Отряд скорби

ГЛАВА 14

Бак пытался использовать все свои журналистские связи. В субботу, в отеле «Царь Давид», едва придя в себя после изматывающего трансконтинентального перелета, Бак направил обращения Хаиму Розенцвейгу, Марку Фанбергу и даже Питеру Мэтьюзу. По словам Стива Планка, Николае Карпатиу отверг прямую просьбу Бака оказать ему содействие в том, чтобы приблизиться к двум проповедникам у Стены Плача.

— Я уже объяснял тебе, — сказал Стив. — Он считает эту пару психами. И был очень разочарован, когда узнал, что ты хочешь о них писать.

— Значит, он не знает никого, кто помог бы мне туда проникнуть?

— Это запретная зона.

— В этом как раз и состоит моя трудность. Наконец, мы встретились с чем-то таким, чего не может Николае Великий.

Стив разозлился.

— Ты знаешь так же, как и я, что он в состоянии купить эту Стену Плача, — резко бросил Стив. — Но он не поможет тебе приблизиться к этому месту только потому, что сам не хочет этого, Бак. Хоть раз в жизни послушай разумного совета и не лезь на рожон.

— Ну что ж, это как раз по мне.

— Бак, я хочу тебя спросить. Если ты ослушаешься Карпатиу, или отвергнешь его предложение, или настолько разозлишь его, что он сам заберет его обратно, где ты будешь работать?

— Без работы я не останусь.

— Но где? Разве ты не видишь, что его влияние распространяется повсюду? Народ любит его! Они сделают для него все, что угодно. Уходя с его митингов, люди вытворяют такие вещи, которые им и не снились.

«Рассказывай мне об этом», — подумал Бак про себя.

— Все равно я найду себе дело, — ответил Бак.

— Сейчас ты пока сможешь найти работу, но ничто не вечно.

Стив еще никогда не был так близок к истине, хотя и не понимал этого.

Второй отказ Бак получил от Мэтьюза, который уютно устроился в пентхаусе пятизвездочного отеля в Тель-Авиве. Хотя он и откликнулся на звонок Бака, но оставил его ни с чем.

— Я восхищаюсь вами, Уильяме, — сказал он, — но мне кажется, я уже рассказал вам все, что у меня есть и для печати, и не для печати. Я никак не связан с этой парой у Стены, но если вам нужна цитата, я могу дать ее вам.

— Мне нужно найти кого-нибудь, кто помог бы мне приблизиться к Стене настолько, чтобы я мог сам поговорить с ними. Если они захотят убить меня, или сжечь, или просто не обратят на меня внимания — это их право.

— Мне позволительно приближаться к Стене Плача в силу моего сана, но у меня нет никакого интереса помогать вам. Мне очень жаль. По моим сведениям, это два старых исследователя Торы, претендующих на то, что они являются воплощением Моисея и Илии. Их одежда отвратительна, а проповеди еще хуже. У меня нет никакого представления, почему умирают люди, которые пытаются причинить им вред. У этих двух придурков явно есть сочувствующие в толпе и, по-видимому, они-то и убирают людей, которые представляют угрозу для этой пары. Извините, мне пора уходить. Вы будете на подписании договора в понедельник?

— По этой причине я и нахожусь здесь, сэр.

— Значит, увидимся там. Желаю вам всех благ, и не марайте свою репутацию историей тех двоих. Если вам нужен сюжет, вы можете отправиться сегодня вечером со мной: я буду осматривать возможные места расположения представительства Ватикана в Иерусалиме.

— Но, сэр, как вы могли бы объяснить тот факт, что с тех пор, как эти двое начали проповедовать, в Иерусалиме перестали идти дожди?

— Я никак не буду объяснять это, даже тем, что облака прислушиваются к словам этих людей. Здесь вообще редко идут дожди.

Рейфорд встретился с командой флагмана Мирового Сообщества всего лишь за пару часов до взлета. Среди членов команды не было ни одного, кто раньше работал в «Панконтинентале». Во время знакомства он подчеркнул в нескольких энергичных словах, что на первом месте стоит безопасность.

— Именно по этой причине каждый из нас находится здесь. Далее — точное выполнение всех операций и строгое следование правилам. Мы будем все регистрировать в журнале и четко фиксировать на картах. Нам следует держаться в строго определенных рамках и оставаться на заднем плане. Мы здесь для того, чтобы служить нашим хозяевам и пассажирам. Поскольку мы высоко ценим их высокие посты и служим им, наша основная забота — их безопасность. Лучшая команда самолета — это команда, которая невидима, на которую не обращают внимания. Пассажиры чувствуют себя спокойно и в безопасности, когда люди в униформе рядом с ними спокойно выполняют необходимые служебные обязанности, а не демонстрируют свою индивидуальность.

Первый пилот был старше Рейфорда. Вероятно, когда производился отбор, он рассчитывал занять должность, которая досталась Стилу. Тем не менее, настроен он был дружелюбно и прекрасно справлялся со своими обязанностями. Штурман был молодым человеком. Если бы Рейфорд мог выбирать, он бы не взял его. Но дело тот знал. Персонал салона работал на прежнем флагмане. Все они чрезмерно восторгались новым самолетом, но Рейфорд не мог упрекнуть их за это. Это было настоящее технологическое чудо, но уже в скором будущем они привыкнут к нему и будут все принимать как должное.

Полет на семьсот пятьдесят седьмом, как Рейфорд уже заметил в разговоре с экзаменатором, был схож с полетом за штурвалом «ягуара». Но вскоре, по мере продолжения полета, его волнение спало. Через некоторое время он передал управление первому пилоту и ушел в свой жилой отсек. Там он растянулся на койке, и первое, что он почувствовал, расслабившись, оказалось острое чувство одиночества. Как бы гордилась Айрин этим поворотом в его карьере, когда он достиг высшего для пилота поста. Но теперь он вообще не придавал бы этому особого значения, если бы не чувствовал, что делает то, к чему направляет его Бог. Почему это было так, он не имел ни малейшего представления. Но в чем Рейфорд был абсолютно уверен, так это в том, что это последний рейс, который он совершает для «Панкон».

Он позвонил Хлое и разбудил ее.

— Извини, Хло, — коротко сказал он.

— Ничего, все нормально, папа. Волнуешься?

— Да. Не стану отрицать.

Еще на земле они пришли к единому мнению, что связь самолета с землей прослушивается, так что не следует допускать прямых упоминаний Карпатиу и вообще всех, кто находится в воздухе. Имя Бака тоже решили не упоминать.

— Ты там знаком с кем-нибудь?

— По сути только с Хетти. Я чувствую себя здесь одиноко.

— Я тоже. После твоего отъезда я ни с кем не разговаривала. Думаю, что мне позвонят в понедельник утром, по твоему времени. Когда ты будешь в Иерусалиме?

— Приблизительно через три часа мы совершим посадку в Тель-Авиве. Оттуда нас довезут до Иерусалима в роскошных автомобилях.

— Разве вы летите не до Иерусалима?

— Нет. Семьсот пятьдесят седьмой не может сесть на местном аэродроме. Тель-Авив расположен всего в тридцати пяти милях от Иерусалима.

— Когда ты будешь дома?

— По первоначальному графику мы должны были вылететь из Тель-Авива во вторник утром. Но сейчас нам объявили, что в понедельник днем мы полетим в Багдад и уже оттуда вылетим домой во вторник утром. Ко всему маршруту это добавляет шестьсот миль лета — около часа времени.

— А что там в Багдаде?

— Там единственный ближайший к Вавилону аэропорт, который может принимать самолеты такой величины. Карпатиу хочет совершить поездку в Вавилон и показать всем на месте планы строительства.

— И ты поедешь со всеми?

— Думаю, да. Это приблизительно в пятьдесяти милях к югу от Багдада. Если я приму эту должность, я, наверное, повидаю в течение ближайших нескольких лет большую часть Среднего Востока.

— Я уже скучаю по тебе. Я хотела бы быть там с тобой

— Я знаю того, кто скучает по тебе, Хлоя.

— Я тоже скучаю, папа.

— Через месяц я тебе приготовлю печеночный паштет и посмотрю, куда ты отправишься с тем, кого мы не будем называть.

— Звонил Брюс. Он сказал, что был какой-то странный звонок от женщины по имени Аманда Уайт, которая утверждает, что была знакома с мамой. Она сказала Брюсу, что когда-то встречала маму в одной из групп по изучению Библии и запомнила только ее имя. Она говорит, что помнит его потому, что оно было созвучно железу и стали.

— Хм, — задумался Рейфорд. — Айрин Стил… железо и сталь[17]… пожалуй, мне никогда не приходила в голову эта ассоциация. Так чего же она хотела?

— Она сказала, что стала теперь христианкой. В значительной мере из-за воспоминаний о том, что говорила на уроках по изучению Библии мама. И теперь она хочет посещать церковь. Она спрашивала, продолжает ли работать «Церковь новой надежды».

— Так где же она была раньше?

— Оплакивала мужа и двух взрослых дочерей. Она потеряла их во время восхищения.

— Странно. Твоя мама играла такую роль в ее жизни, а она не помнила ее имени?

— Думай как хочешь.

Бак подремал часа полтора, прежде чем позвонить Хаиму Розенцвейгу, который только что прилетел.

— Даже мне приходится адаптироваться к разнице во времени, Камерон, сказал доктор Розенцвейг. — Сколько бы раз я ни совершал этот перелет, я все равно переношу его болезненно. Давно вы здесь?

— Я прилетел вчера утром, доктор. Мне нужна ваша помощь.

Бак рассказал Розенцвейгу, что ему нужно приблизиться к Стене Плача.

— Я пробовал сделать это, — сказал Бак, — но приблизился, наверное, не больше, чем на тридцать метров. Эти двое продолжали проповедовать, а окружавшая их толпа была намного больше, чем то, что я видел по Си-эн-эн.

— Чем ближе к подписанию соглашения, тем больше здесь народа. Наверное, в связи с этим проповедники стали более активными. Все больше людей приходит послушать их, и даже некоторые ортодоксальные иудеи, внимая им, обращаются в христианство. Очень странно. Николае спрашивал о них по пути и несколько раз смотрел передачи по телевизору. При этом он злился, как никогда.

— Что же он говорил?

— Он ничего не говорил. Краснел, сжимал зубы. Как вы понимаете, я немножко знаю его, так что могу определить, когда он взволнован.

— Хаим, мне нужна ваша помощь.

— Камерон, я не принадлежу к ортодоксам, я не хожу к Стене, и даже если бы хотел, наверное, не стал бы рисковать. И вам не советую. Самым большим событием здесь будет подписание договора в понедельник утром. В пятницу в Нью-Йорке Николае, израильская делегация и я согласовали окончательную формулировку. Николае — яркий человек. Он поражает, Камерон. Я жду того дня, когда мы оба будем работать для него.

— Хаим, пожалуйста, я знаю, что каждый журналист мира хотел бы получить эксклюзивное интервью у этих двух проповедников. Но я единственный из всех журналистов, который не откажется от этой цели, даже если ее достижение может стоить жизни.

— Это действительно может случиться с вами.

— Доктор, я никогда не просил у вас ничего, кроме вашего времени, и вы всегда были благорасположены ко мне.

— Я не представляю, что я могу сделать для вас, Камерон. Я взял бы вас с собой, если бы сам надеялся пройти. Но вам все равно не пройти туда никоим образом.

— Но вы должны знать людей, для которых это возможно.

— Конечно, я знаю таких! Я знаю многих ортодоксальных иудеев, многих раввинов, но…

— А как насчет бен-Иегуды?

— Ах, Камерон, он очень занят. Его сообщение об исследовательском проекте будет передаваться в понедельник днем. Он, должно быть, волнуется, как школьник перед выпускными экзаменами.

— А может быть и нет, Хаим, может быть, он так проникся своим исследованием, что может говорить о нем целый час без всяких заметок. Может быть, он уже вполне готов к докладу и сам ищет, чем бы отвлечься, чтобы не переусердствовать в подготовке или не слишком нервничать в ожидании этого великого момента.

Некоторое время на другом конце трубки царило молчание. Бак в это время молился, чтобы Розенцвейг уступил.

— Не знаю, Камерон. Что до меня, я бы предпочел, чтобы меня не беспокоили перед таким важным моментом.

— А не могли бы вы сделать так, Хаим: просто позвонить ему, пожелать всего наилучшего и поинтересоваться его рабочим графиком на выходные. Если бы он мог привести меня к Стене, я пришел бы к нему в любое время.

— Хорошо, но только в том случае, если он действительно захочет отвлечься, — ответил Розенцвейг. — Если я почувствую, что он с головой погружен в свою работу, то даже не упомяну о вашей просьбе.

— Спасибо, сэр. Вы мне позвоните?

— Да, в любом случае. Камерон, пожалуйста, не очень надейтесь и не держите на меня зла, если ничего не получится.

— Ни в коем случае.

— Я знаю. Я почувствовал, как это важно для вас.

Бак отключился от всего мира и поэтому не имел ни малейшего представления, долго ли звонил телефон. Он сел в постели и обратил внимание на то, что дневное воскресное солнце стало оранжевым. Его лучи образовали странный узор на постели. Пока Бак тянулся за трубкой, он увидел мимоходом свое отражение в зеркале. Он отлежал щеку — она была красной и смятой, полуоткрытые глаза отекли, а волосы торчали во все стороны. Во рту был ужасный вкус, к тому же оказалось, что он заснул прямо в одежде.

— Алло! Это мистер Камерон Уильяме? — послышался голос сильным еврейским акцентом.

— Да, сэр.

— Это доктор Цион бен-Иегуда. Бак вскочил на ноги так стремительно, как будто уважаемый ученый вошел в его комнату.

— Да, доктор бен-Иегуда. Для меня большая честь слышать вас, сэр.

— Спасибо, — ответил доктор. — Я нахожусь перед фасадом вашей гостиницы.

Бак сначала не понял его

— Простите, сэр?

— У меня машина и шофер.

— Да, сэр, машина и шофер.

— Вы готовы отправиться сейчас?

— Отправиться?

— К Стене.

— Да, сэр… Простите, я имею в виду нет, сэр. Мне нужно десять минут. Вы можете дать мне десять минут?

— Мне следовало позвонить вам заранее, но из разговора с нашим общим другом у меня сложилось впечатление, что для вас это неотложное дело.

В голове Бака продолжал звучать этот странный английский.

— Да, вопрос неотложный, только дайте мне десять минут. Спасибо вам, сэр!

Бак сбросил одежду и, не став дожидаться, пока нагреется вода, прыгнул в душ. Он намылился, ополоснулся и провел бритвой по лицу. Решив не тратить время на поиски розетки для фена, Бак сорвал с крючка полотенце и с такой яростью стал вытирать свои длинные волосы, что, кажется, половину выдрал с корнем. Он рывками провел по ним расческой, затем прошелся щеткой по зубам. Что же надеть, отправляясь к Стене Плача? Не обидит ли он хозяев, если на нем не будет пиджака и галстука? В багаже у него не было ни того, ни другого. Он не собирался надевать их даже на подписание договора завтра утром.

Бак выбрал обычную хлопчатобумажную рубашку, джинсы, ботинки и кожаную куртку. Бросив диктофон и камеру в свою самую маленькую сумку, он помчался вниз, перепрыгивая через три ступеньки. Выскочив из дверей, Бак резко остановился. Он совершенно не представлял, как выглядит раввин. Похож ли он на Розенцвейга, Файнберга или выглядит совсем по-другому?

Оказалось, что совсем по-другому. Цион бен-Иегуда, в черном костюме и черной шляпе, поднялся с переднего сиденья белого «мерседеса» и слегка помахал ему рукой. Бак подбежал к нему.

— Доктор бен-Иегуда? — спросил он, пожимая руку.

Тот оказался среднего возраста элегантным шатеном с легким намеком на седину и резкими чертами лица.

На своем ломаном английском раввин сказал:

— На вашем языке мое имя звучит как название города Сион. Вы можете так меня и называть.

— Сион? Вы уверены?

— Уверен ли я в своем собственном имени? Уверен.

— Нет, я имел в виду, что я могу вас так называть.

— Я понимаю, что вы имеете в виду, мистер Уильяме. Вы можете звать меня Сионом.

Для Бака «Сион» по произношению очень отличалось от того, как выговаривал это слово доктор бен-Иегуда.

— Пожалуйста, зовите меня Баком.

— Бак?

Ребе открыл переднюю дверь, и Камерон сел рядом с шофером.

— Это прозвище.

— Хорошо, Бак. Учтите, шофер не знает английского.

Бак повернулся к шоферу, который протянул ему руку. Бак пожал ее, а человек произнес что-то совершенно непонятное. Бак только улыбнулся и кивнул. Доктор бен-Иегуда сказал что-то шоферу по-еврейски, и они поехали.

— Итак, Бак, — сказал ребе, когда журналист повернулся лицом к нему, доктор Розенцвейг сказал мне, что вы хотите подойти к Стене Плача и что для вас одного это невозможно. Я могу провести вас к этим двум свидетельствующим так близко, что вы привлечете их внимание, если у вас хватит на это смелости.

— Двум свидетельствующим? Вы назвали их двумя свидетельствующими? Ведь именно так мои друзья и я…

Доктор бен-Иегуда поднял обе руки вверх, а голову отвернул, показывая, что на этот вопрос он не будет ни отвечать, ни комментировать его.

— Вопрос в том, осмелитесь ли вы.

— Я осмелюсь.

— И вы не будете возлагать на меня ответственность за все, что может случиться с вами?

— Конечно, нет. Но я бы хотел получить интервью также и от вас.

Снова поднятые вверх руки.

— Я совершенно четко заявил прессе и доктору Розенцвейгу, что не даю никаких интервью.

— Тогда только немного личной информации. Я не стану спрашивать вас о вашем исследовании, поскольку, сведя результаты трех лет работы к часовому докладу, вы полностью разъясните ваши выводы завтра.

— Точно. Что касается личной информации — мне сорок четыре года, я сын ортодоксального раввина, вырос в Хайфе. У меня две докторских степени: одна по еврейской истории, другая по древним языкам. Я занимался исследованиями и преподаванием всю мою жизнь и считаю себя в большей степени исследователем и историком, чем преподавателем, хотя мои студенты дают мне самые лестные оценки. Я думаю, молюсь и читаю, главным образом, по-еврейски. Меня очень смущает, что я так плохо говорю по-английски. Грамматику и синтаксис английского я знаю лучше большинства англичан, а тем более американцев. Не говоря о присутствующих, конечно. Но у меня не было возможности заняться произношением. Женился я шесть лет назад, у меня двое детей-подростков: пасынок и падчерица. Приблизительно три года назад я получил поручение государственных органов провести исчерпывающий анализ всех высказываний Библии о Мессии. Для того, чтобы евреи сразу же могли узнать его, когда он явится. Это была самая благодарная работа в моей жизни. В частности, к тем языкам, которыми я владею, добавились греческий и арамейский. Теперь их число достигло двадцати двух. Я глубоко взволнован тем, что работа завершена, и рад, что мне представилась возможность посредством телевидения поделиться моими открытиями со всем миром. Я совсем не претендую на то, что эта передача может конкурировать с теми, где содержится секс, насилие или юмор, но тем не менее, надеюсь, что она вызовет интерес и дискуссии.

— У меня больше нет вопросов, — сказал Бак.

— Раз мы покончили с интервью, займемся делом.

— Мне очень хотелось бы узнать, почему вы пожертвовали своим временем для этого.

— Доктор Розенцвейг — уважаемый мной коллега и учитель. Его друг-это и мой друг.

— Спасибо.

— Мне нравятся ваши работы. Я читал ваши статьи о докторе Розенцвейге и многие другие. К тому же, эти люди у Стены меня тоже интересуют. Возможно, что мое знание языков позволит нам завязать с ними общение. Пока мне удалось только наблюдать их общение с собирающейся там толпой. Они обращались исключительно к людям, которые угрожали им. Мне не известен ни один человек, который общался бы с ними лично.

«Мерседес» остановился рядом с несколькими туристскими автобусами. Шофер остался ждать, пока бен-Иегуда и Бак поднялись по ступенькам наверх, чтобы посмотреть на Стену Плача, Храмовую гору и окрестности.

— Сегодня самая большая толпа, какую я когда-либо видел — сказал ребе.

— Но они спокойны, — прошептал Бак.

— У проповедников нет микрофона, — объяснил бен-Иегуда. — Производя шум, люди только мешают самим себе. Люди хотят слышать, что говорят проповедники, и поэтому приструнивают нарушителей порядка.

— А эти двое когда-нибудь делают перерыв?

— Да. Время от времени один из них обходит вон то маленькое здание и укладывается на землю рядом с забором. Они чередуют отдых и проповеди. Те люди, которые были недавно обожжены огнем, пытались напасть на них из-за забора как раз тогда, когда оба отдыхали. Поэтому сейчас никто не подходит к ним с той стороны.

— Пожалуй, для меня это может быть самым лучшим шансом, — сказал Бак.

— Я тоже так подумал.

— Вы пойдете со мной?

— Только в том случае, если мы убедим их, что не намерены причинять им зла. Они убили по крайней мере шесть человек и очень многим угрожали. Мой друг стоял на этом самом месте в тот день, когда они сожгли четверых нападавших. И он клянется, что видел, как они изрыгали изо рта пламя.

— Вы верите этому?

— У меня нет оснований сомневаться в словах моего друга, хотя отсюда до них расстояние в несколько сот футов.

— Есть какое-то определенное время, когда лучше всего к ним приблизиться, или мы должны определить это сами в зависимости от обстановки?

— Я предлагаю для начала присоединиться к толпе.

Они спустились по ступенькам и прошли к Стене. На Бака произвело впечатление благоговейное настроение толпы. В сорока — пятидесяти метрах от проповедников находились ортодоксальные раввины, которые поклонялись, молились, засовывали записки с молитвами между камнями в Стене. Время от времени один из раввинов поворачивался к свидетельствующим и грозил им своим кулаком, выкрикивая что-то по-еврейски. Толпа отвечала на это шиканьем. Иногда один из проповедников отвечал сам.

Когда Бак и доктор бен-Иегуда подошли к толпе, один из раввинов у Стены пал на колени, подняв глаза к небу, и стал истошно выкрикивать слова молитвы.

— Тихо! — прокричал один из проповедников, и раввин горько заплакал.

Проповедник обратился к толпе:

— Он просит всемогущего Бога поразить нас смертью за богохульство! Но сам он подобен фарисеям прошлого. Он не знает Того, Кто был, есть и будет Богом сейчас и во веки веков. Мы пришли сюда, чтобы свидетельствовать о Божественной природе Иисуса Христа из Назарета.

Услышав это, плачущий раввин распростерся на земле, закрыв лицо и трясясь от унижения, что ему приходится слышать такое богохульство.

Доктор бен-Иегуда обратился шепотом к Баку:

— Мне нужно переводить?

— Что переводить? Молитву раввина?

— Да, и ответы проповедников.

— Я понимаю проповедника

Доктор бен-Иегуда, по-видимому, был поражен.

— Если бы я знал, что вы свободно владеете еврейским, мне было бы гораздо легче общаться с вами.

— Но я не владею еврейским. Молитву раввина я не понял, но проповедник обратился к толпе по-английски.

Бен-Иегуда покачал головой.

— Извините, я ошибся, — сказал он. — Иногда я забываю, в каком языке я сейчас нахожусь. Но в этом случае! Вот сейчас! Он снова говорит по-еврейски. Он говорит…

— Сэр, извините, что я перебиваю вас, но он говорит по-английски. У него еврейский акцент, но он говорит: «…а Тому, Кто может сохранить вас от падения…»

— Вы понимаете это?!

— Конечно.

Доктор явно был потрясен

— Бак, — произнес он зловещим шепотом, не сулившим ничего хорошего, он говорит по-еврейски.

Бак повернулся к свидетельствующим и стал пристально смотреть на них. Они говорили поочередно, фразу за фразой. Бак понимал каждое слово по-английски. Бен-Иегуда легко коснулся его, и он последовал за раввином в толпу.

— Они говорят по-английски? — спросил бен-Иегуда у человека, похожего на испанца, который стоял там с женой и детьми.

— По-испански, — ответил человек извиняющимся тоном.

Бен-Иегуда тотчас начал разговаривать с ним по-испански. Человек кивал и отвечал на его вопросы. Доктор поблагодарил его и пошел дальше. Он нашел норвежца и заговорил с ним на норвежском языке. Потом несколько азиатов. Потом он крепко схватил Бака за руку и потащил его из толпы ближе к проповедникам. Они остановились в тридцати футах от них, где стояло ограждение из сваренных железных прутьев.

— Все люди слышат проповедников на своем родном языке! — дрожал от волнения бен-Иегуда. Воистину это от Бога!

— Вы убеждены в этом?

— Несомненно. Я слышал, что они говорят по-еврейски; вы слышите их по-английски; семья из Мексики лишь немного знает английский и совершенно не знает еврейского; человек из Норвегии немного понимает немецкий и английский, но совсем не знает еврейского — он слышит их по-норвежски. О Боже! О Боже! — воскликнул ребе.

Бак понял, что это от благоговения. Он испугался, что доктор может сейчас лишиться чувств.

«Ай-я!» — молодой человек в бутсах, широких брюках цвета хаки и белой футболке с криками двинулся через толпу. Люди бросались на землю, видя у него в руках автомат. На шее у него висело золотое ожерелье, волосы взлохмачены. Его темные глаза горели так, будто он пролетел несколько кругов по воздуху, устремившись затем прямо по направлению к проповедникам. Он выкрикивал что-то на восточном диалекте, которого Бак не понимал. Потом опустился на мостовую, озираясь вокруг через прицел своего оружия.

Доктор бен-Иегуда прошептал Баку:

— Он говорит, что послан Аллахом.

Бак засунул руку в сумку и, когда человек пробежал перед толпой, включил диктофон. Два свидетельствующих прервали проповедь и встали плечом к плечу, наблюдая приближение человека с оружием. Он ускорит бег, стреляя на ходу из автомата. Но проповедники стояли как скала — молча и неподвижно, — даже после того, как на них было направлено оружие. Когда молодой человек подбежал к ним на расстояние пяти футов, он как будто наткнулся на невидимую стену. Нападавший отпрянул назад и упал, его оружие загремело по камням. Он остался лежать на земле, издавая стоны. Один из проповедников воскликнул:

— Вам запрещается приближаться к тем, кто служит Всевышнему Богу! Мы находимся под Его покровительством до времени, и горе тому, кто приближается к нам без защиты Самого Яхве.

Когда он закончил говорить, из уст второго проповедника извергся столб огня, от которого загорелась одежда нападавшего, во мгновенье ока испепелилась его плоть, и через несколько секунд на земле остался лежать лишь обугленный дымящийся скелет. Расплавившийся автомат растекся по цементу; висевшая на шее цепь тоже расплавилась, и крупные золотые капли стекали через грудную клетку вниз.

Бак лежал на животе, раскрыв от изумления рот и вцепившись рукой в плечо доктора, который не мог сдержать дрожи. Люди вокруг разбегались к своим автомобилям и автобусам, в то время как к Стене медленно приближались израильские солдаты с оружием наизготовку.

Один из проповедников заговорил:

— Тот, кто пришел услышать наше свидетельство о живом Боге, не должен нас бояться! Многие уже поверили нам. Погибают только те, кто стремится причинить зло. Не бойтесь!

Бак поверил, что им не причинят зла. Поверил ли доктор, он не знал, но они встали и начали отступать. Глаза свидетельствующих были обращены на них. Израильские солдаты что-то кричали им издали.

— Солдаты приказывают нам потихоньку отступать, — перевел бен-Иегуда.

— Я хочу остаться, — сказал Бак, — я хочу поговорить с этими людьми.

— Разве вы не видели, что здесь произошло?

— Конечно видел, но кроме того я слышал, что они не намерены причинять вреда добросовестным слушателям.

— Так кто же вы? Добросовестный слушатель или журналист, стремящийся сорвать большой куш?

— Я и то, и другое, — ответил Бак.

— Благослови вас Бог, — сказал доктор.

Он повернулся и обратился по-еврейски к двум свидетельствующим. В то время как израильские солдаты все громче кричали на доктора и еще больше на Бака, оба они отвернулись от проповедников, которые в ют момент молчали.

— Я сказал им, что мы хотели бы встретиться с ними в десять вечера у того места, где они обычно отдыхают. Вы присоединитесь ко мне?

— Как я могу пропустить такое? — ответил Бак.

Когда Рейфорд вернулся к себе после спокойного ужина с новой командой, его ожидало сообщение от Хлои, которая просила срочно связаться с ней. Стремясь поскорее узнать, что случилось, он постарался дозвониться как можно быстрее. Она никогда не вызывала срочно, если ее действительно не заставлять обстоятельства.

— Алло? — спросила она. — Бак? Папа?

— Это я. В чем дело?

— Что с Баком?

— Не знаю, я еще не видел его.

— Но ты собираешься?

— Наверное, да.

— Ты не знаешь, в каком госпитале он находится?

— Что-о?

— Разве ты не видел?

— Чего я не видел?

— Папа, это было в утренних новостях. Двое свидетельствующих у Стены Плача сожгли какого-то человека. А все остальные попадали на землю. Одним из последних, кто оставался лежать на земле, был Бак.

— Ты в этом уверена?

— Никаких сомнений.

— Ты определенно знаешь, что он был ранен?

— Нет, я только предполагаю. Он лежал рядом с человеком в черном костюме, шляпа которого откатилась в сторону.

— В какой гостинице он остановился?

— В гостинице «Царь Давид». Я звонила ему туда. Мне ответили, что он оставил ключи, так что его там нет. Что бы это значило?

— Некоторые оставляют свои ключи каждый раз, когда выходят. Так что это не означает ничего особенного. Я не сомневаюсь, что он позвонит тебе.

— Ты сумеешь каким-то образом узнать, не ранен ли он?

— Я приложу все усилия. Давай договоримся так: если я узнаю что-нибудь определенное, я тебе звоню. Во всяком случае давай придерживаться принципа: нет вестей — хорошие вести.

У Бака было ощущение, что его колени превратились в студень.

— С вами все в порядке, доктор?

— В порядке, — ответил бен-Иегуда. — Но я не могу придти в себя.

— Мне это знакомо.

— Мне хочется верить, что эти люди — от Бога.

— А я убежден, что так и есть, — ответил Бак.

— Вы убеждены? Разве вы изучаете Священное Писание?

— Только с недавних пор.

— Пойдемте, я хочу вам кое-что показать.

Когда они вернулись к машине, шофер доктора стоял там возле дверей с пепельно-серым лицом. Цион бен-Иегуда успокаивающе обратился к нему по-еврейски. Тот перевел свой взгляд на Бака. Последний попытался улыбнуться в ответ.

Бак сел на переднее сиденье, а бен-Иегуда спокойно Дал указание шоферу остановиться как можно ближе к Золотым воротам восточной части Храмовой горы. Он позвал Бака пройтись к воротам, чтобы перевести ему еврейские граффити.

— Смотрите, — сказал он, — здесь написано: «приди, Мессия», тут «освободи нас», а там — «приди во славе». Столетиями мой народ ждал, молился, наблюдал, когда придет наш Мессия, однако значительная часть последователей иудаизма, даже здесь, в Святой земле, стала более светской и в меньшей степени следующей библейским заветам. Мой исследовательский проект возник почти как необходимость. Люди утратили точное понимание, чего или кого они ждут, а многие вообще отказались от всего. Чтобы понять, как глубока вражда между мусульманами и евреями, посмотрите на это кладбище, которые мусульмане устроили здесь, за забором.

— И что это значит?

— Еврейская традиция говорит, что, когда наступит конец света, Мессия с Илией триумфально поведут евреев в храм через ворота с востока. Но Илия священник, и для него проход через кладбище — осквернение. Поэтому мусульмане и устроили здесь кладбище, чтобы сделать невозможным триумфальный вход.

Бак потянулся за диктофоном. Он хотел попросить доктора повторить основные моменты своего рассказа. Но тут он заметил, что диктофон включен.

— Посмотрите, — сказал Бак, — наверное, у меня записана сцена атаки.

— Это же еврейский! — воскликнул доктор бен-Иегуда, — вы слышите?

— Да, они говорили по-еврейски, — признал Бак. — И диктофон записал их речь по-еврейски. Но в том, что я слышал их по-английски, я уверен так же, как в том, что я стою здесь.

— Вы сказали, что слышали их обещание не причинять вреда никому, кто придет слушать их свидетельство. Рабби закрыл глаза:

— То, что это произошло сейчас, чрезвычайно важно для моего выступления.

Бак прошел с ним к машине.

— Я должен сказать вам кое-что, — произнес он. — Я убежден, что ваш Мессия уже приходил.

— Я понимаю, что вы так думаете, молодой человек. Но мне интересно услышать, что ответят вам два проповедника, когда вы спросите их об этом.

Рейфорд спросил у Стива Планка, слышали ли его люди еще о каких-либо жертвах у Стены Плача. Он не стал упоминать имени Бака, чтобы не показывать, что они находятся в дружеских отношениях.

— Мы слышали об этом инциденте, — раздраженно ответил Планк, генеральный секретарь уверен, что эти двое будут арестованы и предстанут перед судом за убийство. Он не может понять, почему израильские военные оказались такими беспомощными.

— Может быть, они боятся того, что их обратят в пепел?

— Что могли бы сделать эти двое против снайпера со снайперской винтовкой? Можно окружить площадь, освободить ее от зевак, и прикончить этих двоих. Также можно было бы воспользоваться гранатой или ракетой.

— Это идея Карпатиу?

— Из первых рук, — ответил Планк.

— Это достойно подлинного пацифиста.