Отчаянное путешествие

Глава одиннадцатая Мой экипаж

Утром 8 июля я, как обычно, вышел на палубу, осмотрел такелаж и обвел взглядом океан. Дул свежий ветер. Внезапно справа по борту появилось нечто, заставившее меня насторожиться: к небу, подобно гигантской согнутой руке, поднялось плотное облако. Это был тропический смерч.

Сколько раз, плавая на торговых судах, видел я такие смерчи! Сколько раз, перегибаясь через перила, я вглядывался вдаль, стремясь разгадать их тайну и мечтая стать капитаном. Теперь я стал капитаном; и я сделал то, что раньше обещал себе сделать, если увижу смерч с борта собственного судна, — встал к румпелю и направил яхту ему навстречу.

О смерчах я слышал немало рассказов, когда служил в торговом флоте. Одни говорили, что смерч вздымает воду к облакам и оказаться в его центре — все равно что попасть под водопад. Другие утверждали, что внутри смерча бушуют ураганные ветры.

Третьи доказывали, что там, где проходит смерч, образуется глубокая воронка, и судно неизбежно будет затянуто в глубину.

Десятки раз наблюдая смерчи с палубы пароходов, я думал, что они безвредны. Я не уставал доказывать, что смерч — это лишь кратковременный вихрь. И вот теперь я решил проверить себя на практике. Бросив котят в каюту, я задраил иллюминаторы и люки.

Все рифы на гроте были взяты еще ночью, когда дули сильные, порывистые ветры. Яхта медленно приблизилась к высокому темному столбу свистящего воздуха. Закрепив румпель, я побежал на нос, чтобы взглянуть на смерч поближе и решить, не лучше ли, пока не поздно, свернуть в сторону. Но в эту минуту смерч изменил направление и двинулся прямо на меня. Ухватившись за мачту, я крепко прижался к ней. Порывистый ветер и холодный сырой туман поглотили «Язычника». Палуба накренилась, целый водопад брызг обрушился на яхту. Такелаж застонал. Стало темно, как ночью. Волосы мои упали мне на глаза, от сырого воздуха перехватило дыхание, холодный ветер пронизывал меня до костей. «Язычник» зачерпнул бортом воду, и бурные волны захлестнули его.

И все же вода не вздымалась к облакам, ураганные ветры не ломали мачты и не срывали паруса, страшная воронка не поглотила меня вместе с яхтой. Я просто очутился внутри высокого воздушного столба от семидесяти пяти до ста футов в диаметре, где кружил сырой ветер со скоростью тридцать узлов.

Яхта вышла из смерча так же внезапно, как и вошла в него. Темный свистящий столб воздуха умчался прочь. Мне удалось разгадать еще одну тайну природы. Убрав рифы на гроте, я поднял все паруса и спустился в каюту, чтобы записать свое новое приключение в судовой журнал.

На следующую ночь я положил яхту в дрейф, бросив плавучий якорь. Я мирно спал на своей койке. Все люки были плотно задраены. «Язычник» жестоко качало, на мачте не было ни клочка парусины.

Пока я спал, бочонок с водой, принайтовленный к правой переборке, сорвался с места. Он упал на пол, налетел на меня и покатился к левому борту. Не успел я подняться, как он снова сбил меня с ног. Так он таранил меня несколько раз. Он метался и прыгал по каюте, как живой, и его невозможно было остановить. Он швырял меня, словно пушинку. Едва я приподнимался, чтобы улизнуть, он бил меня по ногам, подминал под себя и катился дальше. Я сорвал с койки тюфяк и пытался защититься им от бочонка. С помощью подушки, одеял и спасательного пояса я наконец притиснул его к койке. Можно только удивляться, как я не переломал себе кости и не вывихнул суставы, а судно не получило серьезных повреждений.

Я не знал, что происходило в это время с котятами. Вдруг послышалось их мяуканье — они жаловались, и вполне справедливо. Оказалось, что котята попали под построенную мной баррикаду и протестовали, считая, что я превысил свои капитанские права. Ободрав себе локти и колени, я освободил их, а потом водворил на место и бочонок.

Не одному мне приходилось страдать от капризов океана. Однажды я вместе с котятами грелся в лучах полуденного солнца. Я развалился в кокпите, а котята резвились на крыше рубки, затевая забавные игры около ящика, который я выставил на палубу, чтобы просушить и потом покрасить. С юго-запада дул легкий ветерок с неожиданно сильными порывами.

Один из таких порывов резко накренил яхту, ящик упал на палубу, а котята мгновенно очутились за бортом. Я хотел было броситься за ними, чтобы потом залезть на судно по лееру, но надежда спасти обоих или хотя бы одного котенка была очень слаба. Бросив за борт пробковый пояс, чтобы найти потом место происшествия, я стал торопливо разворачивать яхту. Каждый фут мог оказаться роковым, ведь в океане небольшой предмет теряется из виду в каких-нибудь двадцати пяти ярдах. Однажды с корабля, где я служил, упал за борт человек. Ему бросили спасательный круг, и было видно, как он за него ухватился. Но пока судно развернулось, несчастный скрылся в волнах. Мы искали его на двух шлюпках, осматривая море в сильные бинокли, но не нашли ни матроса, ни спасательного круга.

Помня об этом случае, я освободил румпель, положил руль под ветер и перебросил кливер. Кольца шкотов со скрипом скользили по своим погонам. Яхта вздрогнула от резкого толчка. Я выбрал шкоты кливера, потравил грот и направил яхту туда, где, по моим предположениям, котята упали за борт.

Мне казалось, что яхта очень долго плыла в этом направлении. Ничего не найдя, я решил повернуть назад и зигзагами прочесать весь этот участок океана.

Приведя яхту к ветру, я положил ее на правый галс, потом залез на крышу рубки, обхватил одной рукой мачту и, держа бинокль в другой, стал пристально осматривать каждый дюйм поверхности океана. Выбрав удобный момент, я переменил галс, чтобы волны не мешали мне смотреть. Котят по-прежнему не было видно. Я начал приходить в отчаяние. Бедные глупые малыши остались совершенно одни в пустынном и враждебном океане! Если даже их и заметят с какого-нибудь судна, кто станет возиться с котятами?

Охваченный жалостью, я продолжал поиски. Яхта сделала еще два длинных галса, но океан упорно не желал отдавать добычу. Должно быть, прошло несколько часов. Бросив прощальный взгляд на пенящиеся волны, я положил яхту на прежний курс. И вдруг слева по борту мелькнул мой пробковый пояс! Теперь я был уверен, что, если котята еще не утонули или не отплыли слишком далеко от пояса, я сумею их спасти.

Вот желтый спасательный пояс показался у самого носа яхты, но котят около него не было. Оглядев в бинокль воду вокруг судна, я ничего не увидел. Я осматривал гребень каждой волны, оборачивался на каждый случайный плеск. Вокруг расстилался лишь равнодушный океан, и на его поверхности нигде не было видно несчастных котят. Вскоре я понял, в чем дело. Когда снова показался спасательный пояс, я увидел, что котята сидят на нем, прижавшись к его упругой поверхности, и хнычут так жалобно, как могут хныкать только потерявшиеся малыши.

Когда я вытащил котят из воды, в их глазах было выражение бесконечной благодарности. Проведя три часа на зыбком спасательном поясе, они вымокли, продрогли и вконец обессилели.

Я отнес котят вниз и завернул в шерстяные одеяла, чтобы они спокойно выспались в тепле.

Вскоре после этого случая на палубу яхты села крупная птица, вероятно глупыш. Она устроилась на крыше рубки и, когда я подошел поближе, чтобы познакомиться, дружелюбно взглянула на меня. Когда я впервые взял ее в руки, она испачкала мне одежду, отрыгнув множество полупереваренных рыбешек, и ударила меня своим длинным тупым клювом.

Вскоре мы подружились. Найдя у нее паразитов, я посыпал ее перья порошком, предназначенным для котят. А когда в штормовую ночь я отнес глупыша вниз и посадил на край ящика с инструментами, он стал моим преданным другом. С тех пор как только я подходил к нему на палубе, глупыш издавал хриплый крик, выражая свою радость по поводу того, что он стал членом экипажа, бил длинными крыльями, но сразу же успокаивался от моего ласкового прикосновения.

Каждый день глупыш улетал на охоту, но позднее, когда я стал выделять ему наряду с Поплавком и Нырушкой часть дневного улова, он перестал заботиться о своем пропитании.

К сожалению, новый пассажир возненавидел котят. Первое столкновение произошло при дележе рыбы. Бурная ссора закончилась потасовкой, в которой котятам здорово досталось. Услышав шум, я выскочил на палубу. Котята шипели и выгибали дугой спины. Птица бросалась от одного к другому, нанося им удары крыльями и клювом.

После этого случая пришлось держать их подальше друг от друга. Я прозвал глупыша Увальнем — такое имя подходило ему как нельзя лучше. Впервые это слово пришло мне в голову после того, как он упал с гика на рубку и неуклюже прыгнул за борт, когда я шутя дунул ему в глаза.

Вскоре Увалень стал таким же полноправным членом экипажа, как котята и сопровождавшие яхту дельфины. Вожаку дельфинов, покрытому многочисленными шрамами после победоносных битв с мелкими и крупными противниками, я дал кличку Старый Бандит. Он никогда не шнырял впереди яхты в поисках добычи, как остальные, а плыл рядом, нежась в тени возле борта, и набрасывался на ничего не подозревающую жертву, настигая ее у самого судна.

Однажды утром на борту яхты произошел удивительный случай. Я чинил порванный кливер-шкот. Покончив с этим, я спустился вниз и увидел, что рядом с койкой спокойно и невозмутимо сидит большая серая крыса.

Она была крупнее обоих котят, ее глаза, похожие на крохотные черные бусинки, неотрывно смотрели на меня, усики нервно подергивались. Толстый голый хвост, неподвижно лежавший на полу, указывал, куда она повернулась, когда я спугнул ее. Крыса шевельнулась, намереваясь улизнуть. Тогда я схватил первый попавшийся под руку предмет — им оказался будильник — и швырнул его в крысу; осколки стекла и части будильника разлетелись по маленькой каюте.

Я тут же пожалел, что напугал несчастного зверька. «Живи и давай жить другим», — подумал я и решил зачислить крысу в состав экипажа наряду с Поплавком, Нырушкой и Увальнем. Ведь здесь, среди океанских волн, мне было все равно, кто находился на борту моего суденышка.

Появление на яхте крысы показалось мне очень странным. Как и когда проникла она сюда? Как могло случиться, что в течение стольких недель я не обнаружил ее на таком маленьком суденышке? Я не замечал никаких следов ее присутствия. Почему котята не разыскали ее? Где она добывала пищу и воду?

Эта мысль заставила меня подскочить. Неужели крыса добралась до моих запасов? Я проверил бочонки, перевернул каждый в отдельности и убедился, что они целы и невредимы.

Затем я осмотрел продовольствие в ящиках под койками и нашел там крысиный помет, которого не видел раньше. В жестянки с консервами, банки и кувшины крыса проникнуть не могла. Пробравшись в носовую часть трюма, я обнаружил у правого борта под койкой место, где крыса пряталась все это время.

В Панаме я уложил кое-какие продукты в корзину из-под лимонов, накрыл ее брезентом и выкрасил покрышку. Крыса прогрызла корзинку и добралась до сыра, ветчины и чернослива. Пила она, должно быть, воду, пролитую мной во время еды, или слизывала капли, попадавшие на пол, когда я открывал банки с молоком.

Очень быстро я понял, что котята знали о присутствии крысы. Когда я принес их вниз, они сразу же направились в носовую часть трюма и остановились как вкопанные у маленькой дырки, в которую не могли пролезть. После того как «Язычник» покинул Жемчужные острова, я был слишком занят и не заметил, какая драма разыгрывалась внизу.

Безбилетница, как я назвал крысу, очутилась здесь, вероятно, когда я сел на мель у Сан-Хосе. Вполне возможно, что она пробралась из леса к моему продовольствию, сложенному на берегу, и я вместе с грузом перенес ее на яхту.

С давних времен существует поверье, что крысы не живут на обреченных судах, и я был очень рад появлению такого спутника. Безбилетница стала новым членом моего экипажа и начала получать причитающийся ей паек.

Каждый вечер я оставлял на днище у мачты немного пищи и воды для крысы. Я хотел накормить и напоить ее, чтобы она забыла свои крысиные привычки и не грызла бочонки с водой. В свободное время я сколотил из досок небольшой ящик вроде скворечника. Этот ящик я привязал к мачте у самого днища, чтобы наш робкий спутник мог входить и выходить незаметно. Безбилетница вела замкнутый образ жизни, и мне редко удавалось ее увидеть, но паек свой она уничтожала добросовестно.

Очевидно, новое жилище пришлось ей по вкусу, и она вскоре окончательно туда переселилась. Я стал замечать, что котята частенько вертятся около ящика; при этом вид у них был такой же нетерпеливый, как и в то мгновение, когда я швырял им пойманную рыбу.

Не раз пытались они пролезть в маленькое круглое отверстие, служившее входом в ящик. Для крысы его было достаточно, но котята могли просунуть туда только голову. Ящик стал для них источником танталовых мук. Я до сих пор помню, как они, похожие на маленьких львят, выпустив когти, засовывали лапы в отверстие и громко выражали свою досаду.

Поплавок и Нырушка стали настоящими моряками и привыкли к рыбному рациону, и я был удивлен, что они с таким упорством охотятся на простого грызуна. Несмотря на свой морской опыт, они преследовали крысу, как обыкновенные сухопутные кошки.

Так мы и жили… Ничем не замечательные события изредка нарушали однообразие долгого плавания. Самые обыденные вещи вызывали у меня живейший интерес.

Меня часто спрашивали, не скучал ли я на суденышке, которое было не больше кухни или ванной в большом доме. Но жизнь никогда не казалась мне скучной, где бы я ни был. Судьба моя сложилась так, что все свободное от работы время я проводил в одиночестве и рано научился заполнять эти свободные часы по собственному разумению.

На яхте у меня всегда, даже в самые спокойные дни, было довольно дела. Главным моим занятием, — разумеется, не считая управления и починки яхты, отнимавших большую часть времени, — было чтение. На судне имелось много самых различных книг, от детективных романов до сочинений Дарвина. Читал я все подряд — сегодня детектив, завтра повесть, послезавтра философские произведения или стихи. Больше всего мне нравились рассказы Мопассана, «Братья по духу» Кэри Мак-Вильямса, «Размышления о революции нашего времени» Гарольда Ласки и «Дворцы философии» Дюранта.

Часто я погружался в размышления. Часами я мог смотреть на безбрежный океан, неторопливо раздумывая обо всем, что приходило мне в голову.

Нередко моя мысль обращалась к прошлому, и я как бы снова переживал всю свою биографию. Старший среди шестерых детей — пяти братьев и одной сестры… Смерть отца в годы кризиса, когда мне было всего пятнадцать лет. Четыре года упорного труда, чтобы помочь матери. Заводы, фабрики, потогонная система — в те дни я не мог даже мечтать о том, чтобы учиться в школе.

Вскоре мать во второй раз вышла замуж. Отчим мой, к счастью, оказался хорошим человеком. Я был освобожден от тяжкой обязанности содержать семью и мог теперь расходовать на себя весь свой заработок. Но деньги меня не интересовали: я хотел учиться, хотел стать образованным человеком. Бросив работу, без гроша в кармане, с незаконченным средним образованием я отправился в колледж. Другого пути у меня не было. Не мог же я в двадцать лет, проработав четыре года на южных окраинах Лос-Анджелеса, сесть за школьную парту рядом с маленькими детишками.

Колледж в городе Санта-Барбара… я был туда принят после многочисленных просьб. Деньги пришлось взять в долг. Учебу я совмещал с работой, играл в футбол. На втором курсе был старостой группы, а перед окончанием колледжа плавал матросом на торговых судах. Во время призыва в армию я просил направить меня в бомбардировочную авиацию, но врачи обнаружили у меня перфорацию барабанной перепонки — результат перенесенного в детстве туберкулеза. Я получил назначение в торговый флот.

Два года морской службы. Два кругосветных плавания. Плавание от Рейкьявика до мыса Горн. Год службы в Австралийской военной авиации. Женитьба на голубоглазой австралийской девушке — самое значительное событие в моей жизни. Снова служба в торговом флоте, на этот раз больше года. Потом война кончилась, и мы с Мэри оказались за тысячи миль друг от друга.

И вот теперь я плыву через Тихий океан на яхте, которую швыряет по волнам, как щепку.

Часть времени я простаивал у румпеля — разумеется, это зависело от погоды. Каждое утро я рыбачил, занимался навигацией; если котята были в игривом настроении, мы резвились на палубе. Иногда я начинал беседу или шутливую драку с Увальнем. Часами наблюдал я, как Старый Бандит и его стая охотились на летучих рыб. Остальное время я читал. Часто я садился за письмо к Мэри, которое собирался отправить с острова Сеймур. Каждый день я приписывал к нему по нескольку строчек, и оно росло по мере того, как росли мои надежды на нашу скорую встречу.

Но временами мне казалось, что нас разделяет непреодолимое расстояние. Вот уже скоро два месяца, как я оставил Панаму, и, если яхта будет и дальше двигаться с такой скоростью, потребуется не меньше года, чтобы доплыть до Австралии. По моим первоначальным расчетам, я должен был сейчас находиться где-то на полпути. Нужно было спешить, чтобы меня не застигли штормы. С каждым днем я все больше надежд возлагал на попутные пассаты. С каждым днем они становились все ближе. С каждым днем позади оставалось еще несколько долгих миль.

В полдень 15 июля я определил свои координаты: 1° южной широты и 85° западной долготы. До Галапагоса оставалось около трехсот миль. Я повернул яхту на запад. Теперь каждый день был на счету. Наконец-то я мог держать курс прямо на запад. Счастье повернулось ко мне лицом. В заполненном на две трети судовом журнале впервые появилась бодрая запись: «12 часов 15 минут. Курс — на запад. Я уже чувствую юго-восточные пассаты!»

Холодное Гумбольдтово течение, отражаемое к западу мысом Париньяс на западном побережье Южной Америки, подгоняло яхту. Ветер дул с юга, океан был совершенно спокоен, стечение благоприятных обстоятельств казалось мне просто невероятным.

Целый месяц я кружил на месте, хотя мне нужно было плыть прямо по ветру. Но теперь я плыл по расписанию, я покрывал милю за милей, и это было замечательно. В трехстах милях от меня, на экваторе, находился Галапагос. Впервые за долгое время я отдал рифы парусов, спасательный леер натянулся в пенистой струе за кормой, и яхта пошла так, как это описывается в книгах и спортивных журналах.

За несколько дней на яхту не обрушился даже самый маленький шквал, не выпало ни капли дождя, не видно было ни одной тучи. Вокруг царило такое безмятежное спокойствие, что я и мои котята спали прямо на палубе, под открытым небом.

Даже ленивый старина Увалень присоединился к нам. Он устраивался на своем излюбленном месте — на закрепленном румпеле, и яхта так плавно двигалась по водной глади, что он не рисковал сорваться со своего насеста. Каюту мы предоставили Безбилетнице.

Вскоре должна была показаться земля, и я торопился закончить длинное письмо к Мэри. К этому времени я исписал уже с обеих сторон шестьдесят два листа. Там были все ласковые слова, какие могут прийти в голову молодому человеку, спешащему к любимой. Чтобы высказать свои чувства, мне было мало этих шестидесяти двух листов…

Я рассчитывал отправить письмо с острова Сеймур, где была военная метеорологическая станция. Мне предстояло задержаться там дня на два, осмотреть такелаж, поспать две ночи спокойно и снова двинуться в путь.

Триста миль до Зачарованных островов «Язычник» прошел меньше чем за четыре дня. Утром 19 июля над горизонтом, справа по ходу судна, показалось темное пятно — остров Чатам. Впервые за много дней я снова увидел землю. Закончился первый этап путешествия: позади тысяча миль, впереди еще семь тысяч пятьсот.