Отчаянное путешествие

Глава тринадцатая Бухта Почтовая

Бухта Тагус оказалась очень уютной стоянкой, единственный ее недостаток заключался в том, что там я не смог отремонтировать корпус яхты. Настоятельной необходимости в таком ремонте, пожалуй, не было. Но, собираясь плыть прямо до Сиднея, я хотел сперва почистить и привести в порядок свое судно.

Океан простирался к западу более чем на семь тысяч миль. До начала штормов оставалось немногим более двух месяцев, и, чтобы благополучно миновать опасные воды, задерживаться было нельзя. А очистив корпус яхты здесь, где есть надежная гавань с высоким приливом, я бы сберег время. Здесь же я мог, так сказать, «отправить» письмо Мэри, воспользовавшись старинным дедовским способом. Поэтому я решил на другой день обогнуть Флореану в поисках подходящего места. Но прежде нужно было внимательно осмотреть весь такелаж.

Я привязал люльку к грота-фалу и поднялся в ней наверх. За день я выкрасил мачту и прочно затянул болты. Кроме того, я заменил все фалы, поставил новую ванту и выкрасил гик. Разобрав блоки грота-гика, я смазал штыри. Потом снял погон и попытался закрепить его прочнее, но мне это не удалось. С тех пор как погон был искорежен акулой, его нельзя было исправить как следует, но пользоваться им я мог.

К вечеру все было в полном порядке, если не считать днища и некоторых мелочей, с которыми я вполне мог справиться во время плавания в «свободное от вахты» время. Мой храбрый маленький тендер натягивал якорную цепь, словно стремился навстречу непогодам.

Я тщательно распределил время с таким расчетом, чтобы успеть наловить рыбы для котят и Увальня. Этот плут до того обленился, что не желал самостоятельно добывать себе пищу. Но пока яхта стояла на якоре, он частенько совершал прогулки среди скал, оставляя палубу в распоряжении Поплавка и Нырушки.

Котята, сытые и довольные, дремали в складках лежавшего на палубе грота. Время от времени они просыпались и ковыляли к своему «горшочку» — ящику с песком, который я поставил для них на корме. Потом они со скучающим видом подходили к рыбе, словно желая сказать: «Ну так уж и быть, поедим от нечего делать», и нехотя отрывали кусок-другой.

После этого котята выискивали для сна местечко поудобнее: они растягивались на теплой палубе, валялись в тени поручней, спускались в прохладный носовой отсек. В последнее время они страшно обленились. «Нелегко им будет, — думал я, — вернуться к цивилизованной жизни и объедкам с хозяйского стола».

Хоть я и совершал далеко не увеселительную прогулку, красота бухты Тагус захватила меня. Не понимаю, почему она не прославилась как один из живописнейших уголков мира. Шириной она была в сотню судовых корпусов, со всех сторон ее окружали отвесные скалы.

На высоких берегах гнездилось множество диковинных птиц, и вокруг стоял несмолкаемый гомон. Бухта представляет собой кратер потухшего вулкана, передняя стенка которого размыта морем.

Бухта Тагус — пустынна и таинственна. В ее прозрачных водах плавают акулы, тюлени, скаты, морские львы, электрические скаты, рыбы-парусники, угри и пингвины. Да, да, пингвины! Двух я видел собственными глазами, а позднее один рыбак подтвердил, что пингвины действительно водятся в этой бухте. Они были поменьше тех, которых мне приходилось видеть в Кейптауне и на Фолклендских островах. Пингвины плавали вокруг яхты, озираясь в поисках рыбы. Несколько раз они выскакивали из воды, но, увлеченные охотой, даже не заметили яхты. Бухта Тагус любопытна еще тем, что потрескавшиеся скалы покрыты множеством различных имен. Они попадаются целыми десятками, свидетельствуя, что, вопреки распространенному мнению, жажда приключений и поныне живет в сердцах людей.

По традиции, суда, посещающие архипелаг, оставляют свои названия на крутом каменистом обрыве.

Еще в Панаме я обещал своим знакомым написать имя «Язычник» большими белыми буквами на высокой скале и теперь начал искать подходящее местечко.

В дальнем конце бухты, у северного ее края, я увидел скалистый уступ, с которого можно было подняться наверх. Спустив на воду надувную лодку, я стал грести легкими металлическими веслами. Когда лодка подплыла к берегу, детеныш морского льва, гревшийся на уступе скалы, неуклюже спрыгнул в воду и, выставив голову наружу, принялся разглядывать меня с таким видом, с каким обычно смотрят на чужеземцев. Он ничуть не испугался меня и вернулся на прежнее место, как только я с ведерком и кистью полез по неровным трещинам на скалистый откос.

Вскоре я добрался до уступа. Несколькими футами выше начиналось неровное бесплодное плоскогорье. Справа от меня высился крутой кратер вулкана, очевидно потухшего.

Выглянув из расселины, я увидел свое суденышко, покачивавшееся на самодельном якоре. Подобно ореховой скорлупе в тазу, оно четко вырисовывалось на фоне безмятежной голубизны моря и пестроты неровных скалистых стен.

Вдруг я заметил какое-то движение у самой своей ноги. Сначала мне показалось, что это уродливый губчатый камень покатился вниз, мягко переваливаясь через скалы. Вот он застыл на месте, словно замер. Большой черный глаз равнодушно глянул на меня, шероховатый язык высунулся из уродливого рта. Внезапно с кошачьей ловкостью зверек повернулся и плюнул в меня какой-то жидкостью. Черный язык высунулся снова. С виду этот зверь походил на ящерицу, но еще больше сходства было у него с драконом. В длину он был около пяти футов, из спины торчали колючие шипы, все туловище усеивали уродливые морщины, лапы заменяли похожие на пальцы отростки, длинный хвост безжизненно висел. Застыв на месте, чудовище не сводило с меня глаз.

В жизни не встречал я ничего подобного. Правда, в Панаме мне приходилось слышать кое-что об этих уродах. Кто-то рассказывал, что на Галапагосе встречаются «доисторические виды животных».

Некогда архипелаг посетил Дарвин, назвавший здешних животных «необычными». И он был прав, в этом сомневаться не приходилось: у меня перед глазами было одно из таких существ. Я не удивился бы, вздумай это страшилище изрыгнуть огонь. Правда, в этом случае падение мое было бы еще менее удачным, но и без того от страха и смущения я оступился и упал прямо на ведро с краской.

Охваченный внезапным ужасом, я пустился вниз со всех ног, спотыкаясь об острые камни. Добежав до уступа, я едва не наступил на знакомого уже мне морского льва, который с перепугу бултыхнулся в воду. Я приналег на весла и через несколько минут был уже на яхте. Бухта сразу потеряла для меня все свое очарование, скалы смотрели с затаенной угрозой. Как страшно оказаться в таком месте одному! Даже котятам передалась моя тревога. Сжавшись в комок, они нервно поводили усиками.

Солнце скрылось за Нарборо, на воду легли длинные вечерние тени, гнетущая тишина действовала мне на нервы. «Ну ее ко всем чертям, эту бухту!» — сказал я котятам.

И вдруг появилось оно… В сумерках у киля мелькнула смутная, зловещая тень. Это был тот самый ящер или другой, похожий на него. Он плыл, плотно прижав лапы к туловищу, ударяя по воде длинным хвостом и скользя легко, как змея. Нет, это было уж слишком!

Я быстро поднял паруса, выбрал тяжелую якорную цепь и втащил на палубу неуклюжий деревянный якорь. В сгустившихся сумерках «Язычник» покинул мрачную бухту и вышел в море, навстречу белым гребням волн. Я повернул прочь от гигантского вулкана Нарборо и повел яхту к югу.

На обед я открыл банку с консервированной морковью. Ел я прямо у румпеля, поворачивая его ногой. «Язычник» ходко шел на юг. Через три часа я решил, что уже обогнул остров Нарборо, лег на левый галс и круто к ветру двинулся на юго-запад, чтобы обойти западную оконечность острова Албемарл.

Этот большой остров, напоминающий своими очертаниями амебу, находится на 91-м градусе западной долготы. Я рассчитывал миновать его ночью, чтобы потом, закрепив румпель и тщательно отрегулировав паруса, вздремнуть, пока яхта преодолеет довольно большое расстояние до Флореаны.

Через час после восхода солнца яхта была еще у Албемарла. Флореана, казавшаяся такой близкой, серой грудой возвышалась в сорока милях от меня, по правому борту. К вечеру я надеялся стать на якорь в бухте Почтовой. Яхте приходилось преодолевать встречное течение, и, несмотря на попутный ветер, я должен был целый день бодрствовать у румпеля. Подняв все паруса, я продолжал свою «прогулку» по южной части Галапагоса.

На исходе дня, когда вечерние сумерки уже окутывали землю, я обогнул остров с севера и ввел яхту в бухту Почтовую. Это тихая полукруглая гавань около мили в длину и примерно столько же в ширину. Слева от меня виднелась группа маленьких островков. Песчаный пляж полого спускался к морю, недалеко от берега стояла уродливая полуразвалившаяся лачуга. Рядом была привязана к столбу знаменитая белая бочка. За пляжем начиналась путаница голых, колючих кустов и виднелась едва заметная тропа, на которую я не обратил никакого внимания.

Бросив якорь недалеко от берега, я сразу же отправился на остров. Прежде всего я подбежал к потрескавшейся живописной бочке и опустил туда объемистое письмо к Мэри. К письму я привязал тонкой резинкой пятидолларовую бумажку. Это был ощутимый удар по моему бюджету, но я хотел, чтобы письмо непременно дошло, и, если деньги могли обеспечить его доставку — в чем я далеко не был уверен, — жалеть о них не стоило. Потом я постоял немного у этого традиционного «маяка», размышляя о том, попадет ли когда-нибудь мое письмо в руки Мэри. Спускалась ночь. «Язычник» казался темным пятном на воде. Здесь, на пустынном берегу, мне понравилось еще меньше, чем в бухте Тагус.

Подплывая к яхте, я уже не обращал внимания ни на мрачную обстановку, ни на холод. Мысленно я был далеко, за океаном. Я не мог забыть о письме, опущенном в бочку. Настроение у меня было очень грустное. Меня обуревала жажда поскорее добраться до Австралии, но нужно было надолго запастись терпением, так как впереди мне предстояло много неожиданностей.

Я рано лег спать и, забыв все дневные тревоги, погрузился в глубокий сон, уверенный, что уже через сутки буду быстро плыть на запад, подгоняемый пассатами.

На следующий день к полудню днище яхты было приведено в порядок. Яхта лежала, накренившись, на песчаной отмели, подпертая бочонком. Ее стройный корпус был очищен от ракушек и смазан, на что ушел весь мой запас сапожного крема. Приливные волны начали тихонько лизать обшивку. Когда киль шевельнулся, я взялся за свой самодельный верп, моля Бога, чтобы он выдержал. Через несколько минут яхта была уже на воде, я отвел ее от берега и поставил на якорь.

Потом я «отдал швартовы», готовя яхту к отплытию. Бросив прощальный взгляд на пустынную бухту, я решительно взялся за фалы и шкоты, якорную цепь и румпель.