Отчаянное путешествие

Глава пятнадцатая Морской дьявол

Ровный зеленый остров, выросший справа по борту, был Нукухива. Справа же, несколько позади яхты, серел куполообразный Уа-Хука, а вдали слева смутно вырисовывался остров Хуа-Пу. Нукухива — главный из Маркизских островов, принадлежащих Франции; здесь находится таможня. Я провел яхту в двух милях южнее выступавших из воды скал у юго-восточной оконечности острова. Скала, отполированная морем и ветром, казалась белой от пены волн, без устали набегавших на остров под натиском пассата. Позади, почти скрытый скалой, виднелся мыс Мартин.

На южном берегу Нукухивы есть три превосходные бухты: Комптроллер-Бей, Тайо-Хае и Тай-Оа. Двигаясь вдоль берега на почтительном расстоянии, я осматривал все удобные стоянки. На коленях у меня лежала карта острова. Я внимательно изучал берег и уже готов был стать где-нибудь на якорь.

С моря берега бухты Тайо-Хае казались темно-зелеными; окруженные тенистыми долинами, под сенью пышных деревьев, они манили прохладой и свежестью. Но я не интересовался природой, так как не имел ни визы, ни разрешения зайти в гавань. У меня осталось всего двадцать долларов, и, если бы я вошел в порт, моих денег могло не хватить на то, чтобы выйти из него.

Но главное — мне нужно было торопиться. Самое позднее через шесть недель в Тасмановом море начнется период штормов, и я должен был добраться до Сиднея, прежде чем это произойдет. Задача не из легких — мне оставалось проплыть более четырех тысяч миль. К тому же я ни в чем не нуждался. Продовольствия было вдоволь, пресной воды — на целых три месяца.

Моральный дух капитана, команды и эскорта дельфинов был высокий, особенно после того, как «Язычник» пересек 145-й градус западной долготы, преодолев половину пути до Сиднея. Поплавок и Нырушка наслаждались жизнью. Безбилетница, которую я, правда, видел редко, была в прекрасном настроении. Старый Бандит и его компания, потерявшие трех своих сородичей, ничуть не устали, проплыв три тысячи миль со скоростью пять узлов. Все мои спутники как один желали того же, что и я. «Плыви дальше», — казалось, говорили они. И я направил яхту вдоль южного берега знаменитого острова, о котором столько писалось в приключенческих книгах и биографиях путешественников, плававших по южным морям.

Но уже вечером я пожалел, что не зашел в какую-нибудь из тихих бухт. Грота-фал перетерся о блок и лопнул. Мне предстояла самая неприятная из всех работ, какие приходится выполнять моряку: нужно было залезть на мачту, и, проведя новый фал в шкивы двух блоков, вплеснить его коренной конец в строп блока на топе мачты. Все время я боялся именно этого. Перед отплытием с Галапагоса я сменил все фалы, рассчитывая, что они выдержат до самого Сиднея. Но под натиском пассатов непрочный сизалевый трос перетерся в шкиве блока в фаловом углу паруса.

Одно дело — исправлять такое повреждение на спокойной стоянке, другое — на ходу, когда юго-восточный пассат гонит яхту все вперед и вперед.

Уже добравшись до чиксов вант, я понял, что без одежды работать нельзя. Соскользнув вниз, я обнаружил на себе довольно много ссадин и царапин в тех местах, которые соприкасались с мачтой и вантами. Надев трусы и рубашку, я снова с трудом начал карабкаться вверх.

На этот раз я залез довольно высоко, но здесь столкнулся с серьезными трудностями. Работать на весу было невероятно трудно. Тяжело дыша, я добрался до чиксов нижних вант. Обеими ногами и рукой я плотно охватил мачту. Другой рукой обрезал старый фал, но тут же почувствовал, что, несмотря на отчаянные усилия, начинаю сползать вниз. Вцепившись в качающуюся мачту, я продернул фал через шкив верхнего блока. Быстро слабея и чувствуя, что могу продержаться всего несколько секунд, я медленно сползал вниз. Мне уже казалось, что вот сейчас я сорвусь с мачты и разобьюсь о палубу. А ведь от ближайшей суши, если плыть по ветру, меня отделяли сотни миль.

Я не смог бы провести новый фал через шкивы блоков на топе мачты и в таловом углу паруса, а затем вплеснить его в строп блока на топе мачты. Нужно было искать иной выход из создавшегося положения.

Я начал спускаться на палубу с высоты тридцати пяти футов. Одна моя нога ослабела, и ее тут же ветром отбросило от мачты. Я потерял равновесие. Вторая нога тоже потеряла опору. Меня ударяло о мачту и о ванту. Я не мог уже ни держаться, ни продолжать спуск, не рискуя разбиться.

Сверху яхта походила на челнок. Ее передние паруса были раздуты ветром. Каждая волна высоко поднимала судно и захлестывала его до самых поручней. Повиснув на руках, я лихорадочно оглядел палубу.

Не в силах больше держаться, я отпустил мачту и сильно оттолкнулся от нее. Падал я, как обычно падают мальчишки с деревьев: кувыркаясь в воздухе, размахивая руками и ногами. Но ударился я не о палубу, а о воду — до сих пор не знаю, как это произошло. Барахтаясь и захлебываясь в воде, я инстинктивно схватился за поручни, взобрался на борт и лег на палубе около рубки, жадно хватая ртом воздух.

Было ясно, что мне не удастся основать фал между обоими блоками, как это было сделано раньше, и я ограничился тем, что провел его только через блок на топе мачты, закрепив в фаловом углу паруса. Отдохнув немного, я ухватился за фал и поднял парус. Это было нелегко, но мне удалось справиться. Яхта на всех парусах уходила все дальше от Маркизских островов.

Наступил полдень. Острова все еще не скрылись из виду. Я отдыхал на палубе, тело мое ныло после утренней работы. Яхта ходко шла заданным курсом, она двигалась на запад с небольшим отклонением к югу. День проходил как обычно, только я был вконец обессилен. Я сидел в кокпите, котята дремали у меня на коленях, ласково мурлыкая во сне. Вдруг ярдах в ста за кормой вода забурлила раз, потом другой.

Я встал, ожидая увидеть там стаю черепах. Теперь вода бурлила у самого судна. Потом, резко рассекая воду, появился «морской дьявол» — гигантский скат. Он двигался прямо на яхту, словно не замечая ее, а проплыв мимо, решительно повернул назад и задел за борт, глядя на меня черными выпученными глазами. Голова его сидела на огромном туловище с небольшим горбом. По бокам черного ротового отверстия были короткие, похожие на руки отростки, которыми чудовище, по-видимому, заталкивало себе в пасть добычу. Широкие мясистые «крылья» двигались короткими взмахами, легко толкая вперед многотонную тушу. Сзади, словно спасательный леер, змеился тонкий, короткий хвост.

Скат надменно и пренебрежительно рассматривал меня. Я знал, что эти свирепые и безжалостные твари спесивы, как павлины, и нахальны, как акулы.

Глядя, как он плывет мимо яхты, я подумал: а что, если я решусь напасть на него? И я решился на это, ибо знал, что если я буду осторожен, то сумею воспользоваться своим преимуществом. Опыт борьбы с акулой у Жемчужных островов говорил мне, что, несмотря на огромный вес и силу ската, я могу его одолеть. Просто нужно поймать его на крюк, подождать, пока он потеряет силы, а потом подтащить к самому борту и хорошенько рассмотреть с близкого расстояния. Таким образом я сумел бы осуществить еще одну свою мечту, которая не покидала меня со времени службы в торговом флоте.

Для такой махины нужна была прочная леса, и я решил, что трос от грота-шкота вполне подойдет для этой цели. Я вытащил трос и прикрепил к нему двадцать футов стальной проволоки. Работал я быстро, не спуская глаз с чудовища, которое нахально нырнуло под киль и разгуливало теперь у левого борта. К концу проволоки я прикрепил два больших крюка для ловли акул и насадил на них крупную макрель, пойманную утром.

Эту приманку я бросил прямо в щупальца чудовища, когда оно медленно проплывало мимо. Скат повернулся, внимательно осмотрел рыбу и, резко взмахнув своими крыльями, похожими на крылья летучей мыши, кинулся на нее. В тот же миг, снова взмахнув крыльями, он нырнул. Трос скрылся под водой и так натянулся, что корма резко осела. Нос яхты начал трястись от напряжения, поэтому я взял нож, готовясь обрезать трос в случае опасности. Я рассчитывал, что, пытаясь оборвать трос, прикрепленный к яхте, скат рано или поздно потеряет силы. Тогда я подтяну его к борту, добью, вырублю челюсть и вместе с зубами акулы преподнесу Мэри.

Трос на секунду ослаб, потом снова натянулся с такой силой, что яхта на три румба отклонилась от курса. Я упал на палубу. Яхта остановилась и больше не двигалась. Она застыла на месте. Нос ее медленно поворачивался, и ветер грозил перекинуть паруса на другой галс. Я вскочил на ноги, собираясь обрезать трос.

Яхта металась из стороны в сторону. Я стоял, ожидая, что будет дальше. Вдруг меня словно мул лягнул промеж лопаток, и я головой вперед полетел прямо в кладовую. Яхта сотрясалась от толчков. Ужас охватил меня, я похолодел. Но тут все успокоилось. Я вскарабкался на палубу, нащупывая ножом трос.

Послышался треск ломающегося дерева. Погон у правого борта оторвался. Он был прочно прикреплен и к палубе и к поручням большими шурупами, которые отлетали теперь, словно кнопки. Погон уродливо изогнулся и начал отрываться от левых поручней.

Я приготовился обрезать трос, как вдруг что-то просвистело у меня над головой. Яхта резко вздрогнула и легла на другой галс. Теперь она отклонилась от курса на 180°.

Взглянув на океан, я увидел морского дьявола на поверхности, с правого борта. Он в бешенстве вспенивал воду и бил огромными крыльями, подобно раненой птице. «Язычник» метался, как гребная лодочка в бурю. Теперь вся нагрузка приходилась на то место, где погон соединяется с левым бортом. Наступил решительный миг. Я полоснул ножом по туго натянутому тросу. Трос лопнул, и конец его хлестнул меня по лицу. Набежавшая волна накрыла то место, где морской дьявол ушел в глубину. Яхта, освободившись, быстро набирала скорость.

Я немедленно спустил грот и принялся чинить искореженный погон и сломанные поручни.

Да, день выдался нелегкий. Исправив повреждения, я привел яхту на курс, закрепил румпель, поднял грот, а затем лег на койку — у меня не было сил даже записать события дня в судовой журнал.

На другой день Поплавок и Нырушка внесли некоторое разнообразие в мою скучную жизнь. То был один из редких дней, когда на палубе не оказалось ни одной летучей рыбы. Я закинул сеть, но ничего не поймал. Пришлось открыть консервные банки, из которых я выудил шпинат, кукурузные хлопья и консервированные ананасы. Котят это, конечно, совершенно не устраивало.

К часу дня, все еще не поймав ни одной рыбешки, я раздумывал, как быть в столь затруднительных обстоятельствах. По морским законам команда всегда должна быть накормлена. К тому же этого требовало моральное состояние экипажа. Он был готов взбунтоваться. Послышались урчание и возня, необычные для моих подопечных. Я кинулся к трапу, откуда доносился шум.

В носовой части трюма Поплавок и Нырушка мертвой хваткой когтями и зубами вцепились в нашу пассажирку — Безбилетницу. Крыса, извиваясь и подпрыгивая, пыталась вырваться, но мои отважные львята, с выпущенными когтями, истекая слюной, стремились вцепиться в нее еще крепче. Схватив голодных котят за хвосты, я оторвал их от лакомой добычи. Безбилетница, вся исцарапанная и ободранная, скрылась в своем убежище.

Котята искренне возмутились, лишившись своего законного завтрака, и побрели по трюму в поисках съестного.

Я от души сочувствовал им и, желая их утешить, стал искать среди своих запасов банку с рыбными консервами. Я осмотрел банок двадцать в ящиках и на леднике, но рыбных консервов не нашел.

По списку под правой койкой у меня хранилось восемьдесят шесть банок. К тому времени я съел сто тридцать девять из двухсот сорока восьми банок, имевшихся у меня перед отплытием из Панамы. Осмотрев свои запасы, я вздрогнул. С первого взгляда было ясно, что произошло неладное.

Я давно знал, что в узком пространстве под койкой сыро, но мне и в голову не приходило, что эта сырость может так быстро проникнуть внутрь жестянок. Одну за другой брал я в руки раздувшиеся, проржавевшие банки — все они были полны воздухом и перебродившей, пенистой жидкостью. Ни одна из них не годилась в употребление.

Первой моей мыслью было повернуть назад и идти против ветра и течения к Маркизским островам. Я быстро осмотрел все продовольствие. Его осталось меньше половины. Не было уже ветчины, грудинки, шпига, сахара, кукурузы, персиков, чернослива, сыра. Овсянки, риса, маргарина, кукурузы, муки, джема и меда осталось от одной до трех четвертей банки. Я насчитал сто пятьдесят галет, нашел банку сушеных яблок, четырехлитровую банку томатного соуса, банку растительного масла, много чая и кофе и двадцать три банки с консервами. Питьевой воды оставалось около пятидесяти галлонов.

Поскольку основу моих запасов составляли консервы, потеря продуктов, хранившихся под койкой, была очень чувствительна. Однако я подсчитал, что оставшихся продуктов хватит на сто семь порций. Подсчитал я также, что при благоприятном ветре через сорок дней «Язычник» будет уже в Сиднее. Другого выхода у меня не было: через месяц начинался период штормов.

А раз так, нужно было распределить все продовольствие, перейти на двухразовое питание и стараться есть поменьше. В противном случае мне пришлось бы возвращаться к Маркизским островам и пережидать там опасный сезон. На это у меня не было времени, и я решил одолеть расстояние до Сиднея за один большой переход.

Через несколько дней яхта пройдет мимо острова Каролайн — одинокого кораллового атолла. Мне пришла в голову мысль пристать к этому островку и пополнить свои запасы кокосовыми орехами.

В это время я начал чувствовать едва уловимую перемену погоды. Меня эта перемена не очень беспокоила, так как она не нарушала моих планов, но все же я с тревогой поглядывал на океан.

В небе появились тропические птицы с раздвоенными хвостами, над морем снова порхали стайки летучих рыб, за кормой плавали крупные акулы — все говорило о том, что земля близко. И действительно, утром 29 августа земля показалась именно там, откуда и следовало ее ожидать.

На восходе солнца до атолла Каролайн оставалось около семи миль, и я повел яхту мимо Южного острова. Справа по борту виднелись низкие скалы, омываемые морем.

В лоции сказано, что Южный остров — главный остров крохотного архипелага, в который входит и атолл Каролайн. Здесь живет небольшая группа островитян, на берегу есть пресная вода, а море изобилует рыбой. В 1883 году остров посетила американская экспедиция, наблюдавшая здесь солнечное затмение.

Я привел яхту круто к ветру, торопясь поскорее стать на якорь, закончить все дела до наступления темноты и снова продолжать путь. Яхта шла к юго-западной части этого острова. Надев военные брюки и гимнастерку, я впервые после отплытия с Жемчужных островов натянул носки и ботинки, вычесал соль из бороды и волос и снова взялся за румпель.

В лоции ничего не было сказано о действующем вулкане, кратер которого дымил, как пароходная труба. Я повернул яхту носом к вулкану и бросил свой самодельный якорь у загороженного рифами входа в бухту. Якорь лег плохо и время от времени волочился по дну. Чтобы удержаться на якоре, мне приходилось то обезветривать, то выносить на ветер кливер и стаксель. «Язычник» остановился недалеко от острова, ловя ветер, дувший с вершины вулкана. За рифами и спокойной лагуной виднелся берег, поросший кокосовыми пальмами. Дальше начинался тропический лес, подступавший к самым горам.

От маленькой пристани отчалила парусная лодка. Она пересекла бухту, миновала рифы, вокруг которых бурлила вода, и подошла к яхте; люди, сидевшие в лодке, весело улыбались, я приветствовал их самым дружелюбным образом и предложил пришвартоваться к «Язычнику».

На руле сидел старик, кроме него, в лодке была его пожилая жена, двое молодых мужчин, женщина, двое мальчишек, очень озорных с виду, и девочка. Кожа у них была темная, но я уверен, что под загаром скрывался нежный румянец. Эти полинезийцы со смуглой кожей и длинными прямыми волосами чем-то походили на кавказцев. Они не были так приземисты, как представители негритянских народностей, которых я встречал во время войны.

Не зная, как ко мне отнестись, они хоть и улыбались, но вели себя сдержанно. Я знаками пригласил их подняться на палубу, предлагая сесть возле рубки и у поручней.

Каждого босоногого гостя я встречал сердечным рукопожатием и непринужденным кивком. Мужчины были в набедренных повязках, доходивших до колен; мальчики — совершенно голые. На женщинах были повязки, начинавшиеся на груди. Одежда островитян была очень поношена, материя прорвалась, края ее разлохматились. Мне подумалось, что даже эти куски ткани надеты лишь по случаю моего прибытия. Видно было, что живут они замкнуто и одиноко.

Старик не замедлил представиться, назвавшись вождем племени. Он обвел яхту широким движением мозолистой руки и восторженно улыбнулся. Говорил он на одном из диалектов французского языка, мало похожем на тот, который мне доводилось слышать в Алжире или Квебеке во время войны. Мы быстро нашли способ объясняться друг с другом, пользуясь такими простыми словами, как лодка, море, жена, муж, вы, приходить, уходить, Австралия, Америка и т. д. Вождь познакомил меня со своей женой, детьми и внуками.

Детишки смотрели на меня с некоторым страхом — должно быть, они впервые видели белого человека. Густая белокурая борода, сильно выросшая за время плавания и теперь имевшая дюйма три в длину, напугала их. Волосы мои закрывали уши и свисали до плеч, а спереди падали на глаза. Я старался всем своим поведением показать, что ничем от них не отличаюсь, разве только цветом кожи да теми начатками образования, которые мне посчастливилось получить.

Вождь заглянул в каюту и, не увидев там никого, осведомился, где мой экипаж. Нелегко было объяснить ему, как и почему я отправился один в далекое путешествие. С грехом пополам мне это удалось. На мужчин мой рассказ произвел особенно сильное впечатление, но едва ли они поверили, что я сделал это только ради Мэри.

В молодости вождь и его жена жили в Папеэте, главном порту острова Таити. Когда началась война, их племя оказалось оторванным от мира. Услышав, что война кончилась, все они радостно закивали, видимо очень довольные, но я уверен, что они понятия не имели, кто с кем воевал.

Они не спускали с меня глаз и во всем мне подражали. Если я улыбался, они тоже улыбались, если я слушал вождя с серьезным видом, они следовали моему примеру.

Молодые мужчины, судя по виду примерно одного со мной возраста, очень интересовались «Язычником». Они были худые, широкоскулые, со слабыми бицепсами и курчавой растительностью на груди. Островитяне одобрительно трогали тали, блоки и фалы. Я показал им секстан, компас и карманные часы. Часы привели их в восхищение. Обступив меня, они удивленно ахали и охали, когда я поднял крышку и показал сложный часовой механизм.

Теперь, увидев, что у меня добрые намерения, островитяне повеселели. Даже мальчишки перестали дичиться меня. За шутками и смехом я забыл о недостатке продуктов и вынес на палубу девять банок с консервами. Когда я начал открывать их ржавым ключом, снова послышались удивленные возгласы. Однако старый вождь с гордостью заявил, что раньше ему уже не раз приходилось есть консервы.

Мы с аппетитом закусили, доставая консервы прямо руками. Я съел банку шпината, опасаясь, что он не понравится гостям. Они же уплетали кукурузу и бобы, персики и морковь, свеклу и яблочный соус, томат и спаржу. Руки то и дело погружались в консервные банки. Тем временем один из гостей увидел на мелком дне сквозь прозрачную воду самодельный якорь. Пришлось объяснить, почему мое удобное, современное судно не имеет хорошего якоря.

Вдруг поднялся страшный переполох. Мальчики, дрожа от страха и бормоча что-то, выскочили из кокпита и, перемахнув через поручни, прыгнули в лодку. Молодая женщина и девочка, спотыкаясь о наши ноги, с пронзительными криками побежали на нос. Вслед за этим из люка в кокпит вылезли Поплавок и Нырушка, сонно потягиваясь и удивленно глядя на незнакомых людей.

Один только старый вождь не испугался безобидных зверьков — оказалось, что все остальные никогда не видели кошки. Через несколько минут гости уже без всякого страха гладили котят, осыпая их ласками, к которым зверьки совсем не привыкли.

Я пригласил гостей вниз, чтобы показать им всю яхту. Девять человек с трудом втиснулись в маленькую каюту. Но как приятно было слышать их голоса в помещении, где долгое время царила тишина, нарушаемая лишь моим собственным голосом, когда я разговаривал сам с собой. Мне доставляло удовольствие слушать, как они расхваливают приборы, иллюминаторы, инструменты, фонарь, тюфяк, книги, примус. Я зажег примус, чтобы гости могли полюбоваться его пламенем. Я готов был показать им все, что угодно, лишь бы слышать человеческие голоса.

Молодая женщина заинтересовалась банками из-под молока, я дал ей одну, и она осталась очень довольна. Один из мальчиков спустился в лодку, принес оттуда большую черную рыбу и положил ее передо мной. Вождь великодушно улыбнулся и сказал, что на берегу у них есть еще много рыбы. Я решил воспользоваться случаем и избавиться от многих ненужных вещей, загромождавших каюту.

Прежде всего я пересмотрел свой гардероб. Каждому из мужчин, не исключая и мальчиков, я дал по защитным штанам и по рубашке. Затем вынул из ящика инструменты, без которых мог обойтись в плавании. После этого я спустил в лодку три бачка из-под воды. Вытащив из-под койки всякий ненужный хлам, я велел мальчикам отнести все это на палубу. Кроме того, я отдал им половину своих крючков и блесен.

По выражению лиц женщин я понял, что они тоже ожидают подарков. Пошарив в сундучке, я извлек оттуда несколько скатертей, которые моя бабушка вышила для Мэри, и объяснил дамам, что из них они могут сделать себе отличные платья. Затем я отдал им сигнальные флаги, которыми ни разу не воспользовался, — тоже в качестве материала на платья. Отдал я и две из четырех имевшихся у меня иголок и моток бечевки. Каждая из женщин получила что-нибудь из несессера, купленного для Мэри, но, как и подобает практичным хозяйкам, они гораздо больше обрадовались, когда получили полдюжины банок с крышками. Детям я отдал журналы, книги с картинками и игрушки-головоломки.

Я благополучно избавился от хлама, а гости сочли это проявлением великодушия, и наши отношения стали еще сердечнее. Они начали рассказывать о своей жизни на берегу. Пресную воду они собирают с крыш во время дождя или берут ее из источников в кратере вулкана. Едят они плоды таро, манго и хлебного дерева, растущие в глубине острова. Кроме того, разводят свиней и кур и ловят рыбу в лагуне. Я представил себе все однообразие их жизни на маленьком клочке земли, затерянном в огромном океане.

При других обстоятельствах я принял бы приглашение моих новых друзей и, несмотря на недостаток времени, отдохнул бы денек-другой в их деревушке. Но якорь плохо держал яхту на быстро мелевшем дне, и она целиком зависела от капризов погоды. Я рассказал об этом своим новым друзьям, и один из сыновей вождя предложил остаться на яхте вместо сторожа. Но я не мог на это согласиться: он был бы так же беспомощен на яхте, как я на их парусной лодчонке.

День угасал, солнце клонилось к горизонту, и я сказал вождю, что скоро отправлюсь в путь. По его распоряжению один из мужчин вместе с мальчиком спустились в лодку, и они, ловко миновав рифы, поплыли к берегу. Вскоре лодка вернулась, доставив на яхту пресную воду, плоды дынного и хлебного дерева, таро, полсотни кокосовых орехов, пару цыплят и двух поросят.

Я был тронут щедростью островитян, которым нелегко было отдать столько провизии. Мои подарки, состоявшие из совершенно ненужных мне вещей, в сравнении с дарами островитян казались жалкими и ничтожными.

Цыплят я временно поместил под койкой, а визжащим поросятам предоставил свободно разгуливать по каюте. Они тут же начали прыгать и скакать. В порыве благодарности я бросил в лодку несколько веревок, кастрюль, сковородок, банку с гвоздями и шурупами, американский флаг и пару ботинок. Эти вещи были приняты с удовольствием, но во взглядах моих друзей была уже не только признательность. Особенно выразительно смотрели на меня малыши. А когда Поплавок и Нырушка, положив передние лапки на поручни, стали глядеть на них широко раскрытыми глазами, дети пригорюнились, не в силах больше скрывать свое желание. Тогда я понял… и мне стало очень грустно. Я не мог представить себе яхту без котят. Они стали не только ее частью, но и как бы частью меня самого. Но у этих людей была такая тяжелая жизнь! Взяв котят в руки, я передал их в лодку опешившей от счастья девочке. Я представлял себе, сколько радостей доставят эти котята жителям одинокого и заброшенного островка.

Настало время отправляться в путь и, откровенно говоря, на сердце у меня было тяжело. Я знал, что буду скучать без человеческих голосов, без веселого смеха, без этих добрых сердечных людей. Я с трудом заставил себя покинуть тихий островок, где мог бы так хорошо отдохнуть, и снова вступить в борьбу с океаном. Я уверен, что на моем месте человек, который привык лишь сидеть за письменным столом в конторе, непременно бы остался.

Но все же приходилось плыть дальше. Солнце уже почти скрылось за горизонтом. Обменявшись рукопожатиями с новыми друзьями, я погладил по голове детей, с которыми у меня установились особенно теплые отношения. Старый вождь задержал мою руку в своей. Морщины на его лице дрогнули, когда он давал мне последние напутствия относительно погоды, течения и островов на западе. Мужчины были печальны, и я уверен, что они с удовольствием присоединились бы ко мне и остались на яхте. Поплавок и Нырушка нашли на дне лодки рыбу и не замечали, что я собираюсь отплыть.

Вот уже последний гость покинул палубу и, держась за ванты, спустился в перегруженную лодку.

Я положил руль на ветер и поднял якорь. На мачте взвился грот. Паруса наполнились, и через несколько минут яхта вышла в океан. Я обернулся и послал прощальный привет своим друзьям и котятам. Лодка не двигалась с места; островитяне стояли и махали руками. Потом они исчезли в сумерках, и вдали умолкли их прощальные возгласы.

Когда я проснулся на следующее утро, был штиль, первый за месяц с лишним плавания от Галапагоса. Однако вскоре поднялся сильный ветер, и море разыгралось. Сперва я подумал, что это серия шквалов, но к полудню пришлось поставить штормовые паруса, потому что с юга налетел шторм. И все это за один день!

Почти все время я пролежал в каюте на койке, обгладывая свиные хрящи: накануне я заколол поросенка. Вечером сломался вертлюг гика, и мне пришлось в непогоду проволокой прикручивать гик к мачте. В полночь ветер резко переменился, подул на юго-восток и несколько ослабел. Я поднял все паруса, закрепил румпель и повел яхту на юго-запад.

После острова Каролайн скверная, неустойчивая погода преследовала меня так же, как это было по пути к Галапагосу. По утрам налетали шквалы, затем наступало кратковременное затишье. Ветер часто менялся, то слабея, то усиливаясь. Тяжелые, сырые тучи низко нависали над океаном.

Такая погода действовала на меня удручающе. Я надеялся развить в этих водах большую скорость, а вместо этого плелся черепашьим шагом. К тому же я очень скучал без котят. В плохую погоду они так уютно устраивались у меня на коленях. Мне не хватало их утренних шалостей, а летучие рыбы казались не такими вкусными, как в то время, когда я делил их с котятами.

Я пытался приручить цыплят, но из этого ничего не вышло, и в конце концов мне пришлось их съесть. Оставшийся поросенок пронзительно визжал, когда я предлагал ему дружбу, и вскоре он тоже угодил в кастрюлю. Мы остались вдвоем с Безбилетницей, которая продолжала дичиться меня. Старый Бандит со своей стаей по-прежнему сопровождал яхту, но житейские мелочи дельфинов не интересовали — они занимались только убийством и пожирали свою добычу. Без Увальня, Поплавка и Нырушки жизнь на яхте стала гораздо тоскливее.

Я считал, что припасы, взятые на острове Каролайн, вполне обеспечат меня на месяц, до самого конца плавания. Пять дней я ел свинину, свежие овощи и фрукты. Мне хотелось отъесться на этих скоропортящихся продуктах, а потом уже перейти на двухразовую диету. И это было правильно, потому что как раз в то время я стоял на пороге самого тяжелого этапа путешествия.

Наступил четверг 5 сентября 1946 года — этот день навсегда сохранится в моей памяти, хотя начало его не предвещало ничего особенного. Когда я проснулся на рассвете, дул слабый южный ветерок. Вблизи яхты прошло четыре шквала, и я, стоя у румпеля, лавировал между ними. Через час после восхода солнца тучи рассеялись, и открылось чистое голубое небо. Казалось, что с минуты на минуту покажется остров Суворова. Я не собирался там останавливаться и хотел только лишний раз убедиться в том, что иду правильным курсом. Несколько раз я взбирался на мачту и глядел вперед, ожидая увидеть на горизонте скалистые берега.

В девять часов ветер стих и паруса заполоскали. Почти сейчас же океан всколыхнулся, с севера побежали волны. Мне это странное явление пришлось не по вкусу. Это было дурное предвестие. Очевидно, где-то на севере поднялся сильный ветер. Я вспомнил погоду, стоявшую на прошлой неделе. Просмотрел карты, лоции, припомнил все, что мне рассказывали о штормах. Мне было ясно, что означает северный ветер в этих водах, но я не хотел в этом признаться даже самому себе.

К полудню волнение усилилось; с севера, набегая друг на друга, устремились огромные, тускло-серые валы. Яхта плясала на волнах, посуда в камбузе звенела и дребезжала, гик трещал, блоки скрипели. Небо покрылось плотной серой пеленой. Разноголосые стоны «Язычника» терялись в зловещем безмолвии океанских просторов.

В три часа стало темно и ветер как будто стих. Океанские валы мчались все быстрее. Они стали выше и, почти смыкаясь, двигались бесконечными рядами. Далеко на севере слышался какой-то приглушенный шум. Все паруса, кроме стакселя, были убраны, яхта с оголенной мачтой казалась совсем беспомощной в равнодушном океане. Я прочнее прикрутил гик, выдернул фалы из блоков, убрал с палубы все лишнее, плотно задраил люки и иллюминаторы. Кружки носовых иллюминаторов я приколотил большими гвоздями на случай, если волны захлестнут палубу. Внизу все было приведено в порядок: груз принайтовлен, ящики заполнены доверху и прочно закреплены, спасательный пояс лежал на койке, рядом несколько коротких концов, чтобы в случае необходимости привязаться ими.

Выйдя наверх, я сел на крышу рубки и стал ждать, оглядывая горизонт, воду и небо.