От Софокла до Армянского радио

Забавные истории из жизни великих людей

Древнегреческий драматург Софокл однажды в разговоре сказал, что три написанных им стихотворения стоили ему трех дней упорного труда.

— Трех дней! — воскликнул посредственный поэт. — Да я в это время написал бы сто.

— Да, — ответил Софокл, — но они существовали бы только три дня.

Сиракузский тиран Дионисий послал Филоксена, критиковавшего его поэмы, работать на каменоломни. Через некоторое время он снова потребовал его во дворец, чтобы тот выслушал и оценил его новые стихи.

Филоксен слушал его внимательно, затем молча поднялся и направился к двери.

— Куда ты направился? — спросил тиран.

— Государь, я возвращаюсь в каменоломню, — ответил тот.

Кто-то упрекнул Дионисия, что он поручил важную должность человеку, презираемому всеми гражданами в Сиракузах.

Дионисий ответил:

— Я хотел, чтобы в Сиракузах был кто-нибудь, кого бы больше проклинали, чем меня.

Александр Македонский в ранней юности обучался игре на кифаре. Однажды учитель велел ему ударить по одной струне, как того требовала мелодия песни, а Александр, показав на другую, сказал:

— Что изменится, если я ударю вот по этой?

— Ничего, — ответил учитель, — для того, кто готовится управлять царством, но много для желающего играть искусно.

Он, видно, убоялся участи Лина. Ведь Лин учил мальчика Геракла играть на кифаре и, когда тот взялся за дело неловко, рассердился. В ответ на это раздраженный Геракл ударил учителя плектором и убил.

Прохожий спросил философа Сократа:

— Сколько часов пути до города?

Сократ ответил:

— Иди…

Путник пошел, и, когда он прошел двадцать шагов, Сократ крикнул:

— Два часа!

— Что же ты мне сразу не сказал? — возмутился тот.

— А откуда я знал, с какой скоростью ты будешь идти!

Немногие люди терпеливо сносят, когда заочно говорят о них дурно. Сократ, великий философ афинский, с величайшим равнодушием слушал, как его поносят за глаза.

— Если заочно и бить меня будут, — говорил всегда философ, — то я и тогда ни слова не скажу.

Однажды учитель великого греческого математика Эвклидиса спросил:

— Что бы ты предпочел: два целых яблока или четыре половинчатых?

— Конечно, четыре половинчатых.

— А почему? — спросил учитель. — Ведь это одно и то же.

— И совсем не одно и то же, — ответил будущий математик, — выбрав два целых яблока, как я могу узнать, червивые они или нет?

К Катону Старшему обратился один из его горячих сторонников и сказал:

— Это возмутительно, что до сих пор в Риме тебе не поставлен памятник! Этим следует заняться.

— Оставь, — ответил ему Катон. — Я предпочитаю, чтобы люди говорили: «Почему у Катона нет памятника?», чем они будут задаваться вопросом: «Почему это Катону поставили памятник?»

Среднеазиатский философ Абу Наср Мухаммед аль-Фараби, великий ученый своего времени, пользовался всемирной известностью, но был человеком очень скромным и никогда не выставлял своего «я».

Когда однажды спросили его, кто является великим, он или Аристотель, Фараби скромно ответил:

— Если бы я жил во времена Аристотеля, то был бы только одним из его учеников.

Был 1583 год. В Пизанском соборе шла служба. Все усердно молились. Один молодой итальянец, студент местного университета, словно не видел и не слышал происходящего вокруг. Внимание его было приковано к церковным люстрам, слегка покачивающимся на длинных цепях. Взяв свою левую руку за запястье, он принялся отсчитывать удары пульса, следя за размахом люстр. «А ведь таким способом можно измерять время», — подумал он. Этот молодой человек был будущий великий ученый Галилео Галилей. Так в 1583 году был открыт маятник.

Однажды великий французский сатирик Франсуа Рабле очутился в денежном затруднении и ему нечем было заплатить за проезд из Лиона в Париж. Но не в натуре Рабле было унывать и «ждать у моря погоды». Он насыпал в три бумажных пакетика сахарного песку, надписал на них: «Яд для короля», «Яд для королевы», «Яд для дофина» — и положил их на видном месте.

Служанка гостиницы, убирая комнату, прочла надписи и побежала к хозяину. Тот вызвал стражу. Рабле схватили и под конвоем отправили в Париж. Представ перед прокурором, он поторопился признаться в своей проделке и, прежде чем блюститель закона успел опомниться, проглотил «яд».

Первый классик оперы, знаменитый Клаудио Монтеверди после изгнания из Мантуи прибыл в Венецию и возглавил там капеллу собора Св. Марка.

Сочиняя божественную музыку, Монтеверди не забывал и о светской музыке. Он создавал оперу за оперой для иногородних заказчиков. Естественно, влияние такой музыки сказывалось и на его церковных композициях. Жизнерадостным посетителям собора это нравилось. И не в меньшей степени нравилось оно лукавым священнослужителям из других церквей Венеции, действовавших по принципу: заимствуй светскую музыку и подбери к ней благочестивый текст. Долго оставаться незамеченными такие проделки не могли.

Однажды, случайно попав на богослужение в другой собор, Монтеверди, услышав знакомую ему музыку, изумленно воскликнул:

— Господи, прости меня! Не для тебя я сочинял эту музыку!

Выходец из Италии, прославленный композитор Жан-Батист Люлли, после длительной борьбы со своими недругами и завистниками занял при французском дворе столь высокое положение, что добился королевской привилегии налагать штраф на тех, кто без его разрешения позволял себе сочинять музыку для двора.

С полным основанием итальянец Люлли мог бы сказать о себе: «Французская музыка — это я!»

О твердости в своих убеждениях великого итальянского физика и астронома Галилео Галилея рассказывают.

Семидесятилетний ученый предстал перед инквизицией и в одежде кающегося грешника на коленях произносил слова о том, что он не верит в движение Земли. Но, встав, воскликнул: «А все-таки она вертится!»

Намереваясь показать людям, что двоичное счисление — это не забава, а метод с большим будущим, знаменитый немецкий математик Г. Лейбниц изготовил специальную медаль. На ней изображена таблица простейших действий над числами в двоичной системе и отчеканена фраза: «Чтобы вывести из ничтожества все, достаточно единицы».

Когда-то А. И. Герцен назвал Петра I «коронованным революционером». И о том, что это действительно было так, что Петр был умственным гигантом, возвышающимся над большинством своих даже просвещенных соотечественников, свидетельствует любопытнейшая история издания на русском языке «Космотеороса» — трактата, в котором знаменитый современник Ньютона голландец Х. Гюйгенс подробно изложил и развил систему Коперника.

Петр I, быстро поняв ложность геоцентрических представлений, был убежденным коперниканцем и в 1717 году, находясь в Париже, купил себе движущуюся модель системы Коперника. Тогда же он приказал перевести на русский язык и издать тиражом 1200 экземпляров трактат Гюйгенса, вышедший в Гааге в 1688 году. Но приказание царя не было выполнено…

Директор Петербургской типографии М. Аврамов, прочитав перевод, пришел в ужас: книга, по его словам, была пропитана «сатанинским коварством» и «дьявольскими кознями» коперниканского учения.

«Вострепетав сердцем и ужаснувшися духом», директор решился нарушить прямое указание царя. Но поскольку с Петром шутки были плохи, Аврамов на свой страх и риск осмелился лишь сократить тираж «атеистической книжищи сумасбродного автора». Вместо 1200 экземпляров было напечатано всего 30 только для самого Петра и его ближайших сподвижников. Но эта уловка, по-видимому, не укрылась от царя: в 1724 г. «Книга мироздания, или Мнение о небесно-земных глобусах и их украшениях» вышла еще раз.

В один из теплых майских дней 1698 г. на большом канале близ города Делфт, в Голландии, остановилась яхта. На борт ее поднялся пожилой, но очень бодрый человек. Навстречу ему шел по палубе человек гигантского роста, окруженный свитой. На ломаном голландском языке великан приветствовал склонившегося в почтительном поклоне гостя. Так произошло знакомство русского царя Петра I с жителем Делфта голландским натуралистом Антони ван Левенгуком, основоположником микробиологии.

Проплывая мимо, любознательный русский царь не мог не остановить свою яхту у Делфта, где жил уже ставший известным во всем мире биолог Левенгук. Царь с большим интересом слушал объяснения ученого о невидимом мире живых существ.

Помните строки пушкинской «Полтавы»: «…Где же Мазепа? Где злодей? Куда бежал Иуда в страхе?» Сравнение Мазепы с Иудой, которому заплатили за предательство тридцать сребреников, с точки зрения нумизматики имеет особый смысл.

Узнав об измене Мазепы, Петр I решил «заплатить» предателю своеобразной монетой. Эта монета была изготовлена специально — весом около 4 кг и с соответствующей надписью. По замыслу Петра, пресловутый гетман в знак своего предательства должен был носить гигантскую монету на шее до конца своей жизни. Только смерть Мазепы помешала царю осуществить этот план.

Великий Петр не уважал чрезмерно страстных любителей хмельного. Согласно его указу пьяницам, которые попадали в тюрьмы, вешали на шею чугунную медаль весом в 17 фунтов (около 7 кг) с надписью «За пьянство».

Французскому писателю и философу Вольтеру задали вопрос, в каких отношениях он находится о Богом, не проявляет ли он к Богу неуважения. Он с достоинством ответил:

— К сожалению, многие давно заметили обратное. Я Богу кланяюсь уже много лет, но ни на один мой самый вежливый поклон он мне еще ни разу не ответил.

Когда Вольтера спросили, не возьмется ли он написать историю своего короля, он резко ответил:

— Никогда! Это было бы вернейшим средством потерять королевскую пенсию.

Один ученый, желая видеть Вольтера, специально поехал в Ферне, где был весьма ласково принят племянницей писателя госпожой Дени. Однако сам Вольтер не появлялся. Перед отъездом гость написал хозяину: «Я вас считал богом и теперь окончательно убедился в своей правоте, так как увидеть вас невозможно».

Вольтеру так понравилась эта острота, что он побежал за ее автором и расцеловал его.

Книги Вольтера, обличавшие церковников, подвергались цензурным преследованиям. Одну из книг цензоры приговорили к сожжению. Вольтер в связи с этим заметил:

— Тем лучше! Мои книги что каштаны: чем больше их поджаривают, тем охотнее их покупают.

У Вольтера был приятель-врач, с которым он охотно проводил вечера, когда был здоров. Но стоило ему заболеть, как он немедленно писал врачу записку: «Любезный доктор! Будьте добры, не приходите сегодня: я болею».

Один молодой драматург попросил Вольтера прослушать свою новую пьесу. Прочитав ему свое произведение, он с нетерпением ждал мнения Вольтера.

— Вот что, молодой человек, — сказал Вольтер после долгой паузы. — Такие вещи вы можете писать, когда станете пожилым и знаменитым. А до этого вам надо писать что-нибудь получше.

Один священник надоел французскому просветителю Жану-Жаку Руссо своей назойливостью. Он хотел знать, в чем скрыта тайна философской мудрости.

— Хотя вы и узнаете тайну, она вам все равно ничего не даст, — сказал ему Руссо. — Она даже вредна вам, святым отцам. Весь секрет в том, что я всегда говорю то, что думаю. А вы всегда лжете.

К старому венскому капельмейстеру явился молодой человек и, протянув конверт с рекомендательным письмом от своего первого учителя музыки, застенчиво попросил обучить его контрапункту.

Распечатав конверт, капельмейстер прочитал: «Податель сего пустой фантазер, который помешался на том, что может сделать переворот в музыке. У него вовсе нет таланта, и он, конечно, за всю свою жизнь не сочинит ничего порядочного. Имя его — Йозеф Гайдн».

Великий австрийский композитор Йозеф Гайдн, к немалому своему удивлению, увидел однажды у себя в доме гостя — мясника, который оказался любителем и знатоком его произведений.

— Маэстро, — мясник почтительно снял шляпу, — на днях свадьба моей дочери. Напишите мне новенький красивый менуэт. К кому же мне обратиться с такой важной просьбой, как не к прославленному Гайдну?

Через день мясник получил драгоценный подарок композитора, а спустя несколько дней решил отблагодарить его. Гайдн услышал оглушительные звуки, в которых он с трудом узнал мелодию своего менуэта. Подойдя к окну, он увидел у своего крыльца великолепного быка с позолоченными рогами, счастливого мясника с дочерью и зятем и целый оркестр странствующих музыкантов. Мясник сделал шаг вперед и произнес с чувством:

— Сударь, мне думается, что лучшим выражением признательности за прекрасный менуэт со стороны мясника может быть только лучший из его быков.

С тех пор этот до-мажорный менуэт Гайдна стал называться «Менуэтом быка».

Однажды Гайдн дирижировал оркестром в Лондоне. Ему было известно, что многие англичане порой ходят на концерты не столько ради удовольствия послушать музыку, сколько по традиции. Некоторые лондонские завсегдатаи концертных залов приобрели привычку засыпать в своих удобных креслах во время исполнения. Гайдну пришлось убедиться, что и для него не сделано исключения. Это обстоятельство весьма раздосадовало композитора, и он решил отомстить равнодушным слушателям.

Месть была остроумной. Специально для лондонцев Гайдн написал новую симфонию.

В самый критический момент, когда часть публики начала клевать носом, раздался громоподобный удар большого барабана. И каждый раз, едва слушатели успокаивались и вновь располагались ко сну, раздавался барабанный бой.

С тех пор эта симфония носит название «Симфония с ударами литавр», или «Сюрприз».

Когда спросили у Александра Васильевича Суворова, что такое глазомер, великий полководец ответил:

— Глазомер — это значит нужно влезать на дерево, обозреть неприятельский лагерь и тут же поздравить себя с победой.

Так поступил он при Рымнике.

Жена одного офицера как-то пожаловалась А. В. Суворову на своего мужа:

— Ваша светлость, он со мной дурно обращается.

— Это меня не касается, — ответил полководец.

— Но он за глаза и вас бранит…

— А это, матушка, тебя не касается.

— Александр Васильевич, — спросили Суворова, — как вы оцениваете игру в городки?

— Игра в городки развивает глазомер, быстроту и натиск, — ответил полководец. — Битою мечусь — это глазомер. Битою бью — это быстрота. Битою бью — это натиск.

Конфиллячи, ученик знаменитого итальянского физика Алессандро Вольты, сообщил, что с помощью вольтова столба обнаружил в воде наличие хлора и натрия.

Находившиеся в Италии Гумбольдт и Гей-Люссак спросили у Вольты, действительно ли это так.

— Я видел опыт, — сказал им Вольта, — но не верю ему!

Эрцгерцогиня Мария-Антуанетта водила маленького Моцарта, будущего композитора, по венскому дворцу. Мальчик поскользнулся на паркетном полу и упал. Эрцгерцогиня поспешила поднять его.

— Вы очень добры, — сказал ей юный музыкант, — я на вас женюсь.

Мария-Антуанетта передала слова Моцарта своей матери.

— Почему ты хочешь жениться на ее высочестве? — спросила императрица.

— Из благодарности, — ответил Моцарт.

Однажды знатный зальцбургский сановник решил побеседовать с юным Моцартом, который к тому времени уже приобрел мировую славу. Как обратиться к мальчику — вот что смущало вельможу. Сказать Моцарту «ты» — неудобно, слишком велика его слава, сказать «вы» — слишком много чести для мальчика… Но вот выход найден:

— Мы были во Франции и Англии? Мы имели большой успех? — спросил сановник.

— Но я вас, кажется, нигде никогда не встречал, кроме Зальцбурга! — прервал его простодушный Вольфганг.

Один молодой человек спросил Моцарта, как писать симфонии.

— Вы еще очень молоды, — ответил Моцарт, — почему бы вам не начать с баллад?

— Но ведь вы сочинили симфонию, когда вам было всего девять лет…

— Это верно, — согласился Моцарт, — но я никого не спрашивал, как это сделать.

У Гайдна было много завистников среди посредственных композиторов. Один из них решил завербовать себе в союзники… Моцарта. Он пригласил великого композитора на концерт, в котором исполнялся гайдновский квартет, и во время исполнения возмущенно сказал Моцарту.

— Я бы так никогда не написал.

— Я тоже, — живо ответил Моцарт, — и знаете почему? Ни вам, ни мне эти прелестные мелодии никогда не пришли бы в голову.

Итальянский композитор Гаэтано Доницетти работал с невероятной быстротой и благодаря этому сочинил семьдесят опер. Однажды в его присутствии зашел разговор о том, что Россини написал своего «Севильского цирюльника» всего лишь за тринадцать дней, что многим казалось невозможным. Спросили у Доницетти, каково его мнение по этому поводу.

— Целых тринадцать дней? — удивился композитор. — Это вполне возможно Россини всегда писал так медленно…

Живя в Болонье, великий итальянский композитор Джоаккино Россини написал революционную песню, воодушевлявшую итальянцев на борьбу за освобождение от австрийского ига.

Молодой композитор понимал, что ему небезопасно оставаться в городе, занятом австрийскими войсками. Однако уехать из Болоньи нельзя было без разрешения генерала. Россини решился пойти к нему и добиваться пропуска на выезд.

— Кто вы? — спросил австрийский генерал.

Композитор назвал первую попавшуюся фамилию и добавил: «Я музыкант и композитор, только не такой, как этот разбойник Россини, который сочиняет революционные песни. Я люблю Австрию и написал для вас бравурный военный марш, который вы можете дать разучить вашим военным оркестрам». Россини отдал генералу ноты с маршем и получил взамен пропуск.

На другой же день марш был разучен и австрийский военный оркестр исполнял его на площади Болоньи. А между тем это была та же революционная песня.

Когда жители Болоньи услышали знакомый мотив, они пришли в восторг и тут же подхватили его. Можно себе представить, как был взбешен австрийский генерал и как он сожалел, что композитор уже за пределами Болоньи!

Россини был приглашен на званый вечер к известному парижскому меценату. Среди гостей находился и поэт Альфред де Мюссе, которого попросили прочитать что-нибудь. Мюссе прочитал только что написанную им поэму «Не забывай». Россини решил подшутить над поэтом и как бы невзначай спросил:

— Чьи это стихи? Я что-то не припоминаю автора…

— Ваш покорный слуга, — ответил Мюссе.

— Извините, — серьезно возразил Россини, — но мне кажется, что я, еще будучи школьником, учил их наизусть и до сих пор помню.

И без единой запинки прочитал поэму, чем невероятно смутил поэта. Рассмеявшись, Россини пожал руку Мюссе и сказал ему:

— Успокойтесь, стихи точно вашего сочинения. Моя память позволила сыграть с вами эту маленькую шутку.

В 1821 году на карнавале в Риме внимание публики привлекла группа бродячих музыкантов. Особенно выделялась комичная пара — неестественно толстый мужчина и худая женщина. Они виртуозно играли на гитарах, а их спутники распевали веселую песенку:

Публика недоумевала: откуда у бродячих музыкантов такое мастерство?

Но никто не узнал тогда, что мужчина был Джоаккино Россини, увеличивший свою природную полноту с помощью подушек, а женщиной нарядился Никколо Паганини. Их друзья распевали песенку, которую Россини сочинил специально для карнавала.

Однажды Россини слушал в неаполитанском театре оперу малоизвестного сочинителя. Вдруг он улыбнулся, достал из кармана листок нотной бумаги и быстро набросал несколько нот.

— Что вы записали, маэстро? — с любопытством спросил у него сосед.

— Записал эту арию. Прелестный, знаете ли, мотив! Для этой оперы он, пожалуй, слишком хорош. А я как раз пишу сейчас оперу и, мне кажется, могу предоставить этим милым дамам, — Россини лукаво подмигнул мелким ноткам на листке, — более подходящее окружение.

Когда знаменитому русскому баснописцу Ивану Андреевичу Крылову задали вопрос, почему при своих замечательных литературных способностях он пишет так мало, Крылов ответил:

— Я считаю, что пусть лучше люди спрашивают, почему я мало пишу, чем допустить, чтобы они спрашивали, зачем я пишу вообще.

Один немецкий композитор, поклонник Бетховена, закончив последнюю страницу своего переложения «Фиделио» для фортепиано, сделал в конце приписку: «Окончил с Божьей помощью». Рукопись попала к Бетховену, который внес кое-какие исправления и вернул ее. Просматривая пометки Бетховена, автор переложения увидел рядом со своей припиской следующее замечание: «Смертный, надейся на собственные силы!»

Великий русский химик А. М. Бутлеров увлекся химией, когда еще учился в Казанском пансионе. Возиться со склянками было его любимое занятие, за что его не раз наказывали.

И вот однажды, когда он смешивал разные химикаты, раздался взрыв. На оглушительный шум прибежали работники пансионата и увидели Бутлерова с опаленными волосами и бровями.

Наставники его посадили в карцер, а когда во время обеда его выводили оттуда, то на грудь будущего химика повесили доску с надписью «Великий химик».

Работники пансионата, конечно, и не предполагали, что это так и будет — оправдается звание, данное в насмешку.

Бутлеров отличался феноменальной физической силой. Как-то, еще юношей, пришел он к товарищу и не застал его дома. Оглядев комнату, увидел кочергу, согнул ее в виде буквы «г» и ушел. Такая визитная карточка не вызывала никакого сомнения в том, кто ее мог оставить.

В 1837 году Михаил Иванович Глинка, назначенный капельмейстером Придворной певческой капеллы в Петербурге, отправился в песенный край, на Украину, искать мальчиков — певцов для пополнения капеллы. Самой ценной находкой, однако, оказался отнюдь не мальчик, а учащийся Киевской духовной семинарии двадцатичетырехлетний Семен Гулак-Артемовский, обладатель чудесного баритона. Как ни трудно было, но Глинке удалось уговорить местные власти, чтобы они отпустили «мальчика» в столичную капеллу, а директору последней Глинка «забыл» своевременно сообщить о своей находке, решив подготовить из талантливого юноши оперного певца. Много препятствий пришлось еще преодолеть на этом пути, но, в конце концов, церковь потеряла, а петербургская опера приобрела отличного певца, прошедшего школу М. И. Глинки.

А. С. Даргомыжский рассказывал: «Однажды Глинка в разговоре со мною пришел в страшное негодование из-за того, что один критик, разбирая оперу „Жизнь за царя“ („Иван Сусанин“), не нашел в ней никаких промахов. Благородная артистическая душа Глинки выразилась в следующих забавных словах: „Какой он рецензент, когда не пронюхал, что вся опера пронизана каденциями, утомляющими слушателя до обморока!“»

Однажды мучимый болезнью Бисмарк призвал к себе знаменитого врача. Едва глянув на больного канцлера, врач подробно рассказал о его болезни. Бисмарк в чрезвычайном изумлении спросил:

— Сколько же людей вы уморили, пока дошли до такого совершенства в диагностике?

— Значительно меньше, чем вы, ваше превосходительство, пока дошли до этой болезни.

Первое представление в Вене оперы Вагнера «Валькирия» чуть было не отменили. Как известно, в этой опере на сцене появляются кони. В придворных конюшнях были дрессированные кони, но все они — серые, а Вагнер категорически требовал вороных.

— Вы хотите ославить меня! — кричал он директору. — Лучше моя опера никогда не пойдет в Вене, чем ее будут играть с серыми конями!

— Но ведь оперу подготовили, затратили средства…

— Меня это не касается!

Этот спор мог бы продолжаться, если бы не вмешался находящийся там австрийский дипломат фон Ринг. Он посоветовал выкрасить коней в черный цвет.

— Вы спасли мне жизнь! — воскликнул Вагнер, схватив за руку дипломата.

Спектакль состоялся.

Встречи И. С. Тургенева со В. Б. Стасовым всегда превращались в горячие споры на разные темы науки и искусства. Каждый из них старался доказать свою правоту и безуспешно — расходились каждый при своем мнении.

По этому поводу Тургенев написал:

«Спорь с людьми умнее тебя. Он победит в споре, но ты из своего же поражения можешь извлечь пользу.

Спорь с людьми равными себе по уму. Кто бы ни победил, во всяком случае ты испытаешь радость победы.

Спорь с людьми слабее тебя по уму. Спорь не с желанием победить в споре, а с сознанием того, что ты можешь быть для него полезным

Спорь даже с дураком. Пользы никакой не получишь, но порой можешь забавляться.

Только никогда не спорь с Владимиром Стасовым».

Великий венгерский композитор Ференц Лист написал «Ракоци-марш», ставший любимый произведением венгерских борцов за свободу против владычества австрийской монархии. Марш этот, по вполне понятным соображениям, очень не нравился дому Габсбургов. Однажды представитель этой династии, император Франц-Иосиф I, пригласил к себе Листа. Играя в доме императора, великий композитор решился исполнить и «Ракоци-марш». Скрывая за приветливой улыбкой свое раздражение, император сказал ему:

— Я благодарен вам за трогательный марш. Слышать его приходится так редко!

— Мне очень приятно, — с поклоном ответил Лист, — что ваше высочайшее желание было мною угадано!

В качестве эпиграфа к фортепьянной пьесе «Лион», созданной в 1834 г., Ф. Лист использовал лозунг восставших рабочих Лиона: «Жить работая или умереть сражаясь!».

Перед своим выступлением в Берлине Лист пригласил к себе двух местных критиков, известных тем, что они всегда высказывали абсолютно противоположные мнения. Исполнив перед ними концертную программу, автор попросил критиков:

— Господа, можете ругать, можете хвалить, дело ваше, но сделайте для меня исключение: напишите что-либо одно о моем концерте!

И подлинной сенсацией для музыкальных кругов Берлина было то, что после концерта Листа в печати появились одинаково хвалебные отзывы критиков-антагонистов.

Когда Линкольн во время собрания шел сквозь толпу людей к трибуне, он услышал, как кто-то из присутствующих сказал за его спиной:

— Но он же выглядит как заурядный человек.

Тогда Линкольн повернулся и сказал:

— Дорогой друг. Господь предпочитает заурядных людей. Потому он и создал их так много.

Знаменитый русский хирург Николай Иванович Пирогов однажды в мастерской скульптора заметил, как быстро застывает гипс, которому художник придает задуманную форму. Талантливому и наблюдательному хирургу пришла мысль о применении гипсовых повязок при переломах.

Когда в 1853 г. началась Крымская война, Пирогов решил, что его место не в столице, а в осужденном Севастополе, среди его героических защитников. Он добился назначения в действующую армию, и, прибыв на место, работал почти круглосуточно, спасая героев Севастополя. Во время войны врачи вынуждены были прибегать очень часто, даже при простых переломах, к ампутации конечностей. Пирогов, впервые применив гипсовые повязки, избавил многих солдат и офицеров от калечащей операции.

Пирогов делал операции, во время которых раненых усыпляли эфиром. Он доказал, что можно избавить оперируемого от излишних страданий.

В Севастополе им было успешно проведено под наркозом… 10 тысяч операций!

Будучи в Париже, Н. И. Пирогов решил зайти в Медицинскую академию. Здесь его никто не знал, и он скромно прослушал лекцию профессора Нелатона о новой сложной операции, впервые сделанной русским хирургом Пироговым.

Закончив объяснение, профессор Нелатон предложил кому-либо из присутствующих проделать эту операцию на трупе. Первым вызвался Пирогов и блестяще повторил свою операцию. Нелатон предложил послать в Петербург телеграмму с сообщением, что у русского хирурга в Париже нашелся достойный последователь, и, обратившись к оперировавшему, спросил:

— Коллега, как сообщить о вас Пирогову? Как ваша фамилия?

— Пирогов…

После первого представления «Гальки» в Вильне в 1854 году польский композитор Станислав Монюшко спросил своего знакомого, старого шляхтича, как ему понравилась опера.

— Э… там… очень длинная история! Дал бы стольник дивчине корову в первом акте, и дело с концом!

Начальник почтовой станции, который был заядлым шахматистом, желая чем-то занять незнакомого гостя, спросил:

— Вы играете в шахматы?

— Нет, незнаком с этой игрой, — ответил гость.

— Если вы желаете, я научу, — сказал хозяин и с любезностью стал объяснять правила игры.

Затем стали играть. Чтобы силы были равны, хозяин заранее снял с доски своего ферзя. После того как он выиграл несколько партий у гостя, он с упреком сказал:

— Что-то никакого сдвига в вашей игре не замечаю. Это удивительно

— Вам-то легче играть, — ответил гость, — вы играете без ферзя, а я вынужден постоянно заботиться о защите своей королевы.

По предложению гостя они поменялись ролями. Теперь гость играл без ферзя и партию за партией выигрывал у «учителя».

Ошеломленный почтмейстер не мог знать, что его гостем был всемирно известный шахматист прошлого столетия Адольф Андерсен, который, заняв первое место на международном турнире в Лондоне, возвращался домой.

Австрийский композитор Антон Брукнер посвятил всю свою жизнь музыке. Из мальчика-певца он стал профессором Венской консерватории, удостоился звания почетного доктора. В личной жизни успехи замкнутого, нелюдимого музыканта были гораздо скромнее. Когда, уже в пятидесятилетнем возрасте, его спросили, почему он не женат, композитор ответил:

— Где же взять время? Ведь сначала я должен сочинить свою Четвертую симфонию!

После смерти «короля вальсов» Иоганна Штрауса появилось много оперетт, скроенных из его мелодий. Первой была поставлена в 1899 году «Венская кровь» Мюллера-младшего. После множества представлений, которые выдержала оперетта, в одной из венских газет появилась статья, где были такие строки: «Мюллер, написав оперетту на музыку Штрауса, нажил каменный дом. Если бы Штраус писал оперетты на музыку Мюллера, он умер бы с голоду».

У знаменитого шахматиста, первого чемпиона мира Вильгельма Стейница, спросили перед началом турнира:

— Как по-вашему, кто имеет наибольшие шансы на первый приз?

— Я, — без тени смущения ответил чемпион мира. — Ведь у меня более легкие противники, чем у моих конкурентов.

— Почему?

— Им надо играть с чемпионом мира, а мне нет!

После закончившейся партии Э. Ласкер показал С. Тартаковеру массу вариантов, которые и раньше приходили в голову гроссмейстеру.

— Просто какое-то колдовство! — воскликнул Тартаковер.

— Нужно иметь голову на плечах, — ответил Ласкер и отошел.

— Нужно иметь на плечах его голову, — тут же пояснил Тартаковер окружающим.

Первый в истории международный женский турнир по шахматам состоялся в 1897 году в Лондоне и закончился победой чемпионки Англии Мэри Рад. Она небезуспешно сыграла затем в нескольких мужских турнирах, но вскоре прекратила выступления, мотивируя это тем, что «мужчины после проигрыша партии слишком часто теряют самообладание и начинают вести себя крайне бестактно». Чашу терпения Мери Рад переполнил такой случай. «Некий джентльмен, которому я поставила мат, — рассказала она, — ударом кулака сбил с доски шахматные фигуры и назвал меня „техасской коровой“.»

Однажды великий итальянский композитор Джузеппе Верди приехал отдохнуть на модный курорт в Монтекатини. Как-то к композитору зашел корреспондент одной итальянской газеты и был поражен, увидев, что его комната служит одновременно спальней, столовой и гостиной. Корреспондент спросил композитора, почему тот живет так стесненно. Верди, смеясь, ответил:

— В моем распоряжении целая квартира, но остальные комнаты отведены мною для довольно оригинальных постояльцев. Пойдемте, я вам их покажу.

Верди открыл двери в эти таинственные комнаты. В них находилось… 95 шарманок!

— Когда я приехал сюда, — пояснил композитор, — владельцы этих инструментов услаждали мой слух ариями из «Травиаты», «Риголетто», «Трубадура». Мне это так надоело, что я договорился с владельцами шарманок и взял их на все лето напрокат. Это удовольствие обошлось мне довольно дорого, но зато теперь я могу спокойно отдыхать.

Знаменитый русский пианист и композитор Антон Рубинштейн возвращался из-за границы на родину.

Ему не было еще 16 лет, когда мать увезла его из Петербурга, поэтому в столицу он приехал, не имея паспорта. Это навлекло на него подозрение властей. Тогдашний обер-полицмейстер Галахов категорически отказался поверить поручительствам многочисленных знакомых Рубинштейна, уверявших, что Антон Григорьевич — музыкант, и потребовал «наглядного удостоверения личности»: начальник канцелярии Чесноков должен был послушать игру Рубинштейна и сделать вывод, самозванец он или нет. Вот как об этом воспоминает сам композитор в «Автобиографической записке»:

«Привели меня к Чеснокову… Нашлось у него какое-то мизерное фортепьяно. Сел он, сел и я, и все, что было у меня на сердце горького, всю злобу и негодование на все, что со мною происходит, я излил в том, что стал отбивать на клавишах этого инструмента! Я до того гремел, что фортепьяно чуть не плясало под моими ударами, и казалось, что вот-вот развалится на двадцать четыре куска.

Инструмент был, впрочем, самый подлый, и бешенству моему не было пределов.

Чесноков, однако, терпеливо прослушал и отправился со мной к обер-полицмейстеру.

— Точно так, ваше превосходительство, — доложил начальник канцелярии. Рубинштейн действительно музыкант, потому — играет…»

Одна весьма богатая дама приехала в Париж, чтобы послушать концерт гастролирующего там Антона Рубинштейна.

Поселившись в одной из первоклассных гостиниц, дама решила отдохнуть весь день, чтобы вечером со свежей головой идти на концерт. Но с раннего утра кто-то в соседней комнате начал играть на пианино, вначале тихо, потом постепенно все громче и громче. И что главное — ни единой нормальной мелодии…

Разозленная дама вызвала одного из слуг и приказала передать бездарному музыканту из соседней комнаты записку. В записке было написано: «Господин! Я приехала в Париж издалека, чтобы слушать великого музыканта Рубинштейна, посему прошу своими грубыми и дикими стуками не портить мой нежный слух».

Через несколько минут вернулся слуга и вручил даме следующий ответ:

«Извините, мадам, к сожалению, хорошая музыка рождается в больших муках. С уважением, Рубинштейн».

В сентябре 1870 года во время франко-прусской войны, когда немецкие войска окружили Париж, столица Франции очень нуждалась в продовольствии. Большие стада ждали отправки в осажденный город, но кругом были вражеские солдаты, и пригнать тысячи голов стада незаметно от врага было невозможно. Ведь мычание коров и быков было бы слышно издалека.

И все же скот пригнали в Париж, и враг ничего не услышал: животные словно онемели. Они и действительно были немы.

Всем этим тысячам коров и быков перерезали «голосовой нерв» — одну из ветвей блуждающего нерва.

Эта была очень простая операция и многие мясники хорошо справились с ней. Придумал такую хитрость и научил этому мясников знаменитый французский физиолог, академик и профессор Парижского университета Клод Бернар.

Один из основоположников термодинамики и статистической механики, великий американский физик Джозайя Уиллард Гиббс был очень замкнутым человеком и обычно молчал на заседаниях ученого совета университета. Но на одном из заседаний этого совета, когда решался вопрос о том, уделить ли в новых программах больше место математике или иностранным языкам, он не выдержал и произнес речь:

— Математика — это язык! — сказал он.

Однажды в каком-то светском собрании Камиль Сен-Санс аккомпанировал дуэту двух изысканных дам. Вдруг, сбившись с такта, дамы разошлись и запели кто в лес, кто по дрова. Мэтр остановился, положил на клавиши свои прекрасные руки и сказал:

— Простите, мадам, но я был бы вам крайне обязан, если бы вы сказали, кому из вас двоих я должен аккомпанировать.

Когда композитора спросили, насколько верна эта история, он ответил с некоторым раздражением:

— Да, это правда, но мне тогда было шесть лет!

Судьба замечательной русской певицы Е. Кадминой легла в основу повести И. Тургенева «Клара Милич» и одноименной оперы А. Кастальского. С именем этой певицы связан и рассказ А. Куприна «Последний дебют». Трагическая и возвышенная жизнь другой русской женщины — Марии Волконской, ее великий подвиг самоотречения — стал источником вдохновения двух великих русских поэтов. Один — А. С. Пушкин — был ее другом, спутником в незабываемом путешествии по Кавказу. Другой — Н. А. Некрасов — знал ее по дневникам. Тридцать лет провела Мария Волконская в ссылке, деля с мужем-декабристом и его сподвижниками тяготы, выпавшие на их долю. Строки великих поэтов обессмертили ее имя.

Ференц Лист исполнял в музыкальном обществе в Байрейте свое новое произведение. Это была чрезвычайно сложная композиция, написанная в быстром темпе, и Лист сыграл ее со всей виртуозностью, на которую был способен как пианист.

Когда он закончил, прозвучали громкие аплодисменты. Лист вежливо поклонился и гордо сказал:

— Только двое пианистов в Европе могут так исполнить это произведение — я и Ганс фон Бюлов!

Тогда присутствующий на этом вечере молодой еще Жорж Бизе подошел к роялю, сел и с не меньшей виртуозностью исполнил только что услышанное произведение без нот, по памяти.

— Браво! — воскликнул смущенный Лист. — Но, мой молодой дружище, не следует так напрягать свою память, вот вам ноты.

Бизе вторично, теперь уже по нотам, так же прекрасно исполнил сложное произведение.

— Поздравляю, — протянул ему руку Лист. — Теперь вы — третий в Европе!

Игра в шахматы вслепую в прошлом веке вызывала всеобщее изумление. Один из журналистов, пораженный сеансом одновременной игры, не глядя на доску, которую давал американский шахматист прошлого столетия Пол Морфи, писал, что «Морфи выше Цезаря, так как он пришел, не увидел и то победил».

Великий русский физиолог Иван Петрович Павлов в молодости испытывал финансовые затруднения. Однажды его товарищи собрали немного денег, чтобы молодой ученый купил себе новый костюм, ибо старый был уже совсем изношен.

Иван Петрович поблагодарил друзей. Однако на следующий день он явился в лабораторию не в новом костюме. Он на длинной веревке вел за собой разномастных визжащих псов.

— Вы даже представить себе не можете, как кстати пришлись эти деньги, с сияющей улыбкой говорил Павлов. — Опыты теперь можно поставить гораздо шире. А костюм… я еще свой проношу.

В 1882 г. в Кембриджском университете происходил обряд «посвящения» в доктора. Присуждали это почетное звание великому английскому ученому Чарльзу Дарвину. Эта торжественная средневековая церемония начиналась с шествия в старинных костюмах, после чего в парадном зале состоялось «посвящение». В этот момент с балконов парадного зала студенты спустили на веревочке в руки ученого маленькую игрушечную обезьянку.

Этот подарок символизировал его огромные заслуги в исследовании развития животного мира и происхождения человека.

30 лет спустя, в 1912 г., звание почетного доктора Кембриджского университета получил великий русский ученый И. П. Павлов. Во время аналогичной церемонии с хоров парадного зала что-то белое и пушистое спустилась по веревочке прямо в руки Павлова. Все увидели кудрявую игрушечную собачку, унизанную трубочками-фистулами.

Павлов очень ценил этот подарок, и до сих пор в одной из комнат квартиры-музея, где он жил и умер, на книжном шкафу стоит этот подарок игрушечная собачка.

— Какая пища полезнее всего? — спросили однажды И. П. Павлова.

— Та, которую человек ест с аппетитом, — ответил великий ученый.

Но в его ответе не было намека на остроту. А правильность этих слов он узнал после многолетней упорной работы по изучению пищеварительных желез.

В римском театре давали однажды «Артаксеркса» Метастазио, положенного на музыку Бертони; несравненный певец Паккьяротти пел партию Арбаса; на третьем представлении, в знаменитой сцене суда, где композитор вставил несколько музыкальных тактов после слов «и все же я не виновен», красота самой сцены, музыка, выразительность певца привели в такой восторг музыкантов, что оркестр после этих слов Паккьяротти не вступил. Заметив это, раздраженный артист бросил взгляд на дирижера:

— Ну, что с вами случилось?

А тот, словно очнувшись от экстаза, с рыданием в голосе простодушно ответил:

— Мы плачем.

В конце XIX века о петербургском профессоре химии Чельцове, заведовавшем научно-технический лабораторией морского ведомства, снисходительно говорили:

— Он как химик — ничего особенного… Он, конечно, пороха не выдумал.

На самом же деле профессор Чельцов под руководством Д. И. Менделеева именно «выдумал порох». Точнее говоря, изобрел состав бездымного пороха.

Знаменитая французская актриса Сара Бернар играла роль бедной женщины. Заканчивался ее монолог словами «уже нет сил ходить… умираю с голода…»

— Так продай свой браслет! — крикнул вдруг кто-то из зрителей, заметив на руке актрисы дорогой золотой браслет.

Бернар забыла снять его перед выходом на сцену.

— Я уже пробовала, — нашлась актриса, — но браслет фальшивый.

Чешский композитор Антонин Дворжак отличался необычайной добросовестностью и щепетильностью. Работая над либретто своей оперы «Армида», он тщательно проверял текст, чтобы избежать какой-либо несуразности. Дойдя до эпизода, в котором шествует рыцарь на коне, замечтавшийся Дворжак остановился и спросил приятеля:

— Скажи, а существовали ли в то время лошади?

Однажды между Дворжаком, Бендлем и Фибихом зашла речь о том, как трудно чешскому композитору стать известным за границей. Фибих изрек что-то приблизительно в таком роде:

— Дворжаку хорошо: что бы он ни писал, все его вещи исполняют.

— Напишите так, — ответил Дворжак, — чтобы понравилось мне, и вы увидите — это будет исполняться.

Ответом был взрыв смеха, к которому присоединился вполне искренне и сам Фибих.

Французский композитор Жюль Массне, автор известных опер «Бергер» и «Манон», был однажды приглашен парижской Комической оперой дирижировать премьерой своего произведения. Массне обычно неохотно выступал как дирижер, признаваясь, что всегда сильно волнуется.

Однако выхода не было. Массне подошел к дирижерскому пульту, сопровождаемый бурными аплодисментами, поклонился публике, потом оркестру, постучал палочкой по пульту, и в наступившей тишине вполголоса сказал оркестрантам:

— А теперь, дорогие коллеги, будьте так добры, сопровождайте меня!

В редакцию журнала «Русская мысль», держа в руках какую-то рукопись, зашел скромно одетый старик. Секретарь редакции, приняв рукопись, сказал, что ответ можно получить через две недели.

Ровно через две недели старик явился в редакцию и спросил у секретаря, как обстоят дела с рукописью.

Секретарь попросил подождать в приемной, а сам зашел к редактору доложить о посетителе. Но, увлекшись разговором с каким-то писателем, редактор забыл о старике, который спокойно сидел в углу приемной.

Примерно часа через три редактор вспомнил, что его ждут, и вышел в приемную.

— Вы Семенов? — спросил он, обращаясь к посетителю. — Ваш рассказ я читал…

Взглянув на старика, редактор остолбенел. Перед ним сидел Лев Николаевич Толстой.

Великий писатель очень хотел видеть напечатанным в журнале «Русская мысль» рассказ никому не известного крестьянина Семенова.

Однажды немецкого микробиолога Роберта Коха, который, несмотря на свою всемирную славу и занятость, охотно и внимательно лечил простых людей, пригласили к кайзеру Вильгельму.

— Надеюсь, вы будете лечить меня по-иному, чем голодранцев в вашей больнице? — спросил монарх.

— Боюсь, что это невозможно, ваше величество, — с достоинством ответил Кох. — Ведь говорят, что я обслуживаю своих пациентов как королей.

Однажды в кабинет немецкого микробиолога Роберта Коха зашел его помощник и увидел, как выдающийся ученый, сосредоточив все внимание, смотрит на колбу, в которой что-то кипит, и пары клубятся над ней.

Заметив вошедшего помощника, Кох спросил:

— Угадай, что кипит в колбе?

Помощник начал перечислять все известные ему виды микробов, но ученый отрицательно качал головой.

Убедившись, что тот не сможет угадать, Кох улыбнулся и сказал:

— Здесь варятся сосиски. Жена заболела, а поручить это важное дело служанке я не могу.

Немецкий композитор Альберт Лорцинг узнал, что одна из его опер давно ставится на сцене небольшого провинциального городка. Несмотря на явное нарушение авторского права, композитору польстила такая популярность его оперы, и он прибыл в этот городок. После первой же беседы с дирижером радость Лорцинга испарилась. Оказалось, что хор театра состоит из… четырех человек, однако же честно делится на две партии!

— Нет, это невозможно! — Лорцинг рвал на себе волосы. — Четыре хориста! И это при четырех валторнах, двух трубах, трех тромбонах, литаврах, ударных, струнных, деревянных… Нет, совершенно невозможно!

— Вы не совсем правы, — утешал его дирижер. — Во-первых, вы не очень точно указываете состав оркестра и…

— Что «и»?! — застонал несчастный композитор.

— И, во-вторых, наша публика настолько хорошо знает и любит вашу оперу, что вместе с артистами поет все хоры!

Знаменитый ученый, «отец русской авиации» Николай Егорович Жуковский был очень рассеянным человеком. Однажды, проговорив целый вечер с молодежью в собственной гостиной, хозяин вдруг поднялся, стал искать свою шляпу и начал торопливо прощаться, бормоча:

— Однако я засиделся у вас, господа, пора домой.

Многие из окончивших духовные академии спешили получить духовный сан еще на студенческой скамье.

Знаменитый историк, академик В. О. Ключевский, преподававший в Московской духовной академии, придя однажды на последнюю лекцию 4-го курса, увидел множество «восприявших сан». Он обратился к монахам-студентам с приветствием:

— Поздравляю вас, отцы, с тем, что вы удостоились восприять чин ангельский! — Затем, посмотрев на студентов, оставшихся светскими, Ключевский продолжал: — И вас, господа, поздравляю с тем, что вы сохранили образ человеческий.

Илья Ефимович Репин приехал в Париж. В то время все восхищались фотографией. Репин попытался сфотографировать кого-то из знакомых, но не выдержал и выскочил из-под черного сукна, которым накрывался, наводя аппарат.

— Так и задохнуться недолго! — закричал великий художник. — И зачем только выдумывать этот аппарат, когда и без него можно прекрасно рисовать портреты?

В Венскую оперу, директором которой состоял композитор Густав Малер, явилась одна из претенденток на место солистки, снабженная высочайшей рекомендацией.

Малер, бегло взглянув на подпись, не спеша в клочья изодрал письмо, сел за рояль и предложил крайне безразличным тоном:

— Ну-с, а теперь, пожалуйста, спойте!

Прослушав ее, он сказал, что расположение самого Франца-Иосифа к ее особе еще не освобождает от обязанности иметь голос.

Его величество, узнав об этом, устроил скандал директору оперы, конечно, не лично, а через своего представителя.

— Она будет петь! — орал тот.

— Хорошо, — вспылил Малер, — но в афишах я прикажу напечатать: «По высочайшему повелению!»

Так в сердцах однажды сказал Малер по поводу изобретенной Арнольдом Шенбергом двенадцатитоновой (додекафонной) системы композиции:

— Зачем, собственно, я пишу еще симфонии, если это считается музыкой будущего?

И примерно с таким же вопросом обратился Шенберг к голливудскому кинопродюсеру, который предложил ему написать музыку к фильму:

— Зачем, собственно, вам нужна еще музыка, если в фильме и так всего предостаточно?

На одной из репетиций «Камерной симфонии» Шенберга присутствовал Малер. По окончании репетиции Малер обратился к оркестру:

— А теперь, умоляю вас, сыграйте мне обыкновенное трезвучие, иначе я не смогу сегодня спокойно заснуть.

Однажды у выдающегося немецкого математика Давида Гильберта (1862–1943) спросили об одном из его бывших учеников.

— Ах, этот-то? — вспомнил Гильберт. — Он, кажется, стал поэтом. Для математики у него было слишком мало воображения.

На одной из своих лекций Давид Гильберт сказал: «Каждый человек имеет некоторый определенный горизонт. Когда он сужается и становится бесконечно малым, он превращается в точку. Тогда человек говорит: „Эта моя точка зрения“.»

Римский-Корсаков на одном из своих уроков объяснял ученикам, что последняя часть симфонии или сонаты должна быть обязательно написана в быстром темпе.

— А почему же у Чайковского четвертая часть Шестой симфонии написана в медленном темпе? — спросил М. Гнесин.

Профессор помолчал, потом торжественно произнес:

— Исключения возможны, если они гениальны.

Однажды немецкий изобретатель К. Бенц запустил мотор своей машины и осторожно выехал задним ходом на большую площадь. Окинув ее быстрым взглядом, Бенц не обнаружил на ней никаких помех для движения. К несчастью, он не заметил лошади с тележкой, стоявшей в тени дома на другой стороне площади. Тележка была доверху завалена колбасами, сосисками, ветчиной: это колбасник развозил свои товар клиентам. Как только лошадь увидела, что прямо на нее движется странная повозка, она рванулась и понеслась, рассыпая по мостовой окорока и колбасы.

Чтобы замять назревавший скандал, Бенцу пришлось скупить весь извалявшийся в пыли товар.

— Колбасник мне теперь проходу не дает, — жаловался Бенц своим друзьям, — все благодарит и говорит, что хорошо поторговал в прошлое воскресенье. А послать его к черту мне нельзя. Это самый богатый человек в округе. И я буду не я, если именно ему не всучу мою первую машину. Это будет мой реванш.

В мемуарах знаменитого драматического актера Л. Барная описывается интересный случай. В середине прошлого века в Будапеште выступал с концертом американский пианист Леопольд Мейер. Во время исполнения фантазии Листа на темы оперы Доницетти «Лючия ди Ламмермур» стоявший на фортепьяно канделябр покачнулся и стал падать. Слушатели испуганно вскочили с мест мог начаться пожар. Но виртуоз, продолжая играть левой рукой, правой схватил канделябр и поставил его на место. Когда Мейер кончил играть, аплодисментам не было конца. Барнай вместе со всеми восторгался находчивостью пианиста.

Через некоторое время Барнай посетил концерт Мейера в Граце. Каково же было его удивление, когда Мейер, дойдя до хорошо запомнившегося Барнаю пассажа, поступил точно так же, как и в прошлый раз, ловко схватив на лету падающий канделябр!

Улыбаясь про себя, Барнай аплодировал вместе со всеми, но на этот раз не находчивости, а изобретательности предприимчивого пианиста.

Среди множества занятий, за которые приходилось браться в юные годы выдающемуся американскому изобретателю Томасу Эдисону, была также работа телеграфиста на одной из отдаленных станций Дальнего Запада.

Люди сюда заглядывали редко, зато в тараканах здесь не было недостатка: целыми стадами путешествовали они по стенам комнаты, которую занимал Эдисон, особенно предпочитая для своих передвижений одну из многочисленных щелей в штукатурке. Эдисон подвел к этой щели электропровод, перерезал его, зачистил концы. Тараканы, переползая через провод, замыкали своим телом ток в цепи и, оглушенные, падали в чашку с водой.

Эта нехитрая ловушка была первым «изобретением» великого американца.

Один молодой человек упорно рвался в кабинет редактора одной из крупных нью-йоркских газет.

— Что вам угодно? — спросил редактор.

Человек молча поставил на стол редактора ящик, из которого вдруг послышалось пение. Ящик спел лихую песенку, а потом спросил:

— Господин редактор, как вам нравится новое изобретение Эдисона?

Это был фонограф.

Однажды один из поклонников Эдисона сказал в присутствии великого изобретателя, что тот обязан своими многочисленными изобретениями только гениальным способностям. Эдисон тут же ответил:

— Хорошее изобретение только на один процент состоит из вдохновения и таланта. Остальные девяносто девять процентов — работа в поте лица.

Справедливость этих слов великого изобретателя подтверждается весьма наглядно. Только регистрируя опыты со своей лампочкой, Эдисон исписал в 200 записных книжках 40 тысяч страниц. А за каждой короткой записью кроются кропотливая подготовка к опыту и сам опыт.

На протяжении долгого времени знакомые Эдисона удивлялись, почему так тяжело открывается его садовая калитка. Наконец один из друзей сказал ему:

— Такой гений, как ты, мог бы сконструировать более современную калитку.

— Мне кажется, — ответил Эдисон, — калитка сконструирована гениально.

— Ты шутишь?

— Нисколько. Она соединена с насосом домашнего водопровода. Открывая калитку, вы накачиваете в резервуар на крыше 30 литров воды.

Однажды профессору И. А. Каблукову позвонил по телефону ассистент, у которого не получалась реакция.

— Да это очень просто! — крикнул в трубку профессор. — Возьмите раствор, тщательно перемешайте…

Продолжая объяснения, ученый телефонной трубкой стал мешать в воздухе воображаемый раствор.

— Что, вы не слышали? — удивился он, окончив пояснения и снова приложив трубку к уху. — Ну, я повторяю. Возьмите раствор…

Трубка снова движется, ассистент ничего не слышит.

— Нет, я сменю этот аппарат! — рассердился профессор. — Всякие пустяковые разговоры передает точно, а когда надо говорить о деле капризничает.

Юный шотландец Перкин во время каникул решил получить ни мало ни много искусственный хинин. Смешав в нескольких колбах продукты перегонки угля, он получил густую черную массу: опыты не удались. Чтобы отмыть посуду, пришлось растворять осадки в спирте. И вот тут-то Перкин обнаружил, что спирт придал некоторым из них великолепный пурпурный цвет.

Это были первые искусственные красители.

Известный в Шотландии доктор Эрнанди славился своей немногословностью. Но вот однажды ему пришлось иметь дело с такой же женщиной, которая пришла к нему на прием с сильно поврежденной рукой. Между ними произошел такой разговор:

— Ожог?

— Ушиб.

— Припарка!

На следующий день женщина снова явилась на прием.

— Лучше?

— Хуже.

— Еще припарка.

Через два дня опять визит и опять диалог:

— Лучше?

— Да. Сколько?

— Ничего! — воскликнул доктор. — Вы самая разумная женщина из всех, с кем мне пришлось иметь дело.

Читая однажды лекции в физической лаборатории Манчестерского университета (Англия), великий физик Альберт Эйнштейн исписал формулами небольшую классную доску. Вернувшись спустя некоторое время к доске, чтобы продолжить свою запись, он, к удивлению, не обнаружил ни своих прежних записей, ни самой доски. Вместо нее стояла новая большая доска.

Оказалось, что ученые и студенты университета, желая сохранить на память записи, заменили доску, а потом написанные мелом формулы Эйнштейна покрыли слоем прочного прозрачного лака.

После смерти великого ученого эта доска стала одной из научных реликвий человечества.

В начале научной карьеры Эйнштейна один журналист спросил госпожу Эйнштейн, что она думает о своем муже.

— Мой муж гений! — сказала госпожа Эйнштейн. — Он умеет делать абсолютно все, кроме денег.

Однажды Роберта Оппенгеймера попросили рассказать об Эйнштейне. Подумав, Оппенгеймер сказал:

— Это случилось, когда мы вместе работали преподавателями Принстонского университета. Накануне экзамена я спросил Эйнштейна, будут ли все его вопросы трудными. «Никоим образом, — возразил Эйнштейн. — Я буду задавать точно такие же вопросы, как и в прошлом году». — «Но если так, то вы услышите точно те же ответы». — «Ошибаетесь, коллега, — улыбаясь, ответил Эйнштейн. — Прошел год. Правильные ответы на те же вопросы должны быть совершенно другими. Ибо за этот год наша наука сделала огромные успехи!»

Эйнштейн на вопрос одного корреспондента, интересовавшегося, кем бы стал ученый, если бы ему вновь пришлось пережить юность, ответил:

— Я выбрал бы самую независимую профессию — водопроводчика или мелкого торговца.

Эта шутка получила неожиданный резонанс: председатель профсоюза водопроводчиков прислал великому физику уведомление об избрании его почетным членом союза.

Альберт Эйнштейн не очень-то был в ладах с модой, к тому же одевался очень небрежно.

— Господин Эйнштейн, — сказал однажды один из его нью-йоркских знакомых, — вам необходимо купить себе новое пальто. Это уже износилось.

— Зачем? Все равно меня в Нью-Йорке никто не знает, — ответил Эйнштейн.

А когда спустя несколько лет этот назойливый знакомый опять, встретив Эйнштейна в том же пальто, посоветовал ему купить новое, ученый ответил:

— Зачем это надо? Здесь меня каждый знает.

Как-то на приеме Чарли Чаплин исполнил для собравшихся гостей очень сложную оперную арию. Когда он кончил, один из гостей воскликнул:

— Потрясающе! Я не подозревал, что вы так великолепно поете.

— Вовсе нет, — улыбнулся Чаплин, — я никогда не умел петь, я всего-навсего подражал сейчас знаменитому тенору, которого слушал в миланском театре «Ла Скала».

Ролли Тотеро, постоянный оператор Чаплина, проделал однажды любопытный опыт. Во время съемки «Парижанки» он тайно от режиссера снимал его гениальные «показы». Таким образом получился целый фильм, в котором все роли были сыграны Чаплиным. Когда потом Тотеро показал свою работу в столице Франции, то этот монофильм Чаплина имел успех даже больший, чем сама «Парижанка».

На всемирном конгрессе кинематографистов, который проходил в Париже в 1926 году, почти все выступающие говорили о значении кино, о его перспективах и путях развития, о достоинствах этого великого изобретения братьев Люмьер.

В углу зала, где собирались деятели кино, молча сидел бедно одетый старик, которой, судя по его виду, попал сюда случайно.

— Что вам здесь угодно и какое вы имеете отношение к конгрессу? — строго спросили устроители конгресса, заметив старика.

Старик смущенно встал и коротко ответил:

— Видите ли, меня зовут Люмьер…

Устроители конгресса забыли пригласить великого изобретателя.

Известный итальянский певец Энрико Карузо должен был получить по чеку значительную сумму. Когда он явился в банк, то оказалось, что у него нет при себе никаких документов.

Кассир наотрез отказался выплатить деньги. Карузо на мгновение задумался, принял решение и… служащие банка услышали в великолепном исполнении арию из оперы «Тоска». Этого оказалось совершенно достаточно, и кассир тут же произвел выплату.

Выходя из банка, Карузо заметил:

— Никогда в жизни я так не старался петь, как сейчас.

Мало кому известно, что, очень волнуясь перед каждым своим выступлением, Карузо успокаивал себя рисованием карикатур на коллег.

— Как карикатурист вы бы достигли не меньшей славы, — говорили ему.

— Да, — ответил певец, — к тому же приходилось бы меньше волноваться!

На представлении «Паяцев», где присутствовал «высший свет» Италии, внезапно заболел тенор, исполнявший партию Арлекина.

Находившийся в зале Карузо, не раздумывая долго, занял место за сценой (как и полагается по ходу действия) и блестяще исполнил серенаду Арлекина. Обычно каждое появление на сцене Карузо сопровождалось восторженными аплодисментами, но на этот раз публика в зале безмолвствовала.

После спектакля Карузо с горькой улыбкой сказал Титта Руффо, исполнявшему в спектакле партию Тонио:

— Вот видишь, что значит просвещенная публика. Она ценит только те имена, которые читает черным по белому на афишах…

Артист Николай Федорович Монахов пошел как зритель в московский Малый театр смотреть игру своей любимой артистки — Марии Николаевны Ермоловой.

Неожиданно во время спектакля его вызвали в фойе, и какой-то незнакомый человек взволнованно сказал ему:

— У вас произошла кража. Надо немедленно ехать домой.

— Вы с ума сошли! — воскликнул возмущенный Монахов. — Не досмотрев игру такой артистки, уехать! Вы просто ничего не понимаете в искусстве! — добавил он и вернулся в зал.

Известный советский музыковед Б. Л. Яворский рассказывал об интересном эпизоде, свидетельствующем о феноменальной памяти Сергея Васильевича Рахманинова. Однажды к С. И. Танееву пришел А. К Глазунов. Он познакомился с достижениями московских музыкантов, а потом согласился исполнить только что написанную им первую часть симфонии. Сергей Иванович вышел, запер все двери, потом вернулся и попросил Глазунова начать. Автор исполнил первую часть, после этого начались разговоры, обсуждение. Прошло некоторое время. Но вдруг Сергей Иванович сказал:

— Ах, я запер все двери… а может быть, кто-нибудь пришел.

Он вышел и через некоторое время вернулся с Рахманиновым.

— Позвольте познакомить вас с моим учеником, — представил он Рахманинова, — это очень талантливый человек и тоже только что сочинил симфонию.

Рахманинов сел за рояль и сыграл… первую часть симфонии Глазунова. Удивленный Глазунов спросил:

— Где вы с ней познакомились, я ее никому не показывал?!

— Он у меня сидел в спальне, я его там запер, — улыбаясь, говорил Танеев.

Однажды преподаватель юридического факультета Венского университета обратился к профессору медицинского факультета Земмельвейсу, считавшемуся самым строгим экзаменатором, с такими словами:

— Позвольте выступить в защиту ваших студентов. Они вас очень боятся. Не можете ли вы чуть-чуть смягчить свои требования?

— Никоим образом. При плохом адвокате клиент рискует потерять деньги или свободу. Ну а если будет плохим врач, пациент может потерять жизнь!

Великий американский писатель Джек Лондон вовремя не прислал издателю обещанную рукопись. Нетерпеливый издатель разразился телеграммой: «Господин Лондон, если в течение двадцати четырех часов я не получу Вашу новеллу, то собственными руками заставлю Вас сдержать слово. Предупреждаю, что я-то выполню обещание».

В ответ Лондон протелеграфировал: «Сэр, если бы я работал только руками, я бы тоже всегда выполнял обещания».

Резерфорд демонстрировал слушателям распад радия. Экран то светился, то темнел.

— Теперь вы видите, — сказал Резерфорд, — что ничего не видно. А почему ничего не видно, вы сейчас увидите.

Известного пианиста Артура Рубинштейна спросили, что было для него самым трудным, когда он учился игре на рояле. Пианист ответил:

— Оплата уроков.

Один нью-йоркский миллионер, выдававший себя за большого любителя и знатока музыки, устроил дома концерт Артура Рубинштейна. Пианист избрал для своего выступления лишь минорные произведения и закончил концерт ноктюрном Шопена, сыграв его с особой проникновенностью и нежностью.

После концерта хозяин, поблагодарив Рубинштейна, между прочим заметил:

— Я забыл вас предупредить, маэстро, что вы можете играть громче, ведь соседей у меня нет, я один занимаю весь этот дом…

Пастор спросил у известного английского актера Лоуренса Оливье, почему у того всегда полная аудитория, в то время как священники часто вынуждены читать свои проповеди в пустых храмах.

Актер ответил:

— Все дело в вере. Я произношу слова со сцены, веря в них. А вы произносите свои проповеди и ни единому слову в них не верите.

В студии одного из художников шел спор о том, что такое настоящее искусство. Там находился и Шаляпин, но он в споре участия не принимал, а слушал молча. Через некоторое время он вышел незамеченным. Вдруг дверь мастерской открылась, на пороге стоял Шаляпин.

— Пожар!

Поднялась паника, а Шаляпин присел к столу и как ни в чем заметил:

— Вот это есть настоящее искусство, а то, о чем вы спорили, — сущие пустяки.

Однажды какой-то завистник написал великому американскому писателю Эрнесту Хемингуэю ироническое письмо: «Я знаю, что вам теперь платят по доллару за каждое слово. Посылаю вам доллар и прошу прислать мне образчик вашего творчества».

Хемингуэй оставил у себя доллар, ответив односложно: «Спасибо».

В лаборатории немецкого ученого Вильма в 1909 году испытывались материалы, способные заменить дорогую латунь в ружейных гильзах. Однажды вечером лаборант, у которого случилось дома несчастье, оставил образец из сплава алюминия, содержащего небольшое количество меди, в испытательной машине. Спустя несколько дней при испытании этого образца были получены блестящие результаты.

Если бы лаборант не прервал испытания, этих результатов получить не удалось бы: ведь, как выяснили позднее, этот сплав упрочился из-за самопроизвольного старения при комнатной температуре.

Так случай помог обнаружить достоинства важнейшего материала нашего века — дюралюминия.

Известный советский композитор-песенник Дмитрий Яковлевич Покрасс рассказывает:

«Помню, до революции мы с братом Даниилом еще подростками написали романсы и принесли их одному человеку, который держал музыкальный магазин. Он прослушал романсы и пожал плечами: то ли они ему не понравились, то ли его смущал возраст композиторов.

В это время вошла женщина, заглянула в ноты и сказала:

— Какие талантливые романсы!

И у нас их купили, эти сочинения…

Женщина эта была… нашей мамой! Нас было у нее двенадцать…»

Доцент Саратовской консерватории Арсений Петрович Щапов мог играть своим студентам на память все тридцать две сонаты Бетховена, за исключением Двадцать девятой сонаты, которую играл по нотам. Как-то раз он пообещал студентам сыграть сонату для фортепьяно Листа, предупредив их, чтобы они обратили особое внимание на темповую сторону.

На следующем занятии он сыграл это сложнейшее, глубокое по мысли произведение, но никто из студентов не заметил особенностей его темповой трактовки.

Тогда педагог сказал:

— Во времена Листа эту сонату играли за 31 минуту, Нейгауз играет за 29 минут, я сыграл за 28 минут, а современные мальчики-конкурсанты умудряются пробежать ее за 24 минуты! И, как ни странно, никто этого не замечает!

Известный французский физик и электротехник Марсель Депре, который присутствовал на торжественном закрытии автомобильной выставки 1896 года в Париже, предложил тост за будущий автомобиль, который достигнет скорости 60 километров в час. В ответ один известный тогда конструктор автомобилей недовольно отозвался: «Ну почему всегда находится тот, кто своими глупыми предсказаниями испортит все торжество!»

Шаляпин всегда возмущался людьми, которые считали труд артиста легким.

— Они напоминают мне, — говорил певец, — одного извозчика, который как-то вез меня по Москве. «А ты, барин, чем занимаешься?» — спрашивает. «Да вот, пою». — «Я не про то. Я спрашиваю, чего работаешь? Петь — это мы все поем. И я пою, когда скучно станет. Я спрашиваю — ты чего делаешь?»

Одно из популярных произведений испанского композитора Мануэля де Фалья «Ночи в садах Испании» создано в Париже. Восторгаясь свежестью и богатством оркестровых красок этой партитуры, французский композитор Поль Дюка спросил однажды у автора:

— Ну, хорошо, месье де Фалья, но неужели ночи в Испании действительно столь волшебны?

— Возможно, я кое в чем немножко преувеличил. Но я тогда жил в Париже!

Весной 1925 г. в эфир вышла вторая московская радиогазета — утренняя. Ее можно было назвать литературной, поскольку в ней преобладали литературные материалы. В создании «Утренней радиогазеты» принимали участие многие советские писатели и поэты. Одним из первых на радио пришел Владимир Маяковский. Грохоча палкой, он поднялся в крошечную радиостудию и остановился у пульта.

— А много там слушателей? — спросил он, показывая на микрофон.

— Весь мир.

— А мне больше и не надо.

— Как вас объявить?

— Никак, я сам объявлюсь.

И когда вспыхнул сигнал «микрофон включен», объявил:

— Говорит Маяковский! — И начал читать новые стихи.

В старой анкете академика В. А. Обручева в ряду прочих вопросов и ответов сохранилась и такая примечательная запись: «С каких лет имеете постоянный заработок?» — «С семнадцати».

Немецкий физик, один из основоположников квантовой механики Макс Борн в свое время выбрал астрономию в качестве устного экзамена на докторскую степень. Когда он пришел на экзамен к известному астроному-физику Шварцшильду, тот задал ему следующий вопрос:

— Что вы делаете, когда видите падающую звезду?

Борн понимал, что на этот вопрос надо ответить: «Я бы посмотрел на часы, заметил время, определил созвездие, из которого она появилась, направление движения, длину светящейся траектории и затем вычислил бы приблизительную траекторию», но не удержался и ответил:

— Загадываю желание.

Одна французская балерина выступала в маленьком балете, написанном А. Онеггером и А. Хелле. Но, вполне естественно, звезда не может принести свой личный успех в жертву современной музыке. В итоге ее выступление заканчивалось под звуки трех мазурок Шопена. В конце представления одна дама, немного знакомая с Артюром Онеггером, подошла к нему и, стиснув его руки, с волнением воскликнула:

— Как восхитителен ваш балет! Да! Да! Уверяю вас! Мне не вскружило, правда, голову его начало, зато три маленьких номера в конце…

— Как я одобряю вас, мадам, и какое доказательство непогрешимости вашего вкуса: то были три мазурки Шопена…

В ответ композитор получил улыбку умиления:

— Ах… Узнаю вас в этом… Вы говорите так из скромности!

Однажды ученик пожаловался своему педагогу по композиции, профессору Ленинградской консерватории Н. Н. Черепнину, что у него не выходит романс, и попросил совета. Последовал короткий ответ:

— Поступите очень просто: напишите десять романсов и бросьте их в печку, одиннадцатый выйдет хороший.

На улице подошел к Иву Монтану некий бродяга и попросил у него десять франков.

— Решил поехать на юг, — объяснил он.

— С десятью франками вы не сможете уехать далеко, — сказал Монтан.

— Это вполне достаточно для меня, — убеждал бродяга, — дорога будет бесплатная, я проеду на попутных машинах. Мне нужна только карманная мелочь.

Монтан дал ему двадцать франков.

— Тогда берите двадцать франков. Вдруг юг вам не понравится и вы вздумаете вернуться в Париж.

Американский композитор Джордж Гершвин, завоевавший мировую популярность, неожиданно решил поучиться у кого-нибудь из современных мастеров композиции. Гершвин поехал в Париж и обратился к прославленному французскому композитору Морису Равелю. Тот удивленно посмотрел на уважаемого гостя:

— Я мог бы вам дать несколько уроков, но скажите откровенно, зачем вам становиться второстепенным Равелем, будучи уже и так первостепенным Гершвином?

После знаменитого перелета Москва — Северный полюс — США летчики В. П. Чкалов, Г. Ф. Байдуков и А. В. Беляков возвращались в Европу на пароходе «Нормандия».

«Здесь, на борту „Нормандии“, — вспоминал впоследствии В. П. Чкалов, произошел у меня любопытный разговор с одним американским миллионером.

— Вы богаты? — спросил он.

— Да, очень богат, — ответил я.

— В чем выражается ваше богатство?

— У меня 170 миллионов.

— 170 миллионов! Чего — рублей или долларов?

— Нет, 170 миллионов человек, которые работают на меня, так же, как я работаю на них!»

Однажды на уроке композиции в классе профессора Бориса Николаевича Лятошинского речь зашла о сентиментализме в музыке. Вспомнили характерные названия многих популярных изданий начала нашего столетия: «О чем рыдала скрипка», «Разбитое сердце», «Раненый орел» На следующем занятии профессор вынул из своего портфеля старенькие ноты. На обложке был нарисован угрюмый узник с эффектной бородой. Внизу красовалось название: «Ночь перед казнью. Мелодический вальс».

Когда у знаменитого советского бегуна Серафима Знаменского спросили, в чем секрет его поразительных успехов на беговой дорожке, спортсмен, подумав немного, ответил:

— Для того, чтобы бегать, надо… бегать.

Однажды у мастера остросюжетного кино Альфреда Хичкока спросили мнение об одном актере. Режиссер ответил:

— У него до такой степени отсутствует индивидуальность, что даже в цветных фильмах он получается черно-белым.

В конце 1940 года трем ведущим гроссмейстерам был задан вопрос: «Кто сильнейший шахматист мира?» Вот их ответы:

Алехин: «Алехин».

Решевский: «Решевский».

Файн: «У меня создается впечатление, что Файн».

И только на вопрос, кого они считают шахматистом № 2, гроссмейстеры ответили единодушно: «Ботвинника».

Одна веселая компания, в которой находился и Михаил Светлов, послала молодого литератора за водкой для продолжения веселья. Вскоре тот вернулся без водки и сообщил, что хорошей водки не было, в магазине водка только плохого качества.

— Молодой человек, — сказал Светлов, — запомните: водка бывает только двух сортов — хорошая и очень хорошая.

В 1950 году 85-летний гроссмейстер Мизес играл в Амстердамском турнире партию с голландским мастером Ван Форестом, которому было 87 лет. По окончании партии, которую выиграл Мизес, корреспонденты спросили победителя, чем он объясняет свою быструю победу.

— Все очень просто, — ответил Мизес, — победила молодость!

Гроссмейстер В. Симагин как-то рассказывал коллегам о тех печальных днях, когда он приносил домой нежеланный нолик:

— Я сажусь за стол, мне подают ужин. Нехотя ковыряя вилкой пищу, я исподлобья наблюдаю за домашними. Вот сейчас кто-то из них неосторожно ударит чашкой о блюдце или поскребет ножом по тарелке. Тогда на голову нарушителя тишины обрушится весь мой гнев: гнев на судью, на победившего противника, на самого себя. Кто же будет этим несчастным? Но близкие хитры: они сидят тихо. Ни одного слова, ни единого движения. И мой заряд пропадает даром!

Заслуженный тренер СССР, рижский мастер Александр Кобленц был вместе с экс-чемпионом мира Михаилом Талем на межзональном турнире в Портороже. В один из выходных дней состоялась прогулка, и Кобленц, у которого был приятный голос, исполнял арии на русском и итальянском языках. К тренеру подошла дама и сказала:

— Благодарю за удовольствие! Своим пением вы мне напомнили большого артиста.

— Карузо? — нетерпеливо спросил Кобленц.

— Нет, Василия Смыслова.

В США в 1962 году была продана долгоиграющая пластинка с записью Первого концерта Чайковского в исполнении Вана Клиберна. Впервые в истории американской звукозаписи диск с классической музыкой достиг подобного тиража. До этого миллионные пластинки были привилегией джазовых певцов.

— Вот уж никогда не думал, что достигну уровня исполнителя рок-н-ролла, — признался Ван Клиберн.

Во время ХХIV чемпионата СССР по шахматам Гипслис, решив проверить память Михаила Таля, спросил:

— Миша, ты не помнишь случайно, какой вариант играл белыми Керес в ферзевом гамбите против Болеславского в третьем туре XX чемпионата СССР?

— Брось меня разыгрывать, — сказал Таль, — Болеславский с Кересом играли не в третьем, а в девятнадцатом туре, белыми играл не Керес, а Болеславский, и был у них не ферзевый гамбит, а испанская партия.

Знаменитая итальянская актриса Анна Маньяни требовала, чтобы ее портреты публиковались без ретуши.

— Не хочу, чтоб убирали морщины с моего лица, — заявила она. — Мне понадобились 55 лет для того, чтобы их нажить.

В Вене по телевидению передавалась пресс-конференция известного дирижера Герберта фон Караяна. Один из западногерманских корреспондентов задал маэстро такой вопрос:

— Господин Караян, каково влияние религии на ваше творчество?

— У меня только один бог — музыка! — ответил Караян.

Знаменитый древнегреческий баснописец Эзоп владел большим чувством юмора. О его остроумии рассказывают немало историй.

Однажды он шел по улице, вдруг встретился судья и строго спросил его:

— Куда ты идешь?

— Не знаю, — ответил Эзоп.

Ответ Эзопа не понравился судье, и он велел отвести его в темницу.

— Но ведь я сказал вам сущую правду, — возразил Эзоп. — Я и в самом деле не знал, что иду в темницу.

Судья засмеялся и отпустил его.

На одном ужине в Афинах выступал арфист. Играл он настолько плохо, что все присутствующие были возмущены и громко выражали свое недовольство. Аплодировал лишь один Диоген.

— Неужели тебе понравилась эта скверная игра? — спросили его.

— Нет. Но я хвалю его, — пояснил философ, — за то, что он, будучи таким плохим музыкантом, все-таки продолжает играть, вместо того чтобы стать вором.

— В котором часу следует обедать? — спросили однажды Диогена

— Если ты богат, обедай когда хочешь; если же беден — когда можешь, — был ответ мудреца.

Однажды древнегреческий философ Аристотель шел по улице. Его остановил один болтливый человек и стал рассказывать множество всякого вздора, беспрерывно приговаривая:

— Не чудно ли?

— Это не так чудно, — ответил философ, — чудно то, что человек, имеющий две ноги, может стоять и терпеливо слушать твое пустословие.

Воинственный древнегреческий правитель Димитрий, взяв и разрушив город Мегару, спросил философа Стильпона, уроженца этого города, не было ли у него что-нибудь отнято.

Стильпон ответил:

— Нет, ничего. И это потому, что мудрость никогда не делается военной добычей.

Один человек, которому надоела сварливая жена, пришел к знаменитому врачу Абу Али ибн Сина (Авиценне).

— Скажи, пожалуйста, умру я или нет, если выпью отраву, приготовленную из ртути? Если нет, то найди мне такое лекарство, чтобы я мог избавиться от жены.

Абу Али ибн Сина внимательно выслушал просителя, посочувствовал ему и ответил:

— Лучшее в таком случае лекарство — развод…

Выдающегося средневекового философа Газали спросили:

— Каким образом ты так преуспел в знаниях?

— Я никогда не стыдился спрашивать, — ответил имам.

Французский историк и писатель ХVIII-ХVIII вв. Бернар Фонтенель написал оперу, где, к негодованию ханжей, был выведен хор жрецов. Архиепископ Парижский потребовал исключить этот номер.

— Я не трогаю его священников, пусть и он не трогает моих, — невозмутимо ответил Фонтенель.

Голландский философ-материалист Бенедикт Спиноза часто играл в шахматы со своим домохозяином. Однажды тот спросил Спинозу:

— Не могу понять, почему я так волнуюсь, когда проигрываю, в то время как вы после проигрыша остаетесь совершенно спокойным? Неужели вы так безучастны к игре?

— Отнюдь нет, — ответил Спиноза. — Когда кто-либо из нас двоих проигрывает, король в любом случае получает мат, а это всегда радует мое республиканское сердце.

Петр I, будучи при французском дворе, заметил одного придворного, который каждый день являлся в платье нового покроя.

— Должно быть, этот дворянин недоволен своим портным, — сказал о нем Петр.

Весьма посредственный художник поделился своим замыслом с Балакиревым (шутом Петра I):

— Я прикажу эти покои выбелить и потом распишу. Как ты это находишь?

— Лучше будет, если ты сперва эти стены разрисуешь, а уж потом их выбелишь.

Однажды Петр I спросил о чем-то мнение Балакирева. Шут дал искренний, но не понравившийся царю ответ. Петр, рассердившись, приказал посадить его на гауптвахту. Вскоре царь, однако, убедился, что шут был прав, и приказал немедленно его освободить. Спустя некоторое время Петр захотел узнать мнение Балакирева по другому делу. Балакирев вместо ответа обратился к стоящим у дверей часовым:

— Голубчик, ведите меня скорей на гауптвахту!

Однажды Балакирев, что было на него не похоже, молчал целый день. Какой-то придворный, хлопнув его по плечу, спросил:

— Что-то ты, Балакирев, нынче не шутишь?

— Э, братец, мои шутки до того довели, что мне и вовсе верить перестали. Кому ни скажу про тебя, например, что ты умный человек, все в один голос говорят: «Ты, Балакирев, шутишь».

Однажды Вольтер высказывал свое мнение об одном человеке, весьма восхваляя его. Один из слушателей сказал Вольтеру, что именно этот человек недавно говорил о нем плохо.

Улыбаясь, великий писатель ответил:

— По всей видимости, мы оба ошиблись.

Во время пребывания Вольтера при дворе прусского короля Фридриха II последний как-то предложил великому писателю совершить прогулку по озеру. Вольтер согласился было, но, увидев, что лодка протекает, выскочил на берег.

Король рассмеялся:

— О, вы очень боитесь за свою жизнь! А я вот не боюсь.

— Это понятно, — ответил философ, — королей на свете много, а Вольтер один.

Прусский король Фридрих II считал себя человеком умным. Он любил беседовать с членами своей Академии наук, задавая во время этих бесед часто нелепые вопросы.

Так он однажды спросил академиков.

— Почему бокал, наполненный шампанским, дает более чистый звон, чем бокал, наполненный бургундским?

Профессор Зельцер от лица всех присутствующих при беседе членов академии ответил:

— Члены Академии наук при том низком содержании, которое им выдается вашим величеством, к сожалению, лишены возможности ставить подобные опыты, поэтому мы затрудняемся ответить на ваш вопрос.

Знаменитый немецкий философ Иммануил Кант, находясь на званом обеде, вдруг заметил, что он пришел в дырявом кафтане. Один из присутствующих, желая подшутить над философом, сказал:

— Господин Кант, через дыру в вашем кафтане проглядывает мудрость.

Кант, не задумываясь, ответил:

— А заглядывает туда глупость.

Иммануила Канта однажды спросили:

— Какие, по вашему мнению, женщины более склонны к супружеской верности, темноволосые или светловолосые?

— Седоволосые, — ответил Кант.

Французского композитора Жана-Филиппа Рамо упрекнули в том, что для создания своих опер он обращается к услугам посредственного либреттиста.

— Дайте мне официальный протокол, и я сделаю из него оперу, — усмехнулся композитор.

Бомарше, знаменитый французский драматург, прекрасно играл на арфе. Однажды он был приглашен ко двору французской королевы, где выступал как музыкант. К величайшей зависти придворных, во время исполнения он, естественно, сидел на табурете, в то время как никто из вельмож никогда еще не удостаивался чести сидеть в присутствии королевы.

Один из этих «государственных мужей», знавший о том, что отец Бомарше — часовых дел мастер, спросил с явным вызовом:

— Скажите, господин Бомарше, сколько могут стоить эти часы?

Бомарше взял протянутые ему часы, поднес их к глазам и… вдруг выронил из рук. Осколки брызнули во все стороны.

— Вы плохо воспитаны, любезный, — с нескрываемой досадой процедил вельможа.

— Думаю, что в эту минуту мы с вами испытываем одинаковое сожаление от того, что мой отец не передал мне своего опыта, — спокойно ответил Бомарше.

Когда 13 марта 1781 года английский астроном Гершель открыл еще неизвестную планету солнечной системы, в честь своего покровителя английского короля Георга III он решил назвать ее Георгиевской звездой. Но европейские астрономы не приняли этого наименования и после неудавшейся попытки дать ей имя Гершеля согласились на том, что новую планету следует назвать подобно другим планетам. Так с всеобщего одобрения планету стали именовать Ураном. Усердие Гершеля, однако, не осталось незамеченным. Вскоре Георг III назначил его королевским астрономом с жалованьем в 200 фунтов стерлингов. Это дало повод другу Гершеля сэру Уильяму Уатсону сострить:

— Никогда еще монархи не покупали так дешево честь свою и славу.

Известный итальянский физик Алессандро Вольта был страстным любителем кофе, который он всегда пил без молока и сахара. Когда один его знакомый спросил, почему Вольта пренебрегает молоком и сахаром, знаменитый физик улыбаясь, ответил:

— Чего ж тут объяснять… Раз в чашке нет ни молока, ни сахара, значит, в ней больше кофе.

Известный английский драматург Шеридан разрешил себе в одной из своих драм отозваться непочтительно об английском парламенте. В наказание за это, согласно судебному приговору, он должен был прийти в парламент, встать на колени и извиниться.

Писатель исполнил приговор, пошел на эту унизительную процедуру, но отомстил, как всегда, остроумно. Встав с колен, отряхнул платком с брюк пыль и воскликнул:

— Господи, как же грязна эта палата!

В 1790 году в одном из парижских домов на пятом этаже жил некий депутат Национального собрания, друг Джованни Баттиста Виотти. Знаменитый скрипач согласился дать у него на дому концерт. Аристократы жили тогда исключительно в нижних этажах зданий. Когда Виотти узнал, что на его концерт приглашены несколько аристократов и великосветских дам, он сказал:

— Довольно мы опускались до них, пусть они теперь поднимутся до нас!

Один из друзей великого австрийского композитора Вольфганга Моцарта, решив подшутить над ним, послал ему большой пакет, в котором, кроме оберточной бумаги, была только маленькая записка: «Дорогой Вольфганг! Я жив и здоров!»

Моцарт не остался в долгу. Спустя несколько дней его друг получил огромный тяжелый ящик. Открыв его, он увидел большой камень, на котором было написано: «Дорогой друг! Когда я получил твою записку, вот этот камень свалился у меня с сердца!»

У композитора Франсуа Буальдье было свое постоянное место в «Комеди Франсез», но он никогда туда не ходил.

Однажды вечером Буальдье решил все же пойти в театр и посмотреть спектакль. Когда он назвал контролеру свое имя, тот подозрительно оглядел его и сказал:

— Что за скверная шутка! Мы хорошо знаем композитора Буальдье, он приходит каждый вечер. И сейчас он уже в зале…

— Ах вот как! Извините! — ответил композитор. — Тогда я куплю место рядом, чтобы познакомиться с ним.

В антракте Буальдье обратился к своему двойнику:

— Итак, — сказал он, улыбаясь, — вы композитор Буальдье? Меня это, признаться, немного удивляет. Вот уже пятьдесят лет, как мне кажется, что Буальдье — это я.

Однажды император Александр I, ходя по классам Царскосельского лицея, спросил:

— Кто здесь первый?

— Здесь нет, ваше императорское величество, первых, все здесь вторые, отвечал Пушкин.

Английский король пригласил знаменитого итальянского скрипача Никколо Паганини выступить при дворе, но согласился уплатить только половину требуемого музыкантом гонорара. Узнав об этом, Паганини сказал:

— К чему такие расходы? Его величество может услышать меня за значительно меньшую сумму, если посетит концерт в театре!

Паганини опаздывал на концерт. Наняв извозчика, он попросил его быстрее ехать к театру.

— Сколько следует заплатить вам? — спросил он у извозчика.

— Десять франков.

— Вы шутите?!

— И не думаю. Возьмете же вы по десять франков с каждого, кто будет слушать сегодня вашу игру на одной струне!

— Хорошо, — ответил Паганини, — я заплачу вам десять франков, но только в том случае, если вы довезете меня до театра на одном колесе!

Французский композитор Даниель Обер любил иронизировать на темы о старости и смерти. Будучи глубоким стариком, он, возвращаясь с одного погребения, сказал своим спутникам:

— Кажется, я в последний раз побывал на кладбище в качестве любителя.

Когда в его присутствии говорили о тяготах старости, он замечал:

— Да, тяжело быть стариком, но до сих пор никто еще не придумал иного способа прожить подольше.

Когда великий английский физик Майкл Фарадей открыл явление электрической индукции, одна светская дама в разговоре с ним спросила.

— Можете ли вы сказать что получится из открытого вами явления?

— А можете ли вы сказать мне сегодня, — ответил ученый, — кем станет ваш ребенок, когда вырастет?

Однажды Фарадея спросили:

— Не поделитесь ли секретом, как добиться успехов в науке? Как вы, например, сумели добиться больших успехов?

— Секретов особых нет, — ответил Фарадей, — просто я, начиная дело, всегда доводил его до конца.

Великий итальянский композитор Джоаккино Россини присутствовал на премьере оперы одного молодого композитора по личному приглашению автора. Он уселся в ложе вместе с автором. По итальянскому обычаю, композитор сидел в цилиндре. Когда началась опера, Россини перед каждой арией снимал цилиндр и грациозно им размахивал.

— Что вы делаете? — спросил автор оперы.

— Приветствую своих коллег, которых встречаю в вашей музыке, — ответил любезный Россини.

Россини обедал как-то у одной дамы, столь экономной, что он встал из-за стола совершенно голодным. Хозяйка любезно сказала ему:

— Прошу вас еще как-нибудь прийти ко мне отобедать.

— С удовольствием, — ответил Россини, — хоть сейчас!

Португальский король, любивший играть на виолончели, хотел показать итальянскому композитору Дж. Россини свое умение. Окончив игру, он спросил мастера:

— Как вам кажется?

— Мне кажется, — ответил Россини, — что для короля это неплохо. Поскольку, что бы он ни делал, он никому не обязан отчетом…

Одна дама, которая должна была петь в большом обществе одну из арий Россини, как-то призналась композитору:

— Ах, маэстро, я так страшно волнуюсь!

В ответ на это Россини, зная весьма скромные данные певицы, утвердительно кивнул головой:

— А что уж остается говорить мне!

Россини не выносил музыку Вагнера. Однажды, когда после обеда в доме Россини все уселись на террасе с бокалами сладкого вина, из столовой донесся невообразимый шум. Послышался звон, стук, грохот, треск, гул — и, наконец, стон и скрежет. Гости замерли в изумлении. Россини побежал в столовую. Через минуту вышел с улыбкой:

— Благодарение богу — это служанка зацепила скатерть и опрокинула всю сервировку, а я думал, что кто-то осмелился в моем доме сыграть увертюру к «Тангейзеру»!

Россини спросили, есть ли у него друзья, и если есть, то кто они.

— О да! Конечно есть, — ответил Россини и назвал миллионеров Ротшильда и Моргана.

На это ему заметили, что, наверное, он выбрал себе таких богатых друзей, чтобы иметь возможности в случае необходимости занимать у них деньги.

— Совсем наоборот, — ответил Россини, — я называю их друзьями как раз за то, что они никогда не берут у меня денег взаймы!

После смерти Мейербера его племянник обратился с просьбой к Россини выслушать сочиненный им траурный марш памяти покойного композитора.

— Ну как? — нетерпеливо спросил автор марша, едва окончив исполнение.

— Что вам сказать? — ответил Россини. — Думаю, что ваш дядюшка в вашу честь сочинил бы гораздо лучший траурный марш.

Во Французской академии слушалась лекция о литературе.

— Упадок французского языка начался с 1789 года, — говорил аудитории пожилой ученый.

Присутствующий в зале Виктор Гюго встал и с полной серьезностью спросил:

— Будьте добры, не могли бы вы сказать, в каком часу это произошло?

Известный художник Сэмуел Морзе (тот самый, что изобрел телеграфную азбуку) как-то показал своему приятелю-врачу только что написанную им картину «Человек в предсмертной агонии».

— Ну как? — спросил Морзе.

— По-моему, малярия, — ответил эскулап.

Генрих Гейне говорил о своем дяде-банкире:

— Моя мать любила художественную литературу, и я стал поэтом. А мать моего дяди зачитывалась «Приключениями разбойника Картуша», и мой дядя стал банкиром.

Беседуя с Генрихом Гейне, некая поклонница воскликнула:

— Я отдаю вам мои мысли, душу и сердце!

— Охотно принимаю, — с улыбкой ответил поэт. — От маленьких подарков стыдно отказываться.

Жена одного миллионера упросила художника Брюллова написать ее портрет. Когда портрет был готов, заказчица стала капризничать:

— Уж я не знаю, право, но мне что-то не нравится… Краски вы, что ли, нехорошие покупаете!

— Уж если речь зашла о красках, — сердито сказал Брюллов, — то портрет должен быть очень похожим… Потому что я их покупаю в том самом магазине, где вы покупаете ваши румяна!

Некий аристократ, чрезвычайно гордившийся древностью и чистотой своего рода, с усмешкой сказал французскому романисту Александру Дюма-отцу:

— Если я не ошибаюсь, ваш род не отличается чистотой крови? Ваш отец генерал Дюма был мулатом?

— Совершенно верно.

— А ваш дед?

— Тот был, разумеется, негром.

— Ну, а родоначальник вашей семьи?

— Он был обезьяной. Мой род начинается там, где ваш окончил свое развитие.

Однажды к Дюма-отцу явился один писатель и пригрозил, что лишит жизни себя и троих детей, если Дюма не даст ему сейчас же взаймы 300 франков.

Дюма ответил, что, к сожалению, у него есть всего лишь 200 франков.

— Нет, мне необходимо триста! — настаивал проситель.

— В таком случае, — сказал Дюма, — я предложу вам следующее: себя вы лишите жизни, а дети пусть останутся в живых.

Известный в свое время врач Жистель из Марселя дал однажды обед. Среди многочисленных высокопочтенных гостей был и писатель Александр Дюма-сын.

Во время перерыва хозяин дома подошел к писателю с альбомом в руках и сказал:

— Любезный друг, вы так быстро и прекрасно сочиняете; сделайте мне честь, написав несколько строчек в моем альбоме.

— С удовольствием, — ответил писатель и, взяв карандаш, написал: «С того дня, как резко возросло число пациентов моего приятеля, врача Жистеля, пришлось закрыть в городе одну больницу…»

— Отлично! Прекрасно! — восхищенно крикнул Жистель.

Дюма-сын хладнокровно продолжал писать:

«… но пришлось открыть два новых кладбища».

Когда однажды Александр Дюма-отец вернулся с праздничного обеда домой, его сын спросил:

— Ну как, было весело, интересно?

— Очень, — ответил Дюма, — но не будь там меня, я бы умер от скуки.

Однажды ночью в комнату великого французского писателя Оноре Бальзака ворвался грабитель. Проснувшийся от шороха писатель заметил, как вор торопливо шарил в его конторке.

— Послушайте, сударь, — воскликнул Бальзак приветливо и ничуть не смущаясь, — хотел бы я узнать, что вы ищите в моей конторке впотьмах, когда я днем при свете не могу там найти ни гроша!

Однажды в Вене к великому французскому композитору Гектору Берлиозу подбежал маленький живой человечек:

— Господин Берлиоз, я страстный поклонник вашего грандиозного таланта… Прошу позволения прикоснуться к руке, написавшей «Ромео и Юлию»! — С этими словами он вцепился в рукав композитора и блаженно застыл.

— Сударь, — осторожно тронул его за плечо Берлиоз, — держитесь лучше за другой рукав: я имею обыкновение писать правой рукой.

Бетховен в Дрездене слушал довольно посредственную оперу Паэра «Леонора». Когда после спектакля Паэр спросил, что думает Бетховен о его произведении, тот ответил:

— Ваша опера настолько мне понравилась, что я, наверно, напишу к ней музыку.

И Бетховен сдержал свое слово: написал на тот же сюжет оперу «Фиделио».

Однажды на лекцию астронома Алексея Николаевича Савича явился какой-то студент из титулованных бездельников. Он был в костюме для верховой езды и держал в руках хлыст.

— Я выражаю вам свою глубокую благодарность, — вдруг обратился к нему с кафедры профессор.

— За что? — опешил студент.

— За то, что вы не въехали сюда на коне.

После первого же представления «Фауста» Шарля Гуно популярность оперы среди парижан росла с каждым днем. Издательство не успевало выпускать клавиры и попурри на темы этой оперы. Однако материальное благополучие композитора не повышалось…

Однажды владелец музыкального издательства пригласил Гуно покататься на санях по Булонскому лесу. Создатель «Фауста» явился в своем старом, изрядно потертом зимнем пальто; издатель, ожидавший его в загородной вилле, был одет в новенькую, с иголочки, элегантную шубу.

Гуно пощупал пальцами дорогостоящую вещь.

— Поздравляю, — сказал он улыбаясь, — подарок «Фауста», не так ли?

— Какая разница между хорошим дирижером и плохим? — спросили знаменитого немецкого дирижера Ганса фон Бюлова

— Хороший дирижер держит партитуру в голове, а плохой — голову в партитуре, — последовал ответ.

Известный химик Герман Фишер гулял по парку. К нему подошел не очень известным писатель Зудерманн и не без ехидства сказал:

— Я счастлив лично поблагодарить вас за то, что вы изобрели чудесный снотворный препарат. Очень эффективное средство! Причем мне даже не надо его употреблять. Достаточно того, что он лежит на моем ночном столике.

— Поразительное стечение обстоятельств! — ответил химик. — А когда мне бывает тяжело заснуть, я обращаюсь к одному из ваших романов. Причем действуют все они превосходно: их не надо также читать, достаточно, чтобы они лежали на ночном столике.

Ганса фон Бюлова долго и тщетно уговаривали дирижировать каким-то новым спектаклем в Берлинском оперном театре. Бюлов отказывался, так как новое произведение было совершенно бездарным и ставили его лишь потому, что автору протежировал сам кайзер Вильгельм II. Однако Бюлову пришлось подчиниться.

На премьеру дирижер прибыл одетым как на похороны, с черной траурной повязкой на рукаве.

— Что случилось? — спросили Бюлова удивленные и встревоженное музыканты. — Вы кого-то похоронили?

— Пока еще нет, — ответил дирижер, — но сейчас вы увидите, как я буду хоронить эту оперу…

Один слабый студент Петербургской военно-медицинской академии, который часто пропускал лекции и практически не знал предмет, решил «проскочить» с третьего захода. Однако экзаменатор, знаменитый русский врач Сергей Петрович Боткин, убедившись в его слабых знаниях, и на этот раз прогнал его.

Через некоторое время к профессору пришли друзья студента и взволнованно рассказали, что их друг подавлен новой неудачей и помышляет покончить с собой, грозиться вонзить нож в сердце.

— Не волнуйтесь, — успокоил их Боткин, — ваш друг так слабо знает анатомию, что не сообразит, где сердце. Он его не найдет.

Один состоятельный и чрезмерно тучный человек обратился к С. П. Боткину за советом, как избавиться от лишнего веса.

— Многие дали мне советы, испробовал, но не помогло, — жаловался богач.

— Ну что ж, — сказал ему Боткин, — я вам дам совет, который наверняка поможет. Вам нужно питаться на рубль в день, и рубль этот нужно заработать самому…

Одна пациентка спросила у Боткина:

— Скажите, доктор, какие упражнения самые полезные, чтобы похудеть?

— Поворачивать голову справа налево и слева направо, — ответил Боткин.

— Когда?

— Когда вас угощают.

Владелец фирмы музыкальных инструментов попросил известного певца Вильяма Роджерса прорекламироватъ его рояли.

Тот написал:

«Господа! Я совершенно уверен в том, что ваши рояли — лучшие из тех, на которые мне когда-либо приходилось облокачиваться».

Один начинающий композитор обратился к Брамсу с просьбой оценить его сочинение. Брамс внимательно просмотрел партитуру, покачал головой, погладил бороду и, наконец, добродушно спросил:

— Где вы покупали такую хорошую нотную бумагу?

Однажды Брамс аккомпанировал посредственному виолончелисту и нарочно играл слишком громко, чтобы заглушить его плохую игру. Виолончелист остался недоволен.

— Вы так громко играли, что я совершенно не слышал сам себя.

— Счастливец! — процедил Брамс сквозь зубы.

Один немецкий композитор написал песню на слова Шиллера и попросил Брамса прослушать ее. Брамс прослушал песню и задумчиво сказал:

— Превосходно! Я убедился, что это стихотворение Шиллера действительно бессмертно.

Марк Твен в своей газете напечатал статью об одном проходимце, которая заканчивалась словами: «Мистер Н. не заслуживает и того, чтобы плюнуть ему в лицо».

Мистер Н. подал в суд, и суд постановил, что газета должна дать опровержение.

Выполняя волю суда, в очередном номере газеты Твен напечатал:

«Мы изменили свое мнение о господине Н. и заявляем: неправда, что мистер Н. не заслуживает плевка в лицо. Наоборот».

Марка Твена попросили открыть секрет того, как пишутся книги, имеющие массовый успех.

— Это делается очень легко, — ответил Твен. — Для этого достаточно иметь бумагу, перо, сесть и без особых усилий написать все то, что придет в голову. Вот некоторые сложности могут возникнуть в вопросе, что именно придет в голову.

Марк Твен был приглашен в дом к одному известному адвокату. Хозяин дома, руки в брюки, представил Марка Твена гостям:

— Вот исключительный случай: юморист, который в самом деле смехотворный!

— Вы тоже представляете собой исключительный случай, — заметил Марк Твен. — Адвокат, который держит руки в собственных карманах.

Марк Твен заболел. Врач велел соблюдать строгую диету.

— Стакан молока и несколько сухарей. Вот все, что разрешается вам есть за день.

— Почему так мало? — удивленно спросил писатель.

— Большего нельзя, вы на диете.

— Гм… — поворчал Твен. — В таком случае дайте мне одну почтовую марку, я хотел бы ночью немного почитать.

Прогулка на лодке по святым водам Галилейского озера стоила так дорого, что даже главы церквей, приезжающие сюда из разных концов света, приходили в недоумение. Узнав об этом, Марк Твен покачал головой и сказал:

— Теперь можно понять, почему Христос ходил по воде пешком.

Когда Марк Твен стал знаменитым, к нему начали поступать многочисленные просьбы о помощи. Из одного городка пришло письмо, в котором магистрат просил прислать деньги на достройку стены, окружающей городское кладбище. Юморист ответил:

«Считаю ваш проект никчемным. Те, кто находятся внутри кладбища, не могут покинуть его, а те, кто вне его стен, не имеют никакого желания попасть туда!»

Однажды Марк Твен садился в битком набитый поезд. Протискиваясь по вагонам, он вдруг попал в купе, где сидел один-единственный человек довольно мрачного вида. Как только писатель открыл дверь, незнакомец крикнул:

— Предупреждаю: у меня дифтерит и скарлатина!

— Вот и отлично, — смеясь ответил Марк Твен, — мне повезло! Я все равно хотел в ближайшем туннеле покончить жизнь самоубийством…

Марк Твен писал одному юноше, который жаловался, что его родители «малопонятливы»:

«Потерпите. Когда мне было четырнадцать лет, мой отец был так глуп, что я с трудом переносил его. Но когда мне исполнился двадцать один год, я был изумлен тем, насколько этот старый человек за истекшие семь лет поумнел».

Некий петербургский богач, «покровитель искусств», приглашая на чашку чая Венявского, сказал как бы мимоходом:

— Кстати, прихватите с собой и скрипку.

— Благодарю вас от имени моей скрипки, — ответил музыкант, — но она чая не пьет.

Во время гастролей знаменитой французской актрисы Сары Бернар в Нью-Йорке один проповедник всячески поносил ее в своей проповеди. На следующий день актриса прислала служителю церкви записку:

«Дорогой коллега! Зачем вы так на меня нападаете? Мы, скоморохи, должны ладить друг с другом».

Однажды Анатоль Франс принимал на работу молоденькую стенографистку, рекомендованную ему кем-то из друзей. Писатель спросил девушку:

— Я слышал, вы очень неплохо стенографируете?

— Да. Сто тридцать слов в минуту…

— Сто тридцать слов в минуту?! Но, малютка, где я их вам возьму?

Польского пианиста-виртуоза Карла Таузига попросили высказать свое мнение об игре одного начинающего пианиста. Таузиг тяжело вздохнул и сказал:

— Я всегда утверждал, что слоны очень опасные животные.

— Но, маэстро, — отозвался изумленный пианист, — что общего имеют слоны с музыкой?

— Слоны имеют бивни, из кости которых делаются клавиши, — объяснил Таузиг.

Одна мечтательная, но некрасивая дама упрашивала поэта Д. Д. Минаева написать ей в альбом стихи.

— Напишите, Дмитрий Дмитриевич!.. Ну что вам стоит написать четыре строки… Да вы их закрывши глаза напишете.

Поэт взял альбом и написал:

— Вы мне льстите! — смутилась дама.

— Помилуйте, — улыбнулся Минаев, — ведь я писал закрывши глаза.

Выдающийся немецкий физик Вильгельм Конрад Рентген обладал большим чувством юмора. Однажды он получил письмо, в котором отправитель просил ему прислать несколько рентгеновских лучей с указанием, как ими пользоваться. Причина, как объясняет автор, в том, что у него в грудной клетке застряла револьверная пуля, а он для поездки к Рентгену не располагает временем.

На такое курьезное письмо ученый ответил:

«К сожалению, в настоящее время у меня нет икс-лучей. К тому же пересылка их — дело очень сложное. Поступим проще: пришлите мне вашу грудную клетку!»

Один студент, хронический прогульщик, не знавший предмета, сдавал второй раз Рентгену.

— Кто вам читал лекции? — спросил ученый.

Студент перечислил ряд фамилий. Рентген удовлетворенно кивнул.

— Ну, видите, сегодня дело идет у вас немного лучше, чем в прошлый раз. Вы уже знаете фамилии профессоров, лекции которых вы должны были слушать.

Одна очень элегантная дама со светской небрежностью сказала, обращаясь к известному французскому композитору Габриелю Форе:

— Ах! Дорогой маэстро, я больше не могу переносить Вагнера.

— Успокойтесь, мадам, — ответил ей любезно Форе, — это не имеет ровно никакого значения!

Немецкий скрипач Август Вильгельми во время гастролей по Европе заехал в один финский город. В назначенное время в зале, где должен был состояться концерт, собралась горстка людей. Скрепя сердце Вильгельми вынужден был сыграть намеченную программу. В день отъезда жители города устроили большому артисту торжественные проводы на железнодорожном вокзале.

После речей и оваций маэстро вручили цветы. Вильгельми поблагодарил и усмехнувшись, попрощался с жителями:

— Я глубоко тронут вашей сердечностью и в следующий раз дам концерт на вокзале.

В Париже, куда приехал известный русский биолог И. И. Мечников, ученого стали посещать коммерсанты, торговцы, промышленники. Все они предлагали ему на условиях участия в прибылях разрешить им вырабатывать простоквашу при помощи мечниковской палочки.

Несмотря на категорический отказ ученого, паломничество людей бизнеса не прекращалось. Тогда Мечников вызвал к себе институтского швейцара, расспросив его о семье, о ценах на продовольствие, передал ему бумагу, где говорилось, что все права на изготовление простокваши при помощи мечниковской палочки безвозмездно передаются швейцару. При этом было оговорено, что в случае удачи этого предприятия швейцар должен доставлять автору ежедневно два стакана простокваши.

Известного музыканта Зигмунта Московского, глубоко погруженного в свои мысли, встретил директор варшавской филармонии:

— Дам злотый, чтобы узнать, о чем вы сейчас думаете! — воскликнул директор.

— Но то, о чем я думаю, не стоит злотого, — невнимательно ответил Московский.

— А все-таки? О чем вы думаете? — настаивал директор.

— О вас, уважаемый, — вежливо поклонился музыкант.

На званом обеде, куда был приглашен знаменитый английский писатель Бернард Шоу, к нему обратилась сидящая рядом жена одного богатого текстильного фабриканта.

— Любезный мистер Шоу, — сказала она, — не знаете ли вы верного средства от полноты?

Шоу внимательно посмотрел на пышную соседку и с наигранной серьезностью ответил:

— Я знаю одно чудесное средство, но никак не могу придумать, как перевести вам это слово — ведь «работа» для вас слово иностранное.

Бернард Шоу вступил в разговор с человеком, который отличался необыкновенной тучностью. Взглянув на тощего Шоу, толстяк заметил:

— Вы выглядите так, что глядя на вас можно подумать, будто Англия голодает.

— А посмотрев на вас, можно подумать, что вы являетесь причиной этого бедствия, — ответил великий писатель.

Бернард Шоу был приглашен в аристократический салон на концерт молодого скрипача.

После концерта хозяйка салона спросила Шоу, что он думает о ее протеже. Писатель ответил, что молодой музыкант напоминает ему Падеревского.

— Но ведь Падеревский никогда не был скрипачом! — удивилась дама.

— Вот именно поэтому… — сказал Шоу.

Конан Дойл в свободное время часто забавлялся спиритизмом. Однажды автор Шерлока Холмса, встретив Бернарда Шоу, решил приобщить его к спиритизму. Он стал с восторгом рассказывать.

— Знаете, — говорил он, — достаточно мне вытянуть руки вперед и двинуться к столу, как стол немедленно отступает.

— Ничего удивительного нет, — ответил Шоу, — умный всегда отступает первым.

Как-то к очередному Новому году Бернард Шоу получил от одного из своих поклонников «10 заповедей благоразумия Джефферсона», которые в Англии принято рассылать друзьям на праздники. Десятая заповедь гласит: «Если вы недовольны обращенным к вам вопросом, прежде чем ответить, считайте до десяти. А если вы разгневаны этим вопросом — считайте до ста».

Шоу послал полученные заповеди обратно и приписал: «Когда вы собираетесь послать новогоднее поздравление, считайте до тысячи…»

Бернарду Шоу прислали анкету. Среди разных вопросов был и такой: «Имеет ли кто-нибудь свою долю из ваших доходов и кто он?» Шоу ответил: «Государственная казна его величества короля».

Когда Шоу со своим приятелем разговаривал за столом в ресторане, ему мешала излишне громкая музыка.

Заметив укоризненный взгляд известного писателя, капельмейстер подошел к нему. Шоу спросил:

— Играет ли ваш оркестр по заявкам публики?

— Конечно, сэр, — ответил дирижер.

— В таком случае попросите музыкантов сыграть… в домино.

Один из знакомых Бернарда Шоу — человек очень набожный — считал великого драматурга неисправимым грешником и всегда запугивал его муками ада.

— Конечно, — ответил ему как-то Шоу, — рай имеет определенно свои преимущества, особенно хороший климат, но меня больше привлекает ад: сколько интересных, умных людей можно там встретить.

На одном из приемов некто обратился к Шоу.

— Так это вы тот знаменитый юморист? А правда ли, что ваш отец был портным?

— Да.

— А почему же вы не стали портным?

— Трудно сказать. Предназначение, а может быть, просто каприз. Вот, например, ваш отец, кажется, был джентльменом?

— Конечно.

— Почему же вы им не стали?

Бернард Шоу был приглашен как-то в семью одного буржуа. Не успел писатель войти в гостиную, как дочь хозяина дома села за рояль и принялась играть какую-то салонную пьеску.

— Вы, кажется, любите музыку? — спросил хозяин дома.

— Конечно, — ответил Шоу, — но пусть это не мешает барышне музицировать.

Когда Шоу спрашивали, в какую эпоху он хотел бы жить, он, улыбаясь, отвечал:

— Разумеется, во времена Первой империи, потому что тогда был только один человек, принимавший себя за Наполеона.

Некая юная поклонница таланта Бернарда Шоу обратилась к нему с письмом, в котором сообщала, что ей подарили ко дню рождения прелестную собачку. Девочка хотела бы дать ей имя «Шоу» — своего любимого писателя. Шоу ответил: «Дорогой мой маленький друг, я в совершенном восхищении от Вашего предложения. Но нужно Вам все же спросить и собачку».

Однажды знакомый композитора Пуччини, весьма посредственный молодой музыкант, язвительно сказал:

— Ты уже стар, Джакомо. Пожалуй, я напишу траурный марш к твоим похоронам и, чтобы не опоздать, начну завтра же.

— Что ж, пиши, — вздохнул Пуччини, — боюсь только, что это будет первый случай, когда похороны освищут!

Джакомо Пуччини был глубочайшим оптимистом — юмор не покидал его даже в самых труднейших положениях. Однажды он сломал себе ногу. Его положили в больницу. Через несколько дней композитора навестили друзья. Приветствуя их, Пуччини сказал:

— Поверьте, я очень горжусь тем, что строительство памятника мне уже начато…

— Перестаньте шутить, — попытался остановить Пуччини кто-то.

— Я не думал шутить, — ответил композитор и показал свою ногу в гипсе.

— Помогают ли члены семьи вашей творческой работе? — спросил одни журналист Эдисона.

— Конечно! — последовал незамедлительный ответ. — Вот, например, у меня мелькнула идея. Тут же я ищу повод, чтобы придраться к членам семьи. Это помогает мне сделать обиженный вид, хлопнуть дверью и запереться в кабинете. Все начинают ходить на цыпочках и стараются не беспокоить меня по пустякам. Именно в эти тихие минуты в семье я и делаю свои изобретения.

Читая однажды газету, подписчиком, которой он был, Р. Киплинг увидел сообщение о том, что знаменитый писатель Киплинг скоропостижно скончался. Он тотчас же написал издателю: «Ваша уважаемая газета изволила сообщить о моей смерти. Так как мне отлично известно, что ваша газета пользуется достоверной информацией, то у меня нет никакой причины усомниться в этом весьма печальном факте. Поэтому я, к сожалению, вынужден отказаться от дальнейшей подписки».

Известный польский пианист Игнацы Падеревский получил однажды приглашение, в котором говорилось:

«… Моя жена исполнит для вас собственные композиции, дочь споет романсы, а сын сыграет на скрипке. После выступлений, в десять часов вечера, начнется банкет».

Падеревский в ответ написал:

«Большое спасибо! Приглашение принимаю. Буду ровно в десять часов».

Однажды Падеревский концертировал в Лондоне. В зале было душно, и две дамы попросили открыть окна. Образовался сильный сквозняк. Падеревский обратился к дамам:

— Вынужден просить закрыть окна. Нельзя ведь получать два удовольствия: слушать хорошую музыку и убивать пианиста.

Как-то французскому композитору Клоду Дебюсси представился случай побывать вместе с близкими друзьями в парижской Опере на представлении «Тристана и Изольды» Вагнера. Друзья весело вспоминали свои юношеские сумасбродства, в том числе некогда модное самозабвенное обожание Вагнера. Один из школьных товарищей поддел Клода:

— Наконец-то я вижу истого вагнерианца!

— Ах, оставь, — ухмыльнулся тот. — Сколько раз тебе приходилось лакомиться курами, однако я не слышал, чтобы ты начал кудахтать.

Когда итальянский композитор Пьетро Масканьи дирижировал в миланском театре «Ла Скала» на премьере своей новой оперы, он заметил, что одна его знакомая графиня оставила театр после второго акта. На следующий день композитор выразил графине свое неудовольствие.

— Не обижайтесь, мой дорогой, — ответил графиня, — ведь я должна придерживаться правил хорошего тона и всегда покидать театр после второго акта!

Через некоторое время она пригласила композитора на любительский оперный спектакль, где сама исполняла небольшую партию в последнем акте.

— Ну, как я спела? — обратилась графиня после спектакля к Масканьи.

— Я считаю, что вы нарушили правила хорошего тона, — сказал композитор, — ибо вам нужно было уйти из театра после второго акта…

На конкурсе, который был объявлен в конце прошлого века Венской консерваторией, чуть было не случился конфуз: первую премию едва не получила совершенно безголосая певица, имевшая, впрочем, большие придворные связи. Позже председателя конкурсной комиссии композитора Густава Малера спросили:

— Правда ли, что госпожа Н. чуть не стала лауреатом конкурса?

Малер серьезно ответил:

— Да, это чистейшая правда. Ей в самом деле не хватило только одного голоса — ее собственного.

Однажды английского писателя Герберта Уэллса попросили рассказать, что такое телеграф.

— Представьте себе гигантскую кошку, — объяснил писатель, — хвост ее в Ливерпуле, а голова в Лондоне. Когда кошке в Ливерпуле наступают на хвост, в Лондоне раздается мурлыканье. Точно так же работает телеграф.

Кто-то из присутствующих спросил:

— А что же такое беспроволочный телеграф?

— То же самое, — ответил Уэллс, — только без кошки.

Основоположнику инженерной геологии Леониду Ивановичу Лутугину часто предлагали стать директором или членом правления того или иного акционерного общества. Однако, будучи человеком бескорыстным и честным, Леонид Иванович отшучивался:

— Какой резон? Жить мне осталось мало… нахапать много не успею, а некролог себе испорчу.

Во время пребывания в Америке Артуро Тосканини дирижировал в Нью-Йорке. Как-то он сделал замечание певице, выступающей с оркестром

— Но я великая артистка! — воскликнула оскорбленная дива. — Знаете ли вы об этом?

Тосканини учтиво ответил:

— Не беспокойтесь, я никому об этом не скажу…

Рассказывают, что Тосканини сказал как-то одному из восторженных почитателей его таланта:

— Я дирижирую не так уж хорошо, как вам кажется. Просто те дирижеры, которых вы слышали, делают это немного хуже.

Тосканини спросили, почему в составе его оркестра никогда не было ни единой женщины.

— Видите ли, — ответил маэстро, — женщины очень мешают. Если они красивы, то мешают моим музыкантам, а если безобразны, то еще больше мешают мне!

Однажды к знаменитому венскому врачу Нотнагелю на прием явился скупой купец. Он знал, что врач требует за первый визит 25 крон, а за дальнейшие визиты — по 10. Купец решил перехитрить врача.

— А-а, мой дорогой доктор, вот я опять у вас!

Но у доктора Нотнагеля была хорошая память, и он сразу понял, в чем дело. Быстро осмотрев купца, врач сказал:

— Изменения нет, продолжайте принимать то, что я вам прописал в прошлый раз…

Молодой, но весьма уверенный в себе тенор сказал как-то Карузо:

— Вчера в опере мой голос прозвучал во всех ярусах театра!

— Да, — ответил Карузо, — я видел, как публика везде уступала ему место.

Карузо рассказывает в своих воспоминаниях, что он нередко забывал на сцене слова исполняемой им арии. Однажды это случилось на сцене миланского театра «Ла Скала». Вместо нужных слов, солисту пришлось спеть «тра-ла-ла, тра-ла-ла».

После спектакля Карузо с задумчивым видом сидел за кулисами. Увидев режиссера, который кипел от злости и уже готов был учинить ему большой скандал, Карузо покровительственно похлопал его по плечу и сказал:

— Да, ваше счастье, что я, кроме всего прочего, еще и хороший поэт, и мне удалось так удачно подобрать рифму к «тра-ла-ла».

После смерти Карузо его импресарио стал искать замену великому певцу. В качестве кандидата явился молодой человек. Выслушав его, импресарио воскликнул:

— Ах, синьор, вы вполне могли бы заменить покойного Энрике!

— Вы так считаете? — восхитился польщенный молодой человек.

— Да, если бы вы умерли вместо него.

Когда известный итальянский певец Энрико Карузо впервые прибыл в Америку, он подвергся атаке журналистов, которые забросали его самыми разнообразными вопросами. Один из них спросил певца, что он думает о торговых отношениях между Италией и Соединенными Штатами. Карузо ответил:

— Никогда над этим не задумывался, но убежден, что о моем мнении по этому поводу я узнаю завтра из ваших газет.

Когда шел разговор о воспитательных качествах женщин, Тристан Бернард высказал свое мнение:

— Есть женщины, которым необходимо двадцать лет, чтобы из своего ребенка сделать взрослого человека. Но есть и женщины, для которых достаточно и полчаса, чтобы из взрослого человека сделать ребенка.

Автор третьего закона термодинамики Вальтер Нернст в часы досуга разводил карпов. Однажды кто-то глубокомысленно заметил:

— Странный выбор. Кур разводить интереснее!

Нернст спокойно ответил:

— Я развожу животных, которые находятся в термодинамическом равновесии с окружающей средой. Разводить теплокровных — значит, нагревать на свои деньги мировое пространство.

Один начинающий писатель принес Томасу Манну целые стопки рукописей и попросил высказать о них свое мнение.

— Вы должны как можно больше читать, читать, — сказал Манн, просмотрев рукописи.

— Разве это обязательно? — удивился молодой человек.

— Конечно! Чем больше вы будете читать, тем меньше останется у вас времени, чтобы писать.

После исполнения квинтета Шуберта «Форель» немецкий композитор и пианист Макс Регер, сыгравший фортепьянную партию, получил от одного поклонника в подарок корзину форели. Регер направил ему благодарственное письмо, в котором шутливо заметил, что в следующем концерте будет исполнять «Менуэт быка» Гайдна.

Когда великого физика Альберта Эйнштейна спросили, считает ли он, что атомная энергия должна быть использована главным образом в мирных целях, тот ответил:

— Безусловно. Ведь в области электричества не ограничиваются лишь применением его в электрическом стуле.

Однажды Альберта Эйнштейна не без ехидства спросили, почему никто не заметил той огромной энергии, которая, если верить выведенной им формуле, скрывается даже в крупинке любого вещества.

Великий физик тотчас дал ответ:

— Очень просто, — сказал он, — пока энергия не проявится вовне, ее нельзя заметить. Так, например, какой-нибудь человек может быть сказочно богат, но, если он ничего не тратит, установить это невозможно.

После доклада, сделанного профессором Эйнштейном на одной из научных конференций, его спросили:

— Какой момент сегодня для вас был самым трудным?

— Труднее всего, — ответил Эйнштейн, — было разбудить зал после вступительной речи того джентльмена, который представил меня публике.

Однажды Эйнштейн был в гостях у своих знакомых. Когда он собирался уходить, начался дождь, и ему любезно предложили шляпу.

— Зачем? — сказал Эйнштейн. — Я знал, что будет дождь, и именно поэтому не надел шляпу. Ведь она сохнет дольше, чем мои волосы. Это же очевидно.

Один изобретательный репортер для интервью с Альбертом Эйнштейном придумал несколько оригинальных вопросов.

— Каким образом вы записываете свои великие мысли? Есть ли у вас для этого блокнот, записная книжка, или целая картотека? — спросил репортер и, держа карандаш и записную книжку, ждал ответа.

— Милый мой, — ответил великий физик, — настоящие мысли приходят в голову так редко, что нетрудно и запомнить.

— Как появляются изобретения, которые переделывают мир? — спросили однажды Эйнштейна.

— Очень просто, — ответил великий физик. — Все знают, что сделать это невозможно. Случайно находится один невежда, который этого не знает. Он-то и делает изобретение.

Во время одной из гастрольных поездок Шаляпина по Европе к нему в гостиницу пришел известный музыкальный критик. Его встретил приятель Шаляпина:

— Федор Иванович сейчас занят. Но на все ваши вопросы могу ответить я.

— Планы Шаляпина на будущее?

— Мы едем в Милан, где в «Ла Скала» будем петь Мефистофеля, затем мы дадим в Лондоне концерт в честь английского короля, потом…

— Все отлично, Петр! — загремел голос Шаляпина из соседней комнаты. — Только не забудь взять с собой меня!

Профессор Альберт Швейцер имел три докторские степени по различным отраслям знаний. Один из его случайных знакомых, подвизавшихся в науке, но без особого успеха, спросил однажды с плохо скрываемой завистью:

— Как вам удалось получить три докторские степени?

— Ах! — ответил ученый таким тоном, словно речь шла о пустяке, о котором не стоило даже говорить. — Третью ученую степень я получил потому, что имел до этого уже две. Вторую получил за то, что имел звание доктора наук, а первую степень мне присвоили потому, что я к тому времени не имел ни одной.

Один начинающий композитор пригласил Имре Кальмана на премьеру своей оперетты. После спектакля он подошел к уважаемому мэтру и поинтересовался его мнением о своем сочинении.

— Видите ли, — грустно сказал Кальман, — о своих собственных сочинениях я привык выслушивать мнение других.

— Как тебе удается вызывать смех у публики? — спросили у Ашара.

Ашар ответил:

— Метод моей работы очень прост. Я сажусь за письменный стол и начинаю смеяться. А потом начинаю думать, над чем же я так смеялся.

Как-то у Ашара спросили, что такое любовь и что такое брак.

— Любовь — это свет жизни, — ответил Ашар, — а брак — счет, выставленный за свет.

Американский дирижер Леопольд Стоковский сказал после одного из концертов:

— Этот оркестр совершил чудо! Произведение, в бессмертии которого я был убежден, он уничтожил за полтора часа!

После судебного процесса одна дама подошла к известному американскому адвокату Кларенсу Дарроу и сказала:

— Я так вам благодарна за выигранный процесс, что не знаю как отблагодарить.

— Милая дама, — ответил юрист, — когда финикийцы изобрели деньги, этим они дали ответ на все подобные вопросы.

Многие любили Маяковского за быстрые и дерзкие ответы на вопросы и реплики, которые были неотъемлемой частью его публичных выступлений.

— Маяковский! — кричат из зала. — Вы считаете себя пролетарским поэтом-коллективистом, а всюду пишете «я», «я», «я».

— А как вы думаете, Николай II был коллективистом? Он всегда писал «мы, Николай II…» — отвечает поэт.

— Вы что, — кричит молодой человек, — полагаете, что мы все идиоты?

— Ну что вы! — кротко удивляется Маяковский. — Почему все? Пока я вижу перед собой только одного.

Один человек решил лечить себя сам по книгам и стал копаться в них, выискивая подходящие рецепты. Однако с обострением болезни вынужден был обратиться к известному немецкому врачу Маркусу Герцу. Узнав метод лечения больного, врач рассердился и сказал:

— Я знаю что послужит причиной вашей смерти. Вы умрете от опечатки.

Американскому писателю Эрнесту Хемингуэю прислали из Англии письмо с вопросом: «Правда ли, что если нести впереди себя факел, то лев не бросится?»

«Это зависит от того, с какой скоростью нести факел», — ответил писатель.

Собеседник Хемингуэя пытался убедить писателя в том, что в США долларам нет числа и их нетрудно заработать.

— Действительно, Америка — страна, полная денег, — согласился Хемингуэй. — Только каждый должен их другому.

Однажды Прокофьев присутствовал на концерте. Исполняя его симфоническую картину «Сны», оркестр страшно фальшивил. После концерта смущенный дирижер подошел к композитору с извинениями:

— Вы не очень сердитесь, Сергей Сергеевич, за все фальшивые ноты, которые были взяты?

— Помилуйте, — ответил композитор, — да тут вообще не было ни одной верной ноты. Я это сочинение так и принимал за чужое!

Молодой фотограф, фотографировавший в день восьмидесятилетия Уинстона Черчилля, сказал ему:

— Надеюсь, что смогу сфотографировать вас в день вашего столетнего юбилея.

— Вполне возможно, молодой человек, — ответил Черчилль, — только вам надо следить за своим здоровьем.

Молодой композитор написал музыку к оперетте и попросил Исаака Осиповича Дунаевского послушать ее. Тот согласился. Прошло первое действие, второе — Дунаевский ни слова. Наконец сыграна вся партитура. Воцарилось молчание. Молодой композитор не выдержал и спросил:

— Почему вы мне ничего не говорите?

— Но ведь и вы же мне ничего не сказали! — ответил Дунаевский.

Один из основоположников хирургии в Армении Амбардзум Кечек долгое время руководил кафедрой хирургии в Ереванском медицинском институте. Однажды во время экзаменов он одному из неуспевающих студентов поставил оценку «2». На следующий день однокурсники пришли к профессору и сообщили ему, что этот студент хотел покончить жизнь самоубийством, приняв яд.

Кечек, безусловно, был обескуражен.

— И что? Он скончался? — спросил профессор.

— Нет. Яд слабо подействовал на него. Он сейчас чувствует себя хорошо.

Профессор вынул зачетный лист и напротив фамилии того студента поставил вторую «двойку».

— А эта «2» за то, что он, будущий врач, не знает даже смертельную дозу яда, — объяснил свое действие Кечек.

Михаил Аркадьевич Светлов выходит из дома актера в прекрасном расположении духа. К нему подходит группа японских туристов. Один из них на ломаном русском языке спрашивает.

— Где здесь ближайший ночной бар?

— Пожалуй, в Хельсинки, — отвечает Светлов и показывает пальцем на северо-запад.

Польская скрипачка и композитор Гражина Бацевич репетировала свой скрипичный концерт с оркестром. Из-за трубача одно место никак не выходило. В конце концов оркестрант получил солидный нагоняй. Начали снова. И тут трубач, забыв о тонком слухе солистки, процедил сквозь зубы:

— Будь Бацевич моей женой, я подсыпал бы ей яду!

Решительно взмахнув смычком, скрипачка незамедлительно отпарировала.

— И я приняла бы его, будь вы моим мужем!

Американского скрипача Исаака Стерна, гастролировавшего в СССР, спросили:

— Какого вы мнения о Давиде Ойстрахе?

— Конечно, высокого! Это второй скрипач в мире!

— А кто же первый?

— Первый? Первых много в каждой стране!

— Как вам удалось достигнуть такой славы? — спросили у знаменитого французского актера Жана Габена.

— Каждый парижанин знает, что гораздо легче самому пробиться сквозь толпу, чем ожидать, пока люди уступят тебе дорогу, — ответил актер.

Однажды югославский гроссмейстер М. Видмар так ответил противнику, предложившему ничью: «Нет, сейчас я не согласен. Вот если бы вы согласились на ничью тогда, когда я вам ее предложил, то я тоже был бы согласен».

На банкете А. Фадеев, любивший выпить, заметил, что С. Я. Маршак, бывший уже пожилым и не слишком здоровым человеком, совсем не пьет.

— Самуил Яковлевич, ты чего не пьешь? — спросил первый секретарь Союза писателей.

— Саша! Пить при тебе — это все равно что в присутствии Паганини играть на скрипке.

В театре «Современник» шел спектакль «Декабристы». Артист Олег Ефремов играл роль Николая I. В одном из эпизодов пьесы он должен был сказать фразу: «Я в ответе за все и за всех», но он оговаривается, и в зал летит фраза: «Я в ответе за все и за свет». Его партнер по сцене Евгений Евстигнеев тут же подхватывает: «Ну, уж тогда и за газ и за воду, ваше величество».

Принимали в Союз писателей одного малоспособного поэта. Светлов высказался против. Но кто-то стал его защищать:

— Но ведь его стихи посвящены важной, солдатской теме.

— Когда я читаю хорошие стихи о войне, — возразил Светлов, — я вижу: если ползет солдат, то это ползет солдат. А тут ползет кандидат в Союз писателей.