Отходняк после ящика водки

ФОРЕЛЬ В ПОДМОСКОВЬЕ

Иногда бывает так, что по приусадебному участку протекает ручей. Это – очень хорошее дело. Нет, нет, не говорите мне, что такие куски земли, особенно в Подмосковье, давно разобраны блатными – олигархами да высокопоставленными чиновниками.[35] Вот и неправда. Я сам раньше так думал, пока не побывал дома у моего хорошего приятеля. Зовут его… а впрочем, какая разница, как его зовут? Главное, что он врач. Хороший, даже очень хороший врач-хирург. Доктор наук, завкафедрой и так далее. Но согласитесь, что, по нынешним временам, врач, да будь он хоть семи пядей во лбу, на министра не тянет. Тем более – на олигарха.

Так вот, у него на приусадебном участке (соток этак сорок) протекает ручей. Настоящий ручей с чистой, холодной водой. Есть, правда, у этого участка один изъян – он расположен недалеко от аэропорта, и заходящие на посадку самолеты портят общую идиллию. Но к ним быстро привыкаешь и перестаешь их замечать.[36] Короче, все недостатки этого куска земли с лихвой компенсируются наличием ручья.

Мой приятель, назовем его Олег, выкопал рядом с ручьем большую яму, примерно двадцать на двадцать метров шириной и метра три глубиной. Потом он сделал отвод от ручья и, с другого конца ямы, выводной канал. Наверное, как хирург, Олег знал, как это лучше делается – входные и выходные протоки, катетеры и прочая ерунда – это для него семечки. Так или иначе, но у него получился хороший, глубокий, достаточно большой пруд с проточной холодной водой.

Потом он, как настоящий ученый (учитесь, олигархи и министры!), засел за специальную литературу и досконально изучил вопрос о том, как разводить прудовую рыбу. Выяснилось, что если пруд не проточный, а вода в нем цветет и летом нагревается выше 22 градусов, то такую деликатесную рыбу, как форель, в нем разводить нельзя – сдохнет, а если и выживет, то веса не нагуляет. Дело в том, что количество кислорода в воде обратно пропорционально ее температуре, а форель любит богатую кислородом воду.[37] Но владельцам таких «плохих» прудов отчаиваться не надо. Оказывается, такую воду любит карп, а еще больше его ближайший родственник – толстолобик. Так вот, толстолобик не только кайфует в теплой воле, хорошо перезимует при недостатке кислорода, но еще и съест весь ил и мелкие водоросли, и вода в пруду будет прозрачной. Конечно, толстолобик не такой вкусный, как форель, но тут уж выбирать не приходится.

Но у Олега, как вы понимаете, такой проблемы не было. У него имелся в наличии прекрасный проточный пруд с постоянно холодной (не больше 18 градусов в самую жару) водой. Идеальное место для разведения форели. Что он и не преминул сделать.

Тут нужно заметить, что скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается… Целая проблема: разыскать мальков форели, перевезти их, найти корм и так далее. Но вот наконец все позади и «зарыбление водоема» (такой есть профессиональный термин у рыбоводов) состоялось.[38] Дальше нужно их кормить специальным кормом. Жрут они подходяще, вес нагуливают хорошо. Если хочешь, чтобы мясо было красное, нужно использовать корм с добавлением каротина (попросту морковки или свеклы). Если хочешь, чтобы белое – то обычный корм, без добавок.

И вот к середине сентября форель вырастает, жиреет, нагуливается, и огромные лапти по полтора-два килограмма плещутся в пруду, который едва вмещает всю эту массу рыбы. В этот момент особое удовольствие кормить ее. Свалка здоровенных рыбин, которых не меньше сотни, блеск их чешуи, предвкушение ловли… Ты уже кончиком языка чувствуешь вкус форелевой ухи… Эх! Ну все по порядку.

В одну из сентябрьских пятниц раздается звонок: «Форель дошла, приезжай, будем таскать». И в субботу я как штык, вместе с семейством, прибываю на место. Напрасно думать, что вот я приехал, мы берем удочки и идем к пруду рыбачить. Дудки. Легкой жизни никто не обещал. Наш профессор сначала усаживает всех в беседке за стол и вливает в нас граммов по двести водки. Закуска, правда, фантастическая – вареники с грибами и творогом, соленые огурцы, помидоры, сало…[39]

Заводим обычный разговор. То да се, как дела. А вот я читал, что суд над трансплантологами опять будет… Что ты на это скажешь? А что говорить: пока их судят, другие врачи боятся оперировать, делать пересадки. Вон по пересадке только почки десятки тысяч больных по всей России ждут своего часа. Ждут и умирают, поскольку никому из хирургов, что раньше делали эти операции сотнями, неохота на скамью подсудимых. Дела… Ну а ты как? Да ничего, богатеем потихоньку. Тут какие-то чины приходили, говорили, что будут нас проверять. Долго и вдумчиво. А чего проверять – сами не знают. Сказали – им велели. Кто велел, кому велел, чего велел – сие неведомо. А глаза веселые. Озорные глаза-то. Слуги народа, одним словом. Думаю – договоримся. Такие дела… Ну давай по маленькой.

Однако сколько веревочке ни виться, рано или поздно доходит дело до удочки. Это, конечно, специальная ловля. Много ума не надо: в кишащем рыбой пруду поймать на червяка или на хлеб несколько рыб. И тогда мы начинаем изгаляться: на сыр, на кусок кальмара из консервной банки, на черта в ступе, и, наконец, вершина – ловля на пустой крючок. Обнаружена интересная зависимость (считаю – на уровне хорошей диссертации) – если крючок намазать оливковым маслом первого холодного отжима (не дай Боже – рафинированного), поклевка будет просто прекрасная.

Поклевка следует за поклевкой, и сама рыбалка занимает вряд ли больше получаса. Рыба как ошалевшая носится по пруду, обрывает леску, уходит на глубину. Просто так вытащить ее на берег не получится – слишком сильная и большая. Нужно пользоваться сачком: один подводит ее ближе к берегу, а другой этим сачком вытаскивает. Форель красивая, большая, разноцветная… Вот если я хочу представить себе некую абстрактную рыбу, просто рыбу, без породы и разновидности, то есть собирательный образ рыбы, то я представляю себе форель. Самая рыбная из всех рыб…

Поймав штук десять форелин (минимум пятнадцать килограммов рыбы), мы останавливаемся: больше нам сегодня не надо. Когда Олег чистит, потрошит и разделывает рыбу, то печень, икру и молоки откладывает в сторону. Я зачарованно смотрю, как он все это делает. Руки его мелькают, он что-то рассказывает мне, почти не глядя на них, а они точными, выверенными движениями отделяют, отрезают, откладывают. Мне становится страшно. Так, наверное, он и людей режет. С шутками и прибаутками, пикируясь с ассистентами и подначивая медсестер. Мысль: надо пойти махнуть сто граммов, подальше от этого умельца, пока он тут любимым делом занимается. По призванию, как говорится…

Выяснилось, правда, что все значительно прозаичнее. Просто Олег в молодости работал врачом на рыболовецкой базе, плавающей далеко в океане. Врачам и тогда платили крохи, вот он и подрабатывал на разделке рыбы. Там и насобачился.

Но, как говорится, осадок от его удалой работы с трупом рыбы остался.

После Олег на раскаленную сковородку наливает оливковое масло, бросает туда нарезанный кубиками репчатый лук и, слегка обжарив его, добавляет икру, печень и молоки. Все это шкворчит на сильном огне минут пять, и… снова по маленькой, но уже под свежий улов. Вкусно.

Уха… А куда без нее?

Какую только уху я не ел. Но Олег варит какую-то специальную. Он даже запрещает ее называть ухой. Говорит: «форелевый суп». Суп-то он суп, но все же – уха.

Я знаю все эти разговоры, что, мол, в уху, кроме лука, соли-перца и лаврового листа, класть ничего нельзя, но все же я люблю еще с картошкой. Вот режьте меня на куски; сколько я ни ел ухи, хоть на Волге, хоть на Ладоге, но простые русские люди, которые не читают умных городских книжек про русскую кухню, всегда кладут в уху картошку. И знать не знают, бедолаги, что всю жизнь едят неправильную русскую уху, то есть черт знает что едят. Действительно, дикий у нас народ, непросвещенный. И уху-то нормально сварить не могут. Беда.

Олег картошку в уху таки кладет. В этом, видимо, заключается его хохляцкий протест против москальских рецептов, который (протест) странным образом, как я уже отметил выше, смыкается с обычной практикой темных, не знающих собственных обычаев русских людей.

Особенность этой профессорской ухи заключается в том, что он не доводит ее до кипения.[40] Сначала он отдельно отваривает картошку, потом бросает ее в воду, где лежат большие куски форели. Форельные же куски наложены в котелок доверху и лишь залиты водой. Вода нагревается до «предкипящего» состояния и в нем поддерживается минут пять-десять. Рыба отлично сваривается без всякого кипения. Но вот разлили по тарелкам. Луковица, большой лохматый кусок черного хлеба. Ну, давай по маленькой…

Уже стемнело. Становится холодно. Вслед за рюмкой ледяной водки вливается в пищевод густая огненная уха. Запах, вкус, аромат… Блин! По второй. Обязательная программа. Изо рта начинает валить пар. Разговоры переносятся в дом. Чай, выпечка. Пылает камин. В голове мысль: как бы не напиться? Нужно скорее собираться домой. Ведь завтра воскресенье, то есть футбол, баня. Но тут так хорошо… Нет, все. Встаем, поехали. Акт расставания. На посошок. Возьмите с собой рыбки. Нет, нет, что вы, не нужно… Да возьмите. Ну ладно. Все, все. Поехали, Пока. Целую. Все.

А.К.

ЭРНСТ: КОГДА МОБИЛЫ БЫЛИ БОЛЬШИМИ

Простой репортер Костя Эрнст, теперь уже большой медиа-магнат Константин Львович, прошел большой путь. Мы и оглянуться не успели.

Как бы то ни было, уйдет Эрнст куда или нет в ближайшее время, обращаю ваше внимание вот на что: человек на своем посту уже четвертый президентский срок. На пенсию ему, что ли, с этой должности уходить c самоваром – подарком от профкома? Должен же быть еще рост. Какой-то. Лично я легко вижу его в Кремле – он там будет смотреться не хуже, чем… обойдемся тут без известных фамилий. Право, там не будет лишним высокий артистичный красавец, который говорит по-русски очень толково и притом афористично. Да к тому ж, пардон, из Питера. И, entschuldigen Sie bitte, с немецкой фамилией (в переводе – серьезный, серьезно), а это нашего брата германиста умиляет. Я давно удивлялся, почему они там не могут на серьезную роль найти парня типа Гагарина, видного, с хорошей улыбкой, а тащат разных… э-э-э… разных. Ну, Константин Львович, конечно, не Юрий Алексеевич, но по фактуре он куда ближе к типажу русского красавца и добра молодца, чем… типун мне на язык. «Девочки, посмотрите на фотки Эрнста – какой симпатичный парень, с нордической внешностью…» – немало в Интернете подобных откликов на портреты телеклассика.

Когда его спрашивают, насколько серьезно он допущен во власть, ответ дается приблизительно такой: «Компьютер в таких случаях отвечает: "Вопрос некорректен"». А что, грамотно…

О популярности: даже Хемингуэй теперь в русскоязычных публикациях все чаще Эрнст, чем Эрнест, – это явно в честь Константина Львовича. И то сказать, теперь небожители – это ТВ-люди, а не разные писатели.

Я еще вспомнил, что у Эрнста был конфликт с министром печати М.Ю. Лесиным. Кто кого? – Боливар не вынесет двоих; где, кстати, сейчас Лесин? Что-то его давно не видно. Более того: эксперты, которые отслеживают битву компроматов, отмечают, что на наезды в прессе Эрнст реагирует куда жестче, чем даже сам ВВП. О как.

Еще. «Независимая газета» дала текст искусствоведа Анри Вартанова (не преподавал ли он у нас на журфаке лет 30 назад?) про Эрнста. Так после Ремчуков, главный редактор и по совместительству хозяин издания, написал здоровенную объяснительную. С чего-то вдруг. И напечатал. Она была, кажется, больше самой заметки… Там было подробно про то, что Эрнста никто не заказывал, задачи его скомпрометировать никто не ставил, речь шла только об искусствоведческом анализе. В общем, не до шуток.

Я как узнал про это, сразу кинулся перечитывать приготовленный к печати файл на предмет какой крамолы. Долго сидел и рассматривал под лупой весь текст… Много думал и чесал репу. Стремно все-таки. Константин Львович! Я хотел как лучше!

С чего началась телеменеджерская карьера Эрнста? Как так вышло, что он занимался «Матадором», журналом и передачей, а потом ушел в начальники? Цитирую нашего персонажа:

«Еще во время «Матадора» я по просьбе Влада Листьева писал план трансформации Первого канала. Он считал, что будущее телевидения я вижу точнее, чем он. Влад говорил: «Я буду администратором, а ты – идеологом». Я, пожалуй, лучше других знал, чего он хотел. Мы последние месяцы перед его убийством виделись почти каждый день, мы много обсуждали. Незадолго до этого злосчастного 1 марта мы с ним поссорились по поводу каких-то творческо-организационных взглядов на развитие канала. Это была не принципиальная ссора, так, ерунда… Я уехал снимать в Венецию выпуск «Матадора», о Венецианском карнавале. Вечером 1 марта я снимал последнюю подводку к этой программе, где много раз повторялось одно и то же слово, оно было и последним в подводке – слово «смерть». Мы выключили камеру и пошли в сторону гостиницы. Мой оператор из автомата позвонил в Москву… Мы уже отошли метров на 100, и вдруг раздался его дикий крик, который бежал в нашу сторону. Мы подумали, что на него напали, отняли камеру. Побежали навстречу. Он, плача, сказал – Влада убили. Влада мне чрезвычайно не хватает. Он был моим близким другом. Я каждый день вспоминаю о нем. И я с тех пор никогда не был в Венеции и, наверное, никогда не поеду».

Это была, наверное, последняя журналистская командировка Эрнста – исторический момент! В который я, вот забавно, был рядом: тоже освещал карнавал.

Помню, мы стоим рядом на площади Св. Марка, он смотрит на туристов, которые съехались в Венецию, ожидая там увидеть феерию, а нашли толпы сонных пенсионеров в дешевых масках, и комментирует:

– Упадок сил на Западе! Все, Европа кончилась. У них тут к 35 годам импотенция! Я поднимал статистику. Это ж страшно… Людям ниче-го не хочется. А «третий мир» всегда готов! Вот, тут карнавал, но 90 процентов масок неинтересны. У людей нет воображения! И ничего не происходит. Что же мне прикажете снимать?..

По ходу монолога – дело происходило на площади – к нам подвезли инвалидную коляску с парализованным стариком. К дедушке подвели одинокую даму в пластиковой маске за три доллара, и тот долго снимал ее, недвижную, на видео.

– Вот он, образ Европы! – в сердцах сказал Эрнст, разозлился и пошел ругаться с начальником карнавального оргкомитета синьором Момой. Я тоже пошел за компанию. Мома оказался угрюмым изможденным человеком с лысиной. Эрнст тыкал в программу карнавала и спрашивал венецианского начальника:

– И где красочные шествия? Где уличные театры мирового класса? Где балы? Я зачем тут сижу две недели, а?

Ну, спрашивал он не напрямую, а через переводчика, в роли которого выступал будущая медиазвезда Валерий Панюшкин; мир тесен, он тогда писал диссертацию во Флоренции, чинквенто-кватроченто, и вот подрядился подработать. Наш чичероне после ушел из науки в глянцевую журналистику (журналы «Матадор» и «Автопилот»), а оттуда в политическую – из которой тоже, говорят, ушел.

Когда надоело скандалить, мы пошли в кабак – тратторию La Perla, где и отметили 23 Февраля. Тост по этому поводу выпало произносить Эрнсту: он все-таки оказался старший по званию (как кандидату наук, ему давно уже дали майора запаса; сейчас небось он и вовсе генерал).

А за полгода до этого мы точно так же параллельно освещали Памплонскую фиесту, по следам Хемингуэя. Эрнст приехал туда, чтоб открыть этот праздник для русских – как ранее он (по его словам, именно он) открыл для нас Каннский фестиваль, бразильский карнавал и еще много чего. Забавно, что быков он освещал будучи не лохом-гуманитарием (как Хемингуэй), но кандидатом биологических наук. Такая академическая подготовка по идее должна была уберечь Эрнста от ляпов, которые попадаются у писателя Хемингуэя, человека вообще без образования. Так, нобелевский лауреат в каком-то из своих текстов невысоко оценил одного корридного быка: тот-де плох, поскольку не различает цветов. Эрнст же сообщил мне со снисходительной улыбкой, что быки все дальтоники, это он как биолог гарантирует… В Памплоне Эрнсту тогда больше всего понравилось, что там любят русских, – ведь по всей остальной Европе это к тому времени давно прошло. «Приятно же, когда тебя любят, это нормальная потребность человека», – довольно рассуждал он. Любовь к русским обнаружилась случайно: Эрнста приняли за американца и на корриде намеренно облили красным вином. Он указал злоумышленникам на их ошибку, они распространили эту весть по амфитеатру, и всей группе с ближних рядов стали передавать вино и бутерброды.

А вот что было дальше. Еще цитата из Эрнста: «После того как Владьку убили, меня стали сюда (в Останкино) настойчиво выдергивать, потому что знали, кто писал план трансформации. От этого первого предложения я отказался…»

Наверное, казалось, что это мелко, ведь: «Я вообще не собирался заниматься телевидением. Я (когда-то) поступал на Высшие режиссерские курсы, в мастерскую детского кино, которую набирал Ролан Быков».

Он даже сдал экзамены!

Но не судьба была.

«Из пяти сдавших окончательный экзамен он (Быков) не взял двух – меня и Валеру Тодоровского».

Жестокий удар по самолюбию… А где те счастливчики, которых маэстро взял? Ну вот где они, эти умники, эти Феллини? – спросите вы. Может, они в Голливуде, «Оскаров» берут? Эрнст вам ответит: «Один работает ассистентом на телевидении, второй снимает клипы, третий занимается бизнесом». Маэстро отравил старт классику русского «ящика».

Но после Эрнста еще раз позвали на ТВ. Он так про это после вспомнил: «Я спросил себя: "Почему ты отказываешься? Это же вызов"».

Вызов он, как вы понимаете, принял.

Ну и сразу – он же стал государственным человеком – про политику, его словами, совсем коротко: «Наша интеллигенция всегда была убеждена в злонамеренности власти. Так сложилось, что любое действие правительства в среде интеллигенции должно было вызывать либо сопротивление, либо осмеяние. Это как врожденный вывих. Человек не анализирует, почему наверху поступают так или иначе, иногда даже не может проанализировать, потому что у него недостаточно информации. Он против только потому, что эти действия производит власть. Представьте себе: горит дом, оттуда пытаются выбраться люди, рядом с домом стоит интеллигент и, вместо того чтобы помочь вынести ребенка, говорит: «Я стою и наблюдаю, я буду потом свидетельствовать, что из-за этой чертовой власти сгорели дом и люди». Такая позиция мне глубоко неприятна».

И, как говорится, что делать?

На это у него есть ответ: «…Задача мыслящей интеллигенции – помочь власти двигаться в правильном направлении».

Вот кому по рангу такое – ставить задачу не перед кем-то, но перед русской интеллигенцией? Секретарь ЦК мог бы на себя такое взять. Максим Горький. Михаил Шолохов. Высокая планка… Но все-таки – отдадим должное скромности Константина Львовича – на уровень Льва Николаевича он не замахивается пока, ничего типа «Не могу молчать!» он не выдает. Государственный деятель, у которого в руках такое грозное оружие как ТВ, в отличие от пророка, должен уметь молчать, когда надо. Помочь власти, показать ей правильное направление – да, но с позволения и одобрения самой власти. Деликатно…

К этому пониманию он пришел не сразу: «(Раньше) я был согласен с Фомой Кемпийским, просившим Господа избавить его от политических воззрений. (Но) с годами убеждаешься в правоте банальной истины: если вы не занимаетесь политикой, то политика занимается вами. И чтобы на ОРТ не прислали комиссара в пыльном шлеме, я решил заткнуть эту пробоину сам. Самолеты пилотируют не их владельцы, а летчики, и телевидением должны руководить телевизионщики… Как бы многие журналисты и часть аудитории ни были уверены в злонамеренности власти, на самом деле она настроена позитивно, в том числе и в отношении СМИ».

Наверное, он имел в виду правильные СМИ, те, которые не Фому Кемпийского поднимают на щит, а более актуальных идеологов. Про это настроение он знает не с чужих слов, но из первых рук: «Я ежедневно общаюсь с представителями и воплотителями власти; большинство из них – умные и желающие блага своему народу и своей родине люди, которые по многу часов тяжело работают, по большей части вовсе не для реализации собственных амбиций».

Да к тому ж они типа ни в чем не виноваты, они якобы только разгребают! Изящно, актуально, не в лоб: «Люди, принимавшие в 1992-м глобальные решения, сами генерировали ошибку. Они не могли принять правильного решения, они были «не те» люди. Это проблема «не тех» людей… Была совершена ошибка, потом она накапливалась – очень долго шли в неправильную сторону. Сейчас есть попытка затормозить то неправильное движение».

И уж совсем тонко: «…что касается «предвыборного влияния», то Путин должен быть благодарен не ОРТ, а своим родителям и самому себе. Он изначально обладал теми качествами, которые позволили ему быть выбранным большинством россиян».

И поэтому «мы (видимо, телевизионные начальники) президента и все инициативы, которые, собственно, на пользу стране и ее народу, поддерживаем. Я что-то не видел, чтобы Путин проводил какие-то инициативы, которые бы откровенно стране вредили».

Эрнсту повезло. В принципе это очень полезно для психического здоровья, когда человек позитивно относится к начальству. К тому ж такие люди обычно здоровей и богаче отщепенцев. И жить просто веселей, когда думаешь, что мир устроен разумно и страной управляют – как там? – «умные и желающие блага своему народу и своей родине люди». Когда кругом такие люди, то как их не похвалить, как не снабдить их красивой позитивной картинкой? А как не выгнать из эфира злопыхателей? Мы все понимаем. И вполне дико звучало, когда телевидение с такой концепцией называлось общественным. Очень правильно его переименовали.

Вещи надо называть своими именами. Теперь название не режет ухо. Мы знаем, кто в стране первый. Вот пусть и канал у него будет тоже первый. А что, скажете, человек не заслужил?

Автор: frumich

Константин Львович Эрнст сел в такси.

– Останкино! – бросил он таксисту.

– Три тысячи! – Таксист, несомненно, узнал пассажира.

– А что так дорого? – для порядка возмутился Эрнст.

– Прайм-тайм, – развел руками таксист. – Пробки повсюду.

– Договорились. Поехали. – Эрнст торопился.

– Спонсор сегодняшней поездки – Константин Эрнст! – торжественно произнес таксист. – А моя супруга пьет «Нескафе-классик». Искушение вкусом!

– Мы поедем или нет?

– Поедем! «Шкода» – лучший автомобиль! Почувствуйте удовольствие от поездки на «шкоде»! Пассажиры и автомобиль застрахованы компанией РОСНО!

– Мы поедем сегодня или нет?

– Вот теперь – поехали. – Таксист тронулся с места.

Однако метров через двести машина опять остановилась.

– Медленная безопасная езда! На первой передаче! Скоро! На первой! Я напряженно работаю. Питаюсь всухомятку. А это очень вредно! И теперь, для того чтобы убить легкий голод, у меня есть «Даниссимо»!!! «Даниссимо» – и пусть пассажир подождет!!

– Вы издеваетесь надо мной?

– Что вы? Сейчас поедем! – чавкал водитель – И все это мы запьем «Активией» от «Данон»! Поможем желудку! В животе ураган – принимай эспумизан!

– Я тороплюсь – вы понимаете это или нет? – чуть не плакал Эрнст. – Мне на работу надо!!!

– Я тоже хотел вчера не в полночь, а в восемь вечера бокс посмотреть! И посмотреть бокс весь! Без перерывов на твою долбаную рекламу!!! Поэтому сядь и сиди!!! Поедем! Скоро!! На первой!!!

Еще я люблю читать что-то в таком духе, мне вообще нравится жанр «По ночам в Кремле светилось окошко Сталина»:

«Работа над сериалами – это серьезно, это не то что я подписал деньги на сериалы и считаюсь продюсером. Нет. Читаю сценарий или продумываю вместе с Максимовым его идею, ищем авторов. Мы переписываем эти сценарии по шесть (ну, шесть – это мало! – по 13 (в то время как Лев Толстой всего 12) раз. Занимаемся подбором актеров: этот – да, этот – нет. Долго утверждаем бюджет, снимаем, смотрим „Дейли“ – ежедневно отснятый материал, чтобы понимать, в ту ли сторону идет процесс. Потом приносится первый монтаж, замечания по нему, несколько монтажей: два, три, десять. Потом ищем композиторов… Я приезжаю утром, уезжаю за полночь. Личного времени у меня нету. Потому что когда я сижу в „Останкино“, то либо провожу совещания, либо подписываю какие-то бумаги и параллельно со всем этим разговариваю по телефону. Мне за день звонят человек сто двадцать. У меня каждый день десяток приглашений. Я хожу только туда, куда нельзя не прийти, потому что кровно обидишь устроителей. А на вещи необязательные не хожу никогда, потому что никогда не могу раньше десяти часов уехать отсюда. Я очень устаю, учитывая, что у меня нет выходных. Я работаю и в субботу, и в воскресенье».

Вот среди зрителей много разговоров, кто звезда а кто нет. А Эрнст довольно и убедительно все разъяснил, дал ответ: «На данный момент в русском кино не существует ни одного актера, который сделает сборы, увеличит кассу. В Голливуде тоже. Актера, участие которого автоматически прибавит к сборам фильма миллионов пятьдесят, там сейчас тоже нет…Актер приносит фильму деньги только в том случае, если он человек, через которого проходит время. Например, гениальный Марлон Брандо. Через него время проходило в пятидесятые и перестало проходить в семьдесят втором. Он от этого не перестал быть Марлоном Брандо. Но от „Трамвая „Желание““ и „Крестного отца“ до „Апокалипсис сегодня“… Там уже не Брандо, там Коппола.

В российском кино звезд нет с середины семидесятых. Исключения подтверждают правило. Вот появился Сережка Бодров, он полностью девяностым принадлежал… Кощунственно такое говорить, но все случилось так, как должно было случиться, все было предопределено. Тот же Витя Цой… Цой и Бодров были настоящими звездами. Через них проходило время, и система Станиславского здесь ни при чем.

У нас… Панин в начале своей карьеры имел шанс стать актером номер один, уже становился им, но потом пустил себя в тираж… Костя Хабенский – он единственный производит впечатление человека, через которого токи нашего времени могут проходить и через которого оно может изъясняться. С ним может случиться эта история – про время. А может и не случиться. Других актеров, с которыми такое в принципе возможно, я пока не знаю.

…Был Меньшиков. Надо было себя пестовать так долго, так долго блюсти актерскую невинность, чтобы потом… Женька Миронов – выдающийся персонаж, очень талантливый… Но время сегодняшнее через них не проходит. В этом главная проблема.

Евстигнеев – великий, но он не был звездой: не мог обеспечить дополнительные сборы фильму. И Андрей Миронов тоже нет. В актере-звезде, мужчине или женщине, очень сильный момент – эротическое начало. Чаплин был вполне привлекательным мужчиной и большим специалистом по женской части. Мы эту эманацию в старой пленке уже не чувствуем, а они чувствовали. То, что со спущенными штанами прошел через всю свою жизнь, имело отношение к особой его энергии, которую улавливала пленка».

Литые формулировки. Очень по делу. Спасибо.

Про эти фильмы надо сказать особо, потому что это его прорыв. Тут совместилось несовместимое: кассу снял, понравился простодушным любителям сюжетов про вампиров и прочие дешевые ужасы, интеллектуалы нашли свой слой, конспи-рологи – свой, кто-то увидел политическую сатиру, причем начальство не возмущалось, а американцы так и вовсе купили права! (Я при всей своей капризности и то посмотрел оба фильма с неослабным вниманием.) Американцы учатся у нас делать кино; это более чем круто. То есть фильм пронзил общество сверху донизу – и даже прозвучал глобально, перепрыгнул через Атлантику. Может, теперь так и будет – кино для всех? Это уровень, это заявка, это надо уметь такое. Снова цитаты из Эрнста: «Мне обидно читать, что мы сняли кино всего лишь про то, что есть две команды и одна пьет кровь другой. Или что это подростковое фэнтэзи. Поверьте, мы не те ребята, которые интересуются фэнтэзи, мы про другое думаем и делаем. Никогда не поверю, что умный человек не понимает, про что это кино. Это история про современного горожанина, который провалился в подсознание и, ужаснувшись своего подсознания, чрезвычайным усилием воли вернулся обратно. Это история про русский дуализм, про хрупкое русское равновесие, которое все время нарушается, потому что конструкция несовершенная… Темные – это не злые, это просто люди, зачастую очень харизматичные, яркие, просто жизненная тактика которых делать то, что хочется, абсолютно не задумываясь, какие проблемы это создает для окружающих. А светлые – это люди, зачастую выглядящие нервными, озабоченными, они действительно хотят как лучше…»

А с кем же Эрнст? Ну то есть с кем, как ему кажется, он?

«Я ассоциирую себя сразу с тремя: с Городецким, Завулоном и Гессером».

Про то, почему он «Дозорам» не устраивал пресс-показов:

«Я за право критика написать: «Какое говно этот ваш фильм». Но написать с глубоким осознанием того, что завтра он может встретить режиссера и получить серьезно в репу. Но он-то этого не предусматривает. Он живет с ощущением, что вот я сейчас нахамлю тиражом семьдесят пять тысяч и буду дальше хамить. Статья в «Нью-Йорк таймс» о том, что фильм офигительный, гарантирует как минимум семьдесят миллионов сборов. А наши кинокритики не влияют вообще ни на что. Может, и к лучшему». А дальше он объяснил, что вот поэтому и не позвал никого их них на показ.

Выкусите, кинокритики!

Выкусили? А теперь еще раз. Кто плохо выкусывает, будет перевыкусывать.

«Что бы ни утверждали недобрые телекритики, телевидение в России – я не говорю только про ОРТ, я про все каналы – лучшее, входит в тройку лучших в мировом телевидении. Это я говорю как специалист».

Да точно лучшее – это вам подтвердят фанаты Петросяна, малограмотные пролетарии, одинокие пенсионерки, провинциальные пэтэушницы. К теме которых мы (которых никто не спрашивает), глубоко и демократично их всех уважая, наконец плавно переходим.

Эрнст все-таки философ, он проникает в суть вещей и дает нам свой горький вывод: «Телевидение – это общественная столовая. Можно, конечно, предложить народу фуагра и королевские креветки. Но народ поковыряет вилкой, поморщится и скажет: «Пора менять повара». И будет прав». «Я здесь (на ТВ) не для того, чтобы реализовывать свои художественные амбиции».

Это с одной стороны. Но с другой: «Групповуха, показанная в прайм-тайм, точно будет рейтинговой. Я двенадцать лет канал возглавляю – вы видели, чтобы я когда-нибудь такое показывал?»

Дальше строки, под которыми, чтоб вы знали, я и сам готов подписаться: «Если ты насильно показываешь тот программный продукт, который нравится тебе или ты считаешь, что это правильно показывать миллионам телезрителей, то человек, который принимает такое решение, довольно странный, он, видимо, решил, что может пасти народы. Вследствие того что я себя не отношу к подобному типу людей, мы тщательно следим за пристрастиями аудитории. И если, увы, к моему огромному сожалению, аудитория безмерно радуется довольно примитивному юмору – наверное, аудитории нужен этот тип телевизионного вещания для того, чтобы расслабиться. И мы ставим довольно много такого продукта в эфир. Телевидение вообще площадное искусство, и поэтому выбор большей части людей, в общем, определяет структуру программного продукта».

И еще такая взрослая отрезвляющая правда, от которой отмахиваются прекраснодушные шестидесятники и около-шестидесятники: «Ужасно, но скажу вам. Как только (в телепрограмме) обсуждается настоящая важная социальная тема, на наш взгляд, очень острая и актуальная, доля падает в два раза. А когда обсуждается что-нибудь из жизни звезд, то рейтинги очень высокие».

Шестидесятники тоже знают, каков наш народ – но им не хватает смелости про это сказать! (Кроме покойного Астафьева, который сумел.) Хорошо, допустим, вот народ плох; дальше что? Как говорил Бертольд Брехт гэдээровским начальникам, «если вам не нравится этот народ, идите ищите себе другой». Эрнст решил вот служить народу такому, какой есть, каким бы тот ни был. Что-то похожее было у великого сценариста Юрия Арабова, который провел много месяцев в деревне, живя крестьянской жизнью, корову доить даже учился. Он так хотел опроститься– это такой забытый термин из XIX века… Может, и Эрнст пошел этим путем? В его телевизионном служении, может, больше духовных странных исканий, чем банальной жажды денег? Просто неловко признаваться, это все же слишком интимно.

Однажды, когда он исполнял что-то про высокие рейтинги «желтых» сюжетов, ему дали под дых, спросив:

– А если через эдак несколько лет снимут фильм «Константин Эрнст и его женщины» и это будет зашибенный рейтинг иметь, каково вам и вашим близким будет? – Это внезапно, посреди интеллигентной беседы, в эфире «Эха Москвы».

Оправдываться он начал только после очень длинной паузы.

Хорошая была пауза, она удалась, а это вообще очень важно, когда работаешь с аудиторией. Известны случаи, когда люди уходили из эфира, не выдержав накала дебатов! Но Эрнст – человек закаленный, он ковался в дебатах с такими людьми, что тут мы их по ряду причин даже и упоминать не будем. На провокацию не поддался и всего лишь дал паузу. Ну и, думаю, эфир для него – это святое…

Дальше в тему. В упомянутой выше заметке Анри Вартанова был такой пассаж: «Наступит время, когда эпоха оболванивания с экрана Первого федерального канала будет осуждена обществом как эпоха «нового Средневековья». И Эрнсту необходимо запасаться аргументами типа «я просто выполнял приказ». Хотя, зная креативно-бизнесовый характер матадора, в это поверят немногие».

Еще резвей, образней и высокохудожественней по популизму Первого канала прошелся архиепископ Уфимский и Стерлитамакский Никон, в своем открытом письме на имя Эрнста:

В последнее время все резче проявляется на Первом канале тенденция, которую можно назвать не иначе как вакханалией лженауки, мракобесия и оккультизма…способности колдунов и гадалок, возможность наведения сглаза и порчи, реинкарнации выдаются за реальные факты… Как вы, ученый-биолог, сын биолога и академика, можете объяснить все возрастающую пропаганду лженауки и оккультизма на Первом канале?!

(Да батюшке впору самому в телешоу выступать! Какая свежесть наезда! – И.С.)

Дальше самое интересное. Владыка, наивный человек, вот к чему призывает прожженных останкинских:

Помнить о евангельском предупреждении: «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской. Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит». Если страшное осуждение на Божьем суде грозит за соблазнение одного, что же будет за миллионы соблазненных?!

Вот что на это ответишь архиепископу? Я б не нашелся, даром что сам в советских газетах засирал людям мозги. Эрнст, видно, тоже. Во всяком случае, ответа на письмо не дал. Владыка обиделся. Его люди жаловались, что еле дозвонились до офиса телеканала, и там им сказали: «Нам много кто пишет, но мы сами лучше знаем, что показывать». На это тоже поди еще ответь. Вот будет Страшный суд, тогда и спрашивайте. Нечего поперед батьки в пекло…

Но если вдуматься, то Никон тут тоже упрощает, я его отошлю да хотя бы к словам самого Эрнста из его интервью «Медведю», № 10, 1996: «Человек – инструмент Божий».

Откуда нам знать, какую благородную миссию, возложенную на него свыше, выполняет Эрнст – может, даже, не отдавая себе в том отчета, как это часто бывает? Вот я вам процитирую тут одно выловленное в Интернете благодарственное письмо, а вы уж сами думайте:

Спасибо Вам, уваж. Константин, за то, что отучаете и отлучаете так умело нас от ТВ. Говорю искренне. Мне 42 года, двое достаточно взрослых детей. Так вот, старшая (ей 18) «забила», как говорят сегодня, на телик уже года как два тому назад. Младшая (ей 12 будет) скоро к этому придет… Вашими молитвами!!!

А куда ж податься людям, возненавидевшим «ящик»? Есть подсказка, Эрнст сам ее подбрасывает: «Я собираю советские книги двадцатых – начала тридцатых годов, я обожаю их за тот кайф, с которым они сделаны именно как объекты». Телевидение вообще – неважная замена книжкам…

В психологии считаеца, что в подростковом возрасте у ребёнка появляеца новый родитель (авторитет) – телевизор. Он очень сильно влияет на ребёнка.

не страшно брать на себя такую ответственность?

чо на децкое кино всё ещё нед денег? савсем нет? а на чо езть? на СЕР-РИАЛЫ!

во как

на серриалы езть.

а дети нерентабельны – рекламу не прочухивают

бля сними не эту обычную порнографию а ХОРОШЕЕ ДЕТСКОЕ КИНО, упырь сколько было детских передач и других авторских… теперь один Малахов да и фабрика звёзд Эрнста!!!!((((((((((..

(Ну и чего стоят эти вопли маргиналов, которые в бессильной злобе кидаются на кавалера ордена «За заслуги перед Отечеством» IVстепени, каковым Эрнст награжден в прошлом году? И верхи довольны Эрнстом, и низы, за исключением тонкой прослойки, которая ничего не решает. Может, завидует? Я вот точно завидую, только белой завистью. Я вижу масштаб этого человека. – И.С.)

А вот реплика Леонида Парфенова, которую он закинул в Интернет:

Современное ТВ – не для меня делается. (Надо) разгосударствить надо хоть один из трех каналов. Что вы хотите от людей, которые фактически чиновники на госслужбе?

В точку. Как Леня умеет.

Теперь без шуток. Очень хороша и красива эта пропасть между яйцеголовым интеллектуалом, который понимает все и даже больше, и плебеями, которых он обслуживает и на которых зарабатывает, хорошо причем. В этом противоречии нет ничего нового. Я знавал приличных людей, которые при Советах вступали в КПСС. Они тоже объясняли, что партбилет поднимает рейтинг… И ничего страшного. С ними сейчас легко здороваются за руку. Или взять народного героя – Штирлица. Сколько он сделал для родины! И все только благодаря членству в СС, а без этого никак: у эсэсовцев был очень, очень высокий рейтинг, и доля тоже серьезная. Выше даже чем у Петросяна. Никто же это в вину Штирлицу не ставит. Это понятная и модная логика, она пронизала страну как вертикаль власти. Я не раз слышал от вполне себе интеллектуалов рассуждения типа: Путин все понимает не хуже нас с вами, но он, как нанятый менеджер, должен выполнять волю хозяина контрольного пакета, то есть русского народа, а тот левый и имперский, вот человеку и приходится… Почему нет? Риторика эта не только актуальная, но и – в каких-то случаях – спасительная.

Эрнст меня иногда заставляет вспомнить про художников Возрождения, которые нанимались к герцогам на работу творить. Вольно дзен-буддистам чиркать тушью по бумажке… А когда нужен мрамор, холсты, собор под роспись или кинопленка с павильонами и звездами, и капложения с размахом? Давайте теперь мы обвиним и Микеланджело в том, что он не создавал свои шедевры на коленке, за бесплатно, с бесконечной творческой свободой…

И такая реплика. Эрнст когда-то мне рассказал, зачем идет на ТВ: чтоб заработать много денег и на них после снять хороший игровой фильм. (Так люди вербовались на Север и там в болотах надрывались и кормили комаров, чтоб заработать ну там на квартиру; нам, людям советским, это понятно.) У него даже есть сценарий, я вам не буду, правда, выдавать про что. Где-то в глубине души я надеюсь, что он действительно уйдет с ТВ, с этими деньгами, которых, по некоторым оценкам, уже достаточно для полнометражного кино, и таки снимет шедевр. Такой, что мы ахнем.

И это будет его оправдание. Не перед нами – куда там, кто мы, – а и вовсе перед вечностью.

Я себе представляю, как он в этом фильме растопчет ненавистного Петросяна, из-за которого столько всего наелся…

Хотя, может, и Петросяну там место найдется.

Родился 6 февраля 1961 года в Москве. В 1983-м окончил биофак МГУ им. М.В. Ломоносова, в 1987-м – аспирантуру там же. Кандидат биологических наук. Занимался генной инженерией. Работал в объединении «Видеофильм», в Главной редакции молодежных программ Гостелерадио СССР, в программе «Взгляд». С 1990 по 1995 год – автор и ведущий программы «Матадор». В 1992 году вместе с Леонидом Парфеновым и Игорем Угольниковым создал независимую продюсерскую фирму «Мастер-ТВ», которая через год распалась. С июня 1995 года – руководитель ОРТ (впоследствии I канал). Академик Академии Российского телевидения.

Трижды как продюсер награждался «ТЭФИ»: в 1998, 2000 и 2001 годах.

Награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени (2006).

Жена, Лариса Синельщикова, возглавляет телекомпанию «ВиД».

Две дочки. Хочет сына.

И.С.

ЗИМОЙ И ЛЕТОМ ОДНИМ ЦВЕТОМ (Прогулки по Израилю)

Не буду вас тут грузить ни штампами из путеводителей, ни пафосом – про– или антиеврейским, ни, не к ночи будь сказано, политикой. Так, пару слов про общие впечатления. Согласен, Израиль по безмятежности несколько отличается от Лазурного берега, – но мы везде под Богом ходим, куда б нас ни занесло. Такой взгляд позволяет мне беззаботно прогуливаться по Парижу, Лондону, Нью-Йорку, Пушкинской площади, пятачку у Рижского рынка, обедать в ресторане «Националя» – и иногда летать с семьей на отдых в Израиль. Неприятность может случиться – или не случиться – с человеком в любом месте. Так что можно расслабиться и получить удовольствие.

Помню, я как-то оказался в Калифорнии в дни жестокого землетрясения. По ТВ я увидел в прямом эфире бабушку, которая причитала на фоне рухнувшего дома, за кадром переводили на английский, но я слушал на языке оригинала: «Это шо ж такое, мы специально уехали с Одессы, шоб с нами ничего плохого не случилось, и тут было сперва так хорошо, а теперь всех завалило… Мы ж так не договаривались…» С тех пор количество настолько простодушных людей сильно поубавилось…

Совсем еще недавно Израиль был настолько экзотической страной, что добираться туда приходилось на перекладных. Как сейчас помню, я туда отправился сразу же после отмены Советской власти. Так пришлось сперва лететь до аэропорта Минвод и кантоваться там три дня в ожидании отправки чартера, употребляя отвратительный поддельный коньяк, а по утрам – «Хайнекен» в валютном баре строгого провинциального «Интуриста» на скупые ранние постсоветские доллары. Забавно, что самолет был полон одними только еврейскими патриотами, которые летели проведать историческую родину и навестить родню. Я был там, кажется, единственный космополит безродный. На меня смотрели с подозрением, но успокаивались при простой мысли: скрытый еврей прилетел на разведку инкогнито…

Я попал туда впервые в ту редчайшую зиму, когда на улицах Иерусалима, вы будете смеяться, лежал снег! Причем не просто так символически припорошило, а так сантиметров в 30 был слой. Люди ходили по улицам в самодельных бахилах – завязанных под коленом пластиковых пакетах, надетых поверх легких южных ботинок. Но все-таки небо было синее, как в каком-нибудь Риме, да и снег куда-то делся очень быстро, восточная экзотика ненавязчиво развлекала со всех сторон, куда ни глянь, а хрупкие юные брюнетки в хаки так трогательно делали вид, что им не тяжело нести автомат, что хотелось к ним пристроиться под предлогом помочь дотащить тяжеленный ствол до места, где можно отдохнуть… Но кто ж доверит гою оружие, принадлежащее армии обороны Израиля? Да никто. Нашего брата там вообще в армию не берут…

Этих солдаток, да и солдатиков, там не меньше, чем людей в форме на наших улицах. Они, к примеру, часто маячат на обочинах дорог, голосуя – после выходных возвращаются в часть. Машины к ним кидаются, подрезая друг друга, как такси, только это усердие бескорыстно: там все служат сколько-то недель в году. Почему они там не косят от армии, как люди? Это даже как-то неловко…

Бывшие молодые солдатики и солдатки эти потом часто встречаются в заведениях общепита – им за такую не очень почетную работу добавляют льгот, если хочется в университет. Вы узнаете их по прямому гордому взгляду, по достоинству и неспешности, с которой они вас обслуживают даже и в пятизвездном отеле. У них высоко поднятая голова, они медленно ее поворачивают, если надо. И то сказать: люди воевали, они фронтовики: что, на пузе крутиться? Они почти как советские официанты – при том что наших фронтовиков, кажется, никогда не тянуло в это ремесло… У нас в дорогих ресторанах это уже, к сожалению, выкорчевано, наши халдеи заглядывают клиенту в глаза по полной программе, – да так оно, может, и лучше? Но, как бы то ни было, израильтяне – тоже гордый народ, как и русские…

Юг, легкость, горы, камни, песок пустынь, пыльные арабские поселочки и дорогие сверкающие кварталы Тель-Авива – что твой Франкфурт. Простенькие харчевни с ближневосточной едой, которую одинаково уважают по обе стороны баррикад, и солидные японские рестораны на Дизенхофе. Крайне экзотическое переживание. Я как-то заблудился на окраине Иерусалима, попал уж совсем в какие-то трущобы. И шел так по улице, вертя головой во все стороны, пытаясь угадать, как выбраться. И тут из-за угла показалась стайка диковатых подростков в куфиях. У них бы спросить дорогу – не начни они кидаться в мою сторону сперва камешками, а после так и небольшими булыжниками. Я начал отступление, уворачиваясь от камней, и через несколько поворотов вдруг выскочил на освещенную людную улицу, и хулиганы сбежали. «Слава тебе Господи, к своим вышел!» – воскликнул, когда отер пот со лба, и осмотрелся повнимательней. Прямо передо мной был полицейский участок с реющим над ним белоголубым флагом Израиля. О как. Никогда прежде я, простой донецкий шахтер, не видел в евреях своих. Но вот случилось же… В Иерусалиме, понятно, никак нельзя пройти мимо храма Гроба Господня. Путь к нему, то бишь к Голгофе, прекрасно теперь представляют себе в подробностях даже не очень вдумчивые и эрудированные граждане – после нашумевшего фильма Мэла Гибсона. Ну, на всех по-разному действует посещение невероятно серьезных и значимых мест – но если говорить про меня, то меня, что называется, пробило, мое настроение изменилось неузнаваемо, у меня появилось ощущение, что я стал как бы мудрым и прекрасным, и стал понимать куда больше, чем раньше, и люди показались не такими занудными и безнадежными, как обычно. Это удивительное состояние я уж не помню сколько минут тянулось или часов – но оно уж с тех пор не забывается. И даже иногда повторяется, но редко, это неважно; главное, я теперь знаю, что такое бывает. Необходимо отметить, что это все происходило с некрещеным сыном партийного инженера и бонвивана.

После я заблудился – катаясь по стране на арендованной малолитражке – в Назарете. Том самом, откуда Иисус Назареянин! Ночь, пустынные улицы, и вот наконец показался одинокий прохожий. Я пристаю к нему с расспросами на ломаном английском. Человек разводит руками. Далее я перехожу на немецкий, берлинский диалект которого, как известно, стал базой для идиша. Человек ругнулся матерком в сердцах, с досады, что не может помочь, – и я воспрянул:

– Так вы по-русски говорите?

– Только на нем и говорю, – ответил он мне со странной, не очень мотивированной гордостью; ну да уж какая есть.

А я-то чему удивлялся? Тому, что позабыл про Высоцкого, который исполнял, что там четверть бывший наш народ? Кстати сказать, Высоцкий – фамилия вполне еврейская, чай Wissotzki в Израиле самый ходовой, кажется. Да и сам Владимир Семеныч, чтоб вы знали, всерьез планировал эмиграцию из СССР по израильской, а какой же, визе. Про это мне рассказал его друг, знаменитый киносценарист Эдуард Володарский – не тот, что гнусавым голосом переводил пиратскую продукцию, а который написал сценарии к фильмам Германа, сериалу «Штрафбат» и прочее. Значит, оба они как полукровки хотели уехать, а потом Высоцкий передумал, после поездки в Париж к Марине Влади. Он понял, что общество потребления ему как-то не очень… Уедь он – и мог бы выжить, и мы б с ним сидели в рыбном ресторанчике на берегу Генисаретского озера, и ели бы рыбу святого Петра, запивая ее пивом «Макакаби» и водкой «Кеглевич». А так – я в одиночестве выковыривал обильные кости из этой знаменитой рыбы, которую пропиарил будущий апостол в своей мирской юности, когда он простодушно рыбачил в этих краях…

Но, каюсь, больше всего времени там я посвятил не инспектированию святых мест, но, грешным делом, пляжному отдыху в курортном Эйлате, что на Красном море. Благодать! Ну, летом там бывает, не скрою, жарковато, но на это есть кондиционер, и море, и холодное пиво. Но зато ранней весной, а даже и зимой, да хоть в районе Нового года, там погода какая при Советской власти была летом в Сочи или Ялте. Тепло, но не давит, вода в море – точно выше 20. Я плавал, бывало, по полтора часа в реально синей, как на старинных полотнах маринистов, воде и мысленно сравнивал ее с перегретым компотом летнего Средиземноморья… И я такой не один. За 15 лет, которые пролетели с моего первого туда заезда, Эйлат из пыльного полупустынного поселочка превратился в богатый сверкающий курортный город с гостиницами, где не зазорно поселиться и олигарху и даже самой Ксении Собчак (реальные факты). Наряду с лавками и харчевнями там теперь полно бутиков и гурманского общепита с ценами, про которые не стыдно рассказать и в Москве. Но лично я, не будучи ни олигархом, ни, пардон, Собчаком, селюсь обыкновенно в отеле Meridien. Он мне кажется немного родным – после того как я во Франции не раз останавливался в заведениях этой сети. Восток – дело тонкое, и когда европейские стандарты, то как-то спокойней. Да и то сказать: suite (некоторые напрасно произносят это как «сьют», слово-то не английское, а французское, от глагола suivre – «следовать», типа одна комната переходит в другую; тут уместней сказать – свит) с видом на море, жестокое security, которое бдит на входе и отсеивает нежелательный элемент, бассейн и рестораны на территории – непритязательный путешественник и этому рад…

Как ни крути, а про территориальные конфликты и их истоки надо сказать хоть пару слов. Разумеется, еврейские банкиры и шахматисты всяко симпатичней шахидов, я о другом. Один уважаемый писатель задался вопросами: как предки теперешних евреев попали на территорию сегодняшнего Израиля? А после – в Египет, где их так невзлюбил фараон; за что, кстати? В Библии, как ни странно, ответов нет – это, наверное, неинтересно. Но есть же и другие источники, из которых следует, что тут прежде была Земля Ханаанская, населенная очень продвинутым народом, который чуть ли не первый додумался делать бронзовое оружие и вообще, понятно, жил богато. Однако в какой-то момент на эту территорию пришли с Аравийского полуострова семитские племена – и отняли богатую страну у ханаанцев. Там долго еще были войны племен между собой: арабов, жителей Иудеи и того, что тогда называлось Израилем, и так далее. Так вот семиты после захвата Ханаанской Земли пришли и в Египет, тоже страшно богатую страну, и там взяли власть в свои руки. В какой-то момент египтяне решили восстановить суверенитет, что привело к неизбежному конфликту, – далее по Библии. Вы, наверное, подумали, что я вам тут цитирую писателя Проханова? Не угадали. Речь про Айзека Азимова, который, если я не ошибаюсь, еврей и тем не менее очень трезво изучил такой больной вопрос. (С хладнокровием Азимова может сравниться только советская политика: сперва СССР потребовал создать Израиль, а потом принялся против него воевать.) Одним словом, эти убийственные распри между семитскими племенами как начались в библейские времена, так вот и идут с переменным успехом. Из этого можно б извлечь какой-то урок – да хватит ли у нас сообразительности?

А теперь – Пасха в Иерусалиме. Не знаю, как бы я вам ее описывал, если б был сам, да и взялся ли бы? Сложная тема… Я тут вам изложу ситуацию с чужих слов. Светским пером это не очень ловко описывать, но, с другой стороны, и современным паломникам это нельзя сказать чтоб удается. Тут лучше залезть поглубже в историю. Все слышали про Священный огонь, который за сутки до Пасхи – заметьте, именно православной, а не какой-нибудь еще – нисходит с неба в храме Гроба Господня. Были попытки обойтись без православных, но… ничего не вышло. «В 1099 г. Иерусалим был завоеван крестоносцами, Римская церковь и местные градоночальники, почитая православных за вероотступников, смело принялись попирать их права. Латинский патриарх Даймберт из Пизы пошел еще дальше. Он попытался изгнать всех местных христиан, даже православных, из храма Гроба Господня и допускать туда лишь латинян, вообще лишив остальных церковных зданий в Иерусалиме или около него… Скоро грянуло Божье возмездие: уже в 1101 г. в Великую субботу не совершилось чуда сошествия Священного огня, покуда не были приглашены для участия в этом обряде восточные христиане. Тогда король Балдуин I позаботился о возвращении местным христианам их прав…»

Очень тонко, что обязательный элемент пасхальных торжеств – православная арабская молодежь, которую непременно пускают в храм. «Молодые люди как наездники сидят на плечах друг у друга. Они просят Божью Матерь и Господа, чтобы он даровал православным Благодатный огонь; «Иля дин, иля виль эл Мессиа» («Нет веры, кроме веры Православной, Христос – истинный Бог»), – скандируют они. Во времена, когда Иерусалим находился под британским мандатом, английский губернатор попытался запретить однажды эти «дикарские» пляски. Патриарх молился в Кувуклии два часа: огонь не сошел. Тогда патриарх своей волей приказал впустить арабов… И огонь снизошел».

В XVIII веке архиепископ Мисаил, который совершал там служение на Пасху, описывал чудесное событие так: «Вшедшу мне внутрь Святому Гробу, видим бе на всей крышке гробной блистающь свет, подобно рассыпанному мелкому бисеру, в виде белого, голубого, алого и других цветов, который потом, совокупляяся, краснел и претворялся в вещество огня; но Огнь сей в течение времени, как только можно прочесть не спеша четыредесят крат «Господи, помилуй» не жжет и не опаляет, и от сего-то Огня уготованные кадила и свечи возжигаются; но, впрочем, как, откуда явление сие бывает, сказать не могу».

«Первое время – три—десять минут загоревшийся Огонь обладает удивительными свойствами: совершенно не жжет, независимо от какой свечи и где он будет зажжен. Можно видеть, как прихожане буквально умываются этим Огнем – водят им по лицу, по рукам, черпают пригоршнями, и он не наносит никакого вреда, поначалу не опаляет даже волосы».

При том что много уже есть самих видеозаписей, на которых событие зафиксировано в деталях – к примеру, показано, как люди умываются этим огнем и не обжигаются – сомневающихся тоже полно. «Небось проносят тайком огонь в храм, а после обманывают народ!» Такое сомнение высказывалось множество раз за те шестнадцать веков, что прошли с первого нисшествия. «Надеясь уловить православных на подделке, городское мусульманское начальство (в те времена, когда Иерусалим был под султаном) расставляло турецких воинов по всему храму, а те обнажали ятаганы, готовые отрубить голову всякому, кто будет замечен вносящим или зажигающим огонь. Однако за всю историю турецкого владычества никто в этом так и не был уличен. В настоящее же время патриарха осматривают израильские еврейские полицейские, которые в этом чуде, в общем, тоже не заинтересованы».

Проницательный русскоязычный читатель, который немало занес взяток в высокие кабинеты, тут может снисходительно улыбнуться: «Ах, полиция, ах, янычары – и все такие неподкупные!» Успокойтесь, граждане, вот вам цитатка: «Священникам армянской церкви вопреки традиции удалось подкупить султана (вот это уровень решения вопроса!) Мурата Правдивого и местное градоначальство, чтобы те позволили им единолично праздновать Пасху и принимать Благодатный Огонь. Православные вместе с патриархом Софронием IV были удалены из храма. Армянский патриарх молился около суток, однако, несмотря на его молитвенные усилия, никакого чуда не последовало. В один момент с неба ударил луч, как это обычно бывает при снисшествии огня, и попал точно в колонну у входа, рядом с которой находился православный патриарх (и молился). Из нее во все стороны брызнули огненные всплески, и зажглась свеча у православного патриарха, который передал единоверцам Благодатный огонь».

За этой сценой на свежем воздухе наблюдали и турецкие солдаты. «Один из них, по имени Омир (Анвар), увидев происходящее, воскликнул: «Единая вера православная, я – христианин!» – и спрыгнул на каменные плиты с высоты около 10 метров». Он, правда, не разбился – вот вам, пожалуйста, еще одно чудо, – но в итоге мусульмане казнили его за вероотступничество. Это я к тому, что впечатлительным людям, которые не верят в православные чудеса, лучше избегать посещения этой святыни в такой день – это может плохо для них кончиться.

А прочие могут без всякого вреда для себя рассматривать следы, оставшиеся в плите от ног неофита, и колонну у дверей храма, которая была рассечена нисшедшим огнем.

Вот и в этом году, как обычно, 10 тысяч христиан придут в храм Гроба Господня за день перед Пасхой. Нисшествие огня, как это бывает в последние годы, будет происходить в прямом эфире.

Что же, ждем праздника…

Иерусалим – это навскидку: святыни, прочая история и еврейско-арабский конфликт. А еще туда иные ездят, как к тете в Саратов, родню навестить. Но кроме всего прочего, это ж еще и современный, весьма продвинутый город. Туда можно слетать на длинный уик-энд с приблизительно тем настроением, как в какой-нибудь Париж. Я вот попробовал…

Даю краткий отчет.

Вот я в Израиль периодически летаю, а родственников у меня там нет.

«А откуда ж тогда у тебя в глазах вековая скорбь еврейского народа?» – спрашивают меня иногда. Поди знай; пути крови точно не известны никому. Ответ мой про цыган в роду не всех убеждает. Ну и что? В любом случае путешествовать по чужой стране удобней, когда держат за своего. Распознавая во мне безывритного приезжего, местные с трогательным простодушием спрашивают: «Вы до нас шо, насовсем или у разведку?» Хотя, наверное, чаще всего они, как всякие нормальные люди, говорят в таких случаях: «Понаехали тут». Просто мне везет.

Кстати, будь я евреем, то непременно б «понаехал» туда на ПМЖ. Мне кажется, это просто наркотический опыт; боюсь, я подсел бы на эту фантастическую экзотику: когда люди добровольно идут на войну, воюют на ней без заградотрядов, когда они горой за своих, когда всякий соотечественник считается не чужим, и солдатиков подвозят на личных машинах куда скажут, и бесплатно. Хотя, может, это надоедает? Трудно сказать. Я в таких условиях никогда не жил, мне даже трудно представить, как такое может быть возможно. Вспомнив про дочку московского издателя и ресторатора Ицковича, которая уехала в Израиль для того, чтоб пойти там в армию (служит в танковых войсках), я чуть было не написал: «Всякий уважающий себя еврей должен поехать на историческую родину и защитить ее с оружием в руках. Как он может отсиживаться в тылу, когда отечество в опасности?» Я б так и написал, если б вовремя не вспомнил про оранжевую революцию, которая оставила меня довольно равнодушным. Когда одни ставили палатки на Майдане, а другие поднимали шахтеров, я оставался в стороне, в московской стороне. Кстати, людей, которые в междоусобицах не занимали ни одной стороны, древние греки лишали гражданских прав. Но меня как человека, который лет десять не был на выборах (ну за исключением 2003 года, когда я, признаюсь, голосовал за СПС; в честности подсчета я, конечно, не уверен, но полагал, что Путин догадается дать каждой из правых партий по 5,1–5,3 процента в Думе), этим не испугаешь.

Почему, кстати, я на них не хожу? Возможно, меня лишили прав, но не открыто, а как-то заочно, в ходе какого-то тайного ритуала, но я учуял это на уровне подсознания и отреагировал соответственно.

Последняя моя поездка в Израиль проходила с легким адреналином: ведь война с Ливаном недавно прошла, и в воздухе, я ожидал, будет пахнуть порохом. Зенитки типа на улицах, заклеенные крест-накрест окна, патрули, – как в старых кинолентах. Но я ошибся. Вся война осталась там, на севере, в Ливане. Я с ностальгической грустью вспоминал расслабленных прохожих на улицах Бейрута, где я когда-то побывал, арабок в мини-юбках без всяких признаков хиджаба, легкомысленное пьянство в богемных барах; долину Бекаа с виноградниками и винными погребами, где бутылка сорокалетнего бренди стоит 15 долларов… Библос и Баальбек, старинные финикийские города. Кстати сказать, финикийцы – это то ли те самые ханаанцы, то ли их ближайшие родственники. Они были коренными жителями сегодняшней территории Израиля (версию подтверждает и такой авторитетный еврейский автор, как Айзек Азимов). Люди жили себе на своей земле, а потом объявили ее обетованной и туземцев прогнали. Сегодняшние израильтяне, само собой, на голубом глазу все, как один, мне рассказывали, что до Моисея эта земля была ничья. Действительно, так легче жить… Зачем лишний моральный груз? Однако же финикийцы были, они жили тут, это такой ближневосточный аналог североамериканских индейцев, которым, несмотря на все старания, не удается опровергнуть миф о том, что Америку открыл-де Колумб. Высадился на необитаемый континент и открыл, да? У нас, кстати, с Сибирью похожая картина. Землю у монголоидов отняли, а признаться в этом стесняемся. А еще буры с зулусами и прочие. Обычная история, очень древняя и очень простая. Как у всех…

Кстати, у того же Азимова я почерпнул очень умное слово «контраписпаза»: это такой муляж крайней плоти, который для конспирации надевали евреи. Это было актуально, к примеру, в те времена, когда Израиль был под греками и в моде было все греческое. Понятно, что на спортивные соревнования по греческой версии, куда допускались только голые мужчины, без контраписпазы куда ж еврею соваться… Не забыть бы послать вопрос про это в «Что? Где? Когда?», а то они как-то слишком уж легко привыкли побеждать.

Но, как бы то ни было, Иерусалим и окрестности живут, несмотря на недавнюю войну, тихо и безмятежно. Да, сплошные войны, да, интифады и отдельные спонтанные теракты, – но люди там живут все лучше и лучше. Со сложным чувством осмотрел я новый (что значит новый? Ему лет пять уже) международный аэропорт Бен-Гурион, что вблизи Тель-Авива. По просторности и шику он не уступает какому-нибудь франкфуртскому и при виде пальм и фонтанов в зале прилета заставляет опытного путешественника чесать репу и вспоминать свою родину, которая, несмотря на всю нефть и ее подорожание, выглядит довольно бедной. Наши московские терминалы смотрятся как-то совсем жалко на богатом тель-авивском фоне. Особенно меня умиляют низкие, как в хрущевке, потолки второго Шереметьева, а на них тусклые, к тому ж выкрученные через одну – как в подъезде с коммунальными квартирами – лампочки.

На пути из аэропорта в Иерусалим, который я уж не раз проделывал, обнаружились новые для меня достопримечательности; ну а что, земля древняя, тут столько всего собрано на маленьком кусочке земли, что путешественнику простительно не знать всего. Первая из лежащих на этой дороге знаменитых деревень – Лод, она же Луд, читай как хочешь, в иврите же нет гласных, их домысливают. Там якобы совершенно точно родился (и даже похоронен) наш московский родной святой Георгий Победоносец. В учебниках обычно пишут, что его папа византиец. Про маму чаще всего ни слова, про место рождения тоже не очень распространяются, но теперь-то мы понимаем, и пятая графа героя уже не белое для нас пятно. Думаю, это одна из причин того, что в Москве в отличие от Барселоны, столицы Каталонии, которой покровительствует тот же святой, нет улицы его имени. Даром что он тезка нынешнего мэра!

Вторая славная деревня на этом недлинном пути – Бен-Шемен, или что-то в этом роде. Мимо нее не должен проехать равнодушно ни один русский патриот: тут живут потомки русских солдат, погибших под Порт-Артуром. Русских – в широком смысле этого слова: сюда в свое время свезли сирот и вдов бойцов еврейского полка, был такой. Вывезло их из России еврейское агентство и вот поселило компактно. Наверное, вместе им было легче пережить трудные времена. И они их пережили. Это напомнило мне одного московского знакомого, который периодически женится, а списанным женам и детям от них покупает квартиры, причем в одном дворе, так что нет вопросов типа: с кем оставить ребенка и кто сбегает в аптеку, если что?..

Жил я в этот раз в отеле King David. Он там, кажется, лучший – не зря тут в старое время квартировала британская администрация. Во всяком случае, пафоса хватает. Бассейн во дворе реально неплохой, большой, с лежаками по берегам, с душем и обслугой, которая подтаскивает полотенца. Проплывая по бассейну теплыми еврейскими утрами, я поглядывал на здание отеля и думал о том, как все переменчиво в жизни… Вот евреи взрывали англичан, теперь арабы взрывают евреев, потом евреи залезают в танки и едут громить соседние страны – и всякий раз каждая из сторон предъявляет железную логику. Сейчас как-то не очень любят вспоминать про израильских террористов, которые устроили в этом самом отеле серьезный взрыв, убив 90 с лишним англичан…

(Кстати, об англичанах: один из них, Джеффри Хоскинг, написал книжку «Россия и русские», в которой предлагалось такое объяснение русского антисемитизма. И русские, и еврейские радикалы еще при царе призывали свои народы сплотиться на почве религии и претендовали на мессианство. Радикальным русским патриотам обидно, что они не смогли так сплотиться, а евреям это удалось, – вот те и повод для ревности.) А как-то я ужинал в отеле Regency, на выходе из которого пару лет назад арабами был застрелен министр туризма, бывший боевой генерал. Да… Все было! Хотя политический террор все-таки изобрели русские. Это наши народники придумали мочить политических оппонентов где попало и даже царя грохнули. Да чего считаться, дело прошлое. Тем более что Израилю как-то же удается сохранить благостность и легкомысленную атмосферу в Иерусалиме, что я лично ощутил на своей шкуре. Кстати, одна из версий названия – Ир Шолом, Город Мира. (Другая версия – что это от слова «наследие».)

Несмотря на всю свою воинственность, израильтяне с виду весьма мирные. Которые постарше, с животами и при лысинах, выглядят такими безобидными папиками. Трудно поверить, что это они крушили мирную соседнюю страну! Молодые, даже в форме – тоже вроде тихие, автоматы у них в руках смотрятся как скрипочки.

Они с виду чисто бойцы ССО, хлипковатые, в очочках, и курточки очень похожи на стройотрядовские по цвету и крою. Я на память заснялся с такой компанией, взяв у них на время американское ружье М-16, – так очень милая получилась картинка.

Катаясь там с резервистами, шоферами и гидами по городу, обедая с ними и болтая о том о сем, я не раз слышал вариации на тему «Горжусь, что есть такая страна, которая за двух солдат идет на войну». Мысль спорная – но противоположное настроение лучше? Нет? Это я про наше; для того и путешествуешь, чтоб со стороны глянуть на свой дом…

А вот еще история того же рода, из разряда застольных, типа мифа или тоста, как посмотреть. В 1973-м после очередной победы Голда Меир зашла в госпиталь. И там один раненый солдатик плюнул ей в лицо – из антивоенных побуждений. Некий журналист это заснял и тиснул в газетах. Так Меир ушла в отставку! Типа вот – народ недоволен, что-то в этом духе. Я как человек с советским/постсоветским опытом не могу дать правдоподобных формулировок ввиду фантастичности ситуации. Удивительный случай, странная ситуация, красивая картинка, неожиданный итог… Аналитики из числа моих израильских собутыльников это комментировали так, что исторический послевоенный плевок разделил страну пополам и разрушил единство народа и власти.

Загадка: откуда цвета израильского флага?

Отгадка: считается, что это цвета, выбранные Господом (небо и облака). Круто! Но тогда украинский флаг, где вместо облаков – солнце, еще круче.

Рассматривая вывески и объявления на иврите, я начинаю понимать, что чувствуют люди, не знающие языков. В Европе и в Новом Свете хоть по складам что-то разбираешь и считаешь себя умным. А каково нормальным людям живется? Похоже, несладко… Надо в другой раз скромней себя вести.

Что касается иврита, то его незнание иногда может стоить жизни. Очень хороша история из первых лет нового государства, когда евреи только начали съезжаться. Прибывший из Америки генерал на оклики часового, еврея из Польши, отвечал по-английски – и в соответствии с уставом после двух словесных предупреждений и выстрела в воздух был убит. По логике, место иврита в принципе мог занять идиш, на котором говорило огромное количество людей, – но решили всех поставить в равные условия и не дать преимущества никому. Для того чтоб продемонстрировать красоту, выразительность и доходчивость иврита, русскоязычные приводят в пример такую фразу: «Ибадити чек да хуй», – что означает: «Я потерял чек на отложенный платеж». А вот еще выражение: «там хуй» – «столовка для нищих».

Такое наблюдение: иврит, в котором полно шипящих, хрипящих и цыкающих, звучит ближе к фразе «Хрен ли ты шалишь, хлопец?».

«Ведь там на четверть бывший наш народ», – по подсчетам нашего Высоцкого, наполовину, между прочим, еврея, который в 70-е чуть не собрался в эмиграцию. Он остался, а те, кто уехал, действительно делают страну какой-то чуть ли не родной даже для нас, гоев. Вот включил я в отеле ТВ и, шаря по каналам, наткнулся на некий или некое RTVi. А там – давно забытая картинка: коммунист Доренко на экране! Обличает модного олигарха, фамильярно называя его Ромой и рассуждая, откуда у того деньги. Как странно видеть то, что привык только слушать! Экзотика.

В отеле я встретил, совершенно случайно, одного человека, который в Израиле скрывается от русского правосудия. Обойдемся тут без подробностей, без намеков на обстоятельства, без фамилий причастных олигархов – у него и так проблем хватает.

Мы с ним там, в Москве, при редких встречах обменивались кивками, а тут человек кинулся ко мне с горячими приветствиями, со счастливым лицом и долго повторял: как я рад тебя видеть!

Это напомнило мне встречу в Китае с русским ларечником Андреем Ивановым, который приходил к нам в гостиницу и просил не выкидывать старые русские газеты, которые мы читали в дороге, – он их собирал и берег, чтоб читать по праздникам.

И тут похожая история. Израильский беженец порывался платить за все, он тасовал кредитные карточки как колоду, крутил вольт, деньги не вопрос, а после провожал меня на самолет, глубоко вздыхая:

– Подумать только! Через пять часов ты будешь в Москве… Как я тебе завидую!

А мы не ценим своего счастья: нам Москва – будничный город…

Если говорить о святых местах, то их было б логично посещать как в старину: морем из Одессы, высадка в Яффе и оттуда, как положено, пешком до Святого города. Идти всего два дня, с одной ночевкой в пути. Надо полагать, после такого путники входили в Иерусалим с сильным и глубоким чувством, какое сегодня поди еще добудь… А если самолетом и после на такси, быстро и с комфортом, то куда меньше шансов проникнуться. Мне вот не каждый раз удается. От чего зависит? Помню, в первый раз, сразу после отмены Советской власти, меня в Иерусалиме пробрало по полной программе. Запомнилось, в общем. Причина, может, как раз в том, что путь был не простой. Регулярных рейсов на Израиль тогда не было, добирались дешевым чартером, который летал только из Минвод, где надо было еще дожидаться оказии. Теми рейсами народ отчаливал на ПМЖ на историческую родину. Были проблемы с арабскими государствами – тем не нравилось, что среди пассажиров полно евреев призывного возраста. Слабонервные опасались, что такие самолеты каким-нибудь беспредельным палестинцам захочется сбить… В общем, то путешествие было больше похоже на экспедицию, чем на легкий развлекательный теперешний тур. И наверное, в этом все дело. Может, однажды бросить все и пройти путем паломников древности? Пароход не проблема, два дня пешком – тоже реально… Правда, в конце пути может огорчить мысль о том, что прежде русские паломники располагались в Иерусалиме на русском же подворье, это был целый городской район.

Хрущев – об этом израильтяне рассказывают со смешанными чувствами – объявил, что советским людям в стране сионистов ничего не нужно, и поменял всю недвижимость на пару пароходов с апельсинами, на которые наши приклеивали прекрасно знакомый советским людям лейбл со словом Maroc – вот откуда расхожая фраза про апельсины из Марокко. В итоге русское подворье все отошло муниципалитету Иерусалима. РПЦ удержала за собой только Свято-Троицкий собор и церковь Св. Екатерины. Теперь наши власти пытаются отыграть все обратно, но это больше похоже на историю с Крымом, автором которой является все тот же Никита Сергеевич.

С особым чувством идешь по бывшей русской земле… Да и вообще по старому городу, по древним каменным плитам, выщербленным нарочно еще крестоносцами, чтоб не скользили копыта боевых коней. Старинные камни, косые арки, сувенирные лавки с кипарисовыми крестами… Молодые монахи-католики, блондины со светлыми счастливыми глазами; копты, будто прокопченные, с маслеными глазами; старые греки с изможденными лицами, какие нам знакомы по старым потемневшим иконам… Молодые солдатики и солдатки в форме, наивные и беспечные и с умными глазами. Это вам не русские замученные бойцы срочной службы, которые сшибают мелочь на московских улицах. Увы.

Может, это некстати, но уж скажу: цена квадратного метра недвижимости в старом городе перевалила за 12 тысяч долларов. Речь, как вы понимаете, о вторичном рынке.

– Ну что, хочешь на пейсатых посмотреть? – спросил меня как-то русскоязычный гид-израильтянин.

– Само собой. А ты их не очень любишь, как я понял.

– А за что ж мне их любить? Не работают, а живут на мои деньги… Им все пособия платят, а из каких, спрашивается? Это я вкалываю и налоги плачу!

Я как человек, который ортодоксов не финансирует, отношусь к ним спокойно. И потому с удовольствием поехал в квартал под названием Дюла, где живут иудеи-экстремалы.

Мы вышли из машины и пошли пешком по узким улицам, застроенным двухэтажными домиками. Все как в гетто европейских городов; люди воссоздали среду, в которой жили их предки. Да, новодел, но не московский, посерьезней, идея тут покруче…

Шофер комментировал, чаще злорадно, – но гордость за еврейскую историю у него таки прорывалась:

– Вот эти, которые в полосатых сюртуках, – особые хасиды, сатмарские, из венгерского города Сатмар. Они знамениты тем, что писали письма Саддаму Хусейну, просили захватить Израиль, по возможности бескровно. Поскольку евреям, по их понятиям, нельзя строить свое государство прежде, чем придет мессия! Разговаривают они на идише, поскольку на иврите, пока не пришел мессия, можно только молиться. А шапки у них знаешь отчего? Оттого что над тобой Бог! А если ветер случайно снесет шляпу, на голове на всякий случай кипа. В черном все – это траур по снесенному храму. Как построят третий храм, так все в белое оденутся. В армии они не обязаны служить, но некоторые идут добровольцами; так воюют фанатично.

Кстати, насчет фанатизма; Андрей Бильжо мне рассказывал, что его израильским коллегам-психиатрам известен так называемый иерусалимский синдром: люди переодеваются во все белое, заговариваются и на полном серьезе начинают думать, что живут во времена Христа… Такие больные не редкость в тамошних клиниках.

Кто в Иерусалиме не впервые, тому хочется отклониться от натоптанных паломнических и туристских маршрутов. Но куда? Кулинар Сергей Цигаль повез меня в Иудейские горы, от города меньше часа езды. И там в стороне от трассы, еще минут 20 по каменистой грунтовке, у поселка Сатаф, стоит одинокая ферма, живописная, ветхая, под старину. Хозяин, Шай Зельтцер, неторопливый, далекий от суеты, с мудрыми глазами и серьезной седой бородой, и ко всему еще в белой рубахе и таких же штанах, – впечатляет. Внешность патриарха, да и образ жизни тоже: козы, горы, камни, сыр, вино, жизнь на природе. Игра в продолжение традиций. Все как было тыщи лет назад. С небольшими поправками на современность – в каменный подвал, где зреют сыры, подается ледяной воздух из кондиционера.

По пятницам и субботам на ферме не протолкнуться: это у Шая приемные дни; люди приезжают закусить, выпить – и набрать сыров с собой. Сыры, уверяет хозяин, у него не простые, а лекарственные, от всех проблем: чтоб похудеть, скинуть сахар, поднять потенцию и так далее.

В самом же городе полно заведений общепита попроще, не таких экстремальных. Да хоть в районе площади Kikar Sion, это где банк «Хапоалим». Над ней вечерами стоит дым от подозрительных самокруток… С площади надо идти направо на ул. Yoel Moshe Salomon, весьма тусовочную. В моде там сейчас и улица Ben Yehuda, где полно всякого общепита. Хотел было я посетить паб Putin, что на улице Helena Hamalka, но он был закрыт, без объяснения причин. На двери была вывеска с убедительным текстом: «Не ломайте дверь! Если вам не открыли сразу, то не откроют вообще». Что касается еды, то она там почти вся усредненная ближневосточная, построенная на хумусах и кебабах. Любителей форшмака и фаршированной рыбы ждет разочарование: это все подается, говорят, только в одном заведении в Тель-Авиве…

Но уж это в другой раз: два города для одного уик-энда – это все-таки слишком.

Когда летишь с нашего скудного севера на юг, то ближе к вечеру над горизонтом, где кончаются грязно-черные, почти сплошные облака, в правых окнах самолета появляются яркие краски. Где только что пропало солнце – там морковно-красная широкая полоса. Дальше, выше – оранжевая, после желтая, потом грязно-салатовая, эти три, они одинаково тонкие. А над ними – широкая голубая светящаяся полоса; за ней обильное синее, с переходом в фиолетовый космос, и уже во тьме, где навеки ужасно сгинули Белка и Стрелка, одинокая серебряная звезда. Насчет звезды не знаю, скорей всего это планета Венера, а вот краски над горизонтом образовали буквально радугу. Сколько летал, сколько смотрел в окно, а чтоб небесные краски складывались в радугу – такого не замечал. Может, потому что обычно не до лирики, летишь ведь и думаешь про дела, которые тебя выпихнули в дальние края. Или про грядущий отдых, где красот столько насмотришься… Или, на худой конец, жестко пьянствуешь с попутчиками, что чаще куда ближе к истине.

Но тут был особый случай: мы летели не просто так – но в экспедицию (не путать с рестораном с таким названием в Певческом переулке), в настоящий поход, на грани паломничества. Нас ждали особо обученные проводники и верблюды, навьюченные питьевой водой и провиантом, и неделя хода по настоящей пустыне.

Зачем?

Да! Мы отправились в пустыню – зачем? (Этот вопрос, кстати, довольно часто я встречаю в виде надписи на стене. Ну не то чтобы «мене текел фарес», это реальные граффити, в разных начертаниях, год за годом, в переулках между Солянкой и Покровкой, куда – вот ведь счастье – не вошли еще дружественные мэру инвесторы и не посносили к едрене фене куски старой Москвы, чтоб вместо древних кварталов устроить пафосный гомосексуальный гламур, – так выдирают свои ноские еще зубы, чтоб устроить голливудскую мертвую металлокерамику.)

Нам не раз задавали этот вопрос – и до, и после. Вопрос на самом деле хороший: зачем тратить неделю своей жизни на то, чтоб терпеть добровольно лишения, мучиться от жары, от нехватки воды и скучать по комфорту? Сколько денег надо заплатить человеку, чтоб он согласился участвовать в reality show, где за образец взят Спартак Мишулин, закопанный по самый подбородок в песок, а ему красноармеец Сухов засовывает в рот носик чайника, предварительно с размаху воткнув в песок саперную лопатку, которой, кстати говоря, мог бы и по другому чайнику рубануть легко? При том что Сухов, между прочим, очень голубоглазый такой коренной (не там в Азии, но в центральной России) житель и легко мог оказаться членом ДПНИ, который не любит «черных».

Одним словом, вопрос «зачем?» непростой. Про пустыню не расскажешь так просто, как это можно сделать в случае с Куршевелем, Лазуркой или там шопингом в Милане. Выгодные знакомства, карьерные встречи, модные удовольствия, гурманские радости, веселый шопинг – конечно, такого не найдешь среди куч песка и камней.

Кое-что я про пустыню знал заранее. Во-первых, там, ну, в одной из пустынь, снят культовый фильм про Сухова. Во-вторых, по ней ходил со своим народом Моисей. Воля ваша, но чисто по-человечески мне как-то трудно от тех древних евреев протянуть прямую к теперешним православным, которые стоят вокруг Путина на Пасху в центре Москвы. Ну вот есть теория, что человек произошел от обезьяны, но даже в те времена, когда эту теорию надо было считать единственно верной, я все равно в обезьяне видел экзотическое забавное существо и в упор не рассматривал ее как свою прапрапра – сколько там этих пра? – бабушку и никаких почестей ей оказать не мог.

Но смысл в этом походе я видел задолго до того, как туда прибыл. Мне было ясно до начала похода, что пустыня – это природа в чистом виде. Она такая же, какой была в начале времен. (И какой может еще, не к ночи будь сказано, стать после какого-нибудь жестокого катаклизма.) Там ничто не отвлекает от общения с природой – как, допустим, на богатом морском берегу, где громоздятся соблазны. Чистейший воздух, тишина, покой и никаких отвлекающих факторов. К тому ж нам обещали аутентичную бедуинскую кухню из ровно таких же простых продуктов, какие были в ходу в самые древние времена.

Конечно, про пустыню, про походы по ней я слышал много хорошего от знакомых, которые бывали в таких местах и пересекали их на джипах. Но что такое джип против настоящего верблюда! От джипа остается один шаг до самолета, с которого я уже немало видел пустынь… На это много ума не надо.

В пустыню мы попали не сразу, не с бухты-барахты, а через фильтр-отстойник. Сперва мы приехали на пустынную базу, с которой уходят в путь верблюжьи караваны. Это под Иерусалимом, на холме. Представьте себе большой навес, скорей даже шатер, с деревянными опорами, устланный коврами и циновками. Это как бы такой оазис, какие и раньше существовали в пустынях и где путешественники размещались с максимально возможным комфортом. Вполне возможно, что у древних кочевников даже была в каких-то оазисах проточная вода – как у нас. Лежа на коврах, мы выпивали, закусывали и слушали рассказы хозяев этого весьма прибыльного бизнеса про их дела и про окружающие красоты.

Хозяин этой турфирмы – рыжий, при дредах, продвинутый бородач по имени Йонатан. Он тут, под холмом, и живет: так внизу кибуц, а в нем школа, куда ходят его дети. Когда-то кибуцы были коммунами, с уравниловкой и прочей ерундой, ростки типа социализма. Но после стало ясно, что затея пустая – евреи, они вообще люди практичные – и эксперимент был прекращен. Теперь у кибуцников (красивый, кстати, термин) жизнь как у всех, без уравниловки и прочей придури.

Второго туроператора, с которым мы потом шли по пустыне, звали Хошайо – это в иврите зарезервировано для имени Исайя. Оба подчеркивают свою продвинутость и богемность, спокойны, как бы аполитичны и даже, кажется, слегка мудры.

За ужином хозяева нам рассказывали про бедуинский этикет.

Ну вот стоит в пустыне палатка. Входом она, кстати, всегда повернута на восток, чтоб восходящее солнце светило путешественнику в глаза и будило его так. Путник, подойдя к ней, должен кашлянуть – стучать-то не по чему. Услышав кашель, бедуинка тотчас же уходит на женскую половину. Хозяин же впускает гостя. Причем молча. И начинает готовить кофе: сперва жарит зерна, после толчет их в ступке, далее ставит на огонь. Кофе, если кто не помнит, родом из здешних мест – из Саудовской Аравии. Далее хозяин предлагает кофе гостю, тот сколько-то раз отказывается – так надо, а после пьет. Только на третьей чашке гостю можно задать гостю вопрос: кстати, откуда ты?

Кто б этот путник ни был, он имеет право три дня жить в гостях на всем готовом. Даже если это враг. Правила на этот счет жесткие – это оттого, что иначе в пустыне с ее скудными возможностями и не выжить.

«Кипа – это бейсболка, которой сделали сильное обрезание», – записал я в путевой блокнот свое наблюдение и вышел из шатра в ночь. Посмотреть на пустыню. Пейзаж странный, как бы совершенно лунный, – такого я не видывал. Чистая Луна! То есть яркий низкий контрастный свет прожектора освещает обращенную к тебе сторону камней, выхватывает их из черноты, а внизу – песок, необычайно мелкий, потому что он из ракушек, тут же было море. А потом, чего только не видали эти края, прежде чем высохнуть окончательно! Я вернулся в шатер и записал по похожему поводу: «Каждая девушка с персиками превращается в бабушку с курагой». То ли это анекдот, то ли чья-то шутка – поди знай… не помню, откуда у меня это взялось. Думаю, большинство обвинений в плагиате не стоят выеденного яйца. Откуда-то человеку приходит мысль, и все. Акцизной марки на ней нету. Не прилепишь ее ко всему…

Верблюды

Утром мы опохмеляемся и выходим из шатра на урок иностранного языка. В программе у нас верблюжий. Вообще, чтоб уверенно объясняться с этими животными, достаточно одного слова «Кххххх». Оно означает – в зависимости от контекста – «стой» или «ложись».

– Хей, хейя, ррра! – орут на верблюда, когда он не хочет идти, – а такое бывает, особенно если ему надо тащиться в гору с тяжелым грузом…

В принципе можно было бы расширить свой словарный запас еще какими-то терминами, и я какие-то знал, учил, но забыл – потому что смысла в них нет. Лишние слова, если такие заводятся в языке, очень быстро умирают – это закон природы, как учит наука лингвистика. Потому что все равно, хоть со словами, хоть молча, верблюда приходится вести за собой в поводу. А если он не хочет идти, не хочет понимать, когда на него орут, так надо его хлестнуть поводом или просто обрывком веревки. Как говорится, слов не надо! Где можно власть употребить.

После нас учат залезать на верблюда и слезать с него. Садиться надо, когда он лежит. Сев, крепко ухватиться за луку седла и сильно откинуться назад – верблюд встает сперва на задние ноги, что дает сильный крен на передние, так что можно серьезно навернуться… Ну а когда встал, то вперед. При езде чувствуешь, как размашисто ходят плечевые суставы животного, и ты перекатываешься из стороны в сторону. Надо сказать, лошадь идет куда ровней.

Очень важна такая вещь: нельзя надевать повод на руку. Иначе верблюд, падая в пропасть, увлечет за собой и погонщика. Повод так надо держать, чтоб можно было легко его выпустить в любой момент.

Однако пора вам представить этих наших животных. Одного зовут Шариф, другого Джафар – привычные русскому уху имена, они на слуху, слыша их, чувствуешь себя как дома, в Москве. Москва, она же крупный торговый центр, с масштабным строительством, а это силами Петь и Вась не поднять. В этом смысле Киев смотрится очень бледно, как-то тревожно становится оттого, что все прохожие – белые; у них же там нет своего Кавказа и смуглым красавцам взяться неоткуда. Киев не стал еще мировой столицей, в него в отличие от Парижа или Лондона не устремились еще толпы инициативных карьеристов из Африки, Азии и прочего «третьего мира» (чуть, пардон, не написал – Третьего Рима). Третьего верблюда зовут экзотично: Ярек. Имя четвертого – Шуги, но он был среди нас больше известен под кличкой Ганнибал Лектер: за железный решетчатый намордник, который приходилось носить этому просто зверю. Говорят, он серьезно кусал беспечных путешественников. И это при том, что наши верблюды все кастрированные – для спокойствия! Правда, с нами Шуги был просто шелковый. Не то что не кусался, он даже не плюнул ни разу в нашу сторону – чего мы, насмотревшись «Джентльменов удачи», всерьез поначалу опасались. Вообще мне кажется, вот так наплевательски к людям верблюды относятся только в чужих странах типа России, а там они ведут себя прилично. То, что для нас экзотика, – в израильской пустыне простая рабочая скотина, которая запросто может получить по морде. И потом, глупо верблюду плеваться посреди пустыни, где с водой и так проблемы… Они ее там берегут.

Самое драматическое происшествие с участием верблюда было такое. Джафар, идя по склону довольно крутой горы, оступился – и полетел кубарем вниз. Гон прокатился один полный оборот и приземлился, встал на колени. Он орал трубным голосом, потом замолчал и встал на ноги. Наш проводник Хошайо спустился к нему и поднял верблюда обратно на тропу. Как выяснилось, Джафар ободрал до крови все лапы и сильно сбил левое заднее колено – так что кусок кожи отодрался и болтался при ходьбе. В глазах у раненого зверя реально стояли глубокие густые слезы. Зрелище душераздирающее, при том что у верблюда и так-то глаза намного печальней даже еврейских. Верблюжьи глаза действительно часто бывают очень человеческими. Иногда – такие, будто человек этот выходит из запоя, пытается выйти. Или, может, он спился, но еще помнит старую жизнь, когда еще не был пропит ум, когда еще не «осыпает мозги алкоголь». Я не раз видел такие глаза у старых алкоголиков… Ну и страх в этих глазах, конечно.

Верблюд вообще издает очень живописные звуки. Иногда он как будто полощет горло, это он вроде торопит: пора идти. Еще он рычит как лев – когда жалуется на жизнь. А бывает, стонет еще, с интонациями плача. Иногда он подает голос, какой бывает у полуспящей собаки…

Полдня Джафар был сам не свой, в глубоком расстройстве, был на измене, шугался, боялся всего и время от времени стонал как раненый зверь. Только к вечеру он более или менее пришел в себя – в состояние обычной верблюжьей невозмутимости. Его такого ничем не проймешь, он идет себе целый день не спеша и тащит на спине 350 кило груза – а иные, бывает, что и 500.

Верблюд, само собой, имеет важное всемирно-историческое значение. Без него по пустыне путешествовать в старые времена было просто невозможно: на чем тащить воду и еду? Не на чем. Кроме всего прочего, это еще, как вы понимаете, и молоко, и мясо, и замечательная шерсть. И моча! Ею бедуинки смачивают – сейчас, может, не все, а в древности это было сплошь и рядом – волосы. После высыхания образовывалась прическа, которая прекрасно сохраняла волосы даже в немытом – а где ж там мыться – состоянии.

Верблюды сделали возможным культурный и всякий прочий обмен между древними цивилизациями. Без таких коммуникаций старинные очаги культуры варились бы каждый в своем соку и развитие остановилось бы.

Мы вот ходили как раз в тех местах, где пролегали караванные пути. Набайтицы – столицей их царства была высеченная в камне Петра, что в теперешней Иордании, – из Акабы везли в Иерусалим, а далее в порт Яффу пряности. Этот был тем чем позже стал Суэцкий канал. Один караван, в котором шло до 7 тысяч верблюдов, вполне заменял собой корабль. Заслуги верблюдов жители пустынь признали и увековечили: в иврите есть буква «гимел», по начертанию очень похожая на верблюда.

В итоге получилось как-то так, что и мне верблюд теперь не чужой. Меня даже под конец путешествия перестали отвращать блохи и какие-то здоровенные клопы или кто они там, какие-то гигантские верблюжьи мандавошки, которые, будь они неладны, ползали по нашим животным и которых домой мы вроде не привезли.

Вода

Первым делом в пустыне думаешь про красоту. Но самая главная мысль – все-таки о воде. Страшно думать, что вот в жаркой пустыне окажешься без воды. Жесткая пытка! А с водой там как-то совсем… В год выпадает 25 миллиметров осадков. А сколько испаряется? То есть сколько могло б испариться, если б было чему? Есть такой расчет. Если поставить в пустыне бочку глубиной 4,5 метра, то она вся как раз испарится без какого бы то ни было остатка.

Меж тем дожди в пустыне идут регулярно: каждые два-три года непременно бывает дождь! В их ожидании в специально для этого отведенных местах в землю закапывают пшеничные зерна; как дождь – так они всходят. Эти озимые – или как уж их назвать – посевы огораживаются рядами каменьев, те хоть сколько-то воды задержат, чтоб не ушла сразу вся. А не испортятся семена за три года ожидания? Это вопрос жителя сырых прохладных мест, где запасы так и норовят сгнить. А что с семенами сделается, когда кругом тепло и сухо? Очень сухо! Куда там вашему тампаксу…

В общем, воды там на редкость мало. И расходуется она экономно до жлобства. Растения тут живут так скромно, что кажутся полумертвыми. От воды надолго остаются следы: тут и там можно увидеть русла высохших речек и ручьев и по берегам полувысохшие кусты – это память о дождях. Куст на первый взгляд совсем сухой, почти весь – только сантиметровый его отрезок зеленеет. Но в дождь этот куст зазеленеет весь! И будет жить в полный рост. Пока не уйдет вода. Но она же вернется! Через пару-тройку лет точно… В пустыне надо уметь ждать.

Из той же самой экономии наш проводник мыл посуду после обеда не водой, но песком. И ничего, неплохо получалось.

В пустыне иначе, чем в Москве, воспринимается каббала, в которой пустыня – символ человека, а вода – символ Бога. Каббалисты учат, что человек должен строить резервуар для воды. Лучше всего это удается, считается, пророкам…

В свете вышесказанного вполне святотатственным может казаться наш ежевечерний ритуал. Подходя вечером к месту ночлега, мы бросали вещи и шли к паре кабинок, наскоро собранных специально обученным человеком. Туда подводились шланги от тысячелитровой цистерны с водой. Трудно придумать большую роскошь, чем такой душ после дневного перехода по жаркой безводной пустыне… Впрочем, некоторые предпочитали сперва принять литр ледяного «Хайнекена».

В общем, быт у нас был выстроен в точности как у кочевников древности.

Разное

И так вот идешь с утра по пустыне, которая чаще каменистая, гористая, то есть вверх – вниз, вверх – вниз… Бывали и весьма крутые подъемы и спуски. И не раз мы шли по краю пропасти, в которую страшно глянуть. А по сторонам – красоты! Пустыня принимает разные виды. Она то пляж, то песчаный карьер, то лунный пейзаж, то дно потухшего вулкана, то декорации от старого кино «Золото Маккены». По поводу последнего сравнения: люди, которые побывали в американских пустынях, говорят, что израильские куда как круче. Цвета пустыни – бледно-желтый, грязно-розовый до сиреневого, бледно-серый, прибито-желтый, палевый, – все ближневосточные цвета, других там, кажется, и нету… Не березки, конечно – но на это все можно смотреть бесконечно…

И так до полудня. А там привал. Проводник так рассчитывал путь, чтоб устроиться в тени, в расщелине какой или даже в пещере. Пока усталые путники лежат на циновках, употребляя живительную влагу, проводник со своей ассистенткой Яэль, которая для повышения квалификации иногда странствует с настоящими бедуинами, готовит закуски. Апельсины, яблоки, орехи, финики. Плюс куски окаменевшего какого-то белого сыра, который растирается и поливается оливковым маслом. Туда макаешь лепешку, и получается очень неплохо. Откуда лепешка? А ее тут же выпекают на углях. Или на железяке, с виду чисто спутниковая антенна. Если на углях, то обгорелую лепешку надо отрясти специальной метелкой.

За обедом Хошайо рассказывает нам какие-то бедуинские сказки или библейские истории в вольном изложении. Что-нибудь вроде:

– Гидон имел 70 сыновей. Один из них, Ави Мелех, пришел в Наблус и стал там царем. После этого он убил всех своих братьев, во избежание конкуренции. Но самый младший брат чудом выжил…

Ну хоть так, и то хорошо.

Или:

– Недалеко от этих мест стояли города Содом и Гоморра. Лот сбежал в эти горы с семьей, ему было дано спастись – как единственному праведнику.

И думаешь: видно, веселые это были городки – если у них сходил за праведника человек, который напивался до бесчувствия и устраивал групповуху с личными дочками…

После – чай с костра и часовой легкий сон в тени. А там и снова в путь, до вечера. Там омовение, ужин, напитки… Палатку мы редко раскидывали, в основном укладывались под открытым небом. Звезды очень картинно и резко видны сквозь чистейший воздух. Я, глядя на них, часто вспоминал московского небо. Оно тоже бывает чистым, относительно чистым – воскресным утром, когда город проветрился после дачного потока машин, они только к вечеру возвращаются. И сразу московские виды становятся привычными, они приобретают туманный смоговый оттенок, мутноватый как мыльный раствор из стиральной машины, как вода в венецианских каналах, с тяжелым нечистым свинцовым блеском. Про свинец – это, кажется, довольно точно; как раз свинец и идет из автовыхлопа.

Итого

Теперь в моей жизни есть уникальный experiens… Я шел по пустыне, погоняя верблюдов, я срал в диких песках, подтираясь камушками, – и это все ровно через десять дней после моего прилета из города Желтого Дьявола… Эдак раз – и из Нью-Йорка, из столицы мира, да в пустыню, в глухую провинцию нашей Вселенной. На таком жестком контрасте остро видишь, что все в нашем мире очень непросто. Или, напротив, необычайно просто? Наша многострадальная русскоязычная цивилизация, приютившаяся где-то в экзотическом промежутке между зассанными российскими подъездами и высочайшими космическими технологиями, – все у нас есть, а никто ж с этим и не спорит, – является в одном флаконе и башнями-близнецами, и Бен Ладеном, который сидит грязный, без мыла и без биде, в своей жалкой пещере…

Не надо далеко летать на реактивных самолетах, в России можно найти и пустыни, и верблюдов, и безумную роскошь ничуть не бедней нью-йоркской, и технологии не хуже американских… Вы меня полезете поправлять: зато они на Луне были! Бросьте, какая Луна, вы посмотрите на «лунные» фотографии – как там тени падают и как флаг развевается… Особенно смешно эта тема звучит после того, как американцы объявили об утере негативов, привезенных из межпланетной экспедиции. Так что все теперь знают: американцы на Луне не бывали, туда не ступала нога человека. А вот я в пустыне был… И в отличие от NASA могу предоставить доказательства – все оригиналы у меня на месте.

Так-то!

И.С.

БИБЛЕЙСКАЯ ПУСТЫНЯ

Вот написал слово «пустыня», и понятно стало – русские люди не жили в пустыне. Слово, основанное на «пусто», не может никак характеризовать то место, которое не пусто. Оно совсем даже не пусто, оно полно. Полно горами, каньонами, камнями, редкими кустиками, яркими цветами, лисами, шакалами, дикими козлами и верблюдами, птицами…

С точки зрения русского человека, место, где нет лесов, полей и рек, – пустыня. Но миллионы людей по всему миру живут в таком месте и не знают, что, по мнению некоторых, живут в пустоте. Аравия, Персия, Северная Африка, Австралия, Перу, Туркмения… Огромное количество мест на Земле, где люди научились жить в жарком, каменистом и зловещем пространстве под названием «пустыня», где есть все, кроме воды.

А самой знаменитой является, конечно, библейская пустыня, которая состоит из двух частей – Синайской в Египте и Иудейской в Израиле. Вот об этом и будет мой рассказ.

Знакомство с пустыней

Десять лет назад я впервые поехал в Израиль. Вообще путешествие по Святой земле – это отдельная песня, но здесь мы остановимся только на одном эпизоде. В рамках нашего путешествия была предусмотрена вечеринка (т. н. бедуин-парти) в пустыне под Эйлатом. Обычное дело: вашу компанию на джипах вечером отвозят в пустыню в сорока минутах езды от гостиницы. Там уже горят мангалы с сочными кебабами, стоят чашки с салатами и разными восточными заедками типа хумуса, откупориваются бутылки с неплохим местным вином, звучит восточная тягучая музыка, и вы оттягиваетесь на закате, взирая на безмолвные коричневые горы, вдыхаете жаркий аромат пустыни, а ночью любуетесь необыкновенным звездным небом.

Выпив изрядно красненького, отягченный кебабами, я пошел в ночь, в пустыню, как говорится, проветриться. Отойдя от костра метров пятьдесят, мне вдруг захотелось отойти еще дальше. Удалившись уже метров на двести, я услышал тихий шум ветра, разглядел очертания горного хребта, увидел дикое количество ярких звезд на черном небе и решил остаться здесь подольше…

Через два часа меня начали искать. Я слышал, как меня звали, я понимал, что уже надо ехать, но не мог сдвинуться с места и все смотрел и смотрел на небо. Наконец я повернулся и пошел к джипам. На этом моя первая встреча с библейской пустыней закончилась. Но я понял: я ею заболел. Я почувствовал, что уже не смогу без того, чтобы в ней не пожить, не побродить, не переночевать под этим необыкновенным небом.

Второй раз это было в Египте, на Синае. Из Шарм-Аль-Шейха мы поехали на однодневную экскурсию в монастырь Св. Екатерины. Тоже довольно банальный трип. Опять же я опускаю всю историю про монастырь, про саму святую Екатерину, про неопалимую купину, что растет во дворе монастыря, – это не предмет настоящего рассказа. Предмет – пустыня. За время поездки из окна автобуса я увидел множество оттенков коричневого (от беж до черного, через красный и фиолетовый), разнообразие хребтов, каньонов, высохших русел рек, череду каких-то маленьких оазисов, состоящих из не отбрасывающих тени деревцев и кустарников. И меня опять туда потянуло, потянуло…

Представьте: ваш автобус стоит на сером шоссе, вокруг раскаленная, залитая солнцем желтая каменистая долина в обрамлении кирпичных гор и стадо диких верблюдов, неспешно пересекающее дорогу. А в другой раз – верховой бедуин с длинной палкой в руке, весь замотанный по самые глаза в какое-то белое тряпье, прямо как на картинах Делакруа. Еще – черный орел в светло-синем мареве безоблачного неба, и неведомая сила толкает тебя – туда, вдаль, в никуда, в пустыню. Что за наваждение?

Добравшись до места и осмотрев монастырь, мы вышли за пределы окружающей его стены. Монастырь прилепился на краю небольшой долины, у подножия огромной горы, которая называется горой Моисея (2285 м). Это та самая гора Хорив, на которой Моисей получил от Бога заповеди, ставшие нашим общим для евреев, христиан и мусульман законом. Во всяком случае, предание говорит, что это она, и в это хочется верить. В конце концов, какая-то гора ведь была, так почему бы не эта?

Мы не собирались лезть на нее. Да, конечно, мы знали, что здорово встретить рассвет на вершине горы Моисея, что множество людей это делают, но у нас не было времени и мы не должны были этого делать. Однако решение пришло мгновенно – мы идем!

Осмотр личного состава привел к неутешительным выводам: почти у всех членов нашей компании обувь – простые вьетнамки или легкие сандалии, да и одеты мы в майки и шорты, то есть не для высоты больше двух тысяч метров. Но нас этим не испугаешь! Мы покупаем относительно теплые платки-«арафатки», берем в аренду у болтающихся поблизости бедуинов двух верблюдов (в придачу к ним – двух проводников) и, погрузив женщин и детей на верблюдов, купив минералки и кока-колы, взглянув еще раз на нависшую над нами вершину, начинаем наше восхождение.

Это уже кое-что. Это не из окна автобуса смотреть на пустыню. И не спьяну мочиться на ее камни теплым майским вечером. Это медленно идти за бесстрастным верблюдом, постепенно поднимаясь все выше и выше. Это не спеша разговаривать, любуясь открывающимися видами. Это вдыхать жаркий и в то же время удивительно свежий пустынный воздух. Это вспоминать библейские истории и здесь же, как говорится, по месту, примеривать их на себя. И так – несколько часов, вживаясь в атмосферу, будоража воображение, наслаждаясь аутентичностью, черпая полной ложкой саму Историю.

Вот так вот, бредя за своими верблюдами, больше трех тысяч лет назад евреи по этой гористой пустыне уходили из Египта. Из дома рабства в царство свободы. Ровно в этой долине, вот тут внизу, они, не дождавшись возвращения с горы Моисея, плясали вокруг золотого тельца. Как говорится – «творили кумира». А задолго до этого здесь же Моисей столкнулся с горящим и несгорающим кустом, откуда шел Божий глас…

Мы поднимались все выше и выше. Извилистая тропа уже петляла среди отвесных скал, и верблюды все чаще останавливались, потому что дорога становилась круче. Наконец дорога сузилась настолько, что между стоящими по ее обеим сторонам скалами верблюды уже не могли пройти. Дальше нужно было двигаться пешком. Мы уже находились на приличной высоте и, чтобы не замерзнуть, должны были шевелиться быстрее.

Наконец мы уже у самой вершины. Дальше нужно просто карабкаться почти вертикально вверх среди хаотично разбросанных скал. По натоптанным веками камням можно определить оптимальный маршрут. Если присмотреться, то иногда кажется, что это подобие ступенек с примерно одинаковым шагом и высотой. Но ты быстро понимаешь, что это такая «виртуальная» лестница, созданная только воображением.

Да-да… Led Zeppelin – Stairway to Heaven, что-то в этом роде… Долгая, повторяющаяся много раз тема, однообразная, как пустынная дорога. А потом – кода, гитарное соло, карабканье вверх, и вот – ты на вершине! Холодный ветер плотным равномерным потоком обдувает лицо, пузырит одежду, и мир на добрую сотню километров вокруг раскинулся в дрожащем мареве раскаленного воздуха, и ты видишь палевую пустыню, голубое небо, заходящее красное солнце и (может, кажется?) – темно-синюю полоску Красного моря. Моря, поглотившего войско фараона…

И в третий раз «introduction to desert» было снова в Израиле, в прошлом году, осенью. Подъем на Масаду. Недалеко от Мертвого моря, в самой безжизненной части иудейской пустыни царь Ирод построил крепость на вершине горы. Потом, через много лет, римские легионы вели ее долгую осаду, пытаясь покорить кучку евреев-зелотов. С тех пор история Масады (именно так называлась эта крепость) – это трагическая и кровавая эпопея стойкости, фанатизма и невероятной изобретательности евреев.

Обычно экскурсанты поднимаются на Масаду по канатной дороге, переброшенной с соседнего холма, куда можно заехать на автомобиле. Но есть и пешеходный маршрут. Им мы и воспользовались. Снова повторились ощущения подъема на гору среди раскаленных камней пустыни. С той только разницей, что внизу остались Мертвое море и широкая долина, отделяющая иудейские горы от иорданского гранитного хребта. И опять неведомая сила толкала меня в пустыню. Стать, хотя бы на время, странником, дервишем, погонщиком караванов. Бродить по едва заметным верблюжьим тропам, вдыхать этот раскаленный, чистый и свежий воздух, изнывать от жары, радоваться встрече с водой, ночным небом, костром и жаренной на нем бараниной… Ну и, конечно, самое главное – проветрить мозги, разложить все по полочкам, осмотреться, понять, что к чему в этой жизни, принять какие-то важные решения не на бегу, а все взвесив, обдумав.

Решено! Начинаю подготовку к походу по пустыне. Никаких джипов. Только пешком. Максимум – верблюды, как вьючные животные, чтобы нести поклажу: воду, пищу, палатки.

Начало

К весне все было готово. Мой приятель из Израиля нашел верблюдов и проводников, они разработали маршрут, и можно было выступать. Прилетев в конце марта в Иерусалим, мы сходили в старый город, посетили ночную службу в храме Гроба Господня и, помолившись, были готовы на следующий день выехать к месту, откуда начнем наше путешествие.

Утром за нами приехала машина, мы выписались из знаменитого отеля King David и поехали в сторону Мертвого моря, туда, где начинается иудейская пустыня. Та самая пустыня, где после гибели Содома и Гоморры жил со своими дочерьми праведный Лот, где братья продали египетским купцам Иосифа Прекрасного, где бродили евреи во главе с Моисеем, где, питаясь акридами, проповедовал Иоанн Креститель, где в раздумьях провел многие дни Иисус…

Через пару часов мы оказались в глубине пустыни, на вершине небольшого холма, с которого открывался чудесный вид на безымянную долину. Внизу были видны только несколько зеленых квадратиков полей рядом с небольшим кибуцем – и все. Дальше начиналась одна пустыня, без людей, без дорог, без электричества.

Поужинав у костра и разместившись в каких-то хижинах, в которых, впрочем, были унитазы и холодный душ, мы улеглись. Ночью я спал как младенец. Без снов, без неожиданных просыпаний, без каких-либо трепетных думок о грядущем походе. Утро было феерическим: красное солнце вставало из-за плоского хребта, освещая бежевую пустыню ярким желтым светом, быстро нагревающийся воздух легким ветерком обдувал лицо, в наступающей жаре разносились запах и треск костра…

Мы наскоро позавтракали испеченными тут же постными пшеничными лепешками с хумусом, запили их чаем, заели финиками и, быстро собравшись, отправились к верблюдам.

Верблюды

Теперь, после путешествия, к верблюду я отношусь очень хорошо. Может быть, даже лучше, чем к какому-либо другому животному вообще. Во-первых, верблюд очень умный. Во-вторых, снисходительный. Далее, он очень сильный и трудолюбивый. И наконец, он очень терпеливый. Представьте себе человека, наделенного такими чертами, и вы сразу же согласитесь с тем, что такой человек – это идеальный партнер для трудного путешествия.

За семь дней путешествия я не переставал восхищаться этими животными. Проводники рассказывали нам всякие еврейско-арабские народные байки про верблюдов, но даже и простое рассматривание его давало много пищи для размышлений. Начнем с того, что верблюд – это не лошадь и не антилопа. Это вообще не копытное животное! У него мягкие лапы с большими толстыми когтями. На этих лапах он и ходит по раскаленным камням, мягко и неслышно ступая и тщательно выбирая место, куда поставить ногу.

У него очень выразительные глаза. Длинные ресницы, полуприкрытые веками огромные карие зрачки и насмешливый, жующий рот. Его семитские черты напомнили мне хитреца Ясира Арафата. Его странноватая грация, сложная технология посадки и подъема, удивительная способность много дней обходиться без воды – все это уже через несколько часов похода вызвало во мне большую симпатию.

Однажды, буквально на второй день путешествия, тяжело навьюченный верблюд оступился на горной тропе и скатился вниз по склону. Как в замедленном кино, он переворачивался через свою горбатую спину, длинные конечности неуклюже торчали вверх, и он, обернувшись вокруг своей оси два раза, еле встал на ноги. Несчастный сильно ободрался, и в глубоких ссадинах выступила кровь. Верблюд, громко всхлипывая, плакал, из красивых глаз текли слезы. Он стоял такой несчастный, тяжелая поклажа больно давила его натруженную спину, и в этот момент я неожиданно подумал о свободе. О свободе в ее не испорченном людскими софизмами и демагогией смысле. Сейчас я попытаюсь воспроизвести эту мысль.

Когда я еще ездил по Синаю, то неоднократно встречал небольшие стада диких верблюдов. Крупные голенастые животные спокойно шли, как бы не замечая нас. Скудная пища, дефицит воды, тяжелые маршруты по пересеченной местности, жара, болезни, хищники (в пустыне водятся лисы, которые здесь охотятся стаями, и леопарды) – вот плата дикого верблюда за свою свободу.

С другой стороны, домашний верблюд знает, что с ним ничего серьезного случиться не может. В нужный момент он получит пищу и воду, в случае опасности его хозяин возьмет в руки карабин и отгонит врагов, а если он заболеет, то его будет лечить опытный ветеринар. Но чем же он платит за свою безопасность и комфорт? А платит он странной вещью, которая даже не сразу заметна: полной бессмысленностью своей жизни.

Для начала его еще в раннем возрасте кастрируют. Потом на нем люди постоянно ездят и возят свои глупые и ненужные вещи. И самое главное – его заставляют забираться высоко в горы, по отвесным скалам, с постоянным риском свалиться в пропасть. Что интересно, все это абсолютно лишено какого-либо смысла. Это раньше люди ходили караванами и верблюд был полезным и важным животным. Верблюд единственный в состоянии пересекать большие пустыни, он являлся тем самым дальнобойным грузовиком, который и обеспечил возможность межцивилизационного общения, поскольку эти самые цивилизации были разделены как раз пустынями.

Но сейчас на верблюдах путешествуют только такие пресыщенные бездельники, как я. Содержания в этих прогулках, кроме удовлетворения праздного любопытства и идиотской прихоти, нет никакого. Особенно для верблюда. И вот он, как солдат, рискующий своей жизнью ради бессмысленной амбиции военачальника, должен тратить драгоценные годы своей жизни, стирать ноги и спину, рисковать собой, вместо того чтобы с любимой верблюдихой родить и воспитывать маленького верблюжонка среди прекрасной пустыни…

Наши мудрые руководители постоянно говорят нам, что существует два вида прав человека – экономические и гуманитарные. Так называемые две корзины. К первым относятся право на труд, жилье, право на охрану здоровья и прочие социальные блага. А ко вторым – свобода слова, демонстраций, передвижений, право на судебную защиту и другие глупости, свойственные свободному человеку.

Мы, как домашние верблюды, давно уже решили, что нам важнее экономические права. Что вольно бегать по огромной пустыне, самому лишь неся за себя ответственность, – это дикость и глупая прихоть. Мы за набитый желудок готовы платить покорностью вождям и кастрацией своего мозга. Ну так и что же мы рыдаем? Вот стоим мы ободранные, с сочащимися кровью ранами, на спине у нас мешки с бритвенными принадлежностями и рейтузами этих странных обезьян, но зато нас вечером ждут пища и вода, а самки нам без надобности…

Знамение

Неделю бродить в библейской пустыне и не получить никакого знамения – это верх несправедливости. Я каждый раз искал каких-либо необычностей и пытался их толковать, но все казалось мне тривиальным, а мои трактовки – притянутыми за уши. И вот во время последней ночевки случилось следующее.

Во-первых, пошел дождь, что в пустыне бывает крайне редко. Настолько редко, что даже не каждый год. Теплый дождик моросил мелкими каплями, которые тут же высыхали на горячих камнях. Мне казалось, что я слышу, как колючие кустики и деревца буквально всасывают долгожданную влагу. Мокрые смешные верблюды жмурились от удовольствия, подставляя свои морды под падающие дождинки. Серое, пасмурное небо преобразило пустыню. Она как бы уменьшилась в размерах, стала темнее, выявилась фактура камней. Воздух стал гулким, и все приобрело вид театральной декорации. Впечатление усиливалось полным безветрием. И, как результат дождя, почти тут же расцвели тысячи маленьких ярких цветов.

Во-вторых, мы были свидетелями погони двух лис за горным бараном. Это было потрясающее зрелище: по отвесной скале, перескакивая с одного выступа на другой, с бешеной скоростью прыгал красивый, стройный, мускулистый баран с великолепными рогами, а за ним не отставая неслись две громко гавкающих лисы. Вдруг баран резко остановился и повернулся к своим преследователям. Они тоже остановились и, примостившись на соседних выступах, начали его облаивать. До барана им оставалось не более двух метров – всего один прыжок. Но они понимали и рискованность этой затеи: одно неверное движение – баран поймает тебя на рога, и ты будешь сброшен в пропасть. Наконец одна лиса не выдержала и прыгнула. Прыгнула она неудачно. Баран успел среагировать, и вот уже лисица, цепляя острые камни, летит вниз по отвесному склону. Вторая, погавкав для виду еще несколько секунд, несолоно хлебавши удаляется восвояси. Баран гордо и медленно поднимается в гору, и еще долго мы видим его величественный силуэт. Мы были убеждены, что упавшая лиса разбилась, но, подойдя ближе к месту ее падения, увидели, что она уже встала и, прихрамывая, пошла прочь.

В-третьих, у нас сломался посох. С этим посохом была такая история. Один из нас купил его в Иерусалиме, в Старом городе на барахолке. Это был массивный дрын, украшенный каким-то примитивным узором. Посох был тяжел, но удивительно удобен для того, чтобы, опираясь на него, лазить по горам. У него был один недостаток: посох был сделан из какого-то хвойного дерева (мне хотелось думать, что из ливанского кедра) и поэтому постоянно выделял смолу, которая сильно пачкала руки. Мы любили наш посох. Он придавал нашему путешествию какой-то ветхозаветный оттенок. И вот в последнюю ночь он сломался. Как это произошло – неизвестно. Просто мы утром проснулись, а он сломан. Треснул прямо посередине. Мистика какая-то.

События были настолько необычны, нетривиальны и редки, что не принять это за знамение, особенно если ты его ищешь, я не мог. Но какую дать трактовку этому знамению? Дождь – Божья благодать, проливающаяся на грешную землю? Наверное – да, хоть и слишком банально… Так, дальше… Выживший в столкновении с хищниками баран? Опять же кротость и храбрость вознаграждены Божьей милостью. Средненько, конечно, никакой креативности, но сойдет. Но вот посох! Что значит сломанный посох? Кризис лидерства? Слепые ведут слепых? Остановись, тебе знамение: твой посох сломан…

Родилась трактовка: твой путь кончился. Этот посох тебя больше не поведет. Отбрось всякие костыли и посохи. Дальше ты пойдешь сам, и поведут тебя терпение и храбрость. Красиво… Может, дорогие читатели, у вас есть какие-нибудь другие толкования этих знамений? Да, кстати, чуть не забыл! Меня еще пронесло ночью. Хотя, может быть, это и не знамение, а просто так…

Собственно пустыня

Многие миллионы лет назад два огромных континента двигались навстречу друг другу. Расстояние между ними все сокращалось и сокращалось, и вот наконец они столкнулись. Колоссальный удар сотряс землю. Тектонические плиты, стукнувшись друг о друга, сморщились высокими горами, а в месте столкновения загнулись внутрь. Образовалась огромная долина, обрамленная скалистыми вершинами. От самых Голанских высот до конца Красного моря вся долина была залита водой. С вершин гор, с огромных ледников стекали вниз тысячи бурных потоков. Мягкие камни размывались, и извилистые каньоны покрыли все окрестности долины. Мириады водопадов, горных шумящих рек, чистых озер образовались в горах. Непроходимые леса покрывали берега рек и склоны гор. Огромные динозавры пожирали это буйство зелени, грозные хищники бросались на эти горы плоти. Миллионы птиц, насекомых, рыб водились здесь.

Но горячее солнце тысячелетие делало свою работу. Растаяли ледники, обмелели ручьи, высохли леса, отступило дальше на юг море. И еще долгое время нес Иордан свои воды прямо туда, где расположился сейчас Эйлат. Но вот и Иордан пересох, остановилось его течение Мертвым морем, в сотне километров от моря Красного, и превратились эти горы в пустыню.

Все время, пока бродил по ней, я не мог отделаться от ощущения, что нахожусь в грандиозном, циклопическом театре. Постановка окончилась, артисты все ушли, и только декорации еще не убрали. Я брожу среди этого нагромождения частей какой-то прошлой жизни и разгадываю этот ребус, оставленный природой. Про что была эта пьеса? Кто были ее герои? Зачем нам это осталось?

Стоя на дне огромного каньона, на краю канувшего в Лету водопада, оглядывая широкую долину, я напрягал свое воображение и пытался услышать этот гул тысяч и миллионов тонн падающей воды. И здесь, и там вот за этой горой, и туда на север, и на юг, везде каньоны, кипящие потоки, гигантские водопады. Представить себе этот вечный, нескончаемый грохот среди нынешней щемящей тишины – довольно сильное упражнение. «Все пройдет», – было написано на кольце царя Соломона. Прошел и этот грохот.

Осталось неизменным только ночное небо. Огромные звезды не мигая смотрят прямо тебе в глаза. Сотни тысяч ярких звезд. И ты не можешь уснуть, поскольку боишься сомкнуть веки: вдруг какая-то звезда царапнет тебя по щеке? Так и лежишь с открытыми глазами и смотришь вверх и час, и два. Но наконец усталость начинает побеждать, и незаметно засыпаешь средь этой пустоты и бездонного неба.

А.К.