Овация сенатору

XXX ЗА ЧЕТЫРЕ ДНЯ ДО ИЮЛЬСКИХ ИД

Решив проблему с кошками, Кастор вновь обрёл хорошее настроение.

— Похоже, мы на верном пути, мой господин! Цнрия обыскала комнату Валерии, своей хозяйки, и под подкладкой зимней паллы обнаружила компрометирующее письмо, подписанное лично Антонием.

— И что в нём?

— Не знаю. Цнрия готова поторговаться за него, но у меня идея получше, мой господин. Почему бы тебе не взять её к себе служанкой?

— И не подумаю! Она станет продавать мои тайны точно так же, как делает это с секретами Валерии!

— Хозяин, дело в том, что эта девушка нравится мне! — скромно признался вольноотпущенник.

— У тебя наверняка найдётся возможность встречаться с нею где-нибудь в другом месте, а не здесь, Кастор, — сухо ответил Аврелий.

— Но это же мой дом! — возразил грек, который с тех пор, как узнал о завещании, не переставал напоминать о своих правах.

— Пока ещё нет. Я отлично себя чувствую, а кроме того, могу в любую минуту изменить завещание.

— Ну, если так, тогда тебе придётся хорошенько раскошелиться, потому что у девушки большие претензии. Она требует, чтобы ты выкупил её, дал вольную и пять ауресов на переезд в какую-нибудь дальнюю провинцию.

— Ничего себе! Пятьсот сестерциев — немалые деньги.

— Не для тебя, мой господин. Я видел, как ты выложил куда большую сумму куртизанке Цин-ции только за одну ночь с нею. С другой стороны, ты же прекрасно понимаешь, что, украв подобный документ, служанка должна как можно скорее исчезнуть. И она действительно думает перебраться в Треспоцию…[76]

— Хорошо, я согласен, — уступил Аврелий. Это письмо могло оказаться очень важным, потому что у Валерии не было алиби на время гибели ни Антония, ни консула…

— Что касается пожаров, к сожалению, Сервилий вернул мне список Муммия, так и не сумев ничего найти.

— Остаётся ещё Фамулл, более известный как Зуб. Если бы я только знал, как отыскать его…

— Это очень просто, хозяин, неслучайно его зовут Зубом. В прошлом его, видимо, крепко потрепали в каком-то горячем споре, потому что во рту у него остался только один резец, — признался Кастор, который присутствовал при разговоре Фа-мулла и Париса.

— Хорошо, тогда поговори с ним как можно быстрее. Муммий сказал, что его можно найти среди бездомных в Трасте вере.

— Ты имеешь в виду старые склады за виа Аурелия? Там, где собирается всё отребье Рима: воры, грабители, беглые рабы, пришлые варвары, которые рассчитывали найти в Городе земной рай, а на самом деле попали в ад? Эти люди привыкли кинжалом добывать себе кусок хлеба, и я, честно говоря, совершенно не представляю себе, чтобы этот наш Зуб пожелал вежливо ответить на вопросы отца-основателя!

— Я надеялся, что этим займёшься ты, Кастор… — скромно заметил Аврелий.

— Я не пойду туда даже за всё золото в мире! — исключил вольноотпущенник.

— Я мог бы приказать тебе.

— В таком случае, мой господин, к моему большому сожалению, мне пришлось бы ослушаться тебя. Напомню, что благодаря твоему великодушию я больше не раб, — уточнил грек, и патриций в очередной раз пожалел, что дал ему вольную. — Можешь сам отправляться к этим сумасшедшим, если уж тебе так хочется!

— Именно так я и поступлю!

— Подать тебе голубой синтезис?[77] Или предпочтёшь наряд из индийского шёлка, расшитый серебром? — посмеялся над ним александриец.

— Надену поношенное платье и обувь.

— И никого-то ты не проведёшь, хозяин! Разве тебе удастся сыграть роль рабочего-подёнщика или униженно протянуть руку за подаянием? Разве ты похож на немытого и нечесаного бездомного? Нет, мой господин, как ни старайся, за сто миль видно, что ты всего-навсего господин!

— Посмотрим! — ответил патриций, направляясь к выходу.

— Ты забыл про пятьсот сестерциев для Цирии.

— Держи! — тотчас ответил Аврелий.

— Ха-ха! Первая ошибка! — посмеялся грек. — Ни один уважающий себя бродяга не станет ходить с туго набитым кошельком!

— Согласен, возьму с собой лишь несколько мо-нет.

— И не забудь перстень! — напомнил ему секретарь, указывая на печатку, которую сенатор носил на указательном пальце.

Аврелий хотел было отдать ему перстень, но передумал и решил доверить управляющему. Кастор, уже протянувший было руку, вспыхнул от обиды.

— В чём дело? Не доверяешь мне?

— Нисколько. Мне надоело твоё неповиновение. И как только эта история закончится, наши дороги разойдутся! — пригрозил хозяин.

Глаза вольноотпущенника сузились.

— Я уже давно жду такого случая, мой господин! — ответил он отнюдь не мирным тоном.

Миновав виа Аурелия, сенатор свернул налево в направлении Навмахии Августа и прошёл в открытых сандалиях по переулку, больше походившему на канализационный коллектор под открытым небом.

Он посмотрел на Яникулийский холм, на котором виднелась вдали его прекрасная загородная вилла. Контраст между гниющими досками в этом квартале изгоев и богатыми домами на холме был вопиющий: в Риме немыслимое богатство существовало бок о бок с самой чудовищной нищетой, роскошь соседствовала с бедностью, изысканность — с убожеством.

— Не знаете, где найти погорельцев с Эсквилинского холма? — спросил он у какой-то рано постаревшей женщины, которая тащила на себе связку хвороста, а за собой нескольких малышей.

Она молча отвернулась, но девочка лет семи, не больше, которая несла на плечах маленького братишку, указала ему на строение на углу.

На полуразрушенном здании красовался огромный искупительный фаллос, который должен был привлечь к нему хорошую судьбу. Бога Приапа, должно быть, не слишком-то чтили в кругу бессмертных, если его подопечные дошли до такой жизни, подумал сенатор, глядя на юношу с грязной красной повязкой на лбу, который взваливал огромный мешок на спину худенькой служанки.

Когда же девочка придержала тяжёлый груз, чтобы он не упал, сенатор заметил, что руки у неё слишком чёрные и явно не от грязи. Он кинулся к ней и схватил за руку. Мешок упал, его содержимое вывалились на землю, и маленькая рабыня принялась ругаться. Аврелий огорчился — как он мог подумать, будто это дочь Глафиры: ведь в Городе так много чернокожих женщин…

Помогая девочке собрать вывалившиеся из мешка торфяные блоки, Аврелий увидел, как парень с грязной красной повязкой на голове уходит на склад, громко хохоча, и заметил, что во рту у него торчит один-единственный зуб.

Аврелий взвалил мешок с торфом на спину, поднялся вслед за парнем по деревянной лестнице и оказался в огромной комнате без всяких перегородок, где в неимоверной тесноте ютились десятки семей. Желая хоть как-то отгородиться друг от друга, люди повесили кое-где занавески, но с такими огромными дырами, что в них спокойно могла бы въехать колесница Кибелы[78].

— Зуб! — громко позвал Аврелий, стараясь перекричать невероятный галдеж, царивший в помещении.

И тотчас все смолкли. Люди шарахнулись от патриция, как от прокажённого, и посмотрели на него с немым укором, ведь каждый клочок пространства здесь был отвоёван с большим трудом, и если какой-то чужак рассчитывает добыть тут место для ночлега без помощи ножа, то сильно ошибается…

— Говори со мной, главарь тут я! — остановился перед ним зверского вида мрачный громила.

— Я ищу Фамулла по прозвищу Зуб… — заговорил сенатор.

— А ты разве не знаешь, — прервал его главарь, — что нужно заплатить деньги, если хочешь войти сюда? — и указал на жалкую тунику Аврелия, которую эта голытьба могла посчитать нарядной, едва ли не шикарной.

— Ты что же, хочешь ограбить меня? — спросил сенатор.

— А если бы и так! — хохотнул здоровяк.

— В таком случае я ошибся адресом, — с совершенно неуместной наглостью заявил Аврелий. — Я надеялся встретить добрых людей, пострадавших от пожара, а не шайку разбойников.

Он не успел договорить, как здоровяк, схватив его за грудки, приподнял одной левой, оторвав на минутку от пола, правда, тут же и опустил.

— Нет здесь больше добрых людей. Тридцать лет я работал кузнецом, каждый день с утра до ночи, чтобы содержать семью. Все на Эсквилин-ском холме знали Зверя и спокойно доверяли ему ключи от дома. А теперь посмотри: моя жена лежит на этом соломенном тюфяке и так больна, что встать не может, а дочери продают себя на перекрёстке как проститутки, чтобы принести сюда хоть какую-нибудь еду!

— А я тут при чём? Там был поджигатель…

— Ну да, вроде тебя!

— То есть как это? — навострил уши сенатор.

— Я видел, как он убегал после поджога. И он не был, конечно, бедняком, хотя и хотел казаться таким! Я этого негодяя могу узнать по носу. Фамулл тоже клянётся, что может узнать его…

— Но если дело обстоит так, почему не обратились к стражам порядка? — задал Аврелий наивный вопрос.

— Думаешь, не обращались? Я потерял старшего внука в этом пожаре… Но главный пожарный даже разговаривать не захотел со мной, прислал своего прислужника, который, лишь бы я отстал от них, пообещал, что проведут расследование… Ну и где оно, это расследование! — взревел он, указывая на огромную комнату с погорельцами. — Увидев, как Рим обходится со своими гражданами, я тоже перешёл на другую сторону, так что хватит болтать и снимай тунику!

— Я пришлю вам еду и одежду, если поможете, — пообещал Аврелий.

— Еду? — ухмыльнулся верзила. — А ты, часом, не Сатурн будешь, бог урожая? Как же! Стоит выпустить отсюда, так только тебя и видели! И ещё я подумал сейчас, а может, ты какой-то другой интерес прячешь за всем этим?

Патриций отступил.

— Если посмеешь тронуть меня… — твёрдо произнёс он, но кузнец прервал его, громко рассмеявшись.

— А что ты мне сделаешь? Накажешь? — рассмеялся он, нарочито изображая испуг, чем вызвал всеобщее веселье.

«Дёрнул меня чёрт за язык, — подумал Аврелий, — и будь прокляты мои предки, консулы и сенаторы, которые наградили меня патрицианским высокомерием…»

— Мне говорили, что, если хочешь, чтобы тебя тут приняли, нужно помериться силой, — отважился заявить он.

Раз уж всё равно его разорвут на части, есть смысл побороться…

— И ты, наглец, готов биться? — опять посмеялся кузнец.

Аврелию пришлось признать, что сглупил: у него, конечно, крепкие мускулы, и он хорошо натренирован, но рядом с этим огромным, могучим кузнецом он выглядел тонким прутиком. Однако теперь слово сказано, отступать некуда…

Зверь потёр руки, а бедняки тем временем обступили их полукругом, собираясь насладиться неожиданным спектаклем.

Сенатор перевёл дыхание. Он надеялся только на то, что сможет одолеть противника сразу, с первой же атаки. Для этого гиганта удар кулаком — просто щекотка…

— Готов? — спросил кузнец, принял боевую стойку и, опустив голову, бросился на Аврелия. Патриций уклонился от удара, ловко уйдя в сторону, и в то же время схватил его за шею особым приёмом, которому научился у одного старого мудреца из Страны шёлка.

Приём получился точный, и на мгновение великан отшатнулся, чуть не потеряв равновесие. Прежде, чем он успел выпрямиться, Аврелий ухватил его за бедро и нанёс под рёбра прямой и сильный удар, который повалил бы и лошадь, но Зверь даже не заметил его.

Удивившись внезапному напору противника, Зверь наклонил голову, открыв шею, и Аврелий увидел путь к спасению: ударить нужно в то место на горле, откуда вены несут кровь к голове. Такой удар уж точно остановит гиганта, решил он, собираясь нанести его.

«И убьёт», — подумал он и задержал уже занесённую руку.

Кузнец выпрямился, бешеными глазами глядя на него.

«Какой же я дурак, — упрекнул себя патриций. — Зверь не ответит мне таким же милосердием…»

— Клянусь Плутоном, брат, да ты просто молодец! Ещё немного, и добил бы меня! Пойдём, выпьем, и давай спрашивай меня о чём угодно, ты заслужил! — проговорил кузнец, дружески ткнув Аврелия в плечо, едва не сломав ему при этом пару рёбер.

Спустя некоторое время оба сидели с глиняными чашами в руках и слушали рассказ широко улыбавшегося беззубым ртом Фамулла.

Часом позже сенатор покинул склад вполне довольный: на пальце железное кольцо — свидетельство нерушимой дружбы со Зверем, он запомнил и условный знак, чтобы городские бандиты узнавали его, а также кое-какие интересные подробности, которые помогут найти поджигателя.

На ступенях старого здания он опять встретился с африканской служанкой, сверкнувшей на него белками глаз. Сенатор достал из туники монету в один асе, которую взял с собой, и бросил ей. И сразу же почувствовал, как кто-то тянет его за тунику — это оказалась девочка с братишкой на плечах, она протягивала руку.

Тот, кто ест каждый день и спит в чистой постели, нередко бывает доброжелателен к беднякам: милостыня стоит немного и, подав её однажды, можно со спокойной совестью вернуться к мягкому ложу и накрытому столу и даже почувствовать себя добрее.

Вот так и получилось, что патриций, обнаружив в складках туники ещё только один серебряный денарий, с улыбкой отдал его маленькой просительнице.

Девочка побежала показывать всем это сокровище, обращая к своему благодетелю восторженные взгляды, и Аврелий подумал вдруг, что похож в этот момент на ягнёнка, окружённого стаей голодных волков.

Он попытался уйти, но толпа изгоев молча двинулась следом за ним. Потом кто-то самый смелый оторвался от неё и подошёл к нему совсем близко. Вокруг Аврелия столпились дети с протянутыми руками и умильными улыбками.

Сенатор показывал им, что у него больше ничего нет, но просители, не веря, подходили всё ближе и теребили его за тунику.

Аврелий прикинул расстояние до моста через Тибр, за которым высились портики и колонны мраморного Рима: оно оказалось гораздо больше, чем он понадеялся.

В сопровождении процессии оборванцев он прошёл по виа Аурелия и направился к своей вилле на Яникулийском холме, собираясь бросить потом, как только окажется в безопасности, несколько монет на дорогу.

Поднявшись на вершину холма, он обернулся: их было более сотни — женщин и детей, стариков и калек, но он, по счастью, уже добрался до дома. Перескочив через четыре ступеньки, он схватился за дверной молоток. В зарешёченном окошке показался чей-то глаз.

— Прочь отсюда, жалкое отребъе!

— Открой, я — хозяин! — повелел Аврелий самым властным тоном, но сторож хлопнул ставней прямо ему в лицо.

Тем временем толпа попрошаек собралась у него за спиной и прижала к дверям, тогда он принялся ещё сильнее колотить кулаками в дверь и громко требовать, чтобы его впустили.

Наконец дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы он мог втиснуться в неё, не впустив своих преследователей.

— Наконец-то до вас дошло, — проворчал сенатор, и в тот же миг почувствовал, как его схватили чьи-то железные руки, бросили на землю и кто-то из рабов наступил ему ногой на горло так, чтобы он не мог поднять голову.

Только теперь патриций сообразил, что он грязный с головы до ног и при этом в жалкой, мятой одежде. Старая, рваная туника висела на нём, как передник ткача, ниспадая лохмотьями на шнурки стоптанных сандалий. Вместо рубиновой печатки на пальце виднелось только железное кольцо Зверя.

— Зовите стражей, быстрее! Мы повязали главаря этих смутьянов! — велел управляющий слугам.

— Дураки! Я — хозяин! — продолжал кричать Аврелий, но рабы бросили его в подвал и заперли на ключ.

Час спустя в подземной камере седьмой когорты Публий Аврелий Стаций, аристократ самых голубых кровей, римский сенатор, банкир, судовладелец, латифундист и философ-дилетант, держался за решётку, проклиная свозь стиснутые зубы всех богов Олимпа, океана и подземного мира вместе с их жёнами, супругами и сожительницами.

Он не знал, сколько придётся ожидать появления Кастора. Командир Цецилиан, единственный, кто мог узнать его, отсутствовал, а Муммий после перевода в другую когорту бывал тут редко.

Патрицию пришлось долго настаивать и пообещать щедрую награду, чтобы ему дали возможность отправить послание в его дом, а он всё ещё сидел в тюрьме.

Вот уже два часа он ожидал ответа, выслушивая насмешки пьяниц и терпя приставание двух педерастов, которые угрожали заняться им ночью.

Наконец на лестнице в подземелье послышался голос секретаря.

— Кастор! — позвал сенатор, и сердце его переполнилось благодарностью — его верный слуга пришёл освободить его!

— Вот он, там! — сказал охранник.

— И это, по-вашему, мой хозяин? — воскликнул хитрый грек, едва взглянув на него. — Вам должно быть стыдно! Как вы могли принять подобного бродягу за благородного Стация!

— Кастор! — снова окликнул его патриций, не веря своим ушам, в то время как вольноотпущенник упрямо отворачивался от него.

— Прости, что побеспокоил, но этот сумасшедший так настаивал, что мы посчитали своим долгом позвать тебя… — с сожалением оправдывался стражник.

— Грязный левантиец, да я с тебя шкуру спущу! — заорал во всё горло Аврелий. — Запорю до смерти, зубы вышибу, в колодки засажу на всю жизнь!

— Он и впрямь ненормальный, окатите его холодной водой! — коварно улыбнувшись, посоветовал александриец и направился к выходу.

И тут наверху лестницы появился человек, который с удивлением воскликнул:

— Как ты здесь очутился, сенатор?

— Муммий! — патриций с облегчением выдохнул, и охранник поспешил выпустить его из клетки.

— Что ты делаешь в тюрьме, да ещё в таком виде?

— Сначала я сверну шею этому мерзавцу, моему слуге, и после всё объясню тебе! — вне себя от ярости, произнёс патриций и бросился наружу.

Но Кастора уже и след простыл.

— Есть один человек, который как нельзя лучше подходит под описание, которое мне дал Фамулл. Ты тоже его знаешь… — спустя какое-то время сказал Аврелию Муммий, сидя с ним за столом в комнате стражей.

— Если тот, кого ты имеешь в виду, связан с владельцами сгоревших домов и ты поймаешь поджигателя, весь Рим возблагодарит тебя! — заверил его патриций.

И всё-таки пожарный не решался:

— Это слишком нелепое подозрение…

Речь идёт об убийце, Муммий, мы должны остановить его любой ценой! — настаивал сенатор и рассказал историю юной Эбе.

— Бедная девочка, — побормотал пожарный, разволновавшись. Потом осмотрелся и, поколебавшись, шепнул имя на ухо патрицию.

— Боги Олимпа, никогда бы не подумал! — воскликнул Аврелий. — Но описание полностью совпадает… На этот раз пушу в ход всё своё влияние, чтоб добыть тебе доказательства, Муммий!

Когда патриций ушёл, пожарный ещё долго сидел за столом, уставившись в чашу с вином. Он приехал в Рим из провинции, исполненный священного пыла, и поступил на службу с твёрдым намерением защищать закон и своих сограждан от пожаров и преступлений.

Десять лет достойной службы, без единого порицания: он никогда не клал в карман ни одной монеты, которыми многие позванивали перед ним, чтобы он на многое закрывал глаза. Десять лет, за которые он на своём опыте понял, что далеко не всегда виновные платят за свои проступки, особенно если богаты и могущественны.

Теперь, однако, кости брошены. Если всё пойдёт плохо, его ждёт увольнение и бесславное возвращение в горную деревушку, откуда он приехал и где у него не осталось даже семейного огорода. И это в лучшем случае, а о худшем он и думать не хотел.

И всё же, если бы сенатору удалось найти доказательства…

Аврелий вернулся домой грозный, как буря.

— Если этот грязный грек только посмеет явиться сюда, схватите его немедленно и заприте в комнате для наказаний! — приказал он слугам, которые слушали его, онемев от ужаса.

Парис мрачно кивнул, не сумев полностью скрыть свою радость. Наконец-то он избавится от злейшего врага! Насмешник, который годами потешался над ним и безжалостно выставлял в плохом свете перед хозяином…

Аврелий, всё ещё негодуя, направился в ванную. Он провёл там целый час, велев долго скрести себя стригилём. Нефер чистила и полировала его ногти, Иберина расчёсывала частым гребнем вымытые волосы. А когда Филлида обернула его белым полотнищем, чтобы вытереть, он машинально потянулся к чаше с холодным пивом, которое секретарь обычно готовил ему к выходу из ванны.

Пива не было, как не было и Кастора. Сенатор стиснул зубы. Значит, придётся привыкнуть к мысли о том, что его больше не будет здесь никогда.