Отдельное поручение

39

Высокий с обеих сторон лес надежно защищал русло от ветра; снег, мельтеша где-то вверху, на Итья-Ах опускался почти отвесно; сквозь густую его пелену, не рассеиваемую ни на мгновение, едва проглядывали берега, и Цветков, держа двигатель на самых малых оборотах, старался не упустить из виду темных очертаний и не налететь на плавник.

Четверо, сидевшие попарно на беседках, уже не дремали, но и не переговаривались между собой, опасаясь помешать лейтенанту: сбить его с толку или отвлечь.

Молчал парень в энцефалитке, знавший лучше других, как опасно идти так долго на малых оборотах: перегреется и сгорит бобина. Он с уважением думал о милиционере, который чувствует чужой мотор, как самого себя, и не дает ему захлебнуться. Впрочем, и Цветков в этот момент думал о парне с уважением: неизвестно, каким мастером производственного обучения был тот, съел ли собаку на двигателях внутреннего сгорания, хорошо ли обучал ребят в СПТУ, — собственный его мотор пока не подводил: работал четко, как часы, заводился с первого раза, как вертолет, а дроссель реагировал на малейшее движение рукоятки.

Молчал толстячок, не раз порывавшийся криком предупредить лейтенанта, что идут прямым курсом на плавник, но успевавший каждый раз вовремя подумать, что милиционер, сидящий на управлении, видит лучше — имеет больший обзор, и кричать — лишний раз мотать младшему лейтенанту и без того натянутые нервы.

Все четверо, полуобернувшись, вглядывались вперед, в густую пелену снега, и каждый, кто терял из виду смутные очертания берегов, благодарил в душе лейтенанта, что тот их видит и не дает шлюпке налететь на мыс или на плавник. Скорость, даже самая маленькая для двадцатипятисильного мотора, была все же достаточной, чтобы, неудачно наткнувшись на торчащее из воды бревно, шлюпка опрокинулась. И око, бревно, словно в подтверждение, протащилось вдруг мимо, едва не зацепив левый борт, так что все вздрогнули, а толстячок отпрянул назад и убрал с борта локоть; и поскольку шлюпка за мгновение до этого рыскнула вправо, четверо, враз выдохнув, снова подумали об участковом инспекторе и о том, что он бревно заметил загодя и успел обойти, а они увидели только тогда, когда оно, нелепо высовываясь одним концом из воды, прошло мимо.

Это был единственный в их совместном путешествии момент, когда все они, не сговариваясь, слились в единый коллектив, и каждый знал об этом, надеясь на ближнего, как на себя. Это спасло их, пятерых, оказавшихся, как на маленьком острове, в дюралевой посудине посреди бескрайней тайги, спасло от неминуемой смерти, разлегшейся так близко, что протяни руку, опусти за борт, — и ощутишь ее холодное мокрое тело. Перевернись сейчас шлюпка — никто из них не добрался бы даже до берега, схваченный железными судорогами, закрученный стремительно несущимися водоворотами, затянутый в омуты, и даже трупы их потом, на другой год, вряд ли бы всплыли, попав под глухие коряжины, какими устлано дно сплавной реки Итья-Ах. Но пусть кто-нибудь, совершив невозможное, добрался бы до берега: мокрый, обессилевший, увязая по щиколотку в снегу, в покрытой ледяным панцирем одежде, без сухих спичек в кармане, он замерз бы уже к утру, и тогда шатун, если б забрел сюда, сожрал труп.

Пережидать снег, пристав к берегу, они не могли: на этом участке снег, возможно, шел бы неделю.

То, что они сейчас случайным, но все же единым коллективом, спасло их от смерти, всех пятерых, когда до избы Ивана Хорога оставалось каких-нибудь пятнадцать-семнадцать плесов, а некоторые из них, которые меньше всего этого заслуживали, добрались и до города. Они не вспоминали потом, что спас их участковый инспектор лейтенант Цветков с одной звездочкой на погоне, потому что он не знал еще, что он лейтенант, и так и умер, не успев привернуть вторую. Те, что спаслись, продолжали ненавидеть его даже после смерти из-за тех (мелких, конечно, в сравнении с гибелью людей) неприятностей, которые принесла им встреча с двумя, безымянными в общем строю, сотрудниками милиции.

Но пока они были единым коллективом и благодарили в душе лейтенанта Цветкова за то, что он не дает им погибнуть. Сейчас он был для них непререкаемым авторитетом, царем и богом, и тем, что не поддается определению никакими словами.

Пелена снега постепенно разрежалась, все четче проступали очертания берегов, и лейтенант прибавил газу и разогнул затекшую спину, давая себе передышку.

Когда, наконец, шлюпка окончательно вырвалась из полосы снегопада, лейтенант выжал газ до отказа, и мотор, облегченно взревев, понес, показалось, с утроенной силой. Быстро сгущались сумерки, но теперь до избы Ивана Хорова оставалось всего пять плёсов: самосплавом за час можно спуститься.