Падение "черного берета"

Захват заложника

После вылазки к ночному бару "Вольный ветер", они вернулись домой около девяти утра. Спали до трех, а в 16.45 им позвонил Николай и сказал, что надо везти груз. Быстро собрались, на скорую руку перекусили и отправились на Ткацкую улицу. Когда они туда прибыли, уже спускались сумерки.

Карташов не хотел идти в мрачные переходы клиники и, видимо, Одинец отнесся к этому с пониманием. Он сам пошел на разведку и, к удивлению, Карташова, груз принесли и поставили в «шевроле» двое парней в зеленых халатах. И эти же люди сопровождали их до самого крематория.

Когда въехали во двор, Карташов его не узнал. Рядом со старым корпусом уже возвышалось наполовину построенное новое здание. Вокруг лежали стройматериалы, кучи песка и массивные блоки кирпичей.

Санитары понесли гроб через ту же дверь, через которую совсем недавно, и целую вечность назад, Карташов с Николаем тащили останки водителя Брода. «Печник» был тот же. Он много болтал, суетился вокруг гостей, не помогая, а наоборот, мешая нести гроб.

Карташов обратил внимание, что теперь все печи работали на полную мощность. На подставке, выкрашенной в красный цвет, готовые к сожжению, стояли два гроба, обтянутые фиолетовой тканью. Однако то, что привезли они, «печник» велел поставить на салазки вне очереди. И опять Карташов уловил сладковатый, приторный запах жженого мяса.

Одинец стоял у одной из печей и смотрел на прыгающие отсветы пламени. В его серых немигающих глазах не было обычной беззаботности — что-то новое и непонятное для Карташова появилось в его взгляде.

Жестяной, не по ситуации расхлябанный голос «печника» между тем глаголил:

— Жили людишки, пылили и пых — все в трубу вылетело, — он достал из-под старого грязного халата бутылку вина и, раскрутив, поднес к губам. Отпил несколько мелких глотков и, крякнув, посожалел: "Эх, чертовка, как быстро испаряется…" Надев рабочие рукавицы, он открыл дверцу и стал осторожно вдвигать в зев печки гроб, который они привезли от Блузмана. — Царствие тебе небесное, — с пьяным умилением проговорил «печник» и толкнул гроб в глубину ада. Дверца цокнула, стукнул засов и — все свободны…

— Пошли! — дал команду Одинец.

Санитары уже были на пороге и, кажется, с большим облегчением вышли во двор. Молча сели в машину и так же молча все доехали до Ткацкой улицы. Оттуда Одинец связался с Бродом, после чего направились в сторону Волгоградского проспекта, где находилась Центральная диспетчерская неотложной помощи. Припарковались в конце длинной вереницы санитарных машин.

— Тебе, Мцыри, когда-нибудь вызывали "скорую помощь"? — спросил Одинец.

— Давно это было и неправда…Когда еще учился в школе, ловили с дружком на плотах всю ночь угрей… Воспаление легких…В 1988 году, когда произошла перестрелка с бандитами, которых мы вязали на центральном рынке, потом… В ноябре 1993 года, возле Белого дома получил снайперскую порцию свинца…

— Извини, а на какой стороне ты там был?

— Это неважно…Впрочем, сам догадаешься, если скажу, что Бандо был с баркашовцами…

— Значит, защищал демократию?

— Как хочешь так это и называй.

— А чего ж тогда за тебя не вступился президент? Почему он тебя не вырвал из лап латвийской Фемиды?

— Может потому, что я его об этом не просил… Одинец с сомнением покачал головой.

— Вон, кажется, наша помощница идет.

Но Карташов видел только цветной зонтик и перебирающие мокрый тротуар женские ноги.

Одинец открыл дверцу.

— Наташа, мы здесь, — и соскочил на землю.

И снова Карташов увидел удаляющиеся ноги на изящной танкетке.

— Сегодня у нас день зарплаты, — устроившись на сиденье, сказал Одинец. — Работа у девчонки не пыльная, но рискованная. Злоупотребление служебным положением — от трех до восьми лет…

Карташов взглянул на часы.

— Надо бы смотаться к Татарину, посмотреть, кто за ним приезжает…

— Ну ты даешь, Мцыри! Тебе мало своих приключений?

— Я тебя не зову, съезжу один. Какой здесь ходит транспорт? Одинец покрутил пальцем у виска.

— Ты что, с умственными завихрениями? Какой здесь ходит транспорт…Если устал, давай я сяду за баранку, а то совсем разучусь ездить по Москве.

Они поменялись местами.

В половине седьмого вечера они подъехали к месту работы Татаринова. Накрапывал мелкий дождик и прохожие редко останавливались, чтобы поделиться с калекой содержимым своих кошельков.

Время тянулось долго. В кабине от сигаретного дыма стоял такой смог, который более чувствительных людей легко мог сбить с катушек.

— Скажи, Мцыри, как на исповеди: в том деле, на литовской границе, есть твоя кровь? Ты ведь знаешь, я в свидетели не пойду. Здесь родится, здесь и умрет. Карташов смотрел за окно, думал какую-то свою думу и вопрос Одинца как бы проигнорировал. Но так только казалось: две небольшие складки у переносицы вроде бы стали глубже, темные брови слетелись, сжались, словно им было неприютно.

— А что это тебе даст? Был-не-был, какая для тебя разница? Это мой вопрос…

— Не совсем так. Мне тоже важно знать, с кем я работаю, с кем играю в нарды и пью из одного стакана. Верно? А может, завтра я нарвусь на пулю, так будет ли у меня уверенность, что ты сдержись свое слово и не позволишь меня потрошить.

Оба замкнулись. Понимали — момент ответственный для их отношений.

— О том, что тогда произошло на латвийско-литовской границе, писали все, кому только не лень.

— Но не все об этом читали. Я, например, тогда на мир смотрел исключительно через прицел автомата. Не до газет было…

Карташов кисло улыбнулся, бросил быстрый взгляд на Одинца, и каким-то простуженным голосом начал рассказ.

— Все шло, как обычно. Ты понимаешь, рутина… Вшестером мы выехали в рейд, ловить всякую шушеру. Где-то в районе Нереты увязались за КАМАЗом, который по оперативной информации перевозил из Литвы цветной металл. Человек, который сидел с водителем в кабине, дал литовцам в лапу и после этого мы машину задержали и с ней вернулись на таможенный пункт. И как назло, в этот момент подъехал на «уазике» экипаж Бандо. Как потом мы узнали, на белорусской границе они сожгли два таможенных поста и, заметая следы, возвращались в Ригу через Нерету. И вот я, сержант Кротов и примкнувший к нам лейтенант Бандо, пошли на переговоры с литовской таможней. Их было пятеро. В основном молодые пацаны, конечно, безоружные, и когда увидели, кто к ним идет в гости, от страха заклацали зубами. К тому времени мы с Бандо уже были довольно известными лицами…

— По центральному телевидению ваши физии показывали чуть ли не каждый вечер…Я лично вам завидовал…

— Бандо тут же приказал всем вывернуть карманы. Более пожилой мужик — ни в какую. Говорит, обыск дело противозаконное. "А взятка, — возразил ему Бандо, — дело законное?" Короче, Бандо вытащил нож и разрезал у таможенника карманы, и нашел 60 долларов. Три десятки, двадцать и две купюры по пять долларов. Тогда была дикая инфляция и все были помешаны на зелени…Водитель КАМАЗа подтвердил, что именно такие купюры он давал в виде взятки…

— Стоп, Мцыри, потом доскажешь свою быль… Кажется, голуби сизокрылые прибыли…

В метрах десяти от них припарковался красный «ниссан». Со стороны пассажирского места открылась дверца, и на землю опустилась кроссовка. Карташов увидел его со спины — бритый, светлый затылок, кожаная коричневая куртка и зеленого цвета широкие штаны.

Они подошли к Татаринову и, подхватив его вместе с ящиком, понесли в машину. Сдвинув в сторону боковую дверь, они кинули неполноценное тело Татарина вглубь салона.

— Дешевки, ответят по полной программе… — Одинец включил зажигание.

Один из парней вернулся к коммерческому ларьку и купил две бутылки водки. Дальше началась езда по Москве. Дважды «ниссан» останавливался и забирал с точек таких же, как Татаринов, обрубленных войнами попрошаек. У одного из них были парализованы обе ноги и вместо двух рук — одна рука, у другого, который сидел у трех вокзалов, не доставало ноги и руки. Его лицо хранило следы ожогов — вся правая часть лица и часть головы были обезображены белыми рубцами.

— Что будем делать с этими козлами, которые издеваются над калеками? — не унимался Одинец.

— Устроим суд Линча…

— Хоть сейчас… Смерть немецко-фашистским оккупантам!

Слежка за «ниссаном» не представляла особой сложности — отчетливо заметный в автопотоке, он вел их за собой до самой железной дороги. Это, видимо, была одна из пригородных веток, по которой как раз прошел электропоезд.

— Татарин не ошибался, когда говорил, что слышал сигналы электричек, — сказал Карташов. Однако его напарник был озабочен другим.

— Что будем делать? — снова спросил он.

— Будем действовать по обстоятельствам.

— В гробу я видел твои обстоятельства. У тебя с Бандо тоже были обстоятельства. Я говорю о другом — что мы сделаем с этими друганами? Суд Линча это хорошо, но меня интересует, что ты, как бывший сотрудник уголовного розыска, должен в такой ситуации предпринять?

— Формально? Арестовать за принуждение к нищенствованию и за сутенерство. Предъявить обвинение в применении пыток и покушений на чужую собственность…А если по совести — придавить и растереть.

— Но ты учти, что это лишь казарага, а нам нужны сами барракуды. И их гнезда и то, на чем они делают бешеные деньги. Или я сказал что-то не то?

— Нет, Саня, ты как всегда абсолютно прав…"Ниссан" сворачивает, немного тормозни, пусть проедет трейлер.

Они миновали микрорайон из нескольких 16-этажек и выехали к развилке. Микроавтобус направился вправо, к видневшимся домам старой застройки. Это уже было Замоскворечье, куда Лужковские стройки еще не дошли. Припарковался «ниссан» возле высокого, полинявшего забора и тот, что был в коричневой куртке, вышел и ключом открыл ворота. В проеме они увидели оштукатуренный одноэтажный дом, стены которого были в больших трещинах. «Ниссан» подрулил вплотную к невысокому крыльцу.

Татарина вместе с ящиком внесли в открытую дверь. Затем развозящие вернулись и по одному отнесли в дом остальных двух калек.

— Ты заметил, на окнах решетки? — спросил Одинец. — Неплохая тюряга для Татарина. В двух, серединных, окнах зажегся свет. Вскоре вышли «хозяева», один из них на ходу пересчитывал деньги. Перед тем как сесть в кабину, он отстегнул на куртке молнию и спрятал в карман выручку. Водитель, не выпуская изо рта сигареты, стал причесываться.

— Которого будем брать? — спросил Одинец.

— Который в кожанке. Заодно узнаем, сколько защитники Отечества собрали для них денег… Мне надоело быть пассажиром, может, поменяемся местами?

— Идет, кандидатура одобрена, — Одинец с удовольствием затянулся сигаретой. — Он, правда, бугаёк, но ведь и мы с тобой еще не таких лошаков осаживали, верно?

Не выходя из кабины, они поменялись местами.

— Согласен, но у него под полой может оказаться дура.

— Они уже трогаются.

Несмотря на вечер, движение было интенсивное и они, теряясь в потоке машин, повели красный «ниссан» по улицам окраинной Москвы. Ехали недолго. Парень в кожанке покинул машину перед самой церковью Казанской Божьей матери и дальше пошел пешком в сторону Садовой улицы. Очевидно, ему надо было миновать часть территории музея-заповедника, чтобы выйти к искомой точке. Карташов свернул на гаревую дорожку с таким расчетом, чтобы выехать преследуемому наперерез.

Когда они сравнялись, Одинец сильным тычком откинул дверцу и сшиб парня на землю. Когда Саня выскочил из машины и попытался заломить ему руку, тот перевернулся на спину и ногой отбил нападение. В глазах жертвы плясали недоумение и страх. "Ты мой!" — крикнул Одинец незнакомцу и придавил того коленом к гаревой дорожке. Однако сопротивление было сломлено только после того, как он нанес сильнейший удар в челюсть поверженного.

— Мцыри, давай сюда наручники! — крикнул Одинец.

Карташов пошарил в «бардачке», но там наручников не оказалось. Они лежали за сиденьем, вместе с фонариком и перчатками.

Он вышел из машины и сам защелкнул браслеты на запястьях пленника.

— Ручки-то у мальчишки интеллигентные, — сказал Одинец и подхватил парня под мышки. — Мцыри, давай сюда мешок…

— Куда его повезем? — уже из кабины спросил Карташов.

— На бывшую целлюлозно-бумажную фабрику. На Учинское водохранилище, там с ним и обсудим международное положение.

Ехали долго. Несколько раз за их спиной слышалась возня и тогда Одинец брал фонарик и светил на резиновый мешок, в котором находился похищенный.

— Он меня, падла, саданул ногой в пах…Если оставит без потомства, я из него сделаю майонез…

— В таких случаях надо заходить с головы, — сказал Карташов.

— Да знаю я, откуда надо заходить, — раздраженно бросил Одинец. — У нас же не было времени, чтобы все сделать грамотно.

Дорога была знакомая и Карташов довольно уверенно вел машину. И к ЦБФ свернул без подсказки Одинца. Два, стоящих друг против друга огромных корпуса, напоминали то, что обычно остается от сильнейшего землетрясения. Ни одного целого стекла, ни одной двери — темные зияющие провалы….

— Тормози! — сказал Одинец и выбрался из машины. Прошел в здание.

Карташов смотрел на всеобщую запущенность и подумал о своей бывшей рижской казарме. Наверное, ее тоже постигла столь же печальная судьба.

Показавшийся в проеме дверей Одинец крикнул:

— Подай задом, тут есть довольно укромный уголок.

Парень был тяжелый и дважды резиновый мешок выскальзывал у них из рук. Минуя длинный, пронизанный сквозняками коридор, они завернули за угол и уперлись в ржавые металлические двери. В свете фонаря на табличке можно было прочесть: «Генераторная». Комнатушка два на два метра, пол которой сплошь усыпан битым стеклом, пластмассой, на стенах узоры старой паутины.

Они вытряхнули пленного из мешка и обыскали. На пол легли сигареты, зажигалка, портмоне, набитое российской валютой, нож-кастет и записная книжка, которую Одинец сразу же положил себе в карман. Однако главным трофеем были связка ключей — возможно, от подвала, где сидел Татаринов, и новенький пистолет «глок-19» на пятнадцать патронов.

— Возьми себе, — сказал Одинец и протянул оружие Карташову. — Этот фраер имеет неплохой вкус к таким игрушкам.

Одинец принялся допрашивать плененного.

— Кто твой хозяин? — вот, пожалуй, и все, что нам от тебя надо узнать. — Одинец сунул в губы парню зажженную сигарету. Парень затянулся, закашлялся. Сигарета выпала из его губ…

— И что дальше? — спросил он.

— В любом случае ты останешься здесь, но все завесит от тебя — в каком виде ты тут останешься…

— Сегодня с ним говорить бесполезно, — сказал Карташов.

— Я думаю, и завтра тоже будет бесполезно, — поддакнул Одинец. — А вот через неделю мы к этому вернемся. Верно, кент?

Парень не прореагировал. Играл в молчанку. И Одинец, не сдержавшись, наотмашь ударил его в челюсть. И снова отключил. На подбородке блеснула сукровица — вытекла из разбитого рта.

— Такие не колются…Во всяком случае, не сразу, — подвел черту Карташов.

— Это в ментовке они не колются, а на природе и перед такими, как сами, с удовольствием делают явку с повинной. Посмотришь, сколько завтра будет соплей и чистосердечных признаний.

Карташов взял в руки паспорт и открыл его: "Сучков Руслан Иванович, 1974 года рождения, Москва…" — Перелистал странички документа. — Не женат, прописан по улице Садовая, дом 15…Что еще?"

Забрав трофеи и, закрыв дверь с помощью куска проволоки, они вышли из генераторной.

Уже в машине пересчитали деньги. Трое нищих калек за один день собрали 6788 рублей, о чем свидетельствовала приложенная к деньгам записка.

— Ё….е олигархи! — выругался Одинец. — Эти денежки им отольются кровавыми слезами.

— Я зверски хочу напиться, — Карташов включил зажигание. — С точки зрения буквы закона, мы не правы — презумпция невиновности еще не отменена…

— Хотел бы я видеть тебя с твоей презумпцией, когда этот нож по самую рукоятку вошел бы в твое горячее ментовское сердце… Неужели ты не видел его глаза? Это же взгляд убийцы…

— Возможно, ты прав, но в жизни чего только не бывает, — Карташов жадно курил, время от времени стряхивая пепел в форточку. — Самая точная наука — это наука забывать ненужное…

— Во-во, это как раз тебя касается, а то — презумпция невиновности, презумпция невиновности…Все виноваты и… никто не виноват. Жизнь такая и хоть умри, но ее не переспоришь…

После нескольких партий, сыгранных в нарды, Карташов отправился в душ. Одинец вышел на балкон и сделал полсотни приседаний. Потом они вместе пили на кухне чай с крекерами. Но перед этим употребили бутылку «Кристалла». То ли водка, то ли крепкий чай сподвигли их на сумбурный обмен мнениями.

Одинцу не давала покоя информация, которую он услышал по телевизору: американские астрофизики открыли зарождение новой Вселенной на расстоянии двенадцати миллиардов световых лет от земли.

— Я этого не могу представить, — горячился Саня и было видно, что сообщение, казалось бы, далекое от повседневной жизни, его страшно поразило. — По-моему, все это фигня, на таком расстоянии ни черта нельзя разглядеть…

Карташов вяло втягивался в тему.

— Если бы, допустим, там кто-то зажег карманный фонарик, тогда, конечно, никакой телескоп этого не уловил бы, — сказал Карташов и пальцем нарисовал на столе невидимую окружность. — Может, ты что-то не так понял? И речь идет не о Вселенной, а о новом созвездии, а это разные вещи…

— Если врет телевизор, значит, вру и я… Но что интересно: пока свет дошел до Земли, прошли миллиарды лет и не исключено, что на данный момент той Вселенной уже нет и в помине — рассыпалась или улетела к черту на кулички.

— А кто его знает! У меня тоже не хватает воображения представить, что всюду бесконечность — ни края, ни тупика, ни половины пути… Ум за разум цепляет. Выходит, все, что нас окружает и мы сами — ничтожные величины. Звездная пыль, атомы…

— Не скажи, человек — царь природы! — Одинец поднял чашку до уровня глаз. — И человек — это звучит гордо…Тьфу ты, черт, как нас, доверчивых идиотов, дурачили! Человек — это ничтожество! Мразь! С другой стороны — он жалкая букашка и до слез беспомощный… Вот ты, например… Бывший блюститель порядка, гроза бандитов и вдруг сам стал зеком, и вместо того, чтобы беспрекословно встать на путь исправления, влезаешь по уши в дела, которые иначе как противозаконным промыслом не назовешь.

Карташов зырнул на Одинца, пытаясь ухватить — сколько в его словах иронии. Но тот был серьезен и, как ни в чем не бывало, попивал чаек и хрумкал печенье.

— А кстати, Мцыри, как закончилась та история на литовской границе? Карташов поставил на стол чашку.

— Тогда все закончилось побоищем. Мужик, которого мы обыскали, заелся с Бандо. Сказал, что таких сволочей его отец во время войны расстреливал пачкам…как куропаток на Куршской косе… Мы находились в домике, поставили всех у стены и хотели уже уходить, когда Бандо заставил пожилого таможенника повторить то, что тот только что сказал про куропаток… Мы с Кротовым пытались Бандо увести, но он завелся, глаза полезли из орбит, слюна, словно из брандспойта…Короче, он схватил мужика за ворот и начал бить головой о стену, на которой висели в рамке под стеклом какие-то инструкции. Стекло разбилось и, видимо, его осколки в кровь поранили лицо литовца. Страшно было смотреть. Однако другие таможенники молчали. Я подошел к Бандо и, взяв его за рукав, хотел оттянуть к двери. Но он еще больше стал входить в раж. Все произошло мгновенно. Бандо автоматом ударил таможенника по спине, а тот развернулся и кулаком врезал Бандо по кадыку. И что ты думаешь… Слон, так в отряде звали Бандо, еще раз отмахнулся автоматом и то ли нечаянно, то ли преднамеренно угодил мне по скуле. Ну я, естественно, тут же вырубился. Все остальное знаю со слов Кротова. Тогда только-только в моду входили открытые кобуры, с ремешком и кнопкой. Так вот, когда я потерял сознание, Бандо из моей кобуры выхватил пистолет и две пули всадил в несговорчивого таможенника. Увидев как тот падает и разбрызгивает кровь, Бандо начал стрелять в остальных. Кротов пытался ему помешать, но Бандо пригрозил его самого застрелить…

— И ты потом, строя из себя героя, об этом, конечно, промолчал?

— Так все решили. Тогда другая была психологическая атмосфера. Все за одного, один за всех… Рижский ОМОН был своего рода знаменем в борьбе против националистов…

Одинец слушал с нескрываемым интересом.

— Ну и, чем эта одиссея закончилась?

— Все наше оружие было отстреляно, ибо вся информация о каждом стволе хранилась в гильзо-пулетеке МВД Латвии. Когда советская прокуратура накрылась и к власти пришли латыши, меня сразу же включили в оперативную разработку. Как и многих других и, в том числе, Слона…К тому времени наш отряд уже находился в Тюмени и где-то сразу после октября 93-года я возвращался с дежурства…в подъезде общежития…Словом, спецназовцы из Латвии заломили мне руки, заклеили скотчем рот, надели на голову мешок и — в машину. В Ригу везли в каком-то контейнере…

— А Бандо?

— А он в октябре 1993 года, после разгрома хасбулатовцев, рванул в Питер, хотел создать там партизанский отряд. Смешная, между прочим, история… Мы с ним однажды, по-пьяни, перед телевизионными камерами поклялись, что если советская власть в Латвии кончится, мы уйдем в леса и будем там за нее продолжать бороться. Потом он из Санкт-Петербурга перебрался в Москву, а меня осудили и в — лагерь… Одинец встал и полез в холодильник.

— Такие истории я не могу слушать всухую, — налил почти полный фужер водки и залпом выпил. Закурил.

— Ну и что ты на суде сказал?

— Сказал, что таможенники напали на меня и я, защищаясь, применил оружие. Такую линию поведения мы избрали вместе с адвокатом.

— Я давно замечал, что ты, Серый, из-за угла пыльным мешком долбанутый…И как только я с тобой работаю?

Карташов тоже налил себе водки, в ту же кружку, из которой пил чай.

— Ты зря горячишься… Я, по-моему, тебе уже говорил, что к тому времени моего друга Кротова застрелили в лесу, почти рядом с казармой. Он слишком много знал и, в том числе о проделках Слона…Они вместе не раз ходили на взрывные дела, хотели подрочить власти и вызвать их на действия…

— Это называется "провокацией"…

— Называй, как хочешь, ты в той ситуации не был…

— Я в Абхазии был в похожей ситуации.

— Тем более, понимаешь, о чем речь…Так что после гибели моего главного свидетеля, мне ничего другого как только все взять на себя, не оставалось… А так вроде бы чистосердечное признание, к тому же правдоподобная версия о вынужденной самообороне…Мне бы все равно впаяли по высшему разряду.

— Ну и дура! — аж закачался на табуретке Одинец. — И что, Бандо все сошло с рук?

— Я ждал, что он объявится или хотя бы по телефону даст показания, а он окончательно скурвился. Но я не думаю, что это конец истории. Я его, если он, конечно, в Москве, все равно найду…

— Да чего его искать, тебе же сказал Татарин, где его можно заарканить…

— Интереснее живется, когда только идешь к цели…

— Тоже мне сраный Спиноза! Пока ты будешь здесь фантазировать, он тебя первым найдет и замочит. Ты для него живой свидетель, лишний человек…Хочешь, можем хоть завтра поехать в логово Бурилова…Это раз плюнуть…

— Адрес найти, конечно, не трудно, труднее найти вот здесь, — Карташов дотронулся до левой стороны груди, — ненависть…Она у меня с годами как бы нейтрализовалась. И знаешь почему?

— Ну, ну…

— Слишком много за это время я перевидал всякой человеческой грязи…

— Но страна должна знать своих героев. Он сейчас жирует, а ты, как загнанный волк, мечешься по кладбищу, разрывая могилы кровавыми лапами…

Карташов поднялся из-за стола и вышел на балкон. За ним, с фужером в руках, последовал Одинец.

Ночь вступала в свои права. Они стояли рядом, курили, и каждый по-своему воспринимал звездный, уходящий в неохватную вечность мир…

— Пойдем, Мцыри, в комнату. Простудишься, кто тебе даст больничный? — Одинец взял Карташова под локоть и ненавязчиво увлек его в проем дверей. Позади остался обрыв и свежее дыхание осени.