Отдельное поручение

44

Тропа вела через кедровую гриву. Деревья стояли торжественно и прямо, как на построении, и лес был чистый, без коряг и бурелома, будто ухоженный. В просветы между хвойными лапами пробивались мерцающие звезды, а Млечный Путь был четко оконтурен и походил на неяркое северное сияние. Ягель проседал под ногами — пятеро шли бесшумно, как призраки; их короткие тени исчезали в бездонной глубине лесных теней и когда на мгновение выползали на тропу, то казались существами более плотными и реальными, чем их хозяева, как бы растворенные в эфирной чистоте морозного воздуха. Тени словно бы не зависели от людей, не ими отбрасывались, а просто следовали по пятам, как соглядатаи или агенты неведомого мира.

Снег в этом месте шел, видно, недолго — едва присыпал ягель и тут же, подтаяв, просочился к земле; миллионы крошечных теней от ягельных стебельков слились в сплошное темное поле, и оттого казалось, что снег здесь не шел вовсе. Но на тропе ягель был примят, кой-где вытоптан начисто, и снег здесь лежал ровным белым слоем, не затемняясь, а лишь немного тускнея под кедрами. Весь путь до избушки, словно присыпанный мукой, обозначался так хорошо, что заблудиться было невозможно. И совсем неважно было знать дорогу: просто иди по белой тропе. Цветков подумал, что, догадайся он об этом наперед, он бы не стал отдавать пистолет Ледзинской и затевать все на берегу, а шел бы сейчас сзади, и браконьеры были бы как на ладони. Но теперь, когда существовал железный порядок передвижения и браконьеры ему подчинились, менять ни к чему. Не нужно суетиться. Суету порождает неуверенность.

— Фу! — выдохнул толстячок. — Устал, мочи нет. Ты как, Коля?

— Я ничего, — сказал парень в энцефалитке. — Я все ж таки кандидат в мастера. По лыжам. Тоже лошадиный вид спорта…

— Я сам когда-то был чемпионом, — влез в разговор Пятаков. — По прыжкам в сторону.

Грива едва заметно пошла на спуск. Кедры сперва мельчали и редели, перемежаясь все больше с покосившимися елями и пихтами, а вскоре, когда спуск стал еще круче, вовсе перестали попадаться, и тропа привела к неширокому — метров в пятьдесят — болотцу. По ту сторону низины опять был кедровый бор, и Цветков, вглядевшись, увидел сноп искр, мелькнувший меж вековых стволов.

— Что это? — спросил толстячок.

— Болотина, — сказал Пятаков. — Гиблое дело.

— И что… утонуть можно?

— А ты думал. Так и сбрякаешь…

— Хватит болтать! — сказала Ледзинская.

— Да я что… человек вон интересуется…

Через болотце вели две параллельные обледенелые жердочки. Слега с этого берега торчала только одна, а вырубить еще было нечем. Лейтенант выдернул слегу из торфа, взвесил в руке и, обернувшись, крикнул:

— Ольга Васильевна! Вот возьмешь — опираться через болото! Слышишь?

— Слышу.

— А нам? — закричал толстячок. — Или вам все равно, если мы утонем?

— Почти что, — сказал Пятаков. — Ложки дешевле будут… Да ты не дрейфь! Помню как-то раз на тюрьме…

— Меня ваша тюрьма не интересует!

— А зря, — сказал Пятаков. — От тюрьмы да от сумы не зарекайся…

— Так что же нам делать? — закричал опять толстячок.

— За мной, — сказал Цветков, воткнул слегу обратно в торф и пошел по жердям.

Пройдя метров двадцать, он снова обернулся, убедился, что слегу взяла Ледзинская, а трое пробираются за ним, соскальзывая с обледенелых жердей и чертыхаясь. Он тоже соскальзывал и пробивал каблуком сантиметровую корку льда, боясь порвать сапоги острыми краями лунок. Пока сходило. Сзади слышалось легкое постукивание слеги об лед.

Миновав болото, он опустил на мох портфель, закурил, подождал, пока переберутся остальные, и, махнув рукой в темноту кедровой рощи, сказал:

— Пришли.