Овация сенатору

X ЗА ЧЕТЫРЕ ДНЯ ДО ИЮНЬСКИХ HOH

На другой день Публий Аврелий Стаций позвал Кастора в библиотеку.

— У нас беда… — начал он.

— Всё знаю, мой господин, я стоял за дверью, — сразу же прервал его секретарь, и сенатор впервые не стал упрекать его за дурную манеру подслушивать. — Только этого теперь недоставало. Мало нам было опасаться наёмного убийцы, так теперь впереди ещё и судебный процесс!

— Я думал, эта история уже давно похоронена, Кастор. Как я мог ожидать, что Валерий спустя двадцать лет предъявит мне такое нелепое обвинение?

— Выходит, ты уже тогда взращивал в себе этот порок — бегать за жёнами знатных римлян, не довольствуясь жёнами бедняков, как поступают разумные люди. Впрочем, не могу себе представить, чтобы аристократ Публий Аврелий Стаций стал сохнуть из-за кого-то, кроме как супруги консула или знаменитого военачальника! Конечно, ты, должно быть, крепко влюбился в эту Веру, если ещё и сегодня вспыхиваешь при одном только упоминании её имени.

— Кончай, Кастор, это не смешно!

Но александриец уже разошёлся.

— Теперь, наконец, понятно негодование Валерия. Он уверен, что если ты виновен в такой гнусности, как соблазнение его матери, то наверняка и убил его отца.

— Но почему? — удивился патриций.

— В Риме женщины из правящего класса — дорогой товар. Они слишком важны для заключения политических союзов, чтобы вдовы долго оставались одни. Сыновья к этому привыкли и не ропщут. Ведь матрона, которая однажды вышла замуж и осталась верна супругу даже после его смерти, сегодня совершенно бесполезна как для семьи, так и для государства. Поэтому её и побуждают снова вступить в брак.

— Ещё два века тому назад знаменитая Корнел-лия, мать Гракхов[40], удивила весь мир, отказавшись выйти замуж за царя Египта…

— Сравнение неудачное, мой господин. Насколько мне известно, Корнеллию никогда не заставали в постели с молодым воином, столь же юным, как её сын, — безжалостно перебил его Кастор.

— Думаешь, Валерий так ненавидит меня, что готов всадить кинжал в спину?

— Возможно, хозяин. От римлянина всего можно ожидать. Одно я никак не возьму в толк. В тот день, когда тебя пытались убить, он ведь ещё был твоим другом и даже сватал за тебя свою сестру…

— Да, — согласился Аврелий. — Его отношение ко мне изменилось только после встречи с Рецием.

— А теперь он определённо намерен расправиться с тобой самым законным способом, отправив к палачу по решению суда.

— Я не допущу этого, Кастор.

— И как же ты думаешь помешать ему? — недоверчиво поинтересовался слуга.

— Прочешем весь город и найдём всех выживших воинов из Одиннадцатого легиона в надежде, что кто-то помнит, как умер Квинт Валерий. Нас было всего человек пятнадцать. Правда, многие уже оставили военную службу и получили в награду земельные наделы в колониях.

— Это значит, они могут находиться в Британии, Иберии, на Понте Эвксинском[41], если, конечно, не отправились в какой-нибудь далёкий мавританский оазис, — с иронией заметил грек. — Что и говорить, нетрудно, конечно, найти их спустя двадцать лет, даже не зная имён!

— Двоих мы всё-таки знаем, это центурионы Реций и Азеллий. Можешь отправиться к ним.

— Великолепно! Прихожу я, значит, на Форум, останавливаю прохожего и спрашиваю, не знают ли он кого-нибудь, кто воевал в Германии два десятка лет назад!

— Некоторые ветераны и сегодня там ещё служат. Если использовать почтовых голубей, чтобы отправить письма в дальние гарнизоны». — продолжал Аврелий, не слушая секретаря.

— Двадцать восемь легионов разбросаны по всему известному миру, а у тебя всего месяц, — рассудил потерявший терпение вольноотпущенник. — Скажи мне, где ты думаешь найти голубей, которые знают туда дорогу? И даже если бы тебе удалось разослать их, эти птицы успеют завести птенцов, прежде чем доставят тебе ответ.

— Как высокий магистрат я имею право пользоваться императорской почтой.

— Разумеется! Конные курьеры передвигаются достаточно быстро. Всего за пару месяцев доедут туда и вернутся. И после этого тебе не останется ничего другого, как созвать своих свидетелей со всех концов земли!

— А если использовать систему зеркал, что установлены на горных вершинах? С их помощью срочные военные донесения доходят за несколько дней…

— Гениально! Теперь остаётся лишь попросить Клавдия Цезаря предоставить эту почту для твоей личной переписки. С другой стороны, не понимаю, зачем тебе друг-император, если нельзя попросить его о небольшом одолжении? — рассмеялся александриец.

— Может быть, если нестись галопом… — рискнул предположить Аврелий, теряя надежду.

— Не смотри на меня, мой господин! Я никуда не поеду! — решительно возразил секретарь.

— Я придумал! Агенор! — вскочил сенатор в сильнейшем возбуждении.

— Это ещё кто такой? Ты никогда не упоминал этого имени…

— Он из какого-то племени, которое воевало с нами в Германии. На самом деле его зовут Хавн, Хаген или что-то в этом роде, какое-то непроизносимое имя, которое я сразу же поменял. После сражения я обнаружил его в дупле дерева, где тот прятался, спасаясь от рукопашной схватки. Он сразу сдался и упросил меня взять к себе рабом, потому что если окажется в руках соплеменников, то его ждёт самый печальный конец. Возвращаясь в Рим, я оставил его в одном из моих имений недалеко от Вероны. Его легко найти с помощью голубиной почты.

— Зачем он тебе?

— Он может знать что-нибудь о лучнике, который пробил стрелой палатку Валерия Цепиона. Если он ещё там, поедешь за ним и привезёшь его сюда.

— Наверное, его уже нет в живых, — понадеялся Кастор.

Сумасшедшая гонка в Цизальпийскую Галлию верхом, в летнюю жару, — это последнее, о чём мог мечтать утончённый секретарь-грек со своей изнеженной задницей и чувствительным к тряске желудком.

— Глупости! Агенор, хоть и тощий, был сильным как бык!

— Варвары часто болеют… — возразил александриец, надеясь, что от германца не осталось и следа.

— А ты пока всё же поищи Реция и Азел-лия, притворись ветераном, покинувшим службу из-за тяжёлого ранения. Ну, давай, Кастор, не делай такую печальную физиономию, ты же у нас мастер перевоплощения!

— Сколько? — как бы между делом спросил вольноотпущенник. В обычных условиях он не отказал бы себе в удовольствии как следует поторговаться, постепенно подводя хозяина к нужной цифре, но на этот раз ситуация оказалась слишком серьёзной, чтобы вести долгие переговоры.

— Будет зависеть от результатов… Вот тебе аванс два серебряных денария, — согласился сенатор, открывая кошелёк.

— Постараюсь сделать всё как можно лучше… Ах да, чуть не забыл… Тут тебе послание пришло, — сказал Кастор, протягивая хозяину свиток. — Прочти внимательно. Это от твоей невесты или будущей вдовы, если предпочитаешь.

Восковая печать выгладела нетронутой, и всё же патриций не удивился. Он уже давно понял, что не бывает такого послания, как бы хорошо оно ни было запечатано, которое устояло бы перед ловкостью вольноотпущенника.

— Гайя Валерия просит тебя о встрече. Уверен, она хочет подставить тебя! — и в самом деле сообщил Кастор.

— Когда ты перестанешь, наконец, вскрывать мои письма, нечестивец! — вскипел рассерженный Аврелий.

— Письмо доставила Цирия, а я только сложил два и два, — нагло солгал грек.

— Ладно, на этот раз притворюсь, будто поверил тебе.

— Есть смысл поверить, мой господин, ещё и потому, что Цирия имеет зуб на свою хозяйку и рассказывает о ней такое… Похоже, ты не первый богач, за кого добродетельная матрона пытается выйти замуж, — и он в подробностях изложил патрицию признания служанки.

— Ничего не скажешь — ты хорошо поработал, — согласился Аврелий, когда Кастор закончил свой рассказ. — Позови-ка мне теперь Париса!

— Сию же минуту, мой господин, — ответил грек и добавил: — Между нами говоря, уж мне-то мог бы признаться… Это ты убрал с дороги старика, чтобы легче было предаваться разврату с его женой?

— Кастор, я дал честное слово римского гражданина! — возмутился патриций.

Грек, ни во что не ставивший никакие клятвы, только покачал головой.

— Вот и я, мой господин, — предстал перед Аврелием управляющий.

— Послушай, Парис, мне нужен точный отчёт о финансовом положении Валерия Цепиона и его сестры.

— Следует передать эти сведения секретарю, как и в случае с Антонием Феликсом? — поинтересовался дотошный управляющий.

Тут патриций сообразил, что в прошлый раз хитрый Кастор присвоил себе вознаграждение за чужие труды и предпочёл сменить тему:

— Парис, а ты исполнил то поручение, которое я тебе дал?

— Ты имеешь в виду, передал ли я деньги той, той… — управляющий запнулся.

— Женщине, Парис, женщине… Если хочешь, куртизанке, гетере, жрице любви, шлюхе, гулящей уличной девке. Но ты, надеюсь, помнишь, что её зовут Глафира, — терпеливо объяснил патриций.

— О, мой господин, это было ужасно! Не поручай мне больше таких трудных заданий!

— Ты хочешь сказать, что она отказалась от денег? — удивился сенатор.

— О нет, она взяла их, и весьма охотно, но потом никак не отпускала меня! Так повисла на мне, что мы походили на анчоусов в масле в глиняном горшке… Не знаю, улавливаешь ли ты мою мысль…

— Улавливаю, улавливаю…

— И потом она вела себя как-то странно, словно ей трудно было держать свои руки в покое. Жаль, что у этой женщины, которая умеет так красиво говорить, подобный недостаток — все время трогать собеседника…

— Действительно щекотливая ситуация, Парис. Не хотел бы я оказаться на твоём месте, — вздохнул Аврелий. — Постараюсь больше не подвергать тебя такому суровому испытанию.

— Я просто не понимаю, почему многие уважаемые люди посещают этих женщин, мой господин! Уходя, я встретил самого консула!

Патриций навострил уши, заинтересовавшись. Значит, отношения продолжаются…

— А ведь у Метрония такая красивая и добродетельная жена! Что он там забыл, спросил я себя, у этой блудницы, рискуя подхватить какую-нибудь дурную болезнь? Кстати, мой господин, я хотел бы побывать у врачевателя Иппаркия, с твоего позволения. Мне не хотелось бы, чтобы после того, как эта Глафира без конца прикасалась ко мне…

— Конечно, сходи к Иппаркию! — разрешил Аврелий, чувствуя себя немного виноватым.

Оставшись один, сенатор улёгся на триклиний, охваченный самыми мрачными мыслями.

Как доказать свою невиновность спустя двадцать лет? Над ним повис дамоклов меч судебного процесса, не говоря уже об опасности встречи с таинственным убийцей, который покушался на его жизнь.

В этой ситуации есть только два выхода из положения: предаться философским размышлениям, глядя на бюст Эпикура, или принять горячую ванну.

После недолгих размышлений патриций выбрал второе.