Остров голубых снов

ДРИАДА

Если бы кто-нибудь сказал, что этим летом со мной приключится нечто необыкновенное в лесу, я бы только усмехнулся и не стал слушать дальше.

На время студенческих каникул я приехал к своему дяде, леснику, и все время проводил в прогулках по лесу, свободный от забот и обязанностей. Хотя я довольно общителен, все же мне больше по душе укромные уголки, где присутствие человека не столь навязчиво, места, располагающие к мечтаниям и размышлениям. Такие уголки, кажется, могут исцелять, подобно волшебной воде из тайного подземного источника.

Так вот, однажды утром, после нескольких дней бродяжничества по самым укромным уголкам леса, я забрел на поляну, окруженную с трех сторон высокими ветвистыми деревьями. Трава на поляне была мягкой и шелковистой. Я прилег под старым дубом, положил руки под голову и неожиданно заснул.

Тогда-то и приключилась со мной история, которую я никак не могу забыть и, наверное, никогда уже не забуду.

Мне приснилось, что от ствола старого дуба отделилась маленькая девочка с зелеными глазами и золотыми косичками. Она была такой легкой, что, казалось, парила в воздухе. Я сказал — отделилась, потому что в коре дуба не было ни единой трещинки, из которой она могла бы выйти. Просто она была соткана из такого вещества, что без труда могла проходить сквозь камень и дерево. Я сидел неподвижно и с изумлением следил за девочкой. Она, конечно, сразу заметила меня и с нескрываемым любопытством подошла поближе, словно я был каким-то диковинным древним музейным экспонатом.

Она заговорила. У нее оказался тонюсенький голосок, который мне никогда не удалось бы расслышать в ином месте и при иных обстоятельствах:

— Поиграй со мной!

— Кто ты? — спросил я.

— Его дочка.

— Этого дуба?

Она кивнула и снова попросила:

— Давай поиграем, а то у меня свободного времени — только до захода солнца.

Я ответил, что не возражаю, только вот вырос таким верзилой и позабыл все детские игры, однако с радостью попытаюсь что-нибудь вспомнить. Она засмеялась и сказала: это хорошо, что я такой искренний, вруны ей не нравятся (интересно, где она их видела?). Однако ничего страшного, она сама знает множество игр, о которых я и не слыхивал. С этими словами она взяла меня за руку, и — вот чудеса! — я тотчас избавился от чего-то тяжелого, сковывавшего меня по рукам и ногам. Я почти перестал касаться земли, таким легким казался себе. Девочка радостно захлопала в ладоши и сказала:

— Ну вот, а ты боялся, что такой большой. На самом деле ты такой же, как я.

Где-то поблизости журчал ручеек, я склонился над его чистой водой, и велико было мое изумление, когда я увидел, что на меня глядит мальчик лет девяти с живыми глазками и взъерошенным чубом.

— Перво-наперво, — серьезно наставляла меня девочка, — мы пойдем к моему дедушке, а потом — к твоим. Расстояние значения не имеет.

Мне не очень хотелось идти к моим родственникам, вряд ли моей спутнице кто-нибудь понравится, кроме бабушки. Но что было делать? Закон гостеприимства есть закон гостеприимства, а моя новая подружка, как я вскоре убедился, оказалась радушной хозяйкой. Итак, я последовал за ней. По дороге нам повстречался большой белый цветок, похожий на лесной колокольчик. Цветок стоял, грустно наклонив головку.

— Ты чего плачешь? — спросила его девочка.

Цветок поначалу смутился, но потом все-таки решился ответить:

— Меня обидел мой друг, бабочка, которую ты хорошо знаешь.

Девочка рассердилась, но затем сказала ласково:

— Не принимай так близко к сердцу. Как только я ее увижу, сразу же пошлю к тебе просить прощения. Пусть только попробует ослушаться!

Мы двинулись дальше. На одной полянке собралась целая толпа зайцев. Они подняли такой галдеж, что уши закладывало. Одни кувыркались, другие передразнивали лису, волка и всех зверей, которых не любили, третьи пели во весь голос не вполне пристойную песенку, которую, наверняка, услышали от людей. Девочка терпела-терпела, пока наконец не выдержала:

— Если вы не угомонитесь, я вас мигом разгоню.

Зайцы слегка поутихли, и в их сопровождении мы дошли до пещеры, куда солнечные лучи пробивались с трудом из-за густых зарослей. Девочка крикнула:

— Эй, Пан!

Никто не ответил.

— Пан! — опять позвала она.

На этот раз из-за густых зарослей показался старый лесной царь. Весь лохматый, с поросшей мхом и усыпанной листьями бородой. У Пана были большие узловатые руки и добрые голубые глаза под кустистыми бровями.

— Что случилось, Лиана?

Пан оглядел с отеческой улыбкой всю нашу процессию, словно наперед зная, о чем ему скажут, но все же дожидаясь ответа.

Девочка указала на меня:

— Вот у нас гость. Позови всех наших, мы устроим пир.

Пан вынул из-за пояса свирель и заиграл. Нежные звуки заворожили весь лес, и один за другим со всех сторон к нам стали сбегаться разные зверьки, которые, поддавшись очарованию музыки, позабыли обо всех своих распрях. Я заметил прозрачных мальчиков и девочек, таких же, как Лиана (наверное, тоже детей деревьев), львов, тигров, кабанов, лисиц, оленей, косуль и множество других животных, чьи имена мне даже не известны.

Широким жестом Пан растворил ворота из живых ветвей и пригласил нас внутрь. Я заметил вход в пещеру и, не желая показаться плохо воспитанным мальчиком, хотел было пропустить вперед остальных, но Лиана подтолкнула меня, улыбаясь:

— Проходи-проходи, ведь ты наш гость.

Я вошел. Пещера как пещера. В одном из углов — мягкая лежанка из мха, посередине — кучка углей от догоревшего костра.

Пан, словно предвидя мое разочарование, обратился ко всем:

— Пойдемте в большой зал!

— В большой зал, в большой зал! — раздались со всех сторон радостные крики.

Путь к большому залу, однако, преградил огромный медведь, который, видать, пробудился от спячки и теперь бормотал что-то неразборчивое.

Пан приказал ему отворить дверь, и медведь, все еще ворча под нос, послушно толкнул дверь, которая оказалась гигантской скалой из красного гранита.

Я увидел восхитительный зал из белого мрамора, со сводчатого потолка свисали разноцветные хрустальные сосульки.

В самом центре зала было возвышение, похожее на вытянутый стол, уставленный хрустальными приборами, своей причудливой формой напоминавшими разные цветы. Стулья вокруг стола были сделаны из малахита. Они походили на широкие листья водяных лилий, пальм и лип и были подобраны по размеру каждого гостя. Повсюду стояли чаши в форме цветов с освежающими соками, изготовленными из всех вообразимых фруктов.

Мы расселись вокруг стола, ломящегося от яств: грибов, сладких корешков, овощей, фруктов. По правде говоря, было потешно видеть волка или льва, послушно поедающих корешки и грибы, хотя им не на что было жаловаться — вкус угощений был просто отменный. Никакое, даже самое лучшее, мясо не могло сравниться с этой пищей.

Когда все насытились, Пан вновь извлек свой флуер и сыграл несколько старинных сладостных мелодий, от которых душа возносилась на седьмое небо. Я вспомнил о своей бабушке. Только она хранила в памяти эти напевы. Ее дочери и сыновья, занятые вещами материальными, всё давно позабыли, как только вышли из детства. Это были песни о любви и страданиях, о небе и жизни, людях и зверях, деревьях и цветах. Я окинул взглядом своих товарищей по застолью. Лев сидел, подперев морду лапой и глядя куда-то в ему одному ведомую точку, огромный медведь положил лохматую голову прямо на стол, обхватив ее передними лапами (наверное, ему очень не хотелось, чтобы кто-нибудь заметил его стариковские заплаканные глаза), плутовка-лиса, обняв без всяких задних мыслей шею курочки, медленно раскачивалась в такт музыке.

Пан заиграл бодрую мелодию, затем незаметно перешел на хору, и вот уже все повскакивали с мест и заплясали, каждый на свой лад, так, что я не мог удержаться от смеха. Лиана наклонилась ко мне:

— Тебе нравится?

— Еще бы! — ответил я, растянув рот до ушей от восторга.

В самом деле, такого зрелища мне еще не приходилось видеть.

— Пан мечтает, чтобы они всегда так жили, — Лиана показала на счастливых зверей. — Звуки флуера заставляют их забыть о жестокости и злости.

Я поднял бокал с не известным мне соком и, сделав несколько глотков, сказал:

— Пан добрый, и потом, он ведь никогда не умрет и наверняка доживет до такого дня, а с нами дело обстоит не так весело.

Лиана посмотрела на меня неприятно удивленно и строго заметила:

— Никто никогда не умирает.

Не знаю, что на меня нашло, может, просто ребячий каприз, но я ехидно спросил:

— Почему ж ты тогда говоришь, что мы можем играть только до захода солнца?

— Потому что иначе я опоздаю.

— Куда опоздаешь?

— Войти в дерево.

— Ну и что? Что случится, если ты опоздаешь?

Она глянула на меня так беспомощно, что мне захотелось забрать обратно свои слова, онеметь, окаменеть на месте или кинуться в хору вместе со зверюшками, которые в этот миг казались мне еще беспечнее, чем я сам. Беспечнее хотя бы потому, что они с радостью принимают то, что им дают, и не искушают судьбу в погоне за еще большим. Но мои слова уже накалили воздух между мной и Лианой. Она опустила голову и медленно-медленно проговорила:

— Я не знаю, что тогда произойдет. Я… я… со мной такого еще не случалось, но я слышала, что опаздывать очень плохо.

И вдруг, словно испытывая неудовлетворение от того, как она выполняла роль хозяйки, Лиана оживилась, схватила меня за руку и вовлекла в танец вместе с другими подобными ей мальчиками и девочками.

В самый разгар веселья Лиана предложила незаметно уйти.

Так мы и поступили. Под прикрытием хоровода остальных девочек и мальчиков мы пробрались к выходу и, очутившись снаружи, весело расхохотались и бросились наперегонки по лесу.

— А теперь пойдем к тебе, сказала она. Мы ведь так договаривались!

Полдень был в самом разгаре. До села оказалось не так уж далеко, мы добрались довольно быстро.

Наш дом расположен прямо на опушке, за ним высится большой холм, потом еще и еще один, всего их — одиннадцать. Холмы окружают село подобно гигантским морским валунам.

На подходе к первому холму раскинулся небольшой лесок, растянувшийся до самых виноградников. В этот лесок мы и зашли, до дома оставалось рукой подать, но именно здесь возникло основное препятствие — вся долина была наполнена мальчишками, гонявшими мяч. Чтобы избежать встречи с ними, нужно было отыскать другой путь.

Мы долго прождали, спрятавшись за кустиком, пока наконец Лиана не потеряла терпение и не сказала решительно:

— Всё, пошли. Мне надоело тут прятаться. И потом, непонятно, почему мы должны их бояться.

Затаив дыхание, мы выбрались из укрытия. В глубине души я очень надеялся, что ребята не узнают меня в новом обличии и не станут приставать к Лиане — у нас ведь всегда цепляются к девчонкам. Итак, мы вышли из укрытия, приблизились к играющим мальчишкам, прошли рядом, но никто ничего даже не заподозрил. Лишь один, молча стоявший в стороне (наверное, его не приняли в игру) внезапно вытаращил глаза, да так и остался стоять, уставившись на нас.

— Ты видела? — спросил я Лиану.

— Что?

— Нас никто не заметил, кроме того тихого мальчика.

— Это потому, что он больше похож на нас, чем на них, — с уверенностью, не допускающей никаких возражений, объяснила Лиана.

Несколько минут спустя мы уже бежали по нашему большому двору. Лиана с любопытством разглядывала все, что попадалось ей навстречу, причем делала это с такой серьезностью, словно хотела запечатлеть все навечно в памяти. Мы пробрались в дом, но не через дверь (она оказалась закрытой — родители еще не вернулись с работы, а бабушка, наверное, отправилась к одной из своих подруг), а через открытое окно. Лиана как зачарованная переходила от одного предмета к другому, трогала их, поглаживала, разглядывала под разными углами, словно хотела убедиться во всех достоинствах материального мира. В конце концов она остановилась на книгах и фотографиях. Книги, правда, ей быстро наскучили, потому что относились к области моих исследований, а вот фотографии заинтересовали надолго. Она отыскала снимок, запечатлевший меня в детстве, и с торжествующим видом сунула мне его под нос:

— Видишь, как он похож на тебя, сегодняшнего?

В самом деле, сходство было поразительное, но оно вызвало у меня лишь желание вернуться обратно к своему настоящему возрасту. Лиана будто разгадала мою мысль.

— Потерпи немного. Разве тебе не хочется побыть еще немного без всех забот взрослой жизни?

Лиана внезапно погрустнела и отложила альбом в сторону. Однако печаль задержалась ненадолго, ее как рукой сняло, лишь только Лиана заметила какую-то безделушку.

— Ой, какая хорошенькая, подари мне ее, пожалуйста!

Это оказалась маленькая резиновая уточка, которая пищала, стоило только на нее надавить.

Разумеется, я подарил ее Лиане не раздумывая. Она засияла от счастья.

Между тем солнце неотвратимо подкатилось к горизонту, и я понял, что пора оторвать Лиану от ее маленьких радостей и возвращаться. Не знаю, что со мной произошло, но я промолчал. Лиана продолжала играть, а я, по правде говоря, тешил себя мыслью, что, может, она останется с нами насовсем. Чего уж там скрывать, я испытывал какую-то необъяснимую привязанность к этому чудесному лесному созданию. Я мечтал о том, чтобы этот день продлился до бесконечности, солнце никогда не заходило и мы беспечно скользили во времени, не изменяясь.

Не помню, сколько утекло времени, но когда последние солнечные лучи соскользнули с поверхности зеркала, Лиана с ужасом схватилась за голову и, затаив дыхание, прошептала:

— Ой, я, кажется, опоздала.

В ее голосе звучало полное отчаяние. Мы бросились обратно по зеленой долине, пересекли поляну и холмы, помню только, что когда мы добрались до леса, солнечный диск еще не скрылся за горизонтом. Вот только старый дуб Лианы находился как раз на другой окраине леса.

Нет, мы не пересекли чащу, а буквально молнией пронзили ее. И все-таки то, чему суждено было случиться, произошло. Когда мы подбежали к старому дубу, вокруг лежали сумеречные тени. Меня мучило чувство вины. Лиана смотрела на меня так, как смотрят на кого-то перед тем, как расстаться навеки. Она провела рукой по моим волосам и сказала:

— Пожалуйста, не беспокойся. Ты очень, очень хороший мальчик.

Она подошла к дереву и попыталась было войти в него со свойственной ей легкостью, но не сумела.

— Тени заперли мой дом, и я не могу войти, — вздохнула Лиана, и ужасный трепет пробежал по ее телу. Она обняла дуб обеими руками и замерла, прильнув к его стволу, безмолвная жертва наступившей ночи.

Непроглядная тьма опустилась на верхушки деревьев, затем — еще ниже, до самой земли. Откуда-то донесся тревожный крик совы, и волна холода захлестнула лес.

Я хотел тихонько позвать ее, боясь, как бы она совсем не замерзла, но не осмелился, такой глубокой была исходящая от нее боль.

Внезапно Лиана стала медленно таять прямо на моих глазах, становясь совсем прозрачной и все поднимаясь и поднимаясь меж ветвей к верхушке дуба.

«Она умирает», — мелькнуло у меня в голове, и я стрелой бросился к Лиане. Я протянул руки к тому месту, на котором всего мгновение назад она обнимала ствол, но ощутил лишь грубую дубовую кору.

«А ведь она говорила, что никогда не умрет», — подумал я в полном смятении от случившегося. И вдруг вздох облегчения пронизал воздух и луч золотисто-зеленого неземного света ударил мне в глаза. Луч поднялся над лесом, некоторое время покружил, словно прощаясь, а затем исчез из виду.

Когда я проснулся, была глубокая ночь. Большая круглая луна заливала почти дневным светом поляну. Я умылся в роднике и снова ощутил себя серьезным человеком, студентом. С улыбкой, полной взрослой снисходительности, я вспомнил о своем сне. Дуб молча и невозмутимо возвышался передо мной, из его кроны всю ночь неслись трели сверчков, как вдруг порыв ветра накинулся на вершину дерева и к моим ногам упала игрушка — маленькая резиновая уточка.

О, если б я мог скупо улыбнуться и сказать безразличным тоном: наверное, здесь играл какой-нибудь ребенок и забыл уточку в ветвях…