От французской революции конца XVIII века до Первой Мировой Войны

Глава 1 ЕВРОПА ПОД СЕНЬЮ СВЯЩЕННОГО СОЮЗА

Международная система, созданная Венским конгрессом (сентябрь 1814 — июнь 1815 г.) и заключенными осенью 1815 г. договорами, устанавливала гегемонию великих держав Европы — своеобразную «пентархию», куда вошли как четыре победительницы — Великобритания, Россия, Австрия и Пруссия (Четверной союз), так и побежденная сторона, Франция. В основу Венской системы был положен ставший уже традиционным в Европе с XVII в. принцип «равновесия» сил. В то же время великие державы стремились законсервировать сложившийся в Европе после разгрома Наполеона порядок и не допускать никаких его изменений. Через два месяца после сражения при Ватерлоо, 26 сентября 1815 г., российский император Александр I, австрийский император Франц I и прусский король Фридрих Вильгельм III подписали в Париже так называемый «Акт Священного союза», по которому его участники обязывались «во всяком случае и во всяком месте… подавать друг другу пособие, подкрепление и помощь». Основной целью участников «Акта» провозглашались сохранение границ европейских государств, которые были установлены Венским конгрессом, и борьба против всех проявлений «революционного духа».

Уже 19 ноября 1815 г., после подписания второго Парижского мира, к Священному союзу присоединился король Франции Людовик XVIII, а затем и главы большинства других государств, в частности Швеции-Норвегии и Дании. Великобритания формально не вошла в состав Священного союза, даже выступала против некоторых его положений, но вплоть до начала 30-х годов часто координировала свою внешнюю политику с его задачами и участвовала в конгрессах, созывавшихся Священным союзом для решения проблем, вызванных, в частности, всплесками революционного движения. Не присоединился к Священному союзу, международной организации христианских государств, и турецкий султан. Венская система, при всех ее пороках, способствовала тому, что почти на столетие Европа избавилась от общеевропейских войн масштаба наполеоновских, а вплоть до Крымской войны удавалось избежать крупных конфликтов между «великими державами».

После 1815 г. в Европе оформился целый ряд болевых точек и проблем в международных отношениях, которые приводили периодически к конфликтам. Это были социальные движения, направленные на преодоление пережитков феодальной системы, национальные движения как в стремившихся к объединению Германии и Италии, так и в среде угнетенных наций в Австрийской и Российской империях, и прежде всего томившихся под властью постоянно слабеющей Оттоманской Порты. Крепнувшая национальная борьба балканских и дунайских народов подтачивала Турцию, на владения которой продолжали претендовать как Россия, так и Австрия. Но продвижения России на юг и усиления ее позиций в Средиземноморье опасались и Великобритания и Франция. Этот сложный клубок противоречий на юго-востоке Европы и на Ближнем Востоке получил в литературе название «Восточный вопрос»: он возник в последние десятилетия XVIII в. и постепенно с 20-х годов XIX в. превратился в самый сложный и болезненный в Европе. Именно на Востоке закручивался основной узел противоречий между ведущими государствами Европы — Россией и Великобританией.

В сентябре 1818 г. союзники решили созвать дипломатический конгресс для обсуждения возможности снятия с Франции союзнической опеки. Александр I предложил пригласить на такой конгресс представителей всех европейских государств, в чем была заинтересована и Франция. Она рассчитывала, освободившись от оккупации, объединить вокруг себя малые государства и разобщить союзников. Но британский министр иностранных дел Р. Каслри и немецкие владетельные дворы настояли на приглашении только четырех держав-победительниц и Франции. Конгресс открылся в западногерманском городе Аахен 30 сентября 1818 г. и продолжался до 21 ноября. Главными действующими лицами были: от России император Александр I, от Австрии канцлер Меттерних, от Великобритании Каслри, от Пруссии канцлер Карл Август Гарденберг, а от Франции премьер-министр и министр иностранных дел герцог Арман Эммануэль дю Плесси де Ришелье, еще совсем недавно находившийся на российской службе.

В ходе конгресса между Россией и Францией 9 октября была заключена конвенция, по которой оккупационные войска союзников должны были покинуть Францию не позднее 30 ноября 1818 г. Сумма репараций, которую Франция обязалась уплатить после этого, была определена в размере 265 млн фр. Герцог Ришелье стал настаивать на превращении Четверного союза в союз пяти держав, однако по требованию Каслри и германских государств уже 1 ноября была подписана новая конвенция, которая подтверждала сохранение Четверного союза. Лишь после этого, 4 ноября, союзники предложили Франции присоединиться к четырем державам. 15 ноября 1818 г. в общей декларации провозглашалась их солидарность в поддержании начал «международного права, спокойствия, веры и нравственности, коих благодетельное действие столь пошатнулось в наши времена злополучные».

Однако уже вскоре после Аахенского конгресса спокойствие в Европе вновь было нарушено. В Германии, Италии и на Пиренейском полуострове с 1819 г. начались выступления против архаичной системы управления. Радикально-демократическое движение в Германии, вызванное крушением надежд на провозглашенные конституционные реформы «сверху», при всей своей слабости и узости, начало очень беспокоить правящие круги Австрии и Пруссии. Они заключили 1 августа 1819 г. в Теплице секретную конвенцию о совместной борьбе против радикальных элементов. Революционные волнения гораздо более серьезного масштаба вспыхнули в Испании, Португалии и в Неаполитанском королевстве. Под давлением радикалов монархи здесь были вынуждены пойти на введение конституций. И это не могло не встревожить лидеров Священного союза.

В октябре-декабре 1820 г. по инициативе Меттерниха в Троппау, в Силезии (соврем. Опава, Чехия), был созван второй конгресс Союза. Он был непосредственно связан с революционным восстанием в Неаполе в июле 1820 г., прямо угрожавшим австрийскому владычеству в Ломбардии и Венеции. Меттерних настаивал на использовании австрийских войск для подавления революции, и 9 ноября Россия, Австрия и Пруссия подписали протокол и дополнение к нему, в которых провозглашался принцип вооруженного вмешательства во внутренние дела других государств в случае революций, даже без приглашения со стороны их правительств. Два других участника конгресса (Великобритания и Франция) отказались признать «принцип вмешательства» в такой неограниченной форме, но дали понять, что препятствовать интервенции в Неаполь не будут. По требованию Александра I, настаивавшего на принципе единогласия всех главных членов Союза, в протокол было включено положение о сохранении неприкосновенности Неаполитанского королевства.

В январе 1821 г. участники конгресса переехали в Лайбах (совр. Любляна, Словения) для переговоров с итальянскими монархами, где продолжили работу до марта 1821 г. Александр I и Франц I, представители Пруссии, Франции, Великобритании, итальянских государств и папы римского обсуждали меры по подавлению революционных выступлений в Неаполитанском королевстве, Испании и Греции. По просьбе короля Обеих Сицилий Фердинанда I, поддержанной Меттернихом, участники конгресса, несмотря на сопротивление Великобритании и Франции, приняли решение направить в Неаполь и Пьемонт австрийские войска, которые соответственно в марте и апреле 1821 г. восстановили там абсолютистский государственный строй и ликвидировали либерально-демократические правительства. 2 мая.1821 г. Россия, Австрия и Пруссия подписали декларацию, которая подтверждала принципы Священного союза, прежде всего принцип вмешательства в дела других государств.

После подавления неаполитанской революции более всего беспокоили «пентархию» революционные события в Испании. Последний, четвертый конгресс Священного союза проходил в Вероне (Северная Италия) 20 октября — 14 декабря 1822 г. На конгрессе, как всегда, присутствовали Александр I, австрийский император Франц I, прусский король Фридрих Вильгельм III, ряд итальянских монархов и многочисленные дипломаты из многих европейских стран. На этом конгрессе в первую очередь обсуждались условия, при которых Австрия, Франция, Пруссия и Россия обязались выступить против революционной Испании, а также проблемы, связанные с восстанием в Греции и русско-турецким конфликтом, с торговлей рабами-неграми и судьбами испанских колоний в Южной Америке, где вовсю полыхала национально-освободительная война. Главные споры вызвало отношение великих держав к греческому восстанию. Христианские принципы Священного союза пришли в противоречие с политическими, и конгресс занял сторону «законного правительства турецкого султана» против восставших христиан-греков, обратившихся за помощью к Веронскому конгрессу. Греческая делегация даже не была принята.

Опасения перед революционными потрясениями побудили Россию, Австрию и Пруссию поручить Франции, где либерально настроенного Ришелье сменил ультрароялист Виллель, выступить от имени Священного союза против испанской революции и распространить интервенцию на испанские колонии в Латинской Америке. Однако это решение встретило противодействие Великобритании, опасавшейся появления французского конкурента на рынках Латинской Америки. В связи с этим Великобритания обратилась к США с предложением координировать действия. Результатом явилось выступление США с известной «доктриной Монро».

Представители России, Австрии, Пруссии и Франции приняли решение о совместном дипломатическом выступлении против революционного правительства Испании. На конгрессе также обсуждалось положение в Италии, где продолжалось революционное брожение. Вопреки желанию Франции было принято решение продлить интервенцию Австрии в Неаполе и Сардинии. Поставленный английской делегацией вопрос о работорговле не был решен. В день окончания конгресса Россия, Англия и Пруссия опубликовали циркуляр, который подтвердил право Священного союза вмешиваться во внутренние дела любого государства, где революционное движение могло грозить монархическим устоям других держав.

Весной 1823 г. французский экспедиционный корпус вторгся в Испанию и в мае занял Мадрид. Революция была подавлена. Фактически интервенция в Испанию явилась последним успехом координированных усилий Священного союза, внутри которого все явственнее стали проявляться различия в подходах к решению международных проблем.

Уже в начале 20-х годов выявились основные противоречия в Европе между континентальными державами Священного союза и Великобританией в связи с различным отношением к национально-освободительной борьбе в Латинской Америке и с греческим восстанием. Новый (с 1822 г.) министр иностранных дел Великобритании Джордж Каннинг (1770–1827), лидер умеренного крыла тори, опытный дипломат, предпочел вернуться к традиционной политике «свободы рук».

В этот период начался кризис принципов Священного союза. С весны 1823 г. Великобритания предпринимала интенсивные поиски путей укрепления своих позиций в Средиземноморье и Леванте, активизировалось внимание британской дипломатии к Закавказью и Греции. После завершения конгрессов Россия также сосредоточилась на решении Восточного вопроса. Русско-английские отношения обострились после того, как Англия признала греков воюющей стороной. В ответ в январе 1824 г. Россия выступила с планом «умиротворения Греции», предлагавшим разделение ее на три автономных княжества. На конференции в Петербурге державы отказались от совместных с Россией действий; греки протестовали против ограничения их прав на полную государственную самостоятельность, правительство Турции — против вмешательства в свои внутренние дела. Это еще более обострило русско-английские отношения, тем более что Британия усилила нажим на персидского шаха с целью создать России угрозу в Закавказье.

В последний год царствования Александра I в российской политике наметилась тенденция несколько дистанцироваться от приверженности принципам Священного союза, проявилось стремление решить Восточный вопрос в рамках русско-турецких отношений при осторожной, но последовательной изоляции других держав.

В декабре 1825 г. на трон вступил новый российский император Николай I. По своему характеру и воспитанию новый государь сильно отличался от старшего брата. Получив по преимуществу военное образование, он не был искушен в дипломатии. Во главе МИД он оставил опытного К. В. Нессельроде. Однако вскоре Николай Павлович освоился с тонкостями внешней политики, которая стала одним из любимых его коньков. Будучи сильной, волевой натурой, царь стал лично вершить политику страны, отведя Нессельроде подчиненную роль по оформлению и претворению в жизнь своих «высочайших предначертаний». Человек глубоко консервативных убеждений, приверженец Венской системы и принципов Священного союза, Николай считал своим долгом твердо отстаивать установленный в Европе порядок, ведущую роль России, а значит, и свою роль в нем, защищая начала легитимизма и борясь с «демоном революции».

Он отказался от мирной политики своего брата и стал склоняться к более активному вмешательству в греческие дела. «Мой брат завещал мне крайне важные дела, и самое важное из всех — восточное дело», — говорил он французскому послу. Николай намерен был проводить жесткий курс, не отказываясь от сотрудничества с возможными союзниками. Уже в марте 1826 г. российский поверенный в делах в Константинополе вручил Порте ультиматум со следующими требованиями: вывести турецкие войска из Молдовы и Валахии; восстановить там порядок, определенный русско-турецкими соглашениями и. нарушенный Турцией после 1821 г.; немедленно освободить сербских депутатов, задержанных в Стамбуле; возвратить Сербии все права, которые она получила по Бухарестскому мирному договору 1812 г.; возобновить русско-турецкие переговоры, которые без всякого результата проходили с 1816 г. В ультиматуме отводился шестинедельный срок на выполнение этих требований. Россия стала готовиться к войне, но, чтобы успокоить Великобританию и другие европейские державы, 4 апреля 1826 г. русское правительство подписало Петербургский протокол о совместных с Англией действиях в урегулировании греческого вопроса.

Однако английская дипломатия, считая, что война Османской империи с Россией приведет к резкому ослаблению первой и ускорит освобождение угнетенных Турцией народов Балканского полуострова, что явно усилит позиции России в этом регионе, настоятельно посоветовала Турции принять российский ультиматум. Аналогичный совет дала султану и Австрия. Османская империя не была готова к войне. После некоторых колебаний Порта приняла ультиматум России. 13 июля 1826 г. в Аккермане (ныне Белгород-Днестровский на Украине) начались русско-турецкие переговоры, которые привели к подписанию 7 октября 1826 г. конвенции. Ее текст был предложен российскими дипломатами и принят турками почти без изменений. Аккерманская конвенция подтверждала Бухарестский мирный договор 1812 г., за Россией закреплялись города Анакрия, Сухум и Редут-Кале. Была зафиксирована также предложенная Россией пограничная линия на Дунае. Россия получила права свободной торговли в Османской империи и свободного торгового мореплавания. Отдельно были оговорены права торговых судов нечерноморских государств, следующих в российские порты или из них, беспрепятственно проходить через Босфор и Дарданеллы. Все же избежать войны не удалось, тем более что в европейском общественном мнении Греция и греческие повстанцы становились все более популярны, а идея освобождения Греции от многовековой зависимости находила все большую поддержку и у правительств европейских государств.

16 апреля 1826 г. в Санкт-Петербурге в форме протокола было заключено соглашение между Россией и Великобританией о совместных действиях в урегулировании греческого вопроса. С британской стороны протокол подписал А. У. Веллингтон, а с российской — К. В. Нессельроде и посол в Лондоне Х. А. Ливен. Россия и Великобритания обязались потребовать от Порты предоставления грекам права «самим заведовать своим внутренним управлением» при условии сохранения их зависимости от Турции в виде уплаты ежегодной дани и предоставления ей участия в назначении греческих властей. Грекам должны были быть предоставлены права выкупать турецкую собственность на материке и на греческих островах. По настоянию России в протоколе было предусмотрено, что в случае отказа Турции от посредничества Великобритании в осуществлении указанных прав каждая из договаривающихся сторон будет действовать «сообща или единолично». Австрия, Пруссия и Франция приглашались присоединиться к Лондонскому протоколу. Франция, которая стремилась укрепить свои позиции в Средиземноморье, приняла это приглашение 6 июля 1827 г. Однако Пруссия и Австрия встретили протокол неодобрительно, расценив его как удар по принципам Священного союза, а также как угрозу усиления позиций России на Балканах. Протокол был положен в основу Лондонской конвенции, подписанной 6 июля 1827 г. между Россией, Великобританией и Францией по вопросу об образовании автономного греческого государства. Стороны обязались предложить Турции свое посредничество в целях примирения с греками на следующих условиях: греки сохранят формальную зависимость от султана и будут выплачивать ему ежегодную подать; управление в Греции перейдет в руки местных властей, но в их назначении будут принимать участие и центральные турецкие власти; для «отделения греческой национальности от турецкой» и предотвращения столкновений грекам должно быть гарантировано право выкупа всей турецкой собственности, находящейся на территории Греции. К конвенции была приложена включенная по инициативе России секретная статья, которая предусматривала в случае отказа Турции от посредничества великих держав сближение договаривающихся сторон с греками, отправку в Грецию консулов и отзыв послов из Стамбула. В случае если эти меры не возымеют действия, участники конвенции обязывались совместно употребить все средства для достижения перемирия, которое было необходимо для дальнейшего проведения переговоров по греческому вопросу.

Однако условия Лондонской конвенции были отвергнуты Портой, и тогда под давлением России союзные державы отправили свои военно-морские эскадры на помощь грекам в Морею. 20 октября 1827 г. соединенные силы союзников под верховным командованием британского адмирала Кодрингтона в ожесточенном морском сражении при Наварине уничтожили турецко-египетский флот, посланный к берегам Греции для подавления восстания. В ответ султан объявил о разрыве всех прежних договоров с Россией и призвал мусульман к войне против «неверных»; военное решение вопроса считал единственно возможным теперь и Николай I.

В Лондоне же продолжались регулярные встречи уполномоченных России, Великобритании и Франции, которые вырабатывали решения о дальнейших совместных действиях. В декабре 1827 г. по инициативе России здесь был подписан «Протокол о бескорыстии», по которому провозглашалось, что в случае войны с Османской империей три державы обещают при заключении мира придерживаться условий Лондонской конвенции 1827 г. Однако формировавшуюся антитурецкую коалицию не переставали раздирать серьезные противоречия. России удалось прекратить войну, которую она вела в то время с Персией. В феврале 1828 г. был заключен Туркманчайский мир. Он резко изменил обстановку на Кавказе в пользу России, поскольку теперь у Николая I были развязаны руки для прямой войны против Турции. После отказа Турции принять российский ультиматум были изданы 26 апреля манифест и декларация, в которых объявлялись цели войны: восстановление прежних прав и привилегий России, Дунайских княжеств и Сербии, «умиротворение Греции», присоединение к России Черноморского побережья Кавказа. Открыто объявляя о своих достаточно умеренных требованиях, русское правительство надеялось успокоить европейские державы и обеспечить их нейтралитет. Вскоре русские войска перешли Прут и заняли Дунайские княжества. Великобританию и Францию не могло не обеспокоить усиление влияния России на Балканах, и в частности в Греции после избрания в 1827 г. президентом Иоанна Каподистрии. Как известно, с 1809 по 1827 г. Каподистрия был на русской дипломатической службе, занимая в 1816–1822 гг. даже пост статс-секретаря по иностранным делам Российской империи.

Правительство Франции добилось согласия союзников на отправку специального 15-тысячного оккупационного корпуса в Морею. На основе протокола Лондонской конференции от 19 июля 1828 г. корпус, действуя от имени великих европейских держав, должен был блокировать турецкие войска и усилить британский флот в Средиземноморье. Французский король Карл X пошел на этот шаг, совершенно не вписывавшийся в легитимистские рамки, в целях ослабления нараставшего недовольства внутри Франции со стороны либеральных кругов. А чуть позже французы цачали завоевание Алжира, формально находившегося под сюзеренитетом Оттоманской Порты и уже давно бывшего полусамостоятельным государством, чьи беи промышляли морским пиратством в Средиземном море.

Продвижение русских войск на Балканах шло гораздо медленнее, нежели рассчитывали в Санкт-Петербурге, поскольку оно натолкнулось на упорное сопротивление турок. Ценою серьезных потерь русским удалось взять крепости Браилов, Варну и занять узкую полосу Черноморского побережья, что придало новые силы греческим повстанцам. Ко времени прибытия французских войск в Морею в сентябре-октябре 1828 г. повстанческие силы греков при поддержке русской армии, одержавшей ряд побед на Балканах, заняли основную часть Пелопоннесского полуострова. Весной 1829 г. русские войска перешли в наступление на правом берегу Дуная и осадили крепость Силистрию. В военные действия включились и болгарские отряды. В то же время угроза восстания в Сербии не позволяла туркам перебросить сюда подкрепления из Боснии.

Поздней осенью 1828 — зимой 1829 г. в Лондоне шли интенсивные переговоры между Россией, Францией и Великобританией о территориальном и политическом оформлении греческого государства. Наконец, по протоколу от 22 марта 1829 г. в состав этого государства включались Морея, Кикладские острова, а также часть континентальной Греции южнее линии, соединявшей Волосский и Арт-ский заливы. Греция оставалась в вассальной зависимости от Османской империи, ей предоставлялась внутренняя автономия при конституционно-монархической форме правления. Первый монарх должен был быть назначен тремя союзными державами при согласии Турции, причем кандидат обязан был исповедовать христианство и не иметь родственных связей с правящими домами Великобритании, России или Франции. Греции предписывалось выплачивать ежегодную дань султану размером в 1,5 млн пиастров. Всем лицам, желавшим сохранить турецкое подданство, предоставлялся годичный срок для продажи имущества и свободного выезда из страны. Предусматривалось также объявление полной амнистии всем участникам войны на той или другой стороне. По настоянию Англии в протокол было внесено требование о прекращении греками всех военных действий и выведении их войск с территорий, не обозначенных в протоколе, до окончательного решения греческого вопроса.

Правительство Греции с решениями этой конвенции согласилось, но отказалось отводить свои войска. Оно даже приказало им продвинуться как можно дальше на север, чтобы иметь возможность в будущем увеличить территорию греческого государства.

Летом 1829 г. в военных действиях на балканском фронте произошел перелом. 11 июня русские войска одержали решающую победу над турками в сражении у деревни Кулевца около Шумлы. После сорокачетырехдневной осады была взята Силистрия, а затем русские войска приступили к форсированию горных перевалов Старой Планины. Пал Бургас; 20 августа турки без боя сдали русским вторую столицу Османской империи — Адрианополь (Эдирне). На Кавказском театре русские войска овладели рядом крепостей, в том числе Карсом и Эрзерумом. Западноевропейская дипломатия не смогла реально вмешаться в ход событий. В то же время, дабы не раздражать своих западных союзников и соперников, российский император приказал, чтобы его войска ни в коем случае не вступали в турецкую столицу. «Мы не хотим Константинополя, — уточнял Нессельроде. — Это было бы самым опасным завоеванием, которое мы могли бы сделать». За этой фразой стояла целая программа на ближайшие полтора-два десятилетия.

Турция согласилась признать независимость Греции только после окончательного поражения в войне с Россией, которая закончилась 14 сентября 1829 г. в Адрианополе подписанием мирного договора. По договору устье Дуная с островами, все Кавказское побережье Черного моря от устья реки Кубани до северной границы Аджарии, а также крепости Ахалкалаки и Ахалцих с прилежащими районами перешли к России. Турция признала присоединение к России Грузии, Имеретии, Мингрелии и Гурии, а также Эриванского и Нахичеванского ханств, которые Россия получила от Ирана по Туркманчайскому договору. Кроме того, Адрианопольский договор обеспечивал автономию Дунайских княжеств (Молдавии и Валахии). Подтверждались полученные прежде Россией права свободной торговли во всех областях Османской империи, а Турция вдобавок открывала проход иностранным и русским торговым судам через Босфор и Дарданеллы.

Греки не желали мириться с сохранением даже формальной вассальной зависимости от Турции и стали добиваться признания своей полной независимости, что им и удалось по Лондонскому протоколу от 15 февраля 1830 г. В нем Греция объявлялась независимым государством, но с несколько меньшей территорией по сравнению с условиями мартовского протокола 1829 г.: в ее состав вошли Морея, Киклады и южная часть континентальной Греции между устьями рек Спер-хия и Аспропотамос. На престол нового государства тремя державами был выдвинут предложенный Великобританией германский принц Леопольд Саксен-Кобургский. Он согласился принять греческую корону на следующих условиях: три державы гарантируют независимость Греции; территория Греции увеличивается за счет присоединения ряда островов Архипелага и северных областей; державы должны оказать Греции финансовую помощь и сохранить временно свою военную поддержку. Следующим Лондонским протоколом от 20 февраля 1830 г. участники конференции согласились на эти условия, кроме территориальных требований. Под давлением России, которая предложила также туркам снизить контрибуцию на 1 млн червонцев, Порта приняла эти условия. Однако греческий сенат, не решившись открыто отвергнуть условия протокола, выдвинул со своей стороны ряд условий, неприемлемых для Леопольда Саксен-Кобургского. Таким образом, окончательное решение греческого вопроса оказалось отложенным более чем на два года.

После гибели Иоанна Каподистрии конференция в Лондоне приняла 7 мая 1832 г. новый протокол, по которому греческий престол был предложен Оттону Баварскому, ему предоставлялись те же гарантии, что и Леопольду. Протокол содержал также обещание содействовать расширению границ Греции на севере до Артского залива. 16 сентября 1832 г. Турция согласилась уступить эти территории за 12 млн пиастров. Греческий вопрос в международно-политическом плане был решен.

После Адрианопольского мира влияние России в Балканско-Ближневосточном регионе заметно возросло, что, естественно, вызывало беспокойство в западноевропейских столицах. А в Санкт-Петербурге между тем возобладал курс на сохранение существования Османской империи в качестве удобного «слабого соседа». Такая политика предполагала отказ от территориальной экспансии и захвата Константинополя или Проливов. Император Николай I был убежден в неминуемом распаде Порты в результате внутреннего кризиса, но в тех конкретных условиях, когда позиции России там были сильными, не считал нужным приближать роковой момент.

Тем временем революционные события, начавшиеся в Европе с лета 1830 г., нанесли сильный удар Венской системе, подорвав серьезно принцип легитимизма. Изгнание Бурбонов из Франции и установление здесь власти Орлеанской династии, «короля баррикад» Луи-Филиппа, отделение Бельгии от Нидерландов и провозглашение ее независимости фактически перечеркивали многие решения Венского конгресса и заключенных осенью 1815 г. трактатов, утверждая в Западной Европе принципы национализма и либерализма. Успех новых веяний был упрочен тем, что их поддерживала Великобритания, где теперь к власти пришли виги, с неприязнью относившиеся и к России Николая I, и к Австрии Меттерниха — двум оплотам «старого порядка» в Европе. Польское восстание 1830 г. приковало к себе военную мощь Российской империи и существенно ограничило свободу действия для Австрии и Пруссии. Руководители восстания питали надежду на помощь Запада. Симпатии к повстанцам европейской либеральной общественности, деятельность «польских комитетов», сочувственные выступления в парламентах заставляли и правительства западных стран предпринимать кое-какие шаги. Французская дипломатия делала представления по польскому вопросу в столицах причастных к нему держав. Была предпринята попытка посредничества в пользу поляков. Наконец, Париж превратился в центр польской политической эмиграции. Все это не могло не создавать напряженность между Россией и рядом западноевропейских стран.

В связи с революцией в Бельгии в августе 1830 г. и ее фактическим отделением от Нидерландского королевства между великими державами возникли серьезные разногласия. В октябре 1830 г. в Лондоне началась конференция представителей России, Великобритании, Австрии и Пруссии, которая с перерывами проходила до ноября 1831 г. 15 ноября 1831 г. ее участники подписали с уполномоченными Бельгии договор об образовании Бельгийского королевства. Они признали независимость Бельгии и взяли на себя обязательство добиться от Нидерландов согласия на условия этого договора. Бельгия и Нидерланды взаимно отказывались навсегда от притязаний на территории, отходящие по договору во владение другой стороны. Провозглашался «вечный нейтралитет» Бельгийского королевства. 14 декабря 1831 г. представителями Великобритании, России, Австрии, Пруссии и Бельгии был подписан второй договор, по которому крепости, построенные на границе Бельгии и Франции Нидерландами после Венского конгресса, подлежали срытию (по отдельной секретной статье те крепости, которые не подлежали уничтожению, передавались Бельгии на определенных договором условиях). Нидерландское правительство после неудачных попыток удержать Антверпен вынуждено было признать независимость Бельгии и подписать с ней 21 мая 1833 г. соглашение на основе Лондонских договоров.

Позиция же Австрии и Пруссии в польском вопросе отличалась в целом лояльностью в отношении Николая 1, хотя между этими германскими государствами и Россией имелось достаточно других противоречий. По инициативе австрийского канцлера Меттерниха, поддержанной царем, решено было закрепить консервативно-монархическую солидарность трех держав в договорном порядке. В сентябре-октябре 1833 г. в Мюнхенгреце и Берлине состоялось подписание конвенций о согласованных действиях по основным направлениям международной политики и была подтверждена верность трех «северных дворов» «принципам 1815 г.». Они обязывались оказывать взаимную поддержку в случае «внутренних Смут» или внешней опасности. Оговаривалось и право на вмешательство в дела других стран, если от тех последует просьба о помощи. То была попытка оживить узы Священного союза.

Франция и Англия протестовали против решений, принятых в Мюнхенгреце и Берлине. Усилилось размежевание европейских держав на две группировки: Тройственный союз России, Австрии и Пруссии и «сердечное согласие» Англии и Франции. Отношение Николая I к западным державам в 30-40-е годы было неодинаковым. Франция с ее «королем баррикад» олицетворяла в глазах царя революционную нестабильность, и сотрудничество с ней вряд ли было возможно. С Англией же Николай 1 считал возможным найти почву для соглашения. В русско-английских отношениях наряду с годами напряженности (30-е годы) был и период сближения (первая половина 40-х годов).

Внимание европейских держав события в Польше и Бельгии отвлекли ненадолго. Не успел разрешиться греческий вопрос, как снова европейской дипломатии пришлось заниматься Османской империей. Серьезное осложнение в европейскую политику внесли внутренние междоусобицы в Турции, прежде всего возникший в начале 30-х годов конфликт между центральными властями и ориентировавшимся на Францию египетским пашой Мухаммедом Али, который выступил, против своего сюзерена султана Махмуда 11. Египетская армия двинулась на Стамбул. В этот конфликт не замедлили вмешаться Австрия, Великобритания, Россия и Пруссия. Они стремились не допустить образования нового сильного государства на территории Османской империи. Эти державы предложили султану и паше свое посредничество в урегулировании конфликта. Во время египетского кризиса 1831–1833 гг. Николай 1 активно поддержал Махмуда 11 против Мухаммеда Али, опасаясь, что победа последнего приведет к установлению господства Франции на Ближнем Востоке. При этом Николай 1 рассчитывал, что благодаря покровительству султану он укрепит позиции Российской империи в Турции, а главное, сможет добиться изменений режима Черноморских проливов в более благоприятном духе. Россия оказала прямую военную помощь султану.

В апреле 1833 г. десантные части русской армии высадились на азиатском берегу Босфора, преградив путь на Стамбул войскам египетского паши. Европейские державы, Великобритания и Франция, были этим очень недовольны, и, стремясь устранить повод для пребывания русских войск в Турции, они потребовали от Махмуда II как можно скорее примириться с Мухаммедом Али. 9 мая 1833 г. в Кютахье было достигнуто соглашение о передаче Палестины, Сирии и Киликии под управление Мухаммеда Али. За это паша признавал себя вассалом султана и отзывал свои войска из Анатолии. Египтяне отошли. России пришлось начать вывод своих войск из Турции. Еще до их вывода российский посол в Стамбуле А. Ф. Орлов добился согласия султана на заключение союзного договора, который и был подписан 8 июля 1833 г. в местечке Ункяр-Искелеси близ турецкой столицы. Этот трактат устанавливал, что «мир, дружба и союз будут навеки существовать» между Россией и Турцией и что обе стороны будут согласовывать свои действия в целях безопасности и оказывать в случае необходимости военную помощь друг другу. Россия дала обязательство предоставить в распоряжение Порты необходимое количество вооруженных сил «в случае, если бы представились обстоятельства, могущие снова побудить Блистательную Порту требовать от России воинской и морской помощи». Для России огромное значение имела секретная отдельная статья, которая освобождала Турцию от оказания помощи России, но взамен налагала на Порту обязательство закрывать по требованию России пролив Дарданеллы для прохода иностранных судов.

Ункяр-Искелесийский договор ознаменовал собой высшую точку влияния России на Ближнем Востоке. Однако одновременно он вызвал недовольство в Европе и обострил отношения с «морскими державами» Англией и Францией, которые, забыв о собственных разногласиях, сплотились на этой почве в антирусский блок. Данное обстоятельство оказалось очень существенным при решении вопроса о судьбе договора, который был заключен сроком на восемь лет. Как бы ни было выгодно Ункяр-Искелесийское соглашение по Проливам, достигнутое в рамках двусторонних отношений с Турцией, в Санкт-Петербурге сознавали необходимость рассматривать этот договор в перспективе не только Восточного вопроса, но и всей международной политики. Требовалось идти на компромисс с Западом.

Подписание Ункяр-Искелесийского трактата вызвало настоящий кризис в международных отношениях, поставив Европу фактически на грань войны. За резкими протестами Великобритании и Франции последовала военно-морская демонстрация у турецких берегов. В нотах, врученных в октябре 1833 г. российскому правительству британским и французским поверенными в делах, говорилось, что «если условия этого акта вызовут впоследствии вооруженное вмешательство России во внутренние дела Турции, то британское и французское правительства почтут себя совершенно вправе поступать так, как если бы упомянутого трактата не существовало». В ответной ноте К. В. Нессельроде заявлял, что Россия намерена точно выполнять подписанный с Турцией договор.

В сентябре 1833 г. между Россией и Австрией в Мюнхенгреце (Чехия) были подписаны две конвенции, координировавшие политику этих государств в отношении конфликта Турции с Египтом. Конвенция от 18 сентября предусматривала в случае повторения кризиса совместные действия России и Австрии, направленные на сохранение Османской империи; в ней подчеркивалась необходимость совместных действий сторон в случае низвержения существующего в Турции порядка. Российская дипломатия рассматривала эту конвенцию как противодействие французской экспансии на Ближнем Востоке. Вторая конвенция, заключенная на следующий день, 19 сентября, уже не имела прямого отношения к ближневосточным делам. Она служила целью укрепления союза России и Австрии и предусматривала оказание друг другу военной помощи в случае восстания в польских землях и выдачу «политических преступников». В том же году в Мюнхенгреце был согласован подписанный 15 октября в Берлине между Россией, Пруссией и Австрией договор, по которому каждый из монархов этих трех государств мог получить от других его участников помощь в случае «внутренних смут» или внешней опасности. Этот договор фактически был попыткой воскресить Священный союз.

Вскоре возник новый конфликт между турецким султаном и египетским пашой, который вызвал вооруженные столкновения, поскольку обе стороны были недовольны Кютахийским соглашением. В июне 1839 г. турецкие войска, напавшие на египетскую армию, потерпели сокрушительное поражение в Сирии. Вслед за этим на сторону Мухаммеда Али перешел и турецкий флот. Порта была готова договориться с египетским пашой, но Великобритания, Франция, Россия, Австрия и Пруссия в коллективной ноте от 27 июля 1839 г. предложили Турции не принимать окончательного решения без вмешательства европейских держав и заявили, что берут общее урегулирование конфликта в свои руки. Николай I и Нессельроде предпочли вовсе отказаться от Ункяр-Искелесийского договора, надеясь этим облегчить соглашение с Великобританией, направленное против Франции. Весной 1840 г. в Лондоне в условиях политической изоляции Франции Великобритания, Россия, Австрия и Пруссия начали обсуждение сложившегося положения и в итоге 15 июля заключили с Турцией конвенцию об оказании турецкому султану дипломатической поддержки, а в случае необходимости и военного нажима на египетского пашу. Султану гарантировалась защита от нападения Мухаммеда Али, причем особо оговаривалось, что временное введение в Проливы вооруженных сил держав с этой целью не отменяет принципа закрытия Черноморских проливов для иностранных военных кораблей. Эта оговорка фактически отменила положения Ункяр-Искелесийского русско-турецкого договора. Конвенция была подписана без Франции и тем самым направлена против нее, но в то же время сепаратные действия России исключались. 19 августа подписавшие Лондонскую конвенцию державы потребовали от египетского паши возвращения султану всех его владений, за исключением Египта и Палестины. Однако Мухаммед Али, за спиной которого стояла Франция, отклонил эти требования.

10 сентября Великобритания и Австрия вместе с Турцией начали военные действия против Египта, что привело к капитуляции Мухаммеда Али. 13 июля 1841 г. в Лондоне Россией, Великобританией, Францией, Пруссией и Турцией была подписана специальная конвенция, регламентировавшая режим черноморских Проливов: Босфор и Дарданеллы объявлялись в мирное время закрытыми для военных кораблей всех держав, но султану было сохранено право выдавать разрешения на проход через эти Проливы легким кораблям, находившимся в распоряжении посольств дружественных Турции держав. Это было серьезное дипломатическое поражение Николая I, так как конвенция ликвидировала статус Черного моря как закрытого моря прибрежных держав, а таковыми в то время были лишь Россия и Турция. До конвенции проход судов, как известно, регулировался двусторонними русско-турецкими соглашениями, а теперь создавался прецедент, который давал неприбрежным державам юридическое основание претендовать на установление своей опеки над Проливами под предлогом «сохранения всеобщего мира».

В отечественной историографии традиционно утверждалось, что такое решение являлось грубым просчетом российской дипломатии, поскольку вмешательство нечерноморских государств в урегулировании проблемы Проливов было чрезвычайно невыгодно для России. В новейшей литературе высказывается иная точка зрения на этот вопрос. Подчеркивается, что русское правительство было весьма ограничено в выборе между двусторонним и многосторонними соглашениями. Для возобновления союзных договоренностей с Турцией в начале 40-х годов XIX в. уже не имелось возможностей. Усилились экономические и политические позиции Англии в регионе. Влияние же России стало падать. Лондонские конвенции лишь зафиксировли сложившееся к тому времени положение вещей, поскольку на практике, обычно, султан старался придерживаться принципа закрытия Проливов. Поэтому считать серьезным промахом такое во многом естественное решение санкт-петербургского кабинета министров нет особых оснований.

Середина и вторая половина 40-х годов XIX в. были временем спокойствия в международных отношениях в Европе, хотя это оказалось лишь затишьем перед новой бурей, вызванной революционными потрясениями 1848 г.

Глава 2 БАЛКАНЫ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX ВЕКА. «НА ПОРОГЕ ВЗАИМНОГО СТРАХА»

Султан Селим III, «опоясанный мечом» в год взятия Бастилии (что было равнозначно коронации), определил положение своей державы так: «… от чрезмерного угнетения мир впал в разруху. Вздохи и стенания райи достигают небес… Нет ни судей, ни наибов, ни аянов,[3] которые бы не чинили насилия».

Внешне Османская империя продолжала выглядеть импозантно, ее владения клином врезались в юго-восток Европы и включали албанские, греческие, болгарские, боснийские и сербские территории, а также княжества Молдавия и Валахия. С точки зрения государственного и социального строя она оставалась восточной деспотией: верховный владыка — султан считался собственником всех земель; военное сословие — сипахи получали наделы (вместе с жителями) и являлись на службу с отрядами всадников. На бумаге армия выглядела грозно — 200 тыс. человек, включая 75 тыс. профессиональной пехоты — янычар.

Религиозно-идеологическая надстройка венчала систему, нацеленную на войну: за границами «богоспасаемого предела» (т. е. Османской империи) простирались земли, «временно занятые иноверцами», в принципе подлежавшие приобщению к «пределу», что успешно осуществлялось в XIV–XVI вв., когда система действовала, казалось бы, безотказно. Служилое сословие жило за счет войны и добычи.

Но затем река времени стала подтачивать устои. В середине XVII столетия наступил перелом; соединенные силы христианских государств отбили в 1683 г. турок от Вены. Наступил длительный период своего рода равновесия в единоборстве полумесяца и креста. Решительный конец ему положила русско-турецкая война 1768–1774 гг., знаменовавшая вступление России на арену балканских дел.

Военные поражения способствовали углублению кризисных явлений, подтачивавших основы режима. Вместе с победами исчезла и добыча, будь то через обогащаемую войной казну, будь то в виде примитивного грабежа. Сипахи (военно-служилое сословие) утрачивали интерес к службе и обращались к делам хозяйственным; доход от имения превращался в первооснову их существования; росло стремление превратить свое условное держание в частное владение (чифтлик) и усилить эксплуатацию крестьян. Беспощадные янычары превратились в торгово-ремесленное сословие. В битве при Кагуле 17-тысячный отряд генерала П. А. Румянцева обратил в бегство 150-тысячное войско великого визиря. Воевать толпой, уповая лишь на храбрость и умение владеть ятаганом, уже не представлялось возможным. Убеждение в необходимости реорганизации вооруженных сил (иначе — гибель) подвигло молодого султана Селима III на поиски реформ; а против выступил изъеденный коррупцией центральный аппарат, дворцовые интриги, исламский фанатизм и янычарские мятежи.

Название данного раздела — «На пороге взаимного страха» — относится к обострившемуся противостоянию мусульманского и христианского населения империи. Национального вопроса в современном понимании во владениях султана не существовало, понятие «этнос» было расплывчатым. Термин «болгарский» впервые появился в официальном документе в 1870 г., спустя 500 лет после установления турецкой власти. Угнетателей и угнетенных разделяла не национальность и не язык, а религия: каждый принявший ислам считался турком; империя жила в условиях апартеида: мусульмане — по законам Корана и шариата, христиане же не знали никакой государственной правовой системы и существовали по заветам Евангелия и местным обычаям. Высокая Порта проводила политику исламизации и добилась частичного успеха: мусульмане составляли до трети населения ее европейских владений, их анклавы распространились на Боснию и Герцеговину, Болгарию и Македонию, этой веры придерживалось большинство населения Албании. Но основная масса жителей стойко держалась православия. Религия определяла их образ жизни, помогала сохранять язык и культуру, способствовала развитию этнического, а потом и национального самосознания.

Османское господство было жестоким, порой варварским; но истреблением христианских подданных Высокая Порта, в собственных же интересах, не занималась. Признавалось существование православной общины (миллета) во главе с патриархом Константинопольским, который являлся не только церковным иерархом, но и лицом, облеченным светской властью, отвечавшим за «райю», за уплату податей, выполнение повинностей, за поставки продовольствия в Стамбул, содержание дорог и вообще за лояльность православных властям. Внешне это проявлялось в том, что патриарх имел чин двухбунчужного паши (т. е. генерал-лейтенанта) и звание визиря, и ему даже полагалась стража из янычар.

Столкновение двух миров — более развитого и богатого, но лишенного гражданских и политических прав христианского и господствующего мусульманского, экономически отставшего, погрязшего в коррупции, раздираемого междоусобицами и интригами в верхах, — становилось неизбежным.

В самом четком виде противостояние сипахи, слезшего с боевого коня, переселившегося в конак и превратившегося в помещика, и православного крестьянина, обязанного платить иноверцу оброк или нести барщину, сложилось на сербских и болгарских землях.

Сербия находилась на пограничье империи, за Дунаем и Савой обитали «австрийские» соплеменники в стране, находившейся на несравненно более высоком уровне развития. Великий полководец Евгений Савойский отвоевал в пользу Вены часть «турецкой Сербии», и 20 лет (1718–1739) она пребывала в габсбургских владениях. Сербы сражались в рядах австрийской армии в войне 1787–1790 гг. (так называемые фрайкоры), надеясь обрести свободу. Ожидания оказались обманутыми, но опыт даром не прошел. Торговые связи между обоими берегами Дуная и Савы шли по нарастающей, в деревнях появилась зажиточная верхушка, прасолы ежегодно перегоняли к соседям стада крупного рогатого скота и свиней; оттуда поступали промышленные товары и (что не менее важно) впечатления об обществе более богатом, свободном и культурно развитом.

Совершенно особое положение занимала Черногория: завоевателям так и не удалось покорить ее свободолюбивых жителей, все попытки проникнуть вглубь маленькой страны кончались провалом, неприступные горы служили ей оборонительной стеной, и отважные сердца ее сынов — залогом непобедимости. Но жизнь в десятилетиями осаждаемой области-крепости была суровой и скудной. Продолжали сказываться пережитки родового строя. Патриархальное крестьянство сохой, а то и мотыгой обрабатывало немногие клочки земли, пригодной к земледелию. Отсюда постоянная нехватка зерна, частый голод. Во главе Черногории стоял митрополит, соединявший духовную власть со светской: православие служило духовной опорой в борьбе маленького народа за свое выживание, за сохранение своего языка и образа жизни. И со времени Петра I установились тесные связи с Россией, откуда шла материальная помощь, включая денежную субсидию.

Болгары тяжело ощущали пробудившуюся у сипахов тягу к земле: для крестьян она вылилась в утяжеление лежавших на них повинностей, оброк стал достигать половины урожая. Но сказывалась и близость к двум столицам — к старой, Адрианополю (Эдирне), и к Стамбулу. Туда и за пределы империи вывозились зерно, хлопок, табак, скот, розовое масло, шелковые коконы, овощи. Росла товарность, появилась прослойка торгово-ростовщической буржуазии, некоторые «дома» имели конторы в Стамбуле, Бухаресте, Одессе и Вене. Продукция ремесла в значительной части шла на нужды турецкой армии (сукно, шнуры, обувь, телеги). Болгары и турки, многие из которых жили по городам, соревновались в производстве. В целом Болгария, по османским меркам, являлась высокоразвитым регионом, далеко опередившим этнически турецкие земли.

Но нахождение в европейском центре империи имело и свои отрицательные стороны: здесь был особенно бдителен надзор янычар и башибузуков — «славившихся» своей разнузданностью иррегулярных отрядов; малейший протест пресекался в зародыше.

Мысль об освобождении завоевателям никогда не удавалось изгнать из сердец южных славян. Но нужны были особые условия, чтобы из мечтаний, запечатленных в песнях и балладах, из стихийного гайдучества они переросли в целенаправленное движение. В 1768 г. серб Иван Раич выпустил «Историю разных славянских народов, наипаче болгар, хорватов и сербов». Тогда же монах со святой Афонской горы Паисий Хилендарский завершил написание «Истории славяно-болгарской». Обе книги не содержали призывов к восстанию. Но они напоминали о днях величия и славы, о Сербском королевстве и двух Болгарских царствах, и содействовали национальному пробуждению: контраст с унизительным бесправием настоящего не только просвещал умы, но и зажигал сердца. Историческая память становилась ощутимым фактором формирования идеологии национального освобождения.

Зримым признаком ослабления державы стало появление полунезависимых пашалыков. В Северной Албании (Шкодре-Скутари) утвердился род Бушати. Махмуд-паша успешно сопротивлялся попыткам турок сокрушить его власть и в дерзости своей дошел до того, что провозгласил себя наследником великого воина Георгия Кастриоти-Скандербега. В августе 1789 г. султан, не сумев подавить албанца силой, решил приручить его и сделал требунчужным пашой (или, по-европейски, полным генералам).

Через три года султан попытался взять реванш: война с Россией кончилась и хотелось восстановить власть в полном объеме. Но мятежный паша разбил посланные против него войска и был восстановлен в чине и звании. В Стамбул он отправлял лишь небольшую часть собранных налогов, содержал собственную армию, не только терпимо, но даже покровительственно относился к многочисленным в Северной Албании католикам, разрешал строить церкви; в Шкодру вернулся епископ, ранее скрывавшийся в горах. Прекращение усобиц способствовало расцвету ремесел и торговли.

Махмуд-паша стал жертвой безудержной страсти к захватам: он подчинил себе Эльбасан, Охридский санджак и Косово, но потерпел разгром в походе на Черногорию и пал на поле боя (1796). Его преемник вел себя осторожнее и держался лояльно по отношению к Высокой Порте.

На юге Албании укрепился Али-паша Тепелена. Он подчинил себе Эпир и превратил Янину в свою столицу (1787). Традиционная для албанца веротерпимость сделала его популярным среди греков, сербов и прочих христиан, а твердая рука, подавление соперников-феодалов и расправы с многочисленными разбойниками создавали у жителей ощущение безопасности и способствовали развертыванию хозяйственной деятельности. Лишь к 1812 г. он сумел подчинить себе всю Южную Албанию, присвоив себе земли уничтоженных или изгнанных соперников.

Торжество продолжалось недолго: после окончания русско-турецкой войны (1806–1812) Махмуд II наводил в своих владениях «порядок». Он натравил на Али шкодринского пашу, посеял рознь в его собственной семье, посулив сыновьям и внукам губернаторские должности, и в 1820 г. двинул войска против старого властителя. Янинская крепость держалась 17 месяцев и наконец сдалась. Обещание сохранить Али жизнь было нарушено, и отрубленная голова его отослана в Стамбул (январь 1822 г.).

Шкодринского пашу Мустафу услуги, оказанные им в подавлении грозного Тепелены, не спасли от расправы. В 1831 г. он бьхл осажден в крепости Розафат, сдался без штурма и закончил свои дни крупным османским чиновником.

Длительное существование двух многонациональных полунезависимых пашалыков оставило заметный след в истории Албании: почти полный разрыв связей с престолом, закладка определенных конструкций государственности, обращение к славе Скандербега — все это позволяет прийти к выводу, что в оболочке сепаратизма скрывалось определенное национально-освободительное содержание.

«Разные греки» жили в Османской империи по-разному. «Низы» на землях Балканского полуострова тянули лямку на турецкого, а то и греческого помещика — кодзабаса. Свободолюбивых горцев привести к покорности не удалось. Но «верхи» сумели вписаться в османскую иерархию. О патриархате мы уже упоминали. Власть греческого духовенства распространялась на болгарские земли, в немногочисленных школах преподавание велось на греческом языке. Возникла даже мысль именовать местных жителей «болгарогласными эллинами». В Молдавии и Валахии так называемые «посвященные монастыри» посылали часть своих доходов на Святую Афонскую гору.

Нашли себе место под сенью полумесяца и потомки византийской аристократии; традиционно они проживали в стамбульском квартале Фанар и именовались фанариотами. Богатые и образованные, они стали посредниками в сношениях Высокой Порты с христианским миром. Турецкая элита не знала европейских языков и нравов; закон и обычай предписывали воздерживаться от сношений с «неверными», проживание среди них считалось тяжелым моральным бременем, и, чтобы сократить время испытаний и страданий для знатных мусульман, Высокая Порта придавала своим дипломатическим миссиям вплоть до 30-х годов XIX в. эпизодический характер. А тут под рукой оказывались всеведущие фанариоты. Они стали занимать посты драгоманов Порты и флота. Это слово («переводчик») мало соответствовало подлинному значению должности, ее носитель выступал как посредник, а часто и как лицо, определявшее ход и исход переговоров. В течение более 100 лет, вплоть до 20-х годов XIX в., из среды фанариотов султан назначал господарей Дунайских княжеств: местные уроженцы вышли из доверия.

Богатой и влиятельной прослойкой греческого общества являлась торговая и судовладельческая буржуазия. Сама судьба, казалось, предназначала эллинам заниматься мореплаванием: причудливое очертание материкового побережья с удобными гаванями, сотни островов, тысячелетний, со времен Одиссея, опыт освоения Средиземного моря. И греки стали морскими извозчиками, распространив свои услуги и на Черное море. Растущий вывоз товаров из стремительно развивавшейся Новороссии шел на их судах, а торговые фактории раскинулись от Лондона до Нежина и Одессы. Многие тысячи моряков, приказчиков и купцов повседневно обращались с Западом. А «дома» их ждало давящее османское иго. В отличие от Вселенской патриархии и фанариотов богатая и просвещенная торгово-мореходная среда являлась одним из генераторов освободительных идей.

Дунайские княжества пользовались в империи особым статусом. В ожесточенных боях с завоевателями им удалось сохранить свою государственность, хотя и в урезанном виде. Они управлялись князьями и высшим феодально-служилым сословием — боярами. Но цепи зависимости становились все тяжелее: помимо дани, они поставляли продовольствие и лес в Стамбул по сильно заниженным ценам, должны были способствовать походам османской армии, предоставлять вспомогательные отряды. Господари назначались султаном по своему выбору или, скорее, по произволу. Каждое утверждение сопровождалось особой данью. И уж от себя кандидаты не скупились на подношения высоким сановникам и обитательницам гарема. Трон покупался, и удачливый претендент, заняв престол, спешил возмещать свои затраты, так что фактически княжества отдавались на откуп. Цепь крепостей — Хотин, Бендеры, Измаил, Килия, Джурджу (Журжево), Турну-Северин — не только охраняли рубежи, но и обеспечивали покорность населения. По малейшему подозрению князей смещали; случалось, что шелковый шнурок палача затягивался на шее того, в чьей лояльности сомневались.

Деревня страдала под тройным гнетом — боярским, княжеским, османским. Жители бежали в австрийские пределы, позже в Россию. Князь Николае Мавро-кордат, занимавший в разное время престол в Бухаресте и Яссах, в середине XVIII в. отменил личную зависимость крестьян и несколько упорядочил их повинности в пользу помещиков. В конце XVIII в. на земле Валахии свирепствовали банды видинского паши Позванд-оглу.

Неудивительно, что в поисках путей к освобождению население обращало взоры к соседним христианским державам, к Австрии и, по мере разочарования в ней, все больше и больше к России. На почве просветительства в Трансильвании возникла так называемая ардяльская теория происхождения румын. Г. Шинкай и С. Мику-Клайн полагали что румыны являются прямыми потомками древних римлян, сложный процесс этногенеза они упрощали и огрубляли, отрицая влияние на него славян. Научные изъяны теории сомнений не вызывают. Но современники искали не истины, а вдохновения и обретали его; гордость деяниями предков рождала горечь жалким настоящим.

Эхо французской революции. Таковы были Балканы, когда началась Французская революция. Ее воздействие проявилось в полуазиатском регионе сугубо специфически и в содержательном и в хронологическом плане. Сами французы были далеки от намерения целеустремленно нести идеи революции в балканское общество. Якобинский клуб запретил своим членам в Константинополе заниматься пропагандой: никакой «войны дворцам!». Еще король Франциск I добился в XVI в. для своих купцов чрезвычайных привилегий; империя султана являлась для Парижа ценным союзником: сперва против Австрии, затем она составляла важную часть антироссийского «восточного барьера» (Швеция-Польша-Турция). Даже Наполеон Бонапарт в разгар своего египетского похода заверял великого визиря, что воюет всего лишь против непокорных турецких вассалов: «Французская республика намерена жить в добром согласии с Блистательной Портой и наказать мамелюков за то, что они наносят ущерб французской торговле».

С другой стороны, ни о каком массовом восприятии великих идей на юго-востоке континента не могло быть и речи. Людей, умевших читать и писать, здесь не насчитывалось и одного на тысячу, до постижения вершин человеческой мысли добирались единичные представители тончайшей элиты тогдашнего балканского общества. Они соприкасались с просветительством и воспринимали его с точки зрения своих социальных интересов. Распространение его идей шло через контактную зону, они пустили корни среди сербов в Австрии, в Трансильвании, явившейся очагом румынского Возрождения, среди греческой диаспоры в колониях, раскиданных от Франции до России. Самый замечательный документ той эпохи — «Новое политическое правление» греческого просветителя и революционера К. Ригаса Фереоса (Велестинлиса), своего рода конституция задуманной им греческой республики, содержавшая призыв к братству балканских народов, к установлению равенства христиан и мусульман и план их борьбы за освобождение. Хотя Ригас и нашел сторонников, в первую очередь в диаспоре, его фигура остается одинокой. Ни на один из балканских языков его творение переведено не было.

Идеи революции воспринимались тогдашними «книжниками» выборочно. Живой отклик находила мысль о суверенитете нации, ей придавалась антиосманская направленность. Некоторый отзвук находил руссоистский тезис насчет общественного договора — подразумевалась несовместимость иноземного владычества с этим принципом. Признание частной собственности священной и неприкосновенной приветствовалось единодушно, как и уважение личности, чести и имущества. Входившая в систему взглядов просветителей критика церкви одобрения не находила: религия на Балканах ассоциировалась с национальностью, способствовала развитию языка и культуры, а ее носители не чурались участия в освободительном движении. Безусловно, положительную реакцию вызывали призывы к просвещению как способу усовершенствования общества и осуждение деспотизма (подразумевался турецкий).

Что же касается демократизации общественного строя, то тут балканские идеологи из аристократической среды оставались глухи. Не могли найти отклик у ранних просветителей и эгалитаристские призывы Жан-Жака Руссо. На первом месте по привлекательности стояли умеренные взгляды Шарля Луи Монтескье с его «Духом законов».

Просветители в Юго-Восточной Европе отнюдь не были людьми, уединившимися от забот людских в башне из слоновой кости. Их помыслы, а часто и дела были направлены на ослабление, еще лучше на освобождение от турецкого ига. Прогресс был немыслим без решения этой задачи задач. «Будители» сознавали, что национальных и даже внутрибалканских сил для этого недостаточно. Требовалась мощная поддержка извне. Долгое время надежды возлагались на Австрию, но в 1790 г. ее правительство, решив, что российский союзник превратился в опасного соперника, заключило с Высокой Портой сепаратный мир и перешло на позицию ее поддержки. К тому же склонялась британская дипломатия, а Франция вступила в длительную полосу войн. Позже Балканы превратились в разменную монету европейских комбинаций Наполеона Бонапарта. Осталась одна Россия в качестве внешней опоры национально-освободительного движения.

Произошло сочетание как бы несочетаемого — приверженности к западному просветительству и использования поддержки царской России, что могло произойти лишь в условиях сравнительной социальной умеренности радетелей освобождения Юго-Восточной Европы: с балканскими якобинцами царские сановники не стали бы вести никаких дел.

Прорусская ориентация находила отклик в крестьянской массе. Сюда дуновение Французской революции не доносилось, нравственное воспитание она получила в церкви, из песен и преданий. Общность православной религии, а с южными славянами этническая и языковая близость — все это еще в большей степени побуждало возлагать надежды, что избавление придет с севера.

Идейный багаж революции оказался не по плечу современникам-балканцам. Потомки постепенно как бы дорастали до его постижения. Отсюда растянутое во времени воздействие революции на Балканы. Радикальная социальная программа типа якобинской не прозвучала в греческой революции 1821–1829 гг., хотя богатая, обладавшая разветвленными связями в зарубежье буржуазия, торговая и судовладельческая, восприняла и республиканский строй (в чем сказывались традиции древних Афин), и учрежденный в 1789 г. правопорядок. Но на радикальную аграрную реформу она не пошла; конфискованные у турок земельные владения остались в руках государства.

Лишь во второй половине XIX в., после Крымской войны, возникли условия для воплощения в жизнь в Юго-Восточной Европе многого из наследия Французской революции в государственном строительстве с учетом национальных условий, исторических традиций, выработанных местной общественной мыслью концепций. Тогда произошло объединение Дунайских княжеств и рождение Румынии, завоевание Сербией, Черногорией и Румынией государственной независимости, возрождение болгарской государственности. По справедливому мнению профессора Барбары Елавич, Французская революция «снабдила балканский взрыв политической идеологией». Формы управления были построены по западным моделям, в основе которых лежало наследие 1789 г., но лишенным революционного острия и процеженным сквозь фильтр наполеоновских кодексов. Установленный ими социальный, государственный, гражданский и уголовный правопорядок в максимальной степени отвечал устремлениям национальной буржуазии. По мере ослабления и устранения власти Высокой Порты, возрождения национальной государственности местная буржуазия переходила с революционных позиций на реформистские, становилась сторонницей сохранения порядка и спокойствия и противницей общественных потрясений, проводницей либерального и даже консервативного курса внутри страны как основы компромисса со старыми силами.

Наследие Французской революции оказалось растянутым во времена на целое столетие, ее влияние проявилось в крушении феодального строя со всеми его идеологическими и политическими атрибутами, в утверждении свободной частной собственности и предпринимательства, в провозглашении гражданских свобод, в установлении более прогрессивного правопорядка, в создании условий для расцвета национальной культуры. Те поколения, что вырвали полуостров из цепких лап Высокой Порты, что возродили государственность, вдохновлялись примером французских революционеров, их готовностью бросить вызов старому режиму. Революция 1789 г. перевернула мир, и Балканы не явились исключением; она выступала как исключительно сложный идеологический, социальный и политический феномен. Отдельные ее стороны оказывали неодинаковое по интенсивности и чрезвычайно длительное по времени воздействие на балканское общество.

Сербские восстания. Нужен был лишь повод, чтобы скопившееся в недрах балканского общества недовольство вырвалось наружу. Открытый взрыв произошел в Сербии, где начальники янычар установили режим ничем не прикрытого произвола. В январе 1804 г. они устроили «сечу кнезов», заманив на переговоры и убив более 70 старейшин, уважаемых и влиятельных руководителей сельских общин, заподозренных в подготовке «бунта». В ответ вспыхнуло восстание. Вождем избрали зажиточного торговца скотом, в молодости занимавшегося гайдучеством, Георгия Петровича Черного, прозванного Карагеоргием. На первых порах повстанцы заверяли султана в своей лояльности и подчеркивали что поднялись против грабежей и насилий солдатни. Им удалось очистить от янычар почти весь Белградский пашалык. Успех окрылил их и побудил задуматься о более далеко идущих целях, о свержении всей системы османского владычества. Карагеоргий обратился за помощью в Вену, но получил уклончивый ответ, и тогда сербская делегация отправилась в Петербург, где ей обещали дипломатическую поддержку. Визит не остался тайной для Стамбула, в Сербию были двинуты войска — и разбиты. Поскольку на Турцию надвигалась война с Россией, Высокая Порта согласилась на переговоры, завершившиеся Ичковым миром (декабрь 1806 г., по имени сербского уполномоченного Петра Ичко): янычары удалялись за пределы страны, сербы могли сами собирать налоги и защищать свои границы. Но начавшаяся русско-турецкая война вселила в вождей новые надежды, они отвергли мир. Отряд русских войск прибыл им на помощь. Театр военных действий на Дунае отвлекал основные турецкие силы, восстание стало всенародным, традиции совместного ведения хозяйства задругой (общиной) позволили сербам постоянно держать под ружьем часть населения, сражаться девять лет и освободить бóльшую часть своих земель. Одновременно закладывались основы государственного устройства, Карагеоргия провозгласили верховным вождем, был создан правительствующий совет, все важные вопросы решались на собраниях воевод и старейшин (скупщинах). В Петербург обратились с просьбой прислать «способного землеуправителя», который бы «в приличный порядок народ привел, землю сербскую расположил и по нравам народа конституцию устроил».

Мысли об отторжении Сербии от Османской империи лежали за пределами реально осуществимого, но по Бухарестскому миру (май 1812 г.) М. И. Кутузов выхлопотал для сербов автономию («правление внутренних дел»). Турки, однако, воспользовались уходом российских войск на войну с Наполеоном, чтобы отказаться от соответствующей статьи договора. Не удовлетворила она и сербов, добивавшихся фактической независимости. Они решили сами, без участия российской дипломатии, вести переговоры. Под их прикрытием Порта сосредоточила крупные силы для расправы над повстанцами и летом 1813 г. разгромила их отряды. Карагеоргий и некоторые вожди бежали за Дунай, в австрийские пределы.

Кровавое подавление освободительного восстания и восстановление османской власти во всей ее полноте побудили сербов вновь подняться на борьбу (апрель 1815 г.). Вождем был избран Милош Обренович. Турки теперь вели себя осторожнее: наполеоновская эпопея завершилась, следовало ожидать энергичного вмешательства России. Военные действия против повстанцев были приостановлены. Но и Милош, испытавший трагедию первого восстания, проявлял сговорчивость: по устному соглашению с белградским пашой (Высокая Порта не желала связывать себя договорными обязательствами) сербы получили право самим собирать налоги и участвовать в суде. Милош был назначен верховным князем Сербии.

В 1817 г. на родину тайно вернулся Карагеоргий. Он был убит по распоряжению Милоша, и его голову отправили в Стамбул: новый князь хотел и от соперника избавиться, и благоволение султана заслужить. Но переговоры об автономии, об осуществлении условий Бухарестского мира, не продвигались вперед ни на шаг, несмотря на всю настойчивость российского посланника Г. А. Строганова. Понадобились 15 лет усилий дипломатии и русско-турецкая война 1828–1829 гг., чтобы обеспечить сербам широкие права во внутреннем самоуправлении.

После Венского конгресса. С удалением Наполеона на остров Святой Елены начался новый этап межгосударственных отношений на континенте. Обнажились узлы противоречий между союзниками, ранее скрывавшимися во имя общей гигантской задачи отпора завоевателю, замахнувшемуся на покорение всей Европы. В 1812 г. британская дипломатия способствовала заключению Бухарестского мира, по которому к России отошла полоса земли в междуречье Днестра и Прута — Бессарабия. Но на этом сотрудничество двух держав в Юго-Восточной Европе кончилось и перешло в соперничество. Сент-джеймский кабинет пришел к выводу, что нет лучшего стража имперских морских путей, нежели султан, — слишком слабый для того, чтобы угрожать британским интересам, и вполне пригодный в качестве привратника у черноморских Проливов. С английской подачи турки вспомнили о древнем правиле своей державы, в соответствии с которым Босфор и Дарданеллы были закрыты для прохода военных судов всех стран. Недавно созданный и уже прославившийся в боях под флагом адмиралов Ф. Ф. Ушакова и Д. Н. Сенявина российский флот был заперт в акватории Черного моря. Новый британский курс воплотился в доктрине статус-кво — незыблемости владений Османов, — нигде официально не провозглашенной, но действовавшей на протяжении семи десятилетий XIX в.

Сформулировав принципы Священного союза, Александр I сам связал себе руки на Балканах: более легитимного монарха, чем султан, и придумать было трудно; династия Османов насчитывала 500 лет законного правления. Возвращаться к активной «екатерининской политике» было затруднительно по идеологическим соображениям. Не менее, а может быть и более веской причиной, побуждавшей к сдержанности в сношениях с Высокой Портой, являлось и положение самой России после наполеоновского нашествия: людские потери, истощение казны, опустошение целых губерний, пожар Москвы.

Посланник Г. А. Строганов пытался воплотить в жизнь многие статьи Бухарестского мира. Турки, негласно поддерживаемые представителями Англии и Австрии, не делали ни шага навстречу. Вопрос о сербской автономии повис в воздухе: в Дунайских княжествах назначенные султаном господари обирали население, на Средиземном море свирепствовали пираты, «союзная и дружественная» Великобритания в доверительной переписке именовалась уже «самым опасным врагом» России. Долготерпение царя, казалось, не имело границ, чего нельзя было сказать о султанских подданных. Поступавшие из Петербурга советы «вооружаться терпением и покориться своей судьбе» на них впечатления не производили.

Осенью 1814 г. в Одессе возникло тайное «Дружеское общество» («Фелики этерия»), поставившее целью освобождение Греции и вербовавшее сторонников не только на родине, но и среди многочисленной диаспоры. В качестве «высшей власти» малоизвестным купцам, основавшим Этерию, удалось привлечь генерал-майора русской службы Александра Ипсиланти, выходца из знатной фанариотской семьи. Его отец, Константин, занимал одно время валашский престол, за содействие русской армии в 1806–1812 гг. ему грозила казнь, и он вместе с семьей бежал в Россию. Очевидно, давние связи с Дунайскими княжествами, наличие там многочисленной и влиятельной греческой колонии побудили А. Ипсиланти начать восстание со вторжения в Молдавию.

В марте 1821 г. возглавляемый Ипсиланти отряд переправился через Прут. Из Ясс он отправил письмо Александру I, призывая царя вооруженной рукой прогнать османов из Европы и обрести ореол освободителя христиан.

Царя весть о восстании застала в Лайбахе (совр. Любляна) на конгрессе Священного союза. Его реакция была резко отрицательной: в то время как он обсуждал с другими монархами способы потушить революционный пожар на Пиренеях и Апеннинах, его собственный флигель-адъютант поднял мятеж рядом с российскими пределами! Царь осудил выступление, «так как было бы недостойно его подрывать устои турецкой империи позорной и преступной акцией тайного общества». Собравшиеся в Лайбахе реакционеры ему рукоплескали: «Мы ведем за собой императора Александра!» — торжествовал австрийский канцлер К. Меттерних.

Не оправдались расчеты Ипсиланти и на широкую поддержку местного населения в княжествах; он недоучел сложности своего положения: в глазах жителей Ипсиланти являлся отпрыском фанариотов, ставленников Высокой Порты. Не сложились у него отношения и с Тудором Владимиреску, вождем восстания, начавшегося в январе того же года. Владимиреску выступил против «тиранов-бояр», угнетавших народ, и против османского гнета, его отряды заняли Бухарест. Но, узнав о переправе турецких войск через Дунай, Владимиреску вступил с ними в переговоры и отвел своих повстанцев к Карпатским горам. Ипсиланти не сознавал, с какой осторожностью и тактом, с каким вниманием к чувствам и традициям местного населения он, фанариот, должен вести себя. Он заподозрил Владимиреску в сговоре с турками; по его распоряжению вождь валашского восстания был убит.

Этот печальный эпизод свидетельствовал о том, сколь напряженно и драматически складывались отношения в освободительном движении, сколь велики были между ними национальные и социальные противоречия, не укладывавшиеся в упрощенную схему угнетатели-османы-угнетенные христиане.

Турки расправились и с деморализованными смертью вождя румынами, и с отчаянно сопротивлявшимися эллинами. Ипсиланти бежал в Австрию, был заточен в крепость, где и кончил свои дни.

Греческая революция и русско-турецкая война 1828–1829 годов. Высеченная Ипсиланти искра вспыхнула пламенем великого восстания. В апреле 1821 г. оно охватило континентальную и островную Грецию. Турки оказались не готовы к массовому взрыву; малочисленные гарнизоны городов не выдерживали натиска повстанцев, которые пощады не знали. В ответ по всей империи прокатилась волна расправ с греками — убивали всех подряд. Восьмидесятилетнего патриарха Григория V повесили в воротах собственного дома, хотя он по приказу Высокой Порты предал анафеме свою восставшую паству. К концу 1821 г. турки держались лишь в двух опорных пунктах — Патрах и Навплионе. В январе следующего, 1822 г. делегаты из всех областей съехались в Эпидавр, провозгласили себя Национальным собранием и приняли декларацию о независимости и конституционный акт: страна объявлялась республикой во главе с президентом, провозглашалась защита личности и собственности, декларировались гражданские свободы. Влияние идей Французской революции ощущалось явственно и весомо, и в то же время сказывались неумирающие традиции древних Афин. Ответом турок явилось побоище, устроенное на острове Хиос: солдатня предала ятагану всех попавших под руку — стариков, женщин, монахов, детей. Погибла четверть стотысячного населения острова, остальных продали в рабство.

В июле 1824 г. османская армия вторглась в Пелопоннес, но отпор был таков, что бóльшая часть отряда сложила кости на месте; в боях особо отличился выдающийся военачальник Теодорос Колокотроронис. Восставшим удалось занять Афины, и над Акрополем взвился бело-голубой флаг; пала крепость Наварин.

И тут в лагере повстанцев начались раздоры. Движение было глубоко расчленено по социальному составу: его основную массу, взявшуюся за оружие, составляли крестьяне; во главе встали высокообразованные представители элиты, крупные землевладельцы-кодзабасы и богатые судовладельцы, оттеснившие скромных купцов и приказчиков, основателей «фелики этерии». Важную роль играли капитаны клефтов и арматолов, своего рода вольных стрелков, не чуравшихся грабежей и разбоя. Характерно, что в эпидаврском «органическом статуте» вопрос об избирательном праве обходился молчанием, ибо оно определяло степень демократизма будущего государства, а тут согласия не существовало.

Конфликты между кодзабасами и судовладельцами, соперничество и интриги тщеславных капитанов привели к двум гражданским войнам, сильно ослабившим движение. А султану Махмуду II удалось уступкой острова Крит и территорий в Сирии привлечь на свою сторону могущественного египетского пашу Мухаммеда Али. В феврале 1825 г. две обученные французскими инструкторами дивизии под командованием его сына Ибрагима высадились под Медоном и двинулись к твердыне повстанцев Месолонгиону (Миссолунги), предавая огню и мечу все на своем пути.

Положение греков стало отчаянным, и таковыми же — их призывы о помощи к христианской Европе. Они находили отклик; в повстанцах видели наследников Древней Эллады. Все греческое было модно в Европе: дамы расстались с фижмами и облачились в легкие, изящные платья, очертаниями напоминавшие те, в которых ходили Сафо и Аспазия, поэты и драматурги грезили Гомером и Софоклом, зодчие украшали дома ионическими, дорическими и коринфскими колоннами, залы дворцов были уставлены копиями древних скульптур, тираноборцы восхищались образами Демосфена и Ликурга, военные изучали походы Александра Македонского. Возникло множество филэллинских обществ, наиболее самоотверженные их члены отправились в Грецию повторять подвиг спартанского царя Леонида. Среди общего восторга хладнокровие сохраняли политики, не собиравшиеся крушить Османскую империю. А что могли сделать несколько сот отважных волонтеров, многих из них без знания военного дела, против многотысячной армии карателей? Без могучей поддержки извне дело греков было обречено.

Александр I, вернувшись домой, обнаружил, что остался последним рыцарем османского легитимизма, вся мыслящая Россия сочувствовала грекам. Ее дипломатия без устали сочиняла меморандумы, стараясь и легитимистскую невинность соблюсти, и капитал в виде уступок восставшим приобрести. Самый известный из этих материалов — «Мемуар об умиротворении Греции» (январь 1824 г.) предусматривал образование на ее континентальной территории трех княжеств, пользующихся внутренним самоуправлением. Константинопольский патриарх должен был представлять их интересы в Стамбуле, а султан — получать ежегодную дань. Турки отвергли демарш с порога, расценив его как недопустимое вторжение в отношении между сувереном и его взбунтовавшимися подданными; греки, еще в упоении от успехов и не сознавая, что фортуна повернулась к ним спиной, выступили с протестом, великие державы остались холодны.

В последний год царствования Александр I провел среди влиятельных послов своего рода опрос: что делать? Ответ звучал единодушно: воевать. Брать на себя многотрудную задачу дипломатической подготовки к войне пришлось уже Николаю I.

Формально на коронационные торжества, а фактически с целью разведать умонастроение нового императора весной 1826 г. в Петербург прибыл герцог А. Веллингтон. Николай в беседах с ним не скрывал, что не потерпит попрания российских интересов, торговых и политических, и не позволит раздавить Грецию. Его собеседник попытался уладить дело компромиссом, избегая войны и с наименьшим ущербом для целостности Османской империи. Итогом переговоров явилось подписание англо-русского протокола от 23 марта / 4 апреля 1826 г.: стороны брали на себя посредничество в греко-турецком конфликте на основе предоставления Греции полной самостоятельности во внутренних делах; османская собственность на освобожденной территории подлежала выкупу, а турки — выселению. Зависимость от Порты сводилась к выплате дани. Ключевым пунктом протокола был третий, предусматривавший, что в случае неудачи посредничества стороны будут считать перечисленные условия основой примирения, «имеющего совершиться при их участии, общем или единоличном, между Пор-тою и греками». Упоминание о возможности единоличных действий давало российской стороне (при его широком толковании) право на объявление войны. Открыто, во время сердечных бесед между монархом и фельдмаршалом, сей сюжет не затрагивался. Но царь, как бы между прочим, упомянул, что не желает присоединять к своим обширным владениям ни одной балканской деревни. Веллингтон заметил, что было бы целесообразно столь похвальную умеренность зафиксировать на бумаге, придав ей форму международного обязательства, что и было сделано: в самом протоколе и (с присоединившейся к двум странам Францией) в конвенции от 24 июня / 6 июля 1827 г., и в так называемом «протоколе о бескорыстии» (30 ноября /12 декабря того же года).

Трудно преувеличить значение этих актов в балканской политике России: самодержавие отказывалось от территориальных притязаний на юго-востоке Европы и соблюдало этот принцип до конца дней своих. Разумеется, бескорыстие мыслилось с большими изъянами, официальная Россия не отказывалась от стремления установить в регионе свое политическое преобладание. И все же преодоление курса на грубый захват создавало у поднимавшихся к государственной жизни народов уверенность в своей судьбе и способствовало смягчению международной обстановки.

На Блистательную Порту демарши держав впечатления не произвели. Султан свирепо расправился с янычарами, превратившимися из грозного войска в мятежную, опасную для престола силу, и счел, что готов к войне. Пытаясь спасти греков, три державы направили в Эгейское море свои эскадры. Адмиралам было предписано прервать снабжение корпуса Ибрагима подкреплениями и оружием, применяя в случае необходимости силу, но не прибегая к военным действиям. Последнее условие моряки сочли невозможным. Смотреть равнодушно на то, как у них под носом египтяне жгли селения, уничтожали посевы, вырубали сады, они не желали. Все три адмирала жаждали завоевать славу в пороховом дыму. Понять их честолюбие нетрудно: после Трафальгарского сражения 1805 г. — ни единой морской битвы! Они дали победоносный бой, разгромив турецко-египетский флот в Наваринской бухте (8/20 сентября 1827 г.).

В Петербурге в честь победы устроили фейерверк, в Лондоне не скрывали досады: у опекаемого султана взяли и сожгли корабли. По слухам, король Георг IV, награждая адмирала Э. Кодрингтона, заметил: «Я посылаю ему ленту, хотя он заслужил веревку».

Узел конфликта не политикам было распутывать, а полководцам разрубать. Российская дипломатия свою задачу выполнила: «отказ от каких-либо видов на территориальные приращения в Европе, от политики завоеваний или исключительного влияния», обязательство России «не удерживать за собой ни одну из занятых областей», полагал глава внешнеполитического ведомства К. В. Нессельроде, парализует попытки вмешательства «друзей».

Кампания 1828 г. была трудной, кровопролитной и решающих успехов российскому оружию не принесла. Появление на театре военных действий Николая I с «золотой ордой» своих приближенных спутало карты командования. В следующем году царь благоразумно остался в Петербурге. Главнокомандующий И. И. Дибич разгромил основные турецкие силы у деревни Кулевча, пала крепость Силистрия, войска стремительно прорвались через перевалы Карпатских гор, без сопротивления сдался Адрианополь. Паника воцарилась в Константинополе. Свидетель-англичанин писал: «Всяк норовил удрать подальше от широких равнин Адрианополя, и возглас «спасайся, кто может!» больше всего подходил к создавшейся обстановке». Казачьи разъезды появились в виду столицы. В штабе полагали, что занять город не составило бы труда. Но средства всегда должны соизмеряться с целью. Для достижения мира на условиях, заранее оговоренных в международных актах, врываться в Стамбул было просто вредно — это означало подрыв, если не сокрушение, всего хрупкого европейского равновесия.

2/14 сентября в Адрианополе состоялось подписание продиктованного И. И. Дибичем мира. Торжественные заверения об отказе от «приращений» в Европе подтверждались — граница по-прежнему шла по реке Прут, правда, с маленькой поправкой: к России отходили все протоки Дуная, она устанавливала контроль над устьем великой реки. Порта обязалась обеспечить свободу судоходства в Черном море и Проливах; подробно обусловливались торговые преимущества российского купечества.

Статья 5 трактата посвящалась всецело Дунайским княжествам, им предоставлялась «свобода богослужения, совершенная безопасность, народное независимое управление и право беспрепятственной торговли» с окружающим миром. К договору прилагался особый акт «об утверждении преимущества для княжеств Молдавия и Валахия». Автономия их получала признание в акте международного значения, они освобождались от обременительных поставок продовольствия Стамбулу; их обязательства ограничивались выплатой ежегодной дани. Турецкие крепости Брэила, Джурджу и Турну-Северин подлежали срытию, а мусульманское население- выселением за Дунай. Господарство становилось пожизненным, трон занимали только местные уроженцы; смещать их можно было лишь за тяжкие преступления и с санкции Зимнего дворца. Султан отказывался от вмешательства во внутренние дела княжеств и заранее давал согласие на реформы в них. После более чем столетнего перерыва возрождались национальные вооруженные силы под именем земского войска.

Статьей 6 мирного договора утверждалась автономия Сербского княжества, султану вменялось в обязанность издание специального фирмана по этому поводу. В соответствии со статьей 10 Порта признавала заключенные Россией, Англией и Францией соглашения, предусматривавшие широкую государственную самостоятельность Греции. Болгары остались за рамками договора, и генерал Дибич утешал их надеждой, что наступит и их час.

Адрианопольский мир явился вехой поистине судьбоносного значения в летописях народов Балканского полуострова, этапом в восстановлении государственности Греции, Сербии и Дунайских княжеств. Власть Высокой Порты в регионе была серьезно подорвана. Создались невиданные ранее благоприятные условия для прогресса во всех областях жизни.

Балканский кризис 20-х годов начался с греческого восстания, с региональной инициативы. Народы полуострова из объекта международного права превращались в его субъект. Военная мощь России объединялась с освободительным движением. На полуострове царил подъем.

Эпоха Адрианопольского мира. Для самой Османской империи мир имел неоднозначное значение. Потери — людские, финансовые, экономические — были безмерны. Падение престижа, серьезный подрыв всей системы власти, прежде всего в Европе, — все предвещало новый подъем освободительного движения и волну сепаратизма.

Но с другой стороны, можно было надеяться, что обретшие или укрепившие свою автономию народы всерьез займутся развитием государственности и на внутреннем фронте наступит более или менее длительная передышка. Хуже обстояло дело с сепаратизмом. Грозный египетский паша Мухаммед Али, чьи честолюбивые замыслы осуществились лишь частично, бросил вызов Османской империи. Войска во главе с Ибрагимом разгроми л итурецкую армию у Коньи (декабрь 1832 г.). Спасение Турция нашла у царя: Европа ахнула, обнаружив русский десант на Босфоре, правда, на его азиатском берегу. Египтянам пришлось удалиться. В Петербурге торжествовали: разгромленный и униженный султан запросил союза, который и был заключен в Ункяр-Искелеси (1833). В Зимнем дворце вообразили, что Высокая Порта — на царском поводке; ослепление длилось несколько лет. Льстецы от дипломатии кружили императору голову: «Наш августейший повелитель в состоянии повелевать Европой и будущим». В отчете МИД за 1833 г. выражалась надежда, что Ункяр-Искелесийский договор «раз и навсегда» положит конец колебаниям Турции в выборе союзников и узаконит право Петербурга на вмешательство в случае осложнения обстановки на Ближнем Востоке, а понятие «право» соседствовало с понятиями влияния и контроля.

Все это обернулось иллюзией. Британский кабинет счел, что ему брошен вызов. В англо-русском противоборстве наступил новый этап, в котором Лондон опирался на свое морское могущество, неисчислимые финансовые ресурсы, промышленную мощь, притягательные в глазах турецких реформаторов конституционные идеи и демократические традиции. Царизм оказался безоружным перед лицом этого арсенала новых средств, начавших оказывать решающее воздействие на внешнеполитический курс Высокой Порты. В 1838 г. она подписала с сент-джеймским кабинетом торговую конвенцию, распахнувшую османский рынок перед британскими товарами. Посол королевы Виктории стал играть первую скрипку в дипломатическом корпусе. Английские инструкторы вербовались на службу в турецкую армию и на флот. Осенью 1838 г. состоялись совместные англо-турецкие маневры близ устья Дарданелл, одновременно русская эскадра крейсировала у Босфора. Эти параллельные и взаимоугрожающие учения явились зримым признаком переориентации Высокой Порты.

В 1839–1840 гг. произошло ее новое столкновение с египетским пашой. Войска последнего под командованием Ибрагима разгромили турецкую армию в сражении у Нисиба, а капудан-паша изменил долгу и привел турецкий флот в египетский порт Александрия. Казалось, дни династии Османов сочтены. И тут вмешалась «Европа»: на самостоятельные действия царь Николай не решился. Порта получила коллективную ноту послов с извещением, что «достигнуто согласие между пятью державами по Восточному вопросу», и предлагавшую ей «воздержаться от какого-либо окончательного решения без их участия». «Совет» был воспринят покорно и безропотно: сил для сопротивления Ибрагиму не осталось, старый, опытный султан Махмуд II скончался, не выдержав выпавших на его долю испытаний, ему наследовал юноша, почти мальчик Абдул-Меджид. Демарш дипломатов обозначил зримую веху в истории Османской империи, — она утратила самостоятельность в проведении внешней политики и из субъекта международных отношений стала постепенно превращаться в их объект, уделом ее становились лавирование и игра на противоречиях между участниками европейского «концерта». С конфликтом они покончили быстро и решительно: англо-австрийская эскадра перерезала морские коммуникации Ибрагима. Царю очень хотелось принять участие в общей акции, но его под разными предлогами отговорили, не желая видеть андреевский флаг в Средиземном море. Подняли восстание ливанцы, возмущенные грабежами египетской армии, англо-австрийский десант отбросил ее от побережья. Оттесненный в безводную пустыню, Ибрагим начал отступление и привел «домой» жалкие остатки своих войск.

В 1840–1841 гг. в Лондоне были подписаны две конвенции о режиме черноморских Проливов. Они наглухо закрывались для военных кораблей всех страх, включая прибрежные. Российский флот был заперт в Черном море. Официальная Россия сдала позиции без борьбы и ушла в оборону по всей амплитуде балканских и ближневосточных дел. Турция же откатилась на позиции второстепенной державы. Ее представитель в переговорах вообще не участвовал, его пригласили лишь на подписание конвенции. Глава британского Форин оффис лорд Г. Дж. Пальмерстон рассудительно заметил: хоть османский посол стар и дряхл, «но он способен держать перо в руке и подписать свое имя».

Обрушившиеся беды убедили турецкого султана и Диван в необходимости перемен. Военно-феодальный строй доказал свою несостоятельность, сулил лишь прозябание и бесконечные внутренние конфликты. Ободрились реформаторы во главе с Решид-пашой, и к их голосу стали прислушиваться. Нечто вроде перемирия с христианскими подданными, расправа с албанскими феодалами и неудача самого влиятельного сепаратиста Мухаммеда Али дали центральной власти определенную передышку во времени. В 1834 г. последовала отмена спахийского держания, принадлежащие им поместья подлежали выкупу и превращались в собственность. В ноябре 1839 г. перед притихшей толпой, собравшейся у дворца Гюльхане («Обитель роз»), торжествующий Мустафа Решид-паша огласил султанский указ. Тут же рядом стоял новый владыка мусульман, 16-летний Аб-дул-Меджид. В гюльханейском указе провозглашались охрана жизни, достоинства и имущества всех жителей без различия религии, их равенство перед законом, отменялась разорительная для населения откупная система, вводилась гласность судопроизводства, открытым делался бюджет. Впервые в истории Османской империи закон объявлялся выше воли султана и отмене не подлежал. Начиналась эпоха танзимата (реформ).

Влияние на указ правовой системы Французской революции и кодексов Наполеона несомненно — недаром Решид побывал послом в Париже и Лондоне. Гражданское неполноправие христианского населения прекращалось (к сожалению, как показали события, на бумаге), категория «райа», опять-таки формально, перестала существовать.

Ветер перемен задул над Балканами. Началась эпоха реформ и накопления сил, выступавшая в многообразии и разнообразии ее национальных и региональных проявлений.

Сербия обрела автономию и избавилась от турецкого помещичьего землевладения; принадлежавшие сипахам чифтлики были выкуплены главным образом воеводами и старейшинами, превратившимися в прослойку «великашей», занимавшихся также торговлей и ростовщичеством. Но в целом Сербия стала страной крестьянской, крупные землевладельцы не играли здесь той же роли в социальной и политической жизни, что в Греции и Дунайских княжествах. Настал длительный экономический подъем, численность населения Сербии за 30 лет удвоилась, росли города, в них расцвели ремесла, включая требовавшие высокой квалификации (оружейное, типографское дело). Появились первые мануфактуры.

Правление властного и крутого Милоша Обреновича вызывало широкое недовольство. Уставобранители (сторонники конституции) настаивали на ограничении его прерогатив. Их борьба против князя увенчалась бегством последнего в 1842 г. и избранием на престол слабого, бесхарактерного, проведшего всю жизнь за границей Александра Карагеоргиевича, сына уже тогда легендарного героя. Был принят Гражданский законник, провозглашены равенство жителей перед законом, неприкосновенность личности и собственности, упорядочена судебная практика, выработана свобода торговли.

В 1844 г. министр Илия Гарашанин выработал «Начертание» — план освобождения всех населенных сербами земель Османской империи и их объединения вокруг княжества. О судьбе соплеменников, проживавших в габсбургской монархии, «Начертание» благоразумно умалчивало.

Правление уставобранителей выродилось в олигархический режим «великашей», против него выступили либералы, которые представляли нарождавшуюся торгово-промышленную буржуазию и интеллигенцию и настаивали на ограничении княжеской власти и предоставлении законодательных полномочий скупщине.

20-40-е годы XIX в. — время быстрого развития сербской культуры. Корифеем ее возрождения являлся Вук Караджич — писатель, общественный деятель, собиратель памятников устного творчества, реформатор литературного языка на народной основе; до него в письменности господствовал славяно-сербский язык, представлявший собой смесь разговорного и церковнославянского. Он издавал сборники сказок, песен и пословиц, выпустил словарь, содержавший 20 тыс. слов, создал труды по истории Сербии, Боснии и Черногории. Выработанное Караджичем правописание было признано официальным при его жизни, а в 1850 г. представители сербской и хорватской интеллигенции подписали соглашение о создании единого сербо-хорватского литературного языка (на основе двух алфавитов — кириллицы и латинского).

30-е годы ознаменовались открытием первой в стране типографии, что способствовало развитию книгопечатания и появлению газет и журналов. Начальные школы насчитывались сотнями, были открыты несколько гимназий, народная библиотека, военная академия, развернуло работу общество сербской ело-вескости. Сербская культура, столетиями передававшаяся из уст в уста и в летописях, обрела прочный фундамент письменности.

В Черногории доминировала личность митрополита Петра II Негоша, духовного и светского главы. Стремясь преодолеть племенную разобщенность, он учредил правительственный сенат как высший государственный орган, создал военно-полицейские силы, гвардию и перяников (телохранителей), ввел налоги, что несколько упорядочило состояние дел, хотя неизжитые родоплеменные обычаи, такие, как кровная месть и побратимство, затрудняли государственное строительство. Скудость ресурсов, частые неурожаи, когда от голода спасала лишь поступавшая из России субсидия, превращали жизнь черногорцев в сплошное испытание. Посылаемые в горную страну российские дипломаты выходили за рамки чисто служебных функций, привлекая внимание и двора и общественности к «преданной России далекой и прекрасной земле».

Османская империя черногорской независимости не признавала, официально проведенной границы не существовало, в порубежье постоянно происходили столкновения; черногорцы пытались пробиться к побережью Адриатики, что облегчило бы их связи с внешним миром, включая экономические.

Петр Петрович Негош входит в число крупнейших поэтов, писавших на сербском языке. Вершина его творчества — поэма «Горный венец», в которой он прославил несгибаемый дух и свободолюбие своих сородичей. Усилиями Негоша просвещение сделало первые шаги на черногорской земле — открылись светские школы, заработала типография.

Болгарский народ непосредственных выгод от заключения Адрианопольского мира не получил. Но наступившие перемены ощущались и в Болгарии: с 1834 г. начался переход спахийских земель в собственность государства и в наследственное владение крестьян, лично свободных, однако обремененных многочисленными налогами и повинностями. Но помещичье сословие в Болгарии исчезло. В городах и селах развивалось ремесленное суконное, кожевенное, обувное, шнуровое, тележное и кузнечное производство. В 1834 г. появилась первая фабрика, поставлявшая сукно для турецкой армии. Прочные позиции заняла торгово-ростовщическая буржуазия (чорбаджии), но значительным влиянием в обществе, а потом и в государстве пользовались владельцы небольших мастерских, лавок и постоялых дворов. В сравнении с этнически турецкими районами болгарские земли выделялись значительно более высоким развитием экономики, а население — зажиточностью.

Но нахождение рядом с жизненными нервами империи имело и минусы, ибо влекло за собой бдительный надзор центральной власти и быстрое и беспощадное подавление локальных восстаний, которых в ЗО-4О-е годы произошло несколько. У болгар не существовало по соседству, в христианских государствах, совместно проживавших компактных масс сородичей, как у сербов и румын, или разветвленной диаспоры, как у греков. Все это в определенной степени замедляло и затрудняло восприятие западноевропейской общественной мысли и конституционных идей. Преобладали связи с Россией, открывшей свои учебные заведения, сперва духовные, затем университеты, а позднее и военные, для болгарских выходцев.

Болгария после Адрианопольского мира пережила своего рода рывок в деле образования и просвещения. В 1824 г. вышел из печати первый букварь на болгарском языке, через 10 лет в Габрове появилась первая школа с преподаванием на родном языке, к 1850 г. таких школ насчитывалось уже более ста. Грамотность распространилась не только среди горожан, но и среди крестьян. Шло вытеснение преподавания на греческом языке, ранее доминировавшего среди немногочисленной элиты общества. Греческое культурное влияние стало восприниматься как засилье, чему способствовало полное церковное подчинение Константинопольской патриархии; не только высшие иерархи, но и многие священники в Болгарии были греками, и богослужение велось на греческом языке, непонятном для верующих. Широкий размах получило движение за создание своей самостоятельной автокефальной церкви. Это была особая форма национального движения, которое развивалось по двум направлениям — против османского владычества и против греческого засилья в культуре. Подъем образовательного уровня народа, появление национальной интеллигенции — учителей, врачей, священников, представителей средних классов, обращение к прошлому, к средним векам, когда Болгарские царства бросали вызов «самой» Византийской империи, составили содержание своеобразного этапа национального возрождения, когда зрели силы, накапливался потенциал для открытого вызова сюзерену.

Болгары, как и другие балканские народы, использовали предоставленные режимом танзимата возможности для укрепления своих экономических и культурных позиций. Но это рассматривалось не как способ сделать существование сносным и даже равноправным в реформированной султанской державы, а как ступень в освобождении от ее власти. Благие намерения сераля и канцелярии великого визиря увядали на длинном пути претворения их в жизнь, наталкиваясь на произвол и казнокрадство пашей, ортодоксальную непримиримость духовенства, фанатизм мусульманских низов. В реформирование империи православное население не верило. Всегда существовавшее религиозное размежевание стало обретать черты цивилизационной отчужденности. Образованная и мыслящая элита балканского общества усматривала путь к обновлению в том, что тогда называлось европеизацией и модернизацией. Наличие связанных с османской системой управления социальных групп (фанариоты, часть высшего греческого духовенства, компрадорская буржуазия, те же чорбаджии в Болгарии), стоявших на позициях приспособления и компромисса, не меняло общей картины балканского Возрождения.

Имели место и случаи региональной исключительности. К ним относилась прежде всего Албания. Традиционно все три населявшие ее общины — мусульмане, православные и католики — жили в мире и согласии. Религиозной нетерпимости социум не знал, сознание этнической общности превалировало над расхождениями в вере. В политической жизни доминировали феодалы-мусульмане, влиятельные в турецком государственном аппарате и в армии, нередко достигавшие высших ступеней служебной иерархии. Знаменем времени, показателем кризиса служило появление очагов сепаратизма, таких, как Янинский и Шкодринский пашалыки. Албанцем был и египетский властитель Мухаммед Али. Разгром и убийство Али-паши Тепелены, усмирение рода Бушати не принесли «успокоения». В населенные албанцами районы были присланы турецкие чиновники, не знавшие местных условий и посягнувшие на власть влиятельных феодальных семей. Отмена военно-феодальной системы ударила по их интересам: они лишались административных и финансовых функций, в первую очередь права собирать налоги. Численно преобладавшее мусульманское население восприняло танзимат как «гяурскую затею», посягательство на образ жизни, освященный Кораном и шариатом. Нужен был лишь повод, чтобы скопившееся недовольство вспыхнуло огнем восстания. Таковым стала попытка провести в Северной Албании рекрутский набор (1835), — раньше же немаловажным источником дохода для молодежи являлось наемничество. Беги подняли народ на вооруженное сопротивление, которое было с трудом подавлено, а сам набор отменен. Оппозиция реформам продолжалась и в дальнейшем, их внедрение в жизнь сопровождалось утяжелением налогов и осуществлялось алчными мздоимцами-чиновниками. В 40-е годы локальные восстания прокатились по Южной Албании. Давать им однозначно негативную оценку как оппозиции «справа», против прогрессивного по своей сути курса, за сохранение родной старины и застоя, все же нельзя. Албанская историография относит к этому времени начало национального Возрождения. Росли чувства этнической общности, наличия специфического круга интересов, своего «я» в экономике, политике и культуре. В 1836 г. Наум Векильхарджи (1797–1866) обратился к соотечественникам с «Энцикликой», в которой призывал бороться за развитие родного языка и просвещения на нем. Позднее он издал албанский букварь на основе славянского алфавита, получивший широкое распространение в стране. В Корче ремесленники, торговцы, немногие еще представители интеллигенции собрали средства на открытие первой школы с преподаванием на родном языке и типографии. Дружными усилиями турецких чиновников и греческого духовенства план был сорван, и все же попытка оторваться от османской пуповины была налицо.

В Греции 30-40-е годы прошли под знаком становления государственности. Тяжелые неудачи на последних этапах революции убедили ее руководителей, что без прочной опоры на «великие» державы восстание обречено на провал. Пришлось им умерять свою программу, отказаться от объединения всех этнических земель, расстаться с республиканскими мечтаниями: ни самодержавие, ни режим Реставрации во Франции, ни британский кабинет, которым они вручили свою судьбу, не стали бы утверждать Эллинскую республику. В греческом обществе образовались три партии — «русская», «английская» и «французская». Временным президентом страны в 1827 г. стал Иоанн Каподистрия, человек выдающихся дарований, корфиот по происхождению, приглашенный Александром I на дипломатическую службу и достигший высокого поста статс-секретаря. Его избрание отразило надежду на помощь России, что и оправдалось. Но ориентация Каподистрии на Петербург вызвала недовольство прозападных кругов, и в 1831 г. он пал жертвой покушения. Раздававшиеся из Зимнего дворца предостережения против опасностей конституционализма, «демагогии», либерализма отнюдь не способствовали росту российского престижа. Политическую битву за влияние в Греции царские сановники проиграли.

Лондонские совещания о государственном устройстве Греции проходили в обстановке резких столкновений. Британцы, оберегавшие Порту от излишних, по их мнению, потерь, настояли на проведении границы по линии Волос-Арта, предоставив Греции лишь южную часть Балканского полуострова. Она была объявлена независимым королевством (3 февраля 1830 г.), на трон пригласили 17-летнего баварского принца Оттона из династии Виттельсбахов, слывшей фи-лэллинской. Николай I страстно желал перехода Оттона в православие; хлопотами занялась несколько странная для такого богоугодного дела дипломатическая троица — лютеранин Х. А. Ливен, католик А. А. Матушевич и носитель совсем уж экзотического для России англиканства К. В. Нессельроде. Естественно, ничего у них не вышло.

Оттон прибыл в Афины на британском военном корабле, снабженный деньгами в виде займа от трех держав и сопровождаемый трехтысячным отрядом баварцев, чтобы бушевавшие в стране страсти не переросли в гражданскую войну. Началось «баварское правление»; министерские посты заяли привезенные королем с родины и не знавшие ни местных условий, ни традиций немцы. Царю пришлось скоро убедиться, что в его услугах больше не нуждаются. Король не пожелал даже лично принять явившегося к нему с прощальным визитом российского адмирала Л. М. Гейдена, отправив к заслуженному флотоводцу, участнику Нава-ринского сражения своего адъютанта.

Возмужав, Оттон стал проявлять все признаки склонности к личной власти. Принять православие он так и не пожелал, его брак с принцессой Амелией оказался бездетным, вопрос о религии наследника отпал сам собой. В стране росло недовольство авторитарным правлением Оттона и его баварских ставленников. Земли османских феодалов после провозглашения независимости перешли к государству, лишь часть их распределили среди крестьян. Деревня требовала земли, отстраненная от власти национальная буржуазия находилась в оппозиции к режиму. 14 сентября 1843 г. восстал афинский гарнизон под лозунгом устранения министров-баварцев и демократизации государственного строя. Движение увенчалось успехом: министры получили отставку, баварские полки отправлены на родину, Национальное собрание приняло новую конституцию, установившую двухпалатный парламент, цензовую избирательную систему и ответственность министров перед парламентом.

В обществе не проходила боль в связи с ущербным для него решением территориального вопроса: бóльшая часть греков жили вне пределов королевства. В 1844 г. И. Коллетис выступил в парламенте с речью, сформулировав в ней «великую («мегали») идею»: королевство — лишь малая и самая бедная часть Греции; Греция — везде, где живут греки.

«Мегали идея» прочно вошла в национальное сознание; прогрессивное в основе своей требование объединения национальных земель в «мегалистском варианте» несло в себе зародыш шовинизма, ибо заключало посягательство на территории с уже давно смешанным, а то и чужеродным по преимуществу населением.

Провозглашение «мегали идеи» вызвало тревогу у защитников доктрины статус-кво. Самый именитый из них британский министр иностранных дел Г. Дж. Пальмерстон сравнивал Коллетиса с Али-пашой Янинским. Недовольство возросло в связи с начавшимся на Ионических островах (тогда колонии Великобритании) движением за присоединение к Греции. Нужен был лишь повод для разжигания конфликта. Пальмерстон раздул до международного масштаба досадный, но в сущности смехотворно мелкий инцидент.

На пасху 1847 г. толпа афинян ворвалась в дом португальского еврея Д. Пачифико; была поломана кое-какая мебель, исчезли 15 книг, сам хозяин с семьей не пострадал. Он оценил свои потери в 50 ф. ст. Но тут обнаружилось, что Пачифико родился на острове Гибралтар и, стало быть, являлся подданным британской короны. Ободренный Пачифико увеличил свои претензии более чем в 100 раз. Британский Форин оффис добавил к его иску еще пять дел, а адмиралтейство направило в эгейские воды грозную эскадру — 14 кораблей, 730 пушек, 8 тыс. матросов и солдат на борту. Начались блокада берегов, захват судов в «возмещение» убытков. К. В. Нессельроде и его французский коллега уговаривали Пальмерстона прекратить разбой и не обходиться столь жестоко с маленькой покровительствуемой страной, но без малейшего эффекта. В Афинах начались перебои со снабжением, цены поползли вверх, и греки сдались.

Парламент устроил Пальмерстону триумф. Члены палаты общин излили свои греко- и русофобские чувства: «поддельная греческая монархия» — всего лишь русская марионетка, которую надо поставить на место, а заодно положить конец «иезуитским маневрам московских крючкотворцев» (это о Нессельроде) и дать отпор «казачьему господству». Пальмерстон витийствовал ночь напролет, представив Грецию в столь мрачном свете, что оставалось лишь изумляться голубиной кротости правительства ее величества, молча сносившего все инсинуации. Воздав славу британской демократии, он заверил, что каждый подданный короны может полагаться на «британское око и твердую руку».

Добившись капитуляции Афин по всей линии, Пальмерстон смягчился; претензии были снижены более чем в 100 раз. Греция притихла — ей было не до усвоения уроков 1848 г.

В начале 30-х годов Дунайскими княжествами управляла русская администрация во главе с просвещенным вельможей П. Д. Киселевым, смолоду близким к декабристам. Пришлось преодолевать последствия военной разрухи, бороться с эпидемией чумы. Сражение с «черной смертью» способствовало созданию медицинской службы и сети карантинов. Произошла отмена внутренних таможен, введена свобода торговли с зарубежьем, воссозданы национальные вооруженные силы, в 1831–1832 гг. приняты почти идентичные для двух княжеств «Органические регламенты» — конституционные акты, определявшие государственный и административный строй, правопорядок, аграрные отношения и положение разных классов в обществе. По ним вводился принцип разделения властей, учреждались министерства, прокуратура и адвокатура, полиция, ранее содержавшая себя сама за счет поборов с населения, переводилась на жалованье, провозглашалось право купечества на предпринимательство.

Но «регламенты» несли в себе зерно собственной гибели, причем быстрой. Они были составлены комиссиями из «великих бояр», сочетавших в своем лице крупных землевладельцев и высшее служебное сословие. Крестьянские наделы по «регламентам» сокращались, а барщина и оброк увеличивались, причем в такой степени, что это побудило Карла Маркса назвать аграрные разделы «регламентов» «кодексом барщинных работ». Маркс, однако, не принял во внимание изменение формы присвоения феодальной ренты: раньше она взималась главным образом централизованно, в виде налогов в казну и оттуда боярам как служилому сословию; по «регламентам» бояре стали получать ее непосредственно как помещики. Положение крестьян действительно ухудшилось, хотя и не в столь со-крушающе мрачной степени.

Но и при сохранении феодальных основ упорядочение государственного строя и проведение реформ обеспечили вступление Молдавии и Валахии в полосу подъема. Посевные площади выросли за десятилетие соответственно в полтора и два раза, бурно рос вывоз зерна за рубеж. Увеличивалось ремесленное производство, появились первые мануфактуры и фабрики. Но торговая буржуазия продолжала оставаться слабой, в социальной жизни и политике безраздельно доминировали помещики; статус крупного землевладельца традиционно оставался престижным, и нувориши стремились сблизиться с ними и влиться в ряды «благородных».

Ослабление уз зависимости от Порты, фактическая полная внутренняя самостоятельность и быстрый хозяйственный подъем сопровождались расцветом культуры и рождением национальной интеллигенции. Выходили газеты, ширилась сеть учебных заведений с преподаванием на родном языке (раньше преобладали «греческие» школы). В Яссах и Бухаресте открылись «академии» — очаги высшего образования, предшественники университетов. Шел активный поиск материалов в архивах, издавались летописи. «Образ прошлого», слава предков, сражавшихся с турецкими завоевателями, пробуждали стремление к полному освобождению. Литература приобрела антифеодальную направленность и выдвинула такие крупные имена, как В. Александри, А. Руссо, Ч. Боллиак. Молодежь устремилась в поисках знаний за рубеж, причем в отличие от славян путь молодых румын лежал не в Москву и Петербург, а в Гейдельберг, Берлин, Брюссель и прежде всего в Париж. «Латинская сестра» — Франция пользовалась ореолом светоча просвещения, сокровищницы прогрессивных идей. «Дома» ревнители латинского происхождения румын приступили к изгнанию из языка давно и прочно вошедших в его состав слов славянского корня, начался поход против кириллицы, которая к тому времени уже 300 лет исправно обслуживала письменность.

Политическая жизнь протекала бурно, хотя в нее вовлекался лишь малый процент грамотных жителей. Ссорились все со всеми: князья — с крупным боярством, последнее — с мелким, зарождавшееся демократическое движение выступало против боярской привилегии на власть и освобождение от налогов. Посаженные на престолы по соглашению между Стамбулом и Петербургом господари осуществляли управление в интересах окружавшей их камарильи, раздавая теплые местечки в органах власти, закрывая глаза на взяточничество и произвол и лихоимствуя сами. Особенно отличался молдавский князь Михаил Стурдза, смолоду подвизавшийся на ниве просвещения, но превратившийся на троне в лихоимца и деспота, который устроил широкую распродажу боярских званий. Поскольку самодержавие опиралось в княжествах на консервативное боярство и господарей, оппозиция приняла политический характер, ее стали называть «национальной партией», видеть в ней радетеля государственных интересов, а царизм рассматривать как своего рода гаранта полуфеодальных прогнивших устоев, режима привилегий и злоупотреблений. Экономический подъем не мог быть длительным на «боярской основе»; примитивная обработка земли требовала введения в оборот все новых площадей, и уже в 60-е годы их стало не хватать, крестьянство бедствовало, налаженная кредитная система отсутствовала, о банках имели лишь отдаленное представление, на рынке циркулировало 70 видов монет; утопической оказалась надежда на проведение буржуазных реформ силами крупных феодалов. Восторженно принятые «Органические регламенты» превратились в объект резкой критики. Графа П. Д. Киселева при его отъезде из Бухареста провожала восторженная толпа, его именем назвали красивейшую улицу валашской столицы. А через 10 лет на официальную Россию стали смотреть как на злейшего врага.

Господари установили режим цензуры и полицейских преследований. Оппозиция была представлена поэтому в виде кружков (что отражало и ее малочисленность), чья деятельность выливалась в заговоры. Программы их разнились — от стремления ограничить княжеский произвол, уравнять в правах крупное и мелкое боярство до требований национального освобождения, введения равенства граждан перед законом. В 1843 г. в Валахии появилось тайное общество «Фрэ-цие» («Братство»), выдвинувшее лозунги ликвидации феодальных привилегий, наделения крестьян землей за выкуп, национального освобождения и демократизации государственного и общественного строя.

Силой вещей Дунайские княжества оказались готовыми к восприятию исходивших из Франции импульсов революции 1848 г.

Восточный рубеж революции в 1848 году. В Молдавии оппозиция правлению господаря Михаила Стурдзы проявилась на собрании 27 марта / 8 апреля 1848 г. в ясской гостинице «Петербург». Оно приняло «Петицию-прокламацию» с призывом к соблюдению «Органического регламента», гарантии неприкосновенности личности, к отмене телесных наказаний и цензуры, к созданию ответственного министерства. Глухо говорилось о необходимости улучшить положение крестьян. Документ отражал неоднородность взглядов собравшихся, о чем говорили такие несовместимые пункты, как верность «регламенту», что отражало мнение боярства, и требование ответственного министерства.

Растерявшийся в первые дни господарь Михаил Стурдза уловил внутреннюю слабость движения; «зачинщики» («люди с мятежным складом ума») были схвачены или бежали за рубеж. Впоследствии видный румынский политический деятель Михаил Когэлничану, находясь в Черновцах, составил «Пожелания национальной партии в Молдове», предусматривавшие равенство политических и гражданских прав, личную свободу, предоставление крестьянам земли за выкуп. Ключом к решению всех проблем он считал объединение двух княжеств, без чего, по его мнению, «рухнет все национальное здание»; уроки легко подавленного выступления в Молдавии показали, что путь к прогрессу лежит через унию. В само княжество вступили царские войска, что не обошлось без недоразумения.

Официальную Россию принято считать оплотом европейской реакции, готовым наслать тучи «казаков» на возмутителей порядка. Это не совсем так. Крылатую фразу «Седлайте коней, господа!», будто бы произнесенную Николаем I на балу у наследника престола при вести о восстании в Париже, никто из присутствовавших не уловил, ничего, кроме «невнятных для слушателей восклицаний», до них не донеслось. На то, чтобы сконцентрировать армию на границе, понадобилось бы около трех месяцев, еще столько же — чтобы добрести до очага мятежа.

Царские войска вступили в Молдавию 28 июня/10 июля, можно сказать, по недоразумению, не имея на это приказа из Петербурга, а по распоряжению комиссара, направленного в княжество для того, чтобы разобраться с делами. Тот, «испуганный смутами в Валахии», «сам от себя» пошел на этот шаг. «Не убежден в сей необходимости и опасаюсь больших затруднений», — тревожился Николай. Расстроенный генерал, исправный служака, решив, что ослушался воли императора, пустил себе пулю в лоб.

Между тем события в Валахии принимали грозный оборот. Пылкая молодежь, обучавшаяся во французских университетах, устремилась на родину делать революцию. Она получила благословение поэта Ламартина, оказавшегося в кресле министра иностранных дел Франции. Вдохновленные и окрыленные примером «латинской сестры», юноши не обратили внимания на то, что конкретной помощи министр не обещал.

9/21 июня в селении Ислаз перед толпой крестьян и выстроившейся ротой солдат была зачитана программа (Ислазская прокламация), предусматривавшая административную и законодательную самостоятельность (т. е. автономию), равенство граждан перед законом, отмену титулов и рангов (ликвидацию боярства), свободу слова, собраний и печати, образование ответственного министерства, введение прогрессивного подоходного налога, бесплатное обучение детей до 12 лет, «прямые, свободные и широкие выборы». Господарь должен был избираться на пять лет и превращался, по сути дела, в президента республики. Это был выдающийся документ буржуазно-демократического содержания, основанный на идеях Просвещения и Французской революции. Прошло более полустолетия, прежде чем эти идеи стали воплощаться в жизнь на Балканах.

Через два дня поднялось население Бухареста. Перепуганный князь Георге Бибеску покинул страну. Восторженный Константин Росетти ликовал: «Бояре, священники, торговцы, ремесленники — все обнимаются, кричат и плачут от радости, и нет человека в Бухаресте, который не участвовал бы в общем торжестве».

Иллюзии насчет будто бы наступившего братства быстро развеялись. По столице распространялись слухи о надвигавшемся вторжении русских войск. Временное правительство, не взяв на себя труд их проверить, бежало на север, в Карпаты. Воспользовавшись его бегством, подняли мятеж реакционные бояре и офицеры. Население само, без помощи властей, его подавило: солдаты отказались стрелять в ворвавшуюся в казармы толпу. Пристыженные министры, вернувшись из бегства, вновь приступили к работе: были отменены боярские звания и привилегии, провозглашены гражданские свободы, «иноверцы» получили равноправие, созданы комиссии по подготовке реформ в области администрации, финансов и судоустройства. Но вопросом вопросов оставался аграрный: поголовно неграмотное крестьянство свободой печати не интересовалось, а свободу слова осуществляло в шинке. Созданная для обсуждения аграрной проблемы комиссия из селян и помещиков зашла в тупик, последние не желали поступаться своими угодьями. Правительство оказалось неспособным решить единственно волновавший большинство населения вопрос. Боярское происхождение министров, тесные связи торговцев с крупной земельной собственностью, нежелание посягать на «священную и неприкосновенную» обрекали правительство на беспомощность; оно просило «братьев-крестьян» набраться терпения, а «братьев-помещиков» расстаться с частью своих земель. Призыв немногих революционеров во главе с Николае Бэлческу «не медлить» отклика не встретил; социальная база революции сузилась.

А над Валахией нависали тучи интервенции. В Петербурге обратили внимание на слабости движения: фальшивый слух о вступлении русской армии породил у вождей «панический страх», что давало представление о том сопротивлении, которое могло быть оказано, — «дух мятежа» в массы не проник.

И все же участвовать в расправе над Валахией не хотелось, — это бросало тень на благостный образ царя — покровителя православных и защитника их прав и неминуемо подрывало престиж официальной России. Возникла мысль поручить это грязное и неприятное дело туркам: император был готов предоставить все заботы по восстановлению «законного порядка» в Валахии султану Абдул-Меджиду. Смущало одно немаловажное обстоятельство: «каковы бы ни были иллюзии» относительно прогресса Турции на пути цивилизации, ее «войска сохраняют свои традиционные нравы и предаются самым разнузданным эксцессам, когда их используют против христианских народов». Османское вторжение «погрузит эту страну в слезы, печаль и нищету», и жители «поднимутся как один человек с оружием в руках против ненавистного нашествия». Канцлер К. В. Нессельроде настаивал на «мудром, благожелательном и справедливом отношении» властей и армии к христианским подданым, сам не веря в эффективность своих советов.

Османская империя не торопилась, надеясь использовать события для подрыва позиций соперника. Валашское правительство вообразило, что можно воспользоваться недоверием и расхождением во взглядах между двумя дворами и повести большую игру на их противоречиях; оно поставило во главу угла своей политики освобождение от покровительства России и подчеркнуто лояльно относилось к Порте, не скупясь на заверения в преданности самому деспотическому режиму в Европе, что сильно подпортило его репутацию в демократических кругах. В Стамбул поспешно отправили дань, с выплатой которой не спешил князь Георге Бибеску, а вслед за ней — проект конституции на утверждение.

В Стамбуле понимали, что в конечном счете Валашская республика выйдет из повиновения; Порта конституцию не утвердила и добилась самороспуска временного правительства. В обстановке безвластия произошло вторжение в Валахию турецких войск, 13/25 сентября они вступили в Бухарест, разогнав собравшуюся у заставы толпу и расправившись с ротой пожарных, оказавшей упорное сопротивление. Остатки революционных сил, сосредоточенных в лагере Рукер в Карпатах, разошлись по домам. В Петербурге оказались правы, не предвидя серьезного сопротивления карателям. Решение Николая I о вводе своих войск в Валахию турки встретили кисло, «с видом покорности судьбе», но без возражений, понимая, что царь не позволит им бесконтрольно хозяйничать в княжествах.

В следующем, 1849 г. оба двора заключили Балта-Лиманскую конвенцию, назначив в Молдавию и Валахию новых господарей и восстановив действие «Органических регламентов», — иными словами, попытались продлить жизнь полуфеодального строя. В страхе перед революцией царизм не остановился перед попранием государственных интересов России и даже традиционного курса ее политики. «Русская партия» в княжествах сошла на нет.

Глава 3 ЛИБЕРАЛЬНЫЕ РЕВОЛЮЦИИ 20-х — НАЧАЛА 40-х ГОДОВ XIX ВЕКА

После Реставрации в Испании наступила эпоха, когда тайные ячейки либералов представляли собой островки среди океана традиционализма. Их заговоры с целью принудить монарха присягнуть конституции в течение долгого времени не увенчивались успехом.

Жесткий правительственный террор принуждал оппозицию к строгой секретности. В столице, портовых городах и провинциальных центрах действовали многочисленные тайные организации типа масонских лож и сект карбонариев.

Начиная с 1814 г. один за другим следовали заговоры, во главе которых стояли военные — герои освободительной войны, однако все попытки поднять восстание против абсолютизма закончились неудачей: генерал Мина, потерпев поражение, бежал во Францию; Порлье, провозгласивший в 1815 г. конституцию в Ла-Корунье, был обезглавлен; В. Ричард, пытавшийся силой захватить короля в 1816 г., повешен; генерал Ласи, стремившийся поднять восстание в Каталонии в 1817 г., расстрелян; полковник Видаль и его единомышленники после раскрытия заговора в 1819 г. также казнены. Заговор, который возглавил подполковник Ри-его, постигла иная судьба.

Рафаэль Риего-и-Нуньес родился в 1785 г., участвовал в борьбе против наполеоновского нашествия, провел в плену во Франции с 1808 по 1815 г., где вступил в масонскую ложу.

Восстание началось в Сан Хуан де Кабесас близ Кадиса, где был расквартирован астурийский полк, входивший в экспедиционный корпус, предназначенный для борьбы с провозгласившими независимость бывшими испанскими владениями в Новом Свете. На другой день к восстанию присоединился со своим полком Кирога.

Знаменем восставших была Конституция 1812 г. 27 января колонна, насчитывавшая 2 тыс. человек, начала марш по Андалусии. Но население, на поддержку которого рассчитывал Риего, осталось равнодушным к его призывам; колонна таяла, и, когда от нее осталось всего несколько десятков человек, пришло известие о восстании в Мадриде.

Начавшись как военное «пронунсиаменто», движение стремительно приобретало характер городской революции; 6 марта в Мадриде толпы народа заполнили улицы, требуя восстановления Конституции 1812 г. Военный губернатор Мадрида генерал Бальестерос отказался выполнить приказ открыть огонь, сославшись на настроения в армии. На другой день Фердинанд VII признал конституцию и дал указание опубликовать в «La Gazeta», официозе правительства, декрет о созыве кортесов. После шестилетнего перерыва, кортесы открылись 9 июня 1820 г. Так началось «конституционное трехлетье».

Консультативная хунта, созванная еще до открытия заседаний кортесов, потребовала от короля свободы для политических заключенных и возвращения на родину изгнанников, в их числе и сторонников короля Жозефа, так называемых «офранцуженных». Мученики 1814 г., только что освобожденные из тюрем, составили первое конституционное правительство.

Весьма озабоченные плачевным состоянием бюджета, обремененного громадным государственным долгом, депутаты подчинили свою деятельность прежде всего поискам средств на пополнение государственной казны. Америка уже перестала служить источником финансовых поступлений, приходилось искать иные ресурсы. Заем в 200 млн реалов, предоставленный банками Парижа и Лондона, не покрывал растущего дефицита. Что касается внутренних ресурсов, то взоры депутатов обратились сразу же к имуществу церкви. 1 октября 1820 г. был принят «Закон о монастырях», предписавший закрытие всех военно-религиозных орденов, а также монастырей, в которых число монахов было менее 24. Их имущество объявлялось достоянием нации и шло на погашение государственного долга. Была сокращена вдвое церковная десятина, оставшаяся половина также предназначалась на покрытие государственного долга. Это не могло не вызвать враждебность церкви. Папский нунций покинул страну, а Ватикан отказался принять в качестве посла падре Вильянуева.

2 октября 1820 г. были приняты законы, отменившие майорат и упразднившие сеньориальный режим, а также изданы распоряжения о продаже пустошей и части королевских владений. Половина средств, вырученных от этих продаж, шла на погашение государственного долга, половина — на правах семейной собственности передавалась солдатам и безземельным крестьянам. В течение 1820–1823 гг. были отменены внутренние таможни, упразднена монополия на соль и табак, распущены цехи. Генеральный регламент об образовании 1821 г. ввел разделение на начальное, среднее и университетское. Был учрежден специальный «трибунал», состоявший из наиболее видных профессоров, для присвоения академических знаний. Был принят Уголовный кодекс; начало осуществляться новое административное деление страны на 52 провинции.

Бурная деятельность непрерывно заседавших кортесов не внесла существенных корректив в то состояние безразличия и даже враждебности, которое испытывало огромное большинство сельского населения к новым законам, так как они не способстствовали немедленному улучшению его материального положения. Для этого должно было пройти время. К тому же такие меры, как продажа монастырских земель, были крайне непопулярны, ибо новые владельцы земли были гораздо менее снисходительны к арендаторам, нежели монахи. Повышение арендной платы и сгон старых арендаторов-должников с земли, веками ими обрабатываемой, способствовали усилению враждебности сельского населения. Эпидемия холеры и засуха 1821 г. были использованы сельским духовенством в его агитации против правительства и кортесов, что усугубило разрыв между жителями крупных городов, на которые опиралась власть, и основным сельским населением страны.

Очень скоро обнаружились глубокие расхождения между деятелями 1812 г., так называемыми «модерадос» («умеренными») и молодыми депутатами, вышедшими из подпольных групп карбонариев и масонских лож, или «экзальрадос» («восторженными»). Споры выплеснулись из стен кортесов на площади Мадрида и Барселоны, Мурсии и Арагона, перенеслись в клубы радикально настроенной молодежи и покрывшие страну «патриотические общества». Среди них особой известностью пользовались клубы «Сыны Падильи», «Мальтийский клуб» и клуб «Ла Фонтана де Оро», руководимый Риего.

Движения как сторонников преобразований, так и их антагонистов были четко локализованы в географическом отношении: за исключением жителей крупных городов, подавляющая часть населения страны исповедовала кредо традиционализма.

Еще в 1821 г. в Галисии была создана «апостольская хунта». Год спустя «апостольские хунты», или «хунты веры», покрыли всю Каталонию, Наварру и Бискайю. Центром контрнаступления абсолютистов стал город Сео-де-Урхель. И к началу 1822 г. страна была объята гражданской войной, принявшей с самого начала ожесточенный характер.

Правительства либералов, как умеренных, так и радикалов, в своем противостоянии королю, его окружению и консервативной части кортесов надеялись на поддержку народа — «низших классов», как принято было их называть. Эта поддержка была остро необходима, когда началась иностранная интервенция. Но народные «низы» не только не откликнулись на призыв либералов, но, напротив, заняли откровенно враждебную позицию в их противостоянии с Фердинандом VII. В годы «конституционного трехлетья» не было прежней базы национального единства — необходимости противостояния французскому нашествию, разрушившему прежнюю государственность. Не было и религиозно-идеологической основы для единства нации, как это было в годы наполеоновских войн. Напротив, антиклерикальная политика правительства и кортесов «конституционного трехлетья» подогревала чувства, которые вели к расколу нации. Теперь же, когда «100 тысяч сынов Сан-Луиса», т. е. французские интервенты, во исполнение решений Веронского конгресса Священного союза от 7 апреля 1823 г. вторглись в Испанию, в отличие от 1808-1813 гг. они предстали как друзья и союзники Фердинанда VII.

Конституционалисты потерпели поражение. 7 ноября 1823 г. по приговору трибунала был казнен Риего, его участь разделили многие его сторонники. Испания вновь была отброшена к абсолютизму.

Режим Реставрации в Италии, при его несомненном сходстве с эпохой Реставрации в масштабах всей Европы, имел ряд специфических особенностей. В отличие от Франции, где возвращение на трон Бурбонов сопровождалось дарованием пусть весьма умеренной, но конституции, в итальянских государствах, в особенности в Пьемонте, Папской области и Неаполитанском королевстве, сами понятия «конституция» и «реформы» оказались под запретом, устраняя, вплоть до 40-х годов XIX в., легальные возможности деятельности оппозиционных сил. Тщетные попытки либеральных и демократических течений карбонаризма прорвать посредством вооруженных революционных выступлений в 1820–1821 и 1831 гг. удушливую атмосферу клерикального мракобесия, полицейского сыска и цензуры захлебнулись по многим причинам: из-за пассивности большинства жителей Неаполитанского королевства, Пьемонта и Папской области, разобщенности революционно-патриотических сил и выступлений, а главное — из-за прямого вооруженного вмешательства в итальянские дела Австрийской империи, объективно выполнявшей роль жандарма и всевластного контролера политической жизни итальянских государств.

В результате поражения революционных выступлений 20-30-х годов маятник политической жизни настолько сдвигался вправо, а жестокость репрессий и преследований была настолько велика, что даже члены Священного союза были вынуждены сдерживать итальянских властителей, дезавуировавших своими действиями обещанный Европе порядок. Но тем самым надежды на возможность реформирования монархо-клерикальных режимов оказывались весьма проблематичными, а перспектива объединения страны и обретения ею независимости в условиях сохранения Венской системы — явно нереальной.

Серьезным врагом дела независимости, свободы и единства Италии становились Австрийская империя и ее вездесущий канцлер Меттерних. Вплоть до 1848 г., возвестившего политическое банкротство его европейской и итальянской политики, Меттерних сохранял приверженность своему суждению об Италии как о простом географическом понятии. Меттерних убеждал и своих подчиненных, и европейских дипломатов в том, что в Италии отсутствуют реальные предпосылки политического объединения и перехода к представительным формам правления. Он мотивировал это глубокими различиями народов Италии, обусловленными долгими веками традиций, нравов и обычаев, и утверждал, что не может быть ничего абсурднее, чем желать амальгамировать их, уравнять и дать им одни и те же законы и установления.

Одним из важных аргументов в пользу поддержания раздробленности Италии и сохранения в неприкосновенности там монархических режимов было подчеркивание пагубности перемен на Апеннинском полуострове, в непосредственной близости к стратегически важным территориям Австрийской державы, для интересов империи.

Наряду с участием в разгроме с помощью регулярных войск революционно-патриотических выступлений в итальянских государствах австрийские власти использовали обширный арсенал средств давления на господствующие круги этих государств. В их числе были: многолетнее пребывание на части территорий австрийских частей и подписание военных соглашений с Пьемонтом и другими государствами, сохранение таможенных барьеров между итальянскими государственными образованиями, полицейские преследования за распространение либеральных зарубежных изданий, принудительная высылка за пределы Апеннинского полуострова оппозиционно настроенных представителей знати и интеллектуальной элиты, не говоря уже о лицах, заподозренных в конспиративно-заговорщической деятельности.

Ретроградная и тираническая система управления и регулирования общественной жизни при активном содействии австрийских правящих кругов возобладала в Пьемонте, Модене, Папской области и в Неаполитанском королевстве, тогда как в Тоскане и Парме курс монархических властителей был более умеренным. Повсеместно осуществлялось наступление на прогрессивное законодательство наполеоновской эпохи, усиливался полицейский произвол, деградировала система просвещения и правосудия.

Реставрация облегчила сплочение в большинстве итальянских государств консервативно-реакционного блока, в центре которого находились монархи и их окружение, дворянство, духовенство, значительная часть сельской и городской буржуазии, административно-чиновничий аппарат и высшее офицерство. На общем фоне засилья реакции редким консерватизмом отличалась политика королей Пьемонта — Виктора Эммануила и Карла Феличе, который царствовал в 1821–1831 гг. и за свои репрессии против участников революционных движений 1821 г. и поборников гражданских свобод получил прозвище «Жестокий».

Засильем реакции и клерикализма в Папской области была отмечена политика римских понтификов Льва XII (1823–1829), Пия VIII (1829–1830) и Григория XVI (1830–1846). В тщетной попытке сохранить светскую и духовную власть в своих традиционных владениях и усилить позиции на Апеннинском полуострове и в Европе эти папы выступали с резкой отповедью в адрес не только сторонников радикальной демократии и либерализма, но и весьма умеренных проявлений конституционализма и реформаторства, особенно в рядах католического духовенства. С их прямого поощрения активизировалась деятельность иезуитских конгрегаций в Италии, Франции, Испании и Австрийской империи, была установлена система полицейского сыска. Папские тюрьмы были переполнены жертвами террора, а порядки в них вызывали ужас в Европе. С поощрения папских властей разжигался религиозный фанатизм невежественных крестьянских масс в Романье (провинция Папской области), в соседнем герцогстве Модена, где поборником реакционной версии католицизма выступал герцог Франциск IV, и в других государствах.

Пособничеству папы была обязана кровавая резня в Романье в 1845–1846 гг. между санфедиетами и сторонниками реформ в папских владениях. Даже Меттерних был вынужден обратиться к Григорию XVI с призывом умерить репрессии, дабы не провоцировать революционных движений, грозивших опрокинуть папское государство. Не менее трагичным было положение в королевстве Обеих Сицилий (Неаполитанском королевстве), где сменявшие друг друга на престоле представители династии Бурбонов — Фердинанд, Франциск I и особенно Фердинанд II (1830–1859), вошедший в историю как «король-бомба», стремились устранить из истории Неаполитанского королевства и из общественного сознания память о событиях конца XVIII в., о преобразованиях времен наполеоновского господства и правления Мюрата, о революционном движении 1820–1821 гг., имевшем целью возродить на юге Италии конституционный режим.

Перекройка политической карты Италии после 1814 г. повлекла включение в состав Пьемонта бывшей Генуэзской республики, население которой вплоть до создания итальянского единого государства оставалось источником свободомыслия и оппозиции диктату Савойской династии. Объединение в рамках Ломбардо-Венецианского королевства довольно существенно разнившихся между собой двух областей (по уровню капиталистического и индустриального развития, по политической культуре и историческим традициям) затрудняло совместные действия против австрийского диктата населения Ломбардии и Венецианской области, включенных в состав Австрийской империи.

Гегемонистские претензии Пьемонта на господство в Северной Италии порождали немалые опасения сторонников борьбы за независимость в этих областях из-за перспективы стать жертвами централизаторской и бюрократической системы правления Савойской династии. Немалый клубок взаимных территориальных претензий и противоречивых экономических, политических и культурных интересов существовал между государствами Центральной Италии и Пьемонтом, Папской областью и Австрийской империей, не преминувшей утвердиться в центре Италии после подавления революционных выступлений 1831 г.

Королевство Обеих Сицилий разъедалось клубком противоречий: между центральным правительством и сепаратистскими силами в Сицилии, отказывавшимися признать власть Бурбонов, между крупными землевладельцами и крестьянскими массами Калабрии, Апулии и других провинций, между реакционной частью духовенства и поклонниками обладавшей глубокими корнями иллюминист-ской культуры, между сторонниками и противниками реформ, призванных вывести королевство из глубокого тупика.

Чем дольше основатели Священного союза и Венской системы отказывались от пересмотра своих подходов к итальянскому вопросу и искусственно сдерживали политические перемены на Апеннинском полуострове, тем сильнее сплетались в трудно разрешимый на путях реформ клубок интересы социальные и национальные, политические и экономические, государственные и духовные; тем острее разгоралась общественно-политическая дискуссия вокруг насущных проблем Италии и путей их решения; тем сложнее был перевод этих дискуссий в плоскость практических политических решений и действий.

Не следует завышать уровень зрелости национального самосознания и степень его распространения в народных толщах, равно как и меру способности карбонарского, мадзинистского и умеренно-либерального движений выступить выразителями интересов большинства населения итальянских государств. Карбонарское движение, сохраняя приверженность конспиративно-заговорщической тактике, отнюдь не приобрело подлинно общенационального характера. Оно несло тяжелые потери, дробясь на множество локальных повстанческих выступлений, террористических и пропагандистских акций. Его история, к изучению которой обращались многие исследователи, изобилует частыми провалами, нескоординированностью действий тайных обществ в масштабах отдельных государств и всей Италии. В орбиту их влияния тем не менее вовлекались люди из всех слоев населения: буржуа, лица свободных профессий, представители духовенства, в меньшей степени — дворянства, военные, прошедшие через школу наполеоновских войн либо служившие в регулярных частях Пьемонта и королевства Обеих Сицилий, социальные «низы».

Как бы ни были эклектичны программные положения карбонаризма, не приходится недооценивать роль и место карбонарских выступлений, в частности неаполитанской революции 1820–1821 гг. В ходе ее стали возможны принятие в этой части Италии конституции, провозглашение свободы печати и развитие политической журналистики, проведение парламентских выборов, созыв парламента и принятие им ряда социальных мер, в том числе снижение поземельного налога. Вместе с тем требования радикальных течений ликвидировать устои феодализма не были приняты во внимание, что затруднило привлечение на сторону конституционалистских сил крестьянства. Серьезной ошибкой неаполитанского правительства явилось подавление массовых выступлений в Сицилии из-за боязни раскола королевства. Это сыграло роковую роль в критические для судеб революции дни австрийского вторжения в Неаполитанское королевство, ускорив деморализацию армии и восстановление власти Бурбонов.

Несравненно более скромные масштабы приняли карбонарские выступления — по примеру юга страны — в Пьемонте и Папской области. Они охватили ряд городов — Турин, Геную, Александрию и др., приняли массовый характер в Марке и Романье, но так и не смогли нанести сколько-нибудь серьезный удар по реакционным силам. Совместными действиями австрийской армии и верных монархическим режимам войск эти выступления были подавлены. Наметилась опасная взаимосвязь между повстанческими, вооруженными формами борьбы за свободу и неистовством реакции при их разгроме. Правый радикализм питал радикализм революций, и, напротив, заговорщическо-конспиративный характер карбонаризма и других тайных обществ облегчал их изоляцию и дискредитацию в обществе и проведение ответных репрессий.

Новая вспышка революционаризма карбонарского типа в Центральной Италии в 1831 г. (Парма, Модена, Папская область) под воздействием революций во Франции и в Бельгии во многом повторила слабости и беды восстаний 1820–1821 гг. и вызвала глубокий кризис карбонаризма как идеологии и движения. Однако она прервала почти десятилетнее засилье реакции на Апеннинском полуострове, ускорив формирование двух направлений освободительного движения — демократического в виде мадзинизма и близких ему по духу радикальных течений и организаций и «умеренного», которому выпало сыграть важную роль сначала в революции 1848–1849 гг., а затем в модифицированном виде на решающем этапе Рисорджименто в 50-60-е годы XIX в.

Формирование и эволюция демократического и умеренного течений в освободительном движении Италии происходили в контексте менявшейся общественно-политической ситуации в Европе. Правящие круги Англии, а затем и Июльской монархии во Франции стали пересматривать политико-идеологические постулаты Венской системы и европейского порядка. Отнюдь не сочувствуя радикально-демократическим идеям и народным движениям, английские и французские либеральные круги все чаще противились «интервенционизму» царской России и империи Габсбургов как единственному методу расправы с «нежелательными реформами». В Англии, Франции, Бельгии, а в 40-е годы и в Швейцарии находили убежище политические эмигранты из итальянских государств. Они активно включались в политические дискуссии о природе и перспективах общественного прогресса, о роли и функциях государства, общества, о путях воспитания гражданских качеств индивидов, о соотношении общеевропейских и собственно итальянских процессов, а также национальных, социальных и политических проблем и путях решения последних. Эти дискуссии разворачивались между эмигрантами за рубежом, а в Италии — в пределах, определявшихся правительственной цензурой и засильем официальной идеологии реакционно-консервативного свойства.

Немаловажную роль в проникновении в Италию передовых для своего времени идей сыграли периодические издания Ломбардии, Тосканы и других областей, такие, как «Antologia», «Politechnico», «Rivista europea» и др. В ходе бурных дискуссий формировалась идеология либерально-конституционного течения «умеренных» и радикально-демократических разновидностей политической и общественной мысли, определялись различные варианты решения итальянской проблемы как таковой.

Идеологи итальянского Рисорджименто в большинстве своем решали непростую задачу сочетания универсалистских и рационалистических концепций, унаследованных от Просвещения, с прогрессивными направлениями романтизма, особенно в том, что касалось обращения к традиционным истокам итальянского языка, культуры, становления итальянской нации и национального самосознания. 20-40-е годы XIX в. отмечены повышенным интересом к истории Римской империи и Возрождения, к творчеству корифеев итальянской и мировой культуры — Данте, Петрарки, Макиавелли, Альфьери и многих других.

Особую роль в становлении национального самосознания в Италии и в переводе в практическую плоскость итальянской проблемы, казавшейся многим современникам нереальной либо весьма отдаленной задачей, сыграли теоретические мысли и общественная деятельность Джузеппе Мадзини.

Политические воззрения Мадзини претерпели немалую эволюцию со времени его вступления в политическую борьбу, сначала — в качестве журналиста, затем — идеолога и организатора «Молодой Италии» и «Молодой Европы», позднее — участника революционных событий 1848–1849 гг. и последующих битв за объединение страны и демократические преобразования в ней. Однако многие из постулатов того, что принято называть мадзинизмом, сложились в 30-40-е годы, оказав глубокое воздействие на общественно-политические мировоззрения патриотического лагеря в итальянских государствах и на европейскую общественную мысль.

Сын Италии, Мадзини исходил из глубокой веры в существование Бога, «отца интеллекта и любви, создателя и воспитателя Человечества». Для него были в высшей степени характерны универсалистско-космополитический подход к человечеству, осознание бесконечности его постоянного прогресса. Мадзини с юности и до последних дней жизни был верен принципам равенства и братства всех народов. Он остро осознавал необходимость для Италии влиться в семью европейских народов на условиях равноправия с более продвинутыми по пути прогресса государствами.

Серьезным недостатком революционных движений 20-30-х годов в Италии Мадзини считал недооценку ими роли наций как своего рода промежуточного звена между человечеством и индивидом. Разрабатывая программные установки «Молодой Италии», он в форме катехизиса изложил свою знаменитую нерасторжимую триаду — единства родины, независимости и свободы, реализации которой посвятил свою жизнь. «Не существует подлинной Нации без единства. Не существует стабильного Единства без независимости: деспоты, дабы уменьшить силу народов, стремятся постоянно к их расчленению. Не существует независимости без свободы… без свободы не существуют интересы, которые способны подвигнуть народы на жертвы», — писал он.

Мадзини был одним из первых провозвестников европейской идеи, подготовившим базу для такого политического проекта, как основание «Молодой Европы», а позднее — вместе с демократами Франции и других стран — «Европейского комитета». Он полагал, что человечество (а оно зачастую для него было синонимом Европы) вступает в новую, социальную эпоху, основанную на ассоциации, свободе и равенстве.

Мадзини был убежденным противником федерализма, поскольку последний-де представляет государство в виде агломерации местных автономий. Лишь деятельный центр, по его мнению, способен быть источником мысли, воспитания и деятельности, условием приверженности социальному долгу. Через выношенные им представления о гуманизме, морали и ассоциации Дж. Мадзини приходил к тезису о важности национального единства как условия выполнения нацией предначертанной ей миссии, реализации солидарности всех граждан государства, приверженности их своему долгу. Оптимальным политическим режимом Мадзини считал единую демократическую республику, возрождая на новой, морально-этической и национальной основе республиканские установки итальянского якобинизма XVIII в.

Мадзини полагал, что для Италии пока закрыт путь мирного прогресса в отличие от других стран, где налицо свобода печати, образования, право ассоциаций и другие средства, благодаря которым можно обойтись без кризисов и конвульсий. Италии же, чтобы выйти из тупика, предстояло, по его убеждению, совершить национальную и социальную революцию, разрушить два главных препятствия на пути прогресса — австрийское господство и духовный гнет папства. «Только разрушив основы деспотизма в центре и на востоке Европы, можно открыть эру наций». Подпольная деятельность «Молодой Италии» в итальянских государствах ускоряла формирование патриотических настроений у молодежи в армии, среди студенчества и горожан — ремесленников, торговцев и пролетариев. Повстанческие выступления, отмеченные печатью самоотверженности их участников, сочетались с широкой публицистической деятельностью Дж. Мадзини и его последователей, раскрывавшей европейскому общественному мнению остроту «итальянской проблемы», нетерпимость превращения Апеннинского полуострова в заповедник реакции.

Помимо мадзинизма, в итальянских государствах, особенно в Неаполитанском королевстве, существовали и другие республиканские и радикально-демократические течения и движения, нередко приобретавшие социалистическую окраску.

Без деятельности мадзинистских и других все еще конспиративно-заговорщических организаций в трудные времена реакции 30-40-х годов вряд ли можно понять взрыв патриотизма и республиканизма в итальянских государствах в 1848–1849 гг., а затем и демократический настрой в обществе в 60-70-е годы, ускоривший создание единого итальянского государства. Вместе с тем круг проблем, который был поставлен Мадзини перед итальянским общественным мнением, подстегнул процесс самоопределения по вопросам единства, независимости и свободы умеренно-либеральных кругов.

Либеральный лагерь Италии (впрочем, как и радикально-демократический) был далеко не однороден по социальному составу и по спектру представленных в нем настроений и течений. Он формировался из представителей дворянства и знатных родов, занимавших высокие правительственные и административные посты, из различных категорий духовенства, принимавших близко к сердцу судьбы родины, из обуржуазившегося дворянства, лиц свободных профессий и т. п. Бóльшая часть их проделала эволюцию от «просвещенного» консерватизма к собственно либеральным воззрениям различных оттенков — от весьма умеренных до радикальных, сближавшихся с демократическими убеждениями.

Одной из начальных организационных форм итальянского либерализма стали девять конгрессов ученых, собиравшихся с согласия властей в 30-40-х годах поочередно в крупных университетских центрах итальянских государств. Поскольку открытые политические дискуссии находились под запретом, конгрессы были использованы для обмена мнениями по актуальным вопросам развития науки в Италии и в Европе, по насущным социально-экономическим проблемам, для налаживания личных контактов между учеными и интеллектуальными элитами итальянских государств и т. п.

Преимуществом деятельности «умеренных» было то, что они действовали непосредственно в Италии, легально, уделяя большое внимание вопросам просвещения и организации школ, библиотек и других очагов культуры. Многие из них, подобно К. Б. Кавуру, старались пропагандировать достижения агротехники и применять их на практике, издавали многочисленные труды и брошюры по социально-экономическим вопросам, например о железнодорожном строительстве, о перспективах и возможностях создания таможенного союза между итальянскими государствами. Что касается политической программы действий, то она была достаточно неконкретной. Реализация планов единства мыслилась в неопределенном будущем, при благоприятном стечении обстоятельств — международных и собственно итальянских. В противовес радикально-революционному проекту национальной революции Мадзини видные идеологи либерализма — Ч. Бальбо, М. Д’Адзелио, В. Джоберти, А. Дурандо и др. — уповали на политическую умеренность, восхваляя ее преимущества и превращая в своего рода теорию «золотой середины».

В противовес мадзинистской концепции народной революции, вершимой народом (с присущей ей переоценкой степени готовности населения Апеннинского полуострова), теоретики либерализма в 40-е годы в разгар реакции в Папской области и других государствах, выдвигали не менее утопические в тех условиях проекты решения итальянской проблемы под руководством государей и при содействии европейских держав, на путях добровольных уступок итальянских государей в интересах Италии и перекройки политической карты Юго-Восточной Европы.

Одним из весьма сложных для идеологов и последователей либерализма был вопрос о совмещении идеалов свободы с приверженностью католической вере. Сторонникам либеральных воззрений на государство и общество в Италии пришлось в процессе становления либерального лагеря включиться в борьбу либералов и «ультра» (ярых католиков), развертывавшуюся в 30-40-е годы во Франции, Бельгии, Швейцарии и других странах Европы.

Показательно появление в Италии течения «католического либерализма», испытавшего сильное влияние воззрений аббата Ламенне, а также его последователей — графа Ш. де Монталамбера и священника А. Лакордера. В основе этого течения, подобно французским его аналогам, лежало стремление совместить признание свободы слова, образования, печати и союзов и социально-политическое обновление мира с религиозным обновлением, добиваться отделения церкви от государства при сохранении духовного примата папы и церкви.

В противовес Франции, Швейцарии и Бельгии, где сторонники либерализма зачастую выступали с откровенно светских позиций, в итальянских государствах «умеренные» в массе своей были практикующими католиками и вынуждены действовать с оглядкой на позицию Ватикана и преобладавшую официальную идеологию. Тем важнее представляется роль В. Джоберти, выдающегося теолога, философа, литературоведа, но вместе с тем основоположника «либерального католицизма». Благодаря его трудам были облегчены переход на патриотические позиции и примирение с либерализмом итальянских «верхов» — монархов и их окружения, высшей бюрократии, дворянства и определенной части духовенства, а также изоляция ультрареакционных кругов, предопределившая их банкротство в решающих битвах за объединение страны.

Крайняя сложность и изменчивость политических и философско-религиозных воззрений В. Джоберти, а также его полная превратностей интеллектуальная и политическая жизнь длительное время затрудняли взвешенный анализ его роли в подлинно духовной революции, которую претерпело итальянское общество в 40-50-е годы. Речь шла о кризисе идеологии Реставрации в процессе формирования подлинно национального либерально-демократического лагеря и переводе в практическую плоскость борьбы за независимость и единство.

Ровесник века (он родился в 1801 г.), В. Джоберти получил духовное образование, а в 1825 г. был посвящен в сан священника. Это не помешало ему тогда же отдать дань республиканским убеждениям. В 1833 г., едва став придворным капелланом при дворе Карла Альберта, нового короля Пьемонта, Джоберти был арестован за принадлежность к конспиративной деятельности и только благодаря «милости» короля получил возможность отправиться в долгое изгнание.

Католик, но либерал, верующий, но философ, приверженный универсализму, но патриот, Джоберти в своих многообразных трудах, с одной стороны, воспроизводил положения предшественников — итальянских и европейских мыслителей, стремившихся примирить либерализм с католицизмом, а с другой — пошел гораздо дальше их в критике концепции «трона и алтаря», выражая убежденность в способности Италии и итальянцев возродиться и внести ценный вклад в развитие цивилизации. Важную роль в этом было призвано сыграть, по его мнению, примирение церкви с прогрессом и свободой, а также союз либерального и национального движения с папством и духовенством. Подобно Мадзини, Джоберти полагал, что итальянской нации предстоят великие свершения, прежде всего потому, что именно на итальянской земле утвердилось христианство (в католическом его варианте). В своих работах, в особенности в труде «О духовном и гражданском первенстве итальянцев», он поставил вопрос о необходимости глубоких реформ папства и тем самым выступил своего рода предтечей широкого движения за реформы в Папской области, развернувшегося после кончины Григория XVI в 1846 г. и перекинувшегося затем на другие государства.

Восстание на Пелопоннесе, начавшееся 25 марта / 6 апреля 1821 г., означало перенесение освободительной борьбы греческого народа на территорию самой Греции. Эта дата во многом является условной и связывается с действиями митрополита города Патры Германоса, который поднял национальное греческое знамя в знак борьбы с турками в монастыре Агья Лавра, что недалеко от Калав-риты. К восставшим присоединились и жители греческих островов — Гидры, Пеары и Спецеса. Повстанцы создали фактически три местных правительства. Первое, базировавшееся на Пелопоннесе, состояло из старейшин и называлось сенат, фактически оно было продолжением существовавшей еще до восстания 1821 г. традиции местного самоуправления. В районах материковой Западной Греции существовало второе правительство, называвшееся также сенатом и возглавлявшееся фанариотом А. Маврокордатосом. Третье правительство — ареопаг — существовало в Восточной Греции и официально возглавлялось фонариотом Т. Негрисом. Несмотря на серьезные взаимные распри и противодействие отдельных лидеров, стремившихся к концентрации власти на всей освобожденной территории Греции в своих руках, Д. Ипсиланти смог убедить представителей трех правительств в необходимости создания единого представительного властного органа. В декабре 1821 г. в Аргосе было созвано Национальное собрание, которое позже переместилось в местечко Пиаду, поблизости от Эпидавра. В соответствии с его решением была составлена временная конституция — «Эпидаврский органический статут», — авторами которой являлись А. Маврокордатос, Т. Негрис и итальянский филэллин В. Галлина. Этот документ был принят 13 января 1822 г. и стал первой конституцией Греции. Дух и принципы статута были во многом созвучны Конституции 1797 г., составленной К. Р. Фереосом, а многие из статей являлись заимствованием из французских Конституций 1793 и 1795 гг. Исполнительная и законодательная власти не были разделены в этой конституции. Однако наиболее важными пунктами «Эпидаврского статута» были те, которые касались провозглашения независимости Греции как государства, и в которых обусловливалось создание республики, во главе которой вставал президент. Однако декларация о равенстве всех перед законом не затрагивала вопроса об избирательном праве. Решение этого вопроса оставлялось на будущее. Не рассматривалась в этом документе и другая проблема — судьба отобранных у турецких переселенцев (фактически колонистов) земель. Этот вопрос имел принципиальное значение для большинства участников восстания, крестьян по своему социальному происхождению.

В самой Греции в 1827 г. начал происходить перелом в пользу греческих повстанцев. В апреле того же года состоялось заседание Национального собрания в городе Терезе, на котором правителем (президентом) Греции на предстоящий семилетний срок был выбран бывший статс-секретарь иностранных дел России Иоаннис Каподистрия. До его прибытия страной должен был управлять временный комитет. Одновременно началась работа по очередной редакции конституции. В соответствии с новой версией ее отдельных положений происходило четкое деление на исполнительную, законодательную и судебную власть. Основное внимание Каподистрия уделял трем главным, с его точки зрения, вопросам: централизация власти и укрепление ее структур на местах, организации регулярной армии и флота с общепринятой структурой управления вооруженными силами и, наконец, созданию собственной финансовой системы, способной функционировать в рамках создаваемого государства. На состоявшемся 3 февраля 1830 г. заседании Лондонской конференции, в котором участвовали представители трех держав — России, Англии и Франции, был принят ряд имевших принципиальное значение для будущих судеб Греции решений. Прежде всего в первом, итоговом протоколе Греция объявлялась независимой страной и отменялось обязательство выплат контрибуции в пользу Турции. В состав ее территориальных владений вошли Пелопоннес, Южная Румелия и часть островов около материка. Во втором, подписанном на конференции протоколе уточнялось и название монаршьего титула — «Высший правитель Греции». Это место предлагалось занять Леопольду Саксен-Кобургскому. Жесткая позиция президента Каподистрии в отношении политических оппонентов внутри страны в конечном счете привела к падению его популярности среди различных слоев населения. Более того, наиболее влиятельные военные и политические фигуры греческой политики оказались в той или иной степени вообще враждебно настроенными к личности главы государства. Арест и заключение в тюрьму членов могущественного регионального клана Мани имели трагические последствия для Каподистрии: 9 октября 1831 г. Георгиос и Константинос Мавромихалисы, принадлежавшие к этому клану, расправились с президентом Греции буквально на пороге церкви в городе Навплион.

В соответствии с заключенной в мае 1832 г. между тремя государствами, а также Баварией конвенцией было решено предоставить греческий трон второму сыну короля Баварии Людвига — 17-летнему принцу Фредерику Отто Виттельсбахскому. В соответствии с этим решением вплоть до совершеннолетия короля Оттона I (его коронация прошла 27 июля 1832 г.), как теперь звали греческого монарха, страной должен был управлять регентский совет, состоящий из трех баварцев. Помимо этого, в страну прибывали баварские войска (около 3500 человек).

Три державы-покровительницы гарантировали предоставление Греции займа в 60 млн фр. в рассрочку. В свою очередь, Греция должна была выплатить компенсацию Османской империи. Греки фактически оказались вне властных структур собственной страны, так как совет министров (или Государственный совет), в котором были греческие министры, не обладал необходимой полнотой власти. Национальное собрание, которое должно было заниматься разработкой новой конституции, не собиралось. Все органы власти оказались сконцентрированы в руках баварцев. Централизация системы управления страны подавляла традиционные формы местного греческого самоуправления. Греция была разделена на 10 областей или округов, которые, в свою очередь, делились на районы. Финансовая система государства, расстроенная внутренней неразберихой, последствиями войны за независимость и иностранными займами, которые нередко просто разворовывались, требовала серьезной реформы. Однако единственное, что стали предпринимать новые власти, так это увеличивать налоги. Они порой составляли до 30 % доходов граждан страны. По стране прокатились крестьянские волнения. В 1835 г. король Оттон I достиг совершеннолетия и деятельность регентского совета прекратилась. Монарх решил сам приступить к управлению своей страной и лично руководить кабинетом министров. В то же время он настойчиво отвергал любые попытки создания новой конституции, несмотря на то что предложения на этот счет поступали и от представителей держав-покровительниц, в частности Англии.

Внутриполитическая ситуация в самой Греции характеризовалась резким неприятием баварского засилья как местной гражданской и военной элитой, так и широкими социальными слоями. Политический мир страны был представлен тремя основными группами, условно называемыми партиями, которые были сформированы не столько в соответствии с политическими программами, сколько по принципу «фильства» (симпатий) в отношении той или иной державы-гаранта — России, Великобритании и Франции. Так, «русская партия», лидером которой выступал Т. Колокотронис, имевший огромное влияние на ветеранов национально-освободительной войны и военных, ориентировалась на Россию. «Французская партия» (ее вождем был И. Коллетис) объединяла в своих рядах представителей интеллигенции, средних слоев и коммерсантов. Так называемая «английская партия», лидером которой был А. Маврокордатос, представляла собой группу крупных финансовых магнатов и судовладельцев, тесно связанных с английским капиталом. Таким образом, каждая из партий имела свое социальное и профессиональное лицо.

«Французская партия» И. Коллетиса выступала за проведение конституционной реформы и за более активный внешнеполитический курс, направленный на окончательное освобождение находящихся все еще под властью Османской империи греческих земель. Англофилы под руководством А. Маврокордатоса требовали ограничения абсолютной власти Оттона I и принятия конституции. «Русская партия» Т. Колокотрониса активно выступала за укрепление позиций православия в стране и за тесные связи с Константинопольской патриархией.

Революция 1843 года и ее последствия. Попытки Оттона I достигнуть компромисса на выгодных для него условиях с вождями партий не удались. В начале 1843 г. ряд политических деятелей вошли в контакт с высшим офицерством афинского военного гарнизона. После недолгих консультаций было принято решение о подготовке и проведении военного переворота, приурочив его к национальному празднику страны — 25 марта 1844 г. Политическая программа заговорщиков включала ряд принципиальных для развития Греции вопросов. Выдвигались требования разработки и принятия конституции, ограничивающей полномочия монарха, созыва парламента страны, смещения с постов и выдворения из Греции так называемой «баварской клики». Стремясь опередить возможную реакцию монарха, организаторы вооруженного выступления провели свою операцию 14 сентября 1843 г. Эти события, вошедшие в историю как «переворот 1843 г.» или «революция 1843 г.», оказались совершенно бескровными, но эффективными по своим результатам.

Прежде всего при совместном участии короля Оттона I и Национального собрания была выработана во многом авторитарная по своим принципам конституция. Она была торжественно обнародована в марте 1844 г. В соответствии с ней в Греции создавался двухпалатный представительный орган. Его нижняя палата, парламент, выбиралась всеобщим тайным голосованием, а верхняя, сенат, должна была состоять из сенаторов, назначаемых королем. Верхняя палата просуществовала недолго и вскоре была отменена. Законодательная власть распределялась между монархом и двумя палатами представительного органа. Оттон получал право назначать и увольнять министров, а также распускать парламент. Судьи назначались монархом. За парламентом и сенатом оставалось право определять суммы налогов. Законодательно оформлялся конфессиональный принцип исповедования православия наследником Оттона.

В четкой форме внешнеполитические идеалы были высказаны лидером «французской партии» Иоаннисом Коллетисом в его речи в парламенте в 1844 г. и определялись им самим как «Великая идея». Ее содержание определялось следующим образом: «Королевство Греция не является Грецией. Оно представляет собой лишь одну часть, наименьшую и наибеднейшую. Грек — это не только тот, кто живет в пределах этого королевства, но и тот, кто проживает в Янине, Салониках, Трапезунде, на Крите, Самосе и любой территории, связанной с греческой историей или греческой нацией (родом)… Существует два основных центра эллинизма: Афины, столица греческого королевства, и Город[4] — мечта и надежда всех греков». Сочетание политических, этнических, исторических и конфессиональных элементов доктрины давало в целом законченную в идеологическом отношении доктрину. Реализация ее на практике означала для Греции решение широкого комплекса военно-стратегических, внешнеполитических и экономических проблем и не могла быть единовременным актом. К тому же заинтересованность великих держав в средиземноморско-черноморской зоне являлась серьезным препятствием для Греции в деле проведения внешнеполитического курса, отвечающего национальным интересам страны.

Конец 50-х — начало 60-х годов XIX в. были для Греции временем серьезных социально-экономических изменений. Происходили перемены в хозяйственной жизни страны. Впервые в ее истории стал очевидным экономический рост. Увеличился объем торговли Греции с другими странами, прежде всего сельскохозяйственными товарами. Велись работы по налаживанию инфраструктуры Греции, осуществлялось строительство железных дорог и телеграфных линий. Предпринимались усилия, чтобы наладить работу почты. Экономические изменения влекли за собой и демографические. Увеличение населения страны было во многом связано с притоком в Грецию греков — жителей Османской империи и других балканских земель. Так, если в 1840 г. численность жителей недавно обретшей независимость страны составляла едва лишь 850 246 человек, то в 1853 г. их было уже свыше 1 035 527, а в 1861 г. население насчитывало 1 096 810 человек.

Однако процесс реструктуризации экономической и хозяйственной жизни затрагивал и политическую сферу. Противоречия экономического развития во многом обостряли политическую конфронтацию внутри греческого общества. Социальные противоречия, ухудшение экономического положения одних слоев и резкое улучшение других лишь усиливали несовершенство политической системы, базовым институтом которой являлась монархия, обладавшая абсолютистскими чертами, которые невозможно было скрыть за Конституцией 1844 г. В армии проявлялось серьезное недовольство как материальным положением, так и социальным статусом кадрового офицерства. Популярность королевской четы, достигнутая ею накануне и в годы Крымской войны на волне патриотизма, постепенно падала. Сформировавшаяся государственно-политическая система, некий симбиоз «коллективной власти» короля, парламента и сената, вызывала резкие протесты в обществе ввиду явной неэффективности и того, что она не отражала интересы разных политических сил и слоев страны.

Прошедшие в 1859 г. выборы, хотя и во многом сфальсифицированные, показали особенность общественной жизни Греции: партийно-политическая структура страны резко менялась в зависимости от персонального состава руководства той или иной партии. Отношения «клиент-патрон», существовавшие как основополагающий принцип формирования партий в Греции, делали эту систему зависимой от личных амбиций их руководителей. Подобная схема требовала серьезной корректировки.

Реставрация династии Бурбонов во Франции и возникновение в ней конституционной монархии после падения в 1814 г. империи Наполеона открывают длительный период либеральных преобразований в ее государственном устройстве, завершившийся лишь в годы Третьей республики (1870–1940), когда в 80-е годы XIX в. в стране окончательно утвердился республиканский строй, принявший демократический характер.

Возвращение на престол Бурбонов произошло на основе «Конституционной хартии» 1814 г., превращавшей Францию в конституционную монархию во главе с королем Людовиком XVIII — имя, которое принял граф Прованский, брат казненного в 1793 г. короля Людовика XVI.

При первом взгляде на Реставрацию Бурбонов может показаться, что она была неожиданным и случайным эпизодом в истории Франции XIX в. Разве глубокие перемены в ее жизни не свидетельствовали о том, что их время безвозвратно кануло в прошлое? Однако если внимательно присмотреться к тому, что происходило тогда в стране, то станет ясно, что ее причины кроются в социально-политическом состоянии Франции, равно как и в сложившейся на тот момент международной обстановке.

31 марта 1814 г. армия держав-победительниц Англии, России, Австрии и Пруссии заняла Париж. Искусный дипломат и тонкий царедворец Ш.-М. Талейран, бывший министр иностранных дел империи, хорошо понимал, какое большое значение для судьбы Франции будет иметь позиция русского царя Александра I, влияние которого на международные дела достигло в это время апогея. Поэтому он постарался прежде всего убедить его, что только Бурбоны могут привести страну к единству и национальному согласию, нарушенному в 1789 г. Обладая острым умом, он безошибочно уловил, что принцип легитимизма, во имя которого европейские монархи повсеместно возвращали свои троны, отнятые у них во время завоевательных походов Наполеона, становится теперь главным в решении международных споров. Способствуя всеми силами реставрации Бурбонов, Талейран надеялся также создать для Франции наиболее благоприятные условия для скорейшего возвращения ее в лоно европейских монархий как великой и могущественной державы на континенте.

Несомненно, Талейран явился одним из главных вдохновителей воцарения Бурбонов во Франции в 1814 г. Но вряд ли эта затея удалась бы, если бы его шаги в их пользу не встретили поддержки у влиятельных кругов правящей элиты империи. Так, он знал о воззвании от 1 апреля 1814 г. Генерального совета департамента Сена, куда входили крупнейшие нотабли страны, который первым из установленных властей империи твердо заявил, что отказывается подчиняться Наполеону Бонапарту и решительно выступает за восстановление королевской власти в лице Людовика XVIII и его законных преемников. Одобрение нотаблями Парижа передачи трона Людовику XVIII нашло отклик у деловой буржуазии крупных городов, таких, как Марсель, Бордо и Лион, разоренных бесконечными войнами и отрицательными последствиями континентальной блокады. Резкое повышение ренты — с 45 фр. 29 марта до 63 фр. 1 апреля 1814 г. — недвусмысленно свидетельствовало о том, что и банкиры, интересам которых больше всего служила империя, теперь совершенно не были заинтересованы в ней. Благожелательная реакция по поводу возвращения Бурбонов наблюдалась также и среди городской средней и мелкой буржуазии, заполнившей ряды национальной гвардии и помогавшей на первых порах Бурбонам денежными средствами для нужд администрации, полиции, а также для вспомоществования нищим. Либеральная интеллигенция, склоняясь к мысли о желательности и полезности введения во Франции конституционной монархии, как это уже было в 1791 г., тем не менее не могла не испытывать чувство недоверия и предубеждения к представителям старшей ветви Бурбонов, тесно связавших свою судьбу с дворянской контрреволюцией.

Замечательная французская либеральная писательница г-жа Ж. де Сталь вскоре после Реставрации признается, что Бурбоны были навязаны Франции в результате политической комбинации. И все же, высказывая опасения в связи с воцарением Людовика XVIII, она, подобно другим видным своим единомышленникам — Бенжамену Констану, К. Жордану, П.-П. Руайе-Коллару, приводила в своих работах много пространных доводов в пользу предпочтения древней монархии, считая, что она заслуженно является символом величия и блеска Французского королевства в Европе в прошлые века. В обстоятельных высказываниях либералов о наследственной монархии как надежной опоре мирной устойчивости и стабильности в обществе, несомненно, отразилась их жгучая неприязнь к династическим планам Наполеона утвердить на троне Бонапартов.

В истории Французской революции 1789 г. поражает, как быстро в ней были преодолены монархические иллюзии массой населения, особенно городскими слоями, что во многом объясняет мгновенное крушение тысячелетней монархии во Франции в августе 1792 г. В этом факте сказалось воздействие просветительских идей, подрывавших на протяжении всего XVIII в. веру в монарха «Божьей милостью» среди образованной публики. Несмотря на глубину и многогранность воздействия на политическую и социальную жизнь в стране, революция тем не менее не привела к радикальному обновлению традиционных господствующих групп, политическая власть которых по-прежнему держалась на земельном богатстве. Она только приостановила рост владений аристократии, но земельные собственники остались наиболее могущественным классом по концентрации в их руках капитала и чувствовали себя в своих поместьях настоящими хозяевами.

Как и раньше, общественно-политическая организация послереволюционной Франции воспроизводила в своих основных чертах монархию. Поддержка высшими слоями общества явилась решающим фактором в осуществлении Реставрации Бурбонов.

Составлявшее подавляющее большинство населения крестьянство активно не проявляло своего отношения к Людовику XVIII. Оно, казалось, выжидало, молчаливо наблюдая за возвращением короля и дворян-эмигрантов. Значительные сдвиги в массовом сознании все же не смогли полностью изгладить патриархальные чувства в крестьянской среде, где еще были живы предания о добром короле. В первые месяцы Реставрации архаизм сознания крестьян дал о себе знать в организации праздничных церемоний, в воскрешении старинных обычаев, местного фольклора, в привязанности к католическому богослужению.

Ностальгия по дореволюционному доброму времени распространилась также в кругах просвещенного дворянства, разочарованного под воздействием пережитых страданий и понесенных материальных и духовных утрат в своем былом увлечении вольнодумством.

Возрождение монархических идей во французском обществе после крушения власти Наполеона было также реакцией на универсальные принципы философии XVIII в., проповедовавшей всеобщие права граждан, пренебрегая при этом духовно-нравственными и историко-культурными традициями народов.

Ядро верноподданнической знати составляли ультрароялисты, сторонники неограниченной монаршей власти, питавшие непреодолимую ненависть к институтам революции и империи. Так как в годы последней они не главенствовали в государственном аппарате, то их влияние при установлении режима Реставрации было сравнительно невелико. Первое временное правительство Реставрации было сформировано 1 апреля 1814 г. при деятельном участии имперских сановников во главе с Талейраном. Его действия отличались настойчивостью и упорством. Он явился инициатором наиболее важных политических начинаний по возведению здания восстанавливаемой монархии. Под его личным наблюдением комиссия из членов сената и Законодательного корпуса империи в кратчайший срок 6 апреля составила новую конституцию.

Проявляя покорность в вопросе о низложении Наполеона, нотабли империи, однако, не отказывались от главных достижений революции, вознесших их к власти. Напротив, только при условии принятия Бурбонами представительного правления они соглашались признать права за старой династией. Конституция сената исходила из принципа народного суверенитета, провозглашая, что французский народ свободно призывает на престол Людовика-Станислава-Ксавье. Непременным условием восшествия короля на трон было принесение присяги на верность конституции, одобренной народом. Но Людовик XVIII решительно отверг эту конституцию, не желая поступиться вековыми правами и привилегиями своих предков.

Составленная по его указанию «Конституционная хартия» от 4 июня 1814 г. закрепляла легитимный принцип власти. В ее преамбуле говорилось, что король царствует по воле Божественного провидения, а слова о пожаловании еще больше подчеркивали ее монархические черты. Следуя традиции абсолютизма, «Хартия» провозглашала особу короля священной и неприкосновенной. Огромные полномочия короля делали его первым лицом в государстве. Он оставлял за собой всю полноту исполнительной власти. Особая статья 14 предоставляла ему право издавать, минуя палаты, распоряжения и указы, необходимые для исполнения законов в целях безопасности государства.

Прерогативы короля отражали старое миросозерцание, но наряду с этим в «Хартии» отразился либеральный опыт революции. Король осуществлял законодательную власть совместно с двумя палатами парламента. В верхнюю палату он назначал пэров, нижняя палата, от департаментов, избиралась на цензовой основе сроком на пять лет и при условии ежегодного обновления на одну пятую своего состава.

Способ прохождения закона отражал первостепенную роль короля в законодательной сфере. Палаты свободно обсуждали все законы и принимали их большинством голосов, причем по бюджету требовалось обязательное их одобрение. Исключительно одному королю принадлежали законодательная инициатива и право обнародовать законы. Палаты могли только всеподданнейше просить его предложить закон по какому-либо вопросу и высказать по нему свое мнение. Министры несли ответственность только перед королем, который назначал и смещал их. «Хартия» не касалась процедуры выражения им недоверия со стороны депутатов, которые могли обвинять их перед палатой пэров лишь в измене и лихоимстве.

По сравнению с конституцией сената элементы монархической власти в «Хартии» присутствуют гораздо в большем объеме. В то же время она заимствовала из конституции сената принципы, развившиеся на демократической почве: равенство всех французов перед законом, личные свободы, свобода совести, правда с оговоркой, что католическая религия является государственной. В числе фундаментальных прав она называла неприкосновенность всех видов собственности, включая национальные имущества, приобретенные в годы революции, провозглашала равное налогообложение граждан. Однако гражданское равенство сочеталось в ней с уступками дворянству, заполнявшему палату пэров, знати возвращались все титулы, и король мог по своей воле возводить в дворянство.

По внешней форме и содержанию «Хартия» выражала политический и социальный компромисс между либеральной элитой империи, согласившейся поддержать конституционную монархию Людовика XVIII, и аристократической знатью, представлявшей собой бывший господствующий класс и надеявшейся посредством Реставрации сгладить наиболее неприемлемые для себя результаты революции. Ее составителями были ярые роялисты, с одной стороны, и термидорианцы — с другой.

Политическая ориентация авторов «Хартии», придерживавшихся несовместимых между собой взглядов, определила соглашательский характер этого документа. В нем видна попытка соединить противоречивые понятия — монархическое начало и народный суверенитет. Введение представительного правления на основе регулярных выборов в нижнюю палату и свободы открывали возможность развития парламентаризма. Из-за внутренней двойственности «Хартии» принципиальное значение приобретал способ ее применения королем.

Политическая история Реставрации распадается на два различных периода: до начала 20-х годов Людовик XVIII управлял на основе либерального режима, однако после восшествия на престол Карла X в 1824 г. постепенно наступает полоса крайней дворянской реакции, приведшей к гибели монархии Бурбонов в 1830 г.

Людовик XVIII отдавал себе отчет в разительных переменах в стране за чет-верь века своего отсутствия в ней. Он сознавал, что монархия во Франции должна опираться на конституцию, и поэтому его вполне удовлетворял умеренный правительственный курс. Спокойный и уравновешенный по характеру, он в политике полагался на своих министров герцога А.-Э. де Ришелье и Э. де Деказа, которого приблизил к себе. Первые месяцы его правления не принесли ему большой популярности во французском обществе, патриотические чувства которого были задеты участием союзников в возведении его на трон. Кроме того, его преклонный возраст (ему исполнилось 60 лет), тучность, тяжелая форма подагры обрекали его на малоподвижный замкнутый образ жизни.

Вместе с ним из изгнания возвратились прозябавшие на чужбине дворяне, упорно отказывавшиеся принять амнистию Наполеона и хранившие верность христианнейшему королю, несмотря на все превратности судьбы и тяжкие испытания вдали от родины. Восстановление монархии эта часть знати рассматривала как удобный случай вернуть по возможности утраченное ею прежнее значение в государстве, рассчитывая использовать корону в своих корыстолюбивых целях.

Реставрация оставила в неприкосновенности весь административно-государственный аппарат империи, а также все созданное Наполеоном в области гражданского и судебного законодательства. Отмена юридических привилегий ставила объективные преграды успеху поднявшейся волны аристократической реакции, которой оказалось уже не под силу искоренить нововведения, осуществленные с 1789 г. Тем не менее шумная кампания ее вождей против наследия революции служила причиной постоянного роста беспокойства и неуверенности в общественном мнении.

Королевский двор в Париже сделался в 1814 г. средоточием ультрароялистов, группировавшихся вокруг брата Людовика XVIII, графа д’Артуа, будущего короля Карла X. Фраза Талейрана о Бурбонах, которые «ничего не забыли и ничему не научились», может быть целиком отнесена к графу д’Артуа, эмигрировавшему уже в начале революции. Его сын герцог Ангулемский, одно время находившийся в эмиграции в Англии вместе с Людовиком XVIII, разделял его конституционную политику, другой сын — герцог Беррийский, постоянно занятый светскими развлечениями, почти не интересовался политикой.

Талейран настоятельно советовал Людовику XVIII принять эмблемы революции и империи — трехцветное знамя и трехцветную кокарду. Введение Бурбонами белого знамени и белой кокарды вызвало глухое раздражение и ропот в армии, привыкшей видеть их на полях сражений с эмигрантами. Резкое сокращение в связи с наступлением мира численности военных и одновременно создание привилегированной дорогостоящей королевской гвардии из эмигрантов, вандейцев и просто дворянских юношей, никогда не участвовавших в боях, очень быстро восстановили наполеоновских солдат против Бурбонов. Об унижении ордена Почетного легиона с горечью писал в своих «Напоминаниях Людовику XVIII» убежденный и искренний республиканец Л. Карно: «Если вы хотите преуспеть при дворе, остерегайтесь обмолвиться, что вы один из тех двадцати пяти миллионов граждан, которые не без храбрости защищали родину от врагов, ибо вам возразят, что эти так называемые граждане — те же бунтари, а так называемые враги — наши друзья».

Резкие перемены произошли в облике высших слоев общества. Госпожа Ж. Рекамье, литературный салон которой считался одним из самых изысканных в Париже, вспоминала, что по возвращении в столицу в первые месяцы Реставрации она была поражена быстрым изменением вкусов и манер великосветского общества. Легитимисты, сторонники монархии, бывшие при империи в тени, теперь заняли блестящее положение в гостиных аристократического Сен-Жерменского предместья, где их благосклонности домогались сановники и маршалы Наполеона.

Признаки реакции в общественной жизни возбуждали тревогу в либеральных кругах, усиливаемую недовольством правительством с первых же его шагов. Конституционный режим позволил либеральной прессе выйти из оцепенения, в котором она пребывала в годы господства Наполеона. Появилось множество разнообразных изданий — брошюр, газет, самыми популярными из которых были «Le Constitutionnel» и «Le Courier Français», a также листовок с изложением либеральных взглядов на политический строй страны. Однако либералы считали нетерпимым дальнейшее сохранение для печати стеснений времен империи и требовали немедленно осуществить обещания «Хартии» о ее свободе. Но их ждало глубокое разочарование, поскольку в июле 1814 г. палата проголосовала за сохранение цензуры. Такой итог голосования был расценен как искажение конституционного духа «Хартии».

Другой причиной, возбуждающей подозрения либералов в отношении методов управления Бурбонов, явились указы министра полиции Ж.-К. де Беньо о строгом соблюдении воскресений и праздничных дней, на чем настаивала католическая церковь, претендовавшая на исключительное влияние в духовной сфере.

Рост оппозиционных настроений наблюдался также среди торгово-промышленной буржуазии, столкнувшейся после отмены континентальной блокады с жестокой конкуренцией английских товаров, так как правительство избегало принимать эффективные протекционистские меры ввиду активной роли Англии в падении Наполеона.

Но самая большая опасность для монархии Бурбонов исходила от новых собственников национальных имуществ, обязанных революции своим материальным благополучием. Вместе с возвращением в родовые поместья дворян-эмигрантов распространились слухи о незаконности земельных приобретений в ходе революции и скором восстановлении справедливости путем возврата их прежним владельцам. Особенно волновались в сельской местности крестьяне, часто оказывавшиеся незащищенными от произвола дворян. Возрождение в недрах крестьянских масс сословной розни свидетельствовало о вызревании социального кризиса, на пороге которого оказалась монархия Бурбонов накануне высадки свергнутого императора в бухте Жуан 1 марта 1815 г.

Двадцатидневный поход Наполеона без единого выстрела на Париж, где он был уже 20 марта, явился одним из самых дерзновенных его мероприятий. Высланные против него королевские войска во главе с прославленными полководцами маршалами М. Неем, А. Массена и Н. Удино сразу же переходили на его сторону, увлекаемые энтузиазмом солдат, приветствовавших императора восторженными возгласами. Выступление на стороне Наполеона армии и крестьян, толпами сопровождавших императора на всем пути его шествия, сообщило массовый характер общественному движению в его поддержку.

Рассчитывая использовать недовольство населения Бурбонами, Наполеон издал декреты, восстанавливавшие революционное законодательство. Чтобы оживить антидворянские настроения, были упразднены дворянские титулы, вернувшиеся эмигранты снова изгонялись.

Либеральная общественность с большой настороженностью отнеслась к появлению Наполеона во Франции. При известии о его походе на Париж либералы в парламенте выступили в защиту конституционной монархии Бурбонов, опасаясь возможности установления его личной диктатуры. Но когда Наполеон объявил себя приверженцем конституционного правления и пригласил для составления новой конституции либеральной империи Бенжамена Констана, то последний дал согласие, искренне желая, по его словам, послужить делу свободы.

Наполеон делал ставку на нотаблей, подчеркивая в своих публичных выступлениях, что он отнюдь не собирался становиться королем жакерии. Между тем местные власти крупных городов отнеслись с нескрываемым беспокойством к реставрации бонапартизма. Не доверяя миролюбивым заявлениям императора, деловые круги сомневались в прочности воссозданной империи, предвидя внешнеполитические осложнения и, как следствие их, затруднения в делах.

Не удалось Наполеону развеять и подозрения либералов относительно его истинных планов. В многочисленных памфлетах они критиковали новую конституцию «Дополнительный акт к конституциям империи». Само название, по их мнению, указывало на то, что она не предполагает глубоких изменений в государственном строе империи.

Плебисцит по конституции 25 мая 1815 г. дал огромное число воздержавшихся: из 5 млн избирателей лишь 1 532 527 сказали «да» и 4 802 — «нет». На выборах 1 июня 1815 г. в палату были избраны преимущественно либералы, и она явилась самой левой из всех последующих палат в годы Реставрации. Спустя всего несколько дней депутаты вступили в острый конфликт с императором, не желавшим мириться с каким бы то ни было ограничением своей власти.

В 1815 г. внешний фактор сыграл еще большую роль в определении судьбы Франции, чем в 1814 г. В битве при Ватерлоо 18 июня войско держав антифранцузской коалиции — Англии и Пруссии, превосходившее по численности французскую армию, нанесло ей жестокое поражение. 22 июня Наполеон подписал отречение в пользу сына герцога Рейхштадтского, а 8 июля Людовик XVIII снова торжественно въехал в Париж. Так закончились Сто дней нового пребывания Наполеона у власти.

Вторая реставрация во Франции сразу же приобрела черты ультрароялистской реакции. Если до Ста дней на политической сцене находились главным образом умеренные роялисты, к которым относились и либералы, стоявшие за сильную монархическую власть, ограниченную конституцией, а крайние роялисты, добивавшиеся личного правления короля, не имели веса в парламенте, состоявшем из бывших членов сената и Законодательного корпуса империи, то после изгнания Наполеона в политической жизни вверх взяли «ультра». Общественное мнение испытывало чувство подавленности и растерянности в связи с очередным неожиданным поворотом в политической ситуации и не могло тогда оказать почти никакого противодействия их натиску.

«Ультра» повели кампанию насилия, учиняя суровую расправу над близкими сторонниками Наполеона и деятелями революции. Белый террор особенно был отмечен на юге против протестантов. Маршал Ней был расстрелян по приговору верховного суда. На всех уровнях административного управления среди должностных лиц обострилось соперничество между либералами и «крайними». По малейшему обвинению в лояльности к императору отзывались префекты, супрефекты, прокуроры, велась чистка в армии, в рядах университетской профессуры.

Людовик XVIII распустил палату представителей, созванную во время Ста дней, и назначил новые выборы на август 1815 г. Первый конституционный опыт был неудачным для либеральной общественности. Результаты выборов отразили наступление политической и социальной реакции. Контраст новой палаты по сравнению с выборами в нее при Наполеоне был огромным. Почти две трети ее членов представляли ультрароялисты, в основном выходцы из провинциального дворянства. В своем большинстве они являлись традиционными нотаблями, крупными землевладельцами аристократического происхождения, не занимавшимися активной профессиональной деятельностью. Они приехали в Париж с твердым намерением превратить парламент в инструмент государственной политики в целях укрепления позиций аристократии в обществе.

Министерство герцога А.-Э. Ришелье, назначенное королем 24 сентября 1815 г., пыталось сдержать «ультра», сознавая, что чрезмерные их притязания могут привести к непредвиденным потрясениям в стране. Сам Ришелье в годы революции эмигрировал в Россию, где Александр I доверил ему пост генерал-губернатора Одессы и всего Новороссийского края. Ришелье снискал в России репутацию просвещенного администратора, заслужил уважение и симпатии царя. Во Франции общественное мнение видело в нем политика, чистосердечно желавшего смягчить противоречия между враждующими лагерями и объединить роялистов и либералов вокруг монархии Бурбонов. Лояльно настроенные к правительству депутаты рассматривали интриги против него как попытку «крайних» добиться отставки кабинета.

Речи в парламенте вождей «ультра» Ж.-Б. де Виллеля, Ж.-Ж. де Корбьера, Э. де Витроля и Фр.-Р. де Шатобриана содержали программу требований дворянства и католического духовенства. Наиболее влиятельным их идеологом в палате был Л.-Г. де Бональд, а вне ее — Ж. де Местр. Бональд придерживался доктрины абсолютной монархии и в своем трактате «Опыт анализа естественных законов социального порядка» воспроизводил без каких-либо изменений прежнюю сословно-корпоративную организацию «старого порядка» с королем «по милости Бога», с опорой на авторитет католической церкви и аристократии. Жозеф де Местр стал родоначальником французского ультрамонтанства XIX в. Его книга «О папе» (1819) включала целую теорию о непогрешимой и неограниченной папской власти.

Главные требования «ультра» касались упрочения поместной знати и привилегированного положения католической религии, ради чего они настойчиво добивались от правительства разрешения духовенству владеть имуществом, предлагали передать ему запись гражданского состояния, а также контроль за народным просвещением. Людовик XVIII назвал палату «бесподобной» из-за ее монархического рвения.

Встретив сопротивление со стороны Ришелье, «ультра» попытались конституционным путем устранить не устраивавшее их министерство, чтобы таким образом привести к власти чисто ультрароялистский кабинет. Э. де Витроль и Фр.-Р. де Шатобриан, перу которого принадлежит яркое публицистическое произведение «Монархия согласно Хартии» (1816), выставляли себя поборниками парламентского правления, развивая мысль о том, что монарх в конституционном государстве управляет в согласии с волей парламента. На этом основании они требовали от короля назначить министров из большинства ультрароялистов в палате.

После долгих колебаний Людовик XVIII по совету своего фаворита Э. де Деказа, сумевшего убедить его, что только роспуск «бесподобной» палаты позволит сохранить кабинет Ришелье, решился на эту меру. 5 сентября 1816 г. она была распущена. На таком способе выхода из политического кризиса настаивали также Россия и Англия, обеспокоенные неумеренными притязаниями «ультра», что, по мнению царя, еще больше увеличивало непопулярность Реставрации в глазах общественного мнения.

Выборы в палату осенью 1816 г. явились значительным событием в политической жизни Франции. Они положили конец периоду, когда в парламенте почти все места занимали «ультра», понесшие на этот раз большие потери. С этого момента в палате намечаются два течения в либеральном движении эпохи Реставрации — конституционалисты, или «доктринеры», и «независимые». Умеренное крыло либералов было представлено конституционалистами, а левое — «независимыми». Политик и философ П.-П. Руайе-Коллар и Фр. Гизо, крупный французский историк XIX в. и государственный деятель будущей Июльской монархии, считались теоретиками конституционалистов. В парламенте их единомышленники слыли «доктринерами», поскольку главный докладчик конституционалистов Руайе-Коллар имел обыкновение произносить речи в нравоучительном тоне. Особенностью воззрений «доктринеров» была преданность легитимному правлению. Идеалом разумного и лучшего государственного устройства служила для них «Хартия» 1814 г., в которой, как они считали, удачно найдено равновесие между порядком и свободой. Их программа, ограниченная этим документом, была либерально-консервативной. В палате они выделялись громкими именами: наряду с П.-П. Руайе-Колларом и Фр. Гизо в ней произносили блестящие речи де Серр, К. Жордан, Э.-Г. Барант, Р.-Ф. де Ремюза, Л.-В. де Брольи (пэр. — Авт.), оказывавшие большое влияние на остальных ее членов. Особенно возрос авторитет конституционалистов во время либерального министерства Ж.-Ж. Дессоля с конца 1818 по декабрь 1819 г., а затем в период кабинета Э. де Деказа до смены его в феврале 1820 г. вторым министерством Ришелье. Конституционалисты представляли собой широкую парламентскую группировку, в которой слились традиционные и новые нотабли.

В отличие от конституционалистов популярность «независимых» была гораздо больше вне стен парламента, чем внутри них. Об этом неопровержимо свидетельствуют ежегодные частичные выборы в палату, вследствие которых их число постоянно росло до 1820 г. Избранные в палату либералы были новыми, буржуазными по происхождению и профессионально активными «нотаблями». Особенно большим было различие в политических карьерах депутатов-либералов и «ультра». Участники революции в рядах последних составляли всего 8 %, а «независимые» — 49 %.

«Независимые» в более категоричной форме, чем конституционалисты, критиковали режим Реставрации за нерешительность и медлительность в воплощении либерального законодательства. Талантливые ораторы этого течения Бенжамен Констан, Ж.-М. де Лафайет, Ж.-А. Манюэль, Ж. Лаффит и генерал Фуа смело произносили антидинастические речи, подготавливая общественное мнение к возможной смене династии. Они не связывали конституционный строй непременно с наследственной монархией, допуская передачу трона представителю младшей ветви Бурбонов герцогу Орлеанскому. Учение Бенжамена Констана об индивидуальных правах человека и конституционном управлении, изложенное в его труде «Курс конституционной политики», вышедшем в 1820 г. и сразу же получившем широкую известность, превосходно отражало идейные устремления этой политической группировки. Несмотря на различие в тактике «независимых» и конституционалистов, придерживавшихся осторожной политической линии и боявшихся радикальных мер, выходящих за рамки «Хартии», либералы являлись единственным крупным политическим течением, защищавшим наследие 1789 г.

Республиканская партия, рассеянная еще преследованиями Наполеона, не имела возможности оказывать влияние на правительственный курс. Поэтому она вынуждена была с целью свержения монархии Бурбонов прибегать к военным заговорам, в которых активную роль играли организации карбонариев. В 1820–1823 гг. правительство жестоко подавляло неоднократные попытки республиканцев поднять восстание против режима Реставрации.

Сессия 1816–1817 гг. открывает наиболее плодотворный либеральный период в деятельности парламента в годы Реставрации. В ту пору многим либералам показалось, что Бурбоны способны пойти навстречу общественному мнению и стать символом национального примирения.

К числу важных либеральных реформ относится избирательный закон от 5 февраля 1817 г., упрочивший консолидацию буржуазной элиты в этот период Реставрации. Его основные положения отражали ви́дение «доктринерами» совершенной модели управления обществом на основе аристократического принципа. Новый избирательный закон предоставлял политические права только собственникам, что вполне согласовывалось со взглядами либералов, отрицательно относившихся к теории Ж.-Ж. Руссо о народном суверенитете, покоящемся на общей воле. Ее распространение в революции они считали главной причиной многочисленных неудачных революционных опытов по созданию либерального государства после разрушения абсолютизма. В выборах могли участвовать лица, уплачивавшие в год не менее 300 фр. прямого налога, а чтобы быть избранными — не менее 1 тыс. фр. Выборы были непрямые, так как проходили в избирательных коллегиях. Однако избиратели голосовали непосредственно в главном городе департамента, а не в окружном центре, как это имело место при империи и во время выборов «бесподобной» палаты в 1815 г. Эта статья закона была весьма выгодна городским слоям буржуазии, поскольку в этом случае устранялось политическое влияние крупных землевладельцев и провинциального дворянства. Имущественный и возрастной цензы сильно ограничивали численность избирателей, насчитывавших около 100 тыс. человек. Правда, результаты ежегодного обновления палаты выявили одно любопытное обстоятельство, которое в значительной степени повлияло в дальнейшем на общественную атмосферу в стране. Дело в том, что среди лиц, чей прямой налог равнялся 300 фр., оказалось много либерально настроенных избирателей, в частности владельцев патентов. Именно их поддержка обеспечила избрание либеральных депутатов в 1817–1818 гг.

В октябре 1818 г. завершалась оккупация Франции союзниками. В связи с этим предстоящим событием перед правительством встал вопрос о создании собственной боеспособной армии. Важной вехой в формировании национальной французской армии явилась реформа, проведенная военным либеральным министром маршалом Л. Гувионом Сен-Сиром. Закон 1818 г. заложил демократические принципы ее комплектования и действовал до 1868 г. В соответствии с ним армия пополнялась смешанным образом посредством вербовки добровольцев и рекрутского набора. Кроме того, новый порядок производства в чин по старшинству покончил с привилегированным положением аристократии на военной службе, когда королю принадлежала прерогатива назначения офицеров по личному усмотрению.

В либеральном духе был решен также вопрос о свободе печати. До тех пор общественное мнение безуспешно добивалось выполнения положения «Хартии» о праве французов высказывать и печатать свои мнения, соблюдая повиновение законам. Авторами закона о печати явились видные «доктринеры» де Серр, П.-П. Руайе-Коллар, Фр. Гизо, герцог де Брольи. Этот закон можно считать большим достижением либеральной мысли в годы Реставрации. Он отвечал идеям либералов о правовой защите и нравственных началах в правосудии. Все дела по преступлениям и проступкам печати теперь подлежали суду присяжных. Цензура для рукописей и газет отменялась. Однако сохранение высокой суммы залога для издателя периодической прессы делало ее дорогостоящей и недоступной широкой публике.

Политическая неустойчивость режима Реставрации и его слабость перед дворянской реакцией обнаружились в начале 1820 г., после убийства ремесленником Лувелем племянника Людовика XVIII герцога Беррийского. Ультрароялисты не замедлили объявить правительство Э. де Деказа в попустительстве враждебным Бурбонам настроениям и добились от короля его отставки.

Падение этого министерства перевернуло страницу в развитии конституционной монархии во Франции в русле либеральных реформ. Либеральный правительственный курс Деказа оказался неприемлемым для двора и знати, все еще не смирившейся с мыслью о безнадежности политики «ультра» и по-прежнему считавшей вождей «бесподобной» палаты Ж.-Б. де Виллеля, Ж.-Ж. де Корбьера и Э. де Витроля своими лидерами.

Возглавив второй раз министерство, Ришелье отказался от проведения политики «средней линии». Его кабинет в 1820–1821 гг. ликвидировал почти все либеральные реформы предыдущих лет, ввел исключительные законы, приостанавливавшие индивидуальные свободы, восстановил цензуру. Но главной мерой правительства явилась подготовка нового избирательного закона. Ришелье хотел изменить избирательную систему, способствовавшую полевению палаты. Особенно примечателен был успех левых «независимых». С 1817 по 1819 г. в результате ежегодного обновления палаты число их депутатов достигло 90. В 1818 г. в нее был избран Бенжамен Констан, а в 1819 г. — аббат Грегуар. Избрание бывшего члена Конвента, «цареубийцы», приветствовавшего казнь Людовика XVI, аббата Грегуара возмутило «ультра», потребовавших от Ришелье положить конец усилению либералов в палате.

Представленный правительством законопроект вносил принципиальные изменения в избирательное законодательство и существенно уменьшал влияние городского населения на ход выборов. Он стал предметом горячих парламентских прений, в которых «доктринеры» совместно с «независимыми» отстаивали прежний избирательный закон 1817 г. Их поддержали парижане, устраивавшие под лозунгом «Да здравствует Хартия!» уличные манифестации в течение мая-июня 1820 г., пока палата не проголосовала за правительственный законопроект.

Новый избирательный закон получил название «закон о втором голосе», так как выборы проходили теперь в двух избирательных коллегиях — окружных и департаментских. В первых участвовали все граждане, обладавшие имущественным цензом, оставшимся без изменения, а затем четверть наиболее богатых налогоплательщиков голосовали в департаментских коллегиях. Таким образом, богатые собственники, голосуя два раза — в окружных и департаментских коллегиях, имели явное преимущество перед остальными избирателями.

Либералы развенчивали новый закон, доказывая, что он нарушает права граждан, создавая внутри избирательного корпуса привилегированную касту по богатству, что неизбежно, полагали они, приведет к увеличению представителей от крупных земельных собственников, в основном аристократического происхождения.

Предсказания вождей либералов об отрицательных последствиях для либерального движения нового избирательного закона сбылись уже во время обновления палаты осенью 1820 г. С этого момента депутаты-роялисты всякий раз имели перевес над левыми. Осмелевшая в палате роялистская оппозиция курсу Ришелье, сохранявшего еще в придворных кругах репутацию умеренного политика, начала против него кампанию и заставила уйти в отставку. Приход Ж.-Б. Виллеля к власти в декабре 1821 г. явился прямым результатом успехов «ультра» на частичных выборах осенью.

Победа крайнего правительственного курса Реставрации стала еще более убедительной после общих выборов в феврале 1824 г. Они состоялись в разгоряченной атмосфере патриотического воодушевления под впечатлением удачной и быстрой экспедиции французского корпуса под командованием герцога Ангулемского в Испанию в 1823 г., закончившейся восстановлением на троне Фердинанда VII.

В правление Виллеля аристократическая реакция предприняла вторую попытку после роспуска «бесподобной» палаты в 1816 г. добиться политического и социального реванша. Чтобы обеспечить на длительное время большинство в парламенте за роялистами, Виллель в 1824 г. увеличил продолжительность сессии палаты с пяти до семи лет. Ежегодные частичные в нее выборы, благодаря которым либералы стали рупором прогрессивного общественного мнения, были упразднены.

Располагая большинством в парламенте, Виллель надеялся законным путем посредством законодательства в интересах земельной аристократии привести ее к власти. Планы дворянской реакции представляли реальную опасность для дальнейшей консолидации политической элиты на основе либеральных принципов.

Восшествие на престол после смерти Людовика XVIII в 1824 г. графа д’Артуа под именем Карла X, убежденного, что корона принадлежит ему по Божественному праву, обострило социальную напряженность в стране. Пронизанная тенью прошлого тронная речь короля возвещала французам программу правительства, полностью совпадающую с намерениями реакции восстановить материальные потери дворянства и духовное господство католической церкви.

В палате лишь горстка либералов (всего 15 депутатов, главным образом от Парижа) находилась среди 430 депутатов крайне правых. Причем последние могли рассчитывать на одобрение своих действий со стороны пэров, поскольку Людовик XVIII в 1823 г., желая сделать высшую палату сговорчивее, назначил новых ее членов.

Резкое изменение соотношения социальных сил внутри правящей элиты господствующего класса нашло отражение в переходе либералов в открытую и непримиримую оппозицию правительственному курсу.

Идейным вдохновителем полного разрыва либералов с правительством явился Фр. Гизо. Начиная с 20-х годов все слышнее становится его голос. Вокруг него объединяются политические деятели, ясно видевшие радикальную перемену в политике государства: «До 1820 г., — утверждал Гизо, — правительство в неизбежном конфликте двух народов защищало народ революции и укрепляло конституционный порядок и законный трон. Теперь оно перешло на сторону контрреволюции, и нет сомнения в том, что оно прилагает все силы, чтобы исполнить все ее желания».

Большой уступкой клерикалам явился закон «О святотатстве» 1825 г., каравший вплоть до смертной казни за осквернение святых даров в публичном месте. Он закреплял особое положение католической веры как государственной религии, посягая при этом на светский характер правосудия. Хотя этот закон ни разу не был применен и остался только на бумаге, он сильно подорвал авторитет легитимной монархии в глазах той части французского общества, которая была воспитана на идеалах просветительской философии XVIII в.

Коронация Карла X в мае 1825 г. в соборе в Реймсе с соблюдением старинного церемониала должна была оттенить торжество монархии «по милости Бога».

Либеральная оппозиция шумно реагировала на законопроект о вознаграждении эмигрантов миллиардом франков за конфискованные у них в революции земли. Закон о «миллиарде для эмигрантов» 1825 г. укреплял юридические права новых владельцев, ограждая их от непрекращавшихся поползновений бывших собственников-эмигрантов получить свои поместья обратно. Его осуществление свидетельствовало о том, что конституционные рамки режима Реставрации позволяли сблизить интересы земельной аристократии и крупных земельных собственников буржуазного происхождения. Внесенный правительством на следующей сессии палаты в 1826 г. законопроект «о майорате», подрывавший Кодекс Наполеона о равенстве в наследовании, преследовал цель создать благоприятные условия для возрождения вотчин и одновременно воспрепятствовать их дроблению. На этот раз кабинет столкнулся с сильной оппозицией в палате пэров, отклонившей эту непопулярную меру, нарушавшую принцип гражданского равенства, завоеванный в годы революции.

Это решение высшей палаты явилось поводом для радостных многолюдных демонстраций в Париже, а также в других крупных городах и провинции, где это событие было отмечено банкетами. Подобные массовые антиправительственные выступления, как и грандиозная манифестация в столице в день похорон видного либерального деятеля генерала Фу а в ноябре 1825 г., должны были стать предупреждением правительству Виллеля, все более сталкивавшемуся с растущей к нему враждебностью общественного мнения. Однако, пренебрегая настроением и убеждениями общества, Виллель продолжал проводить реакционные меры. Закон о печати 1826 г. призван был свести на нет выпуск либеральных изданий, ставших в эти годы основными каналами воздействия на общественное мнение. Так, орган «доктринеров» газета «Le Constitutionnel» имела тираж более 20 тыс. экземпляров. С 1824 г. ширится популярность газеты «независимых» «Le Globe». Закон вводил жесткие правила издания печатной продукции, устанавливая предварительное разрешение за пять дней до выхода в свет сочинений, вводились высокие гербовые сборы, требовалось также объявление имени и адреса издателей и типографии.

Во время горячих дебатов по этому закону в палате депутатов впервые оказались единодушными в его осуждении либералы и часть крайне правых, начинавших уже опасаться за судьбу короны в связи с реакционным курсом правительства. Фр.-Р. де Шатобриан назвал его «вандальским законом», а известный либерал банкир К. Перье открыто заявил с трибуны палаты, что закон уничтожает все типографское дело во Франции. Широкая кампания против закона в либеральной прессе повлияла на позицию правительства. Виллель отозвал закон обратно. Это известие парижане приветствовали иллюминацией столицы и стихийными манифестациями по бульварам, что нашло отклик в ряде других центров.

Взрыв оппозиционных настроений по отношению к правительству отчетливо проявился на выборах в ноябре 1827 г. Вопреки твердой уверенности Вилле-ля, распустившего досрочно палату в надежде на то, что избирательного «закона о втором голосе» и сильного административного давления на избирательные коллегии вполне достаточно, чтобы в новой палате не сложилась даже малейшая оппозиция, ультрароялисты понесли на выборах чувствительные потери.

Успеху либералов во многом способствовала антиправительственная пропаганда общества «Помогай себе сам — и небо тебе поможет», образованного в октябре 1827 г. молодыми «доктринерами» Т. Жуффруа, Ш.-Фр. де Ремюза и Ш.-О. де Сент-Бевом, объединившимися вокруг Гизо, который одним из первых лидеров конституционалистов увидел в общественном мнении влиятельную силу, способную сдержать социальную реакцию, стремившуюся передать власть исключительно аристократическим элементам.

В эти годы Гизо формулирует либеральную концепцию правовых отношений государства и общества, идейно обосновывая необходимость поставить заслон пагубной для буржуазных институтов политике Карла X. Считая, что гражданское общество, отождествляемое им с верхами среднего класса, является активным фактором прогресса и непрестанного совершенствования форм государства, он развивает учение о важности их тесного взаимодействия. В 1820 г., когда обозначились контуры наступающей дворянской реакции, Гизо проницательно обрисовал политическую перспективу в стране, утверждая, что в случае прихода к власти Виллель зарекомендует себя слепым прислужником контрреволюции. Тогда же Гизо сделал вывод о полной неспособности и нежелании Бурбонов порвать узы с прежней аристократической элитой и воспринять принципы революции, воплощенные в новых формах общественной жизни. Он вынес им приговор: присутствие Бурбонов непременно воскрешает воспоминания о «старом порядке».

Поворот «доктринеров» к общественному мнению сблизил их с левым крылом либералов — с «независимыми», всегда уделявшими большое внимание распространению своей доктрины в общественных кругах. В обществе «Помогай себе сам — и небо тебе поможет» конституционалисты вместе с «независимыми» вели энергичную пропаганду, рассылая в провинцию либеральные брошюры с изложением своей программы и информируя о списках кандидатов в депутаты.

Главной причиной чрезвычайно благоприятных для либералов результатов выборов 1827 г. явились глубокие сдвиги в верхушечных слоях буржуазии, теперь остро ощущавших расхождение между продворянским курсом правительства и собственными интересами. К концу 20-х годов в сложившееся идейно-политическое противостояние французского общества и аристократии были вовлечены широкие круги нотаблей. В первых рядах либерального движения находились парижские нотабли национального масштаба, представители банков и промышленного капитала — К. Перье, Ж. Лаффит, Г. Терно, Б. Делессер, впоследствии видные государственные деятели Июльской монархии. К этому времени произошла также заметная перемена по отношению к Бурбонам менее состоятельных слоев городской буржуазии. Причиной ее явился роспуск Карлом X весной 1827 г. национальной гвардии, службу в которой несли горожане из числа средней и мелкой буржуазии. С этого момента наблюдается постепенное охлаждение к легитимной монархии этих слоев, служивших до сих пор связующим звеном между королем и нотаблями.

Одновременно с расширением участия в либеральном движении представителей нотаблей в последние годы Реставрации происходит эволюция идеологии французского либерализма, в трактовке которого возобладали умеренные взгляды, близкие к взглядам «доктринеров», стоявших за укрепление монархии на основе принципов «Хартии» 1814 г. Ограничение либеральной программы конституционными рамками этого документа сообщило ей консервативные черты, особенно проявившиеся в период Июльской монархии.

Не получив в 1827 г. парламентского большинства, Виллель отказался возглавить правительство. Образование умеренного кабинета Ж.-Б. де Мартиньяка в январе 1828 г. не подняло авторитет Бурбонов. Карл X не поддержал Мартиньяка, когда последний испытал трудности при обсуждении законопроекта о реформе местного самоуправления, который по многим пунктам не удовлетворял либералов.

Порывая со сложившейся в годы Реставрации практикой парламентского правления, Карл X в августе 1829 г. передал министерство князю Ж. де Полиньяку, не скрывавшему своей крайней неприязни к конституционной системе. В назначении Полиньяка первым министром французская общественность увидела признак аристократической реакции. Дворянство, которому в 1814 г. были возвращены титулы, в годы Реставрации заметно пополнилось благодаря многочисленным пожалованиям дворянского звания Людовиком XVIII и Карлом X. В государственно-административном управлении оно занимало видное место. Все министры и послы были дворяне. Лишь 45 префектов из 86 не имели дворянского титула. Под покровительством правительства быстро восстанавливала свое былое могущество католическая церковь. Ежегодно увеличивался ее бюджет, духовенству было разрешено принимать частные пожертвования.

Тронная речь короля 2 марта 1830 г., где он торжественно заявил о своем полном доверии и согласии с министрами, стала причиной глубокого конфликта между ультрароялистским кабинетом Полиньяка и либеральной палатой, которая была распущена. Роспуск непокорной палаты говорил о том, что Карл X отказывается быть королем в конституционной монархии и намерен править методами из арсенала абсолютизма.

Новые выборы в июне-июле 1830 г. опять увеличили либеральную оппозицию в палате. В их преддверии вся передовая общественность Франции пришла в движение. Примечательным явлением этой избирательной кампании было широкое участие в ней новых групп избирателей. К 1830 г. произошло обновление населения страны, так как с 1789 г. выросло поколение людей, достигших зрелого возраста, но из-за ограниченного избирательного права лишенных возможности продвижения в политической и административной карьере.

В их лице либеральное движение получило новый импульс и приобрело горячих сторонников по всей стране. Антидинастический лозунг громко зазвучал со страниц газеты «Le National», основанной в январе 1830 г. молодыми либералами историками А. Тьером, Фр. Минье и журналистом А. Каррелом.

Итог выборов летом 1830 г. был примечателен. По сравнению с выборами 1827 г. налицо было усиление изоляции правительства. Выборы явились важным этапом в сплочении политической элиты, способной возглавить правительство, заинтересованное в достижении свобод, приемлемых для цензовой буржуазии. В то же время выборы продемонстрировали возросшее за годы функционирования представительной системы во Франции значение общественного мнения как важного фактора политической реальности. Смягчить политический кризис можно было только возвратом монархии Бурбонов в конституционное русло развития. Но вместо того чтобы пойти навстречу либеральной общественности, Карл X подписал 25 июля четыре ордонанса, коренным образом изменявшие существующие институты власти. Ордонансы отменяли свободу печати, объявляли о роспуске только что избранной палаты, вводили новый избирательный закон и устанавливали дату очередных выборов на сентябрь 1830 г. По новому избирательному закону выборы приобретали еще более олигархическую окраску. Из ценза исключался патент, что серьезно ущемляло интересы торгово-промышленных кругов, влияние которых постоянно росло в первой трети XIX в.

Последовавшие вслед за опубликованием 26 июля ордонансов в официальной газете «Le Moniteur» массовые выступления парижан явились неожиданностью для правительства, не позаботившегося о мерах предосторожности, чтобы не допустить возникновения беспорядков в столице. Карл X весь этот день провел на охоте в Рамбуйе.

Первый энергичный протест против исполнения ордонансов, составленный А. Тьером, опубликовала газета «La National». Доказывая незаконность ордонансов, Тьер звал граждан к отпору правительственному произволу. Наибольшие признаки возбуждения наблюдались среди печатников, поскольку некоторые владельцы типографий прекратили издание газет. Сопротивление властям расширилось на следующий день, 27 июля. Теперь в движение влились мелкобуржуазные слои города: адвокаты, мелкие служащие, отставные офицеры, солдаты и студенческая молодежь.

Первыми из политических деятелей, кто сознательно отважился придать еще неясному и неоформленному народному гневу антидинастическую направленность, были члены тайных республиканских обществ. Смешиваясь с толпой, они занимались возведением баррикад и руководили вооруженными стычками с правительственными войсками, которыми командовал очень непопулярный маршал Мармон, предавший Наполеона в 1814 г.

Водружение республиканцами в ночь с 27 на 28 июля трехцветного знамени на башнях собора Парижской богоматери символизировало Июльскую революцию в целях свержения Бурбонов.

Будучи противниками разрешения политических кризисов насильственными методами, деятели либеральной оппозиции не приняли непосредственного участия в уличных боях в июле в Париже. Однако парламентская оппозиция, не вступая в контакт со сражавшимися парижанами, внимательно наблюдала за их битвой с войсками. На заключительном этапе, когда 29 июля Париж был взят повстанцами, овладевшими резиденцией короля Тюильрийским дворцом, она возглавила антидинастическую революцию против Бурбонов. Власть в столице перешла в руки муниципальной комиссии, возглавляемой Ж. Лаффитом. Видя полное военное поражение, Карл X согласился наконец отстранить Полиньяка от власти. Но было уже поздно. Муниципальная комиссия преобразовала себя во временное правительство, а Тьер спешно подготавливал воцарение близкого к буржуазии представителя младшей ветви Бурбонов герцога Орлеанского, сына Филиппа Эгалите, казненного в период революции. 30 июля собрались депутаты распущенной Карлом X палаты и объявили Луи-Филиппа Орлеанского временным наместником королевства.

Июльская революция 1830 г. разрешила противоречие, заложенное в тексте «Хартии» 1814 г. между законным троном и конституционными учреждениями. Она воплотила в жизнь идею конституции сената от 6 апреля 1814 г. о суверенитете нации. Идеалы демократии, развившиеся в революционную эпоху, глубоко проникли в массовое сознание французов и противостояли монархии по «Божественному праву». Политическая элита, смирившаяся в 1814 г. с легитимным принципом, поддержанная французским обществом в 1830 г., отбросила его. Франция осталась монархией, но наследственная власть исчезла навсегда.

Режим Реставрации по своим политическим и социальным институтам представлял собой раннебуржуазное государство в процессе его становления в буржуазное общество. В первой четверти XIX в. буржуазия не претендовала на господствующее положение во властных структурах, выступая лишь как одна из фракций правящего класса.

2 августа Карл X подписал отречение в пользу своего внука герцога Бордоского и вскоре с семейством покинул Францию, отплыл в Англию. 9 августа Луи-Филипп Орлеанский принес присягу на верность конституционной «Хартии», затем он был провозглашен королем французов и стал именоваться Луи-Филиппом.

Июльская революция 1830 г. во Франции свершилась в течение «трех славных дней». Совпадение интересов либерально настроенной элиты с устремлениями французского общества, отвернувшегося от Бурбонов, которые, как и в конце XVIII в., снова оказались в одиночестве перед блоком враждебных им общественных сил в стране, обеспечило ей идейное руководство в революции. Это явилось одной из причин, почему Июльская революция 1830 г. в отличие от предшествующей ей революции 1789 г. не знала радикального этапа.

Наступление мира в эпоху Реставрации после кровопролитных и разорительных наполеоновских войн и соблюдение его Бурбонами, а также гражданские свободы создали благоприятные условия для экономического подъема, способствовали накоплению финансового и промышленного капитала, положительно сказались на прогрессе сельского хозяйства, техники и науки. Большой заслугой правительства Реставрации является упорядочение государственных финансов, расстроенных в годы империи. Был ликвидирован долг империи и выплачена контрибуция, наложенная на Францию вследствие военного поражения империи в 1815 г. В области финансов Реставрация неуклонно придерживалась парламентских норм: палаты контролировали бюджет, следя за тем, чтобы его доходы были выше расходной части.

По численности населения Франция являлась в первой четверти XIX в. наиболее густонаселенной страной в Европе, а также оставалась преимущественно сельскохозяйственной страной. Основная масса ее жителей проживала в сельской местности. Крупных городов было всего несколько. По плотности населения Париж во много раз превосходил другие центры, насчитывая 713 тыс. жителей, в Марселе проживало 116 тыс., в Лионе — 115 тыс., в Бордо, Руане и Нанте — около 100 тыс. человек. Большинство мелких городов почти ничем не отличались от сельской округи. Связь между столицей и провинцией затруднялась несовершенством системы коммуникаций. Только национальные дороги имели законченную сеть, что касается департаментских и проселочных дорог, то они находились в упадке. Реставрация лишь приступила к устройству единых путей сообщения, что было продолжено в период Июльской монархии.

В эпоху Реставрации большое значение приобрели общественные науки. С планами преобразования существующего общества выступили социалисты-утописты Анри де Сен-Симон и Шарль Фурье. Историческое знание обогатилось трудами знаменитых французских историков XIX в. — О. Тьерри, Фр. Минье, Фр. Гизо, А. Тьера. В области философии, в которой в это время преобладали политические сочинения, выделяются две фигуры, находившиеся в противоположных лагерях, — идеолог «ультра» Жозеф де Местр и либерал Виктор Кузен. Политическая мысль была представлена талантливыми произведениями Ж. де Сталь и нашла дальнейшее развитие в блестящем творчестве крупнейшего теоретика французского либерализма первой половины XIX в. Бенжамена Констана. Прекрасными образцами публицистических работ являются памфлеты П.-Л. Курье, песни демократического поэта Ж. Беранже.

Искусство, освобожденное от стеснительных рамок наполеоновской империи, переживает подлинный расцвет. Рождение романтизма отмечено великими именами французских писателей и поэтов — Фр.-Р. де Шатобриана, А.-М. де Ламартина, в живописи — Э. Делакруа, Т. Жерико, в музыке — Г. Берлиоза. Духовное и интеллектуальное наследие Реставрации стало признанным достоянием французской культуры XIX в.

После поражения Наполеона бельгийские провинции по воле дипломатов стран-победительниц и согласно трактатам Венского конгресса 1815 г. были насильно соединены с Нидерландами, и таким образом в Европе было создано новое государство — королевство Нидерландов, призванное служить противовесом Франции. Известный французский дипломат Талейран, участвовавший в работе Венского конгресса, блестяще охарактеризовал эту сделку великих держав в своих мемуарах: «Создание нового Нидерландского королевства, решенное еще до заключения мира, было, несомненно, враждебным против Франции мероприятием; оно было задумано с целью создания вблизи нее неприязненного к ней государства, потребность которого в защите делала его естественным союзником Англии и Пруссии. Следствия этого замысла казались мне, однако, менее опасными для Франции, чем это предполагалось, так как молодому государству предстояла большая работа по своему укреплению. В самом деле, составленное из двух стран, разделенных старинной враждой, противоположных по стремлениям и интересам, оно на долгие годы обречено быть слабым и неустойчивым». Слова Талейрана оказались пророческими спустя 15 лет.

Новое государство возглавил Вильгельм I, который 16 марта 1815 г. провозгласил себя монархом королевства Нидерландов. В соответствии с германской федеральной конституцией нидерландский король входил одновременно в состав германской федерации, как государь Великого герцогства Люксембургского. Это герцогство передавалось ему в личную собственность вместо принадлежавших ему на территории Германии Нассауских владений (Дилленбург, Зиген, Диц и Гадамар).

В объединенном королевстве бельгийские провинции играли по сравнению с Северными Нидерландами подчиненную роль: экономические, политические и религиозные интересы всех слоев бельгийского населения ущемлялись нидерландцами.

В 20-е годы XIX в. в бельгийских провинциях происходили экономические, политические и социальные сдвиги, знаменовавшие переход от мануфактурной стадии к фабричной системе капиталистического производства. Это было начало промышленной революции. Внедрение в производство машин неизбежно влекло за собой обнищание трудящихся, разорение мелких собственников (крестьян, ремесленников и торговцев) и вместе с тем обогащение за счет высоких прибылей крупной буржуазии. Бельгийские промышленники нуждались в покровительственных тарифах; нидерландская же буржуазия, занимавшаяся преимущественно торговлей со своими обширными колониями, требовала от правительства предоставить ей в этой области свободу. Нидерландское правительство проводило экономическую политику исключительно в интересах своих подданных и в ущерб бельгийцам.

И в политическом отношении бельгийская буржуазия оказалась ущемленной, почти все важные государственные посты занимали голландцы. Основной закон королевства — конституция, — отвергнутый большинством бельгийских представителей в Генеральных штатах в августе 1815 г., был, по существу, навязан бельгийцам. Ряд законов правительства вызвал широкое недовольство всех слоев бельгийского населения. В бельгийских провинциях, особенно в тех, где были сосредоточены большие массы рабочих, почти каждый четвертый или пятый житель был внесен в списки неимущих. Введенная правительством налоговая система сказывалась прежде всего на положении крестьян, которые постоянно бунтовали против налогов на домашний скот, пиво, можжевельник и особенно против ненавистных налогов на убой скота и на помол муки.

Немалую роль среди причин, вызвавших революцию 1830 г. в бельгийских провинциях, играло различие вероисповеданий между жителями северных и южных частей королевства. На бельгийцев традиционно большое влияние оказывала католическая церковь, укрепившаяся здесь еще со времен испанского и австрийского владычества. Северные же провинции были протестантскими. Некоторые законы Нидерландского королевства ущемляли интересы бельгийского католического духовенства. Некогда враждовавшие между собой политические партии (либеральная и католическая) забыли свои прежние разногласия и объединились в общей борьбе против нидерландского режима. В 1829 г. в бельгийских провинциях развернулось широкое петиционное движение за свободу печати и образования, независимость судебной власти и судопроизводства, ответственность министров, свободу пользования французским языком, отмену телесных наказаний и налога на помол муки. Под петициями поставили свои подписи свыше 360 тыс. человек, движение охватило всю страну.

Июльская революция 1830 г. во Франции, всколыхнувшая революционное движение во многих странах Европы, наибольшее влияние оказала на соседнюю с ней Бельгию. Здесь 25 августа 1830 г. началась революция в Брюсселе, которая охватила почти все крупные города и закончилась распадом Нидерландского королевства, одного из компонентов Венской территориальной системы, и привела к появлению на политической карте Европы нового государства — независимого королевства Бельгии, впервые за многовековую историю обретшего свою самостоятельность.

Одной из главных задач русской дипломатии в те годы считалась неустанная борьба с революцией в Европе в чем бы и где бы она ни проявлялась. Поэтому, когда нидерландский король Вильгельм I убедился, что не способен справиться с революцией собственными силами, он обратился за военной помощью к правительствам Великобритании, Австрии, Пруссии и России. В личном письме Николаю I, которое хранится в Архиве внешней политики Российской империи, нидерландский монарх писал, что «смута в Бельгии далеко еще не достигла своего предела… и, несмотря на принятые меры, размеры бедствия сделали эти усилия бесплодными». Вильгельм I подчеркивал, что вопрос о военной помощи касается не только его собственных интересов, но и интересов всей Европы. Нидерландский король утверждал, что предоставленное самому себе «восстание в королевстве явится… серьезной опасностью, что оно парализует назначение Нидерландов в европейской системе» и что «присутствие союзных войск на территории Нидерландов можно будет согласовать с сохранением общего мира».

Николай I откликнулся на эту мольбу о помощи, пообещав усмирить непокорных бельгийцев. Такая готовность прийти на помощь Вильгельму I объясняется, помимо чисто политических причин, еще одним фактором: нидерландский король и русский император находились в родственных отношениях. Сестра Николая I великая княжна Анна Павловна в 1816 г. стала женой наследного принца Вильгельма Оранского.

Русский император был убежден, что его союзники Австрия и Пруссия также поддержат план вооруженной интервенции в Бельгию. Однако Франция и Англия ясно дали понять, что не допустят вооруженного вмешательства в бельгийские дела. Внутреннее положение России к тому времени было довольно сложным. А начавшееся восстание в Польше окончательно расстроило планы Николая I, вынудив его отказаться от интервенции в Бельгию.

Между тем события в Бельгии развивались со все возрастающим накалом. По мере того как в революционное движение втягивались все более широкие слои населения, все настойчивее выдвигались требование полной политической независимости от Нидерландов. Представители левого крыла Комиссии безопасности, созданной в дни революции, отделились и поддерживали требование независимости. Другая ее часть оставалась верной нидерландскому правительству и опиралась на крупную буржуазию.

Не было в стране единства и среди населения. В то время как одни сражались на баррикадах против войск нидерландского короля, другие бежали во Францию, где революция уже закончилась. В Брюсселе было сформировано временное правительство, в которое вошли представители демократически настроенной буржуазии — Эммануэль Вандерлинден Огворст, Шарль Рожье, Феликс де Мерод, Александр Жандебьен, Сильвен ван де Вейер, Жозеф Вандерлиндер и Феликс де Копэн. Несмотря на имевшиеся среди них разногласия, временное правительство начало постепенно осуществлять свою программу: оно уничтожило все ограничения в области просвещения, восстановило гласный суд, отменило наказание солдат палками, провозгласило свободу слова, веры, печати, театра, политических собраний, религиозных, торговых и политических обществ.

10 ноября 1830 г. открыл свою работу Национальный конгресс, который должен был решить два важнейших вопроса — о будущем политическом устройстве молодого государства и о конституции. 18 ноября конгресс единогласно признал независимость Бельгии с сохранением связи между Люксембургом и Германским союзом. 22 ноября 174 голосами против 13 конгресс высказался за конституционную наследственную монархию. А 25 ноября Национальный конгресс принял еще одно важное политическое решение — о том, чтобы навсегда исключить Оранский дом из числа претендентов на бельгийский престол. После длительных обсуждений в Национальном конгрессе и бельгийской прессе различных претендентов на бельгийский трон в конечном итоге победила английская дипломатия, осторожно выдвинувшая кандидатуру немецкого принца Леопольда Саксен-Кобург-Гота. 21 июля 1831 г. принц Леопольд торжественно въехал в Брюссель и принес присягу верности бельгийскому народу.

Конституция, принятая Национальным конгрессом, была опубликована 7 февраля 1831 г. С формальной точки зрения эта конституция являлась самой либеральной хартией на континенте и в дальнейшем послужила образцом для конституций Италии, Румынии, Греции, Испании и Португалии.

Принятие Национальным конгрессом бельгийской конституции не означало еще завершения борьбы бельгийцев за свою независимость. Судьбу Бельгии в течение года обсуждали на Лондонской конференции дипломаты пяти великих держав — Англии, Франции, России, Австрии и Пруссии. В течение целого года они старались примирить противоречивые интересы заинтересованных стран в этом сложном вопросе. В конце концов им удалось выработать такие условия существования нового государства, которые устраивали всех. В результате всех этих переговоров Бельгия была признана самостоятельным постоянно нейтральным государством. Этот нейтралитет ей гарантировали пять держав, подписавших протокол.

Нидерландский король признал независимость Бельгии только в 1839 г. Бельгийская революция 1830 г. расчистила путь развитию капиталистических отношений в стране. Заключенные с Германским таможенным союзом, а затем с Францией выгодные торговые договоры открыли для бельгийской промышленности новые рынки сбыта взамен нидерландских колоний. С 30-х годов бельгийское правительство приступило к крупному железнодорожному строительству. Заказы на заводское оборудование, рельсы, паровозы и вагоны дали мощный толчок развитию металлургии. Уже в середине XIX в. Бельгия заняла одно из первых мест среди промышленно развитых европейских стран, и ее по праву называли «маленькой мастерской Европы». Развитие капитализма в Бельгии сопровождалось ростом численности рабочего класса, его активности и организованности. В середине XIX в. в стране возникли первые рабочие организации.

Глава 4 РОССИЯ В ЦАРСТВОВАНИЕ НИКОЛАЯ I

Восстание декабристов 1825 года. Разочаровавшись в Александре I как реформаторе, молодые русские дворяне-офицеры пошли по пути организации тайных антиправительственных обществ, в которые вступали и отдельные гражданские лица. В исторической ретроспекции их стали называть декабристами — по конечному результату этого движения, завершившегося в декабре 1825 г. двумя неудачными попытками вооруженного мятежа — на Сенатской площади в Петербурге и на Украине. В 1816 г. возник «Союз спасения, или Общество истинных и верных сынов Отечества», в 1818 г. на его базе организовали «Союз благоденствия», а в 1821–1822 гг. вместо последнего были основаны два новых тайных общества — Северное в Петербурге и Южное на Украине, вобравшие в себя наиболее стойких членов прежних декабристских организаций.

Количество их участников не превышало нескольких сот человек, не считая гораздо более широкого слоя сочувствовавших движению — так называемых «декабристов без декабря». Формирование их вольнолюбивых взглядов происходило под влиянием национального патриотического подъема 1812 г., впечатлений от заграничных походов русской армии 1813–1814 гг., знакомства с идеями Великой Французской революции. Резкие контрасты российской действительности усиливали критическое восприятие ее наиболее смелой и образованной частью военной дворянской молодежи, думавшей не о своей карьере и материальной выгоде, а об интересах нации. Взгляды декабристов варьировались от республиканских идей, планов военного переворота и цареубийства на одном полюсе до умеренного конституционализма в духе Сперанского и стремления к мирному компромиссу с существующей властью — на другом. Однако искреннее желание покончить с деспотическим самодержавием и крепостным правом объединяло всех участников движения. При этом большинство декабристов, не одобряя террористических методов французских якобинцев и страшась ужасов беспощадного русского бунта, склонялись к тому, чтобы признать военный переворот без привлечения широких народных масс оптимальным вариантом своих будущих действий.

Программа декабристов нашла отражение в двух основных документах — радикальной «Русской правде» полковника Павла Пестеля и более умеренной «Конституции» Никиты Муравьева. Пестель был убежденным республиканцем, противником имущественного и образовательного цензов при проведении выборов в представительные учреждения, сторонником довольно жесткой революционной диктатуры и унитарного государства. Его аграрная программа предусматривала не только возможность безвозмездного получения каждым гражданином общинного земельного надела без права его продажи, но и создание земельного фонда для производства «изобилия», т. е. товарной сельскохозяйственной продукции. При этом Пестель допускал сохранение мелкого и среднего помещичьего землевладения, а земли крупных латифундистов предлагал частично конфисковать, а частично выкупить за счет государства. Муравьев же был сторонником конституционной монархии с двухпалатным парламентом, наделенным законодательными функциями. Вслед за автором правительственного конституционного проекта Новосильцевым он был федералистом и цензовиком. Муравьев оставлял открытым вопрос о наделении крестьян землей, но подчеркивал необходимость немедленной отмены крепостного права («раб, прикоснувшийся земли Русской, становится свободным»), чинов и сословий, а также военных поселений.

Наиболее яркими фигурами среди декабристов, помимо Пестеля и Муравьева, были поэт Кондратий Рылеев, офицеры Сергей Муравьев-Апостол, Михаил Бестужев-Рюмин, Михаил Лунин, Александр Бестужев, Петр Каховский, Гавриил Батеньков и др.

Через различные доносы Александр I знал о существовании тайных обществ, но, за редким исключением, не преследовал их участников, то ли опасаясь неблагоприятных откликов за рубежом, то ли сознавая, что заговорщики, в сущности, хотят сделать то, о чем он сам мечтал в юности.

Выступление декабристов было ускорено неожиданной смертью Александра I в ноябре 1825 г. (существует, однако, упомянутая версия, по которой император тайно отошел от власти и жил еще почти 40 лет под именем старца Федора Кузьмича). В России возник династический кризис, связанный с тем, что бездетный Александр не обнародовал своего решения передать престол младшему брату Николаю и наследником формально считался другой его брат — Константин, фактически отказавшийся к тому времени от царского сана, хотя этот шаг хранился в тайне. Эта двусмысленная ситуация позволила членам Северного общества поднять около 3 тыс. солдат на защиту «законных прав» Константина на престол, которому они уже успели присягнуть вскоре после получения известия о смерти Александра I. Однако нерешительность заговорщиков привела к провалу выступления 14 декабря 1825 г., которое трудно даже назвать вооруженным восстанием в привычном смысле этого слова. Неудача постигла и участников выступления Черниговского полка на Украине в конце декабря — начале января 1826 г.

Пять руководителей движения (Пестель, Рылеев, Каховский, Бестужев-Рюмин и Муравьев-Апостол) были казнены, более сотни сосланы на каторгу в Сибирь, многие отправлены на Кавказ, где с 1817 г. шла настоящая война с непокорными горцами. Туда были посланы и 4 тыс. солдат-штрафников, причастных к восстанию в Петербурге и на Украине.

Так закончилась эта трагическая попытка повернуть ход российской истории в новое русло и ускорить процесс модернизации страны насильственным путем. В итоге правительство стало относиться к радикальным реформам еще с большей опаской, чем прежде. Вместе с тем дело декабристов не пропало даром, положив начало антиабсолютистскому и антикрепостническому освободительному движению, искоренить которое не было уже дано никому.

Апогей самодержавия. Расправа с декабристами, а затем с участниками польского национального восстания 1830–1831 гг. стала своего рода камертоном всего 30-летнего царствования Николая I (1825–1855). Этого красавца двухметрового роста с поистине царственной внешностью готовили не к трону, а к военной карьере. Его идеалом была образцовая казарма с ее строгим порядком и беспрекословным повиновением подчиненных своим отцам-командирам. Именно так, по-военному, и управляли Россией Николай и его команда, в которой было особенно много генералов. Новому царю нельзя было отказать в здравом смысле, огромной работоспособности, чувстве ответственности за вверенную ему, как он полагал, самим Богом великую империю и даже в известной патерналистской заботе о благе ее подданных. Однако ему сильно вредили безграничная самоуверенность, прямолинейность мышления и поступков, ограниченность кругозора.

Характерными чертами Николая I как политика были прагматизм, великодержавный русский национализм, стремление к максимально возможной централизации государственного управления и наивная вера в то, что у него хватит сил и способностей лично контролировать все стороны жизни российского общества (отсюда вытекало, в частности, расширение масштабов деятельности императорской канцелярии как второго, неофициального правительства России).

Политика Николая I была типичной политикой сильной руки, рассчитанной на устрашение россиян и их зарубежных соседей и на подавление всякого инакомыслия. «Подморозив» Россию, он придал внешнему фасаду империи вполне европейский вид, за которым скрывались, однако, нищета народа, отсутствие элементарного порядка и вопиющее казнокрадство. Недаром посетивший Россию в 1839 г. французский маркиз А. де Кюстин сравнивал ее с замком Спящей красавицы, погруженным в глубокий столетний сон. Здесь есть все, писал он, но нет свободы, а значит, нет и жизни. Поистине убийственно звучала и характеристика николаевской России, данная уже после смерти императора одним из высокопоставленных царских сановников, П. А. Валуевым: «Сверху блеск, внизу гниль».

Вместе с тем Николай I отнюдь не был тупым реакционером, «Чингисханом с телеграфом», как однажды назвал его крупнейший оппозиционный публицист того времени А. И. Герцен. Для него не были секретом многочисленные изъяны российской бюрократической системы, моральные пороки общества, техникоэкономическая и культурная отсталость страны. Вот почему наведение порядка в России он понимал не только как усиление имперского начала и укрепление правительственной власти, но и как осторожное реформаторство, не затрагивающее, однако, устоев самодержавия и крепостного права. Оставаясь в рамках военно-феодально-бюрократической парадигмы, Николай старался «подтянуть» Россию к Европе (не теряя при этом национального лица), поддержать отечественную экономику, укрепить идеологические основы самодержавия. Сделал он в этом направлении немало, но неизмеримо меньше, чем это позволял огромный естественно-природный, человеческий и интеллектуальный потенциал, которым при всей ее отсталости обладала Россия. Поэтому, загнав вглубь противоречия российской действительности, показателем остроты которых было движение декабристов, Николай I невольно ускорил крах крепостной системы, наступивший вскоре после его смерти.

При проведении своего внутриполитического курса Николай I прошел через два важных рубежа — упоминавшееся выше польское восстание, революции 1830 г. во Франции и Бельгии и революционные потрясения 1848–1849 гг. в целом ряде европейских стран, на которые российский император откликнулся прямым военным вмешательством в освободительную войну в Венгрии.

Эти события еще более укрепляли консервативные настроения царя, которого не могли не настораживать также рост крестьянских волнений (около 2 тыс. за вторую четверть XIX в.) и начало распространения среди российской интеллигенции социалистических идей, заимствованных с Запада. Заметим, что этот социальный слой, в котором наряду с представителями дворянства становилось все больше выходцев из среды духовенства, мещан и даже крестьян («разночинцев»), заметно набрал в 30-50-е годы XIX в. силу и доставлял правительству все больше беспокойства своими вольнолюбивыми настроениями и растущими амбициями, явно выходившими за рамки николаевских порядков.

Тщательно изучив следственные дела декабристов, император и его окружение составили достаточно ясное представление о наиболее острых вопросах российской жизни, требовавших скорейшего вмешательства верховной власти. Николай I, который, будучи еще великим князем, грозил «вогнать в чахотку всех философов», прежде всего принял срочные меры к пресечению крамольных настроений в дворянско-чиновничьей, интеллигентской и студенческой среде. «Чугунный», как его называли, цензурный устав 1826 г., университетский устав 1835 г., лишивший профессоров их былой самостоятельности и усиливший правительственное вмешательство в жизнь высшей школы и полицейское наблюдение за студентами; преследование А. И. Герцена, Н. П. Огарева, П. Я. Чаадаева, В. Г. Белинского, М. А. Бакунина и других прогрессивных общественных деятелей; разгром во второй половине 40-х годов Кирилло-Мефодиевского общества в Киеве и петербургского социалистического кружка петрашевцев, — все это звенья одной цепи, ярко характеризующие охранительное направление политики Николая I.

Особо следует сказать о созданном в 1826 г. по инициативе генерала А. Х. Бенкендорфа и просуществовавшем до 1880 г. III отделении императорской канцелярии. Среди его многочисленных функций наряду с политическим сыском, цензурой, наблюдением за иностранцами и т. д. была и борьба с различными служебными злоупотреблениями государственных чиновников. В распоряжении начальника III отделения (им был сначала Бенкендорф, а потом князь А. Ф. Орлов — оба личные друзья Николая I) находились Особый корпус жандармов в составе 4–5 тыс. человек и целая сеть тайных агентов, тогда как в самом этом учреждении в середине XIX в. служило всего 40 чиновников.

В 30-е годы происходит оформление идеологической доктрины самодержавия. Министр народного просвещения С. С. Уваров, за которым стоял сам Николай I, выразил ее в известной формуле: «Православие, самодержавие, народность». Под последней понимались приверженность русским патриархальным традициям и противопоставление верности простого народа престолу дворянско-интеллигентскому вольномыслию. Насаждая эту доктрину, получившую название «теория официальной народности», правительство стремилось привести мысли россиян к некоему «общему знаменателю», внушив им идею превосходства России над другими странами, уже зараженными опасными либеральными и социалистическими идеями. Верноподданным царя внушалось, что их история поистине удивительна, настоящее — более чем великолепно, а будущее превосходит все, что может нарисовать самое пылкое воображение.

Не случайно именно при Николае I Россия обрела в 1833 г. свой новый национальный гимн «Боже, царя храни!» (текст В. А. Жуковского, музыка А. Ф. Львова). История, литература и искусство были поставлены на службу императорской власти, хотя в полной мере подчинить интеллектуальную элиту своей воле Николаю так и не удалось, и проблема «власть и интеллект» приобретала постепенно в России все большую остроту.

Ведущую роль в укреплении самодержавного строя Николай I отводил кодификации законов, представлявших собой настоящую «рассыпанную храмину» из тысяч принятых после составления Уложения 1649 г. законодательных актов, которые часто просто не согласовывались друг с другом, что мешало работе государственного аппарата и судов и открывало широкую дорогу разного рода злоупотреблениям.

Расставшийся со многими либеральными увлечениями своей молодости М. М. Сперанский возглавил поистине титаническую работу целой группы юристов, результатом которой стали многотомные «Полное собрание законов Российской империи» (1830) и 15 томов «Свода законов Российской империи» (1833), где были собраны все действующие законодательные акты. Однако Николай I не поддержал намерения Сперанского приступить к составлению нового Уложения законов, опасаясь, как бы он «не наделал таких же проказ, как в 1810 г.».

В 30-40-е годы был принят также ряд мер, направленных на качественное улучшение состава главной опоры самодержавия — дворянского сословия, непрерывно пополнявшегося за счет наиболее отличившихся офицеров и чиновников недворянского происхождения. Николай I несколько поднял планку чинов, получение которых давало право на личное и потомственное дворянство, а также повысил имущественный ценз, необходимый для участия в местных дворянских собраниях. По примеру Петра I царь учредил майораты — заповедные, не подлежавшие дроблению между наследниками имения, что должно было ослабить тенденцию к оскудению старинных дворянских родов, которая очень беспокоила правительство.

Но главным в николаевской России по-прежнему оставался крестьянский вопрос. Николай I понимал, что сохранение крепостного права не только не украшает его империю в глазах отечественного и особенно зарубежного общественного мнения, но и становится экономически невыгодным, не говоря уже о постоянной угрозе социального взрыва. Однако широко распространенные в помещичьей среде крепостнические настроения заставляли власти проявлять в этом вопросе особую осторожность. Поэтому решено было начать с реформы государственной деревни, осуществленной в 1837–1841 гг. генералом П. Д. Киселевым, который имел блестящее боевое прошлое, был знаком с идеями декабристов и являлся убежденным противником крепостничества. Было создано Министерство государственных имуществ с разветвленной системой местных органов, которое и должно было отныне заниматься хозяйственным и бытовым устройством государственной деревни. Часть крестьян переселили в губернии, где было больше казенных земель, что позволило несколько увеличить их наделы. Началось строительство дорог и мостов, открывались школы и больницы, ветеринарные и агрономические пункты, широко внедрялись (несмотря на сопротивление крестьян) посевы новой для России культуры — картофеля. В целом реформа Киселева имела, бесспорно, положительное значение для многих миллионов государственных крестьян.

Однако попытка Киселева пойти дальше и провести в общегосударственном масштабе и в обязательном для всех помещиков порядке отмену крепостного права закончилась неудачей, натолкнувшись на яростное сопротивление дворянства. Сам Николай I, который вначале склонен был поддержать Киселева, быстро пошел, однако, на попятный, откровенно заявив в марте 1842 г.: «Крепостное право есть очевидное зло, но прикасаться к нему теперь было бы делом еще более гибельным». Даже помыслить об этом, по мнению императора, было бы «преступным посягательством на общественное спокойствие и на благо государства». В итоге работа девяти секретных комитетов по крестьянскому делу, создававшихся друг за другом в царствование Николая I, дала более чем скромные результаты. Указ 1842 г. об «обязанных крестьянах» был фактически вторым изданием упоминавшегося выше указа 1803 г. о «вольных хлебопашцах» и предусматривал предоставление крестьянину с согласия его господина личных и имущественных прав (включая пользование небольшим земельным участком) за определенные повинности в пользу помещика, остававшегося собственником земли. Добавим, что этим указом воспользовались всего несколько десятков тысяч крестьян. В 1847 г. крестьяне получили также право выкупаться на волю при продаже имения помещика за долги с публичных торгов. В губерниях Правобережной Украины и Белоруссии, где преобладали польские помещики, были введены в 1847–1855 гг. так называемые «инвентари», фиксировавшие нормы крестьянских земельных наделов и повинностей. Всего Николаем I было подписано около сотни указов, касавшихся положения крестьян. Однако в целом крестьянский вопрос в России оставался нерешенным.

Тем временем в народном хозяйстве России происходили важные перемены: расширялись посевные площади, росли масштабы хлебной торговли и винокурения, увеличилось производство сахара. Вместе с тем сельскохозяйственные машины в середине XIX в. применялись лишь в 3 % помещичьих имений. Редкостью оставались также многопольные севообороты и химические удобрения.

В стране начался промышленный переворот, т. е. переход к машинному фабрично-заводскому производству (о времени его начала историки до сих пор спорят: для одних это 30-40-е годы XIX в., для других — середина столетия). В России появились пароходы и железные дороги. К концу царствования Николая I протяженность железнодорожной сети достигла полутора тысяч верст, что было, однако, в 10 раз меньше, чем в Англии. В 1860 г. 80 % рабочих, занятых в обрабатывающей промышленности, где развитие капитализма в отличие от металлургии шло особенно быстрыми темпами, были уже вольнонаемными. Значительно увеличилось и количество городского населения России.

Правительство проводило политику промышленного протекционизма, поощряло отечественных купцов и предпринимателей. В 1839–1843 гг. министр финансов Е. Ф. Канкрин успешно осуществил реформу, в результате которой основой денежного обращения в России стал серебряный рубль, причем кредитные билеты можно было свободно обменивать на серебро.

Вместе с тем Россия продолжала отставать от передовых стран Западной Европы, причем этот разрыв неуклонно увеличивался. Около половины доходной части бюджета шло на военные нужды. Крепостническая система хозяйства постоянно давала сбои: урожайность сельскохозяйственных культур и продуктивность животноводства практически не росли, душевое потребление продуктов оставалось крайне низким, а смертность среди населения — высокой. Обычным явлением были неурожаи и эпидемии.

Что касается духовной жизни российского общества, то она, наоборот, шла очень интенсивно, о чем свидетельствовало появление многих выдающихся произведений литературы и искусства. Постдекабристский период стал временем идейных исканий, глубоких раздумий о месте России в мировой истории, о ее отличительных цивилизационных особенностях, горячих споров о путях дальнейшего развития родины. В рамках молодого российского либерализма обозначились тогда два основных направления — западники и славянофилы. Первые (юрист К. Д. Кавелин, историки Т. Н. Грановский, С. М. Соловьев и др.) были убеждены в том, что главная задача россиян — поскорее догнать Западную Европу, с которой Россия составляет единое культурно-историческое целое. Вторые (братья И. С. и К. С. Аксаковы, И. В. Киреевский, А. С. Хомяков, Ю. Ф. Самарин и др.) отстаивали идею особого пути России, обусловленного сохранением крестьянской общины, самодержавной формой монархии и православной верой. Они выступали за отмену крепостного права, созыв Земского собора, но против конституционно-парламентской системы западного образца. Кроме того, в России начали распространяться социалистические идеи: А. И. Герцен создал теорию русского общинно-крестьянского социализма, а члены кружка М. В. Буташевича-Петрашевского, публицист В. Г. Белинский и другие увлекались идеями Сен-Симона и Фурье.

Такого обилия новых теорий и идей образованное российское общество никогда прежде не знало. И чем больше давила на него самодержавная система, тем больше стремилось оно к духовному раскрепощению.

В стране постепенно росло количество начальных, средних и высших учебных заведений. В Петербурге были открыты Технологический институт, Императорское училище правоведения, Военная академия, в Киеве — университет Св. Владимира и т. д. Однако Николай I требовал строго придерживаться принципа обязательного соответствия между объемом получаемых молодежью знаний и ее сословным положением и будущим местом в обществе, дабы не плодить ненужных иллюзий и опасных для государства амбиций.

Став апогеем российского самодержавия, царствование Николая I и особенно его бесславный конец (Крымская война) наглядно продемонстрировали ущербность этой системы. Поэтому смерть Николая I в феврале 1855 г. (существует и версия о его самоубийстве) была воспринята в обществе с чувством глубокого облегчения и даже радости. Она открыла возможности для изменения правительственного курса. В России начиналась полоса больших и важных реформ.

Глава 5 ЛИБЕРАЛЬНЫЕ РЕФОРМЫ В СТРАНАХ ЕВРОПЫ

Переход к мирной жизни после продолжительных наполеоновских войн для Великобритании оказался далеко не простым. Инфляция, колоссальный государственный долг и рост безработицы, связанный в первую очередь с демобилизацией вооруженных сил, тяжким бременем легли на страну. Положение не улучшило издание в 1815 г. в целях обеспечения интересов лендлордов протекционистских «хлебных законов», воспрещавших импорт зерна, пока цена его не достигала 80 шиллингов, т. е. 4 ф. ст. за кварту. Таким образом, установился двойной стандарт — свободный рынок для низших слоев общества, основных потребителей хлеба, и протекционистские тарифы для лендлордов. Положение усугубил неурожай 1816 г., вскоре цена за кварту зерна поднялась до 100 шиллингов. Вообще сельское хозяйство Англии попало в полосу затяжного кризиса, выход из которого наметился лишь в середине 30-х годов.

Недовольство «хлебными законами» выражали и многие промышленники, рассчитывавшие, что дешевый хлеб позволит удерживать заработную плату на низком уровне. В целом положение промышленников существенно различалось: если одни преуспели на военных поставках, то другие были разорены войной; вдобавок выяснилось, что опустошенная Европа слишком обеднела, чтобы покупать британские товары.

Экономические неурядицы вызвали ряд выступлений протеста, преимущественно со стороны наименее обеспеченных слоев. Еще в марте 1815 г. столица на несколько дней была практически парализована народными волнениями. Для этого периода была характерна беспрецедентная радикальная агитация, которая подогревалась обострившимися классовыми противоречиями. К обычным в таких случаях экономическим требованиям, как всегда в условиях кризиса, добавились политические — в первую очередь требования избирательной реформы. Эти тенденции были особенно популярны среди быстро политизировавшихся представителей средних слоев.

Вновь созданные оппозиционные газеты, например «Independent» или «Manchester Guardian», расходились невиданными тиражами, быстро набирали популярность радикальные ораторы, такие, как Ф. Бердетт, У. Коббет или Г. Хант. Митинг с участием последнего на поле Св. Петра под Манчестером, собравший 16 августа 1819 г. тысячи людей, был разогнан войсками, при этом И человек погибли и до 400 получили ранения: «Питерлоо» стало синонимом произвола властей.

В следующем году был раскрыт заговор, имевший целью физическое устранение членов кабинета министров. Не добавило властям популярности и «дело королевы Каролины», супруги недавно вступившего на престол Георга IV, когда-то брошенной им, — теперь король намеревался с ней развестись. Королева стала знаменем многих недовольных, и лишь ее внезапная смерть предотвратила колоссальный скандал.

Все эти трудности с большим трудом были преодолены кабинетом лорда Ливерпуля (1812–1827). Постепенно улучшившаяся с начала 20-х годов экономическая ситуация временно снизила накал радикальной агитации. К тому же между вождями радикалов налицо были существенные разногласия; например, одни предпочитали обращаться к фабричным рабочим, другие — к ремесленникам или мелким торговцам, сказывались и различия между регионами страны. Тем не менее в целом послевоенное радикальное движение все же обрело массовую базу, каковой доселе не имело.

О начале XIX в. можно говорить как о периоде трансформации «трудящейся бедноты» в подобие более современного рабочего класса. Однако во главе протестных движений стояли, как правило, представители средних или даже высших слоев общества, так называемые «джентльмены-реформаторы», осознавшие необходимость изменений, прежде всего избирательной реформы. Так, уже в 1817 г. было подано до 700 петиций с этим требованием.

Отмеченные выше недостатки политической системы Англии не претерпели никаких изменений, между тем как быстро менявшаяся структура общества сделала их еще более актуальными. Вместе с тем, несмотря на сохранение власти тори, в 20-е годы уже не приходится говорить о былом единстве правящей партии, в ее рядах налицо были серьезные разногласия между сторонниками тех или иных реформ, такими, как Джордж Каннинг, Роберт Пиль или Уильям Гэскис-сон, и «консерваторами из консерваторов» во главе с герцогом Веллингтоном. При этом Каннинг, возглавивший в 1822 г. британское внешнеполитическое ведомство, предпринял важные шаги по его реформированию, став в известном смысле основателем современной английской дипломатии вообще. Роберт Пиль на посту министра внутренних дел многое сделал для модернизации системы уголовного расследования и наказания, для придания полиции более совершенного вида. Министр торговли Уильям Гэскиссон снизил таможенные пошлины, способствовал дальнейшему внедрению принципов свободной торговли, поставил под сомнение Навигационные акты.

После кратковременного пребывания Каннинга на посту главы правительства, прерванного его внезапной смертью в августе 1827 г., кабинет возглавил лорд Веллингтон, ничем особенным себя не проявивший, за исключением отмены в 1828 г. принятых еще при Карле II актов, запрещавших католикам находиться на государственной службе или избираться в парламент. Права диссентеров были тем самым существенно расширены.

В этот же период происходил подъем партии вигов — выборы 1830 г. принесли им дополнительные 130 мест в палате общин, и вскоре кабинет возглавил их лидер Чарльз Грей. Впервые после 1784 г. виги вернулись во власть. Сразу были выдвинуты предложения перераспределить избирательные округа от «гнилых местечек» в пользу новых промышленных городов и изменить выборный механизм. Применительно этому времени можно говорить и об изменениях в процессе формирования в стране двухпартийной системы. Партии стали играть главную роль при одобрении или отклонении тех или иных законов в парламенте, возросло их влияние на определение кандидатов, характер и результаты выборной кампании, и, наконец, благодаря партиям происходила политизация не только электората, но и более широких слоев общества, приобщение их к новым идеям, принципам и программам. Все это существенно повлияло на процесс подготовки избирательной реформы. Именно под знаком борьбы за эти перемены начались 30-е годы. Впервые в британской истории рабочие и средние слои выступали сообща в ходе внепарламентской борьбы за изменение представительной власти.

И все же первым главой кабинета, который однозначно выступил в защиту подобных перемен, стал именно Ч. Грей. Правда, при этом не стоит переоценивать реформаторский запал нового премьера и его последователей; вряд ли Грей — «аристократ из аристократов» — и его составленный почти целиком из лордов кабинет покушались на радикальное изменение статус-кво. Премьер был сторонником ограниченных реформ, не более того. По-прежнему речь не шла, например, о допуске в число избирателей представителей низших слоев или женщин. При условии сохранения существенной роли монарха в политической системе немалое значение имело отрицательное отношение Георга IV, а за ним и Вильгельма IV к серьезным переменам.

Настроение политически активных кругов общества постепенно менялось в ином направлении. Очередная волна радикальных настроений опять-таки была связана с экономическими причинами — финансовым кризисом 1825–1826 гг. и неурожаями 1828–1831 гг. Все это породило новый всплеск протестных выступлений, направленных главным образом на требование избирательной реформы. Во главе этого движения встал бирмингемский банкир Т. Атвуд, основавший в 1830 г. Бирмингемский политический союз. Он поставил цель объединить средние слои и добиться с участием даже части пролетариата главной цели — укрепления положения представителей промышленного капитала. Атвуд подчеркивал общность интересов предпринимателей и наемных работников: по его собственным словам, процветание хозяев благотворно сказывалось на рабочих и, напротив, их затруднения быстро приводили последних в бедственное положение. Обеспечение их интересов виделось в избрании в парламент предпринимателей.

Союз Атвуда быстро приобретал популярность, его митинги собирали по 50-100 тыс. участников. Были созданы также Северный политический союз в Ньюкасле и Национальный политический союз в Лондоне. Образованный там же в 1831 г. Национальный союз трудящихся классов из-за своего радикализма не стал массовым, но явился прямым предшественником чартистов. В целом трудящиеся демонстрировали несомненную поддержку идее Билля о реформе. Это оказало воздействие на палату общин, в конце концов поддержавшую подобный билль в сентябре 1831 г. И хотя верхняя палата сорвала тогда принятие закона, победа дела реформы была уже не за горами.

Движение за реформу парламента в Соединенном королевстве Великобритании и Ирландии получило в конце 20-х годов XIX в. новый импульс. В российской историографии (например, работы Т. С. Соловьевой) 1828–1832 гг. в Англии рассматриваются как «конституционная революция». Брожение началось в Ирландии. Ирландская католическая ассоциация во главе с Даниелем О’Коннелом и Ричардом Шейлом развернула широкую агитацию за эмансипацию католиков — за равенство конституционных прав между католиками и протестантами. Существовавший в Ирландии избирательный ценз в 40 шилл. давал право католику участвовать в выборах, но, чтобы стать членом парламента, ему требовалось принести в письменном виде присягу верховной власти, от чего протестанты были избавлены. Неравенство проявлялось во многих сторонах общественной жизни, в отправлении судебных дел, в армии. Так, в 1828 г. судебные дела вели 2023 протестанта и только 39 католиков. Массовые выступления за эмансипацию католиков были первым организованным движением в Ирландии в общей борьбе за конституционные права. Ассоциация получила всенародную поддержку: каждый католик приносил один пенни в месяц к дверям церквей.

В январе 1828 г. премьер-министром Великобритании стал герцог, виконт Артур Уэлсли Веллингтон — национальный герой, одержавший победу над Наполеоном в битве союзнических войск при Ватерлоо и получивший в народе имя «Железного Герцога». В парламенте и кабинете министров он представлял группировку наиболее консервативно настроенных тори. Однако накал выступлений ирландских католиков, а также большой политический опыт службы в Ирландии на ведущих постах английской администрации подсказывали ему, что британские парламентарии должны пойти на уступки. Веллингтон опирался на поддержку одного из лидеров тори, Роберта Пиля, которого ввел в свою администрацию, учитывая его карьерные успехи. Пиль совсем недавно (в 1827 г.) ушел в отставку с поста министра внутренних дел и в течение шести лет был вторым лицом после наместника Ирландии. Веллингтон и Пиль убедили короля Георга IV принять требования католиков. В это время О’Коннел одержал победу на выборах и получил место в парламенте.

Билль об эмансипации католиков был подготовлен Пилем в марте 1829 г. Веллингтон употребил все свое влияние, чтобы билль прошел через палату лордов и стал законом в апреле 1828 г. Однако Пиль сумел ограничить действие этого закона, который в то же самое время лишал избирательного права ирландских фригольдеров, пользовавшихся цензом в 40 шилл. Теперь ценз был повышен до 10 ф. ст. Таким образом, электорат сократился с 230 тыс. человек до 14 тыс.

Между тем победа ирландских католиков вызвала большой резонанс в Англии и оказала влияние на рост активности самых различных слоев населения.

В ходе охватившего страну экономического кризиса 1829–1830 гг. поднялась волна стачек и локаутов. Появились вооруженные группы рабочих, ходили слухи, что они проходят военное обучение. На фабриках изготовлялись пики. Вновь вспыхнуло аграрное движение в Ирландии. Только в одном 1832 г. было зарегистрировано 9 тыс. аграрных «преступлений». К ним относились поджоги и порча скота, нападения на отдельных лиц и убийства. В непосредственной близости от столицы, в Южной и Юго-Восточной Англии, начались волнения сельскохозяйственных рабочих. Прядильщикам в 1829 г. удалось создать Великий национальный союз Соединенного Королевства, куда вошли рабочие этой отрасли не только в Англии и Шотландии, но и в Ирландии. Среди рабочих особой популярностью стали пользоваться идеи социалиста-утописта Роберта Оуэна.

С 1829 г. движение за парламентскую реформу стало стремительно развиваться. Характерно, что в предшествующие годы (с 1824 до 1829 г.) вопрос о парламентской реформе практически не ставился, и в течение этого времени в парламент не было представлено ни одной петиции по данному поводу. Самый горячий поборник реформы лорд Джон Рассел в своей речи, произнесенной в палате общин 3 мая 1827 г., отметил, что к возможной реформе многие относятся с большим равнодушием. Но очень скоро это бездействие сменилось взрывом энергии народа.

На многолюдных митингах ораторы-радикалы настойчиво повторяли, что все бедствия страны происходят от преступного расходования народных средств: существовала практика подкупа парламентариев, раздача пенсий парламентариям никем не контролировалась, в качестве косвенного подкупа создавались дорогостоящие синекуры, долг государства был непосильным, в то время как продолжали действовать совершенно ненужные учреждения. Вследствие отсутствия контроля, который мог быть установлен только при действенном представительстве народа, все эти злоупотребления достигли ужасающих размеров. Парламент не обращал внимания на пылкие выступления ораторов, на настроения в широких слоях населения. На многочисленных митингах высказывалась мысль, все более понятная для масс, что действовать в истинных интересах народа может только такое правительство, которое будет избрано самим народом.

В своих записках, представляющих бесценное свидетельство о времени борьбы в Англии за первую парламентскую реформу, Френсис Плейс писал: «Позорная коррумпированность парламента, сказавшаяся уже в 1793 г., еще больше усилилась в 1831 г., и народу пришлось вступить в борьбу против недостойной власти и ее проявлений… Подкуп, взяточничество, клятвопреступление, широко развитая преступность и понижение нравственного уровня, которые правительство создавало, поощряло и поддерживало во всей стране, составляли зло гораздо более ужасное, чем все другие бедствия, как бы они ни были велики, — зло, которому с трудом поверит наше потомство». Описывая события того времени, Плейс говорил: «Все признавали существование крайней и повсеместной нищеты, а прения в парламенте только подкрепляли это убеждение и усиливали тревоги в обществе. Если еще присоединить сюда впечатление, производимое шумными ораторами вне стен парламента, то всего этого было более чем достаточно, чтобы в глазах людей, привыкших принимать все на веру, представить страну, стоявшую не только на краю, но уже на самом дне пропасти». Последствием всех этих настроений было общее и крепко укоренившееся убеждение, что страна находится накануне важного переворота.

О переменах в настроениях трудящихся масс свидетельствовали адреса, поступавшие на имя нового короля Вильгельма IV, взошедшего на престол 26 июля 1830 г., после смерти Георга IV. Адреса и послания по случаю воцарения Вильгельма IV содержали требования радикальных реформ. Новый король в ответ отсрочил 23 июля 1830 г. заседания парламента, а затем и вовсе распустил его.

В то время как всеобщее внимание было сосредоточено на выборах, случилось событие, которое придало парламентской борьбе еще большую остроту, — во Франции произошла революция. В июле 1830 г. правительство этой страны было низвергнуто, король изгнан из страны. Сторонники реформы в Англии сочли эту революцию счастливым предзнаменованием. Предложенный вигами законопроект предусматривал некоторые существенные изменения в английской парламентской системе. По законопроекту ликвидировалось большинство «гнилых» и «карманных» местечек. Часть мелких избирательных округов, которые прежде посылали в парламент по два депутата, сохраняли право лишь на одно место. В общей сложности освобождалось 143 депутатских мандата. Из них 13 мест предоставлялось Шотландии и Ирландии, а оставшиеся 130 мест делились поровну между городскими и сельскими округами. В целом 65 мест получали города, выросшие в годы промышленного переворота и ранее не представленные в парламенте. Это означало, что землевладельческая знать лишалась монополии в политической жизни. Имущественный ценз в графствах повышался с 2 ф. ст. до 10, а иногда и до 50 ф. ст. В городах устанавливалась десятифунтовая цензовая квалификация.

Таким образом, была сделана серьезная уступка промышленной буржуазии, представители которой теперь получили политические права.

Билль о реформе несколько расширил число избирателей за счет слоев городской и сельской буржуазии. Компромисс 1688 г., затрагивавший в то время лишь верхушку финансовой и торговой буржуазии, был теперь распространен и на буржуазию промышленную. Она пришла к власти, но не революционным путем, а вследствие нового компромисса с землевладельцами. Поэтому феодальные пережитки в государственном строе Англии не были сметены. Реформа не коснулась палаты лордов. Земельная аристократия по-прежнему удерживала в своих руках министерские посты и ведущие позиции в государственном аппарате, армии и флоте.

Тори пытались сохранить свое влияние в парламенте. Билль прошел большинством в один голос, а при обсуждении деталей билля в комитете правительство осталось в меньшинстве. Тогда правительство распустило палату и назначило новые выборы. Сопротивление со стороны торийской реакции вызвало взрыв недовольства в стране.

Во вновь избранном парламенте виги получили прочное большинство в 136 голосов, и билль сравнительно легко прошел в палате общин. Но палата лордов осенью 1831 г. почти без обсуждения отвергла законопроект. Казалось, в рамках действующей конституции билль обречен на провал. Возникла угроза общественного недовольства.

Когда билль о реформе в третий раз был внесен в палату общин и принят ею, лорды прибегли к маневру: большинством в девять голосов они его приняли, но затем, при обсуждении по статьям, фактически отвергли все преобразования. Премьер-министр Грей в ответ на это подал в отставку. Учитывая обстановку в стране, король Вильгельм IV вынужден был вновь поручить Грею сформировать кабинет. Чтобы спасти билль о реформе, Грей ультимативно потребовал от короля права на назначение такого количества новых лордов, какого будет достаточно, чтобы обеспечить большинство сторонникам реформы. Король дал свое согласие, и лорды капитулировали перед этой угрозой. Верхняя палата утвердила билль, 7 июня 1832 г. он был подписан королем, т. е. стал законом.

Промышленная буржуазия добилась успеха, получила открытый доступ к политической власти. Широкие же слои английского народа, которые приняли самое активное участие в борьбе за парламентскую реформу, — это прежде всего жители городов и сельской местности — избирательных прав не получили. Плодами победы воспользовались руководившие движением виги и радикалы.

Английские историки называют парламентскую реформу 1832 г. «великой». И действительно, ее значение велико, ибо она положила начало созданию современного гражданского общества в Великобритании, процесс которого в XIX в. был обозначен такими вехами, как парламентские реформы 1832, 1867, 1884–1885, 1888 гг. Реформа 1832 г. была первым трудным шагом в этом демократическом движении.

Реформа 1832 г. явилась завершением одного и началом нового периода в истории страны, продолжавшегося вплоть до середины века. Общество встретило ее с большим воодушевлением. Буржуазия, ремесленники, рабочие и фермеры ожидали проведения дальнейших преобразований. С ними связывались надежды на улучшение экономического положения, смягчение налогового бремени и ликвидацию злоупотреблений. Выборы в новый парламент осенью 1832 г. проходили в обстановке всеобщего подъема. Новый состав палаты общин отразил царившее в обществе ожидание дальнейших перемен. Виги, осуществившие изменение системы представительства и обещавшие решить наиболее важные проблемы общества, получили большинство мест в палате. В новом парламенте изменилась роль радикалов. Вместе с ирландскими депутатами, диссентерами и независимыми они составляли группу в 190 человек. Консерваторы (как теперь все чаще стали называть тори) потерпели сокрушительное поражение на выборах и оказались в палате в меньшинстве.

Реформа не изменила сложившуюся на протяжении веков процедуру подготовки и рассмотрения законопроектов, однако в политическую жизнь она привнесла существенные изменения. В результате сокращения представительства «карманных» местечек изменилось соотношение сил между обеими палатами и короной за счет усиления роли палаты общин. Возрастал объем ее деятельности: сессии становятся длиннее, работа в парламенте идет интенсивнее. Расширение электората, то внимание, с которым избиратели следили за выступлениями депутатов, явились серьезным стимулом для активизации деятельности членов нижней палаты. Численность пассивной группы, так называемых «заднескамеечников», со временем уменьшалась. К середине века значительно сократилось и число независимых депутатов, что отражало дальнейшее размежевание политических сил в стране и в парламенте.

Реформа способствовала формированию двухпартийной системы. Если к началу 30-х годов тори и виги были по своему характеру скорее парламентскими группировками, то уже к середине века все заметнее становилось их превращение в партии консерваторов и либералов. Они не были партиями в современном смысле этого слова, однако и консерваторы, и либералы на протяжении 30-40-х годов существенно продвинулись в выработке партийной идеологии, организационных структур, форм и методов деятельности в выборном процессе.

Первый пореформенный кабинет состоял из вигов. Но осенью 1834 г. вопреки сложившейся традиции король поручил формировать правительство Роберту Пилю, представителю консервативного лагеря. Назначение Пиля стало последним в истории страны вмешательством британской короны в политическую жизнь парламента. Последовавшие за отставкой лорда Мельбурна новые выборы увеличили представительство консерваторов в палате общин, но не повлияли на расстановку сил в ней. Консерваторы по-прежнему оставались в меньшинстве. Правительство Р. Пиля встретило жесткую оппозицию со стороны вигов, радикалов и ирландских депутатов, объединившихся против консерваторов. Кабинет не смог провести через палату ни одного решения, а в апреле 1835 г. Пиль был вынужден уйти в отставку.

Недолгое существование первого кабинета Пиля имело важные результаты для политической жизни страны, ускорив формирование консервативной и либеральной партий викторианского периода. Решением короля Пиль стал не только главой кабинета, но и парламентским лидером консерваторов. Таким образом был решен наиболее важны для них на этом этапе вопрос.

Консерваторов объединяла идея незыблемости конституционных устоев — короны, палаты лордов и палаты общин, унии с Ирландией и колониальной империи. Разделяло их отношение к реформам. Уже к 1832 г. определились три основные ветки консерваторов. В первую входили так называемые «ультра». Это были непримиримые противники любых перемен в конституции; не смиряясь с принятием тех или иных реформ, они настаивали на их отмене. Вторая группа — «сердитые» — в отличие от «ультра» утвержденные законопроекты рассматривала как свершившийся факт и уже не выступала против них. Третья — «пилиты», сторонники Пиля. Они разделяли его убеждение, что назревшие реформы проводить следует, но осуществлять их должны консерваторы, а не радикалы. На лидерство в лагере консерваторов претендовали представители всех трех группировок. Благодаря назначению короля вопрос о лидере был решен в пользу Пиля, тем самым победило направление «разумного» консерватизма, признававшего необходимость перемен в обществе. Эти принципы были провозглашены Пилем во время выборов 1835 г. в обращении к избирателям своего округа, опубликованном на страницах ведущих газет и вошедшем в историю как «Тамвортский манифест». Впервые в истории страны лидер партии и глава правительства обратился к населению страны через прессу, разъясняя свою позицию и публикуя программу действий. Это и помогло консерваторам значительно увеличить число мест в палате общин, хотя они и оставались в меньшинстве.

Отставка Пиля ясно показала, что консерваторы смогут прийти к власти, лишь получив большинство мест в палате общин. В дальнейшем все усилия Пиля были подчинены решению этой задачи.

Главной тактикой в парламенте, где была сконцентрирована политическая жизнь страны, Пиль считал не противостояние правительству, а усиление и объединение разрозненных консерватцрных сил. Важнейшим направлением деятельности консерваторов стала активизация работы вне парламента. В это время политическая борьба перестает быть прерогативой лишь избранной привилегированной группы; 30-40-е годы — время беспрецедентной внепарламентской агитации в интересах различных слоев и групп, время широких общественных движений. В стране создавались многочисленные ассоциации, общества, что отражало возрастание роли общественного мнения в жизни страны, политизации широких слоев населения. Как правило, в своей деятельности они опирались на прессу, которая к этому времени становится важным фактором в политической жизни, не только отражая, но и формируя общественное мнение. К середине 30-х годов как столичные, так и все провинциальные издания, за исключением специальных коммерческих, имели свою определенную политическую направленность. В каждом крупном городе выходило по крайней мере по одной либеральной и одной консервативной газете. Кроме выпуска газет, журналов, различного рода памфлетов и листовок, лидеры движений и партий активно разъезжали по стране для выступлений на митингах, собраниях и банкетах.

Недолгое существование кабинета Пиля явилось стимулом для создания консервативных организаций в провинции. К 1836 г. по всей стране была развернута сеть ассоциаций, обществ и клубов. Они устраивали регулярные собрания и обеды, собирали по подписке средства. Каждое общество имело секретаря и казначея. Главным направлением их деятельности стали подготовка и проведение выборов. Они подбирали кандидатов, оказывали им материальную поддержку, участвовали в регистрации избирателей. По реформе 1832 г. избиратели были обязаны ежегодно вносить свое имя в избирательные списки, уплачивая при этом определенную сумму, что создавало почву для злоупотреблений и покупки голосов избирателей. Консерваторы раньше своих политических противников оценили те «возможности», которые предоставляла регистрация, и ежегодно активно участвовали в ней. Вслед за ними так же стали поступать и виги и радикалы.

Тактика консерваторов оказалась успешной. К 1841 г. им удалось вернуть почти всех своих сторонников, отошедших от них в ходе борьбы за реформу 1832 г. Главной их опорой оставались аграрные графства, та часть землевладельцев, которая в меньшей степени была вовлечена в процесс промышленного производства или в другие несельскохозяйственные предприятия в отличие от землевладельцев-вигов. На их стороне были «старые» коммерческие структуры, заинтересованные в сохранении протекционистской политики. Кроме того, Пиль сумел преодолеть предубежденное отношение к нему молодой королевы Виктории, политическим советником и руководителем которой в первые годы ее правления был лорд Мельбурн. Существенно расширить социальную базу Пиль не сумел, тем не менее каждые выборы приводили к постепенному увеличению числа депутатов-консерваторов — от 150 в 1832 г. к 313 в 1837 г. Весной 1841 г. за отставкой правительства последовали выборы, на которых консерваторы получили большинство мест палате общин. Правительство вновь возглавил Пиль.

Победа консерваторов означала приход партии к власти в современном смысле слова, так как она стала результатом длительной и целенаправленной политической кампании, которую консерваторы вели в обществе. Впервые был сформирован кабинет, опиравшийся на большинство своей партии в палате общин, которого она добилась на выборах, сумев привлечь на свою сторону электорат. Консерваторы победили благодаря тому, что во главе стоял талантливый политик и организатор Роберт Пиль. Вместе с тем корни победы консерваторов лежат и в разочаровании политикой кабинета Мельбурна, и в экономических кризисах, сотрясавших в эти годы страну, и в социальном напряжении тех лет. Фермеры, напуганные размахом деятельности «Лиги борьбы против хлебных законов» и чартистского движения, безоговорочно перешли на сторону консерваторов и поддержали их на выборах. Политика Пиля в кабинете строилась на тех же принципах, что и во времена его оппозиции к правительству вигов. Он был вынужден провести ряд реформ, прежде всего экономического характера. Постепенно снижая таможенные тарифы, консерваторы в 1846 г. пошли на отмену «хлебных законов». Но курс, проводимый Пилем, вызвал острые разногласия в обществе, объединение оказалось непрочным, и в 1846 г. произошел раскол консервативной партии.

Период с середины 20-х до конца 40-х годов в истории Великобритании отличался небывалым общественным подъемом и массовыми движениями. Разнообразные по своим целям, задачам, составу участников и размаху, они имели и некоторые общие черты. Появление той или иной идеи вело к созданию обществ или ассоциаций с единым центром, который руководил деятельностью по ее осуществлению. В агитации использовались демократические права граждан — свобода прессы, собраний, митингов, шествий и обращения с петициями в парламент. Общества издавали газеты, памфлеты, организовывали лекции (нередко используя платных ораторов), проводили митинги. Особая роль отводилась обращению к законодательному органу, парламенту, и к королю через петиции, сбор подписей под которыми также становится важной частью агитации. Когда идея находила значительную поддержку в обществе, ассоциации проводили своих депутатов в парламент, где они использовали каждую возможность для отстаивания интересов движения. Наиболее крупными, повлиявшими на ход развития страны движениями были: борьба за реформу парламента, за отмену рабства в британских колониях, за переход к свободе торговли (фритред), борьба диссентеров за свои социальные права, за фабричное законодательство, чартизм, кооперативное движение.

Наряду с борьбой за реформу парламента в формировании гражданского общества в Великобритании важную роль сыграло движение аболиционистов. Великобритания, крупнейшая колониальная держава, активно использовала рабский труд на плантациях в своих владениях и занимала ведущее место среди стран, участвовавших в работорговле. И именно в ней зародилось и добилось успеха самое мощное аболиционистское движение. К началу 30-х годов аболиционисты, используя тактику давления на правительство петициями, сконцентрировали свою пропаганду в стенах парламента и довольно быстро добились успеха. Так, 30 мая 1832 г. был создан парламентский комитет для изучения положения рабов.

После 1832 г., когда вест-индские плантаторы потеряли значительную часть своих мест в парламенте, неизбежность освобождения рабов стала очевидной. Плантаторы и связанные с ними торгово-финансовые и промышленные круги не смогли противостоять натиску аболиционистов, вопрос состоял лишь в пути разрешения этой проблемы. Соответствующий билль был принят летом 1833 г. По его условиям, хозяева обязывались предоставить свободу рабам, которые, однако, должны были пройти так называемый срок «ученичества» и в течение его продолжать работать на своих господ. Дети, не достигшие шестилетнего возраста ко времени утверждения закона, объявлялись свободными с момента его вступления в силу. Плантаторы получили компенсацию в 20 млн ф. ст., которая в основном пошла на уплату их долгов английским кредиторам. В 1838 г. отменена и система «ученичества»; рабство в английских колониях, таким образом, было окончательно упразднено.

Принятие этого закона ознаменовало победу мощного общественного движения, выдвинувшего на первый план идеи гуманизма, прав и свободы личности. Однако деятельность аболиционистов не прекратилась, они создавали новые комитеты, которые ставили задачу отмены рабства и работорговли во всем мире.

Практически одновременно с демократическим движением за парламентскую реформу началась широкая борьба за законодательное регулирование труда (фабричное движение), зарождение которой связано с именем и деятельностью Ричарда Остлера. Промышленная революция привнесла изменения не только в характер производства, но и в структуру труда. С одной стороны, наблюдалось разорение мелких предпринимателей и ремесленников, рост безработицы, с другой — вовлечение в процесс труда женщин и детей, прежде всего в легкой и горнодобывающей промышленности.

Выступления за ограничение продолжительности рабочего времени вскоре охватили текстильные районы севера страны. Во главе их встал центральный комитет в Манчестере, который наладил связи с другими организациями подобного рода. В 1831 г. движение получило ощутимую поддержку со стороны врачей. В это время вышли труды хирургов Д. Робертона и Ч. Такраха, врача К. Уолкера, в которых рассматривалось то негативное влияние, которое оказывали на детский организм тяжелый труд на фабриках и жизнь в трущобах. В парламенте эти идеи поддержали М. Седлер и лорд Эшли.

Движение было неоднородным и объединяло людей с разными политическими взглядами; нередко консерваторы и радикалы выступали вместе. Оно шло в двух направлениях: первое выдвигало целью ограничение труда взрослых мужчин (так называемое «движение за 10 часов»); другое — сокращение рабочего времени для трудившихся детей. В нем активно участвовали прежде всего сами рабочие. Они считали, что применение женского и детского труда на фабриках снижало заработную плату взрослых мужчин и вело к увеличению безработицы. Осуществление указанных требований, по их мнению, должно было привести к возрастанию спроса на труд взрослых мужчин и их заработков. В борьбу включились также врачи, служители церкви и приверженцы консерваторов.

В парламент поступали многочисленные петиции с требованиями ввести ограничения детского и взрослого труда на фабриках. Несмотря на ожесточенное сопротивление фабрикантов, закон был принят летом 1833 г. Текстильным фабрикантам (за исключением шелковых фабрик) запрещалось нанимать детей моложе 9 лет. Для детей от 9 до 13 лет устанавливался 9-часовой рабочий день; подростки до 18 лет получили полуторачасовой перерыв на обед и два часа для занятий в школе. Новым в этом законе стало введение системы контроля за его исполнением в лице фабричных инспекторов. Это была важная победа фабричного движения. Хотя его участники не имели той материальной поддержки, которая была у аболиционистов, они все-таки заставили правительство и парламент пойти на уступки. В то же время принятие закона знаменовало начало создания нового трудового законодательства в рамках буржуазного общества.

И все же принятое половинчатое законодательство не могло удовлетворить большинство участников движения, и борьба за улучшение условий труда была продолжена и даже расширена — в 1836 г. фабричное движение достигло своего пика. С началом агитации чартистов оно перестает носить самостоятельный характер. Сторонники фабричного законодательства добились успеха в 1847 г., когда был принят закон, установивший 10-часовой рабочий день для женщин и мальчиков моложе 18 лет.

Подобно фабричному, тот же состав участников имело и движение против принятого в 1834 г. нового «Закона о бедных». Этот акт знаменовал отказ от политики патернализма в оказании помощи безработным, больным, детям и старикам, которая складывалась в стране с XVI в. Приходы за счет специального налога в пользу бедных оказывали им разнообразную помощь деньгами, продуктами, одеждой и предоставлением работы при условии проживания в данном приходе. Недовольство сложившейся системой высказывали прежде всего фермеры, которые были обязаны нанимать безработных или оплачивать их содержание, и промышленники. Безработные удерживались в сельской местности, что сдерживало создание резервной армии труда для развивавшейся промышленности.

В основу нового «Закона о бедных» легли идеи философа-утилитариста И. Бентама и Т. Мальтуса. Так, Мальтус полагал, что рост населения обгоняет рост производства средств потребления. Нищету, голод и другие бедствия он объяснял излишком населения. На основании их теорий в 1834 г. была отменена «внешняя» помощь приходов; отныне нуждавшиеся могли получить ее лишь в работных домах, где были созданы тяжелые условия жизни. В то же время введение этого закона содержало и ряд позитивных моментов: прежде всего это была попытка в новых условиях решить одну из самых больных проблем общества — проблему нищеты и безработицы. Промышленность же получала дешевую рабочую силу, так как многие были готовы трудиться за гроши, но на свободе.

Против закона сразу же выступили консерваторы, резко критиковала его газета «The Times». Начало его осуществления на практике вызвало волну протеста. Заметную роль в этом движении сыграли женщины, лишенные материальной поддержки. Однако само движение было недолгим, и, подобно фабричному, с 1836 г. оно в одних частях страны соединилось, а в других вылилось в чартизм.

Чартизм стал самым крупным самостоятельным народным движением в эти годы не только в Великобритании, но и во всей Европе. Главным лозунгом чартистов стало требование радикальной парламентской реформы, которая включала бы в себя всеобщее избирательное право, тайное голосование, ежегодные выборы в парламент, равные избирательные округа, оплату деятельности членов парламента и отмену имущественного ценза для депутатов. Требования эти были изложены в «народной хартии» (charter). В своей борьбе за хартию чартисты действовали в двух направлениях. Первым были подготовка петиций, сбор подписей под ними и внесение их в парламент. Всего было направлено в парламент три петиции: в 1839, 1842 и, 1848 гг. Сбор подписей под ними проходил повсюду — на митингах, фабриках, в работных домах — и превращался в важную политическую кампанию протеста. Вторым направлением явилось проведение митингов, шествий, демонстраций, забастовок и создание различных обществ.

Причину своих бедствий чартисты видели во всесилии землевладельцев и промышленников, которое закреплялось законодательством. Они надеялись, что хартия, представляющая мнение большинства народа, заставит правящие классы пойти на уступки и провести реформу. От народных представителей ждали установления контроля за законодательством, принятия актов, которые бы принесли улучшение жизни, снижение налогового бремени и отмену «Закона о бедных». Вопрос о способах давления на правительство неоднократно стоял в повестке дня у чартистов. Однако сторонники «физического» давления, т. е. открытого выступления с оружием, пребывали в меньшинстве. Как правило, побеждали приверженцы «морального» воздействия на парламент. Тем не менее возникали и заговоры, и открытое противостояние с властями, например в Ньюпорте, Шеффилде, Бредфорде, Дьюсбери, которые были жестоко подавлены.

Само движение не было ни единым, ни однородным. В него вливались различные слои населения: это и часть наиболее квалифицированных ремесленников (печатники, портные, столяры-краснодеревщики), и мелкие лавочники, и фабричные рабочие, как правило, из текстильных районов страны; а также надомные работники — ткачи, работавшие на ручных станках, вязальщики, изготовители гвоздей и т. д. Широкий социальный состав отражал происходящие в стране экономические перемены, когда наряду с промышленным производством еще было сильно развито ремесленное, а на большинстве фабрик трудилось до 100 рабочих. При этом лидерство, как национальное, так и локальное, редко оказывалось в руках представителей рабочего класса. Во главе чартистов можно было встретить землевладельцев, врачей, торговцев, ремесленников, мелких промышленников, учителей и журналистов. Почти одновременно чартизм зарождался и в старых регионах, где была распространена рассеянная мануфактура, и в новых развивающихся центрах промышленного производства, и в экономически отсталых районах. Национальные организации были созданы в Шотландии, Англии и Уэльсе. Они имели свои фонды, их члены выплачивали регулярные взносы. Центрами зарождения чартистского движения стали Лондон, Бирмингем и Лидс, где были созданы наиболее крупные организации и собственная пресса.

Чартистам не удалось добиться немедленного осуществления своих требований. Тем не менее движение не прошло бесследно. Важнейшим его результатом стало изменение социальной направленности политики правящих классов. Размах выступлений и жалобы чартистов сыграли свою роль в том, что положение трудящихся становится важной темой на страницах прессы. В 40-е годы был принят ряд законов, касавшихся медицинского обслуживания населения и санитарного состояния городов, расширилось фабричное законодательство. Настойчивое требование радикальной парламентской реформы приводило к постепенному изменению позиции и ведущих либеральных политиков по этому вопросу.

Одновременно с чартистским разворачивалось и фритредерское движение, направленное против сложившейся в Великобритании системы протекционизма, которая с начала XIX в. становится тормозом на пути развивающейся экономики. Борьба с протекционизмом шла в двух направлениях. Во-первых, активизировались выступления против привилегий монопольных компаний, а во-вторых, ширилась агитация за пересмотр таможенной системы. В 1833 г. были существенно снижены таможенные пошлины, отменена монополия Ост-Индской компании на торговлю с Китаем и снят запрет на создание акционерных банков в Лондоне и вокруг него. Однако действия правительства не удовлетворяли фритредеров, и с середины 30-х годов начались выступления против «хлебных законов», в промышленных центрах создавались ассоциации, которые в марте 1839 г. объединили свои усилия, основав «Лигу борьбы против хлебных законов», центральное бюро которой находилось в Манчестере. Возглавил ее деятельность Р. Кобден. В своей пропаганде Лига опиралась на идеи манчестерской школы, проповедовавшей свободу предпринимательской деятельности и невмешательство государства в дела граждан. Уже к лету 1839 г. Лига превратилась в многочисленную и финансово обеспеченную организацию. Благодаря мощной поддержке промышленных кругов, заинтересованных в отмене таможенных ограничений, Лига смогла широко развернуть свою деятельность. В отличие от чартистов, фритредеры стремились атаковать парламент многочисленными петициями. В то же время они вели агитацию на митингах, в прессе и на лекциях. Успеху ее деятельности способствовало то, что весьма удачно был избран объект критики — хлебные пошлины, которые затрагивали интересы городского населения. Уже в начале 1839 г. сторонники Лиги предприняли первую, хотя и неудачную попытку провести решение об отмене «хлебных законов». Вслед за этим они стали использовать каждый удобный случай для своих выступлений против «дорогого» хлеба, который, по их мнению, являлся причиной всех народных бедствий. Несмотря на сопротивление землевладельцев, создававших протекционистские общества, в 1846 г. правительство было вынуждено пойти на уступки и парламент утвердил решение об отмене «хлебных законов». А в 1849 г. с отменой Навигационных актов было покончено с системой протекционизма, и в стране восторжествовала либеральная экономическая политика.

Началом движения Великобритании по пути реформ к современному демократическому обществу стали 30-40-е годы. И в это время упрочиваются легальные формы выражения недовольства, протеста, требований дальнейшего преобразования общества. Использовались права граждан на созыв митингов, на обращение в парламент и к королю с петициями. Немаловажное значение в становлении общественного мнения имела и отвоевавшая свое право на свободу слова пресса. Возможность открыто высказать свои требования, жалобы и недовольство как в прессе, так и участие в движениях, в значительной мере способствовала снятию социального напряжения. А с другой стороны, общественные движения, развернувшиеся в стране в эти годы, в своих социально-политических и экономических лозунгах определяли «болевые» точки в законодательстве, их действия становятся мощным рычагом давления на парламент и правительство, вынужденных, хотя зачастую и не сразу, уступать напору общественного мнения.

Фердинанд VII, которому победа над Наполеоном вернула трон, стоял перед выбором: или вернуться к ситуации до 1808 г., игнорировав уроки 1808–1814 и 1820–1823 гг., или же вступить на путь реформ, не обязательно либерального толка. Фердинанд и его окружение предпочли первое. Испания заплатила за выбор короля годами застоя, властью камарильи и беззакония, процветанием коррупции. И только после его смерти страна вступила на путь реформ. На этот раз дорога к модернизации пролегла через династические споры.

18 мая 1829 г. Фердинанд VII овдовел в третий раз. Брат короля Дон Карлос в мечтах уже примерял корону. Но 11 декабря 1829 г. Фердинанд VII вступил в брак в четвертый раз.

9 марта 1830 г. был опубликован королевский декрет, обнародовавший «Прагматическую хартию», принятую еще в 1789 г., но скрываемую от общества. Эта хартия отменяла салическое право и восстанавливала древние законы Кастилии и Наварры: «Если у короля не будет наследника мужского пола, корону наследует его старшая дочь». 10 октября 1830 г. у короля родилась дочь Изабелла, а 29 сентября 1833 г. Фердинанд умер. Согласно его завещанию, до совершеннолетия Изабеллы регентшей назначалась ее мать, Мария Христина. Дон Карлос, высланный в Португалию, 3 октября 1833 г. опубликовал «Манифест де Абрантес», в котором протестовал против узурпации своих прав и призвал своих сторонников к оружию.

Началась кровопролитная затяжная гражданская война. Карлистские войны пронизали весь XIX в.: политику, экономику, международные отношения, жизнь многих семейств. Современник событий историк X. Бальнес заметил: «В карлистской войне старое общество боролось с новым; общество с глубоко укоренившимися религиозными верованиями, общество с традиционными обычаями с обществом материальных интересов и новшеств». Но Испания разделилась не только на абсолютистов, видевших свой идеал в теократической монархии, и либералов, мечтавших о модернизации страны и конституционном режиме. Марию Христину поддерживали коммерсанты и промышленники, люди свободных профессий, часть «белого» духовенства, высшие слои государственной и провинциальной администрации. Члены религиозных орденов и высший клир без колебаний взяли сторону Дона Карлоса.

Не вся сельская Испания воевала на стороне карлистов. Крестьяне центра и юга страны остались лояльными к Мадриду: для многих воля короля была священной. Дело карлистов поддерживали широкие общественные круги Страны басков, Наварры и сельских районов Каталонии, мечтавшие восстановить старинные вольности («фуэрос»), узурпированные еще первыми королями из династии Бурбонов, а среди сторонников Изабеллы было немало представителей знати, владевшей обширными латифундиями. Да и не все городские слои представляли собой монолит нового общества. Тем не менее карлистскую войну можно считать реакцией на разрушение социально-экономической системы «старого порядка», популистским протестом против городского либерализма, бунтом распадающегося традиционного общества против любых форм модернизации. Спор между традиционалистами и модернистами решался силой оружия.

В течение долгих лет первой карлистской войны, закончившейся в 1840 г., дело либералов оказалось тесно связанным с утверждением на троне Изабеллы II, и между ними был достигнут своего рода компромисс. И как его результат — установление конституционной монархии, что было закреплено в королевском статуте 1834 г., а затем в Конституции 1837 г. В годы карлистской войны были проведены реформы, начатые еще в годы правления Карла III, продолженные в годы Конституционного трехлетья, но прерванные Фердинандом VII.

Королевским декретом от 20 января 1834 г. была отменена монополия цехов. Особую роль сыграло проведение дезамортизации, начало которой было положено королевскими декретами от 19 февраля 1836 г. и 29 июля 1837 г. Их автором был Хуан Альварес Мендисабал, занимавший в те годы пост главы правительства. Известный либерал, эмигрировавший в Англию после поражения конституционалистов в 1823 г., где стал одним из процветающих банкиров, он вернулся в Испанию, обогащенный не только опытом многих удачных финансовых операций, в результате которых его личное состояние превышало 1 млн ливров, но и связями с финансовой элитой Европы.

Государственный дефицит неизменно возрастал год от года как следствие утраты американских колоний, поступления из которых ранее давали до ⅓ бюджета, и его не смогли покрыть внешние займы.

Декреты о дезамортизации, т. е. о принудительной продаже недвижимого имущества, связанного с древней формулой «мертвой руки», распространялись как на собственность учреждений церкви, так и на майораты знати и общинные земли. Процесс дезамортизации преследовал как финансовые, так и социально-политические цели, что, однако, не всегда удавалось достичь. Продажа собственности религиозных орденов и сокращение вдвое церковной десятины, половина которой отныне поступала в бюджет, вызвали сопротивление клира и усилили напряженность между либеральным режимом и церковью. В 1839 г. 25 епископов обратились с жалобой к папе Григорию VII, но еще более серьезные последствия имели воззвания пастырей к своим прихожанам.

Что касается социально-политических целей дезамортизации, то они заключались в попытке создать широкий спектр собственников, которые ощущали бы себя связанными с либеральным режимом. Прогрессисты, которые вели свою родословную от «экзальтадос» («восторженные») Конституционного трехлетья, поддерживавшие Мендисабала, желали видеть среди новых собственников «крепких» хозяев, которые могли составить опору среднего класса в сельской местности. Однако покупателями земли, «новыми богатыми», как их стали называть, стали преимущественно профессиональные политики, чиновники, коммерсанты, банкиры, представители свободных профессий и старая титулованная знать. Многие церковные сооружения, предметы искусства, библиотеки и архивы были рассеяны и нередко уничтожены, так же как и многие сокровища, принадлежавшие старой аристократии. Но хотя дезамортизация не улучшила положения крестьянства, она привела к окончательному упразднению старой сеньориальной структуры.

Произошли изменения в системе собственности на землю, были сняты все ограничения на куплю-продажу земли, что способствовало еще большей концентрации земельной собственности в руках крупных землевладельцев. Старая сеньориальная знать превратилась в землевладельческую олигархию, древние сеньориальные повинности — в ренту.

Правовое разрушение сеньориального режима оказалось недостаточным для развития капитализма на всех уровнях. Как заметил X. Висенс Вивес, «аграрная реформа, которая должна была быть выгодной бедным крестьянам, принесла выгоду не им, а тем, у кого были деньги. Она не способствовала созданию средней земельной собственности, как во Франции. Напротив, аграрная реформа положила начало новому землевладению, более обширному территориально, более эгоистическому в экономическом плане и более капризному в социальном отношении, чем прежнее».

Война практически закончилась компромиссом в Вергаре 31 августа 1839 г. («вергарские объятия»), когда командующий карлистскими войсками генерал Марото дал слово сложить оружие в обмен на обещание уважать «фуэрос» басков и включить в королевские войска мятежных генералов и офицеров с сохранением их чинов. Организованные военные действия прекратились, но отдельные вылазки неконтролируемых партизан продолжались до 1840 г.

Мария Христина 12 октября 1840 г. отказалась от своих прав регентши и под именем графини Виста Алегре покинула страну. 10 мая 1841 г. генерал Бальдо-меро Эспартеро, герой войны против карлистов, был избран кортесами регентом Изабеллы II до ее совершеннолетия. Военный разгром карлизма, сделавший невозможным возврат Испании к абсолютизму, имел и обратную сторону — популяризацию милитаризма. Правление Изабеллы II называют генеральским режимом. Вмешательство военных в политику с тех пор стало одной из констант Испании бурного XIX века, а государственные военные перевороты — «пронунсиаменто» — превратились в обычный инструмент не только смены правительств, но и разрешения социальных конфликтов. Реальными правителями Испании были не Изабелла II и ее безликий муж Франсиско де Азис, а генералы-диктаторы Эспартеро, Нарваэс и О’Доннель. Гражданская власть была слабой не потому, что военная была сильной; напротив, власть военных была сильной, потому что гражданская власть была слабой.

Бальдомеро Эспартеро начал свою военную карьеру в годы войны за независимость, а продолжил в военных кампаниях в американских колониях Испании. Он был популярен не только в «воюющем народе», как называли себя те, кто сражался в регулярных войсках и партизанских отрядах против карлистов, но и в нижних слоях среднего класса. Его правление называют либеральным цезаризмом, так как он опирался в своей политике на прогрессистов, из рядов которых впоследствии вышли как демократическая, так и либеральная партии.

Согласно новому избирательному закону 1840 г., электорат на выборах этого года составил 423 тыс. избирателей, т. е. избирателем становился один из 31. Тем не менее новая электоральная система оказалась неспособной создать сильную гражданскую власть. Ее открыто критиковали современники в многочисленных периодических изданиях за моральную несостоятельность и практическую уязвимость, за коррупцию и фальсификацию выборов, что привело к падению Эспартеро.

Давний соперник Эспартеро генерал Рамон Нарваэс 27 апреля 1843 г. высадился в Валенсии, 23 июля он вступил в Мадрид. Эспартеро на английском фрегате бежал из страны.

10 октября 1843 г. Изабелла была признана совершеннолетней, но для современников годы ее царствования были эпохой Нарваэса. Несколько раз он выпускал власть из своих рук, но вновь и вновь к ней возвращался.

Испания сохранила статус конституционной монархии, хотя по новой Конституции 1845 г., самой консервативной в истории Испании XIX в., были усилены полномочия короны, за которой было признано право «творить» законы наравне с кортесами (статья 12). Кортесы были двухпалатными: нижняя цензовая палата — конгресс и верхняя — сенат, состоявший преимущественно из знати и высших церковных иерархов. Государство обязывалось поддерживать католическую церковь и ее служителей. По новой избирательной реформе 1846 г., вводившей для избрания в нижнюю палату ценз в 400 реалов годового дохода, избирательный корпус сократился с 442 400 человек до 84 333, т. е. избирателем становился только один испанец из 163.

Административная реформа, реализация которой началась в первые годы правления Нарваэса и растянулась на многие годы, укрепила полномочия короны. И хотя в каждой провинции создавались депутации, представлявшие население, назначавшийся правительством гражданский губернатор был всесилен.

«Модерадос» (умеренные), находившиеся у власти начиная с первого правительства Нарваэса в 1844 г., полагали, что в процессе конституционного оформления либерального режима во имя гармонии между порядком и свободой необходимо изменить последствия правления прогрессистов, опиравшихся по преимуществу на нижние слои горожан. 24 марта 1844 г. была распущена «национальная милиция», это порождение Конституционного трехлетья. Была создана «Гражданская гвардия», и, хотя в ее обязанности входила охрана дорог, она стала грозой не только для бандитов, но и для всех, кто пытался протестовать против всевластия Нарваэса.

«Модерадос», из рядов которых в исторической перспективе вышла консервативная партия, мирились с Нарваэсом, так как полагали, что только он был способен стать тормозом против революционного экстремизма городских низов и попыток карлистов повернуть историю вспять. Будучи последователями французского доктринального либерализма, они не видели пути реализации принципа «гармонии между порядком и свободой» иначе, как опираясь на всевластие Нарваэса.

Сам Нарваэс почитал себя конституционалистом. Выступая в кортесах в начале своей долгой политической карьеры, он заявлял: «Раны, которые я имею, кровь, которую я пролил, служба всей моей жизни были отданы делу либералов и защите фундаментальных законов государства, т. е. конституции. И я не следовал никогда другому знамени».

Декларируемая приверженность к либерализму и конституционализму не помешала Нарваэсу инициировать закон о «чрезвычайной полноте власти», принятый кортесами 4 января 1849 г., что, по оценке современников, было равнозначно установлению «законной диктатуры». Тем не менее этот закон поддержали многие из тех депутатов кортесов, кто причислял себя к либералам, в их числе известный философ и дипломат Д. Кортес: «Вопрос состоит не в выборе между свободой и диктатурой: если выбирать, то я выбираю свободу, как и все здесь присутствующие. Речь идет о выборе между диктатурой восстания и диктатурой правительства, что менее тяжко и менее позорно».

Испания не участвовала в европейских революциях 1848–1849 гг., студенты не покидали университеты, рабочие организации делали свои первые робкие шаги, тем не менее в 40-60-е годы социально-экономическая и политическая жизнь Испании претерпевала глубокую трансформацию, несмотря на установившийся режим превентивной контрреволюции.

В стране по-прежнему превалировала аграрная экономика, 72 % населения были заняты в сельском хозяйстве. В то же время промышленное производство находилось в процессе радикальных технологических перемен, хотя они и сдерживались недостатком капиталов. Наибольшие успехи были достигнуты в текстильной, горнодобывающей и металлургической отраслях промышленности. В 1847 г. в Испании было 4583 фабрики с 97 346 рабочими, причем только на 301 фабрике использовалась энергия пара. В 1860 г. в стране осталось 3600 фабрик с 125 тыс. рабочих и почти все машины были оснащены паровыми агрегатами. Последствия закона о железных дорогах были весьма благоприятны для металлургической промышленности: с 1860 по 1865 г. было построено 3679 км, причем 482 171 т необходимого для железных дорог металла доставлялась за счет импорта, преимущественно из Англии, а 228 277 т — за счет продукции национальной промышленности.

За отделением от метрополии бывших владений в Америке последовало возвращение в Испанию денежных средств, благодаря чему был создан рынок капиталов. И хотя их было явно недостаточно для свершения индустриальной революции, шел процесс создания современной финансовой инфраструктуры. Успешно функционировала созданная в 1831 г. в Мадриде биржа. Банки как столицы, так и Барселоны, Бильбао и других провинциальных центров аккумулировали немалые средства, хотя банкиры отдавали явное предпочтение финансовым спекуляциям перед вложениями в национальную промышленность.

На протяжении второй трети XIX в. окончательно распалось сословное общество. Упразднение майората привело не только к экономическому упадку знати, но и к лишению аристократии административной власти на местах. Во время царствования Изабеллы II образовалась новая социальная элита современного буржуазного общества. Старая аристократия, хотя и сохранила некоторые позиции в экономике и политике, была существенно потеснена новой знатью. Изабелла даровала 401 персоне новые титулы. Среди них были военные, участники карлистских войн или кампаний в бывших американских колониях и в Марокко, высшие государственные служащие, выдающиеся финансисты и предприниматели и, наконец, придворные из окружения королевы.

В результате дезамортизации церковь утратила часть своих богатств. Было резко сокращено право духовных орденов на образование. Наряду с частными школами создавалась широкая сеть начальных школ светского характера, доступных для широких слоев населения и финансируемых за счет средств государства и муниципальных корпораций. Тем не менее в менталитете испанского общества, за редким исключением, не проявлялась конфронтация с католической верой.

Ускорявшие урбанизацию процессы не обошли стороной и Испанию: в 1853 г. в Мадриде проживало 236 тыс. жителей, в Барселоне — 215 тыс., в Севилье и Валенсии — по 100 тыс. Демографическая волна, общая для всей Европы, постепенная пролетаризация ремесленников после роспуска цехов, стремительный рост безземельного крестьянства, жертв дезамортизации, — все это обостряло проблему «лишнего населения», что не могло не сказаться на радикализации настроений низов. Решить эту проблему власти пытались поощрением эмиграции: так, королевский декрет 1853 г. предоставил право всем гражданам на выезд в заморские владения Испании и в те американские республики, где находились испанские дипломатические представительства.

Недовольство всевластием Нарваэса было постоянным спутником его правления, и его не смогли притушить ни неоднократные приостановления конституционных гарантий, ни репрессии. Заговоры военных, городские восстания и события 1854–1856 гг., названные современниками революцией, хотя и подавлялись «твердой рукой» фактического диктатора, расшатывали режим, а вместе с ним подрывали и доверие к королеве. Последний раз Нарваэс вернулся к власти 10 июня 1865 г. С его смертью 23 апреля 1868 г. завершилась так называемая «эпоха Нарваэса», а с ней — и правление Изабеллы II: очередное «пронунсиаменто», начавшееся 18 сентября 1868 г., лишило ее трона. С ее отречением Испания вступила в период политической и социальной нестабильности, получившей название «Демократическое семилетие».

Германия и решения Венского конгресса. Новые границы германских государств были определены в 1815 г. на Венском конгрессе. К Пруссии были присоединены северная часть Саксонии (южная осталась самостоятельным государством), Вестфалия, Померания и Рейнская область, а большая часть герцогства Варшавского отошла к России. Бавария получила ряд территориальных приобретений. Однако в целом Венский конгресс закрепил результаты наполеоновского передела германских земель — прежде всего образование средних государств на юге Германии. Сохранилось также большинство мелких государств, уцелевших после проведения медиатизации. Присоединение к Пруссии Рейнской области сыграло важную роль в истории Германии. Внутреннее деление Пруссии на западную и восточную части вызывало тенденцию к преодолению этого раскола. Данное обстоятельство и то, что к Пруссии перешли функции защиты западных рубежей Германии, обосновали и усилили стремление этой державы к гегемонии. Впоследствии сторонники «малой Германии» говорили о «миссии Пруссии» защитить и объединить Германию. Эта «миссия» была вызвана к жизни тем стратегическим и геополитическим положением, которое занимала Пруссия после 1815 г. Необходимость защиты внешних рубежей укрепила прусский милитаризм, а экономически наиболее развитая среди германских земель Рейнская область стимулировала процесс модернизации в стране.

Надежды немецких патриотов на то, что после победы над Наполеоном будет создана новая национальная и конституционная организация Германии, не осуществились. Общенемецкая организация — Германский союз, — правда, была образована по решению Венского конгресса, но, по справедливому высказыванию Штейна, она не соответствовала ожиданиям нации, величию ее устремлений. Германский союз состоял из 39 немецких государств (включая Австрию). Это была слабая и малофункциональная федерация, не имевшая общего правительства, законодательной системы, собственных вооруженных сил. Единственный ее орган — Союзное собрание (бундестаг), состоявшее из представителей всех германских государств, реальной власти не имело. Каждое государство Союза обладало суверенитетом, имело свое правительство, армию, денежную систему, таможенные тарифы. Это была победа партикуляризма, победа реставрации. Однако, несмотря на все свое несовершенство, Германский союз в течение долгого времени являлся одним из факторов европейской стабильности, инструментом разрешения конфликтов между германскими государствами, обеспечивавшим их мирное сосуществование.

Наступил новый период в истории Европы, главенствующим принципом которого стала «реставрация». «Эра реформ» заканчивалась. Правда, в германских государствах и после Венского конгресса еще некоторое время проводились реформы, но тенденция к восстановлению старых порядков год от года усиливалась.

Завершение реформ в Пруссии. В Пруссии юнкерство все больше укрепляло свои позиции. Ему удалось добиться новых льгот в аграрном законодательстве. Декларация 1816 г. сильно сократила круг крестьян, подлежащих регулированию. Выкуп их производился по желанию одной из сторон, т. е. не был обязательным. Эта Декларация стала главным законом, регулирующим отношения крестьян с помещиками. Она действовала до 1850 г., и именно на ее основании было освобождено наибольшее число крестьян. Положение о выкупе 1821 г. разрешило проблемы крестьян — собственников и наследственных арендаторов. Выкупать барщину и другие феодальные повинности было позволено только крестьянам, имевшим полную упряжку, выкуп давался землей или рентой. Ренту можно было выплачивать ежегодно или единовременно, заплатив сумму, превышающую ежегодную ренту в 25 раз. Одновременно с этим Положением снова вышло постановление об отмене крестьянской общины. Патримониальные суды, патримониальная полиция, налоговые привилегии знати сохранились. Реформа завершилась компромиссом между высшей администрацией и укрепившей свои позиции знатью.

Оформившееся к 1821 г. аграрное законодательство просуществовало в таком виде до революции 1848 г. К этому времени регулированием было охвачено меньше половины прусского крестьянства. Финансового кредита для крестьян не было. Значительная часть тех, кому удалось выкупить свои повинности, не выдержав условий конкуренции, разорились и продали свои земли. Из числа разорившихся крестьян пополнялись ряды сельского и городского пролетариата. Большинство крестьян до революции продолжали нести повинности, фактически сохранив прежние хозяйственные отношения с господами. Возможность свободного экономического развития получила лишь небольшая прослойка зажиточных крестьян.

Наибольшую выгоду от реформы обрели феодалы-землевладельцы. Сохранив отчасти даровую рабочую силу в лице не подлежавших регулированию крестьян, они сильно расширили свои земельные владения. К 40-м годам XIX в. их имения увеличились на 1 млн га, около 50 тыс. крестьянских участков перешло в их руки. Увеличилось число дворян-предпринимателей, стал широко использоваться труд наемных рабочих, внедрились методы интенсивной обработки земли, совершился переход к системе многополья. Многие землевладельцы, привыкшие вести хозяйство по старинке, разорялись, не выдержав конкуренции, и продавали свои земли. Особенно часто это происходило во время аграрного кризиса начала 20-х годов. В дореволюционный период произошло значительное перераспределение земельной собственности, в число землевладельцев вошло немало представителей буржуазии.

Одним из важнейших постановлений, принятых правительством Гарденберга после Венского конгресса, стал закон о таможенных пошлинах 1818 г. Внутренние таможенные границы в Пруссии были отменены, что очень способствовало оживлению торговли и создавало предпосылки для складывания единого внутреннего рынка в стране.

Несколько ранее, в 1814 г., произошло законодательное оформление военной реформы. Воинская повинность стала всеобщей. Армия была разделена на действующую, запас и ополчение. Был установлен трехлетний срок военной службы. Эта система позволяла набрать в армию в случае войны до 500 тыс. человек, тогда как в мирное время на государственном финансировании находилось только 130 тыс. Выгоды такой организации армии были очевидны. Этот закон действовал в прусской армии с некоторыми модификациями весь XIX в. Благодаря деятельности реформаторов Пруссия получила исключительно организованную и боеспособную армию, во многом определившую в дальнейшем рост могущества страны.

Деятельность реформаторов и национально-освободительная война 1813 г. способствовали росту политического сознания народа. Среди прогрессивных слоев прусского общества все чаще раздавались голоса в пользу введения в стране конституции. Учитывая эти настроения, а также стремясь завоевать симпатии населения присоединенных к Пруссии областей, Фридрих-Вильгельм III в ряде манифестов обещал ввести в стране конституцию. В выступлении 22 мая 1815 г. король определил роль национального собрания как консультативного органа, имеющего законодательные права лишь по вопросам собственности и налогообложения. Собрание должно было выбираться сословиями. Изменение соотношения международных сил в пользу реакции повлекло за собой и перемену внутриполитического курса короля. В 1821 г. он отверг принцип конституции. В 1823 г. правительство объявило об организации «провинциальных сословий». Это было собрание 278 представителей дворянства, 182 — городов и 124 — крестьянства, имевшее исключительно совещательные полномочия. Практического значения данное учреждение не имело, так как для представления королю какого-либо пожелания собрания требовалось, чтобы его высказывали все восемь прусских провинций. Первые попытки ввести в Пруссии конституцию потерпели крах.

Реформы 1807–1821 гг. в Пруссии открыли путь капитализму с его свободной конкуренцией, модернизацией экономики и более высокой производительностью труда. Они были выгодны людям из разных слоев общества, обладающим предпринимательской жилкой и имеющим собственность. Бюрократия, проводившая реформы, выступала как выразитель прогрессивных тенденций экономического и политического развития. Она укрепила свои позиции, сохранившиеся даже в период реставрации. Осуществление реформ стало возможным лишь путем компромисса высшей администрации с дворянством, что ослабило их эффективность и увеличило социальные жертвы, неизбежные при ломке старого строя. Половинчатость реформ привела к накоплению противоречий между феодальными пережитками и новой капиталистической тенденцией развития, что в конечном счете вызвало необходимость разрешения наболевших вопросов революционным путем.

Если в области социально-экономических преобразований Пруссия опережала другие германские страны, то в сфере политической демократизации лидировали юго-западные государства, в которых были приняты конституции.

Введение конституций в юго-западных германских государствах. Решение Венского конгресса «ввести сословные конституции» во всех государствах Германского союза осуществилось лишь в ряде южногерманских стран. В Баварии и Бадене конституция была принята в 1818 г., в Вюртемберге — в 1819 г., в Гессен-Дармштадте — в 1820 г. Правительства стремились с помощью конституций решить проблему интеграции и финансового укрепления своих государств. Конституции позволяли обеспечить не только административное, но и национальное, гражданское единство государства. Интеграция действительно осуществилась благодаря этим мерам, причем она была добровольной, местный патриотизм укрепился в сознании подданных. Немалую роль в принятии конституций сыграли и новые общественные настроения, конституционные движения (в Гессен-Дармштадте и Вюртемберге).

Южногерманские конституции, несмотря на ряд различий, в основе своей были однотипными. Они являлись главными законами государства, определявшими его единство и неделимость. Они характеризовались дуализмом монархического правления и ландтага, в котором сохранились сословные элементы. Ландтаги были двухпалатными. Первая палата состояла из представителей знати, высшего чиновничества, военных, а также церкви и университетов. В целом она являлась фактором поддержания стабильности, зачастую блокируя решения второй палаты. Старые права и свободы дворянства были закреплены в конституционной форме. Вторая палата тоже частично строилась на сословном принципе. В Баварии, например, 1/8 часть ее депутатов выражала интересы низшего дворянства и духовенства. В Бадене представительство было наиболее современным — бóльшую часть составляли депутаты от городов и чиновничества. Чиновники играли заметную роль в работе ландтагов. В Баварии в 1819 г. они насчитывали 49 % общего числа депутатов, в Вюртемберге между 1833 и 1838 гг. — половину. Чиновничество ощущало себя «всеобщим сословием», выразителем интересов всего народа. Специфическая черта раннего германского парламентаризма заключалась в том, что чиновники, слуги правительств, в то же время составляли ядро оппозиции им.

Избирательное право было ограниченным, основанным на высоком имущественном цензе; выборы — непрямыми: сначала избирали выборщиков, а те уже — депутатов. В Бадене и Вюртемберге правом участия в выборах обладали 15–17 % налогоплательщиков, в Баварии — не более 6 %. Палаты заседали не часто, но регулярно. Созывался и распускался ландтаг по воле монарха. В конфликтных случаях решение правителя ставилось выше конституции. Каждый закон, касавшийся вопросов свободы, собственности, а также налогообложения, требовал одобрения ландтага. Права законодательной инициативы депутаты не имели, свои предложения им было позволено облекать в форму петиций. Депутаты имели свободный мандат — они не были связаны обязательством представлять интересы определенной группы и могли голосовать согласно собственным убеждениям.

Формирование и роспуск правительства оставались прерогативой монарха, который, однако, уже не мог править абсолютистски. Конституционно закреплена была «ответственность министров». Каждый акт монарха требовал санкции министра, принимавшего на себя ответственность за действия правительства. Таким образом сложилось двойное, монархически-бюрократическое правление.

Южногерманские конституции содержали каталог гражданских прав. В них провозглашалась свобода личности, совести, мнений и выбора профессии, гарантировались право собственности и равенство всех перед законом. Наметилась тенденция к превращению старого сословного общества в общество равноправных граждан.

В целом южногерманские конституции служили компромиссом между «старым порядком» и новыми политическими реалиями. На их основе в Германии развились принципы конституционной жизни. Ландтаги, несмотря на полусословный способ формирования, превращались в буржуазные представительства. В ландтагах начали формироваться правительственный и оппозиционный центры. Правда, возможности парламентской оппозиции были весьма ограниченны. Ее сильнейшим оружием являлось право отклонения налогов, которое использовалось нечасто. Ландтаги стали форумом и школой немецкого либерализма, здесь происходила дифференциация направлений, конкретизация либеральной программы, оттачивалась ее аргументация. Но устойчивого взаимодействия в работе правительства и ландтагов не сложилось. Конфронтации чередовались с временным сотрудничеством, которое случалось все реже. Даже в конституционных государствах под гнетом полиции и цензуры не могла развиваться свободная общественная жизнь. Конституционализм превращался в видимость. В 40-е годы XIX в. умеренные требования либералов вступали в противоречие с оборонительной политикой правительственной бюрократии.

Прогрессивная конституционная система сочеталась в южногерманских государствах с социально-экономическим консерватизмом. Ведущие позиции дворянства в основном сохранились, хотя «реставрации» дворянства в такой степени, как в Пруссии, не произошло. Однако социально-экономические реформы застопорились. Цеховая организация реформировалась очень осторожно. Экономическая политика этих государств была протекционистской, направленной на обеспечение стабильности и устойчивого дохода. Такая консервативная линия усилилась с 30-х годов. В Пруссии, напротив, прогрессивная социально-экономическая политика совмещалась с политическим консерватизмом. Различными путями протекало развитие и других германских государств. Вольные города восстановили свои сословные патрицианские конституции и олигархическое правление. Саксония осталась старосословным аристократическим государством. В обоих Мекленбургах процветало юнкерство. Таким образом развивался раскол в германском обществе, политическая и социально-экономическая модернизация которого проходила столь трудными и различными путями.

Студенческое движение в Германии после национально-освободительной войны. Стремление передовых кругов германской общественности к свободе и единству Германии, разочарование решениями Венского конгресса и начавшимся процессом реставрации особенно ярко проявились в национально-радикальном движении студенчества. 12 июня 1815 г. йенскими студентами был основан студенческий союз (Буршеншафт), вскоре их примеру последовали и в других университетах Германии. Некоторые университетские профессора (среди них Окен, К. Т. Велькер, Фрис, Э. М. Арндт) поддерживали это движение. В Вартбурге 18–19 октября 1817 г. состоялся студенческий праздник, приуроченный к 300-летию Реформации и очередной годовщине Лейпцигской битвы. В нем приняли участие около 500 студентов из 11 германских университетов. 18 октября была основана общенемецкая организация студентов, провозгласившая своей целью национальное единство Германии и конституционную свободу. Политические взгляды молодежи были достаточно противоречивы: идеи Французской революции переплетались с романтическими представлениями об органической общности немецкого народа, с идеалами средневековой империи и христианства.

Студенческое движение стало одним из первых политически сознательных движений в Германии. Австрийский канцлер Меттерних и германские консерваторы были всерьез обеспокоены действиями студентов, расценив их как революционные. В 1818 г. на конгрессе в Аахене Меттерних предпринял попытку ограничить свободу университетов, но натолкнулся на сопротивление со стороны знаменитого немецкого ученого А. фон Гумбольдта и К. фон Гарденберга, возглавлявшего прусское правительство.

Вскоре внутри студенческого движения выделилось радикальное крыло: «старонемцы» в Иене и «черные» в Гессене. Они выступали за национальную демократию и унитарную республику, за плебисцит и единую церковь. Это было направление якобинско-тоталитарного толка, оправдывавшее допустимость всех средств для достижения своей цели, вплоть до насилия и индивидуального террора. Так, например, в Маннгейме 23 марта 1819 г. йенский студент К. Занд убил писателя А. фон Коцебу (за шпионскую деятельность — он доносил российскому императору о якобинских настроениях в немецких университетах). А через несколько недель аптекарь Лёнинг, близкий к «черным», совершил покушение на нассауского министра Иберя, противника либеральных реформ. Но большинство студенческих союзов не имело ничего общего с этими террористическими акциями.

Реакция германской общественности на поступок Занда в целом была безразличной. Либерально настроенные круги отнеслись к студенту сочувственно, полагая, что им руководили благородные побуждения. Занд был казнен, а его имя окружили ореолом мученика и героя.

Такое восприятие образованной общественностью поступка Занда встревожило правительственные круги еще больше, чем сам факт убийства литератора. Правительства перешли к репрессивным мерам. В июле 1819 г. в Пруссии были арестованы Ян и Арндт, запрещены проповеди видного философа Шлейермахера. Меттерниху наконец удалось склонить прусского короля к проведению общей политики. Основы ее были согласованы в августе того же года на конференции германских государей и министров в Карлсбаде (Карловы Вары); 20 сентября конференция приняла Карлсбадские постановления, направленные против оппозиционных движений. Во всех германских государствах ужесточился полицейский режим, была введена строжайшая цензура, ликвидированы либеральные университетские порядки, запрещены студенческие союзы. Происходили массовые увольнения свободомыслящих профессоров и студентов. Принятые на пять лет Карлсбадские постановления были продлены в 1824 г. на неопределенный срок и оставались в силе до 1848 г.

Однако задавить движения протеста правительствам не удалось. Студенческие союзы продолжали тайно существовать. В общественном мнении зрело осознание необходимости перемен, и новый импульс оппозиционным выступлениям дала Июльская революция во Франции.

Швейцария. После Венского конгресса силы децентрализации в Швейцарии окрепли — это было связано с общим поправением Европы. Католические Австрия и Франция возобновили свое влияние на швейцарские католические кантоны. До 1830 г. борьба за политическое главенство велась подспудно, но после революции 1830 г. во Франции сторонники католиков и протестантов возобновили борьбу с большим ожесточением. В тот период и такие страны, как Италия и Германия, хоть и медленно, но шли к объединению. Так и в Швейцарии, где при старых законах не могла развиваться экономика, насущно требовалась централизация — ведь каждый кантон имел свои таможни, меры весов, длины и т. д. Кроме того, патрициат, который снова встал во главе крупных и малых городов, не давал возможности деятельному населению: промышленникам, банкирам, купцам — управлять политической жизнью страны. И в начале 1830 г. протестантские кантоны лишили власти патрициев, а самое главное — в 12 кантонах была обновлена избирательная система в сторону демократизации. Разумеется, «лесные кантоны», чувствуя угрозу, снова получили поддержку Австрии и выступили против. Прогрессивные кантоны объединились и подписали в 1832 г. «Конкордат семи» (Siebenkonkordat), а малые «лесные» составили «Саарненскую лигу». Возмущения и с той и с другой стороны вспыхивали с необыкновенной силой, и в 1843 г. кантоны Ури, Швиц, Унтервальден, Люцерн, Цуг, Фрибург и Валле объeдинились, создав «Зондербунд», чтобы противостоять централизации и демократизации страны. В 1847 г. вспыхнула гражданская война, развязанная «Зондербундом». Все попытки примирения не имели успеха. Тогда армия протестантских кантонов под руководством генерала Дюфура за несколько дней в ноябре 1847 г. разбила армию «Зондербунда». Теперь страна стала готова к объединению и к демократическим реформам. Дело централизации облегчали и революционные настроения в европейских странах — шел 1848 год. Католические кантоны не могли уже получать поддержку Австрии и Франции.

Конституция, принятая в ноябре 1848 г., сделала страну единой. Двухпалатный парламент — Федеральное собрание — стал законодательной властью: он состоял из Национального совета и Совета государств. Центральная исполнительная власть, так называемый Федеральный совет, с хорошо продуманным государственным аппаратом обосновалась, как и парламент, в Берне, который стал столицей Швейцарии. Здесь же находились Федеральный трибунал для разрешения конфликтов между кантонами и административный суд. Конституция ввела общую швейцарскую монету, единую меру весов и длины, общую почту и многое другое. Избирательным правом мог пользоваться гражданин страны начиная с 20 лет (но только в кантоне Цюрих избирательное право имели и женщины). В «лесных» же кантонах население, как столетия назад, решало свои проблемы в мае месяце путем поднятия рук. Была закреплена законом свобода вероисповедания (что особенно важно идеологически!), свобода печати и собраний. Три языка — немецкий, французский и итальянский — стали государственными. В области внешней политики был снова подтвержден «вечный нейтралитет», который действует и до наших дней. В годы первой и второй мировых войн он спас швейцарское население от чудовищных потерь.

Объединенная страна после принятия Конституции 1848 г. стала экономически развиваться с юношеским напором: предстояло так много сделать. В первую очередь развернулось энергичное строительство железных дорог. Если даже в любой стране с равнинным ландшафтом подобное мероприятие стоит огромных усилий, то в Швейцарии — с ее непроходимыми горами, ущельями бурных рек и глубочайшими озерами — создание железнодорожной сети требовало огромного напряжения инженерно-технической и строительной мысли, огромного вложения капитала: гордостью страны стали туннели под Сен-Готардом, Симплоном, мосты необыкновенной протяженности, нависающие над пропастями. По мере расширения движения поездов велись переговоры о выкупе железнодорожного полотна государством. В начале XX в. все железнодорожные пути были в руках государства, хотя это стоило огромных денег.

Строительный бум охватил и города — старые средневековые кварталы либо исчезали с лица земли, либо полностью перестраивались. Цюрих и особенно Женева в 50-60-е годы превратились в города с широкими проспектами, набережными и прекрасными парками. Большие доходы страна стала получать от транзитных перевозок из северных стран Европы в южные. Особый доход давала и банковско-кредитная система — ведь с давних времен Швейцария была ее важным центром. А после 1848 г., когда страна на равных правах вошла в европейские кредитно-банковские альянсы с гарантией «нейтралитета», приток капитала резко увеличился.

Конституция 1848 г. дала возможность успешно развиваться промышленности: машиностроение, текстильным предприятиям, часовой, ювелирной, по переработке сельскохозяйственной продукции (скажем, гордостью стали швейцарские сыры) и т. д.

Но хотя в стране ощущались позитивные изменения, они практически не влияли на положение населения. Эксплуатация городом села, нехватка пахотных земель гнала швейцарцев в эмиграцию — в Америку, Канаду и даже в Россию. Городские рабочие и ремесленники вели тяжелую жизнь пролетариата. Рабочее движение, развернувшееся в Европе, захватило и Швейцарию, где начали создаваться союзы и объединения рабочих по профессиям. Кое-где стали вспыхивать стачки и забастовки. Так, женевские строительные рабочие в 1868 г. добились своими действиями повышения зарплаты и сокращения рабочего дня на час. В 1866 г. I Интернационал заседал в Женеве. Здесь находилась и Русская секция I Интернационала. А в 1871 г. по старым тропам гор Юры, по которым в Швейцарию в конце XVII в. проникали французские гугеноты, пришли и участники разоренной Тьером Парижской коммуны (Г. Курбе, Г. Лефрансе и др.).

Очень давно, еще со времен Кальвина, Швейцария провозгласила себя убежищем для всех, кто притеснялся на родине по политическим или религиозным причинам. Это обстоятельство ставило подчас правительство в затруднительное положение. Так, после революции в Европе 1848 г. Франция, Германия, Австрия и даже Россия делали все возможное, иногда даже прямыми угрозами, чтобы Швейцария не давала пристанище революционным пришельцам. Однако Швейцария, подчас вынуждаемая к их экстрадикции, все-таки старалась сохранить право убежища.

В 1874 г. были приняты важные поправки к Конституции 1848 г. Расширялись права федеральной власти, появились новые законы о наследовании, об обязательном гражданском браке, об обязательном бесплатном всеобщем образовании до 14–15 лет. Федеральные общественные школы должны были быть нейтральны к религии. И до этого весь XIX в. Швейцария считалась страной высокого уровня образования. Начало этому положил замечательный педагог Генрих Песталоцци, основоположник теории начального обучения, в которой он соединил обучение с трудовым воспитанием. Его идеи перенимали многие страны, включая и Россию. Однако не во всех кантонах школьные дела шли образцово. А вот высшее образование имело высокую репутацию. В стране действовали и старые университеты, как, например, открытый в Базеле еще в 1460 г., и академии, преобразованные в университеты. В 1833 г. открылся знаменитый Цюрихский политехникум, в 1834 г. — университет в Берне, в 1873 г. — в Женеве, в 1891 г. — в Лозанне и в 1889 г. — во Фрибурге. Эти даты связаны со строительством новых специальных зданий с лабораториями и большими аудиториями. Все эти учебные заведения имели европейскую известность, и в них училось множество иностранцев.

Бельгия. После заключения окончательного мира с Нидерландами в 1839 г., когда Вильгельм I признал условия Лондонской конференции, бельгийская промышленность и торговля развивались весьма успешно. В провинциях Льеж, Эно и особенно в Маасской долине, где добывалось большое количество каменного угля и железной руды, появилось множество доменных печей и бумагопрядильных фабрик.

Либеральная партия, опиравшаяся на промышленную и торговую буржуазию, способствовала экономическому подъему рядом законов, установивших свободу торговли. Так, в период с 1845 по 1847 г. бельгийское правительство из-за болезни картофеля и плохого урожая хлеба отменило ввозные пошлины на продовольствие. Но отмена ввозных пошлин на промышленные товары была всецело делом либеральной партии.

Общие выборы 8 июня 1847 г. привели к власти в Бельгии либералов, и король Леопольд I (1831–1865) назначил чисто либеральное министерство во главе с одним из активных участников бельгийской революции 1830 г., Шарлем Рожье. Успеху либералов на выборах в значительной мере способствовала программа, принятая собранием Либерального союза в 1846 г. В эту программу входили следующие пункты: 1) избирательная реформа в смысле понижения имущественного ценза и введения дополнительного образовательно-профессионального ценза «в пределах, установленных конституцией»; 2) действительная независимость светской власти (по отношению к церкви); 3) организация народного образования (высшего, среднего и низшего) под исключительным руководством гражданских властей, причем последним должны быть предоставлены все конституционные возможности для успешной конкуренции с частными учебными заведениями, а у служителей культа отнималось право всякого вмешательства в народное обучение; 4) отмена реакционных законов; 5) увеличение числа депутатов и сенаторов до пропорции один депутат на каждые 40 тыс. населения и один сенатор на 80 тыс.; 6) улучшение положения рабочих и неимущих классов.

Министерство Ш. Рожье выполнило одно из главных обещаний 1846 г. — избирательную и парламентскую реформы, в результате которых ценз был понижен до 20 флоринов, или 42 франков 32 сантимов прямых налогов, и число городских избирателей возросло с 16 360 до 33 600, тогда как число сельских избирателей увеличилось только на одну треть. Эта реформа была выгодна для либеральной партии, опиравшейся главным образом на города. Некоторые умеренные либералы находили ее даже чересчур демократичной. «При таком цензе, — говорил один из крупных политических деятелей Бельгии XIX в., Фрер-Орбан, — у вас будут слуги, а не независимые избиратели». А 26 марта 1848 г. был издан закон, в силу которого ни один государственный чиновник не мог быть избран в парламент. Другой закон сократил до 20 флоринов ценз для избирателей в коммунальные и профессиональные советы и до шести лет продолжительность коммунального мандата. Все эти реформы были немедленно введены в действие; сенат, палата депутатов, профессиональные и коммунальные советы были распущены, а затем избраны на основании законов 1848 г. В новой палате насчитывалось 85 либералов и 23 католика. В сенате обе партии уравновешивали одна другую.

В условиях начавшихся европейских революций 1848 г. бельгийское правительство пыталось оградить страну от выступлений демократических сил путем полицейских репрессий, с одной стороны, и принятием половинчатых реформ (помощь безработным, расширение избирательного права) — с другой. Однако, несмотря на эти меры, политическая активность народных масс Бельгии резко усилилась. В ряде городов страны, как и во Франции и Германии, произошли уличные выступления, чрезвычайно обеспокоившие правящие круги Бельгии. Правительство страны пошло на некоторые меры по спасению конституционномонархического режима: был принят законопроект о реорганизации гражданской гвардии, издан закон бургомистра Брюсселя о запрещении уличных сходок, в которых участвовало свыше пяти человек, производились аресты и высылка неугодных правительству иностранцев.

Либерализм и патернализм в Бельгии во второй половине XIX века. Либеральные идеи стали распространяться в Бельгии примерно в те же годы, что и во Франции, Англии и других европейских государствах, — в 20-е годы XIX в. Идеи французского Просвещения и французских энциклопедистов с большей интенсивностью распространялись в Льеже, чем в Брюсселе, Эно и особенно во Фландрии. Этот феномен легко объясняется тем, что льежская провинция, как и другие валлонские провинции, вообще всегда была сильнее подвержена французскому влиянию, и в частности влиянию французской культуры.

Вторая половина XIX в. (1850–1885) для Бельгии явилась апогеем экономического либерализма, который восторжествовал во всех сферах общественной жизни страны — политической, экономической и социальной. Это было поистине золотое время политиков laisser faire, laisser passer. Один из известных экономистов того времени, Шарль де Брукер, занимавший различные государственные посты — министра, члена парламента, директора Бельгийского банка, бургомистра Брюсселя и др., выступая в палате представителей 16 июня 1851 г., так разъяснял суть этого принципа: «Laisser faire означает предоставление человеку свободы использовать свои способности работать. Laisser passer означает предоставление человеку возможности свободно распоряжаться плодами своего труда. Принцип laisser passer, laisser faire означает закрепление права собственности, являющегося объектом всякого общества и основой всякого богатства. И именно потому, что мы больше всего уважаем собственность, мы хотим добиться уважения той собственности, которая является святая святых, — собственности на человеческие способности».

Доктрина экономического либерализма все более решительно утверждалась не только в экономике, экономической литературе, но и в парламенте. И в конечном счете она в значительной степени влияла на политику государства в целом. В Бельгии экономический либерализм развивался в совершенно своеобразной психологической атмосфере, ведя борьбу с государственным протекционизмом, который не приносил больше никакой пользы, и критикуя различные регламентирующие законы об акционерных обществах. Либералы выступали также за свободу для всех, т. е. против всего юридического и административного аппарата. Одним из самых ярких представителей экономического либерализма в Бельгии был Гюстав де Молинари (1819–1902), главный редактор газеты «Economiste belge». По мнению известного социолога и историка Б.-С. Шлепнера, Г. де Молинари доводил до крайности идеи либеральной школы. Он считал, например, что функции правительства можно было бы ликвидировать полностью: государство не только не должно вмешиваться ни в одну область экономической деятельности, но должно отдать в руки частной инициативы образование, отправление культа, чеканку монеты, почту, транспорт и т. д. Более того, он утверждал, что даже защиту граждан можно было бы изъять из ведения правительства и передать в руки частной инициативы. Ведь государство представляет собой не что иное, как предприятие, организованное для обеспечения безопасности. А производство безопасности подчиняется тому же естественному закону, что и другие виды производства. В настоящее время, продолжал он, правительство обладает монополией в этой области, не встречая никакой конкуренции; отсюда проистекают злоупотребления и войны.

Следует подчеркнуть, что в середине XIX в. крупные парламентские дебаты были посвящены главным образом политическим проблемам. Когда же вставали экономические вопросы, расхождения во взглядах редко бывали значительными. В целом руководители обеих партий, либеральной и католической, из представителей которых состоял парламент, придерживались единой экономической философии, тяготеющей к экономическому либерализму.

Победа контрреволюционных сил в ряде европейских стран отразилась и на Бельгии, где на выборах 1852 г. большинство получили клерикалы. В конце 1857 г. власть в стране снова оказалась в руках либеральной партии, правившей в течение последующих 13 лет. К этому времени в Бельгии развилось и достаточно окрепло рабочее движение, на которое большое влияние оказывало пребывание в стране многочисленных политических эмигрантов. С середины 60-х годов XIX в., ко времени создания секций I Интернационала, в Бельгии преобладал утопический социализм, главным образом «рациональный социализм», родоначальником которого являлся Ж. Г. Колен (1783–1859).

Чрезвычайно важной для экономического развития страны была отмена в 1863 г. пошлины, взимавшейся голландцами в устье Шельды. Согласно договору 1839 г., эта пошлина была выкуплена в результате международного соглашения. Необходимость платить эту пошлину заставляла иностранные суда избегать Антверпенского порта. Чтобы привлечь их сюда, бельгийское правительство возвращало им сумму уплаченной пошлины, которая была выкуплена в 1863 г. за 36 278 566 фр., из которых 12 млн было внесено Бельгией, 9 млн — Англией, а остальные — другими странами, имевшими торговые отношения с Антверпеном. В результате этот город, мертвый в течение почти двух веков, снова оживился и разбогател, как во времена Карла V. Антверпен соединился с крупными бельгийскими городами, а также с соседними государствами сетью железных дорог, построенных и эксплуатируемых государством. С 1840 по 1871 г. число пассажиров и товаров, перевозимых бельгийскими железными дорогами, грузооборот судов, входящих в бельгийские порты, и торговый оборот королевства увеличились в 10 раз.

Нидерланды. После отделения южных провинций королевство Нидерландов по-прежнему представляло собой монархию с действующей Конституцией 1815 г. Король управлял через министров, которых назначал и увольнял по своему усмотрению. Он один отвечал за все, и министры не могли быть заменены по решению Генеральных штатов.

Подобный режим все чаще подвергался критике со стороны либеральной оппозиции, сформировавшейся в начале 30-х годов во второй палате парламента. Основным требованием оппозиции был пересмотр конституции, что было теснейшим образом связано с целым рядом изменений в колониальном хозяйстве Нидерландов.

Прежнее богатство Нидерландов, позволившее стране более двух десятилетий существовать без ресурсов заморских владений, иссякло. А после отделения промышленной Бельгии нидерландскому правительству стало ясно, что, уделяя больше внимания колониям в Индонезии, развивая там прибыльную сельскохозяйственную систему, установив порядок и введя жесткую экономию, Нидерланды смогут поддержать свое положение в Европе и ликвидировать финансовые и экономические трудности, с которыми им так еще и не удалось справиться после французской оккупации и наполеоновских войн. С этой целью и была в 1830 г. введена на Яве (а впоследствии и на западном побережье Суматры) так называемая «система культур». Суть ее заключалась в том, что яванские крестьяне отныне были обязаны выращивать на значительной части своих земельных участков экспортные культуры и сдавать продукцию нидерландским правительственным агентам за бесценок. Введение «системы культур» явилось в истории и Индонезии и Нидерландов поворотным пунктом. Очень скоро она стала абсолютно необходимой для нидерландской казны. Реализация на европейском рынке экспортных культур с Явы приносила колоссальный доход, но вместе с ним росло и желание экономически окрепшей нидерландской буржуазии участвовать в управлении колониями. Либеральная оппозиция в нидерландском парламенте, выражавшая как раз интересы торговой буржуазии, выступала против бесконтрольной власти короля над колониями и против диктаторской власти генерал-губернаторов, требовала рассматривать важнейшие дела колоний в Генеральных штатах.

Либеральную оппозицию возглавлял Йохан Рудольф Торбеке (1798–1872). С именем этого человека будет связана вся политическая история Нидерландов 40-60-х годов XIX в. Профессор права Лейденского университета, талантливый ученый (докторскую степень Торбеке получил в 22 года), он прошел все ступени своего политического образования во время долгого пребывания в Германии. Воспитанный в духе немецкого романтизма, Торбеке очень быстро воспринял либеральные идеи и стал членом группы интеллектуалов, печатным органом которой был журнал «De Gids». Журнал этот основанный в 1837 г. поэтом Е. И. Потхитером, являя собой своеобразное слияние политического либерализма и литературного романтизма, задавал тон в литературных кругах Нидерландов, а также отражал на своих страницах борьбу политических мнений по различным вопросам. В «De Gids» в 1839 г. и были опубликованы «Комментарии к конституции» Й. Р. Торбеке. В них он писал о том, что отделение бельгийских провинций предоставило Нидерландам уникальную возможность глубокого и всестороннего изменения институтов власти королевства. Автор предлагал кардинальные реформы. Большое внимание в них уделялось социальному и колониальному вопросам, и пути их решения были абсолютно новыми. Торбеке впервые публично дал положительную оценку делу французских революционеров, до тех пор воспринимавшемуся нидерландцами как нечто чуждое национальному духу.

Король и поддерживавшие его консерваторы, сохранявшие по-прежнему прочные позиции в Генеральных штатах, были вынуждены в 1840 г. под давлением либералов пойти на пересмотр конституции. Хотя большинство нижней палаты проголосовало лишь за внесение в конституцию небольших поправок (о судебной ответственности министров и обязательной подписи министров на королевском указе), последовавшие затем дебаты по финансовым вопросам и в итоге отказ оппозиции одобрить бюджет свидетельствовали о силе либерального движения.

Активная деятельность либералов и поддержка их различными слоями общества привели к тому, что в 1840 г. Вильгельм I отрекся от престола в пользу своего сына. Сначала либералов обнадежили дружеские отношения Вильгельма II (1840–1849) с некоторыми католическими священниками (в этот период католики были союзниками либералов) и радикально настроенными журналистами, а также его заявление, что «надо бы ступить на путь конституции», но очень скоро наступило разочарование.

Либералы требовали провести в стране преобразования законным путем и пересмотреть конституцию. В 1844 г. оппозиция представила Генеральным штатам ее новый проект. Автором «Замечаний об Основном законе» был Торбеке. В них либералы настаивали на выборности членов верхней палаты провинциальными штатами, а нижней — непосредственно плательщиками податей. Заседания Генеральных штатов должны были проходить публично. Парламент располагал бы большей инициативой и наделялся бы правом изменять проекты, вносимые правительством. Ответственность короля перед парламентом заменялась ответственностью министров, иными словами, они были бы обязаны уходить в отставку, когда против них высказывалось бы большинство депутатов.

Однако предложение либералов было отклонено. Король предпочел опираться на умеренных, призвав их подготовить программу по оздоровлению финансов и таким образом ослабить напряженность в стране. Но обстоятельства вынудили Вильгельма II все же пойти по более «революционному» пути. Неурожай картофеля, в течение нескольких лет разорявший страну, заставлял депутатов постоянно ставить на повестку дня заседаний Генеральных штатов вопрос о бюджете. Хотя либералов и поддерживала часть депутатов нижней палаты, их попытки в 1847–1848 гг. испытать свои силы и провалить принятие предложенного правительством бюджета не увенчались успехом. Но и новый проект избирательной реформы, выдвинутый оппозицией, также не получил большинства голосов. Лишь революционные события в Европе, под влиянием которых в ряде городов Нидерландов начались народные выступления под лозунгами ограничения власти монарха и предоставления буржуазных свобод, заставили Вильгельма II уступить либералам.

Король 13 марта 1848 г. сообщил о своем решении начать процедуру пересмотра конституции. Для этого была создана комиссия во главе с Торбеке. Затем Генеральные штаты, созванные с двойным числом депутатов, на правах Учредительного собрания приняли новую конституцию, которая была обнародована 3 ноября 1848 г.

Конституция 1848 г., чьим духовным отцом был либерал Торбеке, представляет собой важную веху в нидерландской истории. Если до 1848 г. главой исполнительной власти являлся король, то отныне это было правительство, ответственное перед парламентом. Новая конституция зафиксировала ответственность министров и провозгласила монарха неприкосновенным. Члены верхней палаты в количестве 39 депутатов избирались сроком на девять лет штатами провинций из числа крупнейших податных плательщиков. Члены нижней палаты избирались путем прямого голосования плательщиками, вносящими минимум прямых налогов, колеблющийся между 20 гульденами в деревнях и 160 — в крупнейших городах; они должны были быть не моложе 30 лет, от них не требовалось ценза. Они получали 2000 гульденов в год (за членами верхней палаты сохранялось вознаграждение в 3000 гульденов). На каждые 45 тыс. жителей полагался один депутат; число депутатов должно было меняться после каждой переписи населения. (В 1849 г. в нижнюю палату было избрано 69 депутатов). Нижняя палата выбиралась на четыре года с обновлением наполовину через каждые два года. Король имел право ее распускать. Полномочия Генеральных штатов были расширены. Нижняя палата получила право проводить расследования и задавать вопросы министрам, вносить законодательные предложения и поправки. Бюджет должен был вотироваться ежегодно. Заседания обеих палат становились публичными.

Вместе с тем из-за высокого избирательного ценза новая конституция еще больше ограничила и без того узкий круг избирателей. С 1848 г. правом голоса обладали лишь 3 % населения, т. е. около 90 тыс. человек.

Конституция 1848 г. открыла новый этап развития нидерландского парламентаризма. Разрыв с прошлым, внешне совершенный в 1839 г., проявил себя уже и в сфере политических институтов. С этого момента можно говорить о существовании в стране парламентского режима.

Расширение избирательного права и эволюция политического класса, формирование партийной системы и становление основных парламентских процедур — вот те важные направления, по которым в период с 1848 по 1919 г. шло дальнейшее развитие этого режима в Нидерландах.

В январе 1849 г. в стране прошли первые выборы с прямой подачей голосов. Большинство получили либералы. Новый король Вильгельм III (1849–1890), вступивший на престол в марте, вынужден был поручить Й. Р. Торбеке сформировать первое нидерландское правительство (1849–1953), ответственное перед парламентом.

По конституции в Нидерландах формально не было поста премьер-министра. Министры председательствовали на заседаниях кабинета по очереди, сменяя друг друга через месяц. Правительство именовалось либо по имени того министра, которому поручалось его сформировать, либо по имени наиболее влиятельного члена кабинета. Так, в течение многих лет во главе правительства фактически стоял Торбеке, занимавший различные министерские посты.

Несмотря на то что власть в стране с этих пор была почти всегда в руках большинства, между правительством и парламентом все же возникали значительные конфликты, прежде чем было принято неписаное правило: правительство должно иметь доверие парламентского большинства и состав нижней палаты должен быть решающим при его формировании.

Практически до середины 60-х годов борьба в Генеральных штатах шла между двумя основными партиями — либералами и консерваторами. Важнейшими спорными вопросами были налоговая политика, колониальные реформы, начальная система обучения и права католиков. Но наиболее жаркие дебаты разгорались, когда речь шла о колониях.

В соответствии с Конституцией 1848 г. Генеральные штаты осуществляли контроль над администрацией колоний, однако это по-прежнему не касалось бюджета колониального управления, что после введения «системы культур» особо остро ставило данный вопрос на повестку дня в прениях Генеральных штатов. Радикально настроенная часть либералов заявляла, что подобная эксплуатация труда яванцев недостойна цивилизованного государства, колониальные доходы при этом поглощаются метрополией, вместо того чтобы быть направленными на улучшение быта местных жителей, на развитие общественных работ и создание школ. В то время как главными аргументами консерваторов, защищавших «систему культур», были дополнительный доход для метрополии (исчислявшийся в 30 млн гульденов) и утверждение, что яванцы не захотят работать без принуждения, в результате чего потеряет свое значение образовавшийся в Амстердаме рынок тропических культур, а это может привести к неизбежному упадку национальной торговли, радикальное крыло либералов активно выступило за отмену позорной, по их мнению, «системы». Однако большинство либералов все же требовали предоставить частному предпринимательству право участвовать в эксплуатации колоний. Таким образом, они не являлись абсолютными противниками «системы культур», а, наоборот, хотели видеть в ней «защитный зонтик» для частных предпринимателей. Цель последних сводилась к получению хороших контрактов на переработку сахарного тростника и увеличения за счет этого своих капиталов.

Споры по так называемым «сахарным контрактам» стали своего рода катализатором обострения отношений в нидерландском обществе. Использование Вильгельмом III своего влияния для выдачи контрактов одному из приближенных вызвало скандал и послужило причиной отставки в 1860 г. министра колоний. С его отставкой закончился тридцатилетний период, в течение которого министерство колоний постоянно находилось в руках консерваторов.

Под влиянием оппозиции в период нахождения у власти либерального кабинета Торбеке (1862–1866) было отмечено принудительное выращивание на Яве некоторых экспортных культур, а в 1864 г. был издан «Закон об отчетности», который предусматривал ежегодное утверждение в Генеральных штатах бюджета колоний в Индонезии. Правительству Торбеке также удалось провести закон об упразднении рабства, в результате чего свободу получили 36 тыс. рабов в Гвиане и 11 тыс. на Антильских островах.

В 1866 г. весь либеральный кабинет ушел в отставку, назначенное после этого умеренное правительство также пало, не справившись с «системой культур». В сменившем его консервативном кабинете (1866–1868) портфель министра колоний трижды переходил из рук в руки. Наконец, либералы, вернувшись к власти в 1869 г., включили в бюджет следующего года статью, по которой колонии обязывались выплатить метрополии сумму, достаточную для того, чтобы сохранить равновесие в бюджете. А в 1870 г. принудительная система была отменена для всех культур, кроме кофе.

«Система культур» теряла свое положение отчасти из-за неустойчивой политики, отчасти из-за противоречия духу времени. Тем не менее в период своего заката «система культур», если и не в Нидерландах, то в других странах, пользовалась достаточно высокой репутацией.

Парадокс заключался еще и в следующем: чем больше подвергалась критике «система культур», уже почти лишившаяся почвы на Яве, тем больше становилась очевидной ее необходимость для пополнения нидерландской казны.

Так, в 1850–1870 гг. благоприятная рыночная ситуация для яванского кофе и сахара позволила удвоить индонезийскую прибыль по сравнению с 1830–1850 гг. Это дало возможность погасить бóльшую часть государственного долга Нидерландов (и таким образом спасти страну от угрожавшего ей банкротства), уменьшить налоговый процент на 18 пунктов, отменить акцизы на наиболее важные предметы потребления и начать строительство сети железных дорог. За 1849–1866 гг. нидерландская казна извлекла из «системы культур» чистую прибыль в размере 473 млн гульденов. Часть из этой прибыли была выделена бедным западным провинциям Индонезии. А всего за годы действия «системы культур» Нидерланды получили от колоний в Индонезии 900 млн гульденов чистой прибыли.

Несмотря на такой приток капиталов, промышленный переворот в Нидерландах совершался крайне медленно. Еще в 1850 г. при общей численности населения страны примерно 3 млн человек только 350 тыс. (т. е. чуть более 10 %) было занято в промышленном производстве, причем значительную часть из них составляли ремесленники. При этом в городах проживало 39 % населения, но лишь один Амстердам насчитывал более 200 тыс. человек.

Промышленная отсталость Нидерландов в указанный период объяснялась отчасти скудостью разведанных полезных ископаемых и конкуренцией дешевой английской продукции, но главная причина состояла в стремлении владельцев капиталов вкладывать свои средства не в промышленность, а в более доходные отрасли — внешнюю торговлю, судоходство, эксплуатацию Индонезии и внешние займы. Учитывая интересы преобладающей части нидерландской буржуазии, правительство страны в 1862 г. ввело принцип свободной торговли, отказавшись тем самым от протекционистских мер в защиту национальной промышленности. Все это, по существу, не затрагивало интересы трудящихся масс, положение которых продолжало оставаться тяжелым. В городах росла безработица, многие рабочие были вынуждены эмигрировать в соседние страны.

Не лучше положение складывалось и в сельском хозяйстве, в котором было занято еще меньше населения, чем в промышленности. К тому же капиталистическая реорганизация сельского хозяйства, ориентирующаяся на экспорт масла и сыра, вытесняла мелких собственников земли с их участков, отходивших под пастбища. Поступление в Европу дешевого зерна из России, США и Австралии привело к кризису и на зерновом рынке. Важнейшими социальными последствиями этого кризиса были разорение крестьян, миграция сельского населения в города, а также выделение капиталистических предприятий, эксплуатировавших труд сельскохозяйственных рабочих. Заметное улучшение наступило лишь в конце XIX в.

В отличие от сельского хозяйства темпы промышленного производства в Нидерландах значительно ускорились уже с конца 60-х годов. Если в 1870 г. в стране насчитывалось всего 3200 паровых машин, то спустя 10 лет их стало вдвое больше. Но только под влиянием экономической депрессии 1873–1895 гг. фабрично-заводское производство одержало победу. Модернизации подверглись судостроение, текстильная и пищевая отрасли промышленности. Большое внимание уделялось строительству железных дорог, в 1870 г. их протяженность составила уже 1419 км (в 1850 г. — 176 км).

На эти же годы приходится и сооружение каналов, соединивших с Северным морем Роттердам и Амстердам. Эти новые водные артерии превращают Нидерланды в основной транзитный путь для внутренней части Германии и оттесняют на задний план Антверпен, который раньше благоприятно использовал отмену пошлины на провоз грузов по Шельде.

Таким образом, во второй половине XIX в. в Нидерландах на первый план выступают все те отрасли хозяйства, которые так или иначе были тесно связаны с транспортировкой и переработкой колониального сырья или с обеспечением потребностей колониального рынка.

Страны Северной Европы. В первой половине XIX в. в странах Северной Европы продолжался рост населения: в Швеции с 2,3 млн в 1810 г. до 3,5 млн человек к середине столетия; в Норвегии с 880 тыс. в 1801 г. до 1,4 млн к 1850 г.; в Дании с 1 млн до полутора, а в Финляндии с 830 тыс. до 1,4 млн. Последовавшие за окончанием наполеоновских войн застой и расстройство финансов не были продолжительными. Оживление началось в 30-е годы XIX в. В Дании, благодаря тому что в Англии и других промышленно развитых странах резко возрос спрос на сельскохозяйственную продукцию, начался резкий подъем аграрного сектора. Широко стал возделываться картофель, так что частые прежде голодные годы выпадали все реже и реже. Именно в этот период Скандинавия из бедной европейской окраины начала постепенно превращаться в ее наиболее развитый регион. С 30-х годов в странах Северной Европы началась промышленная революция: из Англии ввозились станки, начали строиться современные фабрики и заводы, с конца 40-х годов прокладываются железные дороги. В Норвегии очень быстро рос торговый флот, бурно развивались рыболовный и китобойный промыслы. Аграрные реформы во всех странах Скандинавии практически были завершены, помещичьи хозяйства перешли на капиталистические рельсы, значительная часть обрабатываемой земли попала в руки крестьян, среди которых шел процесс расслоения. С одной стороны, оформился слой зажиточного крестьянства, все больше становившегося основным производителем продукции, которая предназначалась на рынок (в Дании в том числе и на зарубежный); с другой — выросла масса безземельных, полупролетарских и пролетарских слоев, значительная часть которых устремилась в быстро растущие города. Здесь также формировались новые классы — буржуазия и пролетариат. В то же время быстро росли средние слои и интеллигенция. Рынок труда был не в силах поглотить всю массу избыточного населения. В 40-50-е годы началась массовая эмиграция из стран Северной Европы, в основном в Северную Америку.

Особый импульс был придан экономическому развитию Финляндии, которая оказалась в благоприятном положении благодаря близости и доступности огромного российского рынка. Довольно рано промышленная революция началась здесь в главной отрасли хозяйства страны — лесной промышленности.

Одной из важнейших предпосылок экономического подъема в странах Северной Европы стала постепенная стабилизация в них финансовой системы. Швеция смогла уравнять бумажные банкноты с серебром к 1834 г., Норвегия — к 1842 г., Дания — к 1845 г. Поскольку основа для кредитования развивающейся промышленности была в бедной Скандинавии мала, то активную роль в промышленном перевороте играло государство, которое брало займы за границей и финансировало многие хозяйственные предприятия.

Реставрация не оказала глубокого воздействия на Скандинавию, которая опережала остальную Европу в политическом отношении. В Дании сохранялся «конституционный абсолютизм», становившийся помехой в развитии страны, но и здесь во многих сферах утверждались нормы, характерные для более демократического строя. Датские короли этого периода — и Фредерик VI (1808–1839), и Кристиан VIII (1839–1848), несостоявшийся король Норвегии в 1814 г., — старались проводить консервативную политику сохранения самодержавных порядков, но были вынуждены отступать под напором либерально-демократического движения. В Швеции и Норвегии Карла XIV Юхана (1818–1844), ставшего под старость лет весьма консервативным, сменил его сын, Оскар I (1844–1859), настроенный более либерально.

В 30-е годы XIX в. революционная волна вызвала в скандинавских странах широкое оппозиционное движение городских слов и крестьянства — либеральное в Швеции и Дании и национально-демократическое в Норвегии. Сильная крестьянская оппозиция в Норвегии с 30-х, а в Дании с 40-х годов была следствием социально-экономических перемен. В Швеции и Дании речь шла о демократизации политического строя. В Норвегии демократическая оппозиция, видным представителем которой был поэт и писатель X. Вергеланн, выступала и выразителем национальных устремлений, в частности за отстаивание равноправного положения Норвегии в составе унии и за преодоление датского культурного превосходства. В 30-40-е годы талантливый филолог и поэт Ивар Осен собрал огромный материал о норвежских сельских диалектах, на основании которых он составил так называемый «лансмол» (сельский язык), или «нюношк» (новонорвежский), который впоследствии был признан в качестве второй формы норвежского литературного языка наряду с норвегизированным датским.

В автономной Финляндии под верхновной властью российского императора проходил рост национального самосознания, отражавший объективный процесс складывания финской нации, заторможенный в годы шведского владычества. В первой половине XIX в. произошло становление финского языка как литературного, на нем начали издавать газеты и журналы. Э. Ленрут записал и издал карелофинский народный эпос «Калевала». Зародилось движение фенноманов — сторонников преодоления шведского культурного засилья в пользу финского языка. Идеологом этого движения был публицист и философ-гегельянец Ю. В. Снельман.

В Дании либеральное движение добилось в 30-е годы созыва совещательных провинциальных собраний, на которых все громче выдвигались требования гражданских свобод, ограничения абсолютизма и созыва парламента. В 40-е годы эти лозунги были подхвачены широким крестьянским движением. Во главе оппозиции стояли так называемые национал-либералы, которые, помимо реформ политического строя, выступали за раздел Шлезвига по языковому признаку и за присоединение к Дании его районов с датским населением. С 30-х годов в Гольштейне и Шлезвиге появилось немецкое национальное движение, ставившее на первых порах своей целью введение общей для герцогств конституции и сословно-представительных собраний, а в противовес датским национал-либералам они все больше выдвигали планы создания единого северогерманского государства Шлезвиг-Гольштейн.

В Швеции либералы выступали за упразднение сословной структуры риксдага, за превращение его в двухпалатный парламент и расширение избирательного права. В норвежском стортинге, где в 30-е годы впервые образовалось крестьянское большинство, были проведены некоторые реформы: введено местное самоуправление, окончательно упразднены монополии, стеснявшие развитие промышленности.

В 30-40-е годы XIX в. в скандинавских странах, сначала в Дании, а потом в Швеции и Норвегии, в кругах либеральной интеллигенции возникло движение так называемого скандинавизма, которое отстаивало идею политической, но прежде всего культурной общности всех северных стран. В Дании политический скандинавизм рассматривался как средство объединения скандинавов против германского влияния в Шлезвиге. В Швеции же скандинавизм был направлен на большее подчинение Норвегии, с одной стороны, и на реваншистскую агитацию против России — с другой.

В международных отношениях на севере Европы период после 1815 г. характеризуется исчезновением межгосударственного противостояния прежде традиционных противников Швеции и Дании, становлением и закреплением нейтрального внешнеполитического курса скандинавских стран в противоречиях между великими державами.

Революционные потрясения 1848–1849 гг. оказали большое влияние на скандинавские страны. В Дании известия о восстании в Париже послужили началом собственной революции. Напуганный массовыми манифестациями в Копенгагене, новый король Фредерик VII (1848–1863) призвал к управлению страной национал-либералов, отказавшись от своей абсолютной власти. Созванное затем Национальное собрание приняло в июне 1849 г. относительно демократическую конституцию. В Дании были введены двухпалатный парламент, всеобщее избирательное право для мужчин на выборах в первую палату, расширены демократические свободы.

В первые месяцы 1848 г. обострила и шлезвиг-гольштейнская проблема. Немецкое население герцогств восстало против датского владычества. В конфликт вмешались Пруссия и другие германские государства. Началась война, шедшая с переменным успехом и прекращенная только вмешательством России и других великих держав. В 1850 г. власть датского короля в северогерманских герцогствах была восстановлена.

Новая война вспыхнула уже в 1863 г., когда со смертью Фредерика VII пресеклась старшая ветвь династии Ольденбургов и на престол вступил представитель младшей линии Кристиан IX Глюксбург. Дания попыталась включить в свой состав Шлезвиг, отделив его от Гольштейна. Германский союз не согласился с этим: его войска вступили на территорию герцогств, Дания потерпела поражение. Надежды датчан на скандинавскую солидарность и на помощь великих держав не оправдались: шведско-норвежский король Карл XV (1859–1872) обещал помощь Кристиану IX, но правительство Швеции предпочло сохранять нейтралитет. Оба герцогства в конце концов достались бисмарковской Пруссии, под власть которой попало и 200 тыс. датчан Шлезвига. Либеральное правительство в Дании пало, Конституция 1849 г. была пересмотрена в реакционном духе. По новому основному закону 1866 г. прерогативы короля были расширены, а всеобщее избирательное право отменено.

В Норвегии в 1848–1851 гг. возникло довольно массовое движение объединений рабочих-батраков и крестьян-бедняков, организатором которого стал социалист-утопист Маркус Тране (1817–1890). Движение «транитариев» выступило с требованиями демократических реформ и всеобщего избирательного права, проводило массовые митинги и демонстрации. Власти ответили репрессиями, собрания разгонялись войсками. Тране и другие руководители были брошены в тюрьму.

В отношениях Швеции и Норвегии постоянно возникали трения вокруг содержания унии. На первых порах правящие круги Швеции стремились сблизить оба государства, чему норвежцы противились, но с 30-40-х годов Норвегия стала добиваться бóльших прав, а Швеция стремилась к сохранению статус кво.

В 20-50-е годы XIX в. Финляндия оставалась спокойным уголком Европы, прежде всего благодаря ее положению в составе Российской империи. Революционные волны начала 30-х и 1848–1849 гг. практически ее не затронули. Лояльность финского населения в отношении России проявилась во время Крымской войны (1853–1856), когда территория Финляндии подверглась нападению англофранцузского флота, а король Швеции-Норвегии Оскар I мечтал возвратить ее под власть Швеции и пошел в ноябре 1855 г. на заключение антироссийского союзного договора с Англией и Францией.

В 50-60-е годы экономика стран Северной Европы переживала подъем, поскольку были устранены почти все препятствия на пути свободного развития капитализма. Именно в это время в скандинавских странах стали образовываться крупные банки для финансирования промышленности и транспорта. Большую роль в преобразованиях продолжало играть государство, особенно в широко развернувшемся железнодорожном строительстве.

Для стран Северной Европы, кроме Дании, 60-е годы XIX в. стали временем нового, хотя и скромного сдвига в становлении демократического строя. В Швеции изменение социальной структуры, рост городских средних слоев, интеллигенции и внесословной буржуазии вызвали широкое движение за пересмотр конституции. В 1865–1866 гг. под давлением снизу была проведена умеренная реформа, превратившая риксдаг в двухпалатный парламент. Первая палата формировалась местными провинциальными собраниями, а вторая — прямыми выборами. Из-за высокого имущественного ценза по-прежнему большинство населения страны было лишено политических прав. В Норвегии активизировалась городская демократическая и крестьянская оппозиция, выступавшая не только за демократизацию и парламентаризм (формирование правительства, ответственного перед стортингом), но и за расширение прав Норвегии в составе унии. Правящая норвежская верхушка, высшая бюрократия и крупная буржуазия все больше видели в унии со Швецией опору собственного господства и стремились сблизиться с престолом в надежде отстоять свое привилегированное положение.

В Великом княжестве Финляндском в конце 1850-х — начале 1860-х годов произошли значительные перемены. В 1858 г. был принят указ о ведении делопроизводства не только на шведском, но и на финском языке. В сентябре 1863 г. впервые после 1809 г. стали регулярно собираться четырехсословные лантдаги (один раз в пять лет), или, в русской традиции, сеймы, избиравшиеся по старым шведским законам. Был проведен ряд реформ, устранявших последние препятствия на пути капитализма: сняты правовые ограничения для частного предпринимательства, введены свобода торговли и местная валюта (марка), а также городское и сельское самоуправление. Автономная Финляндия быстро стала передовой в экономическом и политическом отношении частью Российской империи.

Глава 6 ЕВРОПЕЙСКИЕ РЕВОЛЮЦИИ 1848–1849 ГОДОВ

Июльская монархия во Франции. Роль и место Июльской монархии в истории Франции не поддаются однозначному истолкованию. Еще современники обличали ее «узко буржуазный» характер, олигархическую систему власти, антидемократизм и практицизм правящих кругов, преследовавших свои частные интересы в ущерб насущным потребностям общества. Но в последнее время многие историки, не ставя под сомнение недостатки и промахи Июльской монархии, признают ее позитивный вклад в развитие страны. Прежде всего они видят ее заслугу в том, что она укрепила основы либерального правового государства, развила традиции парламентаризма, а также создала благоприятные условия для подъема крупной индустрии и развертывания промышленной революции.

По своему устройству Июльская монархия имела много общего с режимом Реставрации (монархией Бурбонов 1814–1830 гг.). В основе ее конституции лежали те же либеральные принципы законности, разделения властей, гражданского равенства, политической свободы, выборности представительных учреждений, ограниченного избирательного права, которые были провозглашены в «Хартии» 1814 г., принятой во время возвращения Людовика XVIII на королевский трон. Символично, что вопреки многочисленным прецедентам Июльская монархия даже не отменила старую конституцию, ограничившись внесением в нее отдельных поправок.

Однако эти поправки, принятые в условиях революции 1830 г., имели существенный характер. Они свидетельствовали о дальнейшей либерализации режима. Эти поправки восстановили баланс исполнительной и законодательной власти (нарушенный в «Хартии» 1814 г. в пользу исполнительной), а также расширили политические права и свободы граждан. В соответствии с ними король лишался права по своему усмотрению отменять законы или приостанавливать их действие; законодательные палаты (палата депутатов и палата пэров) получили право законодательной инициативы; упразднялась наследственность пэров; отменялась какая-либо цензура печати. Кроме того, из «Хартии» было изъято упоминание о том, что она была «дарована», или «уступлена», подданным королевской властью. Соответственно она приобрела значение договора, заключенного между монархом и народом.

Большое политическое и символическое значение имело низложение династии Бурбонов. 2 августа 1830 г. Карл X отрекся от трона в пользу своего малолетнего внука (будущего графа Шамбора). Однако деятели либеральной оппозиции, руководившие революцией, не пожелали считаться с правами Бурбонов. В их глазах эту династию компрометировали давние связи с контрреволюцией конца XVIII в., со Священным союзом и европейской абсолютистской реакцией. Попытка государственного переворота, предпринятая ультрароялистским правительством Карла X и получившая мощный отпор парижан во время «трех славных дней» революции 1830 г., предоставила вождям оппозиции возможность свести счеты с Бурбонами. Палата депутатов 7 августа, объявив трон вакантным, предложила его герцогу Луи-Филиппу Орлеанскому, главе младшей ветви низложенной династии.

9 августа 1830 г. герцог Орлеанский поклялся соблюдать конституцию и принял титул короля французов под именем Луи-Филиппа. Избрание нового короля, однако, не успокоило страну. Значительная часть деятелей либерального движения согласились на это лишь при условии осуществления им глубоких реформ, расширяющих права и свободы граждан, в частности избирательной реформы. Некоторые из радикально настроенных либералов призывали вообще упразднить монархию. Их отнюдь не убедил аргумент одного из видных орлеанистов, Одилона Барро, что Июльская монархия будет «лучшей из республик». А политический курс, фактически проводимый новым правительством, окончательно их разочаровал.

В начале правления Луи-Филиппа министерский кабинет во главе с известным деятелем либеральной оппозиции время Реставрации банкиром Лаффитом действительно провел важные политические реформы. В 1831 г. был принят муниципальный закон, восстановивший выборность муниципальных советников, которые со времен Наполеона назначались правительством. Вместо королевской гвардии была образована национальная гвардия, членами которой могли стать все граждане, платившие налоги и на свои средства приобретавшие обмундирование. Национальные гвардейцы сами выбирали офицеров; только высшие командиры назначались королем. Тогда же был принят и новый закон о выборах палаты депутатов. Он снизил имущественный ценз для избирателей и кандидатов в палату депутатов соответственно с 300 до 200 фр. и с 1 тыс. до 500 фр. Эта мера приблизительно вдвое (со 100 до 200 тыс.) расширила корпус избирателей. Однако после отставки кабинета Лаффита, последовавшей в том же 1831 г., темп реформ замедлился. Лишь в 1833 г. был принят закон о выборности членов генеральных советов департаментов и окружных советов. К выборам генеральных и окружных советов наряду с цензовыми избирателями были допущены так называемые «таланты», или «способности», т. е. небогатые дипломированные специалисты (врачи, адвокаты, нотариусы), отставные чиновники и пр., а к муниципальным выборам, кроме того, — и гораздо более широкие слои средней и мелкой буржуазии. В результате корпус муниципальных избирателей увеличился до 2,9 млн человек.

Замедление темпа реформ, носивших к тому же весьма ограниченный характер, привело к росту оппозиционных настроений в обществе. В начале 30-х годов возникли тайные общества, народные по составу и республиканские по своим целям, которые пытались силой свергнуть Июльскую монархию. В 1832 и 1834 гг. они организовали восстания в Париже, подавленные правительственными войсками. В 1835–1836 гг. на жизнь короля было совершено несколько покушений. Республиканские лозунги звучали и во время восстания лионских ткачей в 1831 и 1834 гг. Последним в этой серии было республиканское восстание в Париже в 1839 г.

Особая трудность для Июльской монархии заключалась в том, что она была вынуждена бороться не только с республиканцами, но и с легитимистами (сторонниками свергнутой династии), а также с бонапартистами. Легитимисты под предводительством герцогини Беррийской, матери наследника трона Бурбонов, предприняли в 1832 г. попытку мятежа в Вандее. Пытались свергнуть Июльскую монархию и бонапартисты. Принц Луи-Наполеон Бонапарт (племянник Наполеона I) в 1836 г. поднял восстание в Страсбурге. Арестованный полицией и высланный за границу, он тайно вернулся во Францию в 1840 г. и попытался взбунтовать военный гарнизон Булони.

Луи-Филипп принял вызов, брошенный ему противниками трона. Об обрушил на заговорщиков и участников восстаний суровые преследования. Их десятками заключали в тюрьмы, высылали за границу. Полиция и войска применяли порой неоправданную жестокость при подавлении народных волнений. Так, например, 14 апреля 1834 г. в Париже солдаты в отместку за ранение одного из своих офицеров перебили жителей дома № 12 по улице Транснонен. В сентябре 1835 г. правительство добилось издания серии репрессивных законов, которые несколько ограничивали свободу печати и полномочия судов присяжных заседателей, а также передали политические дела в ведение простых уголовных судов, получивших право рассматривать их даже в отсутствие обвиняемых. К концу 30-х годов Июльская монархия сумела отбить прямые атаки ее противников и стабилизировать политическое положение.

К этому времени в основном сложились и своеобразные формы парламентаризма, характерные именно для Июльской монархии. Законодательные палаты, в особенности палата депутатов, приобрели большой вес в политической жизни страны. Им принадлежали законодательная власть, право вводить новые налоги, контрольные функции («Хартия» установила ответственность министров). Поэтому выборы в палату депутатов носили отнюдь не формальный характер, но протекали, как правило, в острой конкурентной борьбе кандидатов. Кабинеты министров, назначавшиеся Луи-Филиппом, действовали с оглядкой на настроения большинства депутатов. Однако обычай формирования министерского кабинета на основе парламентского большинства и его ухода в отставку в случае вотума недоверия палаты в годы Июльской монархии так и не сложился. Вину за это несет сам Луи-Филипп, который не желал уступать палатам номинально принадлежавшие ему властные полномочия, хотя и не стремился к восстановлению королевского абсолютизма.

Правительственная «система» Луи-Филиппа заключалась в том, чтобы управлять Францией с помощью, а не посредством палат. Он хотел превратить законодательную власть в послушный инструмент своей политики. Добиться этого ему было тем легче, что его непримиримые, бескомпромиссные противники составляли в палатах ничтожное меньшинство (в назначаемой королем палате пэров их практически не было). В 1840 г. антидинастическая оппозиция была представлена в палате депутатов крохотной, в несколько человек, группой республиканцев, которые со времени принятия репрессивных законов в 1835 г. именовались радикалами, и 22 легитимистами. Остальные депутаты принадлежали к различным династическим группировкам. Консервативное орлеанистское большинство, или «правый центр», во главе с Гизо насчитывало 253 депутата. Другие ор-леанистские группировки — «третья партия» (Дюпен), «левый центр» (Тьер), «левая династическая» (Одилон Барро) численностью соответственно 22, 43 и 104 депутата — составляли династическую оппозицию. Кроме радикалов и легитимистов, сколько-нибудь четкую политическую альтернативу правительству выдвигала только «левая династическая» группировка. Остальные готовы были поддержать любой кабинет в обмен на министерские портфели, административные должности, удовлетворение каких-либо требований их избирателей и т. д. Учитывая эти настроения, Луи-Филипп широко прибегал к прикармливанию и даже прямому подкупу депутатов, в частности путем предоставления хорошо оплачиваемых государственных должностей.

Эта система подкупа депутатов активно применялась министерским кабинетом, который управлял Францией в 1840–1848 гг. Формально его возглавлял маршал Сульт, фактически же им руководил Франсуа Гизо. Журналист, историк и дипломат, один из лидеров либеральной оппозиции режиму Реставрации, глава школы «доктринеров», он своей бурной деятельностью сумел придать французскому либерализму консервативную, охранительную тональность. Гизо и Луи-Филипп понимали друг друга с полуслова. Благодаря их тесному многолетнему сотрудничеству во Франции пышным цветом расцвела коррупция. Только с 1842 по 1848 г. 26 депутатов были назначены на различные административные посты, а 25 назначенных ранее получили повышение. Высшие должностные лица, включая министров, пэры Франции и депутаты были уличены во взяточничестве и других финансовых злоупотреблениях.

Это «загнивание» Июльской монархии во многом объясняется тем, что политическая база этого режима, в особенности ее «политический класс», т. е. круг лиц, в той или иной мере участвовавших в управлении государством, оказалась чрезмерно узкой. Правительство не сумело, а скорее не захотело приспособиться к переменам в обществе, происшедшим во второй четверти XIX в.

Во Франции развернулась промышленная революция, которая началась на рубеже столетий и до сих пор медленно приживалась на французской почве. Благодаря распространению машин и индустриальных технологий, особенно в текстильной и металлургической промышленности, заметно, с 2–3 до 4–5 % в среднем в год, увеличился темп промышленного роста. Правительство Июльской монархии во многом способствовало экономическому прогрессу, обеспечив развитие транспортной инфраструктуры (законы 1836 г. о проселочных дорогах, 1837 г. о строительстве шести больших железнодорожных линий, 1842 г. о государственной поддержке железнодорожного строительства). Возрос и уровень благосостояния населения, в особенности тех его слоев, которые были связаны с торгово-промышленной деятельностью. Увеличивался объем движимого богатства, которым располагали граждане, — денежных сбережений, капитала, облигаций, акций и т. д. Это отчасти объясняет некоторый рост числа цензовых избирателей к концу Июльской монархии — приблизительно до 250 тыс. человек. Однако немало разбогатевших торговцев и промышленников так и остались за бортом цензовой системы, поскольку в расчет принимались не вообще размеры богатства, а уплачиваемые налоги, главным образом с недвижимого имущества (земельной собственности).

В годы Июльской монархии, как и раньше, Франция оставалась страной, которой правили «нотабли», как с давних пор называли наиболее влиятельных лиц той или иной местности или целого государства (нотабли местного и общенационального значения). Это были представители знати, крупные землевладельцы и богатые предприниматели. Из их числа набирались руководящие кадры государства — чиновники гражданской и военной службы, члены законодательных палат и т. д. В результате революции 1830 г. произошло частичное обновление правящей элиты крупных, общенациональных нотаблей. Сторонники свергнутого режима, отказавшиеся принести присягу новому правлению, были вынуждены оставить государственную службу. Всего в отставку были отправлены 76 префектов, 196 супрефектов, около 400 мэров; сложили свои полномочия 20 из 30 членов Государственного совета, а также около сотни судей; лишились мандатов 99 членов палаты депутатов. Среди них была велика доля дворян «старого порядка» и крупных землевладельцев. Им на смену пришли зачастую представители новых форм богатства — предприниматели, лица свободных профессий. Практически все они были крупными землевладельцами, о чем свидетельствовал большой размер их ценза: 63,6 % депутатов и более половины пэров Франции имели ценз свыше 1 тыс. фр., при этом 17 % депутатов и 26,3 % пэров — свыше 3 тыс. фр. Приблизительно в той же пропорции были представлены высшие уровни богатства в министерских кабинетах. В кабинете Адольфа Тьера, журналиста и историка, одного из известнейших политиков того времени, лидера «левого центра», у половины министров (10 из 21) ценз превышал 1 тыс. фр., у четырех — 3 тыс. Однако в целом состав правящей элиты при переходе от режима Реставрации к Июльской монархии изменился мало. Слабая подпитка извне постепенно привела к самоизоляции правящей элиты, отрыву от общества ее высших слоев.

Особенно наглядно это проявилось в отношении правящих кругов к проектам избирательной реформы. Даже самые скромные из них, например, предложение «левой династической» оппозиции о расширении избирательного корпуса приблизительно на 10 % путем включения в него «талантов», не получили поддержки консервативного большинства палаты депутатов. Вот, скажем, какой совет давал сторонникам избирательной реформы Гизо: «Обогащайтесь посредством труда и бережливости — и вы станете избирателями!»

Тем не менее на протяжении последних 10 лет Июльской монархии движение в поддержку избирательной реформы нарастало. В 1837 г. французские республиканцы предприняли попытку объединить сторонников реформы. Однако вождь династической оппозиции Барро отказался к ним присоединиться. Неудача не обескуражила республиканцев. Они избрали тактику внепарламентских действий. В 1840 г. в Париже был образован Комитет в поддержку избирательной реформы, который стал собирать подписи под соответствующей петицией. Но ни в этом, ни в последующие годы петиционная кампания не дала ожидавшихся результатов. Причиной тому отчасти были преследования полиции, которая усмотрела в деятельности Комитета попытку создания политической ассоциации, запрещенной законом, отчасти — раскол среди сторонников избирательной реформы. Династическая оппозиция, республиканцы из газеты «La National», демократы из газеты «La Réforme» и социалисты действовали разрозненно и во многом по-разному представляли себе саму реформу. В последние месяцы Июльской монархии большой размах приобрела банкетная кампания в поддержку избирательной реформы. Ее организовала «левая династическая» оппозиция во главе с Барро. Начиная с 9 июля 1847 г. в столице и департаментах был проведен 51 банкет, под петицией в пользу реформы подписались 20 857 человек.

Серьезную критику оппозиционных кругов вызывала и осторожная внешняя политика Июльской монархии, направленная на сохранение равновесия в Европе и восстановление доверия к Франции иностранных держав, отчасти подорванного Июльской революцией. Радикальные круги оппозиции выступали за пересмотр трактатов 1815 г., ущемлявших, как они считали, интересы Франции. Кроме того, они полагали, что Франция обязана оказывать поддержку революционным движениям за границей, помогать освобождению народов, страдающих под иностранным гнетом. Их возмущало, что в 1831 г. Луи-Филипп отправил в отставку Лаффита за то, что он проводил реформистский курс внутри страны и выражал солидарность с восстаниями в Польше и Италии. Как уступку «реакционным монархиям» они восприняли и увольнение министерского кабинета Тьера во время Восточного кризиса 1840 г.

Наконец, предметом огромной озабоченности демократов и социалистов стал в 40-е годы социальный вопрос, связанный во многом с последствиями промышленной революции, а именно с упадком тех отраслей мелкого производства, которые не могли выдержать конкуренцию крупной индустрии. На этой почве пышным цветом расцвела во Франции социалистическая пропаганда. Пользуясь благами свободы печати и дискуссий, теоретики и пропагандисты социализма посредством газет, популярных брошюр и книг, листовок и собраний демократических клубов, объединявших по всей стране десятки тысяч человек, стремились донести до сознания граждан простую истину. Современное общество, утверждали они, устроено из рук вон плохо, и спасти людей от обнищания, экономических кризисов и социальных катаклизмов может только его более совершенная организация. Корень всех бед они видели если не в частной собственности как таковой (что свойственно было воззрениям теоретика коммунизма, таких, как Этьен Кабе), то, во всяком случае, в неравном доступе людей к собственности (как считали фурьеристы, Луи Блан, Жозеф Прудон).

Различные проекты социальной реформы или революции, выдвигавшиеся ими, не имели успеха. Однако общественный резонанс их пропаганды был огромен. Десятки тысяч людей — как простых рабочих, так и представителей интеллектуальной элиты — прониклись верой в необходимость не только политических, но и социальных реформ, практически улучшающих положение бедных и обездоленных классов. От республиканской партии отделилась группа так называемых социальных демократов, которая в 1843 г. приступила к изданию газеты «La Réforme». Заговорили о необходимости социальных реформ даже в католических и монархических кругах. В частности, их поддержал претендент на императорскую корону принц Луи-Наполеон Бонапарт. Разразившийся в 1846–1847 гг. экономический кризис, следствием которого стали закрытие многих предприятий, уменьшение доходов широких слоев населения и массовая безработица, предоставил оппозиции веское основание обвинить правительство Июльской монархии в бездействии перед лицом страданий народа.

В условиях экономического кризиса известный размах приобрело и движение сторонников либерализации международной торговли, осуждавших политику таможенного протекционизма, которую проводило правительство Июльской монархии. Эта политика, считали они, ограничивает конкуренцию, ведет к повышению цен и сокращению спроса и, следовательно, является одной из причин кризиса. На рубеже 1845–1846 гг. была образована «Центральная ассоциация за свободу обмена», среди активных деятелей которой были либеральные экономисты Ф. Бастиа, А. Бланки, А. Шевалье, Л. Фоше, Ж.-Б. Сэй и др. В противовес ей возникла «Ассоциация в защиту национального производства», ратовавшая за сохранение высоких таможенных тарифов.

В довершение всех бед Июльскую монархию поразил серьезный династический кризис. В 1842 г. в результате несчастного случая погиб старший сын и наследник Луи-Филиппа молодой герцог Орлеанский. Он отличался от отца широтой своих либеральных идей и был популярен в стране и армии. После его смерти наследником трона был объявлен внук Луи-Филиппа граф Парижский, которому исполнилось всего четыре года. Учитывая почтенный возраст короля (69 лет), это обстоятельство практически исключало возможность гладкого и безболезненного наследования власти. Тем более что регентом при малолетнем короле должен был стать герцог Немурский, снискавший репутацию консерватора и политически негибкого человека.

Ошибки правительства, не позаботившегося о расширении политической и социальной базы режима, деятельность оппозиции, не спускавшей ему ни малейшего промаха, просто неблагоприятное стечение обстоятельств, связанное с внезапной смертью наследника и грянувшим экономическим кризисом, — все это способствовало дискредитации Июльской монархии, падению ее авторитета в глазах собственных граждан.

Вторая республика во Франции. В январе 1848 г. большим банкетом в Париже должна была завершиться многомесячная кампания оппозиции в поддержку избирательной реформы. Правительство запретило его проведение. Лидеры оппозиции, отложив сначала банкет на 22 февраля, в последний момент его отменили. Но в назначенное время и место (район Елисейских полей) стали стекаться толпы парижан. Эту стихийную манифестацию правительство приказало разогнать силам порядка. Однако Национальная гвардия отказалась повиноваться.

23 февраля Луи-Филипп отправил в отставку кабинет Гизо. Парижане шумно праздновали свою победу под окнами министерства иностранных дел, когда солдаты, несшие охрану, открыли огонь по толпе: несколько десятков человек упали на мостовую, сраженные их пулями.

Этот инцидент послужил сигналом к началу восстания. В ночь с 23 на 24 февраля Париж покрылся баррикадами. На рассвете начались вооруженные столкновения парижан с правительственными войсками. К полудню отряды повстанцев окружили Тюильрийский дворец. Луи-Филипп отрекся от престола в пользу своего внука графа Парижского, после чего в сопровождении членов семьи покинул дворец, а затем и Францию, найдя убежище в Великобритании, где и скончался в 1850 г.

Невестка короля герцогиня Орлеанская вместе с сыном, девятилетним графом Парижским, направилась в палату депутатов, рассчитывая на учреждение регентства. Однако вооруженные повстанцы сорвали этот план. Под их приветственные крики депутаты от республиканской оппозиции приступили к формированию нового правительства Франции.

К тому времени центр политической активности Парижа переместился в городскую Ратушу, куда и поспешили прибыть как депутаты, так и внепарламентские вожди оппозиции. В ходе их совещаний 24 февраля появился окончательный список членов Временного правительства. Сюда же подтянулись и отряды повстанцев. Не безжизненные институты Июльской монархии, а именно эта революционная толпа явилась источником легитимности нового правительства, возникшего в результате восстания 23–24 февраля.

Революция выражала глубокие противоречия французского общества, прежде всего стремление широких слоев населения к демократии и социальной справедливости, которое не находило отклика со стороны правящих кругов Июльской монархии. Она отвечала также надеждам граждан на повышение международного статуса Франции, снизившегося в годы правления Луи-Филиппа.

По своему составу Временное правительство представляло собой компромисс между двумя тенденциями республиканской оппозиции, возникшими еще в годы Июльской монархии, — политическими демократами, близкими к газете «Le National», и социальными демократами, взгляды которых выражала газета «La Réforme». Его членами стали как представители старой политической элиты, а именно действующие и бывшие члены палаты депутатов Дюпон из Эры, Араго, Ламартин, Кремьё, Ледрю-Роллен, Мари, Гарнье-Пажес, так и лидеры внепарламентской оппозиции — редакторы ее ведущих газет Марраст (Le National) и Флокон (Le Réforme), а также известный социалист Луи Блан и руководитель одного из тайных обществ рабочий Альбер. Политические демократы, образовавшие умеренное крыло Временного правительства, располагали в нем большинством.

Ни статус Временного правительства, ни круг его полномочий не были четко определены. Оно являлось одновременно и коллективным главой государства, наподобие Директории 1795–1799 гг., и министерским кабинетом. Часть его членов получили министерские должности: Ламартин возглавил министерство иностранных дел, Кремьё — юстиции, Ледрю-Роллен — внутренних дел, Араго — морского флота, Мари — общественных работ. Кроме того, министерские портфели получил ряд лиц, не являвшихся его членами: Бетмон возглавил министерство торговли, Карно — народного образования, Бедо — военное министерство и т. д. Другие члены правительства остались как бы без определенного поручения. Вместе с пожилым Дюпоном из Эры, который вполне довольствовался почетной ролью председателя правительства, эту участь разделили Флокон, Луи Блан и Альбер, не наделенные никакими властными полномочиями. Таким образом представители радикального меньшинства были отодвинуты на второй план.

Как только пала Июльская монархия, французы, разделявшие демократические и социалистические идеалы, решили, что пробил час исполнения их самых заветных желаний. Одновременно революция, как это не раз бывало в прошлом, всколыхнула патриотические чувства французов, окрашенные революционным мессианством. Сущность его составляла вера в особую историческую миссию Франции, призванной освободить народы, угнетенные феодализмом и абсолютизмом. Демократическая и социалистическая пресса, которая снова стала свободной, активно поддерживала и распространяла подобного рода настроения в обществе. В считанные дни в столице и провинциальных городах возникло множество политических клубов, в которых сторонники передовых взглядов беспрепятственно вели пропаганду. В одном Париже весной 1848 г. насчитывалось около 300 клубов, включая «Центральное республиканское общество» О. Бланки, «Клуб друзей народа» Распайля, «Центральное братское общество» Кабе и др.

Противостоять такого рода настроениям и намеревалось умеренное большинство членов Временного правительства. Они были искренними демократами, но не ценой отказа от либеральных ценностей свободы и законности. Они были также добрыми патриотами, но считали, что внешняя политика республики должна исходить не из абстрактных теорий, а из национальных интересов, т. е. из выгоды и пользы самой Франции. Вместе с тем члены Временного правительства были гибкими политиками, способными на тактические компромиссы и уступки во имя главной цели.

24 февраля стотысячная толпа, собравшаяся под окнами Ратуши, где заседало Временное правительство, потребовала немедленно объявить Францию республикой. Однако правительство колебалось. Большинство его членов опасались, что республика, рожденная под ружейную канонаду, как в 1792 г., пойдет по пути террора, войн и всеобщего максимума. Новую республику они рассчитывали построить на прочных основаниях законности. Провозгласив 25 февраля республику, они поставили задачу в возможно более короткие сроки вынести вопрос о форме правления на одобрение всех граждан.

Вопрос о республиканской легитимности встал также и в связи с требованием манифестантов о замене трехцветного знамени красным в качестве государственного флага республики. Красное знамя было совершенно неприемлемо для большинства членов Временного правительства. Они рассматривали его как символ социальной революции. Поэтому они настояли на том, чтобы государственным флагом оставался трехцветный, хотя он и ассоциировался с Июльской монархией. Выступая перед манифестантами, Ламартин мотивировал это решение тем, что трехцветное знамя явилось символом не столько какого-то конкретного режима, сколько всей французской нации. Впрочем, Временное правительство не возражало, чтобы к древку знамени была прикреплена красная розетка.

Временное правительство позаботилось и об укреплении сил порядка республики. Оно осуществило реформу Национальной гвардии. Декрет от 8 марта разрешал всем гражданам без ограничений записываться гвардейцами. Его исполнение тормозило лишь отсутствие на складах достаточных запасов вооружения и обмундирования. Чуть позже были распущены элитные батальоны Национальной гвардии, набранные в богатых кварталах столицы. Но одновременно шло формирование особой мобильной гвардии, декрет об образовании которой был подписан еще 25 февраля. В отличие от обычной Национальной гвардии «мобили» несли постоянную службу. За это они получали жалованье в размере 1,5 фр. в день.

Выборы в Учредительное собрание Временное правительство назначило на 9 апреля 1848 г. Однако демократические клубы выступали за перенос выборов на более поздний срок. Они утверждали, что большинство населения, в частности крестьянство, еще не готово сделать осмысленный политический выбор, чем могут воспользоваться противники республики и демократии. Временное правительство сознавало эту опасность, но уповало на административные рычаги давления, имевшиеся в его распоряжении. Министр внутренних дел Ледрю-Роллен направил в провинцию эмиссаров правительства, которым поручил контроль над местной администрацией и подготовкой к выборам.

Манифестанты также требовали законодательного признания за всеми гражданами «права на труд», т. е. на гарантированную оплачиваемую работу. Большинство членов Временного правительства были сторонниками рыночной системы хозяйства и принципа «свободы труда». Многие из них признавали необходимость социальных реформ, т. е. государственной поддержки беднейших, обездоленных слоев населения. Но право на труд, по их мнению, было чисто социалистическим требованием.

Чтобы успокоить народ, 25 февраля Временное правительство декретировало и это право. Одновременно оно приняло решение о создании особых национальных мастерских. При желании в них можно было усмотреть некий прообраз производственных ассоциаций в духе идей Луи Блана, который предполагал с их помощью перейти к социализму. Фактически же национальные мастерские представляли собой чисто благотворительную меру. Их организация была поручена министру общественных работ Мари, который ни в малейшей мере не разделял социалистических воззрений. Члены национальных мастерских были организованы по-военному и подчинены строгой дисциплине. Они были заняты преимущественно на работах по благоустройству города, получая за это гарантированную плату 2 фр. в день. Содержание национальных мастерских оказалось весьма обременительным для тощего бюджета республики. Но с их помощью правительству удалось на время не только смягчить социальные последствия кризиса для десятков тысяч безработных, но и отвлечь их от участия в уличных манифестациях.

28 февраля манифестанты потребовали создания особого министерства труда, в задачу которого входило бы ни больше ни меньше как «уничтожение эксплуатации». Их требование поддержал член Временного правительства Луи Блан. После ожесточенного спора правительство учредило особую правительственную комиссию в составе представителей отдельных профессий, государственных деятелей и специалистов в данной области. Ее председателем был назначен Луи Блан, заместителем — Альбер. В распоряжение комиссии был предоставлен Люксембургский дворец, в котором ранее заседала палата пэров. На первое же заседание этой комиссии явилось 200 представителей различных профессий. Их предложения и требования были переданы Бланом в правительство, которое приняло по ним декреты о сокращении продолжительности рабочего дня на предприятиях (который ранее не был лимитирован) до 10 часов в Париже и до 11 часов в провинции, а также о запрещении подрядных работ, как «формы эксплуатации трудящихся».

Среди членов Временного правительства имелись разногласия о внешнеполитической стратегии республики. Часть из них поддерживали министра внутренних дел Ледрю-Роллена, призывавшего к прямому вмешательству в дела других государств во имя свободы и независимости народа. При его содействии были предприняты попытки отправить добровольцев в Бельгию и Савойю. Однако большинство министров возражали против вмешательства во внутренние дела других стран и выступали за сохранение мирных отношений с иностранными державами. Министр иностранных дел Ламартин пытался проводить свою линию, лавируя между противоположными позициями.

Дипломатическим представителям Франции за рубежом 2 марта был разослан манифест Ламартина. В нем отмечалось, что низложение монархии и «провозглашение Французской республики нельзя рассматривать как акт агрессии против любой другой формы правления». Но вместе с тем договоры 1815 г. объявлялись «потерявшими юридическое значение», кроме тех положений, которые касались территориального устройства. Ламартин призывал другие государства «по доброй воле согласиться с освобождением республики от их бремени». Кроме того, он обещал всестороннюю поддержку, в том числе и военными средствами, «угнетенным национальностям в Европе и за ее пределами».

Это положение манифеста одобряли французские демократы, считавшие вопросом чести поддержку угнетенных национальностей. Луи Блан писал: «Франция должна вменить себе защиту угнетенных народов в такую же неуклонную обязанность, как и собственное самосохранение». Однако манифест 2 марта в значительной мере остался декларацией, потому что у Временного правительства, поглощенного ворохом внутренних проблем, не нашлось достаточно сил, чтобы осуществить свои внешнеполитические замыслы.

Большую озабоченность вызывало у него финансовое положение республики. У дверей банков выстраивались очереди вкладчиков, желавших забрать свои сбережения. Многие банки из-за нехватки наличности были вынуждены прекратить операции. Над ними нависла угроза банкротства. Акции Французского банка — главного эмиссионного центра страны — упали на 25 %. Чтобы стабилизировать банковскую систему, правительство подчинило Французскому банку провинциальные банки, превратившиеся, по существу, в его отделения, и ввело принудительный курс банкнот. Одновременно были выпущены купюры достоинством 100 фр. (ранее в обращении находились билеты достоинством не меньше 500 фр.).

Все эти меры были полезны, но недостаточны. Экономический кризис и революция подорвали государственный кредит. Правительство испытывало большие трудности с выполнением своих финансовых обязательств. Чтобы поддержать государственный кредит, оно досрочно выплатило проценты по своим займам. Но так как государственная казна была пуста, 17 марта было принято решение о 45-процентном увеличении всех прямых налогов сроком на один год. Эту меру называли 45-сантимным налогом, поскольку он добавлял 45 сантимов к каждому франку уплачиваемых налогов.

Технически это была очень простая и действенная мера. Однако политически она была опасна тем, что задевала интересы миллионов мелких земельных собственников. Впрочем, об отдаленных последствиях введения 45-сантимного налога Временное правительство не думало: оно едва успевало решать текущие проблемы.

16 марта вышли на демонстрацию члены буржуазных батальонов Национальной гвардии, ранее распущенных декретом Временного правительства. Это было первое со времени февральской победы контрреволюционное выступление. Поэтому демонстрация «меховых шапок», как презрительно называли в народе буржуазных гвардейцев за их экстравагантные головные уборы, всколыхнула революционные клубы. На следующий день, 17 марта, они организовали массовую демонстрацию в поддержку правительства. Одновременно они выдвинули требование о переносе выборов с 9 апреля на 31 мая. Правительству его вручила делегация рабочих во главе с Бланки. Однако министры согласились лишь на незначительный перенос выборов — с 9 на 23 апреля.

Демонстрация 17 марта, очевидно, переполнила чашу терпения правительства. Чтобы внести раскол в революционное движение и тем самым ослабить его изнутри, оно попыталось дискредитировать Бланки, самого авторитетного руководителя революционной оппозиции.

31 марта из архивов министерства внутренних дел был извлечен документ, свидетельствовавший о том, что некий видный участник восстания 1839 г. в Париже предал своих товарищей — членов тайных республиканских обществ. Официальное разъяснение гласило, что этим предателем был не кто иной, как Бланки.

Среди французских демократов и революционеров нашлись люди, поверившие этому обвинению, в частности Барбес. Однако подавляющее большинство расценило «документ Ташеро» (названный так по имени публициста, впервые предавшего его гласности) как полицейскую фальшивку. Сам Бланки решительно отверг выдвинутое против него обвинение. В результате его авторитет не только не пошатнулся, но даже возрос.

По призыву демократических клубов 16 апреля тысячи парижан, в основном из рабочих кварталов столицы, снова вышли на улицу, чтобы потребовать отсрочки выборов в Учредительное собрание. Впервые перед зданием Ратуши их встретили ряды вооруженных гвардейцев. И так же впервые с начала революции демонстрантам не удалось добиться от правительства хоть каких-нибудь уступок.

Как и было намечено, 23 и 24 апреля во Франции состоялись выборы в Учредительное собрание. В них приняло участие все мужское население старше 21 года. Выборы проводились по департаментским спискам, но подсчет голосов производился по каждому кандидату индивидуально. Всего в Учредительное собрание было избрано 880 «народных представителей», как официально именовались депутаты. Большинство из них — около 500 — по своим взглядам были близки к умеренному крылу Временного правительства, т. е. к политическим демократам. Они выступали в поддержку либерально-демократической республики, в равной мере удаленной как от идеалов социальной революции, так и от планов монархической реставрации.

В столичном департаменте Сена были избраны все члены Временного правительства. В провинции победа также досталась в основном проправительственным кандидатам, входившим в официальные списки. Эти списки должны были символизировать идею братской солидарности всех слоев общества. Поэтому в них были включены в небольшом количестве рабочие, придерживавшиеся умеренных взглядов.

Около 300 членов Учредительного собрания называли себя консерваторами. Фактически они принадлежали к различным монархическим группировкам, главным образом к орлеанистам, которые после победы февральского восстания на словах признали республику. Среди них было немало опытных политических бойцов, в прошлом членов представительных палат Июльской монархии. Победой на выборах они были обязаны прежде всего большому личному влиянию в своих избирательных округах, где владели крупной собственностью (поместьями, промышленными предприятиями), выполняли важные общественные функции (судьи, врача, нотариуса и т. д.) и поэтому были связаны с местными жителями давними и прочными узами солидарности. Иначе говоря, это были традиционные «нотабли», избрание которых в Учредительное собрание позволяет оценить живучесть традиции «старого порядка» во Франции середины XIX в.

Серьезное поражение на выборах потерпели социалисты и близкие к ним социальные демократы. В Учредительное собрание не прошли даже столь известные политические деятели и публицисты, как Бланки, Кабе, Дезами и Распайль. Барбес хотя и был избран, но от своего родного департамента Ода, где его семья пользовалась влиянием.

Обескураживающие для социалистов результаты выборов послужили поводом для народных волнений в некоторых промышленных городах Франции. В Руане 26 апреля перед мэрией состоялась демонстрация протеста рабочих. Она переросла в баррикадные бои с силами порядка, потери в которых исчислялись десятками убитых. Столкновения произошли и в Лиможе, но здесь обошлось без жертв. Несмотря на локальный характер этих происшествий, они свидетельствовали о перемене в общественных настроениях: от энтузиазма первых дней революции не осталось и следа.

Учредительное собрание начало работу 4 мая 1848 г. На первом же его заседании «народные представители» повторно провозгласили Францию республикой. Они хотели подчеркнуть, что новый политический строй рождается не на баррикадах, а в стенах законно избранного представительного собрания. И в дальнейшем в течение всего времени существования Второй республики именно 4 мая, а не 24 февраля отмечалось как государственный праздник.

Учредительное собрание взяло в свои руки всю полноту законодательной власти, а исполнительную власть организовало по образцу Конституции 1795 г. Оно образовало Исполнительную комиссию в составе пяти человек, которые руководили министрами, ответственными за отдельные отрасли управления.

Высшие должности в Учредительном собрании и правительстве заняли почти сплошь политики, доказавшие как свою преданность республике, так и неприятие социализма. Хотя председателем Учредительного собрания был избран старый карбонарий Бюше, сочувствовавший социалистическим идеям, зато его заместитель Сенар отличился тем, что руководил подавлением рабочего восстания в Руане. Членами Исполнительной комиссии были избраны Араго, Гарнье-Па-жес, Мари, Ламартин и Ледрю-Роллен. Министром иностранных дел стал Бастид, внутренних дел — Рекюр, общественных работ — Трела, финансов — Дюклерк, военным министром — Кавеньяк. Все они принадлежали к «партии» газеты «Le National». Лишь Карно в министерстве просвещения и Флокон в министерстве сельского хозяйства представляли «партию» газеты «La Réforme». Для Луи Блана и Альбера места в правительстве не нашлось.

Эти назначения вызвали разочарование передовых демократов и социалистов, усмотревших в том угрозу достижениям революции. Поводом для их выступления против правительства послужило обсуждение в Учредительном собрании обращения польских патриотов к французскому народу. Поляки просили о помощи в борьбе за освобождение их родины от иностранного господства. Демократические клубы еще 12 мая приняли решение провести в Париже демонстрацию в поддержку Польши.

15 мая 150 тыс. человек вышли на улицы Парижа, чтобы выразить не только поддержку Польше, но и протест против отхода правительства и Учредительного собрания от первоначальных идеалов и целей революции. Сначала демонстрация носила вполне мирный характер. Но когда она поравнялась с Бурбонским дворцом, группа демонстрантов ворвалась в зал заседаний Учредительного собрания. Вскоре там же оказались и многие вожди народного движения. Воцарилась неразбериха. Растерянностью председателя Собрания Бюше воспользовался Барбес. Поднявшись на трибуну, он стал выкрикивать имена популярных политиков, социалистов и демократов, которых бы хотел видеть в правительстве. Известный деятель революционного движения Юбер внезапно объявил Учредительное собрание распущенным, после чего демонстранты во главе со своими вождями направились в Ратушу, чтобы сформировать новое революционное правительство.

О том, что привело к этим событиям, до сих пор спорят историки. Маловероятно, чтобы речь шла о заранее спланированной попытке захвата власти революционерами. Их самый авторитетный вождь Бланки в течение всего дня не проявлял особой инициативы. Если он и брал слово, то исключительно в защиту Польши или несчастных рабочих, страдающих от нищеты. Более вероятно, что это было стихийное выступление, к которому революционеров подтолкнула растерянность властей, не позаботившихся даже о надежной охране Учредительного собрания.

Не исключено и то, что революционеры попали в искусно расставленную ловушку. Считается доказанным фактом, что Юбер, призывавший к роспуску Учредительного собрания, был тайным осведомителем полиции еще во времена Июльской монархии. И если цель полиции заключалась в том, чтобы скомпрометировать популярных политиков, то это ей вполне удалось: Барбес, Бланки, Альбер и другие руководители демократических клубов последовали призыву Юбера.

Пока революционеры обсуждали состав нового правительства, Исполнительная комиссия отдала приказ Национальной гвардии и войскам подавить мятеж. Солдаты заняли Ратушу. Барбес, Альбер, Бланки, Распайль и другие революционные деятели были арестованы. Вслед за тем были закрыты демократические клубы. Эти репрессивные меры сопровождались бесчинствами сил порядка: в ответ на революционное насилие над Францией нависла волна контрреволюционного террора.

События 15 мая ускорили процесс поляризации политических сил. Его наглядным выражением явились результаты дополнительных выборов в Учредительное собрание, состоявшихся 4 июня. На них победили в основном представители крайних партий, в том числе монархисты Адольф Тьер и генерал Шангарнье, а также социалисты Коссидьер, Пьер Леру и Прудон. Особое значение имело избрание депутатом принца Луи-Наполеона Бонапарта, племянника Наполеона I и претендента на императорский трон. Хотя Учредительское собрание подтвердило его полномочия, принц сам отказался от депутатского мандата.

Источник социалистической и бонапартистской опасности многие депутаты усматривали в «национальных мастерских». После закрытия демократических клубов они стали очагами политической агитации. Поэтому, по мнению умеренных депутатов, их следовало закрыть.

Ламартин пытался смягчить для рабочих последствия этой меры. Он выдвинул проект использования высвобождаемой таким образом рабочей силы на строительстве железных дорог. Это, по его мнению, позволило бы решить несколько важных задач: сократить безработицу, стимулировать строительство, оживить рынок. Проект Ламартина предусматривал выкуп государством частных железнодорожных компаний. Но это противоречило интересам инвесторов.

Поэтому 21 июня Исполнительная комиссия приняла половинчатый декрет. Он предусматривал роспуск «национальных мастерских» и одновременно предоставлял возможность рабочим в возрасте от 18 до 25 лет вступить в армию, а остальным — отправиться на осушение болот в провинцию. В любом случае выплата денежного содержания прекращалась.

На следующий день, когда указанный декрет появился в печати, начались волнения рабочих. 23 июня большой митинг состоялся на площади Бастилии. Один из его организаторов, Пюжоль, в прошлом член тайных обществ, со словами «Свобода или смерть!» призвал рабочих строить баррикады. Начавшееся восстание носило спонтанный характер. У восставших не было ни плана действий, ни общего руководства. Да и откуда бы они взялись, если все революционные вожди еще с 15 мая находились в тюрьме. Не имело восстание и практической цели: оно выражало отчаяние людей, брошенных на произвол судьбы.

Тем не менее это был мятеж против законной власти, избранной демократическим путем. Поэтому республиканцы и демократы практически единодушно осудили июньское восстание парижских рабочих. Борьбу с ним правительство вело под лозунгом защиты республики, порядка и законности против анархии.

24 июня Исполнительная комиссия ушла в отставку. Учредительное собрание, объявив Париж на осадном положении, передало исполнительную власть военному министру генералу Кавеньяку. Утром 25 июня армия при поддержке Национальной гвардии и «мобилей» перешла в наступление против повстанцев. К утру 26 июня их сопротивление было окончательно сломлено. Взятие войсками последних баррикад сопровождалось расстрелами повстанцев без суда и следствия. Всего во время восстания погибло около 11 тыс. человек. Около 15 тыс. человек было задержано силами порядка и брошено в тюрьмы.

28 июня генерал Кавеньяк сформировал кабинет министров. Сам он был умеренным республиканцем, сыном депутата Конвента 1792–1795 гг., младшим братом видного деятеля республиканской оппозиции 30-х годов Годфруа Кавеньяка. Его кабинет тоже состоял из республиканцев. Генерал Ламорисьер получил в нем портфель военного министра, Гудшо — министра финансов, Сенар — внутренних дел. От участия в правительстве отказался Флокон. Другой демократ, Карно, покинул свой пост, поскольку Учредительное собрание выразило ему недоверие.

Под предлогом борьбы со злоупотреблением правами и свободами граждан правительство Кавеньяка провело меры, направленные на их ограничение. Учредительное собрание приняло закон, фактически ставивший демократические клубы под контроль властей. Другой закон ограничил свободу печати, установив крупный денежный залог для издателей газет. Специальная комиссия по расследованию событий 15 мая и 23 июня потребовала предать суду социалистов, включая Луи Блана, абсолютно к ним не причастного. В начале июля полностью, без всяких оговорок, были распущены «национальные мастерские» по всей стране, а проект выкупа государством железных дорог — окончательно похоронен. В сентябре продолжительность рабочего дня была увеличена до 12 часов.

Несмотря на атмосферу реакции, воцарившуюся после июньского восстания, в июле и августе 1848 г. во Франции спокойно прошли выборы в генеральные советы департаментов, в окружные и муниципальные советы. Граждане, таким образом, постепенно приобретали опыт практической демократии.

В это трудное время Учредительное собрание продолжало работать и над проектом новой конституции. В течение лета 1848 г. он был подготовлен специальной комиссией, в которой наряду с умеренными республиканцами (Марраст, Корменен), присоединившимися к республике монархистами (О. Барро, Ток-вилль) были представлены также социалисты (Корбон, Консидеран). 4 сентября проект был вынесен на обсуждение Учредительного собрания, а спустя два месяца, 4 ноября, поставлен на голосование. Новая конституция Франции была принята 739 голосами против 30.

Она восходила одновременно к двум источникам — конституционной традиции Франции и конституции США. Из первой вытекали философские посылки устройства государства, выраженные в преамбуле. Конституция учреждала во Франции «единую и неделимую» республику, принципами которой являлись свобода, равенство и братство, а основами — семья, труд, собственность и общественный порядок. Конституция наделяла граждан широкими демократическими правами и свободами. Однако 596 голосами против 187 депутаты Учредительного собрания отказались от упоминания в ней «права на труд», ограничившись лишь указанием на необходимость «братской помощи нуждающимся гражданам».

Влияние опыта США проявилось в организации исполнительной власти. Конституция строго проводила принцип разделения властей. Высшей законодательной властью наделялось однопалатное законодательное собрание, а высшей исполнительной — президент республики, что для Франции было внове. Как депутаты собрания, так и президент избирались на основе всеобщего избирательного права. Вопрос о способе избрания президента был предметом бурных споров депутатов. Многие из них опасались, что независимый от законодательной власти и наделенный широкими полномочиями президент может представлять угрозу для республики. Однако большинство депутатов считали, что Франция нуждается в «своем Вашингтоне», на роль которого прочили генерала Кавеньяка, и 643 голосами против 158 проголосовали за учреждение должности всенародно избираемого президента.

Учредительное собрание назначило выборы президента на 10 декабря 1848 г. Основными соперниками Кавеньяка были явно растерявшие за минувшие месяцы популярность Ламартин и Ледрю-Роллен, а также принц Бонапарт, вновь избранный депутатом Учредительного собрания в результате дополнительных выборов в сентябре и перебравшийся из Лондона в Париж. К всеобщему удивлению, победа досталась Бонапарту, набравшему 5434 тыс. голосов, или три четверти от числа избирателей, принявших участие в голосовании. Далеко позади него остался Кавеньяк с 370 тыс. голосов, не говоря уже о прочих кандидатах.

Как объяснить победу Бонапарта, не имевшего программы, а только имя и легенду, с этим именем связанную? Отчасти тем обстоятельством, что многие избиратели, особенно в провинции, голосовали не столько за него, сколько против политиков, действия которых причиняли простому человеку одни неудобства: новые тяжелые налоги, восстания рабочих, полицейский произвол.

Отчасти же победа Бонапарта объяснялась поддержкой, которую оказали ему в своих избирательных округах традиционные «нотабли», люди консервативных, монархических убеждений, усмотревшие в нем «меньшее зло» по сравнению с демократической республикой. Они образовали так называемую «партию порядка», которая старалась использовать президента в борьбе с республиканским большинством Учредительного собрания.

20 декабря 1848 г. Луи-Наполеон Бонапарт вступил в должность президента республики. Главой нового правительства он назначил Одилона Барро, одного из руководителей «партии порядка». Тот главную задачу видел в скорейшем проведении выборов в Законодательное собрание, на которых рассчитывал обеспечить победу «партии порядка», и в роспуске Учредительного собрания. Этому, как могли, противились республиканцы. Но когда правительство показало, что готово применить против них силу, они уступили давлению. Выборы в Законодательное собрание были назначены на 13 мая 1849 г.

Эти выборы не принесли сюрпризов. Из 750 депутатов Законодательного собрания около 500 были ставленниками «партии порядка» — в основном орлеанистами и легитимистами, с которыми блокировались бонапартисты. Умеренные республиканцы получили около 70 мест. Зато демократы и социалисты, создавшие незадолго до выборов объединение «Новая гора» (названное так в честь знаменитых монтаньяров 1792–1793 гг.), добились избрания около 180 депутатов. Они могли бы гордиться этим успехом, если бы не огромный общий перевес в силах в пользу монархистов.

Тем не менее «Новая гора» самоотверженно выступила в защиту республики. 11 июня 1849 г. Ледрю-Роллен обвинил президента в нарушении конституции и потребовал предания его суду. Поводом для этого обвинения послужила военная интервенция Франции в Италию в целях возвращения папе римскому светской власти, которую он потерял в результате революции. Ледрю-Роллен сослался на 5-ю статью конституции, которая гласила: «Французская республика… никогда не употребит силу против свободы другого народа». Поскольку большинство Собрания отклонило его требование, на следующий день он призвал граждан выйти на демонстрацию протеста.

13 июня 1849 г. тысячи демократов вышли на улицы Парижа. В ответ Законодательное собрание объявило столицу на осадном положении. 33 депутата-демократа были лишены депутатской неприкосновенности и преданы суду, оппозиционные газеты закрыты, всякие политические собрания запрещены сроком на год.

Поражение «Новой горы», последнего оплота республики, поставило в повестку дня вопрос о реставрации монархии. Только теперь в полной мере и обнаружились разногласия между легитимистами, орлеанистами и бонапартистами, действовавшими до сих пор заодно. Легитимисты прочили на королевский трон Франции внука Карла X графа Шамбора, орлеанисты — внука Луи-Филиппа графа Парижского. Со своей стороны и Бонапарт не собирался уступать дорогу другим претендентам на власть.

В сентябре 1849 г. сторонники Бонапарта образовали «Общество 10 декабря», которое стало проводить шумные кампании в поддержку президента. В борьбе с противниками оно прибегало к тактике запугивания и шантажа.

31 октября 1849 г. Бонапарт уволил в отставку Одилона Барро и других министров, назначив вместо них лично преданных ему лиц — Руэра, Фульда, Парье, д’Опуля и др. Прибирая к рукам основные рычаги управления страной, он умело играл на слабых струнах монархистов, в частности на их религиозных чувствах, а также на страхе перед угрозой республиканского реванша. Бонапарт прямо ставил себе в заслугу, что при участии французских войск была подавлена революция в Папской области и восстановлена светская власть папы римского. 16 марта 1850 г. Законодательное собрание приняло закон о народном образовании, названный «законом Фаллу» по имени разработчика (графа Фаллу). Этот закон разрешил наряду с государственными школами открывать частные, в том числе и религиозные. После того как в апреле 1849 г. на дополнительных выборах в Законодательное собрание победили кандидаты «Новой горы», Бонапарт не препятствовал отмене всеобщего избирательного права. 31 мая 1850 г. монархисты приняли новый избирательный закон, разработанный герцогом Брольи. Он установил ценз оседлости и имущественный ценз, лишавшие права голоса в общей сложности около 3 млн человек.

С осени 1850 г. Бонапарт уже не скрывал, что стремился к восстановлению империи. Его сторонники инспирировали поток петиций в Законодательное собрание с требованием пересмотра тех статей конституции, которые ограничивали срок власти президента четырьмя годами. Однако в июле 1851 г. Законодательное собрание отклонило соответствующее предложение. Это фактически не оставило Бонапарту выбора.

Во Франции открыто началась подготовка к государственному перевороту. В сохранении действующей конституции были заинтересованы все партии, оппозиционные Бонапарту, — легитимисты, орлеанисты и республиканцы. Однако они с не меньшим недоверием относились друг к другу, чем к Бонапарту, и поэтому не сумели объединиться для отпора заговорщикам.

2 декабря 1851 г. под предлогом «защиты республики» Бонапарт осуществил государственный переворот. Законодательное собрание было объявлено распущенным, вожди оппозиционных партий — арестованы. Бонапарт восстановил всеобщее избирательное право. Тем не менее его уловки никого не обманули. В Париже и в провинции были отмечены массовые выступления, в том числе и вооруженные, против переворота.

Таким образом, демократическая республика уступила место авторитарному режиму. Преходящими оказались и социальные реформы, осуществленные в первые месяцы революции 1848 г. Внешняя политика революционных правительств также далеко не отвечала надеждам французов. С этой точки зрения революция во Франции потерпела поражение.

Между тем она оставила глубокий след в обществе. Опыт практической демократии, к которому приобщились миллионы граждан, в перспективе оказался более прочной основой республиканской формы правления, чем самая совершенная конституция. Революция обнаружила резкие социальные противоречия между высшими и низшими классами — буржуазией и рабочими. Эти противоречия на десятилетия вперед определили расстановку политических сил в стране. Наконец, она обострила национальные чувства французов, их неудовлетворенность ролью, которую Франция играла в быстро менявшихся Европе и мире.

Вторая империя. 14 января 1852 г. была обнародована новая конституция, которая установила десятилетний срок исполнения президентских полномочий. Однако эта конституция была всего лишь временной мерой. 2 декабря 1852 г. Вторая республика во Франции прекратила существование. Принц-президент Бонапарт был объявлен императором Наполеоном III.

С учреждением Второй империи институты парламентской демократии (законодательные палаты, выборы депутатов, политическая печать и др.) на долгие годы превратились в ширму неограниченной власти Наполеона III. Этот период истории Франции продолжительностью приблизительно 10 лет называется авторитарной империей. Стержнем государства являлся подчиненный императору аппарат исполнительной власти, начиная с кабинета министров и кончая префектами департаментов и мэрами городов и коммун. Законодательные палаты — законодательный корпус и сенат — были бессильны, царил полицейский произвол. Формально продолжало существовать всеобщее избирательное право. Однако выборы проходили в условиях грубого давления на избирателей, которых власти подкупом или угрозами заставляли голосовать за так называемых официальных кандидатов.

Главной опорой бонапартистской диктатуры была верхушка французской армии. Наполеон III вполне удовлетворил ее жажду побед, чинов и наград. В 1854 г. он вмешался в конфликт Турции с Россией — началась Крымская война; в 1859 г. в союзе с Пьемонтом провел войну с Австрией; в 1863 г. послал экспедиционный корпус в Мексику; в 1867 г. направил войска в Италию против отрядов Гарибальди.

Вместе с тем Наполеон III в большей мере, чем его предшественники на французском троне, понимал важность экономического прогресса. Он приблизил к себе группу видных экономистов и предпринимателей, таких, как Мишель Шевалье, братья Эмиль и Исаак Перейры, Фердинанд Лессепс. Снятие ограничений на деятельность акционерного капитала, заключение договора о свободной торговле с Великобританией (1860), реконструкция Парижа, строительство Суэцкого канала (1859–1869), проведение в столице Франции всемирных выставок (1855,1867) способствовали росту деловой активности и ускорению индустриализации.

В 50-60-е годы Франция достигла самых высоких темпов экономического развития за все XIX столетие — в лучшие годы до 5–7 %. Причем в его основе лежало резкое ускорение развития крупной машинной индустрии. По существу, в годы Второй империи во Франции завершилась промышленная революция: основные отрасли промышленного производства (текстильная, металлургическая, горнодобывающая) перешли к новым технологиям — и произошла революция в средствах транспорта: страна покрылась густой сетью железных дорог.

В начале 60-х годов рост бюджетного дефицита заставил императора пойти на диалог с либеральной оппозицией и осуществить политические реформы: восстановить свободу печати и собраний, ввести контроль палат за деятельностью министров. Начался период так называемой либеральной империи.

В ноябре 1860 г. были приняты декреты, расширявшие права законодательных палат. Они получили право принимать адрес с оценкой политики правительства, а также публиковать отчеты о прениях. Лишь в 1869 г. палаты обрели все права законодательной власти — законодательной инициативы, обсуждения и вотирования законопроектов и государственного бюджета. Впервые был провозглашен принцип ответственности правительства перед палатами.

Одновременно с либерализацией бонапартистского режима сложилась и легальная оппозиция правительству, представленная главным образом традиционными монархическими партиями — легитимистов и орлеанистов, а также республиканцами. Во время избирательной кампании 1863–1864 гг. умеренные группировки оппозиционных партий образовали либеральный союз. Постепенно возродилось социалистическое движение, во многое благодаря деятельности Международного Товарищества Рабочих, создавшего во Франции ряд секций. Пик популярности многих французских теоретиков социализма, таких, как Луи Блан, Кабе, Фурье и др., пришелся на время революции 1848 г. Однако Прудон по-прежнему пользовался широкой известностью в социалистических и демократических кругах.

К концу 60-х годов Вторая империя превратилась в парламентскую монархию с демократическими учреждениями. Плебисцит 8 мая 1870 г. показал, что большинство избирателей (7,3 млн голосов против полутора миллионов) поддерживают политику правительства. Тем не менее часть общественного мнения, представленная леволиберальной оппозицией, по-прежнему осуждала империю как незаконный режим и требовала вернуться к республиканскому правлению.

Европейский национализм как система идей и как общественное движение сформировался в эпоху Великой Французской революции и наполеоновских войн. Он был продуктом развивавшегося процесса модернизации, в ходе которого распадался, уничтожался прежний традиционалистский жизненный мир. Жизнь ощутимо изменялась. Прежде человек жил в сегментированном обществе, в составе маленьких групп — локальных, региональных или сословных; его жизнь во многом определялась устоявшимися традициями. С прогрессирующей секуляризацией и развитием рыночной экономики общество структурируется по-новому, вместо маленьких и привычных объединений возникают большие группы, складываются непривычные, не совсем еще ясные отношения, люди лишаются прежних традиционных связей и опор — сословных, конфессиональных, родовых, наконец, старых персональных, и им не всегда удается найти свое место в новой жизни. Все это заставляет искать новые внутренние и внешние опоры. Такими опорами становятся национальные связи. Язык и культура, составляющие главные особенности национального, приобретают особое значение, объединяют людей в изменившемся мире. Национальное сознание помогает обрести надындивидуальную идентичность и преодолеть рожденную переменами неуверенность. Нация становится главной общественной ценностью для человека нового времени и высшей ценностью его внутреннего мира.

В Германии, где население разных земель, хотя и связанное языком, культурой и историей, не составляло политическую, государственную нацию, первоначальная потребность и задача национализма могла состоять лишь в том, чтобы развивать и укреплять языковую и культурную немецкую общность. Однако в обстановке наполеоновской оккупации и начинающейся борьбы против французов понимание нации быстро политизировалось.

В годы борьбы против Наполеона рождается общегерманское национальное движение. Как и в других европейских странах, оно развивалось здесь одновременно с развитием либерализма как системы идей и как общественно-политического движения. Национализмом была воспринята основная либеральная идея — свобода человека в экономической и во всякой иной деятельности, национальное единство осмысливалось как необходимое условие свободы, в Германии — свободы от наполеоновского ига прежде всего. Германский национализм складывался как система либеральных идей и как либеральное движение, но с самого начала в нем был и особый оттенок — он был направлен против французского врага и предполагал борьбу с ним.

Центральной фигурой в немецкой политической публицистике начала XIX в. стал Э. М. Арндт (1769–1860) и именно потому, что он соединил идеи национализма с призывами покончить с врагом. Немцы должны наконец, писал он, обрести общее отечество, осознать, что отечество — превыше всего и что понятие отечества неотделимо от понятия свободы, которую еще нужно завоевать. Но что такое это германское отечество? В песне «Was ist des Deutschen Vaterland», написанной в 1813 г., он давал возвышенный, но расплывчатый ответ: «Что такое отечество немцев?.. Это там, где звучит немецкая речь и Господь поет в небе свои песни». Однако в этой песне речь шла не только о Пруссии, Австрии или Вестфалии, но и о землях Швейцарии и Тироля, а наряду с высокими словами об общих германских добродетелях и о том, что в результате борьбы с врагом немцы получат такую страну, где каждый француз — враг, а каждый немец — друг.

С концом наполеоновских войн положение Германии изменилось. Ситуации патриотической борьбы против оккупантов больше не существовало. Национальное движение в годы, последовавшие за изгнанием наполеоновских войск, предполагало сохранение и развитие национальной культуры посредством школ, книг, искусства, а также через такие патриотические организации, как гимнастические и певческие союзы и студенческие корпорации.

Германская национальная идея, возникшая в среде немецких интеллектуалов как идея «внутреннего» отечества немцев и в эпоху антинаполеоновских войн обретшая политические черты, теперь начала проникать и в среду простонародья. В обстановке экономического кризиса и обострения социальных проблем в конце 40-х годов XIX в. национальная идея оказалась связанной с представлением об их разрешении. Германский национализм из духовного движения интеллектуальной элиты постепенно превращался в народную идеологию массового движения. Накануне революции 1848–1849 гг. национальная идея становилась социальным требованием, а политическое либеральное движение связывало с ней идею объединения немцев на основе гражданской свободы и государственной независимости.

Революция 1848–1849 гг. в Германии была вызвана прежде всего социальными причинами. Она началась как серьезное социальное движение и имела глубокое социальное содержание. Но главным вопросом и главной ее задачей оказался все же национальный вопрос, ибо всем было ясно, что решающим условием успеха, условием разрешения социальных проблем является национальное объединение, установление национально-государственного единства.

Во Франции 22 февраля 1848 г. началась революция; 27 февраля о революционных событиях в Париже узнали в Мангейме (Баден). В этот день здесь состоялось большое народное собрание, участники которого обратились к властям с рядом требований: вооружение народа, свобода печати, отмена цензуры, создание суда присяжных и, наконец, «немедленный созыв германского парламента». Депутация мангеймцев 1 марта в сопровождении большой толпы, состоявшей из бюргеров, подмастерьев, рабочих, студентов, крестьян, отправилась в столицу Баденского герцогства Карлсруэ и предъявила свои требования ландтагу. Нижняя палата не только приняла требования демонстрантов, но и дополнила их, провозгласив отмену феодальных платежей и повинностей, ликвидацию дворянских привилегий, а также создание ответственных перед парламентом министерств. После некоторых колебаний герцог Баденский согласился удовлетворить эти требования и образовал новое правительство из вождей местного либерального движения.

В марте 1848 г. волна подобных выступлений быстро катилась на север и на восток. На юго-западе Германии, в Бадене и Вюртемберге, в самом начале марта начались крестьянские волнения, вспыхивали пожары. В стране, где две трети населения составляли сельские жители, эти бунты стали важной массовой опорой мартовской революции. В дальнейшем, быстро добившись выполнения своих требований, — повсюду либеральные «мартовские» правительства соглашались отменить все феодальные права и привилегии — крестьяне в революции участия не принимали.

Массовые волнения трудящихся происходили в марте 1848 г. и в городах. Кое-где это были все еще протесты против машин, железных дорог и паровых судов, против крупного производства. Но в больших городах рабочие и ремесленники, особенно те, кто стоял на грани перехода от ремесленного производства к наемному труду, приняли участие в общих волнениях, носивших национально-политический характер.

Главные события мартовской революции в Германии развернулись в Австрии и Пруссии. Вспыхнувшее в Вене в ночь с 13 на 14 марта восстание заставило бежать канцлера Австрийской империи Меттерниха. Империю сотрясал и национальный кризис. Итальянские провинции провозгласили независимость, а Пьемонт начал войну против Вены. Грозило отделение охваченной волнениями Венгрии. Требовала автономии Богемия.

В Берлине еще с начала марта 1848 г. почти ежедневно происходили собрания ремесленников, рабочих, студентов и молодых торговцев. Среди прочих требований выделились два важнейших: созыв Соединенного ландтага и вывод из Берлина солдат, которые раздражали собиравшихся людей своим постоянным досмотром и контролем. Напряжение росло, и 13 марта, когда отряд кирасир внезапно атаковал расходившихся участников собрания, в прусской столице вспыхнули столкновения с войсками; 17 марта на собраниях прозвучало предложение создать вооруженную гражданскую гвардию и требовать свободы печати.

Король решился на уступку. В полдень 18 марта были объявлены два королевских указа — об отмене цензуры и о созыве Соединенного ландтага 2 апреля 1848 г. В этом последнем указе содержалось предложение членам Германского союза превратить Германию из союза государств в союзное государство и ввести во всех германских землях конституционное правление. Толпа, собравшаяся перед дворцом, горячо приветствовала короля. Казалось, что выявляется перспектива осуществления национального объединения. Прусский король мог бы, в сущности, возглавить мировую национальную революцию. Европейская ситуация была благоприятна: Австрия и Франция были ослаблены революционными событиями у себя дома и не смогли бы противодействовать; что же касается России, то царь еще в начале марта советовал прусскому королю объединить силы германских государств и возглавить их.

Однако в королевских указах ничего не говорилось о выводе войск, и на площади стояли солдаты; по городу быстро ползли противоречивые слухи о замыслах короны. Раздались крики: «Измена!», «К оружию!» Вспыхнули столкновения между солдатами и вооружавшейся толпой, на протяжении всего дня шли уличные сражения, в которых погибло больше 200 человек. Фридрих Вильгельм IV, укрывшийся во дворце, выжидал, отдав приказ не наступать, но и не отступать. Кровавые события в Берлине лишили его доверия сограждан. Возникшая для него альтернатива была такова: либо, опираясь на армию, попытаться подавить волнения вооруженным путем, либо пойти на компромисс с либералами и с их помощью изменить характер и направление революционных событий. Король выбрал второе.

Королевская чета 19 марта вынуждена была выйти на площадь у дворца, король обнажил голову перед телами погибших берлинцев. Войска, осыпаемые проклятиями жителей, покинули Берлин. Утром 21 марта король обратился к народу с прокламацией «Моему народу и германской нации». Называя себя «конституционным правителем», он объявил, что перед лицом внутренней и внешней опасности, когда ситуация требует объединения германских князей и народов под единым руководством, он готов взять это руководство в свои руки с верой в то, что народ его не покинет и вся Германия к нему примкнет. Но, по-видимому, он не имел серьезного намерения перейти от слов к делу и возглавить национальное движение; во всяком случае, все его действия были противоречивыми и непоследовательными.

Значение мартовских событий в Германии, которые открыли революцию и составили ее первую фазу, трудно переоценить. В Австрии пал режим Меттерниха, в Пруссии организованная военная сила оказалась побежденной народом. Король назначил новое правительство во главе с представителями умеренной либеральной оппозиции, крупными рейнскими торговцами Л. Кампгаузеном и Д. Ганземаном. Княжеские троны пошатнулись во всех германских государствах, повсюду были завоеваны гражданские свободы.

Главными среди требований, формулируемых либерально-демократическими деятелями и принимаемых участниками волнений, были введение конституции и создание национального государства. Но понимали эти требования по-разному. Для демократического движения, формировавшегося в ходе революционных событий, национализм был революционным принципом, который означал решительный разрыв с феодальным, сословным и монархическим прошлым. Либералы не мыслили отмены прежних порядков. Национальная идея была для них способом преодоления социальных и политических конфликтов на основе интеграции и согласия. «Мартовские» либеральные правительства стремились, стоя на почве континуитета и законности, помешать дальнейшему развитию революции, не допустить беспорядка и хаоса. Стратегия либералов, одержавших победу, завоеванную благодаря массовым народным волнениям, была такова: «Революция победила. Да здравствует реформа!» Стратегия демократических левых сил — продолжение революции с целью защитить ее завоевания от возможного натиска контрреволюционных сил — представлялась либералам опасной. Опасной была, однако, и охватившая многих либералов иллюзорная уверенность в том, что быстрая победа революции позволит без промедления ввести демократическую представительную систему и осуществить объединение германских земель, что это найдет поддержку в других европейских странах.

Новое либеральное прусское правительство 2 апреля 1848 г. созвало Второй Соединенный ландтаг. Депутат М. Гагерн, один из лидеров умеренных либералов, предложил отправиться к княжеским дворам и уговорить их добровольно признать руководящую роль Пруссии в Германии, тем самым осуществив объединение легальным, конституционным путем. Это было бы отнюдь не худшее развитие событий, ибо среди германских государств Пруссия была в результате реформ начала века самым продвинутым по пути модернизации государством. Баден и Вюртемберг поддержали эту инициативу. Похоже, что ее готова была поддержать и Бавария. В Вене после недавних потрясений больше всего желали избежать продолжения революции, а кроме Австрии ни одно из германских государств не решилось бы противопоставить авторитету Пруссии свой собственный. Но Фридрих Вильгельм IV объявил, что никогда не согласится отнять власть у кого-либо из германских князей и что если суждена кому-то германская корона, то пусть это будет австрийский император. И ни слова о том, что совсем недавно он заявил о готовности возглавить общее отечество!

Между тем еще в начале марта в Гейдельберге на встрече 51 политика — представителей либерального движения (преимущественно из юго-западных германских земель) — было решено создать революционный орган, который подготовит и проведет выборы в общегерманское Национальное собрание. Таким органом стал предпарламент, заседавший с 31 марта по 3 апреля 1848 г. во Франкфурте-на-Майне в соборе св. Павла (здесь же заседало затем общегерманское Национальное собрание, почему его часто называли и называют Паульскирхе). Уже в предпарламенте обнаружились принципиальные разногласия между либералами и демократами. «Свобода, суверенитет народа и монархия» — так сформулировал программу будущей конституции, которую предстояло выработать Национальному собранию, один из лидеров либерального крыла, Г. Гагерн. Программу демократов обосновал Г. Струве: свержение монархии, установление республики, уничтожение всех прежних государственных институтов, превращение предпарламента в постоянно действующий революционный орган. Это была программа продолжения революции, чего никак не хотели либералы. Настало время реформ, полагали они, а реформы следует проводить в согласии с существующими правовыми положениями и с помощью разумных компромиссов с существующими властями.

Подготовленные предпарламентом выборы в Национальное собрание проходили с середины апреля до середины мая 1848 г. Мартовская революция открыла в стране общую политическую жизнь. Собрания, дискуссии, демонстрации, клубы и ферейны, газеты и листовки — все это создавало атмосферу политической активности городских жителей, определило и атмосферу выборов.

Социальный состав собрания не отражал состава населения германских земель. Большинство жителей были заняты в сельском хозяйстве (70 из каждых 100 человек), меньшая часть (16 из 100) — в ремесле, промышленности и мелкой торговле и лишь ничтожная часть (3 из 100) — на государственной службе, в науке и искусствах. Между тем в Национальном собрании доминировали чиновники, юристы, журналисты, врачи, представители академических профессий; 75 % депутатов имели университетское образование. В первый германский парламент вошли 49 профессоров, и хотя эта цифра невелика, но они играли в работе собрания столь важную роль, что название «профессорский парламент» не казалось особым преувеличением.

Крайних консерваторов, с одной стороны, и социалистов — с другой, среди депутатов не было. Умеренные консерваторы, составлявшие фракцию «правых», выступали за сохранение существующих порядков и за политику соглашения с правительствами. Центр собрания составляли либералы. Их фракции выступали за единство и свободу против реакции, за порядок против анархии. Самой сильной среди них была фракция «правого центра». Это были умеренные либералы, «реалисты», выступавшие за реформы, предназначенные разрушить «старый порядок», но согласованные с правительствами, готовые в случае осложнений идти на всякого рода уступки. Они опирались на крупных и средних предпринимателей, на состоятельных торговцев и банкиров. Во главе этой фракции стоял Г. Гагерн, в нее входили известные профессора, историки Ф. К. Дальман, И. Г. Дрой-зен, Г. Вайц, М. Дункер и др. Среди них были депутаты, олицетворявшие исторические традиции, восходящие к эпохе освободительных войн, в частности Э. М. Арндт. Внутри этого «правого центра» преимущественное влияние все больше приобретали представители малогерманского, пропрусского направления, которые противопоставили проавстрийской группе А. Шмерлинга концепцию союзного государства во главе с Пруссией, осуществляющей либеральные конституционные реформы. Левое крыло либералов, более решительно высказывавшихся за парламентский суверенитет и ограничение прав монархии, представляла фракция «левый центр». Левый фланг собрания, демократов, выступавших за республику, за народный суверенитет и подлинную власть парламента, против политики соглашений с правительствами, но признававших принцип законности и возможность компромиссов, представляла группа умеренных демократов во главе с Р. Блюмом. Группа радикальных демократов во главе с Ф. Геккером считала необходимым продолжение революции. Границы между «фракциями» были весьма условными и изменялись на протяжении существования парламента в зависимости от хода дел в самом парламенте и от событий, происходивших в стране.

Председателем собрания был избран пользовавшийся большим авторитетом среди всех депутатов представитель «правого центра» Г. Гагерн, который в марте 1848 г. возглавил либеральное правительство Гессена. Главную свою задачу он видел в том, чтобы обеспечить в государстве «преимущественное влияние имущих и образованных граждан» (это была, собственно, главная характеристика состава собрания), ибо таково «направление нашего времени». 29 июня депутаты избрали имперским правителем австрийского эрцгерцога Иоганна. Было сформировано Временное центральное правительство; ключевой фигурой в нем стал министр внутренних дел Шмерлинг.

В общем и целом в состав Национального собрания вошли те, кто желал реальных перемен в политическом и социальном положении страны. Другое дело, как они представляли себе эти перемены и как соотносили свои намерения с реальной ситуацией. Нужно признать, что депутаты Франкфуртского Национального собрания, предложившие развернутую программу реформы общества, стояли вне этого общества и руководствовались не столько точными представлениями о нем, полученными на основе анализа его реального положения, сколько собственными представлениями о его будущем. С самого начала работы Франкфуртского парламента выявились труднопреодолимые реальные противоречия, поиски решений оказывались непозволительно долгими и чаще всего безрезультатными.

Главная задача Франкфуртского Национального собрания — создание единого германского государства — не вызывала сомнений. Но какой смысл вкладывался в это понятие — единое германское отечество и какие трудности лежали на пути к разрешению этой задачи?

С самого начала своей работы Франкфуртское Национальное собрание было фактически втянуто в национальные конфликты, разрешение которых оказалось невозможным. Непомерные трудности выявились еще в предпарламенте, когда там обсуждался вопрос о принципах выборов в Национальное собрание и решено было, что в нем будут представлены все «германские племена» (Уо1к88(атте). Под ними подразумевались государства Германского союза. Но это означало, что, с одной стороны, в будущую Германскую империю должны будут войти области, включающие значительное число немецкого населения, а с другой — не приходилось рассчитывать на объединение всех земель, жители которых говорили по-немецки и вообще были связаны с немецкой культурой. К примеру, герцогство Гольштейн входило в Германский союз, а Шлезвиг — нет; Восточная и Западная Пруссия тоже в него не входили. Между тем без них решение национальной проблемы было, конечно, невозможно. В Пруссии жило много поляков, на юге Германского союза трудно было бы провести границу между немцами и южными славянами, в Тироле было много итальянцев. В Эльзасе говорили по-немецки, а принадлежал он Франции, такая же ситуация сложилась и во французской части Лотарингии.

Главные трудности были связаны с Австрией. Последовательное проведение в жизнь национальной идеи требовало невозможного — Австрия не должна была остаться вне будущей Германской империи и в то же время вся целиком она в нее войти не могла: в Германский союз входили только наследственные земли габсбургской монархии, а Ломбардия и Венгрия оставались вне его. Если эти области не включать в будущую Германскую империю, то это означало бы раздел Габсбургской империи и не могло вызвать одобрений в Вене. К тому же и в той части Австрии, что входила в Германский союз, существовала проблема Богемии. Включение ее в новую Германию должно было вызвать неудовольствие России.

И еще большие трудности в отношениях с Россией должны были вызвать польские дела. Предпарламент принял решение о причислении Шлезвига, Восточной и Западной Пруссии к Германии, а также провозгласил разделы Польши «позорной несправедливостью» и объявил «священным долгом немецкого народа содействовать восстановлению Польши».

Но это не могло стать чем-то большим, чем благое пожелание. Разделы Польши осуществили те три государства, от которых зависело германское единство, и замысел восстановления независимой Польши превращал их в противников задуманного общенационального дела. Создание Германской империи возможно было только при нейтралитете России, а он мог быть завоеван только при условии отказа от решения польской проблемы.

В июле 1848 г. в Паульскирхе шли дебаты по польскому вопросу. Центральным пунктом стало обсуждение того, должна ли войти в новую Германскую империю вся провинция Познань или только та ее часть, что населена преимущественно немцами. Лишь маленькая группа левых депутатов во главе с Р. Блюмом высказалась за отказ от польской части Познани. А берлинский депутат В. Йордан, причислявший себя к левым, в большой речи 24 июля заявил, что сочтет предателем народа того, кто выступит за то, чтобы немецкие жители Познани были отданы Польше.

Так под влиянием столкновения с реальной действительностью начал изменяться характер национальной идеи как идеи свободы, независимости и единства. В ней всплыли и с течением времени становились все более резкими те ее черты, которые на заре возникновения германской национальной идеи мы уже в зародыше видели у Арндта. Подавляющим большинством голосов Национальное собрание приняло решение о включении в Германскую империю западной части Познани; от идеи восстановления независимой Польши собрание отказалось.

Постепенный отход от либеральных национальных идеалов проявился летом 1848 г. также и в событиях, связанных с вопросом о Шлезвиге и Гольштейне. Еще до революции в германском национальном движении этот вопрос стал одним из центральных. Большинство населения Гольштейна и южной части Шлезвига составляли немцы. В северной части последнего жили преимущественно датчане. Обоими герцогствами управлял датский король, но в состав Дании они не входили; такой порядок обеспечивался рядом международных соглашений. Постоянно вспыхивавшие конфликты требовали решения: либо Шлезвиг включается в Датское королевство, либо же присоединится к будущей единой Германии.

Вскоре после мартовских восстаний в Вене и Берлине датский король заявил притязания на присоединение Шлезвига к его королевству, и это тотчас вызвало взрыв недовольства в герцогствах. В Киле было образовано временное правительство обоих герцогств, заявившее, что для борьбы против датской аннексии Шлезвига организуются отряды добровольцев; это правительство обратилось за помощью к бундестагу Германского союза. Жители Шлезвига приняли участие в выборах в Национальное собрание. По просьбе кильского временного правительства бундестаг принял решение о вооруженном выступлении против Дании. При всеобщем одобрении населения германских земель 10 апреля 1848 г. прусские войска пересекли границу герцогства на юге, и к концу апреля Шлезвиг был в их руках. За спиной наступающей Пруссии виделась Германия революционная. Однако в дело вмешались Россия и Англия. Под давлением этих двух держав Пруссия остановила свое наступление и согласилась начать переговоры о перемирии.

На заседании Франкфуртского Национального собрания 9 июня было принято решение продолжать войну и добиться присоединения Шлезвига и Гольштейна к единому германскому отечеству. Однако дальше революционных речей дело не пошло. Пруссия, не считаясь с решением, принятым в Паульскирхе, 26 августа в Мальмё заключила с Данией перемирие, условия которого были похожи на капитуляцию. Прусские и датские войска отходили с занятых позиций, временное правительство в Киле распускалось, все его решения отменялись, для обоих герцогств устанавливалось единое управление комиссией, во главе которой стоял датский король.

Когда во Франкфурте стало известно о заключении перемирия в Мальмё, в общественном мнении и в Национальном собрании поднялась буря возмущения этим «предательством», этим «ударом, нанесенным национальной гордости». Собранию предстояло заняться ратификацией перемирия. Последовали долгие дебаты. И 16 сентября 1848 г. перемирие в Мальмё все-таки было утверждено Франкфуртским Национальным собранием.

Как расценить это решение? Следует прежде всего учесть, что в вопросе о Шлезвиге и Гольштейне не так просто найти правых и виноватых. Здесь столкнулись национальные притязания датчан, желавших сделать герцогства частью датского национального государства, и национальные притязания немцев, намеревавшихся включить их в состав будущего германского национального государства. Германская национальная идея вступила в столкновение с национализмом датчан и с реальной политической и международной ситуацией. В «Новой Рейнской газете» К. Маркс и Ф. Энгельс призывали Франкфуртское Национальное собрание развязать революционную войну против Пруссии, Англии и России. Можно было попытаться разбудить дремлющие революционные силы и с их помощью заставить Пруссию подчиниться, а затем подавить сопротивление всех, кто мешал единству. Но собрание в Паульскирхе меньше всего напоминало французский Конвент времен революции. Не только правому крылу, но и центру Франкфуртского собрания такой путь представлялся нереальным и опасным. Депутаты выбрали политику возможного, путь компромисса.

Теперь во Франкфурте развернулись события, которые стали эпилогом борьбы по вопросу о Шлезвиге и Гольштейне и вместе с тем открыли новую фазу революции, когда ее судьбу решала уже не парламентская борьба, а действия масс, с одной стороны, и контрреволюционных сил — с другой. На другой день после ратификации перемирия в Мальмё, 17 сентября, перед Паульскирхе начал собираться народ. В толпе раздавались голоса, называвшие депутатов, проголосовавших за утверждение перемирия, предателями; все более громко звучало требование распустить парламент. Центральное правительство призвало на защиту Собрания прусские, гессенские и австрийские воинские части, и в ночь на 18 сентября они были сконцентрированы перед Паульскирхе. Наутро толпа вновь двинулась сюда, в столкновениях с солдатами несколько человек были ра-йены штыками. Это послужило сигналом к строительству баррикад, и начались уличные бои под лозунгом защиты революции от солдат, от Пруссии, от центральной власти и от Национального собрания, не постыдившегося применить против народа те же самые средства, которые использовали прежние власти. Против баррикад действовала артиллерия. К вечеру 18 сентября восстание удалось подавить.

Ярким проявлением столкновения благих пожеланий и реальности стали события в Австрии. Национальные противоречия, противостояние национализма германского и пробуждающихся к политической самостоятельности народов были наиболее острыми именно в многонациональной габсбургской монархии.

Нерешаемые и во многом неразрешимые национальные проблемы в Австрии стали одной из главных причин поражения октябрьской революции 1848 г. в Вене, которое привело не только к жестокой расправе с повстанцами и в конечном счете к восстановлению власти Габсбургов, но и к поражению революции в Германии вообще. Были, конечно, и другие причины — социальные, политические, культурные. Но дело решили все же национальные конфликты, сливавшиеся и перекрещивавшиеся с конфликтами социальными и политическими.

Франкфуртское Национальное собрание в своих планах создания единой Германии могло теперь опираться только на Пруссию. Но события в Австрии повлияли на ход дел и в этой германской стране. В ноябре 1848 г. королю и его окружению удалось без особых эксцессов добиться самороспуска либерального Прусского Национального собрания. 5 декабря король Фридрих Вильгельм IV октроировал (даровал) конституцию Пруссии. После падения Вены это был сильнейший удар, нанесенный все еще дебатировавшимся во Франкфуртском парламенте планам создания единого германского государства.

Но на протяжении еще нескольких месяцев депутаты Национального собрания обсуждали проект имперской конституции. Ни «великогерманский» план создания Германской империи, т. е. включения в общегерманское государство немецких частей Австрии, что угрожало ее расчленением, ни «малогерманское» решение этого вопроса, т. е. образование империи без Австрии, не удались. Последней точкой стало обращение Франкфуртского парламента к прусскому королю в начале апреля 1849 г. с предложением возложить на себя императорскую корону новой единой Германии. Наконец 27 марта 1849 г. Национальное собрание приняло имперскую конституцию и затем избрало прусского короля Фридриха Вильгельма IV императором Германии. Делегация собрания во главе с президентом отправилась в Берлин. 3 апреля король принял депутатов и заявил, что он готов встать во главе общего германского отечества, но принять императорскую корону может только при условии согласия на это германских коронованных особ, князей и вольных городов. 28 апреля 1849 г. Фридрих Вильгельм IV в официальной ноте объявил о своем отказе принять императорскую корону из рук парламента, свободно избранного немецким народом. В течение апреля 1849 г. имперская конституция была отклонена правительствами Австрии, Баварии, Ганновера и Саксонии.

В некоторых германских землях вспыхнули волнения, но все они были подавлены. Пришел конец и Франкфуртскому Национальному собранию. Австрия отозвала оттуда своих представителей 5 апреля 1849 г., а 21 апреля то же самое сделала и Пруссия, а затем и некоторые другие государства. 30 мая 1849 г. оставшиеся депутаты решили перенести свои заседания в столицу Вюртемберга Штутгарт, а 18 июня 1849 г. собрание было разогнано вюртембергскими войсками. Таким образом, Национальное собрание, т. е. общегерманский парламент, воплощавшее в себе первую попытку осуществить объединение Германии мирным демократическим, парламентским путем, претворив тем самым в жизнь и германскую национальную идею, потерпело крах.

Франкфуртское Национальное собрание больше года было важным общепризнанным центром политической жизни Германии, существенным образом влиявшим на колебания общественного мнения. Здесь в жарких спорах по поводу конституции будущей единой Германии рождались не только политические направления, но и первые политические партии.

Германские либералы, как мы видели, проявляли нерешительность, постоянно колебались и не готовы были следовать революционным путем. Демократы во Франкфуртском парламенте справедливо упрекали их в том, что они сдерживают развитие революции, заявляли, что принести успех может только ее решительное развертывание. Либеральное большинство Собрания отказалось от революционной политики — от использования давления народного движения для последовательной борьбы за установление нового политического порядка. В результате оно оказалось зависящим от воли отдельных правительств, бессильным перед лицом решений правительств Пруссии и Австрии. Но возможно, что более решительные действия и вступление на путь революционной борьбы принесли бы обществу не меньшие потери, чем осторожная политика, рассчитанная на то, чтобы закрепить завоевания, достигнутые в мартовской революции, и вместе с тем обеспечить порядок, не допустить гражданской войны. За политикой либералов стояли вера в порядок и легальность, в необходимость континуитета и эволюционного развития, страх перед продолжением революции, перед неконтролируемыми действиями масс, перед социальными катаклизмами, перед возможностью чего-то вроде якобинской диктатуры и террора, перед новым цезаризмом. Судьба Франкфуртского Национального собрания оказалась в известном смысле трагической. Шаг за шагом выяснялось, что выполнение выдвигаемых им либеральных программ преобразования Германии возможно только в условиях продолжения и, следовательно, дальнейшего развертывания революции. Но ведь депутаты собрались в Паульскирхе именно для того, чтобы этого не допустить. Выхода из этого противоречия не существовало.

Либералы из Паульскирхе оказались, конечно, не подготовленными к решению конкретных задач в период крайнего социального и политического напряжения. Но, по-видимому, и общество не было готово к участию в решении этих задач, хотя идеи, лежавшие в их основе, были восприняты уже давно. Сопротивление новому, нашедшее опору в княжеских дворах, в городах, не желавших терять свои привилегии, в юнкерстве и армии, оказалось гораздо сильнее, чем можно было предполагать. Наконец, попытка создать общее германское отечество натолкнулась на живое еще партикуляристское сознание масс. Повседневная жизнь всех немцев, их понимание действительности и всех происходящих в ней перемен были связаны не с неким пока еще абстрактным и реально не только не существующим, но и не представимым германским отечеством, а с Пруссией, Баварией, Саксонией или даже с каким-нибудь крошечным герцогством Нассау.

Кризис, подготовивший революцию и в ней проявившийся, не был еще смертельным кризисом старого общества, и это определило поражение революции, если понимать под этим то, что основные ее задачи — создание национального государства, либеральной конституции, гражданского общества — не были выполнены. Не следует сбрасывать со счетов и общеевропейскую ситуацию, создававшую в попытках решения национального вопроса такие сложности, которые вряд ли возможно было преодолеть в данной конкретной обстановке. Реализация планов либеральных реформаторов означала бы не только создание единой Германской империи, но и изменение политической карты Европы.

Национальные требования, подчас противоречившие друг другу, ставили под вопрос идею единого национального государства, идею исторического единства германских земель. Национальные идеи и национальные конфликты переплетались, сливались и сталкивались с конфликтами политическими и социальными. Это ослабляло революцию, подрывало возможность осуществления либеральных программ и облегчало контрреволюции подавление революционных выступлений и восстановление старых порядков.

Национальная идея, родившаяся в Германии в начале XIX столетия как идея языковой и культурной общности, затем трансформировавшаяся в идею создания единого национального государства, укрепившуюся и развившуюся в национальном движении 20-40-х годов, стала тогда важнейшей частью идеологии буржуазной эмансипации. Она несла в себе функцию демократической программы объединения свободных граждан германских земель. Революция 1848–1849 гг. стала ее практическим испытанием, и она этого испытания не выдержала. Обнаружилось ее трагическое несовпадение с реальным положением и соотношением сил, сложившимися в ходе революции.

Эпоха Меттерниха. После всех потрясений и потерь, связанных с периодом наполеоновских войн, Австрийская империя стала в 1815 г. одной из ведущих великих держав Европы. Она играла главную роль в созданном на развалинах Священной Римской империи Германском союзе, где ее основным конкурентом выступала все более укреплявшая свои позиции Пруссия. В сфере влияния Габсбургов была и бóльшая часть Италии: империи принадлежало Ломбардо-Венецианское королевство, в Великом герцогстве Тосканском, Модене и Парме правили отпрыски Габсбургского дома, другие итальянские государства вынуждены были считаться с австрийской гегемонией.

Австрия была кровно заинтересована в защите итогов 1815 г., так как национально-государственные новообразования в Европе, рост либерализма и национализма угрожали самому существованию многонационального государства. Поэтому сохранение статус-кво, равновесия сил в Европе, противодействие любым общественно-политическим переменам стали лейтмотивом австрийской политики в эпоху Меттерниха.

Сложившаяся после 1815 г. в Австрии система управления часто называется «меттерниховской». В основе этой системы лежала идея порядка и стабильности. Альтернативой порядку, как полагал Меттерних, могла быть только революция, ведущая к хаосу и террору. Для сохранения стабильности необходим авторитет монарха, который обеспечивается принципом легитимности. Одной из главных опор легитимного монарха является религия. Приверженность Меттерниха этому принципу нашла отражение в словах Ф. Грильпарцера, окрестившего канцлера «донкихотом легитимности».

Меттерних осознавал опасность дезинтеграции многонациональной разнородной империи, поэтому он исключал возможность введения конституции и любого подобия парламента в Австрии, справедливо полагая, что конституционные реформы будут способствовать развитию национального и либерального движений, что поставит под вопрос само существование единого государства. В то же время отвергалась и идея реформирования монархии сверху. Система управления империей в целом оставалась громоздкой и архаичной. Всевластие бюрократии и бессистемность были характерными ее чертами. Не стоит забывать, что главным вдохновителем этой системы являлся император Франц I, и Меттерних нередко, особенно в первые годы своей деятельности, лишь выполнял волю монарха.

Усиливая полицейский контроль, правящие круги империи надеялись избежать революционных потрясений, поставить заслон революционным идеям, которые, по мнению Франца I и Меттерниха, распространялись повсюду в Европе с ужасающей быстротой, подтачивая силу государств. В 1820 г. Меттерних писал в «Программе германской политики»: «Сейчас переход от старого к новому чреват теми же опасностями, что и возвращение от нового к тому, что больше не существует. И то и другое в равной мере могут привести к беспорядкам, чего важно избежать любой ценой».

Таким образом, речь шла не о реставрации в прямом смысле слова, а о сдерживании всяческих изменений. На это были направлены и Карлсбадские решения 1819 г., принятые главами государств Германского союза в связи со студенческими волнениями и убийством писателя Коцебу. Согласно этим постановлениям, вводилась предварительная цензура печати, уничтожалась автономия университетов и запрещались студенческие товарищества. Была создана центральная Майнцская следственная комиссия с функциями органа полицейского сыска для наблюдения за подрывными элементами (действовала с 1819 по 1829 г.). «Венские заключительные акты» 1820 г. ограничили права сословных представительных учреждений в государствах Германского союза, закрепив всю полноту власти за монархом. Германские государства окончательно признавали в «Венских актах» итоги посленаполеоновского развития и в то же время брали на себя обязательства по противодействию любым общественно-политическим движениям. Германский союз стал для всех оппозиционных сил символом реакции. Такие же функции, уже в пределах всей Европы, был призван выполнять Священный союз.

Предмартовский период. Революции 1830 г. во Франции и Бельгии, польское восстание 1830–1831 гг. были восприняты творцами системы Священного союза как подлинная катастрофа. Ближайший сподвижник Меттерниха Ф. Генц писал в декабре 1830 г.: «Несовершенная, и все же для того момента спасительная, система, над которой мы кропотливо и упорно работали 15 лет, разрушена; Европа несомненно идет навстречу новым формам, новым комбинациям, новым судьбам».

В Австрийской империи под влиянием европейских революций оживилось либеральное движение, оппозиция все более определенно выступала против политической системы в целом. В связи с ускорением индустриализации обострялись и социальные проблемы. Первые десятилетия XIX в. были началом промышленного переворота в Австрии. «Предмартовская эпоха» (30-40-е годы) — это время преобразования сословного общества «старого порядка» в буржуазное. После 1830 г. возрастает социальная и политическая напряженность, ускоряется политизация общества, все более широкие круги населения вовлекаются в политику, формируются различные политические течения, которые во весь голос заявили о себе в 1848 г.

Существование в стране жесткой цензуры сделало невозможным публичное высказывание либеральных взглядов. Однако оппозиция находила иные способы для самовыражения — возникали многочисленные кружки и союзы, где обсуждались все животрепещущие проблемы и вырабатывались основные положения будущих либеральных и демократических программ. Так, в 1831 г. была создана организация «Молодая Австрия» (по образцу «Молодой Германии»), объединившая либерально настроенных литераторов, которые публиковали свои сочинения за границей. Меттерних расценивал современную литературу как опаснейший феномен, который в своем стремлении к духовной революции пролагает путь и революции политической. По его инициативе общегерманский бундестаг принял 10 декабря 1835 г. решение о запрете всех произведений участников «Молодой Германии» и «Молодой Австрии».

В начале 40-х годов в Вене были образованы литературно-артистический союз «Конкордия» и юридическо-политический союз читателей. В «1844 г. по поводу приезда в Австрию известного немецкого экономиста Ф. Листа союз читателей организовал большой банкет, который расценивался современниками как первое политическое собрание в Австрии. Помимо объединений прогрессивной интеллигенции, возникали и организации либеральной промышленной буржуазии. В 1838 г. был основан «Австрийский промышленный союз», поставивший перед собой задачу содействовать развитию ремесла и индустрии.

В 40-е годы либеральная оппозиция распространяла в Австрии многочисленные антиправительственные брошюры и памфлеты, издававшиеся за границей, которые оказывали огромное влияние на формирование общественного мнения. Австронемецкий либерал Ф. Шузелка говорил в 1847 г., что эта публицистика — важнейшее из прогрессивных завоеваний Австрии.

В 1845 г. более ста писателей и ученых Австрии направили государственному министру А. Коловрату петицию с просьбой о смягчении цензуры, которая была отвергнута по инициативе Меттерниха. В ряде других адресов и петиций были сформулированы либеральные требования: введение конституционного правления, создание двухпалатного парламента, ликвидация сословных привилегий, законодательное закрепление гражданских прав и свобод. Студенты требовали свободы прессы, свободы слова и преподавания в университетах, равенства конфессий и всеобщего народного представительства. Однако все эти требования наталкивались на упорное сопротивление правящей элиты.

Бурные 40-е годы характеризовались также оформлением определенных политических течений: оппозиция разделялась на либеральное и радикально-демократическое крыло. В австрийской политической жизни господствующие позиции занимал либерализм. Радикально-демократическое течение было представлено лишь немногими теоретиками, такими, как Г. Еллинек, Э. Виоланд, А. Шпрингер. В то время как либералы стремились достичь своих целей путем реформ и сотрудничества с властями, демократы отстаивали концепцию суверенитета народа, выступали за республику и не отвергали революционный путь решения проблем.

В Австрию проникли и социалистические идеи. В 1846 г. в Тироле был создан ориентировавшийся на теорию В. Вейтлинга «Союз коммунистов». Меттерних очень опасался распространения пропаганды германских социалистических организаций на Австрию. Однако эта угроза не шла ни в какое сравнение с опасностью, которая реально угрожала империи и была связана с одним из важнейших политических движений XIX в. — национализмом.

Начавшееся еще в конце XVIII в. в Центральной и Юго-Восточной Европе движение за изучение «культуры народа», обращение к фольклору, расцвет национальных историографий, такое течение в европейской культуре, как романтизм, ускорение экономического и социально-политического развития в XIX в. — все это способствовало росту национального самосознания многих народов. Подобные процессы происходили и в Австрийской империи, где формирование национальной буржуазии приводило к политическому оформлению национальных движений.

Большую сложность в решении национального вопроса представляли многовекторность и разнородность национальных движений народов империи. Так, на одном полюсе был национализм тех наций, которые когда-то имели свою независимую историю и где сохранилась полная социальная структура, включающая национальную элиту, — это венгры, итальянцы и поляки. Последние в основном стремились отделиться от Австрии и возродить свои национальные государства. Особый случай представляла собой Венгрия. Это было автономное государство со своей конституцией, с особыми правами, объединенное с другими землями империи лишь династией Габсбургов. Любые попытки Вены провести реформы в общегосударственном масштабе наталкивались здесь на ожесточенное сопротивление. В самой же Венгрии усиливался мадьярский национализм, направленный против невенгерских народов, живших на территории Венгерского королевства, — словаков, хорватов, сербов и румын.

Наконец, возникает национализм формирующихся славянских наций, не обладавших полной социальной структурой, чья элита либо была уничтожена в ходе исторического развития (чехи), либо еще не успела сформироваться (словаки, словенцы, румыны). Чешское национальное движение начинает требовать освобождения своих земель от австронемецкого диктата и равноправия с немцами. Славянские национальные движения, ведущую роль в которых играли либеральные течения, выдвигали программу федерализации страны, укрепления автономии земель и обеспечения господства национальной буржуазии, необходимым условием чего являлось введение конституции. Они стремились решить свои проблемы в рамках Австрийской империи. Наиболее законченное выражение эти идеи нашли в программе австро-славизма, сформулированной лидером чешской национальной оппозиции Ф. Палацким.

Помимо либеральных группировок, в национальных движениях было представлено и консервативное крыло. Консерваторы выступали за сословно-представительный строй, за сохранение сословных привилегий аристократии, стремились ослабить центральную власть. Таковы программы венгерской аристократии, чешского «исторического дворянства», польских консерваторов и др. Существовали и радикально-демократические течения, но они были немногочисленны и пользовались значительно меньшим влиянием.

Австрийские немцы, в свою очередь, постепенно осознавали свою национальную идентичность с другими немцами. Принадлежность австрийских и чешских земель империи к Германскому союзу воспринималась ими как естественное состояние дел. Одним из определяющих признаков политической жизни в многонациональной монархии было противостояние централистов (австронемецкая буржуазия и часть дворянства) и федералистов (национальные движения, аристократия земель). Национальная проблема во многом определила развитие и исход революционных событий в Австрийской империи в 1848–1849 гг.

Революция 1848 года в Австрии. Частью общеевропейской революционной волны 1848 г. стала и революция в Австрии, которая имела в то же время свое специфическое содержание и свои цели. Австрийская революция была теснейшим образом связана с германской. Их объединил важнейший вопрос, стоявший перед всеми германскими государствами, — создание единого немецкого национального государства. «Свобода и единство» — таков был лозунг революции в Германии.

В центре австрийской революции находились национальная проблема и пути ее разрешения. Империи пришлось столкнуться с революционными выступлениями в своих итальянских владениях, в австрийских и чешских землях, в Венгрии. Не только национальные противоречия, но и движения социального протеста сыграли большую роль в революционных событиях. Неурожаи 1846–1847 гг., экономический кризис 1847 г. серьезно ухудшили положение трудящихся масс и способствовали радикализации их настроений. В крупных городах рабочие приняли участие в революции. Угроза крестьянских выступлений заставила правительство провести аграрную реформу. Однако основную массу участников революционных процессов составляло образованное бюргерство: интеллигенция, студенчество и мелкобуржуазные слои. Их лозунгами были конституция, новая организация государства и общества на либеральных началах. Лидеры либеральной буржуазии (В. фон Андриан-Вербург, А. Бах, А. Шмерлинг и др.) сознавали возможность социальной радикализации революции и боялись ее. Эти опасения во многом определили политику либерального центра, который стремился ограничить революцию.

Под влиянием известий о революционных событиях в Европе 13 марта 1848 г. в Вене началось восстание против ненавистного режима. В городе возводились баррикады, многочисленное и радикально настроенное венское студенчество сформировало Академический легион. Уже на следующий день последовала отставка Меттерниха, который вынужден был покинуть страну и эмигрировать в Англию. Император согласился на создание буржуазной национальной гвардии. Вскоре двор объявил о предстоящем созыве представительного собрания для выработки конституции и о создании нового высшего коллегиального и ответственного перед будущим парламентом органа исполнительной власти — совета министров. Так, 25 апреля был опубликован текст конституции, где провозглашались буржуазные свободы и предусматривалось создание двухпалатного парламента, all мая — избирательный закон, устанавливавший высокий имущественный ценз. Вся полнота исполнительной власти закреплялась за императором, которому принадлежало также право абсолютного вето в отношении законов, принятых парламентом.

Оба закона вызвали возмущение широких слоев общества и привели 15–16 мая к антиправительственному выступлению населения Вены. Во время этих событий двор покинул столицу и нашел убежище в Тироле. Венские демократы сформировали революционный орган — Политический комитет национальной гвардии. Предпринятая властями попытка разоружить Академический легион спровоцировала 26 мая новые волнения, в результате которых власть в Вене перешла в руки Комитета общественной безопасности во главе с А. Фишгофом. Правительство было вынуждено уступить этому давлению: были изданы указы о создании однопалатного законодательного собрания и о некоторой демократизации избирательной системы: предусматривались двухстепенные выборы, в которых должны были участвовать все мужчины.

Хотя основные либеральные требования оппозиционных сил были довольно быстро удовлетворены, вскоре стало ясно, что этим дело не ограничится. Речь шла о самой возможности дальнейшего существования многонационального государства. Выступления ненемецких народов империи со своими национально-политическими требованиями выдвинули этот вопрос на первый план. Революция поставила и австрийских немцев перед трудным выбором: они должны были выбирать между немецким австрийством и немецкой единой нацией. Эта двойственность наложила отпечаток на самосознание австрийских немцев на многие годы.

В ответ на подготовку к выборам в общегерманское Франкфуртское собрание в кругах славянских либеральных политиков родилась идея созыва съезда представителей национальных движений славянских народов империи для выработки общей платформы. В Праге 2 июня 1848 г. под председательством Ф. Палацкого открылся Славянский съезд, на котором присутствовали гости из других стран. Россию представлял живший в эмиграции М. А. Бакунин. В центре обсуждения на съезде был вопрос о преобразовании Австрийской империи в конституционную федеративную монархию, где все народы пользовались бы равными правами. Подавляющее большинство делегатов высказались за идеи австрославизма и против включения чешских земель в общегерманское государство. Однако некоторые поддержали Бакунина, выступившего за революционное ниспровержение австрийской и других реакционных монархий и за свободу всех народов.

В то время, когда делегаты съезда обсуждали «Манифест к европейским народам», на улицах Праги развернулась вооруженная борьба между правительственными войсками и восставшими жителями города. Июньское пражское восстание стало кульминацией революции в чешских землях; оно было жестоко подавлено.

В этой обстановке состоялись выборы в имперское собрание, начавшее работу в Вене 22 июля 1848 г. Из 389 депутатов парламента 94 были крестьянами, 74 — чиновниками, 70 — врачами и адвокатами, 24 — священниками и 42 — дворянами. В парламент было избрано 160 немцев и 190 славян. В центре его деятельности находились обсуждение аграрного вопроса и разработка новой конституции. После долгих дебатов собрание приняло закон об отмене феодальных повинностей крестьян на основе умеренного выкупа, который частично погашался государством. Это стало одним из важнейших социальных завоеваний революции. После решения аграрного вопроса крестьяне потеряли интерес к революции.

В начале октября 1848 г. в Вене вспыхнуло восстание студентов, ремесленников и рабочих, выступивших в защиту венгерской революции. Столица находилась в скрытом противостоянии к провинции, которая не была так радикальна. На протяжении всего лета ситуация в Вене поляризировалась. На одном полюсе находились опиравшиеся на протестные движения социальных низов радикалы-республиканцы, которые хотели продолжения и углубления революции. На другом — умеренные, так называемые революционеры марта, получившие конституционные уступки, боявшиеся дальнейшей радикализации и ставшие сторонниками порядка. Радикалы в целом выступали за германское единство, умеренные были настроены проавстрийски.

Австрийская столица стала местом решающего противостояния различных течений в революции. Это понимали и германские левые. Так, Р. Блюм говорил: «В Вене решается судьба Германии». Катализатором октябрьских событий был венгерский вопрос. Город перешел в руки восставших, которые протестовали против отправки имперских войск для подавления революционной Венгрии. Эта «красная революция» явилась тревожным сигналом для контрреволюционных сил. 30 октября фельдмаршал А. Виндишгрец неподалеку от Вены нанес поражение двигавшимся на помощь восставшим венгерским войскам. После длительной осады столица была взята штурмом. Победа над венской революцией стала победой над радикализмом.

Революция потерпела поражение в значительной мере потому, что революционные силы были расколоты как в социальном отношении, так и по национальному признаку. Политические и социальные конфликты перекрещивались с национальными. Революция в Австрии была революцией наций, каждая из которых поставила вопрос о структуре всего государства, о самом его существовании. И решался этот вопрос по-разному, здесь не было единства. Проблема осложнялась еще и тем, что речь шла о положении немцев в империи, об их ведущей роли в Австрии и их принадлежности к Германии, что сталкивало их с национализмом славянских народов. Народы империи преследовали в революции различные цели. Это открывало перед контрреволюционными силами возможности для маневра, которыми они успешно воспользовались для подавления революции.

Правящие круги, в первый период революции пребывавшие в состоянии некоторой растерянности, консолидировались и перешли в наступление. Это предполагало не только вооруженную борьбу. В ноябре 1848 г. во главе совета министров встал умный и решительный политик князь Феликс Шварценберг. Он понимал необходимость серьезных изменений в империи. Его ответом на социальные беспорядки была революция сверху — политика консервативной модернизации. Практически недееспособного императора Фердинанда I (правившего с 1835 г.) заставили отречься от престола в пользу 18-летнего племянника, находившегося под сильным влиянием Шварценберга. Так 2 декабря 1848 г. началась новая глава в истории Австрийской империи — эпоха Франца Иосифа I, продлившаяся 68 лет.

Новый император не отличался выдающимися способностями. Он скорее был первым чиновником своего государства, педантично вникавшим во все мелочи управления. На протяжении столь долгого царствования ему довелось пережить многие катаклизмы, как исторические, так и личного плана. Надо отдать ему должное, Францу Иосифу I удалось удержать страну от распада и стать к концу своего правления настоящим символом Австрийской империи.

4 марта 1849 г. имперское собрание, практически закончившее разработку либеральной конституции, которая предусматривала федерализм исторических земель, было разогнано правительством. В тот же день императором была дарована новая конституция. Она закрепляла централизацию монархии и предоставляла императору право издавать законы и накладывать вето на решения парламента, выборы в который обусловливались высоким имущественным и возрастным цензом. Но и эта конституция никогда не была введена в действие. Она оставалась лишь фасадом, скрывавшим стремление восстановить неограниченную власть монарха.

«Эпоха реформ» в Венгрии. 1825–1848 годы. Созыв в 1825 г. Государственного собрания после 13 лет абсолютистского правления стал поворотным моментом в истории Венгрии. В повестке дня вновь оказались насущные вопросы, не решенные в 90-е годы XVIII в.: отмена крепостного права, справедливое распределение налогового бремени между всеми слоями населения, развитие промышленности и торговли, возрождение языка и культуры. Все эти требования с новой силой прозвучали из уст представителей господствующего класса, осознавших необходимость коренных экономических и социально-политических преобразований.

Феодальная система сословного представительства за века габсбургского владычества стала, по сути, конституционным органом защиты национальногосударственных интересов. Особенности политической культуры — приоритет закона, культ свободы, формальное равенство представителей господствующего класса (никогда не существовавшее в действительности) — облегчили восприятие либеральных принципов и ценностей, превратили дворянское сословие в инициатора и проводника буржуазных преобразований.

Одним из идеологов «эпохи реформ» был граф Иштван Сечени (1791–1860). Он происходил из католической аристократической семьи, представители которой традиционно стремились сочетать патриотические убеждения с верностью Габсбургской династии. Высочайшая образованность выделяла Сечени даже из среды своего класса. В 1825 г., следуя семейным традициям меценатства, он даровал сумму, равную годовому доходу со своих поместий, на основание венгерской Академии наук. Идеалом экономического и общественно-политического устройства Сечени считал Великобританию с ее гибкой парламентской системой, высокоразвитой промышленностью и сельским хозяйством. Событием в общественно-политической жизни Венгрии стал выход в свет его брошюры «Кредит» (1830). В ней он называет главным тормозом свободного экономического развития средневековый запрет на продажу земли и, как следствие, отсутствие доступного кредита для инвестиций в экономику. В брошюре подвергались критике крепостное право, налоговый иммунитет дворянства, цеховое устройство, звучал призыв к преодолению сословных барьеров и включению непривилегированных классов в национальное сообщество.

Будучи членом верхней палаты Государственного собрания по праву рождения и вращаясь в высших придворных кругах, Сечени полагал, что инициатором реформ должна выступать аристократия. Его страшила возможность стихийных разрушительных выступлений народных масс, как это имело место в дни Июльской революции 1830 г. в Париже. Вторым непременным условием любых преобразований должен был стать союз с Веной. Не мысля Венгрию не только без Габсбургов, но и вне Австрийской империи, он настаивал на согласовании с имперскими властями любых планов реформ.

В середине 30-х годов под влиянием европейских революционных и национально-освободительных движений, крестьянских восстаний в Венгрии и дискуссий вокруг сочинений И. Сечени в венгерском обществе начало оформляться радикальное политическое течение, требовавшее соединения гражданских свобод с национальным суверенитетом. Лидером этого течения стал прирожденный публичный политик, блестящий оратор, острый полемист, талантливый публицист и способный организатор Лайош Кошут (1802–1894). Выходец из безземельной дворянской семьи, он, как и многие мелкие дворяне, получил юридическое образование, открывавшее в то время путь к политической карьере.

При душевнобольном Фердинанде I (как венгерский король — Фердинанд V) двор перешел к открытой реакции: в тюрьму были заключены лидеры и активные участники оппозиции, в том числе Кошут. Выйдя в 1841 г. на свободу, он приступил к изданию мгновенно ставшей популярной газеты «Резй Мг1ар», которую правительство, опасаясь взрыва недовольства, не решалось запретить вплоть до 1843 г. Со страниц газеты Кошут требовал отмены права майората, добровольного выкупа крестьянских повинностей с согласия помещика, протекционистского таможенного режима для венгерских товаров.

Радикализм требований Кошута вызывал опасения у Сечени, который настаивал на эволюционном пути нации к свободе и процветанию. Не только теоретик, но и практик, он занимался вопросами навигации по Дунаю и Тисе, строительством первого постоянного моста между Пештом и Будой, основал «национальное казино» (подобие Английского клуба) как место встречи политической элиты. Считая, что пропаганда Кошута углубляет противоречия между отдельными классами, разжигает гибельную вражду между Габсбургской династией и Венгрией, он открыто осудил оппонента в книге «Народ Востока». Однако в венгерском обществе в 40-е годы окрепли и консолидировались силы, не довольствовавшиеся умеренной программой Сечени. Все больше дворян по всей стране осознавало вслед за Кошутом, что подлинная свобода нации возможна при политическом суверенитете, экономической самостоятельности и гарантиях свобод личности. Для защиты молодой венгерской экономики Кошут основал в 1844 г. «Промышленный союз», члены которого поклялись в течение 10 лет по возможности пользоваться только венгерскими товарами.

Государственным собранием 1843–1844 гг. — правда, в форме декларации, без соответствующих механизмов реализации — были приняты решения об обязательном выкупе крестьянских повинностей, об отмене майората, о праве недворян поступать на государственную службу. Наконец, венгерский язык был признан официальным языком законодательства, делопроизводства, образования и церкви. Так либералы получили мощнейшее орудие национальной консолидации, средство мадьяризации невенгерских народностей королевства и источник конфликтов с национальными меньшинствами, многие из которых, вступив в стадию романтического национализма, обратили внимание на развитие своих родных языков.

Революция и освободительная война в Венгрии 1848–1849 годов. Весть о победе февральской революции в Париже быстро достигла границ Венгрии. Лидер парламентской оппозиции Л. Кошут, опасавшийся, как бы народное недовольство не выплеснулось на улицы Пешта, убедил реформистски настроенное дворянство встать во главе революции. 3 марта 1848 г. члены нижней палаты Государственного собрания обратились к императору с требованием введения конституционного устройства для народов Австрийской империи, независимого правительства для Венгрии и проведения буржуазных реформ. Из Вены верхней палате Государственного собрания, где заседали аристократы и высший клир, было приказано задержать отправку документа, чтобы выиграть время для роспуска собрания и введения военного правления. Но было поздно: 13 марта в Вене началось восстание.

14 марта в Пеште радикально настроенная молодежь во главе с поэтом Ш. Петёфи, взяв за основу речь Кошута от 3 марта, составила революционную программу («12 пунктов»), распространенную на следующий день в виде листовки. Революционеры требовали свободы печати, отмены цензуры, ответственного министерства в Пешт-Буде, ежегодного созыва Государственного собрания, гражданского равенства перед законом, свободы вероисповедания, отмены крепостного права, введения суда присяжных, учреждения национального банка, вывода из страны имперских войск, возвращения на родину венгерских полков и унии (объединения) Венгрии с Трансильванией. 15 марта власть в городе фактически перешла к Комитету общественного спасения. Тем временем в Вене делегация Государственного собрания во главе с Кошутом добилась от императора согласия на формирование первого в истории Венгрии ответственного правительства во главе с графом Лайошем Баттяни. В состав кабинета также вошли видные деятели «эпохи реформ» И. Сечени, Ф. Деак, Л. Кошут и др.

Инициативу при проведении буржуазных преобразований взяло на себя дворянство. Не дожидаясь одобрения императора, революционное правительство 18 марта объявило о немедленной отмене крепостного права (с последующей компенсацией помещикам из государственной казны) и о введении всеобщего налогообложения. Этим смелым шагом Баттяни сумел побороть вековую враждебность крестьян к дворянству и тем самым расширить социальную базу революции, он сохранил за господствующим классом ведущую роль в буржуазных преобразованиях и отрезал пути к отступлению тем, кто надеялся избежать немедленного и безвозмездного освобождения крестьян.

Последнее в истории Венгрии феодальное Государственное собрание И апреля приняло пакет законодательных актов («апрельские законы»), в числе которых были отмена крепостного права, упразднение барщины и церковной десятины, провозглашение национальной независимости, введение принципа народного представительства, свобода вероисповедания, равенство граждан перед законом, отмена цензуры, гарантии свободы слова, печати и собраний. В то же время землю получили лишь 40 % всех крестьян, высокий имущественный ценз лишал беднейшие слои населения активного и пассивного избирательного права, невенгерские народности не получали прав как коллективные субъекты.

Имперские власти, находившиеся в охваченной революцией Вене, были вынуждены санкционировать реформы венгерского буржуазного правительства и тем самым фактически признать внутриполитическую самостоятельность Венгрии. Ошибка Баттяни и его соратников заключалась в том, что временные уступки Вены они приняли за акт доброй воли. Сами революционеры не помышляли о полном разрыве с Австрийской империей — они хотели покончить с насильственным подчинением Венгрии общеимперским интересам и мечтали о преобразовании государства Габсбургов на демократических началах. В то же время трудно отрицать, что объективно позиция венгерских либералов вела к распаду империи, и угроза оказаться лицом к лицу с венгерским национализмом особенно страшила молодые национальные движения невенгерских народов королевства.

Решение национального вопроса представляло особую трудность. С одной стороны, революция даровала гражданские свободы всем народностям многонационального королевства, и именно поэтому ее с восторгом встретили словаки, сербы, хорваты и румыны. С другой — невенгерские народности не обретали условий для свободного развития национальной культуры и языка. В их национальных движениях венгерское либеральное правительство видело опасность для дела революции и угрозу территориальной целостности. В свою очередь, лидеры национальных меньшинств не только не сумели пойти на разумный компромисс, но и стали марионетками в руках контрреволюционных сил.

Если лидеры венгерской революции были готовы допустить ограниченное использование национальных языков на местном уровне или отменить дискриминационные меры в отношении православной церкви, то требования образования автономных областей (например, Сербской Воеводины) или признания политической независимости Хорватии создавали опасный прецедент, грозивший привести к территориальной дезинтеграции Венгрии. Промедление с введением принципа народного представительства на местах (власть до следующей сессии парламента оставалась в руках дворян) оттолкнуло от венгерской революции многих потенциальных сторонников из национальных меньшинств, не располагавших национальным господствующим классом и лишенных возможности отстаивать свои интересы парламентским путем.

Габсбурги смогли привлечь на свою сторону лидеров национальных движений хорватов (Й. Елачич), сербов (Й. Раячич), словаков (Л. Штур, М. Годжа), трансильванских румын (С. Барнуциу), которые не нашли понимания в Пеште или не захотели пойти на компромисс с венгерским революционным правительством. Так, в марте 1848 г. в нарушение древней традиции хорватским баном был назначен (а впоследствии избран на собрании общественности) лояльный Габсбургам граничарский полковник Й. Елачич. 19 апреля специальным циркуляром он сообщил местным властям о разрыве отношений с венгерским правительством, отказавшимся идти на уступки хорватам, и заявил о необходимости прямого подчинения Хорватии Вене. Венгерское правительство сместило Елачича с поста бана, но из Вены пришло тайное уведомление о том, что он должен продолжать исполнять свои обязанности.

1-3 мая в городе Сремски Карловцы собралась скупщина сербов империи. Она провозгласила Сербскую Воеводину, избрала православным патриархом преданного династии Й. Раячича и создала национальное правительство — Главный национальный комитет. Таким образом, в Воеводине произошли более радикальные перемены, чем в Хорватии. В июне на юге Венгрии начались кровопролитные столкновения венгерских правительственных войск с сербскими повстанцами, к которым присоединились граничарские полки и сербские добровольцы из Сербии. Венгерское правительство при всем желании не могло направить туда достаточно вооруженных сил. Видя очевидную слабость венгров, сербские повстанцы рассчитывали на скорую победу Габсбургов и образование, — в качестве награды, — автономного края Воеводины. Только румыны Ваната и словаки (вопреки агитации своих лидеров) оказались в революционном лагере и сражались против имперских войск бок о бок с венграми.

Взрывоопасной была ситуация в Трансильвании. Против политического объединения с революционной Венгрией выступали трансильванские саксы, опасавшиеся отмены своих феодальных привилегий, и румыны, составлявшие большинство населения княжества, но не представленные в Государственном собрании. Венский двор не спешил с отменой крепостного права и проведением буржуазных преобразований в княжестве. В этой обстановке все большим влиянием начинали пользоваться румынские национальные лидеры, выступавшие под патриотическими лозунгами. Наряду с требованием проведения буржуазных преобразований они агитировали против объединения с Венгрией, которое стало фактом в июне 1848 г. Тем временем крестьянство начало самовольно захватывать земли, и венгерские власти были вынуждены послать войска для наведения порядка. Румынский национальный комитет бежал в Надьсебен (совр. Сибиу в Румынии) и продолжил агитацию при поддержке и под защитой саксов.

Революционное правительство понимало, что венский двор не потерпит создания обособленной, отдельной от императорской венгерской армии, в то же время без вооруженных сил, подчиненных венгерскому правительству, не могло быть и речи о подлинной внутриполитической самостоятельности Венгрии. В течение апреля Баттяни под предлогом защиты страны от анархии безрезультатно требовал вернуть на родину не задействованные в Италии венгерские части. 16 мая он объявил о создании 10 батальонов добровольцев-гонведов (что значит «защитник отечества»). Чтобы не спровоцировать недовольства Вены, гонведские полки были названы пополнением для национальной гвардии, хотя на самом деле формировались и обучались по типу регулярной армии.

Лето 1848 г. прошло в жарких парламентских дебатах по проблемам национальной обороны. Ища легальные, не вызывающие подозрений в Вене формы мобилизации, правительство Баттяни предложило вновь избранному венгерскому парламенту проголосовать за мобилизацию 200 тыс. (!) рекрутов. В этот момент правительство не возражало даже против отправки некоторых венгерских частей на итальянский фронт — только бы в Вене утвердили эту колоссальную цифру, — и лишь Кошут выдвигал условие, чтобы имперские власти содействовали прекращению кровопролития на юге Венгрии. Только в конце августа, после проволочек и ожесточенных споров, было принято компромиссное решение: часть рекрутов направить на пополнение имперской армии, из остальных же сформировать новые венгерские батальоны.

11 сентября армия И. Елачича перешла Драву и двинулась на Буду. Накануне Баттяни вернулся из Вены, где больше месяца безуспешно добивался аудиенции у императора, пытаясь предотвратить окончательный разрыв с Австрией. Венгры были готовы отказаться от самостоятельного военного министерства и министерства финансов при условии, что будут образованы соответствующие общие министерства. Однако в Вене после побед в Ломбардии и слышать не хотели о компромиссном соглашении с революционной Венгрией. Неимоверным напряжением сил и благодаря высочайшей степени энтузиазма было собрано войско, включавшее новых рекрутов, регулярные части, народную милицию и добровольцев, которое 29 сентября нанесло Елачичу сокрушительное поражение под Пакоздом. Решимость защитить завоевания революции была сильна, но командующий венгерской армией генерал Я. Мога позволил хорватским частям уйти на территорию Австрии. Тем временем в Пеште разразился правительственный кризис: 28 сентября толпой был убит только что назначенный главнокомандующий имперскими частями в Венгрии генерал-лейтенант Ф. Ламберг. В отставку ушли Л. Баттяни, И. Сечени, Й. Этвеш, Ф. Деак. Вся полнота власти перешла к образованному парламентом совету обороны во главе с Кошутом.

После правительственного кризиса сентября 1848 г. буржуазная революция перешла в стадию освободительной войны. Венский двор издал декрет о роспуске венгерского парламента, восстановил Елачича в должности хорватского бана и объявил о введении в Венгрии военного правления. Немедленному осуществлению этих планов помешало восстание, вспыхнувшее 6 октября в Вене. Перед венгерской революционной армией открывалась прямая дорога на имперскую столицу. Но время было упущено, и 30 октября генерал Вин-дишгрец штурмом взял город. Главнокомандующим венгерской армией вместо бездарного генерала Мога был назначен генерал А. Гёргей.

В декабре 1848 г. войска Виндишгреца осадили Буду. Венгерский парламент бежал в Дебрецен. Кошут, занимавший пост военного министра, фактически сконцентрировал в своих руках всю полноту власти. Ф. Деак и Л. Баттяни от имени «партии мира» отправились в ставку Виндишгреца. Они надеялись убедить австрийские власти в том, что в одиночку им не справиться с армией гонведов, и были готовы принять любые, пусть самые тяжелые, условия перемирия. Но Габсбурги, у которых уже созрел план подавления венгерской революции с помощью царской армии, не искали примирения. Граф Баттяни был арестован.

Весной 1849 г. армии гонведов на всех фронтах перешли в наступление. К концу апреля революционные войска во главе с генералом Гёргеем почти полностью освободили территорию Венгрии от врага. В Трансильвании успех сопутствовал генералу Ю. Бему. В результате весеннего наступления под угрозой оказалась сама Австрия. 14 апреля по настоянию Кошута Габсбурги были низложены, Венгрия провозглашена независимой республикой. Представители венгерского правительства в Париже и Лондоне пытались заручиться поддержкой великих держав, но Франции и Англии были нужны сильная Австрия и скорейшее подавление революции. На деле политические последствия детронизации были скорее негативными. Кошут, избранный правителем Венгрии, оказался практически устраненным от непосредственного руководства. «Партия мира», а также генерал Гёргей не желали продолжения вооруженной борьбы, считая, что вести ее надо лишь постольку, поскольку это необходимо для соглашения с короной.

В июне 1849 г. русские войска под командованием генерала И. Ф. Паскевича вступили на территорию Венгрии; 13 июля Пешт заняли русские войска, Буду — австрийские. Революционное правительство переехало в Сегед, где 14 июля подписало мирное соглашение с лидерами трансильванских румын, сражавшихся на стороне императорской армии. А 28 июля был принят первый в европейскойистории закон о национальностях, однако эти шаги уже не могли повлиять на ход событий. 13 августа 1849 г. венгерская армия сложила оружие. 6 октября в крепости Арад были казнены 13 венгерских генералов и высших офицеров. В тот же день в Пеште казнили первого премьера ответственного венгерского правительства Л. Баттяни, который ушел в отставку еще до начала австровенгерской войны.

В поверженной Венгрии был установлен жесткий оккупационный режим. Страну покинули тысячи активных участников освободительной войны, в том числе Л. Кошут. От страны были отторгнуты и переведены под прямое правление Вены королевство Хорватия-Славония, княжество Трансильвания, вновь образованная область «Сербская Воеводина и Темешский Банат». Государственным языком Венгрии был объявлен немецкий, государственные служащие — выходцы из Австрии, Чехии, Галиции — не думали об интересах страны, а послушно исполняли распоряжения венского правительства. Так возникла «баховская система», воплотившая в себе привычные принципы управления эпохи Меттерниха и худшие черты абсолютизма Иосифа II, но без его прогрессивных социальных устремлений.

Конец 40-х годов XIX в. ознаменовался в итальянских государствах нарастанием социального и политического кризиса, переросшего в 1846 г. в активную борьбу за реформы, а с марта 1848 г. — в мощное антиавстрийское и революционное движение.

Немаловажным фактором, осложнившим ситуацию в Италии, было обострение социального вопроса в итальянских государствах. Развитие капиталистических отношений, проходившее в 30-40-е годы в условиях политической реакции и мучительного для народных масс разложения социальных структур феодального общества, определило опасные масштабы процесса пауперизации во всех регионах Италии, особенно в Папской области и Неаполитанском королевстве (или королевстве Обеих Сицилий), а также его типично итальянского спутника — бандитизма. Безземелие и малоземелие крестьянства придавали особенно варварский характер вялотекущему процессу первоначального накопления, способствуя сосредоточению в городах социальных низов — разорявшихся ремесленников и торговцев, выходцев из деревни, бродяг, не имевших крова и средств к существованию. Это вызывало напряжение в обществе и неверие в способность правящих режимов предстать в роли оплота порядка.

Процесс индустриализации, сдерживаемый политической раздробленностью страны и курсом правителей, по своим темпам отставал от темпов пролетаризации населения, которое к тому же из-за неграмотности и политического бесправия с трудом адаптировалось к условиям фабрично-заводского производства. Неудивительно, что наряду с формированием национального самосознания и развитием либеральной и демократической мысли в Италии получили распространение и социалистические идеи на почве радикально-демократических движений и организаций и в сочетании с социально-христианскими воззрениями. Их роль не приходится переоценивать, тем более что проповедники социалистических воззрений были вынуждены действовать в условиях строгой конспирации и преследований со стороны сил полиции и церковных инстанций.

Социальный вопрос в Италии по существу своему был крестьянским и предполагал кардинальные преобразования в сфере землевладения и землепользования; в меньшей мере он был рабочим вопросом, поскольку, несмотря на рост промышленности, строительство железных дорог и развитие торговли, их удельный вес в экономике итальянских государств (а соответственно и доля пролетариата в населении итальянских государств) был все еще невелик. Отношение к процессу индустриализации страны консервативных и либеральных кругов резко различалось. Первые не принимали такой перспективы из-за роста пролетариата и страха перед социальными потрясениями, вторые правомерно усматривали в экономическом подъеме важный фактор роста благосостояния страны в целом и искоренения нищеты, а соответственно — упрочения социальной стабильности.

Как бы то ни было, идея преобразований и путей реформирования все более занимала умы просвещенных и правящих кругов. Она дала мощный импульс реформаторскому движению 1846–1848 гг., развернувшемуся в связи с избранием на пост папы епископа Имолы Джованни Мариа Феррети, известного затем под именем Пия IX. Уже в первые дни своего понтификата Пий IX поручил созданной им специальной правительственной комиссии изучение насущных политических проблем папского государства. Результатом ее деятельности было проведение ряда реформ, и прежде всего политической амнистии. Этот долгожданный шаг, несмотря на ряд оговорок, которыми были обставлены амнистия узников и разрешение на возвращение многочисленных эмигрантов по политическим мотивам, вызвал подлинно всенародное ликование. Он создал новому папе репутацию реформатора-патриота, хотя планы понтифика были весьма умеренными. Об этом свидетельствовала его медлительность с решением вопроса об устранении с должностных постов лиц, известных своими крайне реакционными позициями и делами. Тем не менее общественное возбуждение, охватившее Папскую область, затем перекинулось в Тоскану, Пьемонт, в королевство Обеих Сицилий и в Ломбардо-Венецианскую область. Шествия и митинги в честь нового папы, исполнение гимнов в его честь носили подлинно общенародный характер, будоражили умы, повсеместно содействовали усилению антиавстрийских настроений и выдвижению все более радикальных требований.

Серьезным достижением этих выступлений наряду с первыми преобразованиями Пия IX были прорыв духовной изоляции Папской области и других государств и фактическое устранение жестких запретов на печать, собрания и другие важные каналы формирования общественного мнения. Известия о намерении папы снять запрет на железнодорожное строительство в Папской области и о плане выработки нового процессуального кодекса, создание (впервые в истории папского государства) совета министров и другие новации вызвали к жизни надежды на радикальные перемены у одних и сопротивление грядущим реформам у других. Преобразования папы внушили серьезную тревогу королю Пьемонта Карлу Альберту и его главному советнику Соларо делла Маргарита, неаполитанскому королю Фердинанду, венскому двору и — к разочарованию итальянских либералов — правящим кругам Июльской монархии во Франции. Зато курс реформ был поддержан британской дипломатией.

Начавшееся движение за реформы застало «умеренных» в значительной мере врасплох, тем более что оно способствовало активизации радикальнодемократических организаций и низового движения городских масс, в меньшей мере — сельского населения. В письме к В. Джоберти от 11 февраля 1847 г. видный пьемонтский либерал П. Петитти ди Рорето красноречиво передавал тревожную атмосферу, сложившуюся в Италии в связи с противостоянием сторонников и противников реформ. Он выражал серьезную озабоченность тем, что радикализация политических настроений в обществе может скомпрометировать завоеванную в Папской области свободу печати и спровоцирует новые цензурные ограничения, подобные тем, которые все еще свирепствовали в Тоскане, Пьемонте и в Неаполитанском королевстве, считал неправомерными любые атаки против папы, учитывая его неколебимый авторитет в обществе.

Сама логика борьбы за реформы при явной неготовности монархов на замену абсолютизма конституционно-монархическим строем способствовала активизации оппозиционных кругов и движений различной направленности. Напряжение заметно возросло из-за неурожайных лет и ответных голодных бунтов и крестьянских выступлений, прокатившихся в 1846–1847 гг. В рамках либерального движения формировалось радикальное крыло «экзальтированных», как их называли оппоненты. В немалой степени ожесточению борьбы содействовала политическая позиция венского двора, который попытался усилить нажим на Пия IX, дабы тот отказался от дальнейших реформ и уступок. Австрийские войска оккупировали Феррару, в непосредственном соседстве с Папской областью. В ответ папа направил к границам свои швейцарские соединения, чем сразу же заслужил одобрение патриотически настроенных слоев и даже Дж. Мадзини, известного своими антипапистскими выпадами и неверием в возможность решить задачу освобождения Италии без борьбы против папства как такового. В письме на имя папы, ставшем достоянием общественности, он призвал главу католической церкви встать во главе движения за объединение и независимость Италии и «провозгласить новую эру прогресса и справедливости».

Превращение Пия IX в кумира патриотически и либерально настроенных кругов и широких масс было выражением типичной для итальянской политической жизни первой половины XIX в., да и для более позднего времени, склонности к мифологизации деятелей Рисорджименто, не исключавшей, впрочем, столь же энергичного развенчания некоторых из них при изменении обстоятельств (так произошло позднее не только с самим папой, но и с пьемонтским королем Карлом Альбертом). Уже в 1848–1849 гг. народной традицией и политическими кругами радикальной ориентации был возвеличен как герой Рисорджименто Дж. Гарибальди; в 50-60-е годы XIX в. стал формироваться культ графа К. Б. Кавура как творца единого Итальянского королевства.

Престиж папы был тем выше, чем более упорствовали в своей приверженности абсолютизму другие монархи — великий герцог Тосканы Леопольд, неаполитанский король Фердинанд, властители Пармы и Модены, хотя и там общественная активность различных слоев общества усиливалась, несмотря на все препоны. В Неаполитанском королевстве, невзирая на репрессии, распространялись тысячи экземпляров «подрывных» изданий. Вспыхнули мощные крестьянские восстания в Апулии и Калабрии. В Тоскане, Лукке, Парме и Модене жители зачитывались политическими изданиями патриотической направленности, для которых становилось типичным использование понятия Италии, патриотизма, Рисорджименто. Немалым событием стало издание с конца 1847 г. в Турине газеты «Risorgimento», организатором которого был граф Б. К. Кавур. Усиливалось недовольство австрийскими властями в Ломбардо-Венецианском королевстве.

Король Пьемонта Карл Альберт был преисполнен колебаний. С одной стороны, он выражал сочувствие политике Пия IX, делал антиавстрийские жесты, декларировал свою приверженность национальным чаяниям, с другой — продолжал держать в качестве своего главного советника заядлого реакционера Соларо делла Маргарита, использовал войска для подавления народных выступлений в Генуе и Александрии, хотя их участники совмещали требование реформ и борьбы за независимость с прославлением короля и папы. Были запрещены намечавшиеся выступления подобного рода в столице Пьемонта Турине. Либералам и патриотам с бою давался каждый шаг по пути борьбы за свободу печати, собраний, а также за устранение с ответственных постов деятелей, известных своими ультрареакционными взглядами.

Все большую тревогу сторонников преобразований вызывало бесцеремонное вмешательство в итальянские дела венского двора, призванное, по оценке пьемонтского вельможи Л. Петитти ди Рорето, «разделить государей и народы, разрушить чувство национальной независимости». Характерно, что канцлер Австрийской империи Меттерних в циркулярном послании в австрийские посольства в Лондоне, Париже, Берлине и Петербурге счел нужным уточнить позицию империи в итальянском вопросе в новых условиях. Он повторил свой тезис 20-30-х годов о том, что Апеннинский полуостров состоит из суверенных государств, независимых друг от друга. «Существование этих государств и их территориальное устройство базируются на принципах общего для всех государственного права и закреплены политическими соглашениями, которые не могут стать предметом спора». Это был курс на сохранение статус-кво в Италии в духе легитимизма, подтверждавший решимость Австрии чинить препятствия делу реформирования и объединения страны.

С конца 1847 и вплоть до 20-х чисел марта 1848 г. политический процесс на Апеннинском полуострове приобрел еще более сложный характер. Борьба за реформы стала перерастать в революционное движение, в котором требования конституционных режимов снизу причудливо переплетались со все более радикальными уступками монархов сверху, проявления автономистских и сепаратистских настроений — с ростом антиавстрийских, с тем чтобы в марте 1848 г. вылиться в мощное патриотическое движение за независимость.

Все более явственно стали звучать социальные требования. Уже летом 1847 г. в ряде итальянских государств выдвигались лозунги «права на труд» и «права на организацию труда», настойчиво ставился вопрос о снижении налогов, об отмене феодальных принципов («мертвой руки»), оформлялись развернутые программы политических преобразований — создания гражданской гвардии (для низов это было синонимом требования вооружения народа, для собственников — средством ограничения произвола полиции и правительственных войск и вместе с тем поддержания порядка), введения гражданских и политических свобод, устранения от власти реакционных деятелей. Один за другим рушились форпосты реакции.

В августе-сентябре 1847 г. тосканский герцог Леопольд был вынужден дать согласие на создание гражданской гвардии, разрешить свободу печати. Он признал полномочия совещательного органа при тосканском правительстве — Государственной консульты и согласился с назначением на пост главы правительства представителя «умеренных» Козимо Ридольфи. Перемены в Тоскане заметно повлияли на ситуацию в соседних государствах — Парме, Модене, Лукке, особенно после того, как герцог Лукки предпочел добровольно отказаться от своих владений в пользу Тосканы (за денежную компенсацию). В октябре 1847 г. произошла давно ожидавшаяся отставка Соларо делла Маргарита в Пьемонте, за которой после бурных народных выступлений 22–25 октября 1847 г. последовали и долгожданные реформы: установление гласности судопроизводства и его демократизация, введение новых цензурных правил, ограничение всевластия полиции, создание выборных муниципальных советов.

В ноябре 1847 г. была учреждена Государственная консульта в Папской области, и хотя Пий IX поспешил разъяснить, что она никоим образом не ограничивает власть папы, однако этот факт являлся неоспоримым свидетельством утверждения представительного органа, предтечи будущего парламента. Следствием этих реформ оказалось, однако, не успокоение, а повсеместное требование конституции и ограничения власти монархов.

В этом же направлении развивались события в Неаполитанском королевстве, хотя вплоть до конца 1847 г. королевскому режиму с помощью кровавых репрессий удавалось разгромить повстанческие выступления и расправиться с представителями демократической и либеральной оппозиции. Решительный перелом в соотношении сил произошел после того, как 12 января 1848 г. восстанием в Палермо началась борьба населения Сицилии против бурбонской монархии, вынудившая правительственные войска к эвакуации с острова.

Участники мощного повстанческого движения в Сицилии выступали за статус автономии и независимости, а крестьянские массы еще и против привилегий крупного землевладения и тягот налогового бремени и бесправия. Переплетение традиционалистской реакции на реалии нового времени с борьбой против абсолютизма придавало ему весьма специфические и оригинальные черты, предварявшие особую роль Юга на завершающем этапе Рисорджимен-то и остроту «южного вопроса» в Итальянском королевстве после объединения Италии. Последствия победоносного восстания в Сицилии, несмотря на его, казалось бы, региональный характер, были велики.

Именно в Сицилии на фоне верхушечных реформ в ряде итальянских государств впервые была почти полностью ликвидирована бурбонская администрация, сформировано Временное правительство во главе с Руджеро Сеттимо и Мариано Стабиле, в состав которого вошли либералы и демократы. Была создана национальная гвардия. Правительство обратилось к населению Апеннинского полуострова с призывом основать на федералистских началах союз итальянских государств, заботясь о сохранении специфики каждого из них.

Восстание в Сицилии вынудило неаполитанского короля к признанию частичной автономии Сицилии и к реформам в рамках всего королевства, тем более что повстанческие движения перекинулись в материковую часть королевства, приведя в движение либеральные и демократические круги. В числе реформ были введение ограниченной свободы печати, политическая амнистия, отставка и изгнание дель Карретто — главного исполнителя реакционного курса Бурбонов в 30-40-е годы, шефа полиции, а также монсеньора Кокле — ярого реакционера, долгое время являвшегося духовником короля. Учреждался новый кабинет министров, в котором были представлены сторонники либеральных преобразований, и, наконец, 10 февраля принята конституция, с ликованием встреченная не только в королевстве, но и во всей Италии и за ее пределами. А. И. Герцен, который посетил страну в дни глубоких потрясений, отразил свое восприятие последних в ряде «Писем из Италии» в следующих выражениях: «…время тяжелого сна для Италии прошло… она спаялась горем и слезами и требует государственного единства и гражданской свободы… страна, потерявшая три века тому назад свое политическое существование…, вдруг является с энергией и силой, с притязанием на новое участие в европейской жизни».

Нельзя не отметить, что события в Сицилии и Неаполитанском королевстве сыграли немалую роль в активизации противников Июльской монархии во Франции, и, напротив, февральская революция 1848 г. и становление Второй республики во Франции, а позднее — июньское восстание в Париже стали важной точкой измерения степени радикальности произошедших в Италии политических перемен. Перед жителями итальянских государств, едва оправлявшимися от летаргии реакции, не успевшими воспользоваться в полной мере благами первых реформ, вставал неодолимый соблазн решить разом все многообразие накопившихся социальных, экономических, политических и иных проблем, избавиться от становившегося все более нетерпимым, а в условиях политических нововведений и просто опасным австрийского гнета и засилья. Принятые с большим запозданием конституции — сначала в Неаполитанском королевстве, а затем, в марте-апреле 1848 г., в Тоскане, Пьемонте, Папской области — не внесли успокоения в умы и настроения пробудившихся общественных сил.

Кризис Австрийской империи и поспешное бегство Меттерниха из Вены явились мощным импульсом для развертывания патриотического, по преимуществу антиавстрийского движения в Ломбардии и Венеции, перекинувшегося затем на соседний Пьемонт, герцогства в Центральной Италии, на Папскую область и Неаполитанское королевство. Бурные манифестации, начавшиеся 17 марта в Венеции, переросли в более решительные формы борьбы против австрийского господства и увенчались 23 марта провозглашением Венецианской республики и созданием Временного правительства во главе с Д. Манином. Этот деятель вплоть до падения Венецианской республики в августе 1849 г. сыграл важную роль в консолидации патриотических сил и в обороне важного стратегического центра на Адриатике.

Героические страницы в летопись революции вписали жители Милана, главного форпоста австрийского господства в Северной Италии; 18–22 марта («пять дней» Милана) весь город покрылся баррикадами. Многотысячный гарнизон под командованием верного слуги австрийских Габсбургов престарелого фельдмаршала Радецкого был деморализован и поспешно покинул взбунтовавшийся город. Венецианская область и Ломбардия превратились в арену сражений между населением и размещенными здесь австрийскими гарнизонами, вынудив австрийские силы к передислокации на север, к границам Австрии. Одновременно австрийские войска были изгнаны из Пармы и Модены.

Под воздействием мощного патриотического подъема король Пьемонта Карл Альберт 23 марта 1848 г. торжественно объявил о вступлении войск Сардинского королевства на территорию Ломбардии и Венеции во имя дела национального освобождения «под трехцветным итальянским знаменем и савойским гербом». Так началась «первая война за независимость» против Австрии, ставшая средоточием политической борьбы на первом этапе революции. Наряду с королевскими войсками Пьемонта в военных действиях против расположенных в Северной Италии австрийских частей принимали участие регулярные военные силы Папской области и Неаполитанского королевства, а также добровольческие отряды патриотов Тосканы, Ломбардии, Венецианской области и Сицилии. Во главе их встал поспешно возвратившийся на родину после длительного политического изгнания Дж. Гарибальди. К этому времени благодаря борьбе за независимость и свободу в Южной Америке он снискал славу талантливого полководца и мастера партизанской войны, обладавшего незаурядным личным мужеством и человеческим обаянием. Войне сопутствовали активные дипломатические контакты между итальянскими монархами, в ходе которых обсуждались (безуспешно) возможности и перспективы военного и политического сотрудничества и перспективы объединения страны.

Отсутствие у регулярных патриотических сил опытного военного руководства, политические разногласия и маневры итальянских монархов, форсирование Савойской династией процесса объединения вокруг Пьемонта соседних территорий обусловили недопустимую медлительность с проведением решительных операций против деморализованного на первых порах противника. Благоприятный момент для разгрома австрийских войск и их изгнания за пределы Италии был упущен. Получив подкрепление, Радецкий перешел к активным действиям. 22 июля 1848 г. королевские войска потерпели серьезное поражение при Кустоцце, а затем поспешно, почти без боя, был сдан Милан. 8 августа Карл Альберт подписал «перемирие в Саласко» на весьма неблагоприятных для патриотических сил Пьемонта условиях. Одними из наиболее тяжелых его последствий были восстановление австрийского господства в Ломбардии и на большей части Венецианской области, блокада и изоляция Венеции, усиление раскола и противоречий в патриотическом стане.

В Пьемонте, Тоскане, Папской области активизировались радикально-демократические круги, которые возлагали главную ответственность за неудачи освободительной войны на монархов и «умеренных». И это в то время, когда революционные события в большинстве европейских государств шли на убыль. Новое правительство Пьемонта во главе с вернувшимся на родину В. Джоберти требовало возобновления войны с Австрией, хотя ресурсы Пьемонта были подорваны, а надежды на действенную помощь других государств уменьшались с каждым днем. В Неаполитанском королевстве возобладали реакционные силы; в мае 1848 г. был разогнан так и не успевший приступить к работе парламент; регулярные войска были заняты подавлением повстанческих выступлений в. королевстве, особенно в Сицилии. Из Рима бежал в Гаэту, мощную крепость Неаполитанского королевства, Пий IX, гневно осудивший сторонников борьбы за независимость и демократические преобразования в Риме. В Тоскане, покинутой своим монархом, обострилась внутренняя борьба между поборниками реставрации и сторонниками преобразований.

В этих условиях возобновление войны 20 марта 1849 г. было со стороны Карла Альберта актом отчаяния и тщетных надежд военным путем реализовать вожделенную цель — распространение господства Пьемонта на всю Северную Италию, что было невозможно без изгнания австрийских войск. Однако исход нового этапа войны, продлившегося всего несколько дней, оказался еще более катастрофическим. 23 марта в битве при Новаре австрийская армия нанесла сокрушительное поражение пьемонтским войскам. Король Карл Альберт отрекся от престола в пользу наследника — Виктора Эммануила. Новое перемирие, а позднее мирный договор между Австрией и Пьемонтом были заключены на крайне тяжелых для королевства условиях — выплаты контрибуций, размещения в стратегически важной части Пьемонта австрийских гарнизонов, отречения от претензий на присоединение к королевству Ломбардии, Венецианской области и герцогств Центральной Италии. Но именно тяжелые условия мира, катастрофически сказавшиеся на престиже монархии, вынудили Виктора Эммануила II к сохранению Альбертианского статута весны 1848 г., санкционировавшего рождение конституционного строя в Пьемонте и функционирование парламента, что во многом обусловило возможность для Пьемонта выполнить ведущую роль в ходе решающих битв за объединение Италии в 60-70-е годы.

Разгром патриотических сил в антиавстрийской борьбе стал прологом к поражению итальянской революции, а точнее, ее очагов в ряде итальянских государств. В апреле 1849 г. вследствие австрийской оккупации Тосканы были разгромлены либеральные и демократические силы герцогства и возвращен престол австрийскому вассалу Леопольду II. Еще ранее аналогичные меры были реализованы в Парме и Модене; продолжались репрессии в Ломбардии и Венецианской области. В Неаполитанском королевстве также возобладала реакция, в крови было подавлено движение в Сицилии.

Все это дало возможность силам итальянской и международной реакции сокрушить провозглашенную в феврале 1849 г. Римскую республику, во главе которой встали радикально-демократические круги, а также выдающиеся деятели молодой итальянской демократии Дж. Мадзини, Дж. Гарибальди и др. На протяжении нескольких месяцев, вплоть до своего падения в июне 1849 г., республика высоко несла знамя борьбы за свободу и независимость. Но 3 июля 1849 г. республика пала; республиканские учреждения были разгромлены, многие деятели республики и ее защитники либо погибли в боях, либо подверглись репрессиям, либо были вынуждены эмигрировать. На иностранных штыках была восстановлена власть папы, и вплоть до сентября 1870 г. Папская область оставалась, подобно Неаполитанскому королевству, средоточием реакции. 22 августа 1849 г., пережив ужасы многомесячной блокады и непрерывных боев, пала Венеция.

Так завершился важный этап Рисорджименто, в котором причудливо переплелись многообразные формы борьбы: военные действия регулярных сил и добровольческих соединений гарибальдийского типа, конституционные реформы и функционирование парламентских институтов — с элементами революционной диктатуры, дипломатические маневры и вмешательство в итальянские события иностранных интервентов. События 1848–1849 гг. обусловили крах неогвельфистских иллюзий о возможности обрести в лице римского первосвященника авторитетного лидера борьбы за независимость и объединение страны, поскольку Пий IX недвусмысленно переметнулся на сторону реакционного лагеря, усилив позиции последнего. В ходе революционных потрясений выявилось упорное соперничество либеральных и революционно-демократических сил за руководящую роль в борьбе за независимость и объединение страны, но одновременно произошло некоторое сближение их позиций в признании этой главной цели при серьезных расхождениях в вопросе о методах и формах ее достижения. Как и на предыдущих этапах Рисорджименто, инициаторам борьбы не удалось привести в движение основные массы населения страны, разочарованные в своих надеждах на удовлетворение насущных социальных чаяний. Главной ареной борьбы оставались городские центры, а ее социальной базой — городское население, включая состоятельные и образованные слои, учащуюся молодежь, мелких предпринимателей и ремесленников, часть социальных низов в лице рабочих, прислуги и т. п. Крестьянство в массе своей участвовало в революционных событиях спорадически, быстро переходя от повстанческих настроений к апатии, что сыграло немаловажную роль в исходе борьбы за реформы, независимость и демократические преобразования