Остров Эллис

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Элегантно одетая публика, заполнившая Театр Бельведер, встала, аплодисментами приветствуя знаменитую актрису, склонившуюся в низком поклоне. Затем, подражая знаменитому жесту Сары Бернар, под занавес, Мод Чартериз выпрямилась и, прижав обе руки к губам, послала в зал воздушный поцелуй, а затем в широком жесте свела перед собой руки, как бы обнимая всех в зале. Это им понравилось. Им нравилась ее царственная красота. Она вступила в возраст, когда женщинам присуща элегантность, и им импонировала эта элегантность.

Мод Чартериз была обаятельной и обладала приятной внешностью. За исполнение главной роли в спектакле «Леди Фредерикс» она получала значительную сумму в две тысячи долларов. Ее обожали тысячи нью-йоркцев — поклонники театра и ее самой.

«Мир у моих ног. А мне только тридцать семь, — торжествующе думала она, отступая вглубь сцены, пока перед ней опускался занавес. — Миру моих ног».

Ее костюмерша по имени Вивьен снимала с Мод парик, когда театральный посыльный появился у двери ее уборной.

— Мисс Чартериз, там, у входа на сцену, один человек хочет вас видеть, — сказал он. — Но он не похож на джентльмена. По правде говоря, он больше похож на бродягу. Но он уверяет, что знаком с вами.

— Бродяга? — недоверчиво переспросила Мод, глядя на него в свое зеркало.

— У него итальянская фамилия. По-моему, Санторелли. Говорит, что работал садовником у вас в Италии.

«Марко!» — внезапно она вспомнила Калабрию и свою виллу д'Оро, вспомнила располагающий к лени, весь пропитанный солнцем полдень на выходящей к морю террасе. И прекрасного Марко…

— Проведи его сюда, Тедди, — сказала она. — Вивьен, дорогая, сенатор Огден сейчас ждет меня в своей машине перед театром. Не будете ли вы так любезны спуститься вниз и сказать ему, что я задержусь на несколько минут?

— Да, мадам.

Оставшись одна, Мод зашла за ширму, чтобы надеть свое светло-голубое вечернее платье. Один из самых богатых людей Нью-Йорка, сенатор Фиппс Огден, пригласил ее на ужин с шампанским в ресторан Дельмонако. Ей нравился влюбленный в нее сенатор и обольщало наличие всех этих миллионов у янки, но при этом он мог и немного подождать. Ей было очень любопытно вновь увидеть Марко и узнать, что с ним стало после двух лет, проведенных в Америке.

Она сама была несколько удивлена тому, насколько это ее взволновало.

Однако, первое, что испытала она при его появлении, было легкое разочарование. Он, действительно, был похож на бродягу. Его дешевый костюм был весь в грязи, потрепанная шляпа, которую он держал в руках, похоже, была украдена у лошади. Ему бы не мешало побриться и постричься… Он выглядел, как бездомный итальяшка.

— Итак, Марко, — произнесла она, выходя из-за ширмы, — похоже, ты еще не завоевал Новый Свет. Но все равно мне приятно увидеть тебя снова. А как продвигается твой английский?

— Все лучше и лучше, синьора. Ваши уроки мне очень помогли.

— Рада слышать это.

Она подошла к нему вплотную и стала разглядывать его более внимательно. Ее глаза медленно скользили, начиная с его поношенных ботинок, вдоль его тела и наконец остановились на его лице.

«Ему необходимо помыться, — подумала она, — но, Боже мой, он же самый сексуальный мужчина, которого я когда-либо видела в жизни!»

— Ты видел спектакль? — спросила она.

— Я не мог купить билета, у меня нет денег.

— Ну да, конечно. Это же совершенно очевидно, — она несколько поколебалась. — Ну, так что же?

Она бы сказала, что с ним случилось какое-то несчастье.

— Синьора однажды предложила мне работу, — вымолвил он наконец. Казалось, каждое слово обжигало ему губы. — Вы помните?

— О, да!

— Ну, я… мне нужна работа… теперь.

Их глаза встретились.

— Понятно. Теперь ты не такой гордый.

— Я не могу позволить себе быть гордым.

Слегка усмехнувшись, она подошла к туалетному столику, открыла кошелек и извлекла из него какие-то деньги.

— Вот тебе пятьдесят долларов, — сказала она, передавая их ему. — Купи себе приличную одежду, помойся, а завтра утром придешь ко мне в номер в гостинице «Уолдорф Астория». Скажем, в десять часов. И тогда мы все обсудим.

Марко посмотрел сначала на деньги, потом на Мод. Он сам себе был противен.

— Спасибо вам, — с трудом он выдавил два слова и вышел из комнаты.

Мод Чартериз все еще улыбалась.

Ее номер на пятом этаже отеля «Уолдорф Астория» выходил окнами на Тридцать четвертую улицу и Пятую авеню, а на углу по диагонали высился новый красавец-магазин «Альтман». Из своих окон она могла проследить те значительные перемены, которые произошли за последние годы именно на Пятой авеню: машин было уже гораздо больше, чем лошадей. Однако, новшества в чем-то другом, куда менее заметно, вытесняли живучий девятнадцатый век в первое десятилетие двадцатого. Четыре месяца тому назад на вечеринке на вилле под Парижем Мод встретила двадцатилетнюю неудавшуюся актрису с не очень хорошей репутацией. Девица, внебрачная дочь мелкого торговца, жила в то время с богатым французским коннозаводчиком по имени Этьен Базан и открыто бросала вызов помпезной моде богатых с их плюмажами, вычурными платьями и огромными, как колесо телеги, шляпами тем, что одевалась скорее как школьница, нежели как дама. Ее белые воротнички и спортивного покроя платье произвели на Мод такое сильное впечатление, что она купила несколько платьев такого стиля у молодой Габриэль Шанель, не подозревая, что через пятнадцать лет эта женщина произведет переворот в моде и швырнет последний ком земли в могилу девятнадцатого века.

И сейчас на Мод было одно из этих платьев, в котором она тоже походила на школьницу. Она сидела за столиком в гостиной своего роскошного номера и, глядя на Марко, потягивала мелкими глотками кофе. Марко стоял перед ней, чувствуя себя очень неловко в новом костюме, купленном на ее деньги.

— Значит, работа в доках тебе не понравилась. И грузовик свой ты разбил, — произнесла она и сделала еще один глоток кофе. — Так что пока твоя жизнь в Америке далека от того, чтобы назвать ее сказочной или прекрасной. Но я бы сказала, мне нравится то, что ты хотя бы попытался начать свое дело. По крайней мере, это говорит, что у тебя есть амбиции, о существовании которых я всегда подозревала. А теперь ты готов заняться распродажей всех своих чар, чтобы только получить то, что американцы назовут авансом.

— Если бы у меня было пятьсот долларов…

— Да, да! Я знаю — ты смог бы основать автомобильную империю. А почему ты думаешь, что твои достоинства стоят пятьсот долларов?

Он пожал плечами.

— Ты хоть осознаешь, — продолжала она, — что я не какая-нибудь старая ведьма? Я всемирно известная актриса, и у меня было — и есть до сих пор — много мужчин. Мужчин, имеющих и воспитание, и образование, не то что какой-то там неотесанный деревенский парень, за которого мне придется краснеть в обществе.

— Но синьора сама предложила это…

— Да, я знаю. Синьора сделала тебе предложение. Я допускаю, что синьора имеет некоторую слабость к итальянцам. Так какой же сумасшедший план созрел в твоей голове? — спросила она.

Он опять пожал плечами:

— Все, что пожелает синьора…

Она побарабанила по столу своими наманикюренными ноготками, обдумывая его слова.

— Видишь ли, Марко, если мы вернемся к этому отвратительному, ничтожному соглашению, кончится это тем, что ты меня возненавидишь. Себя ты уже ненавидишь сейчас, ненавидишь за то, что пришел сюда. О, не пытайся это отрицать. Я знаю, что говорю. У тебя есть определенные внешние данные для того, чтобы быть «жиголо», но ты не тот человек, чтобы стать им, что мне в тебе и нравится. Это делает тебя еще более привлекательным. Я не выношу праздных мужчин, ненавижу слоняющихся бездельников. В тебе же есть что-то очень земное и привлекательное.

— Я рад, что синьора находит меня привлекательным.

— Не наглей. Если я купила тебя, то куплю тебя только вежливого. Вопрос в том, стану ли я тебя покупать.

— Вы не стараетесь облегчить себе эту задачу, — сказал он, выходя из себя.

Он чувствовал себя куском мяса в мясной лавке.

— А почему я должна себе что-то облегчать? Козыри в моих руках — это деньги, а это самые большие козыри в жизни. О, я представляю, Марко, что ты сейчас чувствуешь. Я не раз оказывалась в твоем положении в офисах менеджеров, где я должна была пускать в ход свои чары, чтобы получить роль, которую я хотела. Это мир мужчин, и я должна была всю свою жизнь сражаться с ними, чтобы достичь того, что я имею сейчас. Эта постоянная борьба несколько закалила меня, сделала чуть циничной, но тем не менее я выстояла.

Она раскрыла сумочку и достала оттуда золотой портсигар и зажигалку. Взяв из портсигара сигарету, она поднесла ее к губам, а зажигалку протянула Марко. Он вспомнил. Взял зажигалку и помог ей прикурить. Она выпустила дым и продолжила:

— Мой отец, что, может, звучит невероятно, был приходским священником в Линкольншире. Он отрекся от меня, когда я ушла в театр. Он считал эту профессию непристойной. Даже сейчас он отказывается разговаривать со мной. Мой муж, любящий порисоваться Эдмонд Чартериз, имел обыкновение напиваться и бить меня. А потом, пять лет назад он забрал все мои деньги и сбежал в Бразилию с русской балериной. Затем были все эти менеджеры, которые, скажем так, «использовали» меня, впрочем, в той же степени, как и я их. Я боролась с мужчинами всю свою жизнь. Однако, теперь ситуация несколько изменилась. Сейчас здесь, в этой комнате, ты и я — это уже мир женщины. Не так ли? Если бы я была мстительной, то это был бы подходящий момент.

Она снова затянулась сигаретой.

— И все-таки я мстительна. Сними одежду, Марко…

У него расширились глаза:

— Что..?

— Раздевайся. Я никогда не покупаю товар, хорошенько не разглядев его. Я хочу посмотреть тебя.

— Нет!

— О-о! Знаменитая мужская гордость? Когда женщины раздеваются перед мужчинами, это ничего, они могут смотреть на них масляными глазами и распускать слюни, но совсем другое дело, если все наоборот? Очень хорошо, можешь не раздеваться. И желаю успеха твоей автомобильной империи.

— Вы намеренно стараетесь унизить меня!

Она улыбнулась:

— Конечно, стараюсь. Это — часть удовольствия. Прощай, Марко.

Он в ярости смотрел на нее.

«Деньги, — думал он, — деньги! У нее они есть, и я могу получить их у нее. Деньги… Я должен получить деньги!»

Он медленно снял пальто. Затем развязал галстук и стал расстегивать рубашку. Она наблюдала, как зачарованная, продолжая курить сигарету. Когда он снял с себя все, она отбросила сигарету, поднялась и, медленно осматривая его, обошла вокруг.

— Ты сложен просто великолепно, — сказала она. — Но откуда у тебя на руках эти ужасные шрамы?

— Я одолжил деньги у ростовщика. А когда не смог вернуть их, он привязал меня к радиатору.

— Бог мой! Это же инквизиция! Ты серьезно?

— Совершенно серьезно.

— Значит, ты был просто дураком, обратившись к ростовщику. Тебе следовало сначала прийти ко мне.

— Об этом я не подумал. Да и не очень я уверен, что мне лучше иметь дело с вами.

— Разумеется, это лучше, дорогой мальчик. Конечно, лучше. Знаешь, мне особенно нравится твоя спина. Я всегда имела пристрастие к мужским спинам, а твоя совершенно особенная. Такая ровная и сходит буквально на конус…

Она легко провела рукой по его спине, а затем коснулась ягодиц.

— А от твоего зада я просто без ума.

— Пускаете слюни, — сухо спросил Марко.

— Определенно, — прошептала она, целуя его в плечо. — По-моему, мы уже можем заняться делом.

Через три дня, прыгая через две ступени вверх по лестнице дома на Черри-стрит, он мчался к себе, буквально ворвавшись в свою комнату. Джейк сел на постели, продирая глаза:

— Марко! Где ты пропадал?

— Слушай, мы уезжаем из этой дыры. Одевайся.

— Но тебя не было три дня?..

— Никаких вопросов. Собирайся. Пошли. Мы переезжаем.

— Куда?

— Увидишь. Давай!

Часом позже Марко отпер замок в двери квартиры на первом этаже очень красивого городского дома на площади Святого Луки в Гринвич Виллидж, и два молодых иммигранта вступили в большую пустую гостиную. Потолки были высокие, а два больших выходивших на юг окна смотрели на парк, раскинувшийся на противоположной стороне улицы. В вечерние часы он дарил им прохладу. Здесь был и камин с красивой деревянной полкой. В дальнем конце гостиной двойная дверь вела в другую большую комнату, выходившую окнами в сад за домом.

Джейк оглянулся вокруг.

— Это чье?

— Мое, — ответил Марко. — Наше! Пошли, я тебе покажу. Эта задняя комната обычно использовалась как столовая… Посмотри, какой красивый сад… А какая кухня! Новая газовая плита, холодильник, раковина с водопроводной водой — все! И ты не поверишь, Джейк, — ванная! Смотри! Видишь? Туалет, ванная, раковина. Больше никаких уборных во дворе!

Он торжествующе улыбался, когда Джейк во все глаза разглядывал белую ванную комнату и кухню.

— Но такое место должно стоить состояние, — задумчиво проговорил он.

— Сорок долларов в месяц. Я уже подписал контракт с хозяйкой, очень приятной старой леди, которая живет наверху. Разве не красиво?

Джейк смотрел на него, на новый хорошего покроя темно-синий костюм.

— Но где ты возьмешь деньги? — спросил он.

— О чем ты беспокоишься? Я плачу за квартиру сейчас, а когда тебе удастся продать песню, ты отдашь мне. Джейк, мы не вернемся обратно в крысиную нору на Черри-стрит. Мы будем жить, как американцы.

Джейк отрицательно покачал головой.

— Я не могу позволить тебе делать это для меня… — сказал он.

— А почему бы и нет? Мы ведь друзья, верно?

— Разумеется, но… Марко, где ты взял деньги?

Юный итальянец вздохнул.

— Ну, хорошо. Я расскажу тебе. Я пошел к мисс Чартериз. По-моему, ты обычно смеялся, когда я рассказывал тебе о ней, а она… Ну, я ей нравлюсь. Понимаешь? И… хм… Ну, черт возьми, я теперь ее молодой человек.

Джейка, казалось, хватил удар:

— Ты хочешь сказать, она платит тебе за..?

— Послушай! Это наш секрет. Хорошо? Но я скажу тебе правду. Она без ума от меня. Она и стонет, и вскрикивает… она просто сходит с ума, как старая ведьма в огне. Я был у нее в гостинице и даже курил. Смотри, настоящее золото! А внутри… Это она мне дала, — он достал золотой портсигар из кармана пиджака. — Она купила его для меня у Тиффани, а я даже не курю. Настоящее золото. А посмотри внутри: «Моему юному богу — Марко». Как тебе это нравится? Она купила мне этот костюм у «Братьев Брукс», кучу рубашек, ботинки… Она просто без ума от меня! И смотри — у меня чековая книжка. Она открыла мне счет в банке. Я намерен купить два новых грузовика и буду иметь колоссальный успех. Как ты на это смотришь?

Молчание.

Марко водворил на место портсигар и чековую книжку.

— Я понимаю, о чем ты думаешь, — произнес он тихо. Я — «жиголо». И ты прав. Я этим совсем не горжусь. В. действительности, я даже, пожалуй, стыжусь этого. Но, Джейк, Бог наградил тебя талантом писать песни. И тот же Бог не дал мне практически ничего, кроме того, что женщинам нравится смотреть на меня, и я неплох для них в постели. Что же я, сумасшедший, чтобы не воспользоваться этим? И в Италии молодые люди оказывают подобного рода услуги богатым женщинам. Вот я и подумал, какого черта, Марко, ты не можешь заняться этим в Нью-Йорке и выбраться таким образом из этих трущоб.

Он как-то робко взглянул на Джейка.

— Ты… хм… мы по-прежнему друзья?

Джейк буквально давился от смеха.

— Что же тут смешного?

— По-моему, это просто замечательно, — смеялся Джейк. — Я так рад, что мы выбрались с Черри-стрит.

— Значит, ты переезжаешь вместе со мной?

— А ты как думал? Конечно, переезжаю. Я бы хотел, чтобы какая-нибудь старая богачка заплатила бы мне тоже.

Теперь они, похлопывая друг друга, хохотали оба.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

— Твои размышления не стоят и цента.

Бриджит О'Доннелл опиралась о металлическую ограду балкона, выходившего на Большой зал Иммиграционного центра Эллис Айленд. Она обернулась к стоявшему позади нее Карлу Траверсу.

— Я просто наблюдала за иммигрантами, — сказала она, вспоминая тот день, когда она сама проходила через Эллис Айленд и представляя, чем каждый из них будет заниматься в Америке, и придумывая миллион историй, которые они будут рассказывать своим внукам.

— Вы поужинаете со мной сегодня вечером? — мягко спросил он.

Она вздохнула.

— Доктор…

— Карл, — поправил он ее.

— Если вы не против, здесь будет «Доктор Траверс», — сказала она. — А Карл — в Нью-Йорке. Я не хочу, чтобы о наших отношениях распускали сплетни.

— Так, мы поужинаем вместе? У меня дома. Я неплохо готовлю. На самом деле.

— Вы уже достаточно долго пытаетесь затащить меня к себе домой и, похоже, единственный путь прекратить эти уговоры — согласиться. Но никаких амурных дел.

— Никаких амурных дел.

Она работала с ним на Эллис Айленд уже месяц, и Карл Траверс безнадежно влюбился в нее.

И единственное, о чем он мог думать, были именно «амурные дела».

Он жил на втором этаже красивого кирпичного дома, построенного в викторианском стиле, на Гроув-стрит недалеко от Шеридан сквер. Он снимал там квартиру из двух комнат, заполненную, если не переполненную, книгами.

— Похоже, вы любите читать? — сказала она, войдя в комнату.

— Люблю. Книги — самое важное в моей жизни после медицины. И после вас.

Он прикрыл дверь, обнял ее и начал целовать.

— Позвольте мне хотя бы снять шляпку, — запротестовала она, легонько отталкивая его.

— Бриджит, я люблю вас.

— Продолжайте, продолжайте! Если бы вы были ирландцем, я бы сказала, что вы — безграничный льстец.

Она положила шляпку на столик, он помог ей снять пальто.

— Это совсем не лесть. Находясь с вами каждый день в офисе, я…

— Т-ш-ш, — она приложила палец к губам. — Вы очень приятный мужчина, и вы мне симпатичны. Но я не хочу, чтобы вы делали из себя дурака.

Она подошла к окну.

— У вас красивый вид из окна, — сказала она, глядя вниз на Гроув-стрит. — Мне нравится Гринвич Виллидж. Это очаровательное место, здесь забываешь, что живешь в таком большом городе.

Он подошел сзади и положил руки ей на плечи.

— Вы останетесь со мной на ночь? — прошептал он.

— Что вы сказали? Я — девственница.

— Тогда выходите за меня замуж.

Она обернулась и пристально посмотрела ему в лицо.

— Вы, что, серьезно? — мягко спросила Бриджит.

— Очень.

Она подошла к маленькому столику и села на деревянный стул. Минуту она размышляла. Затем подняла на него глаза.

— Если вы заявляете это столь серьезно, — сказала она, — думаю, вам стоит знать обо мне то, что не знает никто. Поклянитесь мне, что вы будете держать это в секрете.

Он был немного озадачен.

— Ну, я полагаю…

— Никаких «полагаю». Поклянитесь.

— Хорошо, я клянусь.

Она стала нервно перебирать пальцами, вспоминая Джейми. Она так давно хотела рассказать все это кому-нибудь. И, хотя она держала Карла на расстоянии, он ей был больше, чем просто «симпатичен». Если он действительно хотел на ней жениться, тогда именно сейчас был момент, чтобы подвергнуть его любовь испытанию.

Слезы наполнили ее глаза, когда она сказала:

— В Ирландии меня разыскивают за убийство.

Глаза Главного медицинского эксперта выкатились из орбит. Он опустился на стул.

— Кого… вы убили?

— Никого. Да и не смогла бы никого убить. Но некоторые люди, с которыми я была знакома в Дингле, — они были фении, и я не смогу назвать вам их имена — задумали совершить некий акт против англичан и решили, что они выкрадут одного из английских лордов. Таким путем они надеялись заставить английское правительство принять закон о самоуправлении Ирландии. Итак, они выбрали графа Уэксфорда — он был очень богат и обладал связями. И, кроме того, они знали, что Джейми питает слабость к женщинам, и они попросили меня, чтобы я помогла им. Они поклялись, что никогда не причинят ему вреда, что не тронут и волоса на его голове, а я была настолько глупа, что поверила им. Мы с Джорджи так или иначе собирались отправиться в Америку, и я рассчитала, что это будет моим последним делом на благо старой любимой Ирландии.

— И как вы помогли им?

Она посмотрела на него несколько отстраненно.

— Только что я говорила вам, что я девственница. Это неправда. Я была любовницей Джейми.

«Счастливый Джейми», — подумал Карл Траверс.

— Дело в том, — продолжала она, — что я влюбилась в него. Конечно, он был сноб и он был высокомерен, но… ну, он хорошо знал, что надо делать в постели. Потом они выкрали его, а я оказалась здесь. А через несколько дней из газет я узнала, что они убили его.

Слезы покатились по ее щекам.

— Клянусь, я никогда бы не сделала этого, если бы я могла предположить, что они пойдут на это. Но теперь: если бы англичане поймали меня, они бы меня повесили.

Она вытерла слезы.

— Итак, теперь вы знаете, что меня разыскивают за преступление и даже знаете больше: вы еще не передумали жениться на мне?

Он встал, прошелся по комнате, встал перед ней на колени и взял ее руку.

— Если вы станете миссис Карл Траверс, — прошептал он, — вы станете американкой, и они, по крайней мере, не смогут депортировать вас.

Бриджит мигнула от удивления. Она никогда не думала об этом.

Фиппс Огден был выбран на второй срок в сенат от штата Нью-Йорк, а до этого он был партнером Дж. П. Моргана. Он занялся политикой не из жажды власти, но, как он это понимал, ради служения обществу, что являлось семейной традицией на протяжении нескольких поколений. Его отец был послом при английском дворе в первой администрации Кливленда, его дед был Государственным секретарем при Милларде Филлморе, а его пра-прадед подписывал Декларацию Независимости.

Богатела Америка — богатели и Огдены, начав с морских перевозок, а затем занявшись банковским делом. Но уже дед Фиппса сделал Огденов очень богатыми благодаря своему хобби скупать недвижимость, чем он и занимался на Манхэттене еще до Гражданской войны, когда большая часть острова была еще занята фермерскими хозяйствами. В результате Фиппс являлся теперь владельцем довольно большого куска Ист Сайда, а его реальный доход ежегодно составлял более двух миллионов долларов.

Высокий, красивый, похожий на аристократа, с серебристой сединой, хорошо одетый, благородный, может, чуточку лишенный чувства юмора, но прекрасно воспитанный, один из известнейших людей в высшем свете Нью-Йорка, Фиппс познакомился с Мод Чартериз два года тому назад в Лондоне и буквально потерял голову. Тогда еще была жива его жена — теперь же, овдовев, Фиппс в свои пятьдесят шесть вел себя, как мальчишка, с тех пор, как Мод начала свои гастроли на Бродвее.

— Фиппс! — воскликнула Мод, открывая дверь своего номера-люкса в «Уолдорфе-Астория». — Почему ты…

— Знаю, знаю, я пришел без звонка, — сказал он, входя в дверь и вручая ей дюжину роз, — но ты избегаешь меня, и я испугался, что я тебя теряю.

— Дорогой, розы просто чудесные, но я немного простужена… — начала она.

— Мод — ты самая красивая женщина на нью-йоркской сцене и самая великая английская актриса…

— Хватит, хватит.

— …но ты и самая большая обманщица. Вчера мой друг видел тебя в «Братьях Брукс» с очень интересным молодым человеком. Так что, я думаю, у тебя нет простуды — ты просто меня избегаешь. Кстати, я приготовил для тебя один небольшой подарок, даже если у тебя нет простуды.

Она поставила розы в вазу и взяла у него из рук длинную бархатную шкатулку с гравировкой «Картье». Открыв ее, она достала браслет, усыпанный рубинами и бриллиантами.

— Ты знаешь путь к моему сердцу, — сказала она, разглядывая браслет. — Он необыкновенно красив.

— Позволь мне надеть его тебе на руку.

Марко в соседней комнате быстро надел трусы и на цыпочках подошел к двери. Он увидел Фиппса, застегивающего на Мод браслет. Затем он увидел, как они поцеловались.

— Спасибо, дорогой, — сказала Мод. — Я люблю экстравагантные подарки.

— Итак, что это был за молодой человек?

— О, дорогой, — проговорила она, пройдя к столику за сигаретой, чтобы выиграть время.

Когда прозвенел звонок, она с Марко занималась любовью.

— Надеюсь, ты не превратился в безумного ревнивца?

— Когда женщину, которую я люблю, видят на людях с молодым мужчиной вдвое моложе ее, я становлюсь безумно любопытным, — сказал он.

— Это не очень галантно, — ответила она, любуясь браслетом и взяв из портсигара сигарету. Он поднес зажигалку.

— Согласен. Так кто он?

— Его зовут Марко Санторелли. Он был садовником на моей вилле в Калабрии. Он очень хотел уехать в Америку, и я занималась с ним английским. На прошлой неделе он пришел ко мне в театр и сказал, что полностью разорился. Я пожалела его, — он на самом деле хороший человек — я купила ему кое-какую одежду и дала деньги, чтобы он смог выбраться. Обвиняемый просит, чтобы его оправдали.

Фиппс колебался.

— Ты покупала ему одежду в «Братьях Брукс»?

— Дорогой, ты же сам говорил мне, что это лучший магазин мужской одежды в Нью-Йорке. У меня нет привычки ходить по дешевым лавкам.

Он улыбнулся и поцеловал ей руку.

— Тогда обвиняемый оправдан. Извини, Мод, — сказал он. — Забудем об этом?

— Не знаю. Ты был очень подозрителен, очень настойчив. Я удивляюсь, как еще ты не бросился в мою спальню, чтобы искать там любовника под кроватью.

Марко, подслушивавший за дверью спальни, был изумлен ее выдержкой. Мод хорошо знала, как справиться с непредвиденной ситуацией.

Фиппс рассмеялся.

— Красивый молодой итальянский любовник под кроватью! Это замечательно!

Марко бросил взгляд на постель и пожал плечами. Все это не казалось ему столь замечательным.

— Так или иначе, позволь мне пригласить тебя на ленч, — сказал сенатор. — И там ты простишь меня.

— О, я уже прощаю тебя. Но ленч — это звучит заманчиво. Поезжай в Пикок Элли и подожди меня там, пока я приму душ и оденусь.

— А не мог бы я подождать тебя здесь?

Она мягко улыбнулась.

— О нет, дорогой, тогда мой молодой итальянский любовник, который прячется под кроватью, не сможет выйти.

Фиппс Огден расхохотался:

— Ты права! Я спускаюсь вниз… как, ты сказала, его зовут?

— Марко.

— Тогда Марко сможет надеть штаны и выскользнуть из спальни.

Марко казалось, что мужчина развлекается. Когда он, наконец, ушел, Мод вернулась в спальню, разглядывая браслет на руке.

— Кто это? — спросил Марко.

— Мой богатый сенатор. Взгляни, Марко, этот браслет — божественный. Он стоит не менее десяти тысяч долларов, — проговорила она.

Марко уставился на сверкающие драгоценные камни.

— И это даже не Рождество, — проговорил он.

— Для богатых Рождеством является каждый день.

Она обошла вокруг кровати и сказала:

— Фиппс очень мил, но у него совершенно отсутствует чувство такта. Он не мог прийти в более неподходящий момент.

Она легла на кровать и распахнула свое красивое шелковое кимоно, обнажив изящную красивую фигуру. Она улыбнулась Марко и протянула к нему руки.

— Мой молодой итальянский любовник может теперь закончить то, что он начал, когда его прервал Фиппс своим приходом, — сказала она.

Марко почесал подбородок.

— А может быть так, что итальянский любовник сегодня не в настроении?

Мод недовольно фыркнула, злясь на его иногда возникающие приступы упрямства. Она знала, что их связь тяготит его, и проявления его гордости даже нравились ей. Несмотря на аморальность ситуации, она даже испытывала к нему уважение, большее, чем желание, что немного удивило ее. Она знала о его амбициях. Она наблюдала, как он смотрел на нее, когда она завтракала, одевалась, как он слушал ее прекрасный, отточенный на сцене английский, и учился, учился… Марко хотел от жизни гораздо большего, чем быть просто «жиголо». Ей пришла в голову мысль, что было бы здорово помочь ему добиться этого, хотя, как она смогла бы это сделать, она еще не знала.

И она решила не заставлять его. Да и сама она не собиралась возвращаться в постель.

— Отлично, — сказала Мод, вставая. — Я тоже не в настроении, поразмышляй об этом.

Это очень удивило Марко.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

— Эл Джолсон считает, что в тебе кое-что есть, малыш, — сказал Джейку Абе Шульман. — Он звонил мне позавчера из Рочестера и говорил о тебе. Он считает, мне стоит помогать тебе.

— Вы уже помогли мне, мистер Шульман.

— Абе. «Мистер Шульман» напоминает мне мою старость. И не благодари меня — ненавижу все эти «спасибо». Я жду от тебя одного: песен-хитов, но пока я их от тебя не получил. Я думаю, пора тебе войти в бизнес, малыш. Ты знаешь, что такое песня, которая сможет сыграть роль рекламы?

— Нет.

— Боже! Ты, действительно, недотепа. Когда я публикую песню, ты берешь ноты и несешь их в разные музыкальные магазины, где проигрываешь их владельцам эту музыку, чтобы они ее купили. Понял? И исполнителям ты также проигрываешь ее, чтобы они пели твои песни. Понял? Все это, действительно, необходимо. Я буду платить тебе тридцать пять долларов в неделю. Так что, бросай эту грязную работу официанта и передай моему кузену, что он дешевый сукин сын и может засунуть себе в зад свой тухлый бар. Тогда он предложит тебе повышение. Он начинает шевелиться только тогда, когда на него давят, наступают.

Новая работа подоспела для Джейка как раз вовремя. Он, как ему казалось, уже превращался в «голубого», обслуживая столики. А теперь он начинал участвовать в шоу-бизнесе, и перед ним открывались многие дороги. Он закончил курс изучения английского языка, но продолжал заниматься самостоятельно. Он накупил книг по английскому языку и все свободное время штудировал их. В результате он знал об английском больше, чем, может быть, большая часть коренных американцев. Он узнал, например, такой интересный факт, что африканские два слова «yaw kay», означавшие «хорошо», преобразовались американскими рабами в «o'key». Он все еще говорил с акцентом, но уже не таким смешным, а его абсолютный слух помогал улучшению его разговорной речи.

Большинство иммигрантов оставались или по доброй воле, или в силу сложившихся обстоятельств, в этнических гетто, где говорили на родном языке и пользовались английским только тогда, когда вынуждены были это делать в силу обстоятельств. Тем самым они были заранее обречены никогда не научиться правильно говорить по-английски. И только их дети, а может, внуки, смогут разговаривать на чистом английском. И только благодаря неожиданному счастью, свалившемуся на голову Марко, и его щедрости, оба друга жили в окружении «американцев». Одним из их соседей по площади св. Луки был молодой Джимми Уолкер, который в один прекрасный день станет мэром города. Так что, оба они, «американизировались» гораздо быстрее, чем большинство их современников.

Очень редко Джейку приходило в голову, что с тех пор, как он покинул Россию, он ни разу не был в синагоге. Он становился американцем вполне и даже слишком.

Ей было двадцать три года. Дочь трамвайного кондуктора из города Флашинга штата Нью-Йорк, она была ошеломляюще красива и невероятно честолюбива. Она пела и мечтала стать «звездой» эстрады. На афишах она представляла себя как «несравненную Нелли Байфилд, певчую птичку из Флашинга» («не несравненная, а поганая», как выразился Абе, когда рекомендовал Джейку присмотреться к ней. «Говорят, она совершенно невыносима»).

Ее номер, по мнению Абе, не стоил и пары добрых слов, но у нее были поклонники среди богатых и влиятельных людей в городе, потому что голосок у нее был, действительно, приятный, и, чего никак нельзя было отрицать, она была очень хороша собой. И когда Джейк, стоя в глубине зала клуба «Кавендиш», наблюдал, как она исполняла для двадцати заполненных биржевыми маклерами столиков песню «Когда окончен бал…», он уже знал, что Абе был прав только отчасти. Ее номер, на самом деле, не стоил внимания, а голос был только приятный, но она была не просто хороша — она была потрясающе красива, являя собой светловолосое воплощение эротических грез Джейка, которые ему когда-либо являлись. От Нелли Байфилд в прелестном белом платье и белой шляпе с перьями под белоснежным зонтиком у Джейка перехватило дыхание.

Клуб «Кавендиш» считался первоклассным заведением «для курящих», где бизнесмены могли укрыться от своих жен, вкусно поесть, забыв про партии и соглашения, и выпить. Зал был отделан темными панелями, на стенах висели литографии на спортивные темы, оленьи головы и портреты, выполненные маслом, известных членов клуба, одним из которых являлся Тедди Рузвельт.

Первые три этажа здания клуба на Западной Сорок восьмой улице, отделанные Стенфордом Уайтом, отводились под бары, библиотеки и бильярдные, а на четвертом этаже помещался зал ресторана, где Уайт соорудил в углу небольшую сцену для разного рода представлений. Нелли выступала в «Кавендише» в течение четырех месяцев, исполняя с оркестром из шести человек два раза за вечер по номеру. За это она получала триста долларов в неделю, что было достаточно высокой платой. Но Нелли это ужасно надоело, кроме того, у нее совершенно не было времени на отдых. И хотя «Кавендиш» был первоклассным местом, это все-таки был не Бродвей.

Несравненная Нелли Байфилд так мечтала попасть на Бродвей, что почти осязала его и ощущала на вкус. Но ее агент, Уильям Моррис, все еще держал ее в клубе, уверяя, что для Бродвея она еще не готова.

— Не готова? — кричала она на него на прошлой неделе. — Когда же я буду готова? Когда мне будет восемьдесят?

Несравненная Нелли вышла из себя.

Она снимала грим в своей крохотной уборной, когда услышала стук в дверь.

— Войдите! — крикнула она и увидела в зеркале, как, открыв дверь, в уборную вошел худощавый молодой человек в дешевом костюме.

— Мисс Байфилд, меня зовут Джек Рубин. Я работаю с компанией Шульмана по распространению музыкальных произведений…

— Абе Шульман — неотесанный карлик, — прервала она его, — и я ни за что не стану петь что-либо из его песен, тем более, что он распространяет музыку Франца Шуберта.

Джейк остолбенел.

— Хм… да… Понимаете, у вас такой прекрасный голос, но я бы сказал, репертуар чуть устарел… «Когда окончен бал» пели пятнадцать лет назад. А у меня есть совсем новая песня Фарли Бьюмонта под названием «Ты моя любимая, милая девочка…» — сказал он.

— Вы что, смеетесь надо мной? Так называется песня? — спросила Нелли.

— Да, и у нее чудесная мелодия. Легко запоминающаяся и в быстром темпе. Я бы хотел ее для вас наиграть.

Обернувшись, она внимательно на него посмотрела.

— Вы напрасно теряете время. У меня классический репертуар, и халтуру я не исполняю.

— Но…

— Вы напрасно теряете время, — повторила она. — Свое. И мое тоже. А теперь, пожалуйста, уходите.

— Но, мисс Байфилд…

— Я сказала — уходите.

Какое-то время он еще постоял, пожирая ее голодными глазами.

— Что ж, премного вам благодарен, миссис Байфилд, — вымолвил он наконец. — Но вы еще непременно и не один раз услышите обо мне.

— С моим чертовым везением, возможно, и услышу. Закройте дверь. Здесь сквозняк.

Все еще не сводя с нее глаз, он медленно закрыл дверь.

— Я же говорил тебе, что она совершенно невыносима, — проговорил Абе на следующее утро, встретившись с Джейком в своем офисе. — Ну, и забудь о ней. Она изображает из себя, черт возьми, герцогиню.

— Нет. Не думаю, что забуду ее, — отозвался Джейк. — Ей ужасно надоел ее номер. Я уловил это вчера вечером, когда слушал ее. И мне кажется, что, если бы мне удалось устроить так, чтобы она прослушала «Милую девушку», она бы ей так понравилась, что она бросила бы свой номер. Конечно, она поет потому, что ей платят большие деньги.

— Хм… Я знаю.

Абе задумался на минутку, а затем вытащил из кармана пачку банкнот и отсчитал двадцать долларов.

— Вот, — сказал он, — дай это руководителю оркестра.

— Зачем?

— О, Господи! Ну, что за недотепа! Просвети его, дурака!

Некоторые события, уходящие вглубь времени, оказывают влияние на всю вашу последующую жизнь. Так, 1 марта 1881 года император Александр II проезжал по улицам Санкт-Петербурга, и какой-то нигилист бросил в его карету бомбу.

Убийство Александра II отозвалось волной жестоких еврейских погромов, поскольку значительную часть нигилистов составляли евреи. Погромы заставили многих из них, поддавшись панике, эмигрировать и, главным образом, в Америку. Спасаясь от погрома, оказался в Америке в 1907 году и Джейк Рубин.

А еще в 1882 году мелкий торговец Давид Шеманский, также спасаясь от погрома, бежал из пограничного городка Шервинт царской Литвы. Он направился в Англию, а потом уже перебрался в Америку. Когда в Кастл Гарден спросили его фамилию, он не очень внятно назвал себя — Давид Шеманский из Шервинта — так что офицер иммиграционной службы понял ее и записал как «Давид Шуберт». Нареченный заново Давид Шуберт направился в штат Нью-Йорк, где какое-то время спустя сделался отцом трех сыновей — Сэма, Якова (или Джи-Джи) и Леви (или Ли). В 1900 году три брата — молодые, честолюбивые и влюбленные в театр — имея взятые в кредит пятнадцать тысяч долларов завоевали Нью-Йорк. К 1909 году «Братья Шуберт» владели четырнадцатью театрами в Нью-Йорке, за девять лет поставили более пятидесяти шоу и уверенно шли к тому, чтобы занять главенствующее положение в театральном бизнесе Нью-Йорка. В одном из их шоу популярная Нора Байес исполняла песенку «Свети мне, осенняя луна». Песенка стала невероятно популярной. И в этот вечер в клубе «Кавендиш» несравненная Нелли Байфилд, «Певчая птичка из Флашинга», вышла на сцену, чтобы также исполнить «Свети мне, осенняя луна».

Совершенно очевидно, что выступление Нелли и убийство Александра II никак не могли быть связаны между собой, однако, события не развернулись бы таким образом, если бы двадцать восемь лет тому назад в Санкт-Петербурге не была брошена бомба.

На Нелли было длинное красное бархатное платье, и вся она была усыпана бриллиантами, а волосы украшал плюмаж. Она было открыла рот, чтобы исполнить песню, когда к ее полному недоумению оркестр остановился и начал играть совершенно новую песню. Она глянула вниз на дирижера оркестра, когда кто-то с другой стороны запел «Ты моя милая, любимая девочка». И тут Нелли увидела подходившего к сцене и напевавшего своим никудышным голосом песенку Джейка Рубина.

Он вложил ей в руки ноты и указал на зал ресторана. Не зная, что ей делать, Нелли начала петь песню вместе с ним, нервно улыбаясь, будто это так было задумано и входило в шоу. Живая и приятная мелодия наполнила зал. Когда они с Джейком закончили первый припев, он низко поклонился ей и поспешил со сцены, предоставив Нелли возможность закончить песню одной. Члены клуба «Кавендиш» пришли в бурный восторг. Несравненная Нелли показала им что-то новенькое, и это им явно понравилось. Раскрасневшаяся от волнения певица делала реверансы, пока, наконец, не ушла со сцены. Джейк с торжествующей улыбкой стоял за кулисами.

— Видите? Что я вам говорил? — воскликнул он. — Им понравилось! Это — новинка и совсем не затасканная, как «Когда окончен бал…» Их это удивило, и им понравилось!

Она свернула ноты, а затем изо всех сил ударила его ими по лицу.

— Чтоб больше вы меня никогда так не удивляли, — сказала она, и, бросая ноты «Ты моя милая, любимая девочка» на пол, злобно добавила: — Ты, ничтожный, паршивый еврейчик!

Джейк, держась за щеку, молча наблюдал, как она уходила в свою уборную. Если бы она вонзила в него десять ножей, она не смогла бы причинить ему большую боль.

Антисемитизм в России Александра II был очень силен. Но не менее силен он был и в Нью-Йорке.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Несмотря на миллионы проповедей, которые читали во времена королевы Виктории и короля Эдуарда о греховности стяжательства и о зле богатства, в те времена мало у кого сохранились иллюзии о том, что бедность добродетельна. От нее исходило зловоние. Более того, общее отношение, санкционированное многими проповедниками, было таково, что, если ты беден, это твоя собственная вина. Таким образом, Марко довольно просто давал разумное объяснения своим отношениям с Мод. Если женщина продавала свое тело за деньги, он тут же приклеил бы ей ярлык проститутки. Однако, хотя он и сознавал, что роль «жиголо» не совсем уважаема в американском обществе, и его все еще не покидало чувство вины, он убедил себя, что он просто рационально мыслящий бизнесмен… может, и не совсем герой, но все же ведь ему удалось выбраться с Черри-стрит.

Разве это не было самым важным? Всю свою жизнь он был хорошо знаком с бедностью и ненавидел ее. На банкноты Мод для него были куплены два грузовика, которые он поместил в гараж на Варик-стрит. Он нанял еще одного водителя, итальянца по имени Джино, и уже через несколько недель компания «Грузоперевозки Санторелли» делала хороший бизнес. Он зарабатывал честные деньги, и у него были щегольский гардероб, прекрасная квартира в хорошем районе, и что из того, что он не может претендовать на награду 1909 года за добродетельность.

Он даже не стал вторгаться во владения Кейзи О'Доннелла. И потому не очень удивился, когда однажды днем, в субботу, возвращаясь из гаража на Варик-стрит и свернув за угол, он чуть не врезался в Джорджи и Бриджит О'Доннелл.

— Привет! — крикнул он, остановившись. — Помните меня?

Бриджит задержала на нем взгляд.

— Вы были на пароходе, — проговорила она. — Вы танцевали с моей сестрой.

— Точно! — Марко широко улыбнулся. — Мое имя — Марко Санторелли. А, как вам, девочки, в Америке!

— Замечательно, — ответила Бриджит.

— Мы решили присмотреть мебель для новой квартиры Бриджит, — сказала Джорджи. — Она выходит замуж на следующей неделе и переезжает на Гроув-стрит.

— Значит, мы будем соседями. Я живу на площади св. Луки. Надо же, трудно поверить в это, но я занимаюсь тем же бизнесом, что и ваш дядя. «Компания грузовых перевозок Санторелли». Это — я.

Он с важностью расправил плечи.

— Да, это производит впечатление, — откликнулась Бриджит, которой он казался занимательным. — Вы хорошо выглядите, мистер Санторелли. Совершенно очевидно, что Америка рада вам. И я рада, что мы будем соседями.

Марко посмотрел на глаза Джорджи, которые ему показались несколько странными.

— А как вы, мисс? Вы еще не выходите замуж?

— Боюсь, для мужчин у меня нет времени.

— Нет времени? Почему?

— Я учусь читать по Брейлю.

— По Брейлю? А что это?

— Это система чтения для слепых.

Мысль, что эта привлекательная молодая блондинка не может видеть, как громом поразила Марко.

— Я… я не знал, — пролепетал он, ошеломленный.

На ней были прямая коричневая юбка, белая блузка и короткий жакет. Из-под маленькой аккуратной шляпки выбивались светлые волосы. Она подошла и дотронулась до его рукава.

— Вы не против? — с нежной улыбкой спросила она. — Думаю, я вспомню ваше лицо.

Он застыл в изумлении, когда она сделала еще шаг и мягко коснулась пальцами его левой щеки. А затем так же мягко провела ими по его носу, губам, подбородку и, наконец, по глазам. От ее деликатных прикосновений его сердце просто разрывалось на части.

— Теперь я вспомнила вас, — сказала она, отводя руку.

На самом деле, красивое лицо этого итальянца прорезалось в беспросветной окружавшей ее темноте.

— Не смущайтесь. Я всегда делаю так.

Марко бросил взгляд на Бриджит, которая кивнула ему в ответ, как бы говоря: «Все в порядке. Она, действительно, всегда делает так».

— Извините, — сказал он. — Я забыл ваше имя.

— Джорджи. Это уменьшительное от Джорджианы.

«Джорджи. Как красиво! Джорджи, слепая лилия».

У него в голове зародилась блестящая идея.

— А вам нравится кино? — спросил он.

Она немного смутилась.

— Ну, я вряд ли…

— О, нет, нет, не смущайтесь, — выпалил он. — Я бы хотел пригласить вас на фильм. Я буду рассказывать вам сюжет и буду вашими глазами.

Улыбка Джорджи показала, что это предложение доставило ей удовольствие.

— Какая прекрасная мысль! — воскликнула она и поискала руку Бриджит. — Бриджит, как ты думаешь, тетя Кетлин позволит мне пойти?

— А почему бы и нет? Тебе уже двадцать один. Тебе давно пора ходить в кино… с молодым человеком, — добавила она, прямо впившись в глаза Марко.

Марко, как и многие иммигранты, стал заядлым зрителем и почитателем синематографа: это было дешевое и понятное развлечение, позволявшее ему отвлечься от его ежедневной борьбы с английским и расслабиться.

— «Дьявол в алой маске» идет в синематографе «Хейл» на Шеридан сквер, — сказал он. — И еще один ковбойский фильм. Хотите пойти сегодня? Мне страшно нравятся ковбойские фильмы. Там много скачут на лошадях, стреляют… пиф-паф! И убивают этих безумных индейцев!

Джорджи начала смеяться. Внезапно в ее мире забрезжил свет.

— Но, Джорджи, дорогая, ты почти не знакома с этим мужчиной, — уговаривала ее Кетлин О'Доннелл, когда они сидели за обеденным столом в ее бруклинском доме. — Ты познакомилась с ним на пароходе, а затем столкнулась на улице — и теперь он уже приглашает тебя в кино? Если ты спросишь мое мнение, он слишком торопится. Да, он еще и итальянец! Знаешь, у этих итальянцев совершенно отсутствует какая-либо мораль, если речь идет о женщине.

Джорджи, одетая в свое лучшее и очень красивое платье, сидела напротив тетушки с чашкой чая в руке.

— Ну, тетя Кетлин, что он может сделать со мной в зале синематографа?

— О, там такое бывает! Я слышала, что происходит в некоторых из этих мест. Поцелуи и все такое прочее в темноте. Это не место для такой хорошо воспитанной девушки, как ты, — сказала она.

— Но все сейчас ходят в кино. Это не как в твои времена, когда молодые люди должны были сидеть перед домом на террасе. Не волнуйся. Я могу о себе позаботиться.

— Но он — итальянец!

— Но Папа римский — тоже!

— Попридержи язычок! И твой дядя не будет доволен, если он узнает об этом. Этот Санторель — или как там его — он его конкурент, ты же знаешь.

— Знаю. И когда дядя Кейзи вернется из Детройта, я расскажу ему все секреты бизнеса Марко.

Она услышала звонок в дверь, и ее лицо прояснилось.

— А вот и он! Моя прическа в порядке?

Кетлин встала, чтобы проводить племянницу до двери.

— Да. Ты выглядишь великолепно, и в этом я тоже не вижу ничего хорошего. Итальянцы! — воскликнула она. — Постой, я хочу лично встретиться с этим Марко, и я скажу ему, что если он хотя бы дотронется пальцем до моей племянницы, ему придется очень плохо!

Но несмотря на все свои ворчания по поводу Марко, Кетлин была рада за Джорджи: по крайней мере, хоть один мужчина заинтересовался ею, а ее воодушевление от похода в кино было так сильно, что Кетлин была не в силах отказать ей или настоять на своем сопровождении. Ее естественная непорочность еще более усиливалась от слепоты, что разрывало сердце тетушки Кетлин. Она знала, как сильно Джорджи зависела от Бриджит, чтобы суметь адаптироваться в этом новом для нее беспросветном мире, а поскольку на следующей неделе Бриджит покинет их, то в жизни Джорджи возникнет пустота. И, может быть, хотя Марко и был итальянцем… может, для Джорджи будет лучше, что в ее жизни появится кто-то еще.

Но, когда она открыла дверь и взглянула на Марко, она подумал: «Он слишком красив, чтобы быть непорочным. И этот костюм! Где, интересно, водитель грузовика сумел приобрести такой костюм? Он стоит целое состояние».

— Добрый вечер, — произнес с улыбкой Марко. Вы миссис О'Доннелл?

— Да, — сказала Кетлин без тени теплоты в голосе. — И я хочу, чтобы вы знали, я отпускаю Джорджи с вами только потому, что ей очень хочется пойти в синематограф. И не задерживайтесь там допоздна!

— Мы вернемся до полуночи, — сказала Джорджи, протягивая Марко руку.

— Полуночи? Вы вернетесь в десять, или я знаю причину, почему вы задержитесь! — выпалила она и тут же подобрела. — Рада познакомиться с вами, мистер Санторелли. Теперь вы позаботитесь о Джорджи.

Он уже помогал ей сойти по ступенькам.

— Я позабочусь о ней, — сказал он.

Он провел Джорджи по дорожке и помог залезть в свой грузовик. И они поехали в сторону Манхэттена.

— Ты выглядишь необыкновенно.

— Спасибо.

— И, я думаю, тебе понравится в синематографе, — проговорил он.

— Я жду с нетерпением.

Синематограф, как буря, ворвался в большие города Америки. За четыре года, начиная с 1905, было открыто более трех тысяч синематографов. В Чикаго их было три сотни, в Питсбурге — более ста, и многие дельцы забросили свой бизнес, чтобы заняться этим быстро приносящим прибыль делом. Многие склады были превращены в залы синематографа, и поскольку залы на 200 мест уже считались театрами и для их открытия необходимо было покупать лицензию за 500 долларов, то многие открывали «дешевые» синематографы на 199 мест. Для этого нужен был еще экран, проектор и, может, пианист — и вы можете начинать свое дело. А, поскольку в синематограф ежедневно ходили около двух миллионов американцев, то это, действительно, было весьма прибыльное дело.

— Алая Маска с ножом преследует Элен, — шептал Марко.

Они сидели на правой стороне в последнем ряду синематографа «Хейл». Зал был до отказа заполнен зрителями, пианист наигрывал бравурную музыку из прелюдии Шопена.

Джорджи с замирающим сердцем смотрела фильм глазами Марко.

— Сейчас он опрокинет ее на спину… подожди! Он что-то услышал! Он поворачивается, прислушивается… думаю, что он окажется полицейским… О Боже, нет, это китаец, поставщик опиума… Алой Маске удалось незаметно проскользнуть… он спрятался за гардиной… Ух ты, как здорово! Чинк уже решил, что Эллен полностью в его власти… он подходит к ней… распутывает веревки… вытаскивает кляп…

— Зачем?

— Думаю, он хочет поцеловать ее. Ах, он… а вот и Алая Маска снова… он заносит нож над спиной Чинка… и вонзает. Ух! Чинк дергается и падает на колени… а Алая Маска снова и снова вонзает в него свой нож… Чинк умирает…

Джорджи сжала руками подлокотники кресла и почувствовала в своей руке руку Марко.

— Подожди…в деле участвуют еще два сына Чинка… они видят своего отца… достают ножи… и направляются к Алой Маске…

— А Элен все еще привязана к стулу?

— Да… Один из сыновей поднимает в руке железный прут, которым размешивают уголь в…

— Печи, — подсказала Джорджи.

Ей было приятно ощущать тепло его руки.

— Он бросает его в Алую Маску… и, о Боже, гардина загорается! Алой Маске удалось выскочить… Чинки бегут за ним… О Боже, Боже, весь дом в огне!

— А кто-нибудь спасет Элен?

— Не знаю. Господи, пламя почти достигло ее стула… она в ужасе, пытается освободиться от веревки… Кто-нибудь, спасите Элен!

— Марко, я больше не могу!

— Черт!

— В чем дело?

— Конец серии. Придется ждать до следующей недели, чтобы узнать продолжение.

— О, какие ужасные люди! Я хочу узнать сейчас!

— Хорошо! Сейчас начнется ковбойский фильм. Хочешь остаться? Он называется «Аризона».

Джорджи улыбнулась в темноте.

— Еще бы! — ответила она.

— Итак, улицы с тех пор еще не покрыли золотым асфальтом? — спросил Роско Хайнес.

— Пока нет, — ответил Джейк.

Они пили пиво в одном из баров Гарлема. Роско вернулся в Соединенные Штаты из Гамбурга, чтобы позаботиться о своей больной матери, и через компанию Шульмана отыскал Джейка.

— Думаю, мне не на что жаловаться, — заметил Джейк. — У меня есть работа, я живу в хорошей квартире, благодаря Марко. Боже, я должен ему столько денег за квартиру… Но, так или иначе, все могло сложиться гораздо хуже.

Он торопливо допил свое пиво. Джейк был единственный белый в этом баре и понимал, что он привлекает к себе внимание. Роско сказал ему, что он, черный, не может войти в бар для белых. Гарлем, который всего несколько лет назад был районом только для белых, районом проживания среднего класса, с невероятной быстротой заселялся чернокожим населением, что порождало бесчисленные расовые конфликты и формировало отношения на многие следующие поколения.

— Написал какие-нибудь хорошие песни? — спросил Джейка Роско.

— Я написал бесчисленное количество песен, но, похоже, хороших среди них нет. По крайней мере, Абе их таковыми не находит.

— Позволь, я скажу тебе кое-что об Абе Шульмане: он поддерживает только беспроигрышные варианты. И никогда в жизни он не публиковал песен никакого неизвестного автора. Он предоставляет другим возможность рисковать с неизвестными авторами, а затем он выкрадывает их. Ты с Абе теряешь время. Отдай свои песни в другое издательство.

— Но это не очень честно. И, кроме того, он дал мне работу.

— И что? Что не очень честно? Ты пытался предложить свою песню кому-нибудь их исполнителей? Я имею в виду, профессионалов?

— У меня нет времени «проталкивать» мои собственные песни. Абе платит мне за то, чтобы я рекламировал его.

— А ты, что, его раб? Скажи ему, пусть катится… — бросил Роско.

— Ну, я отправил почтой «О, мой музыкант в стиле рэгтайм» Норе Байес, но она вернула мне конверт нераспечатанным.

— А что это за «О, мой музыкант в стиле рэгтайм»?

— Это моя песня номер тридцать шесть.

— Сыграй мне эту песню номер тридцать шесть.

Джейк огляделся вокруг. Было девять часов утра, и узкий длинный бар был почти пустым.

— Она не очень хороша, — сказал Джейк, ставя свой бокал на стойку.

Роско посмотрел ему в лицо.

— А что не так? — спросил он. — Твоя музыка слишком хороша для черных?

Джейк изумленно уставился на него.

— Ты что? Конечно, нет! Почему ты сказал такое? Просто я хотел сказать, что песня не очень хорошая…

— А ты не позволишь мне судить об этом? Кроме всего прочего, именно я помог тебе попасть в эту чертову страну. И ты должен мне, по крайней мере, песню.

Джейк вытер рукавом губы, подошел к пианино и сел за него.

— Я написал ее, думаю о Норе Байес, — сказал он.

Он начал играть и петь. Роско слушал его из глубины бара.

Протиравший бокалы толстый негр за стойкой улыбнулся.

— Мне нравится! — крикнул он. — Хорошая песенка, малыш! А ты как думаешь, Роско? Тебе нравится?

— Кое-что от гения у него есть, — ответил Роско, направляясь к пианино. — А как ты отнесешься к тому, если эту песню исполнит черная певица.

Джейк взглянул на него с удивлением.

— Что за вопрос? Ее может исполнить и розовая певица! И алая тоже!

— Давай мы предложим ее Флоре Митчум.

— А кто это, Флора Митчум? — спросил он, выходя из-за пианино и направляясь к Роско.

— Одна из лучших цветных певиц Нью-Йорка, — ответил Роско, кидая на стойку бара серебряный доллар. — Которая по совместительству является также моей подружкой.

На следующий вечер, сидя рядом с Роско в театре на каком-то второразрядном водевиле и наблюдая за выступлением третьеразрядного жонглера, Джейк почувствовал какое-то странное напряжение. Подобно большинству по-настоящему талантливых людей, даже в худшие моменты их жизни, в моменты крушения надежд и отчаяния, какой-то внутренний голос им шептал:

«Ты талантлив. У тебя есть, что дать миру, и мир будет благодарен тебе за это».

А сейчас тот же голос шептал ему:

«Сегодня вечером! Что-то совершенно необыкновенное должно произойти сегодня вечером».

Они сидели в первом ряду балкона, потому что балкон был единственным местом, где мог сидеть Роско. А под ними до отказа забитый белыми партер демонстрировал, что ему наскучил жонглер, шипением, покашливанием и свистками. Белые жонглеры пропотели весь свой номер и удалились под редкие аплодисменты. Два капельдинера в форме сменили афишу по обеим сторонам авансцены. Новая афиша возвещала:

ФЛОРА МИТЧУМ

БУРНАЯ, КАК МОРСКАЯ ВОЛНА, ЭСТРАДНАЯ ПЕВИЦА

Пианист взял несколько вступительных аккордов, и из-за занавеса появилась Флора.

Зал встретил ее аплодисментами. Она была высокой, с отличной фигурой, кожей цвета масла какао и огромными глазами, выдававшими в ней личность и присущую ей сексуальность. На ней были красная шляпа с перьями, красное шелковое болеро и длинная черная юбка с разрезом много выше колен, обнажавшим пару прекрасных ног в черных чулках-сетках. Выставив одну ногу вперед, она страстно запела.

— Некоторые женщины любят миллионеров…

Затем она стала пританцовывать на сцене, указывая пальцами в зал в самых интересных местах песни, которые она хотела подчеркнуть. Она пела всем своим телом:

— А мой герой совсем не аристократ…

Джейк сидел, будто наэлектризованный. Когда днем раньше он встретил Флору, она сказала, что ей понравилась песня, но она не стала исполнять ее для него. Теперь же он услышал ее вариант. Флора сократила песню до предела, придав ей тем самым удивительную жизненность. Когда она дошла почти до конца, накал достиг своей высшей точки.

— Когда мы поженимся с моим музыкантом в стиле рэгтайм… — пела Флора.

Зал был без ума от нее и от песни и требовал повторить на бис.

Она исполнила ее три раза.

— Похоже, она станет хитом! — прокричал сквозь шум аплодисментов Роско. — А ты разбогатеешь!

Джейк Рубин, эмигрант, бежавший из России от еврейских погромов и прошедший через Эллис Айленд, сидел, выпрямившись, сжав свои белые кулаки, и слушал аплодисменты. Его глаза расширились от волнения, когда он почувствовал аромат явного успеха.

«Я сказал тебе, что это произойдет, — шептал ему внутренний голос. — Я говорил тебе».