От прощания до встречи

ОТ ПРОЩАНИЯ ДО ВСТРЕЧИ Рассказ

Девин вышел на верхнюю палубу, и взгляд его невольно привлекла панорама города.

Таллин… Этот город он увидел впервые год назад. Такая же тяжкая стояла жара, а на душе, помнилось, было легко и радостно. Город тогда только что избавился от буржуйских порядков, и древние улицы пестрели нарядными платьями, светились юными улыбками. Из множества девичьих улыбок в память ему вошла и навечно там закрепилась одна. Больше ему и не надо было. Стоило только шевельнуть краешком памяти, как эта улыбка оживала, и поглупевшее сердце, на миг замерев, вприпрыжку бежало ей навстречу.

Интересный город: древний, строгий, а в памяти держался девичьей улыбкой.

Это было год назад, а теперь к городу с трех сторон подступали немцы. Девин не стратег, он рядовой радист-краснофлотец, но на третьем месяце войны и ему стало ясно, что судьба Таллина предрешена. Как это ни горько, а придется его оставить, как уже оставили немало других городов. На помощь армейским батальонам посланы были морские бригады, они-то, по флотским слухам, и сдерживали натиск противника. Видимо, им стало невмоготу, коль потребовалась новая бригада.

На утренней поверке лейтенант Жичин спросил, кто хотел бы добровольно пойти в эту бригаду. Девин подумал, что ему сам бог велел отозваться первым, и спокойно шагнул вперед. К нему присоединились еще двое. Лейтенант пытливо оглядел храбрую троицу и остановился на нем, на Девине. Командир не объяснил свой выбор, но Девин был хорошим стрелком, и причину все усмотрели в этом. Что ж, пусть будет так, решил Девин.

Через час подойдет катер, и он отправится на берег, а пока…

Получив разрешение, он поднялся на сигнальный мостик. Отсюда и город хорошо виден, и, конечно, весь корабль. С кораблем он вскоре распрощается, и никто, наверное, не сможет ему сказать, встретятся ли они вновь. Никто, разве только сам он, сам. Сейчас надо полагаться на себя. На свою силу, на смекалку, на уменье без промаха стрелять.

Город раскинулся по берегам двух заливов, разделенных длинным полуостровом, мрачноватый средневековый город. Хорошая голова была у человека, облюбовавшего это место. Думала, надо полагать, о надежной жизни. Башни и крепостные стены появились потом, их вершители не раз, наверное, добрым словом вспоминали ту голову. Над старым городом недвижно висела легкая дымка, почти касаясь верхушки Длинного Германа. Этим смешливым именем эстонцы нарекли высоченную башню, венчавшую замок Тоомаса, самое, пожалуй, примечательное сооружение Вышгорода. Дымка простиралась и на Нижний город, доводившийся Вышгороду близким родственником и соседом. Вглядевшись повнимательнее, Девин различил главную площадь (название ее, как ни старался, вспомнить не мог), нашел приметную башню со шпилем, на котором возвышался Старый Тоомас, и даже, как ему показалось, угадал узкие улочки вокруг площади.

Когда бы не та памятная улыбка, остановившая его быстрый шаг по узкой улице рядом с площадью, Девин сейчас не разглядел бы в городе ничего волнующего, и Таллин был бы для него обыкновенным городом, как сотни других. Все пошло с этой улыбки. Шел он по улице, шел, по обыкновению, быстро, хотя спешки особой и не было, командирское задание он исправно выполнил и часа два-три мог погулять по городу. Мог, но что за гулянье в одиночку? Словом не с кем перекинуться. Он уже направил стопы на свой учебный корабль и вдруг заметил эту загадочную улыбку. Такая в ней была сила, что Девин помимо своей воли замедлил шаг и остановился. Перед ним стояла девушка и с откровенным любопытством разглядывала его. Синие глаза светились веселой девичьей тайной. Девину подумалось, что девушка, наверное, где-нибудь его видела и теперь хотела, чтоб он ее вспомнил.

— Здравствуйте, — сказал он, напрягая память и все больше убеждаясь, что видит ее впервые.

— Стравствуйте, — ответила девушка, усилив свое приветствие легким кивком и изящным книксеном. Книксен был Девину в диковинку, и он слегка смутился.

— Мы с вами где-нибудь встречались? — спросил он.

— Я не снаю. Тумаю, что нет. — Ее мягкий акцент был так мил и так шел к ее мягкому взгляду, к нежному привлекательному лицу, тронутому легким загаром, что Девин не представлял себе, как он теперь с ней расстанется.

— Вы прошлым летом в Ленинграде не были? В Эрмитаже?

— Не-ет… — Она покачала головой. — А вы мошете коворить чуть медленно?

— Конечно, могу! Мне почудилось, что я вас в Эрмитаже видел. И вообще, кажется мне, я знаю вас давно-давно.

— О-о, это хорошо. Это не так, но это все равно хорошо.

Они глядели друг на друга и улыбались. И тот, и другая высокие, ладные, она в белом летнем платье, он в белой форменке с голубым воротником.

— Я уже три лета учусь русскому языку. Как увитела русского моряка, с ратостью потумала: вот случай поковорить по-русски. Только не снала как… Мы веть не снакомы.

— О-о, за этим дело не станет. Меня зовут Андрей. Андрей Девин. — Он весело протянул ей руку.

— А я — Ютта. Ютта Паас.

Он так сжал ей руку, что Ютта невольно ойкнула.

— Больно? Я вроде чуть-чуть и дотронулся.

— Ну и чуть-чуть… — вымолвила она, сжимая и разжимая онемевшие пальцы. — У вас не рука, а ру-чи-ща.

— Я же не девушка.

— Это, мешту прочим, витно с первого всклята.

Девин заулыбался, расцвел. Всем, всем по душе ему была эта девушка. И стать у нее завидная, и улыбка душевная, и акцент милее не придумаешь. Так бы и стоял около нее, так бы и слушал да любовался.

— Мы стоим стесь, наверное, целый час, как клупые сумасшедшие люти. Не хотите ли посмотреть коротские улицы, площати?

— Конечно, хочу! — воскликнул Девин. — Я же всего второй раз в городе!

— Каким временем вы располагаете?

— Часа два еще есть.

И они пошли. Узкая улочка вывела их на площадь. Ютта заставила его несколько раз повторить название площади, он охотно повторял, а через год никак не мог вспомнить. Зато башню со Старым Тоомасом запомнил хорошо. На площади стояло старинное двухэтажное здание ратуши, широкое, приземистое, сработанное на века. Красоты в нем никакой не было, а вот башня над ним привела Девина в изумление. Она была стройна и изящна, вверх возносилась легко, свободно; казалось, она парила над площадью и вместе со своим шпилем и прикованной к нему фигурой старого воина готова была в любой миг оторваться от земли и взлететь в небо.

— Это Старый Тоомас, — сказала Ютта, кивая на вознесенного вверх металлического воина с флагом в руке и с мечом за поясом. — Наш страж и защитник.

Этой башней и Старым Тоомасом Девин потом любовался не однажды. Вернувшись на корабль, он рассказал своему командиру о встрече с синеглазой Юттой, о ее ласковой улыбке, о бархатном акценте, и командир, приняв близко к сердцу душевное состояние моряка-радиста, старался при первой же возможности отпускать его в город.

В одну из последних встреч, должно быть предчувствуя скорую разлуку, Ютта с тревогой заговорила о войне. По ее словам, она бы не повела об этом речь, когда б разговоры о фашистской угрозе не слышались в городе на каждом шагу. Ей захотелось узнать, что по этому поводу думает русский воин. Девин не собирался расстраивать юную эстонку, успевшую за какую-то неделю прочно поселиться в его сердце, но и лукавить он не мог. Он сказал ей, нахмурившись, что от фашистов можно ожидать самого худшего и что надо себя к этому готовить. В эту минуту они проходили мимо городской ратуши, и Ютта остановила его. Запрокинув голову и подняв глаза на Старого Тоомаса, она тихо промолвила, что одним старым мечом с фашистами, наверное, долго не навоюешь. Девин принялся успокаивать ее. Она долго его слушала, внимая каждому слову, потом улыбнулась и сказала не то в шутку, не то всерьез, что ей теперь не страшно: у нее есть Молодой Андрей и не с мечом старым, а с пушками и танками, с кораблями и самолетами. Она до того ладно это сказала, что Девин и сейчас, год спустя, помнил каждое слово и каждый его оттенок.

Он попросил у дружка-сигнальщика бинокль и еще раз прошелся не спеша по знакомым местам города. Цейсовские стекла так высветлили их и высвежили в его памяти, что на минуту он ощутил себя там, в городе, и ему вроде бы прояснился утренний его шаг вперед, в неведомую морскую бригаду.

Левее Старого Тоомаса из высокого дома валил густой черный дым. Не иначе, как фашистская бомба сработала. Горькие дымы тянулись вверх и в других местах города.

Подошла пора окинуть взором родной корабль. Бинокль был не нужен, и Девин вернул его сигнальщику. С мостика крейсер смотрелся, пожалуй, лучше, чем из любой другой точки, отсюда хорошо были видны все его достоинства и прежде всего сочетание строгого изящества линий с внушительной боевой мощью. Корпус корабля и палубные надстройки, поднятые вверх на прочной металлической треноге, орудийные башни главного калибра и торпедные аппараты, зенитные батареи и крупнокалиберные пулеметы — все было выдержано в самых ладных пропорциях, необходимых для успешного боя. Будь Девин инженером-оружейником или кораблестроителем, он, возможно, придумал бы что-либо получше, но рядовому краснофлотцу-радисту крейсер казался верхом совершенства.

Поднявшись в полукруглый и довольно просторный по корабельным понятиям пост наблюдения за подлодками, он обвел взглядом большой таллинский рейд, вместивший десятки разнокалиберных транспортов и боевых кораблей. С грустью подумал, что все они скоро возьмут курс на восток.

— Посиди, Андрюха, — пригласил его бойкий сормович Костя Кривопалов, кивнув на высокий круглый табурет, — в ногах правды немного да и табуреты такие встречаются лишь в роскошных барах. Понял? Или, скажешь, бывал в этих барах и знаешь их наперечет?

— Нет, не знаю. Зашел к тебе поучиться, — съязвил Девин.

— Вот это ты сделал правильно, — сказал Костя, не моргнув глазом. — Года два назад в Сингапуре сидели мы с Колей Матушкиным на таких же вот круглых подзадниках в одном барственном заведении, потягивали холодное пивцо с подсоленными орешками…

— Во-первых, не с орешками, — перебил его Коля Матушкин, — а с воблой, во-вторых, не в Сингапуре, а в Петергофе, в-третьих, не в баре, а в буфете городского парка, в-четвертых, не сидели мы, а стояли, оглядываясь по сторонам, боялись, как бы не нарваться на патруль, а в-пятых…

— Некогда мне, братцы! — взмолился Девин. — Хорошо с вами, но некогда. Через полчаса отправляюсь на берег, в морскую бригаду.

Разбитной сормович не удивился словам Девина — за несколько недель войны он отучился чему-либо удивляться, — но взгляд на радисте задержал дольше обычного.

— Тем паче присядь, — сказал он тихо.

Девин на минуту присел и спешно с ними распрощался. Обошел палубу, потрогал башенную броню, спустился в радиорубку. Верные друзья-товарищи проводили его молча, а чувства свои вложили в крепкие рукопожатия. Лишь лейтенант Жичин, его командир, дойдя вместе с ним до трапа, обнял его и сказал на прощанье:

— Мы тебя ждем, Андрей. До скорого возвращения.

На катере его дожидались десятка три таких же, как он, краснофлотцев и мичман-зенитчик Лобода. Приглядевшись к ним, Девин обрадовался: почти всех ребят он знал по именам, а кое-кого и по ухватке флотской, по характеру. С борта спустился старшина второй статьи Медведев, командир пулеметного расчета, и катер, отвалив от корабля, взял курс к берегу. Первые минуты все хлопцы, как завороженные, не отрывали глаз от красавца крейсера, ставшего для них родным домом. Скоро ли они теперь вернутся в этот дом и вернутся ли? Не на прогулку послали их и не в культпоход, мало ли что может случиться.

— Хватит, хлопцы, пора смотреть на берег, — сказал мичман Лобода, хотя и ему нелегко было отвести взгляд от корабля. Может быть, даже труднее: он пришел на крейсер раньше всех, еще до спуска на воду. — Кто знает город?

— Я немножко знаю, — ответил Девин. — Год назад приходилось бывать. Но знаю только старую часть: Вышгород, Нижний город.

— Это уже что-то. Будешь пока при мне.

— Хорошо бы не разъединять нас, товарищ мичман, — сказал старшина Медведев, переводя взгляд с одного хлопца на другого. — Наша команда — готовый взвод. Знаем друг друга, умеем кое-что. В прошлогодней финской кампании довелось мне хватить лиха в отряде, собранном с бора по сосенке. Первый раз видели друг друга, ни имен не знали, ни кто на что горазд. Мо-ро-ка!

— Будем вместе, — ответил мичман.

Корабль остался далеко за кормой, взгляды моряков теперь были обращены на город. Почти всем он был незнаком, старый нерусский город. Что их там ждет? Они пока знали мало: подступы к городу захватил враг, и врага оттуда следовало выбить. Это их задача. Ничего иного они не ведали.

На берегу разобрались, построились, и мичман повел их к штабу, где намечался сбор, бригады. Девин шел рядом с мичманом и указывал кратчайший путь. С юга и с запада доносился цепкий запах гари. Год назад на улицах кипела жизнь, сейчас они были пустынны, и это внушало тревогу. Не доходя крепостной стены, Девин кивнул на широченную невысокую башню и сказал мичману, что эстонцы назвали ее Толстой Маргаритой. Необычное название вызвало у мичмана улыбку.

— Хлопцы, знаете ли вы, как зовут эту башню, что присела перед вашими глазами? Ее зовут Толстой Маргаритой.

Мичман своего добился: его улыбка передалась хлопцам.

— Похо-ожа, — сказал из строя старшина Медведев.

— На кого похожа?

— На одну Маргариту, с которой я раза три пировал. Только моя была помоложе и помягче.

Улыбки уступили место смеху, волной пробежавшему по строю. На улице из-за башни появился незнакомый капитан.

— Разгово-орчики! — крикнул мичман.

Смех утих, но, когда капитан остался позади, возобновился еще дружнее.

В штабе оставались недолго. Мичман предполагал, что на исходные позиции бригада двинется единым строем, но командование рассудило по-иному. Опасаясь вражеских лазутчиков, оно стремилось занять позиции незаметно, небольшими подразделениями. Пока взвод получал оружие и боеприпасы, мичман представился командиру роты, и они детально проработали приказ на ближайшие сутки.

И вновь Девину пришлось стать поводырем. По городу шли двумя группами, впереди Девин и мичман, замыкал взвод старшина Медведев. На поворотах останавливались, чтоб мичман мог окинуть взглядом свое воинство и предупредить о другом направлении. Не нравилось мичману это нестроевое шествие, и он клял на чем свет стоит предполагаемых лазутчиков, а чтоб хоть немножко успокоить себя, приговаривал:

— Это тебе не Ленинград, не Москва, здесь, поди, и без лазутчиков враг на враге сидит: советской-то власти без году неделя.

Девину тоже был не по душе беспорядочный шаг корабельного воинства, не вязался он с флотской формой. Будто стадо брело по городу, а не взвод военморов. Лишний повод позлорадствовать врагам.

Старый город они прошли довольно благополучно, если не считать привязчивого запаха гари, а потом изрядно поплутали, хотя в штабе мичману вручили толковую схему городских предместий. На позицию добрались лишь к вечеру, когда уже стемнело. Наскоро перекусив, прилегли отдохнуть.

Рядом с Девиным оказались старшина Медведев и комендор-зенитчик Петя Петухов, известный на весь корабль шутник и балагур.

— Ноги-то гудуть? — спросил старшина.

— Гудуть, будь они неладны, — ответил Петухов. — Как тяжелые провода.

— Скажешь тоже — про-во-да! Ты шутником-то родился, что ль?

— Нет, по нужде стал. Смеялись надо мной: Петя-Петушок да Петя-Петушок, я разозлился и сам стал смеяться.

— Ты молодец.

— Нет, не молодец. С девками у меня что-то не ладится.

— Ха-а, да я тебя запросто научу. Выгоним вот немцев…

— Не научишь. На них, на девок, надо разозлиться, а я не могу. Шибко их люблю.

— Да-а, — вздохнул старшина Медведев. — Тогда, конечно, другое дело.

— То-то и оно.

— Хватит вам! — прикрикнул из угла мичман. — Завтра чуть свет в бой, дайте людям поспать.

Сквозь дрему Девин услышал, как мичмана Лободу позвали к командиру батальона. Не думал он и не гадал, что через час к комбату потребуют и его. Нарушителем сладкого сна оказался старшина Медведев.

— Андрей, проснись, — полушепотом говорил старшина, тормоша его. — Нас вызывают к командиру батальона. Тебя, Петю-Петушка и меня. Вставай, вставай.

Комбат был краток: требовалось разведать огневые точки противника и к шести часам утра доложить координаты. По предложению мичмана в группу включены старшина Медведев и краснофлотцы Девин и Петухов. На сборы отводилось двадцать минут.

До немцев добирались целую вечность: сперва вкрадчивым шагом, потом ползком, по-пластунски. Крепким орешком стала вторая половина пути: на корабле, конечно, никто из них не ползал, пришлось вспоминать кронштадтский учебный отряд, а на одном воспоминании, без практики, далеко не уползешь. Мысленно чертыхаясь и кляня себя последними словами за плевое отношение к строевым и тактическим занятиям в школе — полагали, что на корабле все это ни к чему, — они с грехом пополам доползли до редкого кустарника, единственного более или менее надежного ориентира. Отсюда было рукой подать до немецких позиций. Отдышавшись, шепотом обсудили план дальнейших действий.

От кустарника поползли порознь. Стояла такая тишина, будто войны и в помине не было. Воздух наполнялся дрожащей синевой. К фашистским окопам подползли почти одновременно. Замерли. В предрассветной тишине послышались вдруг приглушенные немецкие голоса.

«Неужели заметили? — подумал Девин и невольно скосил глаза вправо, в сторону старшины Медведева. — Он-то, интересно, слышит?»

Медведев слышал и едва сдерживал волнение. Может быть, даже хорошо, что не спят, думал он, скорее откроют огонь. Что ж — к делу. Он не спеша приладил автомат и одну за другой выпустил три очереди. Тотчас же отполз в сторону.

В окопах зашумели, закричали, раздались команды.

Девин услышал три отрывистые очереди слева — это стрелял Петухов. Следом за ним две длинные очереди послал в окоп старшина Медведев, а через минуту их повторил Петухов. Все шло, как было задумано.

Подходила его минута. Девин должен был засечь огневые точки и отметить их на карте. Где они, эти точки? Медлят что-то немцы, уже не разгадали ли их план?

Нет, не разгадали. Чуть справа от Девина, почти рядом с Медведевым застрочил крупнокалиберный пулемет. Едва Девин нанес отметку на карте, раздались два взрыва, и пулемет смолк. Он поднял глаза и увидел Медведева, ползущего к пулемету. Но в тот же миг увидел он и немца, длинного, неуклюжего немца, перебегавшего к пулемету из соседнего окопа. Руки Девина сами вскинули винтовку. Через оптический прицел немец был хорошо виден, хотя летний рассвет только еще занимался. Девин ожидал, когда длинный фриц поднимется к очередной перебежке. Теперь только бы не подвел прицел. Винтовка новая, не пристрелянная. Уловив момент, он выстрелил. Немец упал, едва успев подняться. По примеру Медведева Девин поспешил отползти в сторону. Рядом оказался бугорок с низким трухлявым пнем, за ним он и укрылся. Невдалеке слева, там, где по предположению Девина был Петухов, громыхнул орудийный залп. В прицел винтовки, теперь уже проверенной, он разглядел дымившийся ствол небольшой пушки. Сделав отметку на карте, продолжал наблюдать. Из пушки пальнули еще раз, и почти в то же мгновенье Девин услышал мощный спаренный взрыв. Не иначе, как Петухов, подумал он. Связку гранат пустил в ход. Но где же сам Петухов? Не видно Петушка, как Девин ни всматривался.

— Ко мне-е! — раздался голос старшины Медведева. — Живо ко мне!

Девин пополз, но тотчас же был остановлен автоматной очередью. За одной последовала другая, третья… Прислушавшись, он сообразил: стрельба шла около замолчавшей пушки. Что там? Не сумев ничего разглядеть, пополз к Медведеву. От росы брюки и фланелевая форменка вымокли и липли к телу. Это еще куда ни шло, не испортить бы винтовку, гранаты.

— Что с пушкой? — спросил старшина, едва Девин подполз.

— Засек, отметил на карте.

— Это я и сам знаю. Гранаты бросал Петухов?

— Думаю, что да. После взрыва там была перестрелка.

— Слыхал. Помоги развернуть пулемет.

Вдвоем они довольно быстро приладили пулемет в обратную сторону, и потный старшина шумно вздохнул. В сторонке на дне окопа лежали лицом к лицу два немца. Перехватив взгляд Девина, старшина сказал:

— Этих я уложил рядышком, как братьев, а вот три живых фрица как в воду канули. То ли прячутся где-то поблизости либо драпанули. А того долговязого кто ухлопал? Ты, что ли? Тебе не стрелять велено, а следить за огневыми точками.

— Точек-то всего две, и, кажется, обе теперь наши.

— Чтоб тебе не казалось, дуй сейчас к пушке и помогай Петуху. Хорошо бы ее против немцев повернуть. Погляди, как там и что, — он взглянул на часы, — и прямым ходом к комбату.

— Немцы! — сказал Девин, указывая на серые фигурки впереди. Они были еще далеко, а об осторожности не забывали, приближались короткими перебежками. Старшина спокойно достал гранаты, положил их рядом с пулеметом. Так же спокойно приготовил автомат.

— С богом, Андрей, я здесь один управлюсь. Посмотри, сколько у меня смерти на фрицев приготовлено. Пошел!

Девин кинулся к пушке и подоспел в самую пору. Петухов и коренастый рыжий немец вцепились один в другого мертвой хваткой и лежали недвижно.

— Петя! — крикнул Девин. — Ты жив?

Ни Петя, ни немец не отозвались. Девин попытался разжать цепкие пальцы фашиста — не получилось. Хотел ударить его прикладом, уже замахнулся, но в последний миг передумал, опасаясь сбить прицел. Собрав все силы, Девин все-таки оторвал немца от Петухова и вдруг услышал сердитый окрик:

— Не тронь, я должен доконать его сам!

— Перестань, он уже готов, — сказал Девин.

— Да? — Петухов приподнялся на локоть и долго, пытливо всматривался в немца. — И вправду готов. — Глаза его расширились, заблестели. Он вскочил и обнял Девина.

— Андрей, я ведь троих уложил. Слышишь, за одно утро — троих! Двух гранатами, а этого… Собственными руками.

— Хватит, Петух, — оборвал его Девин. — Немцы в контратаку пошли, старшина один у пулемета. Пушку нельзя повернуть?

— Пушку заклинило, но это не важно. Я сейчас без пушки перебью их целый взвод.

— Успокойся, Петух. — Девин оглядел его и заметил на виске сгусток крови. — Ты ранен?

— Нет, это царапина, фриц железкой задел.

— Слушай, Петух, надо помочь старшине. Он один, а на него немцы идут, десятка два, не меньше.

— У него сегодня день рождения.

— Тем более. Надо либо к нему пробраться, либо здесь найти укромное место, чтоб поддержать его огоньком добрым. Мне приказано вернуться и доложить обо всем комбату. Мы втроем шестерых уложили, а если пойдет вся бригада…

— О чем разговор? — Петухов уже проверял автомат. — Пулей к комбату и назад. А фрицев мы встретим, мы их, гадов, встретим по-нашему, по-флотски. Мне теперь сам черт не страшен.

У Девина такой лихой уверенности в себе не было, и он откровенно позавидовал Петухову. Мелькнула в голове заманчивая мысль, но сейчас было не до нее. Сейчас — в путь, в обратный путь к командиру батальона. Он уже не полз, а форсировал свои версты стремительными перебежками. Добрый бросок, камнем наземь, рывок в сторону, минутный передых, и все заново. Довольно скоро пришло дыхание, высветился ритм, и дело двигалось. Иногда он сбивался с ритма — мешала стрельба позади. То слышались короткие гулкие очереди пулемета, то отрывисто и сухо строчил автомат. Гранаты еще в ход не пошли, стало быть, немцы не приблизились.

Стрельбу слышал не только Девин. Командир батальона, как только развиднелось, послал на помощь разведчикам взвод мичмана Лободы, приказав вести тщательное наблюдение. В случае необходимости взвод должен обеспечить отход разведчиков огневым прикрытием.

Девина встретили на полпути. Выслушав его доклад, мичман послал связного с донесением комбату, а взводу приказал короткими перебежками двигаться вперед. Добавил, что перебежки Девина были образцовыми и что всем надобно брать с него пример.

Девин был смущен, когда узнал, что весь взвод наблюдал за его передвижением.

— Если б я знал, я постарался бы, — сказал он.

— Если б старался, так ладно, пожалуй, и не получилось бы. — Мичман оглядел его, положил на плечо руку. — По всем правилам, тебе бы передых сделать… Только где сейчас отдохнешь?

— После войны, товарищ мичман.

— Да-а… — Мичман задумался. — Теперь только после войны.

— У старшины Медведева сегодня день рождения, — обронил Девин.

— Да-а? — удивился мичман. — Тогда надо поспешить. Давай и мы с тобой двинемся.

Мичман окинул взглядом зеленую луговину с мелькавшими по ней фигурками бойцов-краснофлотцев и побежал. Девин кинулся за ним следом.

Немецкий окоп встретил их печальной вестью — был тяжело ранен Петухов. Его уже начали перевязывать, когда подошел Девин. Первая живая кровь оказалась особенно тягостной. С йодом и бинтами суетились двое, а четыре пары глаз смотрели на Петухова молча и растерянно. Война шла уже третий месяц, корабли стреляли по фашистам едва ли не каждый день, но никто из ребят еще не видел ни живого немца, ни своей крови.

— Что ж вы пригорюнились? — спросил Петухов, переводя взгляд с одного на другого. — Неужели шестерка фрицев не стоит одного моего плеча? Что молчите?

— Плечо твое дороже, — ответил Девин и вновь позавидовал Петухову. Ему же, дьяволу, больно, а он хоть бы что, опять за свои шутки. Откуда у него прыть такая? Что ни говори, а голыми руками, один на один…

— Не-ет, Андрей, — возразил Петухов. — Шестеро-то лежат и не встанут. А плечо заживет и какой-нибудь Маргарите опорой будет. А до Маргариты мы с тобой еще не одну дюжину уложим.

Петухова отправили в тыл, и взвод взялся за лопаты: на случай фашистской контратаки надо было как следует закрепиться. Не флотское это дело — копать лопатой землю, — но иного пути у них не было.

Героем утра был старшина Медведев. В его мудрых руках немецкий крупнокалиберный пулемет сотворил чудо: сорвал контратаку своих бывших хозяев. Увидев Девина, заулыбался, кинулся обнимать.

— Как ты здесь? — спросил Девин.

— Поря-адок! Главное не дрейфить. Они как собаки: бросаются, когда их боятся.

— Сколько уложил?

— Не считал, некогда было. С десяток, должно быть, наберется. Может, побольше. Петух молодец, он так здорово поддержал. Они уже стали обходить как раз с его стороны, а он им одну очередь, другую. Да так спокойно, так ловко, в самую точку. Ну, я ему конечно тоже помог, когда они на него навалились.

— Отправили его, — сказал Девин.

— Куда?

— В тыл. Ты разве не знаешь, что он ранен?

— Кто? Петух? Ранен?

— В плечо. Он пушку вывел из строя и шестерых фрицев уложил.

Ранение Петухова расстроило старшину.

— В плечо, говоришь? Сильно?

— Навылет. В крови весь, а смеялся, шутил.

— Он и умирать будет с шуткой, такой человек. Не-ет, фрицы, Петуха мы вам не простим!

И не простили. Как только батальон подошел, ринулись в атаку. Не сломя голову, не оравой, как иной раз бывало в других бригадах, а по всем правилам матушки-пехоты. Вторую линию окопов прошли легко и почти без потерь. Немцев здесь было немного, поначалу они открыли беспорядочный огонь, а когда пригляделись и увидели превосходящие силы, предпочли отступить.

Главный бой разгорелся к вечеру. Немцам удалось подтянуть минометы, и во избежание неоправданных потерь комбат приостановил атаку. Самую верную помощь батальону могли бы оказать сейчас самолеты, но их не было. Весьма кстати пришелся бы и артиллерийский огонь. Дюжина точных залпов — и от минометов осталось бы мокрое место. Связаться со штабом, сообщить координаты, и корабельные гостинцы не замедлят пожаловать. Теоретически это не сложно, а вот на деле… Рискованно. Малейшая неточность — и снаряды могут посыпаться на свои позиции. Отвести батальон назад, в окопы? Риск, конечно, уменьшится, но и пыл наступательный у бойцов поубавится.

Комбат решился на отвлекающий маневр. Роте, находившейся во втором эшелоне, было приказано немедленно начать обход вражеских позиций. Тем временем в других ротах готовились специальные группы бойцов по уничтожению или захвату минометов. На группу по миномету. Одну из групп возглавил старшина Медведев, первым своим помощником он выбрал Девина.

— Мы с тобой за Петуха должны с ними рассчитаться.

Ждать пришлось целый час, и весь он ушел на скрупулезный отбор и взвешивание самых разнообразных вариантов операции. Старшина оказался смелым и неистощимым выдумщиком, и Девин уверовал в успех.

Немцы тоже выжидали. Роту, пытавшуюся обойти их с фланга, они, конечно, заметили, но виду не подали. Огонь по ней открыли лишь в ту минуту, когда передовой взвод вклинился на стыке в их оборону. Огонь мощный, стреляло, должно быть, все, что могло стрелять: минометы, автоматы, пулеметы. Но в эту же минуту по немцам открыли огонь с фронта — огонь прикрытия, и стремительно ринулись к своим целям охотники за минометами. Первое время им никто не мешал, и двигались они очень быстро, но вскоре кто-то из немцев, видимо, спохватился.

В шквале огня Девин отчетливо различил две спокойные автоматные очереди и почувствовал: это по ним. Прижавшись к земле, он осторожно вглядывался из-под каски в немецкой окоп, пытаясь высмотреть автоматчика. Знал: старшина Медведев, залегший чуть впереди справа, делает то же самое. Ничего не увидев, подтянул винтовку, исподволь навел на окоп оптический прицел. Раздалась новая очередь, и Девин выстрелил.

— Вперед, по-пластунски! — скомандовал старшина и пополз. Девин за ним. Старшина полз ловко и быстро, держа курс на бугорок, разделявший два окопа.

Стрельба позади утихла, стало быть, роты во главе с командиром батальона двинулись вперед. Старшину Медведева это подстегнуло, и он пополз еще стремительнее. Совсем уже рядом заветный бугорок, на котором блестела пустая консервная банка, вот и банка полетела в сторону — ее отшвырнул автоматом Медведев.

— Гранаты! — скомандовал старшина, и две его лимонки полетели в правый окоп. Подползший Девин бросил гранаты в левый.

Взрывы гранат насторожили минометчиков. Один из них продолжал опускать в минометный ствол черную смерть, предназначенную атакующим балтийцам — Девину были видны лишь его руки, — другой же за бруствером окопчика изготовил автомат.

— Ты оставайся со своей оптикой здесь, а я буду обходить их справа, — сказал старшина. — Когда он повернет автомат на меня, ты в этот миг… — Он пополз, не договорив, зная, что Девину все ясно.

Старшина полз, а автоматчик не шевелился. Жив ли он? Из-за бруствера мелькнули руки, посылающие мину. Вторая мина полетела к друзьям-балтийцам. Сколько можно ждать? Не ударить ли ему по рукам, чтоб…

Нет, автоматчик был жив и здоров. Не торопясь, с дьявольской ухмылкой он разворачивал автомат на старшину Медведева. Открылся на мгновение его висок, и Девин выстрелил. Автомат свалился за бруствер, а тот, у кого он только что был в руках, сполз в окоп.

Оставались еще одни руки, Девин ждал их, не мигая и не дыша. Они должны появиться, эти наглые фашистские руки. Хотя бы затем, чтоб последний раз подержать мину. Девин не увидел, а почувствовал их за какую-то долю мгновения до того, как они взметнулись над бруствером, и полоснул по ним. Ему показалось, что руки задержались в воздухе чуть дольше обычного, и он выстрелил еще раз.

К минометному окопчику Девин и Медведев подползли почти одновременно. Один фриц, откинув голову, лежал без дыхания, другой тотчас же поднял руки. Девин пытливо оглядел их и увидел в правой кисти две сквозные раны. Двумя ручьями текла кровь.

— Забинтовать, что ль, ему? — спросил Девин.

— Некогда, — ответил старшина. — Пусть сам бинтует. — Достал из противогазной сумки бинт, протянул немцу. — На, бинтуй.

Немец что-то залопотал, кивая на свою сумку, лежавшую в углу окопчика. Ничего не поняв, Девин уставился на старшину.

— Ишь ты, — с усмешкой сказал старшина. — В сумке у него, видимо, свой бинт, нашего не хочет. — Он нагнулся и подал немцу его сумку. Тот поблагодарил, достал бинт, фляжку со шнапсом и приступил к делу. — Так и есть. — Старшина вновь усмехнулся. — Бинт не хочет, а землю чужую подавай.

У Девина была задумка схватиться с немцем один на один, без оружия, чтоб обрести полную веру в себя. Не будь немец ранен, он, наверное, схватился бы с ним. Придется отложить до следующей встречи. Он поведал свой план старшине и получил изрядный нагоняй.

— Выкинь из головы! — поучал старшина. — Много чести. Их, гадов, огнем надо косить, а руки поберечь на крайний случай, когда, кроме них, ничего не останется.

Под натиском балтийских рот немцы начали отходить. Сперва покидали окопы поодиночке, потом расхрабрились и повалили группами. Не до разговоров стало Девину и Медведеву. В отличие от друзей-балтийцев, наступавших с фронта и еще не достигших окопа, у них была отменная позиция: драпавшие немцы хорошо просматривались невооруженным глазом. Старшина Медведев первым делом связал руки раненому фашисту — на всякий случай, чтоб то и дело на него не оглядываться. Осмотревшись вокруг, развернул миномет, проверил автомат.

— На твоей совести одиночки, — сказал он Девину, — а я попытаюсь по группам, по группам… Из автомата не достану — миномет призову на помощь.

Началась охота, молчаливая, сосредоточенная охота на фашистов. Захудалый немецкий окопчик, наспех отрытый для стрельбы по морякам-балтийцам, обернулся против самих же немцев и стоил им по меньшей мере дюжины отборных солдат.

Девин и Медведев увлеклись стрельбой по отступавшим фрицам и не сразу заметили позади себя своего командира батальона. Тот лежал за бруствером окопчика и внимательно наблюдал за их действиями. Старшина Медведев, оглянувшись и на мгновение встретившись с ним взглядом, тотчас же развернул на него автомат, но в последний миг спохватился.

— Хоть бы окликнули, товарищ майор, — укоризненно сказал Медведев. — Мог бы ведь и пальнуть.

— Виноват, старшина, залюбовался, — ответил майор. — До чего же у вас четко все, деловито. Мне уже о вас докладывали, вот я и решил поглядеть. К награде вас представлю. Если б все наши бойцы действовали так, как вы двое, война уже кончилась бы. Молодцы. А это что? — Он кивнул на раненого немца. — Пленный? Пленного надо допросить. Шувалов, ко мне! Шувалов!

Старшина Медведев, полагая, что занятый ими окопчик вполне подходящ для допроса немца, попросил у майора разрешения двигаться вместе с Девиным вперед. Майор разрешил, но не сразу, а после того, как рядом с ним появился мичман Шувалов.

— Сфотографируйте этих балтийцев, — сказал он мичману, — и обоих в газету, как лучших тружеников ратного дела.

И минуты мичману не потребовалось, чтоб выполнить задание командира батальона. Он, видно, тоже был мастак в своем деле.

Выбравшись из окопа, Медведев оглянулся на немецкий миномет и жалостливо вздохнул. Комбат понял его без слов.

— Немца пленного допросим и подумаем, что делать с пленным оружием.

Старшина улыбнулся и заспешил вслед за Девиным. Перед ними усталыми перебежками двигались вперед друзья-балтийцы. На пути попадались убитые немецкие солдаты, на них не обращали внимания.

— Они хоть и убитые, а присматривать за ними надо, — сказал старшина. — Ненароком воскреснуть могут да пальнуть в затылок… Как ты думаешь, от фрица твоего раненого будет толк?

— Будет, — ответил Девин. — Он сообразительный. Другой бы на его месте зубами вцепился, а этот сразу руки вверх.

— Пожалуй, — согласился старшина. — Дай бог, чтоб он знал побольше.

Раненый фриц знал не так много, но кое-что из его сведений пригодилось. Флотский батальон довольно успешно, без больших потерь занял новый рубеж и закрепился, чтоб рано утром начать новую атаку. За день балтийцы продвинулись верст на семь, каждая верста и каждый час ценились в эти дни чрезвычайно дорого, и комбат был доволен. Старый воин видел: кроме тяжких верст бойцы обрели немалый опыт и, главное, уверенность в себе. К вечеру едва ли не каждый балтиец уяснил себе непреложно, что фрицев можно колотить не только на море.

На второй и на третий день дела шли еще лучше. Продвижение слегка замедлилось, зато потери у противника возросли. Были захвачены в целости и невредимости десятки пулеметов, орудий и минометов, сотни автоматов. Майор ломал голову, не зная, что с ними делать. На исходе четвертого дня в разгар боя, когда наступательный порыв достиг высшего накала, комбат получил приказ об отходе.

Зная обстановку, он ждал этого приказа с часу на час и все же не был готов к нему: ума не мог приложить, как остановить боевой пыл своих балтийцев, как повернуть его на столь же деловитый и осмотрительный отход, вызванный стратегической необходимостью. Он догадывался, что корабли Балтийского флота, вместе с ними десятки транспортов, груженных боевой техникой и другими ценностями, снялись либо вот-вот снимутся с якорей и возьмут курс на восток — в Кронштадт, в Ленинград. Бригада, как он понимал, дело свое сделала, выиграв время на сравнительно спокойную погрузку. Теперь перед командованием бригады и перед ним лично стояла другая задача: вывести из боя всех своих бойцов, скрытно отойти и посадить их на катера, которые должны ожидать их у таллинских причалов.

Остановить бой он не мог, его команду никто не услышал бы. Лучший выход из положения он видел в ожидании темноты, когда битва прекратится сама собой, тем паче что ждать оставалось совсем недолго. Через каких-нибудь полчаса он соберет командиров и все им скажет. Он скажет им, что трофейное оружие… Что же с ним делать, с этим оружием? С собой брать нельзя — неизвестно еще, что их ожидает у причалов. Вывести из строя… Да, вывести из строя, но так, чтобы немцы не сразу догадались об отходе. Какую-то часть оставить здесь, другую же взять с собой и разбросать по пути. Это ясно. Теперь надо решить, кто будет прикрывать отход, кого обречь… Самым надежным был, конечно, взвод моряков с крейсера. Все знают друг друга, одна семья. И уменья им не занимать, и стойкости. Как на подбор. Особо хороша эта пара: Медведев и Девин. Но они и сделали уже больше, чем кто-либо, грех обрекать их…

Под покровом темноты батальон начал отход. Тяжкое это дело — оставлять свою землю. Только отбили, только кровью своей завоевали и — оставлять. Без боя, без выстрела. Каким бы ни было оправдание, тяжесть оставалась тяжестью. Она давила, прижимала к земле и опустошала.

— Тебе не страшно? — спросил Девина старшина Медведев.

— Как-то все равно. Апатия.

— Мне тоже все равно, но это как раз и страшно.

— Давай лучше помолчим, Медведь. Не обижайся.

— Кака-ая обида…

Прикрывать отход батальона пришлось все-таки их взводу. Решение принял не комбат, а они сами. Майор предложил сформировать прикрытие из добровольцев. На вопрос мичмана Лободы о добровольцах ответил старшина Медведев.

— На мое разумение, — сказал он, — лучшего добровольца, чем наш взвод, в батальоне не найти. А может, и во всей бригаде.

— На мое тоже, — поддержал его мичман.

Согласились все. Не раздумывая, не обсуждая — слишком тяжек был приказ об отходе.

Взвод оставался на месте целые сутки. Те сутки, которые требовались батальону для более или менее благополучного возвращения в город. Рано утром мичман Лобода и старшина Медведев выбрали подходящие позиции для четырех минометов. Пригодились и два пулемета. Когда вражеское оружие было изготовлено к бою, мичман облегченно вздохнул.

— Теперь пусть идут, — сказал он. — Встречу им обеспечим достойную.

Но немцы не шли. Видимо, не знали и не догадывались об отходе батальона. В середине дня из-за кустарника в полуверсте от позиций появились три серые фигуры, по ним тотчас же пальнули из минометов. Фашисты скрылись и больше их не видели.

Готовясь к отходу, мичман разбил взвод на вахты: одна вахта несет дежурство, другая — бодрствует и отдыхает, третья — спит. К ночи успели отдохнуть все. Перед отходом выпустили по вражеским позициям остатки мин и вывели из строя все немецкое оружие.

За ночь прошли полпути. Кое-где — то слева, то справа — слышалась иногда стрельба, но она лишь подстегивала балтийцев. Несколько хлопцев обрели синяки и ссадины от паденья, у остальных все было в порядке.

С восходом солнца пришлось идти осмотрительнее, и движение замедлилось. Вечером на подходе к городу нежданно-негаданно столкнулись с немецкими автоматчиками. Фашистов было немного, не больше десятка, но они укрылись за садовой изгородью и первыми открыли огонь… Три балтийца рухнули навзничь, не поняв даже, откуда стреляют.

— Ложись! — скомандовал мичман.

Залегли, осмотрелись. Раньше всех суть дела схватил старшина Медведев.

— Обходить! — крикнул он мичману. — С двух сторон.

Приказав Девину наблюдать и в случае надобности прикрыть оптическим огоньком, старшина отполз немного назад и по меже за картофельной ботвой ринулся вправо. За изгородью, в правом углу сада виднелось из-за деревьев кирпичное строение с двускатной крышей, к нему старшина и устремился. Мичман послал ему вдогонку четырех бойцов, а сам во главе другой группы пополз влево. Кто-то из немцев заметил мичмана и дал две короткие очереди. Девин ждал третью, чтоб выстрелить наверняка, и она последовала, эта третья и последняя очередь излишне зоркого фашистского автоматчика.

Немцев смяли и уничтожили всех до единого.

Взвод возвратился в город с потерями: двое было ранено, шестеро убито.

До гавани мичман приказал добираться небольшими группами, соблюдая предельную осторожность. Девин и старшина Медведев шли вдвоем. Долго шли молча, думая свои думы. То тут, то там рвались снаряды. В старом городе взметнулось пламя и высветило красный флаг на Длинном Германе. Прошли мимо городской ратуши, свернули на узкую улицу, перегороженную бревнами с колючей проволокой. Три дня назад баррикад еще не было, а сейчас… Как из-под земли выросли два бойца, проверили документы.

— Я смотрю во все глаза, а за дорогой не слежу, — тихо сказал старшина. — Полагаюсь на тебя.

— Да, да, — ответил Девин. — Теперь уж недалеко. — Он вдруг остановился и взял старшину за руку. — Слушай, Медведь, мне надо на минутку зайти в один дом. На одну минуту. Это совсем рядом. Девушка там живет. Ютта. Золото, а не девушка. Понимаешь? Красивая, добрая. Год назад познакомились, письма друг другу писали. На одну минуту. Когда теперь увидимся?

— Пойдем, — спокойно сказал старшина. — Или ты хочешь один?

— Нет, нет, вдвоем лучше.

Они подошли к дому, и Девин оробел.

— Здесь? — спросил старшина.

— Здесь, на втором этаже.

— Ты дома-то у нее бывал?

— Нет, не бывал, но знаю.

— Пойдем, побываешь.

— Боюсь.

— Что боишься-то? Не съедят же.

Из подъезда вышла девушка, увидела их, испуганно отшатнулась. И не мудрено: в сумеречном безмолвии перед ней стояли два рослых флотских парня — один с винтовкой, другой с автоматом. Вглядевшись в них попристальнее, девушка вскинула руки.

— Андре-ей? — спросила она оторопевшим голосом.

— Да, да, я Андрей, — поспешно ответил Девин, — Где Ютта?

Девушка опустила руки, шагнула назад.

— Ютта здесь… дома… Идемте.

Они вошли за ней в подъезд, перед лестницей девушка остановилась.

— Я должна сказать… Ютту вы сейчас увидите… Она ранена… Шла по улице, кто-то выстрелил…

— Ну идемте же! — заторопил ее Девин.

— Сейчас пойдем… Скажу всю правду: она уже… не живая.

— Как это не живая?

— Отец пошел к похоронщику.

Девин слушал ее и никак не мог взять в толк… Юная Ютта и вдруг… Здесь же город — не фронт. И немцев пока нет. А вдруг эта девушка шутит? Вроде Петухова или Медведева? Не-ет, не должна. Так не шутят.

— Когда это случилось?

— Вчера случилось. Идемте.

Шаги по лестнице, медленные, тягучие, отдавались в ушах Девина гулкой болью.

Ютта лежала на тахте, освещенная голубой настольной лампой. Раскинутые на подушке длинные светлые волосы обрамляли прекрасное девичье лицо. Девин передал старшине каску, винтовку, подошел к тахте. Ноги помимо его воли подогнулись, и он встал на колени, склонив голову. В ощущениях его перемешались боль, пустота, усталость. Давно ли строили они с Юттой планы — один лучше другого, — и вот… За что, за что им такое наказание? Должны же быть какие-то силы… Надо же кому-то ведать справедливостью…

Он в упор, не мигая, смотрел на Ютту, и ему казалось порой, что она вот-вот откроет глаза. Откроет, улыбнется, протянет руку…

На плечо ему опустилась рука и он услышал тихий, но настойчивый голос девушки.

— Вам надо спешить, можете опоздать.

Девин очнулся, но понять как следует ее слова не мог.

— Надо торопиться, — повторила девушка. — Могут уйти последние корабли. Я знаю.

Девин наклонился, поцеловал Ютту, встал. Последний взгляд, чтоб навеки запечатлеть в памяти прекрасное юное лицо, низкий поклон матери, стоявшей в слезах возле кушетки, и вновь шаги по лестнице.

— Я провожу вас, — сказала девушка. — Я знаю близкую дорогу.

Девин и Медведев едва за ней поспевали.

— Этот путь самый близкий и самый безопасный, — продолжала девушка. — Об опасности теперь тоже надо думать всерьез. Ютту убили не немцы. Пятая колонна. Мы с ней вместе изучали русский язык, вместе в комсомол вступили. Вот нам и мстят. Грозили не раз и ей и мне. Надо было в милицию сообщить, а мы, глупые, только посмеивались. Вот и досмеялись. Я-то извлеку урок, а она уже не извлечет. Она каждый вечер в порт ходила, надеялась вас встретить. Я тоже с ней ходила, когда была свободна. И письма ваши читала. Война всему виной, немцы проклятые. Вы когда думаете вернуться в Таллин?

— Не так, может быть, скоро, как хотелось бы, — ответил старшина Медведев, — но вернемся. И фашисты ответят нам за все.

— Здесь надо чуть-чуть подождать, — перебила его девушка. — Вы зайдите в подъезд, а я пройду немного вперед, посмотрю. Наблюдайте за мной. Когда махну рукой, быстрее ко мне.

— У нас командира не хватает, — сказал старшина. — Может быть, пойдете?

— Пошутим немножко позднее. — Она легонько подтолкнула их к подъезду и заспешила вперед. Минуты через три по ее сигналу вперед устремились и они. Девин почувствовал резкий запах дыма и гари.

— Здесь живут нехорошие люди, — сказала она, — вот я и решила сперва посмотреть. Опять что-то подожгли… Командиром к вам я пошла бы, только ведь и здесь надо кому-то воевать. Сидеть сложа руки мы не собираемся.

Собранная, ладная, умеющая схватывать и оценивать на лету, она с первых же минут производила впечатление человека, у которого слова с делом не расходятся. Сидеть сложа руки она, конечно, не будет, не сможет. Какие же испытания в этой большой и беспощадной войне лягут на ее юные плечи?

— Как вас зовут? — спросил старшина.

— Линда, — ответила она тихо.

На повороте темной громадой мелькнуло море. Линда ускорила шаг, и оно исчезло, чтоб через минуту-другую открыться вновь, теперь уже надолго. Чем ближе они к нему подходили, тем явственнее слышалось его тяжелое дыхание.

— Кажется, успели, — сказала Линда, прибавив и без того быстрый шаг. Рослым морякам, привыкшим к ходьбе в ногу, непросто было приспособиться к ее мелкому шагу, старшина Медведев то и дело чертыхался, Линда же шла к цели, не обращая на него ни малейшего внимания. — Видите два темных силуэта?

Они увидели у стенки два небольших корабля и, пожалуй, только теперь смогли оценить по достоинству ее спешку.

— Мы теперь доберемся, спасибо, — сказал старшина. — Идите домой. Ночь. Мало ли что…

— Нет уж, пока не посажу, — не уйду.

Старшина открыл рот, чтоб возразить, но Линда опередила его.

— Командир сейчас я, а не вы. Идемте, а то скомандую: бегом, марш… Это я умею, слышала.

На катере их ждали. Командир батальона дважды о них спрашивал, и мичман Лобода стоял на берегу собственной персоной, вглядываясь в таинственную городскую темноту.

— Наконец-то, дьяволы! — выругался он, когда они подошли. — Где вас носит. Девин же лучше всех знает город… Мы здесь что только ни передумали…

— Скажи спасибо нашему командору. — Старшина кивнул на Линду. — Она провела нас рысью и самым коротким путем.

— Спасибо, девушка, — сказал мичман, и в темноте было непонятно, всерьез это сказано или в насмешку.

— Ее зовут Линда.

— Спасибо, Линда. Мы перебрали десятки вариантов, хотели идти на поиски, а вот мысль о девушках никому не пришла в голову.

— Ну и зря, — перебил его старшина. — О таких девушках мечтать надо… Бегите, Линда… Еще раз вам большое спасибо.

— Вам тоже, — сказала она тихо. — За добрые слова и за добрые чувства.

Неожиданно к ней подошел Девин, опустился на колени, поцеловал руки.

— Мы вас разыщем, Линда, — сказал ей вдогонку старшина Медведев.

Девушка оглянулась, помахала рукой и исчезла в темноте.

— Ну-у, сердцееды, держитесь…

— Не надо, мичман, — остановил его Медведев. — Сейчас ничего не надо. Пожалуйста.

Мичман оглядел их, почесал затылок.

— Тогда шагайте в кубрик. Там вам оставлены два местечка впритык. Спешите, а то и сесть негде будет.

Двух местечек они не нашли, едва осталось одно, и ему они обрадовались двойной радостью. Тотчас же оба повалились ничком, это заставило потесниться тех, кто пришел сюда раньше.

Девин как лег, так сразу же забылся. Вокруг него ворочались, о чем-то судили-рядили, кляли немцев; он как будто и слышал все, и вроде бы ничего не слышал. Было непонятно: то ли дизель запустили на «морском охотнике», то ли где-то над самой головой противно загудел ленивый шмель. Не успело стихнуть нудное шмелиное гуденье, как усталое тело поползло вверх, а минутой позже с замиранием сердца опустилось вниз… Что это: катер разрезает крутую волну или, может быть, сердобольная мать укачивает его в деревенской люльке?

Непонятно, да и понимать не было охоты. Как идет, так пусть и идет.

Откуда-то глянуло солнце, нестерпимо яркое, не открыть глаза.

Кружились шмели вокруг, пахло медом и порохом. На голову ему опустились нежные руки, он приоткрыл глаза, оглянулся. Перед ним стояла Ютта в белом платье. На голове красовался венок из ромашек. Взявшись за руки, они побежали по зеленому лугу к реке. Ноги заплетались в высокой траве, было жарко и смешно. Долго, пока не скрылось солнце, плавали наперегонки. Они не сказали друг другу ни слова, и от этого было еще веселее.

Возле изголовья Медведева раздался стук.

— Что там? — сердито спросил старшина, поворачивая голову.

— Винтовка упала.

Девин очнулся и застонал от боли.

— Терпи, — услышал он тихий голос Медведева и почувствовал на плече дружескую руку. — Осталось единственное лекарство — терпенье.

Последние слова старшины потонули в грохоте, от которого содрогнулся весь корабль. С палубы послышался резкий длинный свисток боцманской дудки и отрывистая команда:

— Всем наверх! Разбирать спасательные пояса!

Не все и не сразу поняли, в какую опасность ввергла их изменчивая военная судьба. Старшина Медведев мгновенно вскочил на ноги и поднял за руку Девина. Кто-то недовольно спрашивал, что случилось, а кто-то, не успев очнуться, сладко и громко позевывал.

— Встать! — скомандовал старшина. — Всем наверх! По трапу быстрей, не толпиться!

Только теперь замолчал и зашевелился темный кубрик. Ведя за руку Девина, старшина подошел к трапу.

— Сюда! — крикнул он и подтолкнул Девина на ступеньку. — Живей, живей!

На палубе по обоим бортам стояли люди со спасательными поясами.

— Прыгать! — послышалась решительная команда. — Немедленно за борт! Отплывать дальше от катера!

Девин видел бедственное состояние корабля и все же стоял у борта без движения: какая-то сила связала его по рукам и ногам. К нему подбежал Медведев с двумя поясами, один накинул на Девина, другой — на себя.

— Ну, Андрюха, пошли. Будем держаться вместе. — Старшина оттолкнулся и прыгнул за борт, следом за ним, вздохнув, прыгнул Девин.

Балтийская вода была холодной, но не обжигающей, как ожидал Девин. Через минуту он уже освоился и довольно спокойно плыл за старшиной. Пока корабль держался на плаву, у них была цель: подальше отплыть, чтоб не затянуло в воронку. Отплыли, повернулись к нему лицом. Палуба уже скрылась, волны перекатывались по мостику. Недолго они пробыли на этом корабле, всего одну ночь, и корабль небольшой, в ширину, пожалуй, и перепрыгнуть можно, — а смотреть на его гибель неимоверно тяжело. Вот мостик ушел под воду. Одна мачта, изрядно накренившись, торчала еще посреди моря никому на нужной жердью. Наперекор судьбе мачта держалась долго, служа добрым пристанищем одинокой чайке. Отдохнув, белокрылая птица взяла курс на берег. Девин проводил ее тоскливым взглядом, а когда обернулся, мачты уже не было видно.

Море показалось ему шире и холоднее.

Полчаса назад старшина призывал его к терпению. Совет мудрый. Ничто им сейчас так не нужно, как терпенье. Устал — терпи, проголодался — терпи, продрог — тоже терпи. Ну а тонуть будешь — тем более терпи. Что-что, а умирать моряку надо по-человечески. Терпенья у него, пожалуй, хватит, на все хватит. А вот ума, смекалки, чтоб выход найти из положения…

— Ты видел, куда чайка полетела? — спросил его старшина Медведев.

— Должно быть, на юг, — ответил Девин.

— Правильно, на юг. А почему?

— Берег, наверное, там.

— Правильно. Вот и мы должны за ней. К берегу, к берегу…

— Крыльев бог не дал.

— Зато ножки да ручки дал. Ножками да ручками, потихоньку да полегоньку. Что нам еще остается?

Предложение старшины не улыбалось Девину, но это было реальное предложение. Его можно принять или отвергнуть, от него можно оттолкнуться и искать что-то другое. Он же, Девин, ничего не придумал, ровным счетом ни-че-го.

— Но берег-то весь немцы захватили, — возразил он. — К немцам в лапы плыть? По мне, лучше уж на дно балтийское нырнуть, позора хоть не будет.

— Так обязательно и в лапы? Не каждый же они метр стерегут.

— Может, и не каждый. Только что мы сделаем без оружия, без патронов?

— Кто-то хотел сразиться с немцем один на один, без оружия…

Пристыженный Девин молчал, а старшина, хотя и без прежней настойчивости, доказывал ему, что оба они не лыком шиты и что оружие на берегу можно добыть.

— Я думаю, лучше всего держаться поближе к фарватеру, — сказал Девин.

— Плавать в море и ждать немецкого корабля?

— Зачем же немецкого? Своего.

— Свои корабли все в Кронштадте.

— Не все. Оглядись вокруг — никто к берегу не плывет.

Порешили какое-то время покрутиться вблизи фарватера, и если кораблей не будет — плыть к берегу.

В споре не заметили, как взошло солнце. Когда увидели, друг другу улыбнулись.

— Если хочешь, могу одолжить тебе терпенья, — сказал Девин, ощущая, как вместе с солнцем в него входит бодрость.

— Обойдусь, — ответил старшина. — Теперь первейшая наша задача — беречь силы. Минимум движений, в том числе языком.

Оба они надолго замолкли. Даже фашистский самолет, обнаруживший их и трижды заходивший с востока, чтоб огреть балтийцев пулеметной очередью, не вывел их из молчанья, хотя и того и другого не раз заставлял сжиматься в комок и притаивать дыхание. Не столь пули немецкие были страшны — война есть война, на то шли, — сколь абсолютная невозможность дать наглому фашисту сдачи. Он, гад, стреляет, а ты даже кулак на него поднять не можешь. Только злость и была опорой. Погоди, тварь, дай только выплыть…

Вражеский самолет с фашистскими знаками прибавил Девину силы. Легче стало дышать, покрепчали мускулы, и вода вроде бы не такая уж соленая. Может быть, не в самолете дело, а в широкой улыбке друга? Он, конечно, из всех молодцов молодец, старшина Медведев. Балтийская волна подбрасывает ему соли в открытый рот, а он отфыркивается, как морж, и улыбается. Он и вчера был молодец, и все эти дни. Другой бы на его месте из себя вышел, когда Девин попросил зайти к Ютте. Задержка, ненужный риск…

Боль подступила к сердцу, ноющая, тягучая. Теперь она, наверное, до конца дней будет мучить его, эта боль. Что же, пусть мучает. Ему уже, он чувствовал, и не обойтись без нее, как не обойтись без Ютты, без раздумий о ней. Боль-мечта, не так уж и плохо. Ютта писала ему о своей мечте поступить в университет. Ее влекло в Ленинград, где что ни здание, то история. По его прикидкам, они могли учиться в Ленинграде вместе: она в университете, он — в военно-морском училище. И была бы у них не жизнь, а песня. Нежная, задушевная песня. Ютта охотно соглашалась с его задумкой. А еще они мечтали поехать на Волгу. Летом волжская вода теплая, мягкая. Не то что на Балтике…

Сколько, интересно, они уже плавают? Солнце давно затянуло свинцовыми облаками, а часов у него нет, не нажил. Да хоть бы и были — толку от них в воде никакого… Часа три или четыре, наверное, прошло. Может быть, даже больше: и промерз он до косточек, и голод подкрался волчий. Чайку бы горячего вместо этой тошнотворной соленой воды, которая так и лезет в рот. Хуже голода эта горькая водица.

— Ты о чем сейчас думаешь? — спросил он, не выдержав, старшину.

— Не скажу, — ответил Медведев. — Перетерплю свои думы один, одному легче.

— Не легче, — возразил Девин. — Мне без тебя давно бы крышка. Тебе, видно, даже вода соленая по душе.

— Вполне. Думаю, что она сладкая, и обхожусь. Еще лучше представить ее крепким чаем. А у тебя ноги не сводит?

— Своди-ило. Представил себе, что догоняю гада-немца, ножки сами заработали, как бешеные. Прошло.

— Ну-ну, молодец! Ничего не скажешь! И где ты только смекалки берешь? А немца-то догнал?

Девин замер, вглядываясь в мутную линию горизонта.

— Смотри, Медведь! Не туда, правее. Лучше смотри. Видишь что-нибудь? Еще правее!

— Что-то вижу, а что — не пойму.

— Ничего ты не видишь. Смотри хорошенько. Корабль идет, правым бортом к нам… Пояса! Снимаем пояса и машем. Изо всех сил. Заметит — повернет, не заметит — пройдет мимо.

Поясами они махали яростно и долго, пока не кончились силы и пока не стало ясно, что корабль, удаляясь на восток, уже не повернет к ним.

Сил едва хватило, чтоб надеть и приспособить пояса. Как на грех, разыгралась волна, белые гребни упорно облизывали их лица. Девин вдруг потерял ощущение воды и слегка оторопел: хорошо это или плохо? Закоченел совсем или подошло второе дыхание?

— У тебя хоть красавица Ютта была, — вымолвил Медведев, — а у меня — никого. Двадцать два года и один, как перст.

— А толстая Маргарита?

— Не было никакой Маргариты. Придумал, чтоб ребят повеселить.

Слушая старшину, Девин довольно успешно убеждал себя в том, что без этой проклятой воды ему становится лучше и лучше. В теле заметно обозначилась мягкость, появилась вроде бы и упругость. А вот друг, видно, приуныл.

— Тебе лучше, — твердо сказал Девин. — У меня было и нет, а у тебя не было, но есть. Линда — прекрасная девушка.

— Правда, хорошая?

— Ты вчера верно сказал: о таких девушках мечтать надо. Она из-за тебя пошла провожать нас.

— Ну-у, это уж ты зря, — возразил старшина, хотя это или что-то подобное и хотел услышать от друга.

— Ничего не зря, я же чувствовал. Ты лучше скажи, какие у тебя отношения с этой водицей?

— Надоела, будь она неладна. По правде сказать, хуже горькой редьки.

— Может быть, все-таки к берегу двинемся? По моим понятиям, и волна туда же курс держит. Там в крайнем случае хоть кулаки можно в ход пустить.

— Я думаю, надо подождать. «Охотник» прошел мимо, но оставил надежду. Немного подождать. Надо подгребать к фарватеру, нас, видно, отнесло. Хоть бы солнышко выглянуло…

Оно вскоре выглянуло и хоть чуть-чуть помогло им определиться. Они узнали время — полдень, узнали стороны света. В их положении это было немало. Да и само по себе солнце что-то значило. Они подставили ему лица, и души их просветлели. Пожалуй, даже погрелись.

Волна и впрямь катилась на юг, к берегу, и они вынуждены были, отвернувшись от солнца, плыть против волны, к фарватеру. Старшина вдруг побледнел, и его стошнило.

— Голова кружится? — спросил Девин.

— Кружилась, а теперь хорошо стало. Теперь я и до Финляндии доплыву. Там, пожалуй, сподручнее будет, как-никак воевал с ними.

До Финляндии им плыть не пришлось. Через час-полтора их подобрал большой транспортный корабль: Девина, Медведева и кое-кого из друзей, выдержавших девятичасовую балтийскую купель. Среди них был и мичман Лобода.

Поднимая их на борт, помощник капитана сказал, что им дьявольски повезло. В пути корабль подвергся атаке двух фашистских «юнкерсов», было сброшено восемь бомб, одна из них угодила в цель. Полдня как звери вкалывали, чтобы восстановить ход.

— Не знаю, надолго ли, — добавил он. — До Кронштадта еще топать да топать.

Подобранных балтийцев наскоро переодели во что пришлось, напоили горячим чаем. Чай был ароматен и сладок до умопомрачения. Ничего лучше Девин не пивал, он мог поручиться за это своей жизнью.

Но больше всего Девина изумил мичман Лобода. В последней схватке с фашистскими автоматчиками ему прострелили руку, и он никому об этом не сказал. Обнаружили это лишь здесь, при смене одежды, когда увидели забинтованную руку. Когда успел он перевязать рану, а главное — как он с одной рукой стоял девять часов один на один с морем?..

— Война, хлопцы, война… — отвечал мичман. — Она еще не то от нас потребует.

Утром пришли в Кронштадт. На рейде стояло множество кораблей, больших и малых, израненных и невредимых, а среди них особой статьей выделялся красавец крейсер. Девин глянул на него и едва сдержал сердце в груди. Дом есть дом, ничего не скажешь. Теперь одна задача — домой, скорее домой.

Подошел друг-старшина, оглядел рейд.

— Линкор, конечно, тоже хорош, — сказал он. — И грозный, и видный, но уже старик, с нашим красавцем не сравнишь.

— Сколько до него будет? — спросил Девин. — Полмили?

— Ты уж не вплавь ли надумал? — Старшина рассмеялся.

— А что? Опыт у нас теперь богатый.

— Потерпи, немного осталось. Ты знаешь, что вчера вечером наш транспорт-спаситель едва увильнул от немецких бомб?

— Спал как убитый, — ответил Девин.

— Я тоже. Сейчас только и услышал. Одна бомба разорвалась поблизости и вывела из строя рулевое управление. Матросикам опять пришлось попыхтеть, чтоб доставить нас в морскую столицу. Так что не спеши, не обижай их, они ребята боевые.

Их кораблю-спасителю довольно долго определяли место на рейде, а как только был брошен якорь, всех подобранных балтийцев отправили на берег и привели в казарму, где флотским братом можно было прудить не пруд, но целое море. В одежде с чужого плеча выглядели они неказисто, и многие от этого страдали. С чьей-то тяжелой руки их окрестили пловцами, они не обижались.

Желание у них было одно — скорее попасть на свой корабль, надеть свою форму. Но у многих своих кораблей уже не было, им Девин сочувствовал всей душой.

Прибежал, помахивая какой-то бумагой, мичман Лобода и, хмельной от радости, объявил, что после концерта в Доме флота за ними с родного их крейсера припожалует катер. Кинулись к нему, чтоб качнуть, но вспомнили о простреленной руке и решили отложить до выздоровления.

И веселый концерт, и элегантный Дом флота пришлись пловцам весьма кстати. Отступили от слуха пулеметные очереди и взрывы бомб, откачнулись от глаз видения горящих и тонущих кораблей, отогрелись флотские души, озарились улыбками юные лица в зале.

После концерта мичман Лобода построил свою поредевшую команду. Предупредил, что про убогое одеяние надо забыть, строй держать молодецкий. Он мог и не предупреждать, все и сами давно знали, что комендант в Кронштадте строг и лют, не то что в Риге или в Таллине.

От Дома флота до гавани ходу было полмили без гака, и дошли они до нее быстро, не успев как следует войти в шаг. Катер ждал их, покачиваясь на малой домашней волне. Тот самый катер, который неделю назад доставлял их с борта корабля в Таллин. Это доброе флотское постоянство в столь изменчивом мире радовало и обнадеживало.

На крейсере их встретили с почестями. Командир корабля сказал, что они заслужили торжественный салют и что он непременно будет в их честь, этот салют, и не холостыми выстрелами вверх, а точными боевыми залпами по врагу. Немцы громогласно объявили, что крейсер потоплен. Пусть знают: он жив и здоров. Командир добавил, что салют будет совсем скоро, как только вернувшиеся герои наденут свою собственную флотскую форму.

— Сколько вам надо времени? — Командир вынул из кармана часы.

— Двадцать минут, — ответил мичман Лобода.

Чтоб как следует помыться и побриться, погладиться и одеться, нужен был час, а то и два, но мичман по глазам командира видел, что боевые залпы нужны быстрее.

— Добро. — Командир улыбнулся. — Быть по-вашему.

В назначенное время по числу посланных в морскую бригаду бойцов прогромыхало тридцать боевых залпов. Чуть больше, чем требовало командование.