этого. И ты это знаешь. Но если ты станешь моей женой…

Она вытащила кольцо из коробки и надела на свой палец. Покрутив его немного, она сказала:

— Хорошо. Ты торгуешься со мной, Джейк, но какая разница. Давай поженимся.

Его лицо просияло.

— Нелли!

Он схватил ее за плечи и поцеловал.

— Напиши лучше превосходную партитуру! — только и сказала она.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Северное побережье Лонг Айленда в 1910 году называлось еще Золотой Берег. Богатые люди, устремившиеся в этот район, были привлечены великолепными земельными угодьями, прекрасными гаванями и бухтами, так идеально подходившими для их любимого парусного спорта. Фиппс Огден с его наследственной склонностью к приобретению недвижимости, попал туда раньше всех, купив в 1903 году шестьдесят акров земли на Лойд Нек, выходящие на Колд Спринг Харбор и Лонг Айленд Саунд.

Он обратился в фирму «Карер и Гастингс», пожелав, чтобы ему спроектировали дом в георгианском стиле, а французский ландшафтный архитектор спланировал сады. И «Гарден Корт», как он сам называл это место, поднялся во всем своем сказочном великолепии, обойдясь ему более, чем в четыре миллиона, не считая мебели.

Из распложенного на холме дома открывался изумительный вид на океан. Любители яхт могли в свою очередь любоваться одним из самых импозантных фасадов в Америке. Архитекторов вдохновил «Аппарк» в Суссексе, в Англии, построенный первым графом Танкервилем в 1690 году (и где в конце девятнадцатого века была домоправительницей мать Герберта Уэллса). В «Гарден Корт» использовался тот же серебристо-розовый кирпич, что и в «Аппарке», тем же красиво обработанным камнем был облицован цокольный этаж. Правда, Карер и Гастингс добавили четырехколонный портик, что строгий ценитель, возможно, и осудил бы, но это придало зданию еще большее великолепие.

На первом этаже мраморный холл высотой в двадцать пять футов разделял здание на две половины и выходил на открытую террасу в задней части дома. Вдали раскинулись роскошные английские парки, известнейшие в стране. Рядом с холлом располагался главный салон, который не показался бы выпадающим из стиля даже в Букингемском дворце. Дальше танцевальная зала, столовая, где свободно могли разместиться шестьдесят человек, библиотека, в которой Фиппс собрал коллекцию инкуннабул и первых фолиантов, комната для музыкальных занятий и музыкальный салон с установленным там органом, туалетные комнаты и обычные кухни. Наверху находились две двухкомнатные спальни хозяев и восемь комнат для гостей, на третьем этаже было двадцать пять комнат для слуг.

Словно не довольствуясь этим, кроме гаража на девять машин, Фиппс построил «дом для игр», включавший крытый бассейн в сто футов, четыре закрытых теннисных корта, два корта для игры в сквош, зал для гимнастических занятий и копию тех экзотических бань, которые ему так понравились после путешествия по Скандинавии и которые называли там «сауны». Были еще огромный зимний сад и очаровательный греческий павильон. Позади находилась конюшня, построенная для дочери Фиппса Ванессы, которая слыла великолепной наездницей. Со стороны залива была пришвартована великолепная яхта Фиппса «Северная звезда», на которой могли разместиться шестнадцать человек и которая доставила Фиппса и Мод в Европу во время их медового месяца. Его прогулочная яхта «Спрайт» стояла в яхт-клубе «Сиванако-Коринджан» рядом с яхтами Рузвельтов, Вандербильтов и Морганов. Чтобы поддерживать этот истинно королевский образ жизни, Фиппс нанял больше сотни человек.

Таково было это владение, хозяйкой которого стала Мод, выйдя замуж за сенатора и сделавшись второй миссис Огден. В этот жаркий июльский день 1910 года туда пришел Марко. Когда днем раньше он позвонил Мод из своего убежища в гостинице Нью-Джерси, у него не было уверенности в том, как это будет воспринято. Что не говори, а он несколько осложнял жизнь новой миссис Огден. Он отверг ее предложение оплатить его образование так же, как и несколько лет назад в Калабрии он отверг предложение работать у нее шофером, а теперь во второй раз возвращается с шляпой в руках. Что ж, вполне можно будет понять, если она пошлет его к черту.

Оказалось совсем наоборот — она, услышав его, очень обрадовалась. А когда он сказал, что еще раз обдумал ее предложение, она ответила:

— Тебе уже давно пора взяться за ум. Приходи завтра, мы все обсудим.

Он шел по дорожке через парк. Он вдыхал аромат цветущих кустов роз, среди которых шумели фонтаны.

«Неужели так действительно живут?» — думал Марко, вспоминая ту нищету, в которой прошло его детство, вонь третьего класса и грязь на Черри-стрит. Не приходится удивляться, что Мод так поспешно вышла замуж за Фиппса Огдена!

Шагая по парку, Марко в душе испытывал зависть.

Дверь ему открыл Ятес, дворецкий, предупрежденный о его приходе. Он провел Марко через центральный мраморный холл, миновал зал с органом, прошел под портретом герцогини Девоншира кисти Гейнсборо, мимо пейзажа Констебля, дошел до библиотеки, постучал, открыл дверь и объявил:

— Мистер Санторелли.

Впервые Марко слышал свое имя, объявляемое дворецким. Ощущение приятное.

Он вошел в библиотеку и быстро обвел взглядом и полки, и панели, и богатый персидский ковер, и кожаные кресла у мраморного камина, глобус восемнадцатого века, георгианский стол, покрытый зеленой кожей, две небольшие акварели Ватто. Мод и Фиппс стояли, разговаривая, у окна, выходящего на залив. Мод обернулась. На ней было белое летнее платье, и Марко подумал, что замужество за мультимиллионером пошло ей на пользу. Выглядела она потрясающе молодо.

— Марко, — сказала она, подойдя к нему и протягивая руку. — Приятно видеть тебя снова. Фиппс — это Марко.

Пожав руку Марко, она подвела его к своему мужу. На сенаторе были белые брюки и синяя рубашка с эмблемой яхт-клуба «Сиванако-Коринджан» на нагрудном кармане. Он высокомерно оглядел Марко с ног до головы. Затем вынул руку из кармана и протянул ему.

— Мод говорила мне о тебе, — сказал Фиппс, пожав Марко руку.

Марко показалось, что он заставлял себя быть вежливым.

— Она рассказала мне о твоих, скажем, неприятностях с иммиграционными службами. Я знаю Кейзи О'Доннелла, хотя он мне вовсе не по душе. Он и его друзья-ирландцы связаны с половиной дел по перевозке в Нью-Йорке. Я бы никогда не сделал в отношении его то, что он сделал с тобой. К счастью, начальник иммиграционной службы — мой друг, и я уверен, что через него смогу поправить положение.

— Это было бы здорово, сэр.

— Ятес покажет тебе твою комнату, — сказала Мод.

— Мою комнату?

— Разумеется. Ты не можешь вернуться к себе в гостиницу, пока Фиппс все не уладит, так что тебе лучше остаться здесь. И не волнуйся, здесь полно комнат. И, кроме того, нам еще нужно обсудить вопрос о твоем образовании. Обед в час. Тогда и увидимся.

— Да… Спасибо, — он повернулся к Фиппсу, который все еще наблюдал за ним. — И мне было очень приятно познакомиться с вами, сэр.

Фиппс не произнес ни слова, пока Марко не вышел из комнаты. Он взял сигарету и закурил.

— Интересный молодой человек, — выговорил он наконец. — И с необыкновенно красивой внешностью.

— Правда? На Марко смотреть — одно удовольствие!

— Именно поэтому ты принимаешь такое участие в его судьбе? Потому что тебе нравится смотреть на него?

— Возможно. Возможно, я и не делала бы этого, если бы он не попал в такую неприятную историю.

— Он был твоим любовником?

Мод удивленно посмотрела на него:

— Какое гнусное предположение!

— Он был?

Она улыбнулась.

— Похоже, мы собираемся начать нашу первую ссору. Как мило! Да, если ты хочешь знать, он был. Надеюсь, ты не будешь вести себя мелодраматично?

— И ты рассчитываешь, что я буду заниматься образованием твоего бывшего любовника? По-моему, ты просишь слишком многого, Мод. Я понимаю, в твоей жизни было достаточно мужчин — я не идиот. Но если я стану оплачивать образование всех их, я разорюсь.

Она подошла к нему и рассмеялась.

— Дорогой, ты забавен! Нет, ты не должен оплачивать их образование или его. Но будь с ним приветлив. Он, действительно, мил, он напоминает мне об Италии, о ярком солнце и многом из того, что я так люблю. Будешь?

Она взяла его за руку.

— Буду, если мне не надо будет беспокоиться, что у вас за моей спиной какие-то отношения. Это не Европа и, еще в большей степени, это не Италия. Это Америка. Я — политический деятель, и перед избирателями мне надо выглядеть незапятнанным. Мне придется об этом беспокоиться?

Она поцеловала его в щеку.

— Нет. Теперь у меня есть ты. И не беспокойся: мне нравится быть миссис Фиппс Огден, женой нью-йоркского сенатора, и самого подающего надежды сенатора. И я совсем не хочу терять тебя. Но я бы хотела помочь Марко. Давай назовем его моим частным благотворительным проектом. И подумай о миллионах итальянских избирателей, которые наводнили Нью-Йорк. Ты не думаешь, что они станут голосовать за сенатора, который принял участие в судьбе маленького итальянского иммигранта?

Фиппс рассмеялся.

— Мод, мне следовало бы сделать тебя моим представителем по связям с общественностью. Хорошо, я буду мил с Марко. Есть небольшая школа недалеко от Филадельфии, которая подготовит его к колледжу за пару лет, если у него есть голова и желание работать день и ночь. Я позвоню директору и выясню, сможет ли он принять Марко. Знаешь, меня должно очень беспокоить твое пристрастие соблазнять маленьких садовников.

— Вот как?

— Да.

Он обнял ее и поцеловал.

— Не делай больше этого, — прошептал он, — или я убью тебя. Ты моя, Мод. Черт тебя возьми, ты меня околдовала.

Она замурлыкала от удовольствия.

Верный своей договоренности с Нелли Джейк пытался помочь получить ей главную роль в шоу «На Манчестере радость повсюду», хотя задача была не из легких. Зигфельд согласился с тем, что Нелли была эффектна, но упрямо утверждал, что у нее нет голоса, и никакие уговоры или ручательства на него не действовали. Тем не менее Джейк писал песни для шоу и разучивал их с Нелли.

Достаточно фривольный сюжет шоу заключался в том, что очаровательная цирковая гимнастка, пройдя через целый ряд романтических приключений, наконец, оказывается перед выбором между красавцем дрессировщиком львов и плейбоем с Пятой авеню. Джейк настоял на том, чтобы Нелли наняла циркача, который стал обучать ее элементарным трюкам на трапеции, чтобы она смогла поразить Зигги. Джейк верил в Нелли.

Дело было в том, что Зигги хотел, чтобы роль досталась его любовнице, красивой, но беспомощной Лилиан Лорейн. Однако, за неделю до начала репетиций Лорейн перебралась к красавцу-миллионеру, тем самым подтвердив, что и в жизни часто встречаются ситуации, схожие с сюжетами музыкальных комедий. Зигги впал в депрессию, хотя по этой причине вынужден был искать замену. И тут Джейк опять предложил Нелли.

Он приехал с ней в номер Зигги в гостинице «Ансоник». Когда она стала снимать с себя одежду, чтобы надеть костюм, Зигги бросил взгляд на ее несравненные ноги, и перед ним опять забрезжил свет.

Нелли получила роль. Репетиции прошли на удивление гладко, и по Бродвею поползли слухи, что «На Манчестере радость повсюду» — это что-то потрясающее, а партитура Джейка Рубина — одна из лучших в году.

Премьера состоялась 22 сентября 1910 года в театре «Мексайн Эллиот». Сбылись самые оптимистические предсказания — на открытии все билеты были проданы, несмотря на испортившуюся погоду. Актерский состав был подобран безукоризненно. И вдруг перед самым поднятием занавеса у Нелли началась истерика.

— Я не смогу проделать все это! — рыдала она в своей уборной, которую Джейк по такому случаю всю заполнил цветами. — Я буду отвратительна!

Джейк обнял ее.

— Нелли, это всего лишь нервы…

— Знаю, что это нервы! Конечно, я нервничаю. Все будут нервничать перед премьерой. О Боже, я забыла слова… Джейк, я не смогу… Не смогу! Это ужасно!

Она всхлипывала у него на плече. Абе Шульман, засунув руки в карманы, с удивлением глядел на них.

— Ой, — все, что он и произнес.

— Мне сейчас будет плохо, — выдохнула она и, оттолкнув Джейка, выскочила в туалет.

— Все будет в порядке, — сказал Джейк, нервно потирая руки. — Я знаю, она… Это просто нервы…

— Ой!

Джейк повернулся к нему. Абе пожал плечами.

— Я видел премьеры и раньше. Не волнуйся. Нелли будет в порядке. Она убийца. Она убьет тебя, если не вытянет это.

— Что ты имеешь в виду?

Абе снова пожал плечами.

— Она окрутила тебя вокруг своей задницы. Ты бегаешь за ней повсюду, как идиот.

— Черт возьми, Абе, это не твоего ума дело… — начал кричать на него Джейк, когда дверь туалета приоткрылась и из нее выползла совершенно бледная Нелли. — Нелли, дорогая, ты в порядке?

— В порядке, — холодно ответила она.

Она села за столик в уборной и посмотрела на себя в зеркало. Медленно она достала пуховку и начала пудрить носик.

— Я буду несравненна сегодня, — сказала она. — Сегодняшняя ночь будет такой, что о ней будут говорить годы.

Абе бросил взгляд на Джейка, будто желая сказать: видишь, я говорил тебе, она убийца.

Успех Нелли был неоспорим. Об этом вечере вспоминали еще многие годы. Шоу прошло с блеском. Публика смеялась над шутками, была в восторге от музыки Джейка, а в Нелли все просто влюбились. Это был спектакль всей ее жизни. Джейк стоял за кулисами, аплодировал и радовался успеху, наблюдая, как раз за разом поднимался занавес и Нелли выходила на аплодисменты зрителей. Он был без ума от Нелли, а в этот вечер его обожание достигло своего пика. Он был счастлив от собственного успеха, и его просто распирало от гордости от того, что женщина, которую он обожал, стала «звездой», исполняя его песни.

По окончании спектакля Зигги пригласил артистов, кордебалет и оркестр в клуб «Джек Рамсей», в гостинице «Астор» на Таймс Сквер. Это был особый артистический клуб, и быть приглашенным туда означало, что вы преуспели в шоу-бизнесе. В клуб вела величественная лестница, которую актрисы использовали для эффектного появления (а также исчезновения в пьяном виде), и, когда Джейк вел Нелли по этой лестнице, она «купалась» в предназначенных ей, аплодисментах.

— Свершилось! — сказала она Джейку. — Я стала «звездой»!

— Не вбивай себе это в голову.

— А почему бы и нет.

Теперь деньги потекли. В связи с успехом Нелли, Зигги расщедрился, удвоив ей плату до полутора тысяч долларов в неделю. Джейк принес ему почти вдвое больше, и все это не облагалось налогом. Нелли, обожавшая делать покупки, тут же отправилась в магазин и купила себе длинную шубу из соболей и машину «Пирс Эрроу», которую тут же перекрасила в белый цвет.

Джейк поступил более консервативно, положив деньги в банк. Он напомнил Нелли их разговор относительно свадьбы. Нелли выдумывала всякие предлоги, чтобы оттянуть свадьбу, чем доводила Джейка до отчаяния. Заставить Нелли стать его женой стало смыслом всей его жизни. Наконец, через месяц после премьеры, в гостиной на Сниффен Корт он снова вернулся к этой теме.

— Ты заговариваешь мне зубы, Нелли, — сказал он, — а я не понимаю, почему. Ты хочешь сказать мне, что не собираешься выходить за меня замуж?

Она вздохнула.

— Хорошо, пришло время, когда нам надо обсудить этот вопрос. Джейк, я не была честна с тобой. Ты говорил, что хочешь много детей. Я же не хочу ни одного, по крайней мере, какое-то время.

— Не хочешь детей? — спросил он, не веря своим ушам. — Почему? Ты не любишь детей?

— Не особенно. Я не тот тип женщины. И потом я стану толстой и уродливой… Джейк, я сейчас на вершине успеха! Я — «звезда». Об этом я мечтала всю свою жизнь. Это убьет меня, если мне придется все это оставить для того, чтобы превратиться в краснорожую толстую домохозяйку.

Он сел рядом с ней.

— Ты не всегда будешь толстой, и ты никогда не будешь уродливой. И ты всего три-четыре месяца не будешь на сцене — глупо говорить о том, что ты должна все бросить. У других актрис ведь есть дети.

— Видишь? Я так и знала, что ты скажешь это. Я просто не хочу иметь детей какое-то время. Я видела, что они сделали с моей матерью, у которой их было восемь. Она была старой женщиной уже в тридцать, а в тридцать семь она умерла, — сказала Нелли.

— Кто говорит о восьми? Два-три, — возразил Джейк.

Он обхватил ее рукой за талию и притянул к себе. Немного подумав, она сказала:

— Хорошо, один. Но только после того, как закончится шоу. У нас будет один ребенок — и все, Джейк. Я не собираюсь становиться фабрикой по производству детей ни для какого мужчины.

— Тебе может это понравится.

— Не надейся. Это сделка, Джейк. Один?

Он поколебался.

— Если я скажу «да», мы можем назначить день свадьбы? — спросил он.

— Если все будет так, мы можем пожениться хоть завтра, — ответила она.

— Тогда я говорю «да».

Он знал, что позднее он может еще раз попытаться поговорить с Нелли. Сейчас важно было пожениться. Несмотря на то, что фривольный аморальный мир шоубизнеса уже вошел в его плоть и кровь, Джейк был чрезвычайно старомоден и консервативен: где-то в глубине души он чувствовал, что в его отношениях с Нелли было что-то неправильное.

Он не хотел держать ее на положении любовницы — он хотел на ней жениться.

— Кретин! — сказал ему Абе Шульман на следующий день у себя в кабинете. — Зачем тебе жениться на ней, когда ты уже спишь с ней?

Джейк попытался объяснить ему свой взгляд на жизнь.

— Абе, две вещи должны измениться, если мы с тобой будем продолжать работать вместе. Во-первых, ты должен перестать называть меня кретином. Этот кретин — сейчас самый популярный автор на Бродвее. Во-вторых, ты должен относиться к Нелли с уважением. Знаю, ты не любишь ее, но она будет моей женой, — сказал он.

Абе положил сигару.

— Хорошо, больше ты не кретин. Но позволь мне сказать тебе кое-что как другу, Джейк. Ты делаешь ошибку с женитьбой на этой потаскушке. Женись на ком-нибудь из своего круга.

Джейк покраснел, но не от гнева, а скорее от растерянности. Может, он и сохранил старомодную мораль, но он знал, что предает свою религию.

— Это глупо, — пробормотал он.

— Что глупо?

— Это не тот старый мир — это новый мир. Я американец или, по крайней мере, скоро им буду. И я могу жениться на ком пожелаю. Мы с Нелли решили, что поженимся гражданским браком, — сказал он.

Абе взял сигару из пепельницы.

— Америке чуть больше ста лет. А мы, евреи, существуем на свете более пяти тысяч лет.

— И что? Я люблю Нелли! И меня не волнует, в какую церковь она ходит. Боже, Абе, ты еще больший фанатик, чем русский царь — только ты фанатик наоборот.

— Иди своим путем, — Абе пожал плечами, — но пять тысяч лет это не так мало, чтобы просто выбросить их в форточку.

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

Но он понимал.

Они поженились 10 ноября. Свадьба была в «Клубе 60», и Джейк, который платил за все, не пожалел денег. Отец Нелли, кондуктор трамвая, и ее семь братьев и сестер смотрели, разинув рот, на празднество, устроенное по всем законам шоу-бизнеса. Шампанское лилось рекой, а торт пяти футов в высоту был увенчан поздравительной надписью. Нелли была ослепительно красива в своем подвенечном платье, которое специально для нее смоделировал Зигги. Платье имело шлейф в двенадцать футов, и один из официантов наступил на него и чуть не оторвал. Джейк, по-прежнему худощавый, но уже не выглядевший голодным, пришел аккуратно подстриженным и в свадебном фраке. Его свадебным подарком невесте было бриллиантовое колье с жемчугом и крупным рубином. Среди сотни гостей были и Фанни Брайс, и Виктор Герберт, Лилиан Лорейн, Кастлесы, Этель и Джон Барриморы, Нора Бейс, драматург Нед Шелдон, Даймонд Джим Бреди, Лилиан Рассел.

Когда Джейк поцеловал свою невесту, он сказал себе, что для него это самый счастливый день на свете.

Но внутренний голос пятитысячелетней давности говорил ему:

«Кретин, ты совершил ошибку».