Глава 28

Александр Пичугин был назначен художником по костюмам, и ему предложили осваиваться на новом месте, то есть в той самой комнате, в которой еще немного пахло любимыми духами Ольги Филипповны «Красная Москва». Его сестра, Пичугина Марьяна, была утверждена на роль Маруси в фильме Федора Кривицкого и Егора Мячина «Девушка и бригадир». К себе на Плющиху брат и сестра вернулись вместе, и радостно-испуганная бабушка накормила их печенкой с жареной картошкой, хотя ни тот, ни другая не любили печенку. Особенно с луком. Но все это было полезно для крови, для гемоглобина. Они не перечили.

— Скажи, хорошо еще, что не мозги! — сказал брат сестре. — Ты помнишь, она нас мозгами кормила?

— Тебе помогло? — усмехнулась Марьяна.

Санча тут же засел опять за свои эскизы, а Марьяна бросилась к телефону. Она набирала и набирала один и тот же номер, но Хрусталев не подходил. Глаза у нее стали мокрыми, она вытирала их пальцами, потом этими же пальцами опять набирала, и в конце концов черный телефонный циферблат заблестел, как атласный. Хрусталев, накрывший телефон подушкой, сначала пытался заснуть, потом плюнул на эти попытки, сварил себе крепкого кофе и принялся перечитывать сценарий покойного Константина Паршина. К восьми он закончил и ровно в десять постучал в дверь уже знакомого ему кабинета. Разговор со следователем, начавшийся в десять, затянулся надолго. Белый, как недавно появившаяся в продаже зубная паста «Жемчуг», за которой стояли очереди, Виктор Сергеевич Хрусталев отвечал на одни и те же вопросы следователя Цанина и первый раз в жизни чувствовал, что может в любой момент грохнуться в обморок. Он не ел со вчерашнего дня, не спал больше суток, но это бы все ничего, если бы не странный, изнуряющий характер тех вопросов, которые ему задавали и на которые он снова и снова отвечал. Он не мог понять, почему эти вопросы все время повторяются и почему одни и те же ответы не только не утомляют следователя, а словно бы прибавляют ему энергии.

— Виктор Сергеевич, — монотонным, но бодрым голосом выспрашивал Цанин. — Вы можете не торопиться. Подумайте. Ведь были же вы тогда ночью у Паршина! Свидетель вас видел.

— Не мог ваш свидетель меня там увидеть!

— Положим, положим. Но мог ведь услышать?

— Что значит «услышать»?

— А вот то и значит. Я вам объясняю, что стены там тонкие. Ваш разговор могли слышать разные люди! Раз вы не согласны, что вас кто-то видел, давайте обсудим другой вариант.

— Да нечего тут обсуждать! Я там не был! И вы ничего никогда не докажете!

— Вы плохо нас знаете, Виктор Сергеич.

К концу рабочего дня неутомимый Цанин наконец снял трубку и набрал номер:

— Готов ты там, Славик? Давай, поднимайся.

Через минуту с портативным магнитофоном в руках в кабинет протиснулся эксперт Славик.

— Приветствую, Виктор Сергеич! — сказал он своим бабьим голосом.

Хрусталев напрягся.

— Теперь вам придется стихи почитать, — и Цанин поежился от удовольствия.

— Стихи?!

— Да, стихи.

— А зачем? Почему?

— Еще мне скажите: «А кто виноват и что теперь делать?»

— Вы не издевайтесь, — сказал Хрусталев, опуская глаза. — Я просто не понял: при чем здесь стихи?

— При том, что, прослушав магнитофонную запись, ваши свидетели либо опознают ваш голос, либо откажутся от своих показаний.

— Давайте стихи, — прошептал Хрусталев.

— Кого вы хотите? Вот Пушкин, вот Лермонтов. У нас Тютчев есть. Правда, Слава? Есть Тютчев?

— А как же, а как же? Без Тютчева как же? — эксперт засмеялся и засуетился.

— Давайте мне Пушкина.

— А! Вы со вкусом! — и Цанин качнул головой одобрительно. — На вашем бы месте и я выбрал Пушкина. Он — как это там? — «наше все». Или как?

Хрусталев наугад открыл томик и начал читать, презирая себя:

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты…

Когда ему, наконец, подписали пропуск и он вышел на улицу, было совсем темно. Неподалеку в подворотне играли на гитаре, и хриплый мальчишеский голос со страстью пел старый романс:

Я еха-а-ала-а да-а-а-мо-ой…

Перед подъездом на лавочке сидела Марьяна и ждала его. Теперь Хрусталев точно знал, что ее не нужно впускать в его жизнь. Пусть она как можно скорее встретит кого-нибудь и забудет о нем. Она подошла совсем близко. Опять эти ландыши, это лицо.

— Послушай, — сказал Хрусталев, — я дико устал.

— Я все понимаю, — шепнула она. — Я просто пришла на тебя посмотреть…

Тогда он приподнял руки, еще борясь с собой, еще словно бы и не собираясь дотрагиваться до нее. Но она уже прижалась к нему, обняла его изо всей силы. Он за подбородок приподнял ее лицо левой ладонью, чтобы убедиться в том, что она еще не плачет.

«Если она не плачет, — сверкнуло в его голове, — то я отвезу ее просто домой, и мы с ней расстанемся».

Но она плакала, лицо ее было горячим, блестело.

— Тебя утвердили на роль героини, — сказал Хрусталев. — Мы не можем быть вместе.

Она закивала и вдруг улыбнулась, как будто бы он говорит чепуху.

Загрузка...