Отдельное поручение

52

Шум мотора удалялся ровно и неотвратимо, на другом участке реки его было б слышно с полчаса, а то и дольше, но здесь Итья-Ах уходил и уходил к юго-востоку, не возвращаясь ни одной петлей, слегка только отклоняясь то влево, то вправо, как штопор с вытянутым шагом винта. К тому времени, как участковый добрался до гребня берега, «Вихрь» умолк насовсем…

Пятакова на гребне не было.

— Федор! — позвал участковый.

Ответа не последовало.

— Федька!

— Ну че? — недовольно отозвался снизу Пятаков.

— Ниче! — разозлился участковый. — Отвечать нужно, когда спрашивают!

Он перехватил покрепче слегу и стал спускаться к воде. В отношении ноги лейтенант успел отметить следующую печальную закономерность: по ровной горизонтальной дороге он мог еще, опираясь на палку, кое-как передвигаться, не испытывая особых мук, но на спусках и на подъемах боль становилась нестерпимой. Он пробовал ставить больную ногу и на пятку, и на носок, и на всю плоскость подошвы — результат был один и тот же: адская боль в колене.

Пятаков сидел на огромной коряжине, развалившись, как в кресле, и молча глядел на реку, по которой несло с верховьев желтоватые сгустки слипшегося и не таявшего в воде снега. Река была готова к шуге. Лейтенант подобрался к самой воде и, держась за елку, проткнул слегой один сгусток, проплывавший в метре от берега, но комок не рассыпался, а лишь разломился надвое, и дальше поплыли уже два куска. Было ясно, что не сегодня-завтра пойдет настоящая шуга.

Пятаков спросил:

— Ты че с клюкой-то?

Лейтенант, не отвечая, достал папиросу и закурил. Валы от шлюпки давно улеглись, и теперь ничто не напоминало о том, что она здесь стояла, разве что молодая хилая елка с примятыми лапами, за которую привязывали чалку. Даже и чалку отсекать не стали те двое. Успевали и так. Аккуратно отвязали и поехали. Только сейчас участковый обратил внимание на то, что возле Пятакова валяется на мху одностволка. И тут не поспешили, вспомнили — оставили чужое ружье. В краже ружья их не обвинишь. Вполне приличные люди. Могли ведь увезти, никто не мешал, — нет, оставили. Чужого им не надо. И не потому, что ружьишко худое, — участковый был уверен в том, что они и бельгийский охотничий автомат не взяли бы.

Вспомнив вообще о ружьях, инспектор запустил руку в карман и достал четыре патрона. Три подкинул на ладони и запустил в воду, а четвертый — двадцатого калибра — пристроил сверху на коряжине, чтобы не забыть потом отдать Андрюхе.

— Ногу, что ль, зашиб? — вновь поинтересовался Пятаков.

Лейтенант отмахнулся и стал внимательно осматривать берег. Слева от коряжины, под высоким берегом, было узкое пологое место, круча висела над ним, готовая обвалиться и удерживаемая только корнями кедров, как арматурой; там, как бы в нише или в гроте, лежала перевернутая хоровская лодка. Лейтенант подковылял к ней, постучал слегой по борту и, с опаской поглядев на нависший козырек обрыва, осторожно присел на днище. Подумав, сказал:

— Не догнать.

— Где же, — сразу откликнулся Пятаков. — Я уж глядел мотор: двадцатка. А у тех двадцать пятый. Да и на шлюпке оне. Ходче. Дак че у тебя с ногой-то?

— Где ты мотор смотрел?

— А вон под лодкой. В брезентину завернут.

Тут же, в нише, прикрытые брезентом, стояли фляга с бензином и два «вихровских» бачка.

— Фляга полная, — сказал Пятаков, когда участковый постучал по ней слегой, пытаясь определить на звук, есть ли в ней бензин. — И в бачке одном больше половины. А вон в той, — указал пальцем на лежавшую на боку чуть в стороне флягу, — нету. Пацаненок, видать, сжег, когда сюда ехал.

— Н-да, — сказал лейтенант, оглядывая лодку.

— Верткая холера, — подтвердил Пятаков, поднимаясь с коряжины.

— Что ж, — сказал лейтенант. — Ехать-то все равно надо.

— Дак ясно, — ответил, зевая, Пятаков, — за нею ишо надо бы смотаться, — кивнул на высокий берег. — За лейтенантшой-то.

— Сейчас сходим.

— «Сходим!» Куда ты сходишь-то на костыле! Сиди уж. Сам сбегаю. Ты давай, сижа-то, лучше мотором займись. Он с ходу-то ишо хрен заведется, сколь пролежал. Вставай, лодку спихну.

Лейтенант, опираясь на слегу, встал, и Пятаков, легко перевернув лодку на днище, поволок ее кормой вперед к воде. Участковый, желая помочь, ухватил ее за борт левой рукой, правой не выпуская слеги.

— Оставь! — сказал Пятаков. — Болташься только под ногами.

— Ну, и хорош, хватит, — сказал участковый, когда корма брякнула в воду. — Мотор хватит опробовать. Тут глубоко.

Пятаков кивнул и вернулся в нишу за мотором. Установив его на корме и затянув винты, закрепил страховочный тросик; вышел из лодки и, закуривая, сказал;

— А шкурки-то твои ушли. Проворонил.

— Иди, я сам тут теперь, — сказал лейтенант.

— Это уж точно, — продолжал Пятаков. — Ушли шкурки.

— Ничего. Доберусь и до них.

— Теперя ага, доберешься. Оне их так затартают, что вобще концов не сыщешь.

— А ты? Свидетель.

— Ну-у, я что за свидетель. Так, алкашил с имя. Оне скажут, с пьяных-то, мол, глаз мало ли что кому привидится. Тем более, с работы убег, какая, мол, ему вера. А сам ты эти шкурки и в глаза не поглядел, не то что пощупал.

— Нечего их щупать, не девки, — сказал участковый. — Я их в тот же день найду, как приеду.

— Хм! Я ему — стрижено, он мне — шмалено. Кого ты найдешь? Толстячка, что ли? И этого длинного? Найти-то найдешь, дак только с чем? И лося оне к тому времени оприходуют…

— Ладно, не твоя забота, — перебил лейтенант.

— А я тебе дело говорил; шкурки забери, акт на лося составь и полетели на вертолете…

— Тьфу! — сплюнул участковый, злясь на свою неловкость, на боль в ноге и еще более оттого, что Пятаков, в сущности, прав (не считая вертолета). — Давай топай, время-то идет!

— Куды его тебе, время-то? До Ёгана так и так засветло успеваем. По течению-то. Ладно, пошел. Там одне только портфели?

— Портфели, — мрачно ответил участковый. — Помоги донести.

— Я ее самое донесу, не то что портфели, — буркнул Пятаков. — Не то что ты, калека двадцатого века… — Он вскинул голову и прислушался: на высоком берегу трещали сучья. — Мальчонка, видать, чешет, — догадался Пятаков, и действительно — на круче мелькнуло черное интернатское пальтишко. — Пошел, — повторил Пятаков и полез навстречу Андрюхе.

Проводив взглядом Пятакова, лейтенант присел на борт лодки и осторожно ощупал колено. Боль не унималась, но полной блокады (ущемления полулунного хряща в суставной щели), по-видимому, не было, иначе нога бы вовсе не разгибалась, Участковый вздохнул и нетерпеливо взглянул на подходившего уже к лодке мальчика с кусками мяса под мышкой.

— Так, — сказал он, стараясь не морщиться. — Полезай-ка наверх, собери сушняку для костерка. — Подумав, добавил для достоверности: — Свечу, верно, прокалить придется.

— А что, забросало?

— Не знаю, не смотрел еще.

— А ты посмотри, дядя Валя, может, вовсе и не надо. Я когда сюда ехал…

— Задача ясна? — перебил Цветков.

— Я… ясна…

— Выполняй.

Мальчик подтянулся, быстро пристроил мясо на коряжине и, не задерживаясь более, полез на кручу.

Оставшись один, лейтенант не спеша докурил папиросу, швырнул в воду окурок и, закусив губу, попытался стащить правый сапог. От резкой боли потемнело в глазах. Отказавшись от этой затеи, участковый привстал, расстегнул брюки, спустил их до колен и, ощупав еще раз больную ногу, убедился окончательно, что надорвал мениск.

Надрыв мениска — довольно распространенная травма в воздушно-десантных войсках, правда, там Цветков ее избежал, а вот здесь — на таком пустяке — попался. Он знал, что в этом случае необходимо наложить на колено тугую повязку и холод. В аптечке у Хорова должен быть индивидуальный пакет или бинты, и можно было приказать Пятакову, чтобы прихватил, но заниматься перевязкой при свидетелях лейтенанту не хотелось. В эту минуту он не мог позволить себе расслабиться или хотя бы выглядеть таковым при Ледзинской и Пятакове. Он достал нож, выдернул край нательной рубахи и, сделав надсечку, оторвал по кругу широкую ленту. Затем, полусогнув больную ногу, постарался как можно туже перебинтовать колено. Надев брюки и вытерев со лба пот, инспектор вновь достал папиросу и закурил. Боль вроде немного утихла.

Теперь предстояло войти в лодку, подобраться к мотору и попытаться завести его.